В толще прозрачной жидкости, в "два-чане" никто не смог бы рассмотреть без микроскопа, как вытянулась, ровно вращаясь вокруг оси, исходная "соломинка", но уже через час стало видно что-то, похожее на сотканный из паутины цилиндр около двадцати сантиметров в диаметре. Он — плотнел, одновременно одеваясь все новыми паутинными слоями, все большими по диаметру. Зрелище было завораживающее: вещь возникала, как будто бы с нечеловеческой быстротой и точностью ее рисовали прямо в толще жидкости, одновременно несколько десятков невидимых карандашей. Точнее — чертили, поскольку новые детали "строились" на более ранних, и у любого, кто мог бы наблюдать это возникало безошибочное ощущение какой-то невероятной логичности происходящего, буквально — каждого этапа и части действа.
А он, стоя на второй ступеньке своей лесенки, думал со странной отрешенностью, что если из его полутораметровки ничего не выйдет, то он — все-таки плюнет на эту затею. И будь, что будет. Однако же — вышло к утру следующего дня, и при помощи небольшой электролебедки, выращенной загодя, огромный, полутораметровый ЭХГ выволок себя сам, — после того, как сам откачал жалкий остаток метанола при помощи насоса, что вырос одновременно с ним. При полной нагрузке — он развивал восемь мегаватт, но подкупало то, что почти столь же эффективно конструкции этого рода могли работать на сотую долю своего номинала, — в отличие от почти всех двигателей, существовавших доселе. И на одну тысячную, — правда с худшими характеристиками, — тоже. Это, надо сказать, был этап, но, с другой стороны, — какой-то уж слишком стратегический, воспринимаемый только умом. То ли дело — мотоблок с тележкой, который он вырастил следом. Теперь, с энергетикой ЭХГ, можно было сравнительно легко использовать алюмосиликаты, сиречь — глину с песком, собственноручно натасканные из ближайшего оврага, из подмыва, где, как ему показалось, сырье было вроде бы как почище, — предрассудок, понятно, но почему бы и не пойти на поводу у требований нутра? Натаскав два центнера такого рода отборного сырья и запустив процесс, он присел, чтобы перевести дух, и вытянул перед собой руки. Руки — дрожали, и он в очередной раз подивился, насколько оказался слабее, чем ожидал. Чем на самом деле оказалось нужно для настоящей жизни. Какие-то двести килограммов, какие-то двести метров, а он, мужик, — уже готов. Спекся. Дышит, как карась на берегу.
Зато уж эта работа не только окупилась в полной мере, но и принесла ему живейшее удовольствие. Какой там мотоблок! Целый небольшой трактор. Человеку, привыкшему иметь дело с солидной производственной техникой, да еще советского производства, да еще подустаревшей, машинка неприятно напомнила детскую пластмассовую игрушку, такие полиэтиленовые, дутые, — знаете? Но это было именно что обманом чувств: это была очень, чрезвычайно солидная модель. Со страшным запасом прочности и любовно продуманной защитой основных узлов. Ее в диком порыве вдохновения сконструировал некто Косенко Иван Трофимович, кандидат технических наук и работник конструкторского отдела "Ростсельмаш". Ему было в этот момент пятьдесят шесть лет, он всю жизнь конструировал узлы и новые сельхозмашины, из которых в серию не пошел ни один образец. Еще он был партийцем с более, чем тридцатилетним стажем, и лютым антисоветчиком. Как таковой он состоялся уже годам к тридцати пяти, когда понял, что вся его любовь к сельхозтехнике, все желание сделать что-то полезное, причем не абы как, а красиво, вся его добросовестность вопреки всему, весь его профессионализм — никому в этой стране не нужны. Есть люди, которые ничего не делают, а он — делает ничего, так какая, спрашивается, между ними разница? Обратил внимание на седого, помятого мужика, собрал на него досье и завербовал — лично Мохов, к тому времени ставший незаурядным человекознатцем. Осознав, о чем идет речь, ознакомленный с возможностями, находившимися в распоряжении у заказчика, вдруг поняв, что на этот раз его модель пойдет, причем при том единственном условии, если это будет хорошая модель, он взялся за дело с необыкновенной рьяностью.
Разумеется, никто не сказал ему, что заказчиком является вовсе не государственная контора, но, наверное, душа его это почувствовала, потому что, получив задание и "Топаз" в комплекте с молчаливым студентом, он взялся за дело с такой злобной радостью, как будто не мотоблок конструировал, а — погибель какому-нибудь старинному, выдержанному, как хорошее вино, врагу. Оно и вышло соответственно.
Но — повторим, был у приземистой машинки был хоть и обманчиво, но неприятно-пластмассовый вид. Несмотря на это, счастливый обладатель, не утерпев, немедленно же отправился в ближайшую рощицу, прихватив свои режущие "струны" где, с удовольствием отыскав старые, сухие деревья, он покромсал их на чурбаки. Делая это, грузя драгоценную целлюлозу на объемистую тележку, а потом — плавно уплывая восвояси в удобном, мягком, — блин! мягком!! блин!!! — кресле, он испытывал наслаждение, которое можно сравнить в этом мире разве что с очень немногим. С некоторым приближением чувство это можно сравнить с чувством людей, которые сидели в обороне, потихоньку таяли в числе, у них ничего не хватало, так, что приходилось считать каждый патрон, а на пятьдесят снарядов врага — позволяли себе отвечать одним. И вот — вдруг, скрытно, так, что враг и заметить-то ничего не заметил, — присылают свежие части. Вволю — патронов, вволю — выстрелов к орудиям, да еще — новую технику, такую, что ахнешь. Супостат, заранее облизываясь, нагло, идет в последнюю, — как он думает, — атаку, на беззащитного, — в чем он уверен, — тебя, и вот тут-то его, родимого, ка-ак... Конечно, — к живому врагу испытываешь куда больше злорадства, но и здесь присутствовало нечто родственное. Для того, чтобы понять, что это такое — возвращаться с тонной поклажи за один раз, нужно очень хорошо знать, что это такое — ходить за тем же самым... да, раз сорок-пятьдесят. Пешком. Каждый раз — собирая себя буквально по частям, когда пальцы — не сгибаются, а коленки — совсем наоборот, каждый раз — испытывая отчаяние от того, что — идти надо, и никуда от этого не деться, и невозможно, не получится, — отложить. Для того, чтобы понять, каково это, — небрежно кидать в чан здоровенные поленья из рощицы, где этого добра — ну, сколько угодно, надо знать, каково это — собирать жухлую траву и экономить каждую полусгнившую щепку. Злорадство — к расстоянию, злорадство — к беспощадному времени, злорадное чувство к тяге, которая еще вчера была неподъемной. Причем — не такой, которую не поднять совсем уж явно и безусловно, а такой, от которой чуть только не надсаживаешь пуп, а потом — час не можешь отдышаться. Не-ет, потом — неизвестно, но пока что от мотоблока, который он тут же окрестил "ишаком", было куда больше живой, непосредственной радости, нежели от громадного ЭХГ. Посчитав по пальцам, какое нонеча должно быть число, он решил про себя, что именно день рождения "ишака" будет отныне праздником, и заодно придумал ему название: да будет отныне и присно, и вовеки веков восемнадцатое мая Днем Освобожденного Труда. И пусть невегласы не будут знать, что это значит на самом деле. А завтра с утра — сделаем то, о чем с первого же дня больше всего болела душа: поднять целину и посадить картошку.
... Кстати, — у нас, фермеров, есть такая работка, которая по своему эмоциональному накалу нич-чуть не уступает бесконечному метаноловарению: это обширная, на совесть разветвленная, очень энергоемкая программа называется "Фиксация Азота" и заниматься ей нужно приблизительно все время. Но у него, — спасибо неряхам-хозяевам, сроду не вывозившим со двора навоз, так, что двор оказался в конце концов на добрый метр-полтора выше окружающего пейзажа, — на первый раз не было в том острой необходимости. Легче — свезти тридцатилетний слой перегноя на огород, облюбованный им неподалеку. Чтоб не мелочиться, он поднял враз гектар заброшенных огородов, с варварской беспощадностью запахав все некогда бывшие границы между ними. Сделал так, как порекомендовали друзья, — посадил картофельную безвирусную суперэлиту по траншеям, дно которых покрыл тонким слоем перегноя. Надо было: срочно перекрыть крышу, пока не пошел следующий дождь, а он, кажется, уже что-то такое задумывает. Сделать ангар для ЭХГ. Заделать в землю цистерну под горючее на зиму. Резко-резко расширить парк "маслов", срочно сделать катух и начать потихонечку заново строить дом. Наделать навесных орудий к "ишаку" на лето. И начать-таки фиксировать азот, ежели и не на удобрения, то, по крайней мере, на аминокислотные гранулы. Это — тоже, как и все остальное, — вчера, потому что Генка вот-вот привезет обещанных поросят. Да, и пусть темная сила поет на все лады о том, что гранулы-де — "химические"... "Однофазные" аминокислоты с витаминами, это такая вещь, которая и усваивается легко и сама по себе оказывает какое-то неизученное стимулирующее воздействие... В общем — начать и кончить.
В последнее время у Григория Фроловича появилось нечто вроде постыдного порока: никак не мог обойтись без регулярных, жутко законспирированных встреч со своим сверстником, отчасти — коллегой, и естественным соперником Сергеем. Тем самым, что при Дмитрии Филипповиче выполнял роль, аналогичную той, которую он сам выполнял при Великом Инквизиторе. При организации этих рандеву, постепенно становившихся обычаем, предпринимались такие меры предосторожности, о которых пришлось бы писать особое исследование. Обоснование, куда делся. Обоснование, почему нет. Предосторожности, если проверят, причем если появятся — отдельно, а если начнут расспрашивать, то отдельно. Пришлось даже пойти на прием, именуемый в среде профессионалов древности "отгрыз лапы", — завести себе легонькие грешки, оправдывающие грехи серьезные и непростительные. Дать контролерам компромат, чтобы они не искали большего. Естественным способом для этого была, разумеется, баба. Причем не абы какая, а еще и умная. Мало того, что умная, а еще и своя. При этом — такая, которую не больно-то расспросишь даже и в КГБ. Пока, — тьфу-тьфу, — сходило, благо, что он, как-никак, был профессионалом. Разговоры получались достаточно острые, иногда и местами, — едкие, как кайенский перец, в очень широких пределах — откровенные. Потому что были молодые люди тем, что называется "одного поля ягоды". И была естественная общность интересов. Была даже официальное (только для себя, разумеется) моральное оправдание: вражда двух таких больших людей — не на пользу Общему Делу, и очень нужно, прямо-таки необходимо эти разногласия этак осторожно, завуалировано сглаживать, чтоб тяжелая стариковская дурь — не привела бы к серьезной беде. Мы же с вами — умные люди. Прагматики. Встречи проходили на территории заслуженного столичного долгостроя, на окраине, где нередко по двое — по трое собирались усталые мужчины, чтоб выпить водочки, портвешку или одеколонцу и отвести душу за разговором. Надо сказать — молодые люди, в отличие от многих прочих, совершенно виртуозно умели принимать адекватный образ: такой, чтоб за километр не разило ряженым, и в то же время — чтоб у одиночек, находящихся в соответствующем градусе, не было соблазна подойти для разговора по душам. Хотя, — случалось.
— Разговор у меня к тебе сегодня, друг ситцевый, — серьезный и неприятный.
— От тебя, — разулыбался ясноглазый Сережа, — чего другого ждать-то?
— По условию первой встречи мы с тобой договорились, что будут темы, которые не затрагиваем. Так?
— Ты это сказал. Так вот: я не знаю, получится ли это у меня сегодня.
— А ты не сомневайся. Как спросишь что-нибудь не то, так и узнаешь. Я просто промолчу.
— Это, — Гриша в досаде махнул рукой, — я отлично знаю. Может получиться так, что я расскажу тебе одну историю, ты — промолчишь, но я все равно догадаюсь обо всем, что мне нужно по одному только молчанию. Понял?
Это было по-настоящему серьезно, и его визави задумался:
— М-м-м... Коль пошла такая пьянка...То давай тогда отложим выпивку на попозже... и все-таки рискнем.
— Слава богу. Прямо-таки бальзам на душу. А то прямо не знал, как и начать-то не предупредимши.
— Надо говорить, — Сережа назидательно поднял палец кверху, — не пердупердивши.
— Или так, — Григорий легко кивнул головой, — я сегодня сговорчивый. Так вот: сыскался в Коломне один следопыт красный... м-мать его не так и не этак... Один коллекционер хренов, — подполковник Замятин. Он, понимаешь ли, — дела коллекционировал, причем не абы — как, а с то-онким подбором. А потом, как и положено коллекционеру, — не утерпел. Оно — не все могут утерпеть, чтоб не показать коллекцию какому-нибудь ценителю... В данном случае роль ценителя отводилась, понятное дело, непосредственному начальству... начальство-то — тьфу! — дурак-дураком, такие даже среди внудельцев редкость. Но слава богу, слава богу, — говорю я тебе, — там человечек наш сидел. Причем не просто наш, а персонально — мой.
— Растешь, брат. Своя агентура завелась. Рефлекс, батенька...
— Так столичная промышленность, батенька. Глаз да глаз. Вашими, в том числе, молитвами... Он — копнул, ахнул, — и ко мне. Так и так, мол, надо встретиться. Нет, по телефону нельзя, надо б лично. Лично — так лично, глянул — так ахать настал уже мой черед. Он такого накопал по Южному Уралу, Алтаю, ЦЧО и ЦПП, что у меня в глазах потемнело. Вылил себе на голову ведро холодной воды, вспомнил, чему учили по стратегическому анализу, тряхнул стариной. Чего там было у этого м-мудака, прости господи, — думал, наверное, что папаху за это получит, — я тебе говорить, прости, не буду, а резюме из своих раскопок — приведу-у: интересно, что ты на это скажешь. К примеру — иссяк металлолом. Нету! Мартенам перестало хватать. На Нижне-Пилюйском чугунолитейном, который в свое время, очевидно, на нервной почве построили, так, что не все отливки вывозят, а часть — прямо тут закапывают, потому что — вывезти не на чем, и вообще... На хрен они никому не нужны. Так вот, приехали туда купцы, с-скупили все похоронки, погрузили — и вывезли. Никакого криминала: сбезналичили, деньги в банке, накладные... Уроды эти, вечно непросыхающие, — рады-радехоньки. Никто не удосужился глянуть, ни какие номера на грузовиках, ни откуда...
— Ну?!
— Деньги — налицо, а накладные — пфт... Разбираться, копать, — сам понимаешь, не в моих интересах. Цветной лом — и не ищи, бесполезно. Кладбища техники, — у каждого уважающего себя колхоза есть, знаешь? — опустели! Приехали, говорят, какие-то шабашники, заплатили, погрузили, — и, соответственно, шабаш...
— Разумеется, за границу не уплыли?
— Ты так даже не шути. Понял? Разумеется — нет.
— Это все? — С каменным лицом осведомился Сережа. — Больше ничего?
— Скупили все старые, древние и разбитые автомобили. Любых марок. И набралось всего этого добра столько, что — на Урале кое-где заметно больше машин стало... Руда кому-то понадобилась! Налево руда пошла! Полиметаллическая. Но это, понятно, под вопросом. У нас от прежних времен остались такие места, в которых пролетарии уже позабыли, на каком свете-то живут... Ну, а раз машины, то, значит, что?
