Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

Но Устя-то в чем виновата?

А в том, что на свете есть, так-то.

Вспомни, Устя, монастырь. И девчонку-трудницу, которую мать во всем винила. Когда б не дочь первой родилась, а сын, муж бы и не выпил на радостях, не оскользнулся бы в сугробе, не ударился б головой и не замерз. Не пришлось бы горе мыкать...

Чем тут дочь виновата?

Тем, что дочерью родилась, не сыном. Такую жизнь несчастной девчонке устроили, что та лишь в монастыре и успокаивалась.

И Ксюха так же... хоть и невиновна Устя, а достанется ей и за себя, и за Михайлу. А делать-то что?

С Аксиньей поговорить? Объяснить, что не нужна она Михайле? А как? Что сказать, чтобы сестрица поверила? Кроме крика и лая пустого ничего и не получится. Не поверит она, потому что верить не захочет.

С Михайлой поговорить?

Даже если время выбрать, если получится с ним увидеться, кто сказал, что прислушается он? Ему ж в этой жизни только деньги и власть нужны, он к ним лезет, и хватка у него мертвая. И не нужна ему Ксюха будет, а не отпустит. Разве что Устя еще в его паутине запутается.

И...

Не сможет Устя пока с ним поговорить. Не выдержит.

Закричит, в морду вцепится...

Ни к чему.

А делать-то что? Или ничего не делать? Пусть идет, как получится? Что Михайла сейчас сестре сделает? Да ничего, разве голову заморочит!

Что Устинья ему может сделать, сказать?

Опять ничего.

Остается только ждать. А чего дождется — Бог весть. Может, бабушка приедет, хоть что прояснится? Скорее бы...

* * *

Боярина Ижорского Михайла в лицо давно узнал.

А вот что боярин на него внимание обратил... стоит посреди коридора, в три дня на коне не объедешь. Грузный, неповоротливый...

— Ты, что ли, Ижорский будешь?

— Я, Роман Феоктистович.

— И меня знаешь? Откуда?

— Я тебе, боярин, в родню не набиваюсь. Своя есть. А только любопытно было, вот и посмотрел.

Боярин нахмурился. Что рядом с царевичем какой-то Ижорский находится, он знал. Да сколько их? Пятый сын, седьмого сына... там поди, разберись, кто кому и кем приходится. Общая кровь есть, может, капля. А может, и того уж нет.

— Посмотрел, значит. Ладно. Хоть и дальнее родство между нами, а все ж ты Ижорский. Случится что — заходи. Может, и помогу.

Михайла поклонился, поблагодарил, как положено, и получил одобрительный взгляд от боярина.

Мол, старайся. А там и за Ижорских словечко замолвишь. Или мы за тебя, кто ж знает?

Боярин ушел, а Михайла стоял, дух переводил и радовался.

Бедных родственников никто знать не захочет. А коли уж Михайлу признали... значит, дела у него пока хорошо идут! Теперь удержаться бы, да дальше продвинуться...

А вдруг получится?

У Михайлы была цель, и он шел к ней. Устя... его ангел с серыми глазами... ты подожди немножко, я всего добьюсь!

* * *

Дни бежали, словно быстрая река.

С Аксиньей Устя так и не решилась поговорить. По хозяйству распоряжалась, матери помогала, платья шила...

В храм ходила обязательно.

Вот и сейчас...

Служба шла своим чередом. Да только к Устинье потихоньку подошла женщина. Вроде как обычная тетка, в темном простом сарафане, в темном платке замотана. Кто она? Любой из верующих поглядит, да и плечами пожмет. Ничего особенного. Такие женщины встречаются при каждом храме.

Чем они занимаются? Да пожалуй, что и всем. Чистоту наводят, облачение в порядок приводят, свечи лепят, просфоры пекут... работницы? Трудницы?

Иногда живут при храме, иногда с утра приходят, а потом к себе домой уходят. Всяко бывает. Устя и таких навидалась. Иногда они послушание принимают, иногда просто помогают, а когда и свою выгоду ищут.

Подошла, посмотрела из-под черного платка.

— Ты ли боярышня Устинья, дочь боярина Алексея?

— Я.

— Пойдем со мной. Видеть тебя хотят.

Устя глазами на мать показала. Мол, я не сама по себе, с матерью и разговаривайте.

Женщина усмехнулась краем губ, подошла к боярыне и тихо что-то шепнула. Боярыня аж дернулась. Оглянуться хотела, да женщина головой качнула.

Потом опять к Усте подошла.

— Куда идти?

— Вверх. На хоры.

Устя кивнула, да и за женщиной пошла. Кто другой бы удивился, а она даже бровью не повела. Потому как знала она эту женщину.

Хорошо знала.

Боярыня Раенская это.

Варвара Симеоновна. Жена Платона Раенского. И царицына постоянная наперсница. Только вот у Усти на нее зла не было.

На свекровь было.

А Варвара... как-то так получилось, что впрямую она с Устиньей не сталкивалась, зла они друг другу не делали. А когда единственный раз Устя с той поговорила, оказалось, что и у Варвары положение не лучше. Муж приказал — она и делает. А самой страшно до ужаса.

Возле трона всегда смерть.

То и оправдалось. Не дожила Варвара до заточения Устиньи в монастырь, раньше жизнью поплатилась. Убийцу так и не сыскали.

А может, и не искали. Тогда и Платона зарезали.

Забрались на подворье грабители, да в боярские покои влезли. Боярина пытали, мучили, боярыню сразу прирезали.

Царица уж померла к тому времени. А Фёдор себя тогда странно повел. Разве что плечами пожал, мол, случается. А следствие и само заглохло.

Почему так получилось?

Устя за боярыней шла, а сама и думала. Мог Фёдор что-то знать? Или может, по его приказу к Раенским пришли? Но что такого было у Платона? Или что он знал такого? В палатах ничего не скроешь, слух ходил, пытали боярина страшно, глаза выкололи, уши отрезали, боярыню хоть сразу убили, а вот Платона Раенского не пощадили тати. Остался б жив — о смерти бы, как о милости просил.

Может, Варвару расспросить? Ежели получится?

При царице она просто на посылках, мало ли, что понадобится боярину передать, или какое поручение выполнить. Своей воли у Варвары и нет, она за блага для детей своих, считай, расплачивается. Но ведь что-то она знать должна!

А захочет ли рассказать?

Видно будет!

А пока...

Устя и не удивилась, и не задохнулась, когда к ней оборотилась та, кого она бы век не видела.

Царица Любава Никодимовна. Ее бывшая — будущая свекровь.

* * *

В молодости царица была красива, и сейчас, постарев, той красоты не утратила. А пуще красоты в ней характер чувствуется. Жесткий, неуступчивый. Глаза большие, ясные, смотрят холодно.

— Ты ли Устинья Заболоцкая.

— Я, государыня.

— Знаешь меня?

— Кто ж тебя в Ладоге не знает, государыня? Ты всем ведома.

Говорила Устя ровно. А внутри все жгутами скручивалось.

Ты!!!

Ты, гадина!!!

Ты ЕГО убила, ты меня убила, ты сына своего на трон посадить хотела, все ты...

Получила ты власть?! А не получилось поцарствовать всласть! И десяти лет не прошло со свадьбы нашей, как ушла ты в могилу, и жалко мне тебя не было. Федька, помнится, тогда слезами уливался. Рыдал-горевал, чуть не месяц горе вином зеленым заливал. А я радовалась.

Злорадствовала, ходила мрачная, а когда одна оставалась, вспоминала, что нет тебя — и торжествовала! Хоть так!

Хоть это!

Царица же мыслей услышать не могла. Просто смотрела.

Вот, стоит перед ней девица. Спокойная, явно о чем-то своем думает, на роспись потолочную смотрит. И не боится ничуточки.

— Что ведома, хорошо. А не догадываешься ли, боярышня, к чему я тебя сюда позвала?

— Мне боярин Раенский уже все объяснил, государыня.

— А сама ты что скажешь? Хочешь за моего сына замуж?

Устя кривить душой не стала.

— Не хочу, государыня.

Удивить царицу ей удалось, Любава аж рот разинула.

— Нет?! Царевич он! Не конюх какой!

— Понимаю, государыня.

— Хммм. Не хочешь ты за него замуж. А пойдешь, коли прикажут?

— У девки выбора нет, кого отец укажет, за того и пойду, — отозвалась Устинья так же ровно.

Любава задумчиво кивнула.

— Не люб тебе мой сын.

— Не люб, государыня.

— Почему?

Как на такое ответить? Потому что дрянь он, хоть и царевич? И Россу кровью зальет, и меня казнит, и знаю я, чем то супружество закончится?

Так-то и не ответишь. Пришлось снова солгать — не солгав.

— Государыня, я твоего сына пару раз в жизни и видела. Один раз говорила. Когда тут полюбить?

Объяснение Любаву успокоило. Так-то понятно, просто рассудительная девушка попалась, не мечтает понапрасну. А все-таки...

— Ты ведь на отбор приглашена будешь. Коли Федя тебя выберет, что скажешь? Чем ответишь?

— Мне ведь никто не позволит отказаться, государыня. К чему меня спрашивать, когда за меня все отец решит?

— Умна ты, Устинья. А все же, коли замуж за Феденьку выйдешь, не хотелось бы мне меж нами разлада.

Устя только плечами пожала.

— Какой меж нами разлад может быть, государыня? Кто ты, а кто я? Думать о таком — и то смешно.

— Говорят, ночная кукушка дневную перекукует.

— Говорят, государыня. Только как я тебе ответить могу? Клятвы давать? Что я сказать должна, чтобы ты мне поверила?

— И то верно. Ничего ты не скажешь.

— А что скажу, в то уже ты не поверишь, государыня. Важнее тебя у царевича никого нет. На ком бы он ни женился, а к тебе прислушиваться будет. Ежели кто между вами раздор творить посмеет, ты не стерпишь. Я же с тобой воевать не стану, потому как это понимаю.

— Понимаешь ты много. Не слишком ли многое?

— Я, государыня, лучше промолчу лишний раз. И сейчас бы смолчала, да выхода нет.

Любава Никодимовна в задумчивости зарукавье повертела, на игру камней драгоценных полюбовалась.

— Хотела я на свои вопросы ответ получить. А получила только больше вопросов.

Устинья вновь промолчала. Ее ж не спрашивали, а чего там и кто хотел — не ее печаль.

— Значит, воевать со мной не будешь. И Федю от меня не оторвешь. Что ж. Хорошо. Услышала я тебя. Иди, Устинья Алексеевна.

Устя поклонилась, да и пошла. А чего ей стоять? Скоро уж и служба закончится...

Показалось ей — или что-то металлическое за спиной зазвенело, по полу покатилось?

Показалось...

* * *

Не успела Устинья уйти, как к царице Варвара сунулась.

— Водички, матушка царица?

Воду царица выпила в три глотка. А кубок что есть сил о пол шваркнула. Зазвенел, покатился, даже сплющился чуточку.

— Стерва!!!

— Государыня?

— Ох и девку себе Фёдор отыскал! НапАсть на мою голову! Вот что, Варька, позови Платошу вечером. Думать с ним будем. Поняла?

— Да, государыня.

— А как поняла — пошла отсюда!

Варвара из комнаты вылетела опрометью. А царица руки стиснула.

Хорошо это или плохо — умная жена у Фёдора? Кто ж знает...

Фёдору, может, и хорошо будет. А ей — точно плохо.

Надо, надо с этим что-то делать. Вот и поговорит она о том с Платошей.

* * *

Всю дорогу до дома боярыня молчала. Уже потом Устинью к себе позвала. Не хотела, чтобы Аксинья и Дарёна слышали. Ни к чему им такое...

— Устя, что от тебя государыня хотела?

— Того же, матушка, что и боярин Раенский от батюшки. Приглядеться, примериться.

— Ох, Устенька.

И такой потерянный вид был у боярыни.

— Маменька, ты ведь не хочешь, чтобы я во дворец шла? Замуж за царевича выходила. Верно?

Боярыня только вздохнула.

— Не хочу, Устенька. Не при батюшке твоем будь сказано, не хочу.

— Почему, маменька?

— Не первый это отбор на моей памяти. Помню я, как невесту для царевича Бориса выбирали.

— Маменька, так давно уж было...

— Давно, да не забылось. Я тогда уж и замужем была, и непраздна, а вот сестра моя младшая на отбор пошла. Правда, не ее выбрали, ее подругу.

Боярыня замолчала. Смотрела в стену, а видела там не роспись с цветами и птицами, а что-то горькое, тоскливое...

— Маменька? — осторожно подтолкнула Устя.

— Яд царевичевой избраннице подсыпали. Чудо спасло... сестра моя младшая там оказалась. Да яд ненароком и отведала. Спасти не успели, — глухо вымолвила боярыня. — Дружили они, вот и угостились девушки фруктами заморскими, диковинными. Сестричка первая съела, да и упала...

— Матушка, — Устя плюнула на все, да и обняла боярыню покрепче, прижимаясь к матери, прогоняя своим теплом стылый призрак былой горести. Разгоняя тоску, отводя боль. — Не бойся за меня. Не хочу я невестой царевичевой быть, все сделаю, чтобы не случиться тому.

— Страшно мне за тебя, Устенька. Очень страшно.

— И мне тоже страшно, маменька. Не хотела я этого, Бог видит. Но коли случилось, так до конца пойду.

— К власти?

— К счастью. Не нужна мне власть, мне любимый человек надобен.

— Это не царевич Фёдор?

— Нет, маменька.

Боярыня кое-как дух перевела, и Устя еще раз обняла ее.

— Маменька, я справлюсь.

В этот раз я справлюсь.

* * *

— Платоша, Федя плохой выбор сделал.

— Очень плохой? Мне боярышня понравилась.

— Мне она тоже понравилась. Но не как жена для моего сына. Слишком она умная. Слишком...

— Так оно б и неплохо?

Платону Раенскому любовь разум не застила, он цену Фёдору примерно представлял.

— Плохо. Она себе на уме, как Феденька на ней женится, мы с ней наплачемся...

Платон так не думал, но понимал, что с Любавой лучше не спорить. Баба же! Как упрется, так и не своротишь!

— Хорошо, сестрица. Чего ты хочешь?

— Клин клином вышибают, Платоша. Слушай, что сделать надобно...

* * *

Лебединое, дорогущее перо, медленно скользит по бумаге. Вычерчивает ровные, одна к одной буковки.

... девицу, что царевичу Федору понравилась, зовут Устинья Заболоцкая, дочь же она боярина Алексея Заболоцкого. Мне она тако же всем показалась.

Глядишь, на Красную Горку молодых и оженят.

На отбор и кого другого пригласят, но это для вида так, выбор-от уже сделан и царевичем и царицей...

Боярин дописал письмо, еще раз пробежал глазами.

Пожалуй что.

Ни помарочки, ни кляксы, ни ошибок. Можно запечатать, да и отправить.

Уже не первое письмо отправляет боярин в Орден Чистоты Веры. И платят они щедро. Не деньгами платят, нет! Платят они тем, что ценнее денег!

Помощью и знанием.

Легко ли из безродной Захарьиной — царицей стать?

Тут усилий и не понадобилось, старый государь глуп да слаб был, и до сладенького лаком. А вот удержаться...

Знать, где сказать, где промолчать, где соломки подстелить, а то и убрать кого особо умного... и такое было. Помог он сестре тогда...

Рука руку моет, так сказать.

Он — магистру, магистр — Даниле. Он Родалю услугу окажет, магистр ему чем сможет поможет.

Предательство?

Да помилуйте! Выгодная сделка это! Вот! Очень выгодная.

Два умных человека-то завсегда меж собой договорятся. А государство? А такими категориями боярин Данила Никодимович и не мыслил никогда, чего ему о государстве думать? Чай, не царь он. А и царем был бы... Росса большая, не он, так другой кто магистру новости поведает, а Данила локотки с досады обкусает.

И боярин решительно принялся плавить сургуч в маленькой чашечке.

Сегодня же письмо в путь отправится.

* * *

Фёдор был чуточку навеселе, возвращаясь в свои покои.

Его дядюшка к себе пригласил. Данила хотел ему нового жеребца показать, да прокатиться предложил.