Когда цветёт багульник

— Так и есть Ваня. Хозяевам этого не надо будет уже ничего.

— Точно?

— Точнее не бывает Ваня.

Занятые делами и разговорами все упустили момент, когда Эдик подполз к телу матери. Ванька сбил его с ног быстрее, нежели он заметил последствия рокового выстрела. И вот сейчас, поняв, что она мертва, завыл. Потом, схватив её холодные, сковывающие смертью руки, принялся целовать. И тут увидев валяющееся рядом с трупом оружие, оставленное телохранителями на месте для протоколов ментов, он, цапнув, прицелился в Терёхина и нажал на курок. Славка, охнув, схватился за обожжённую болью руку. Удивлённый Сергеевич, метнувшись к Славке и прикрывая босса, выбил выстрелом из дрожащих пальцев парня ствол. Приставив дуло к его виску, шипел:

— Паскудник. Щенок. Сучонок. Молись.

— Нет, нет,— заныл тот, почувствовав свой лоб мишенью.— А впрочем, какая разница. Убили отца, мать. Стреляй.

— Сергеевич, не смей,— перекрыл парня Терёхин.

И тут, почти, как в кино, ввалилась милиция:

— Руки на стену, оружие сдать,— грозно слышалось со всех сторон.

"Надо было проглотить чего-нибудь до них, со вчерашнего дня в животе пусто, а они сейчас всё пожрут, а нам с показаниями парится и в больницу с рукой ещё ехать",— подумал Славка.

— Не прошло и часа, как вы тут,— озлился Сергеевич, выговаривая ни в чём не повинному старшему.

— Сами ж знаете дороги, бензин, людей не хватает...

— Каждый раз одна и та же песня.

— Так ничего и не меняется.

— Вот именно. Кто бороться с этой гнилью должен я или вы?

— Если вы товарищ полковник так каждый раз стрелять будете, как вот сейчас, аккурат посерёдке, миллиметр в миллиметр. К концу года, мы с оставшимся в живых контингентом, управимся сами.

Они не спускали глаз с оружия, которое их особенно раззадорило.

— Умники, у нас раненные есть из-за ваших бумаг, между прочим. Расселись они, работайте теперь.— Скрипел Сергеевич, мало интересуясь их азартом.

— Чего он так орёт?— подошёл капитан к ребятам из отряда телохранителей.

— Босса просмотрели. Оружие не стали трогать. Оставили всё, как есть для вашей конторы, а этот сучонок взял и пальнул. Хорошо хоть в руку попал.

— Вот говнюк. Тогда объяснимо, чего Сергеевич переживает.

А полковник, отойдя от оперативников, уже крутил руку Терёхина.

— Николаевич сильно змеёныш задел? Давай перевяжу и в больницу.

— Сергеевич, может, помощь нужна?— не подходя, понимая, что с ним сейчас лучше беседовать издалека, предложил капитан.

— Сам справлюсь. От вас помощи, как...

— От козла молока,— докончил капитан.

— Вы копайтесь голуби, а мы погнали коней. Босса в больницу надо.

Ранение не было пустяковым, была задета кость и с Терёхиным прокопались три часа. Но, учитывая с какого расстояния "паршивец" стрелял и как, отделались цветочками,— признавал полковник.— Мог запросто продырявить грудь или голову и тогда ковыряться врачам пришлось бы гораздо дольше или совсем не пришлось. И бегала вокруг него уже совсем другая команда в чёрном. Быр — р. Поёжившись, Сергеевич отвернулся к окну. Славку опять спасло чудо. Именно в момент выстрела он повернулся боком и пуля чиркнула руку.

Отправив Ваню с Танюшкой с объяснениями к мечущейся по окнам Любе, Сергеевич ждал в больнице Терёхина.

— Выглядишь молодцом Николаевич,— встретил он его в палате после операционной.— Кажется, плохое кануло, ушло в пыль. Пришёл в себя и нормалёк. Часик полежишь, за цветами и домой.

— Вы что с ума сошли, я не выпущу,— воспротивился врач.

— Ерунда.— Похлопал хирурга по плечу Сергеевич.— Дашь медсестру с собой и она всё ему вколет. Рука не голова.

— Дикость какая и невнимание к себе...,— отбивался доктор.

— Ей Богу ты к нам не справедлив,— куражился полковник.

— Что за люди, что за люди,— возмущался тот.— Подождите хотя бы чуть-чуть, наберитесь терпения, я медсестру из дома вызову и объясню, что ей делать вам...

— Это другой разговор, сколько скажешь.

— Ты прав старина,— обрадовался Славка выторгованной Сергеевичем поблажке.— Два букета и домой.

— Два зачем? Думаешь так лучше Любе глаза замылишь?

— Танюшке за ребёнка, я первый, как ни как узнал и Любаше, естественно.

— Ох, Вячеслав Николаевич, букетом ты там не отделаешься?

— Что ты этим туманом хочешь сказать? Опять на что-то намекаешь...

— Это она первая предположила, узнав, как ты удрал от охраны, выманив водителя и где тебя искать.

— М-м!

— Вот— вот. Сейчас позвоню Юре, растолкую задачу с цветами. Чего прикажешь брать?

— Для Любаши что-нибудь лёгкое, весёленькое, а для Танюхи, розовые розы. Она их обожает. И пусть купит что-то пожевать..., со вчерашнего дня говею.

— Это отпадает, я всё учёл и тебе приготовил. Давай покормлю.

— Ну, давай. Знаешь мне что-то не по себе. Не возьму в толк, как с ней теперь объясняться.

— Это сам без меня доходи.

— Может к психологу обратиться, раз тут валяюсь, чтоб время не пропадало?

— Николаевич, ты же умный мужик, причём исконно российский, со всеми отсюда вытекающими побочными явлениями.

— Ну, и что?

— Таким, психолог не поможет.

— Почему?

— Объясняю. Ты в случае неудач в психушку не попадёшь?

— Конечно, нет...

— Если тебя задели: в обморок не упадёшь?

— Вот придумал, я в морду дам.

— Я так и думал, к психологам за советом тоже не ходил?

— Я с головой всегда своей советовался, это надёжнее.

— Вот советуйся и дальше. Это заморские все прибацанные, а мы пар выпускать умеем и проблемы, как делаем, так и решаем по-своему, не по — научному, но наверняка. Юра с цветами вернулся.

— Берём медсестру и поехали.

Никогда ничего Терёхин так не боялся, как этого возвращения домой. Толя ждал у ворот. Машина подкатила под самое крыльцо. Сергеевич предлагал свою помощь. С одной рукой Славке непросто было нести вязанки цветов. Но тот хорохорясь, чтоб совсем уж не пугать Любу, решил сам расстараться. Зря старался, оказалось, что жену не так легко сбить с толку. Увидев болтающийся пустой рукав и вышагивающую позади медсестру с чемоданчиком, она, побелев, припала к его груди.

— Славочка миленький, сколько же можно испытывать судьбу?

— Обошлось,— уткнулся он в её волосы.— Прости меня...

Он почувствовал, как напряглась Люба, как непроизвольно отшатнулась от него. "Только не это",— мелькнуло в голове. Он даже не мог её обнять. Одна рука на перевязи, вторая с цветами.

— Разгрузи меня,— попробовал улыбнуться он, отдавая ей цветы.— Это тебе, а то Танюшке. Они сказали тебе?

Её руки принявшие цветы дрожали. Он не мог не заметить, как она быстро от них избавилась. Не поднесла к лицу, не порадовалась..., а сунула, как ненужный веник служанке. Спросила сухо, не глядя в его лицо:

— О чём?

Славка не мог не услышать, как её голос, несмотря на принимаемые усилия, совершая перепады, дрожал, а он, не подавая вида, весело бубнил:

— Значит, зажулили. Танюха беременна. Внуков будем ждать.— Освободившись от одного букета, он попробовал найти её губы и не смог. Люба аккуратно отодвинулась.

Его передёрнуло. Стало совершенно не по себе. Запаниковав, но изо всех сил стараясь не показать этого, он схватил за рукав пытающегося откланяться Сергеевича.

— Останься на ужин, очень прошу.

Тот поднял на него глаза и тихо проговорил:

— Неужели так плохо. Я не заметил. Вроде всё, как всегда: на шею бросилась, улыбается.

— Она умная баба, просто хитрит, чтоб не накалять обстановку и не тревожить детей. На шею бросилась — переживала, а дальше игра. Я вижу, сдерживается из последних сил.

Перепоручив медсестру Жанне Христофоровне. Люба оставила их, якобы поспешила накрыть стол, а то без неё не обошлись бы... Ужин прошёл напряжённо. Хотя занятый своим счастьем Ваня просто не замечал ничего. Но Сергеевич, на этот раз внимательно присматриваясь, понял, что Терёхин прав и ему придётся не сладко. Да, Люба с первого взгляда, казалась всё такой же гостеприимной с гостем и внимательной с мужем, но... он заметил, как она отдёргивала руки от Терёхина, словно обжегшись или попав в грязь. Выскальзывала вроде бы по делу из его объятий, стараясь держаться от мужа подальше. Нельзя же тянуть сидение за столом до бесконечности. Поблагодарив за ужин и пожелав спокойной ночи, распрощались ребята. Поднялся и Сергеевич. Славка не удерживал, понимая комичности дальнейшего его пребывания за столом. Отправляясь его провожать, Терёхин не скрывал своего страха.

— Ты видел?

Сергеевич был явно озадачен:

— Да, не складно. Она же умная баба. Почему?

Терёхин панически срывающимся голосом зашептал:

— Ты её не знаешь. Я потерял в её представлении ореол романтического рыцаря.

У Сергеевича вытянулось лицо.

— Ни черта не понял.

Славка криво усмехнулся:

— И не поймёшь.

Сергеевич развёл руками:

— Знал, что у тебя Николаевич будут проблемы, но такого не ожидал.

Терёхин обречённо простонал:

— Это всё Сергеевич, я её потерял...

— Вот те на.

— Это так, так...

Сергеевич опустил руку на плечи Терёхина.

— Да, ни паникуй ты, в самом деле. Делай вид, что ничего не произошло. Подуется и забудется. Проскочишь.

Ковыряя упавший лист начищенным носком ботинка, он стонал:

— Ничего не проскочу, я чувствую это. Да ты и сам-то не веришь в то, что говоришь.

Сергеевич взбунтовался:

— Глупость какая, какой романтический ореол к дьяволу. Рыцарь там недоделанный, если у вас трое детей.

Терёхин безнадёжно махнул здоровой рукой.

— Это мне мало поможет.

— Она любит тебя.

— Любила. "А" на конце слова слышишь?— поправил его Славка.

— Николаевич, я тебя не узнаю. Ну, что, в самом деле, за мышиная возня из-за ничего. Не с чего паниковать так. Во-первых, неизвестно же ничего и потом, что у тебя с той стервой было?

Терёхин перекривился и раздражённо засопел:

— Считай, что ничего. В разум вовремя вошёл. За что и поплатился. Но дело не в этом.

— Тогда в чём?

Терёхин протёр лицо здоровой рукой и глухо продолжил:

— Я завёлся и полетел, а Любаша это поняла.

Сергеевич не понимая пожал плечами.

— Ну и что тут такого страшного. Мало ли мы с чего заводимся. Можно подуться немножко и вся беда. Та тоже твоя бывшая жена и у вас Ванька. Не зацепился же за молоденькую красотку.

Терёхин на такое непонимание почти злился.

— Очень интересная версия, но ты не врубаешься. Если я понёсся к ней так, это в Любашином представлении перечёркивает наши с ней чувства и отношения. Люба не понимает, что она, это она, а та это та.

Сергеевич, почёсывая переносицу, хмыкнул:

— Комедия.

— Назови, как хочешь, но именно в этом её сила и её слабость.

— Тогда твоё дело труба,— подначил он Терёхина, ещё не догадываясь как близок к правде.

— И это добивает меня. Я бессилен, перед чистотой и романтикой её чувств.

— Николаевич, а может, ты сам себе чего-то там навыдумывал?

— Может и так, хотелось бы надеяться.

— Слушай, не ревновала же она тебя к твоим прожитым без неё годам. Не может быть, чтоб не понимала про твои отношения с бабами.

Терёхин заторопился с объяснениями:

— Это другое. Зацепись я за проститутку, она бы и глазом не повела.

— С этого места поподробнее, пожалуйста,— ухмыльнулся он.— Страх как интересно.

— Да ладно тебе потешаться, серьёзно же всё,— насупился Терёхин, ему было не до шуток, когда земля уходила из-под ног.

Сергеевич пожал плечами и для убедительности развёл руками.

— Ну, я не знаю. Иди, ложись и успокойся. Завтра будет день, будет и картина ясная на мониторе.

— Я не могу её потерять, понимаешь.

— Если постараешься, не потеряешь.

— Не во мне же дело...

— Иди, иди. Я хирургу обещал, что у тебя будет покой и постельный режим. И медсестре тебя кольнуть надо.

— Кольнёт. Куда я денусь.

Когда Терёхин после принятия всех медицинских процедур добрался в спальню, Люба уже выходила из душевой.

— Любаша, помоги раздеться и искупаться. Вроде, Сергеевич помог в больнице смыть запах того подвала и бельё сменил, а всё равно его чувствую.

Славка спокойно мог обойтись без процедуры купания сейчас, но он хитрил. Люба, замерев и натянуто улыбнувшись, прыгающими от обиды губами, принялась ему безропотно помогать. "Да, это, скорее всего, похоже на милосердие, а не на руки страстной женщины".— Горько подумал он. Поспешив взять для него в комоде чистое бельё и натянув клеёнчатый нарукавник на раненную руку, повела в душевую. Как он не старался там её раздеть и затащить под душ, не получилось. То есть затащить под воду запросто, а раздеть нет. И мешала, не оперированная рука, а вина и страх. Она так и не сняла ни мокрого халата, ни рубашки. "Глухо, но попробую притворяться и дальше". Одев и уложив Славку, ушла переодеваться сама. Он надеялся на шелест шёлковых простыней, но и здесь облом. Она вежливо всё с той же казённой улыбкой отправляла его на свою половину кровати ссылаясь казалось бы на объективную причину,— больную руку. Но мучился он не долго, вколотые ему на ночь медсестрой уколы выполнили своё назначение, усыпив его. Люба, покрутившись ещё с полчаса и поняв, что не уснёт тихонечко, чтоб не потревожить его, поднялась. На цыпочках прошла к ванной и, оставив на всякий случай приоткрытой дверь, спряталась внутри. Тревога за его жизнь прошла. Но теперь грудь разрывала обида, которая с каждой минутой почувствовав простор, разрасталась, рвясь наружу. Пометавшись, она рухнула на стул и, уронив голову на руки, расплакалась. Слёзы лились водопадом. Она захлёбывалась ими: "За что? Почему всё так? Если б изменил, больно, но осталось бы прошлое, а это забрал всё. Кругом одна ложь. Как, я могла ошибиться в нём, ведь всё было так правдоподобно и казалось искренним. Просто видела только то, что хотелось, так кого же теперь винить. Такой была счастливой и уверенной, что любит. И вера в эту его любовь помогала жить, а выходит, это моя ошибка и его ложь. Любил всю жизнь ту другую. Что ж тут поделаешь, мир не перевернуть, так устроен свет, что сук любят и прощают. А такими, как я, только пользуются. Потому что с нами удобно и надёжно. Мы хорошие жёны и матери для их детей, но и только — то... Матерь Божья, что мне делать, посоветуй, помоги дуре? Можно, конечно протянуть на моей любви. Не вопрос, её хватит на всю семью, но я долго не смогу притворяться с Терёхиным и быть дальше для него просто удобным матрацем. Опять же рушить всё, рвя сердца и жизни детей тоже страшно. Если б не делить постель с ним, а жить только для детей было бы честнее. Где же и в чём искать выход? Жизнь загнала меня в шкаф и закрыла дверцу". Когда запасы слёз иссякли, подошла к зеркалу и ужаснулась своему виду. Держа лицо под холодной струёй, долго ещё всхлипывала, глуша уже сухие рыдания. "Ради детей, я сколько-то протяну. Придётся постараться,— приказала она своему отражению,— а за это время что-то придумаю, решу. Надо успокоиться и постараться, чтоб никто ни о чём не догадался. Больше заниматься журналом и маленькой Машей. Надо потихоньку отдаляться от него и приучать себя к мысли, что придётся опять жить без него. Ложь. Тогда я жила с памятью о нём, а сейчас мне придётся забыть и это. Почему жизнь выписала такое испытание мне, отняла даже память. Тогда и в тяжёлые годы я была счастлива. У меня была любовь, счастье, а сейчас выяснилось, что всё миф. Ему просто было удобно со мной. Вот с такой заоблачной ненормальной. Один деловой расчёт. Вот ведь во всём коммерческий человек. Нашёл хорошую мать для сына и тёплую любящую женщину для своего спокойствия. И всё, ничего лишнего. А я-то дурища романтическая навоображала себе сказку и сказочного принца". Растерев лицо полотенцем, и не желая лежать рядом с ним — обманщиком, прошла по комнатам детей. Покрыла ноги, затащившего на голову одеяло Артёма. Поцеловала розовую щёчку тоже похожей на него Маши и вернулась опять в ванную на стул. "Говорил, что искал, это ещё вопрос? Да, если и, правда, то Ваню. А тут такой сюрприз ещё и Артём, куда ж ему бедному деваться-то и потом опять расчёт. Где он для сыновей мать лучше найдёт. Для него жена удобная, без претензий. А я радостная, счастливая дура ему ещё Машу родила. Может ему и на дух те мои дети не нужны. Ваня от любимой, он мил, а я кто? Где только была моя голова и куда смотрели глаза.— Напугавшись своих мыслей, Люба поднялась.— Кажется, я далеко заехала. Обида обидой, а дети мои. Я их себе рожала, и наплевать на Терёхина, любит он их или нет. Главное, я их люблю. И они нужны мне. Если не притворялся и в этом, то детей он любит, только, как в это верить сейчас, после всего случившегося? Хотя любить и растить детей почти всегда не благодарное дело. Любила всех троих не отделяя, но Ваня, забыв обо всём побежал также, как и Славка на первый же зов той, другой. Родная кровь, та оказалась любимой мамочкой, а я так с боку припёку. Простил и забыл плохое всё, как и отец в один миг". Она опять всхлипнула и, гася вой в кулаке зажимающим рот, зарыдала. "Но почему так? Ведь растила Ванюшку с малолетства. Любила, как своего, может больше и казалось, что мальчик отвечал этим же. Столько вместе пережито. Через такие тяжести прошли и столько бед перетерпели, вот, поди ж ты, побежал за той, своей, родной. Припустил несмотря даже на то, что бросила его, не появляясь двадцать лет. Поманила, и заторопился, забыв обо всём, на погибель свою, хорошо, что Танюшка спасла, а то б дорого он заплатил за свою глупость. Господи, как больно и обидно. Мы думаем только про себя, не вспоминая, что ты тоже прошёл через предательство, людскую не благодарность и презрение. Тебя тоже предавали и не понимали. Прости нас грешных и помоги. А Славка столько бед из-за неё пережил, через такой ад прошёл. Но, враз запамятовав, полетел на всех парусах, только пальчиком издали поманила. Напрочь, забыл даже про то, что она совсем недавно вытворила с Ваней и Машей и про свою безопасность тоже..."