Фэй Пан нахмурился, когда его спутник неожиданно перешел на чужой язык. Вендиго заговорил по-японски, позабыв о китайце и обращаясь к одной Кимико. Девушка невидящими глазами смотрела в лицо черного человека, похожего на слепое пятно в этой залитой белым светом комнате.
— Бог, как известно, умер. Его продолжают прославлять, но то вовсе не некое высшее существо, знакомое нам из мифов и библейских сказаний. Тот, кому молятся ребята из нынешних церквей, всего лишь рекламная пустышка. Бренд, громкое имя, на которое купится клиент. Храмы красивы, проповеди страстны, но за ним ничего нет. Понимаете, милая Инори, невозможно почувствовать на языке вкус сладкого, повторяя "халва, халва". Бог — это не молитвы и не песнопения, и даже не заповеди, записанные на бумажке или высеченные в камне. Бог — это идея, рождающая заповеди, вдохновляющая на песни и молитвы, меняющая человека. Какую же идею может предложить вам сегодняшний бог? Лечение кариеса? Поездку на курорт? Машину в кредит? Бога нет, милая Инори, потому что нет идеи. А если нет идеи, то спит и разум, и душа. Сон же разума, как известно, рождает чудовищ. Как вот этот, что стоит в сторонке с дрожащими поджилками и не понимает, о чем я говорю. Он так похож на человека, с руками, ногами, даже с невеликими, но мозгами. Но вместо идеи в его голове крутятся слова и названия. Он не чувствует их, не думает, не слышит. Он спит, как и все мы спим. Жизнь превратилось в ворочанье на подушках.
Лампы, превращавшие зал в царство света, моргнули, на долю секунды погружая помещение в темноту. Фэй Пан озирался, что-то ворча себе под нос. Забыв о его существовании, Октавиан продолжал говорить с бессловесной Кимико, и ремни, которыми девушка была зафиксирована в каталке, расстегивались сами собой.
— Нельзя просто так взять и сплавить в одном котле волю к жизни и материализм. Тем не менее, человечество как-то бултыхается в двух водах сразу, не захлебываясь ни одной, ни другой. И это норма. Реальность скармливают через питательную трубку, через бутылочку, как молоко младенцу. У некоторых бутылочки получше, у других похуже. Символы веры на рекламных плакатах, библейские мотивы в спецэффектах кинофильмов, крестные знамения и гимны — все стало пылью в глаза. И рождается удобный эргономичный бог обогащения, ухода за собой, спокойного сонного получения удовольствия. Нет никакой идеи. Нет никакого Высокого. Да и что это такое — Высокое? Оно даже звучит как-то тревожно, будто куда-то зовет. Высота, полет, романтика. Что самое страшное, рождаются люди, которым это тревожное Высокое присуще. Ну, знаете, те, кому не интересно сделаться богаче, красивее вас, успешнее найти работу или партнера для личной жизни. Кому не интересна машина в кредит, сноуборд и отдых в Таиланде. Ужасные зануды, у которых нет хобби, а вместо него горящие глаза и идиотские разговоры о какой-то неправильности жизни во сне. Если их слушать, то получается, что некая абстракция, которую невозможно объяснить, делает спокойную уверенную жизнь в свое удовольствие — негодной. Тут и праздность, тут и бесчестие, тут и неравенство, несправедливость. Лишают покоя и аппетита нормального человека. Выродки какие-то, честное слово!
Кривая саркастическая усмешка появилась на лице Вендиго, вновь оглянувшегося на Фэй Пана, сунувшего руки в карманы и нетерпеливо переступавшего с ноги на ногу как школьник у доски.
— Да, выродки в нашем обществе нынче те, кто не допускает и мысли о том, чтобы ради безотходности производства переводить людей на органы. Те, кто пафосно, глупо и банально, всем надоев, считает, будто "прогнило что-то в Датском королевстве". Фу такими быть, они скучные. А знаете, почему они такие скучные, милая Инори? Потому что помнят одну старомодную фразу из книги под названием Библия: "Возлюби ближнего своего как самого себя". Видите ли, за тысячи лет почти никто так и не научился бороться с дефицитом любви к ближнему. Придумали альтернативу — обрядить отсутствие любви в красивые одежды индивидуализма и лукаво объявить нормой. Любовь заменили свободой, но не простой, а обращенной внутрь. Свободой жить в свое удовольствие, не думая о ближнем вообще.
Внезапно один из цилиндров загудел, и стала заметной тонкая линия крышки, открывавшей путь в нутро загадочного контейнера. Под тонкий писк аппаратуры серебристый корпус растворился, демонстрируя пухлую подушку гермоткани с углублением в форме человеческого тела. Странные поблескивающие провода с сенсорами-присосками автоматически высунулись из-за краев люка.
Октавиан опустил руку на хрупкое плечо изможденной девочки, слушавшей его слова.
— Мне жаль, искренне жаль, что именно с вами приходится так поступать. Но вы поймете, милая Инори, вы поймете. В конце концов, вы ведь тоже выродок. В вас есть любовь.
Пока Сэм и Мегуми вели свой странный разговор на ночном пляже, на нижнем этаже старой гостиницы Учики Отоко вновь почувствовал себя робким школьником, попавшим в чудовищно неловкую ситуацию. Когда Эрика увела его с улицы, юноша был озадачен. Когда она завела его в свою комнату, мало чем отличавшуюся от его наспех вычищенного номера, он начал что-то подозревать. Когда щелкнул замок, отгородивший их от остального мира, Отоко тихо запаниковал.
— Эрика, я не совсем понимаю, что тебе нужно, — проговорил он, поражаясь, как давно не слышал себя таким испуганным.
— Мне нужна одна простая вещь, — ответила Андерсен, целеустремленно шагая к заправленной кровати у стены. — Избавиться от навязчивой идеи.
— Это от какой? — ощущая испарину на собственном лбу, спросил Учики.
— От той самой.
Испарина превратилась в широкий ручей, когда на глазах у Отоко Эрика решительно сбросила с плеч джинсовую курточку. Скромная белая футболка в комнате со скудным освещением единственной лампочки под потолком казалась ослепительно яркой. Распущенные волосы делали весь облик девушки неуловимо трогательным. Синие глаза смотрели серьезно и требовательно.
— Чтоб избавиться от страха, я хочу с тобой переспать.
— Ч-ч-что?!
Страшные слова были сказаны, и молодой человек понял, что вжимается в запертую дверь, попятившись от собеседницы. Эрика же с видом воителя, идущего в атаку, двинулась к нему. Нечто непривычное и волнующее появилось в ее облике. То ли чересчур тяжело стала подниматься грудь, то ли чрезмерно плавными, женственными стали движения, то ли...
Учики захотелось выломать дверь и убежать.
— Ты что несешь?! — возмутился он, когда Андерсен подошла вплотную.
— Ничего я не несу! — нервно воскликнула она и суровым движением спортсменки положила руки Отоко на плечи. — Это самый лучший способ!
— Какой, к чертовой матери, способ?! — чуть не взвыл Учики, сбрасывая ее руки с совершенно нехарактерной грубостью.
— Чтобы не бояться! — запальчиво крикнула она, зажимая юношу в угол. — Самый лучший способ избавиться от тех страхов, про которые я говорила!
— Но почему вдруг переспать?!
— Дубина! — она вдруг подалась в его сторону, и Отоко почувствовал, как к груди прильнуло ладное, стройное, мягкое девичье тело. Такого ужаса его организм вынести просто не мог. Превратившись в деревянного истукана, Учики молил всех богов о спасении. Девушка же никак не унималась. — Неужели непонятно? Чтобы избавиться от страха быть изнасилованной, я должна понять, каков секс на самом деле. Чтобы не бояться слабости, я возьму и избавлюсь от нее!
— Эрика, это какой-то... — он попытался отодвинуть ее от себя, но руки предательски скользнули по девичьим плечам, будто в объятии. — Какой-то очень глупый способ!
— Не вижу ничего глупого!
— Но так же нельзя!
Совершенно невозможно было выносить эту чертовски неловкую и совсем недвусмысленную ситуацию. Эрика Андерсен была нахраписта и не отступала ни перед чем. Но она была и очень красивой молодой девушкой. А Учики Отоко был юношей, который несколько месяцев назад начал познавать прелести любви. Прямые уверенные слова, нехитрая и убийственная логика, стоявшая за ними — все ворошило невидимый комок в его груди, волнующий, томящий.
Эрика никак не желала отодвинуться, упрямо и смело глядя прямо в глаза Учики. Молодой человек чувствовал ее аромат, смесь одеколона, шампуня, которым пахли волосы, и чего-то еще. Она пахла... сладостями? Что за ерунда, она и впрямь пахла конфетами!
Бред, бред...
Будто сверхновая звезда взорвалась где-то позади глаз. Голова стала похожа на заполненный гелием воздушный шарик, казалось, еще чуть-чуть, и начнут слабеть ноги, дрожать колени.
Маленькая, но крепкая, юная, красивая Эрика. Отвратительной змеей в душу Отоко вползло понимание: он весь загорелся вожделением. Да, он возжелал ее, девушку, стоявшую рядом, возжелал так, как может желать только непорочный юнец. Всего миг — и кровь закипела от зова могучего природного инстинкта.
Плевать на слова и прочие глупости! Всего одно касание, всего одно объятие! Вперед же, вперед!
Медленно, будто мучаясь от артрита, Учики Отоко поднял руки и сжал запястья Эрики. Убрав ее руки от себя, он произнес с одышкой:
— Ты сумасшедшая.
— Ничего подобного, — свирепо заявила девушка. — Это ты боишься.
— Я не боюсь... — проговорил Отоко, внутренне трясясь от возбуждения. — Я просто не могу.
— Чего не можешь?
— Я не могу с тобой... переспать, — он нервно сглотнул.
— Это почему же? — она расправила плечи, отчего грудь под футболкой обозначилась сильнее, заставив сердце молодого человека оглушительно стучать. — Я же не уродина. И вообще, мальчики-подростки должны любить секс!
— Какие еще мальчики-подростки, — голос Учики охрип от волнения. — Но я же... у меня...
— Что?!
— У меня же... Инори.
Эрика закрыла глаза и сильно зажмурилась. Руки, все еще зажатые в хватке Учики. опустились. Глубоко вдохнув и громко выдохнув, девушка сделала шаг назад. Когда она открыла глаза, взгляд был все так же серьезен.
— Ничего ты не понимаешь, балда. Я же не предлагаю тебе Инори изменить.
— А что ты мне предлагаешь?! — искренне изумился он.
— Да ничего, кретин! — внезапный сердитый крик резанул по ушам. Андерсен резко развернулась вполоборота, пристукнув кулаком о раскрытую ладонь. — Ничего я не предлагаю. Я помощи твоей прошу.
И снова возникла в ней та грусть, тяжесть, которую он уловил ранее. Учики сообразил: Эрика тоже пересиливала себя. При свете вдруг стал заметным заливавший ее лицо густой румянец, подрагивавшие пальцы рук, тяжелое взволнованное дыхание. Лихой кавалерийский наскок давался девушке совсем непросто.
— У тебя Инори... Конечно, у тебя Инори, — по-детски обиженным голосом произнесла она, глядя в пустоту. — А у меня никого нет. Я одна, понимаешь? Я должна полагаться сама на себя. И если завтра я умру или попадусь в лапы кому-то вроде той девчонки, и со мной сотворят... В общем, я не хочу быть слабой. Я хочу быть готовой, чтобы не плакать, не сломаться. Я не хочу, чтобы меня осквернил кто-то такой же, как Марлон.
— Но я все равно не...
— Только не вздумай меня жалеть! Говорила уже, что терпеть этого не могу. Слабая девушка, обязательно припадет к плечу любого мужчины, который попадется! А я не буду! Я тебя не люблю, Чики-кун, и ты меня не любишь. И это хорошо. Потому что ты... ты — мой друг.
— Тогда почему?.. — недосказанный вопрос повис в воздухе. Учики, осмелев, шагнул вперед. Теперь они стояли посреди крошечного гостиничного номера, пропахшего пылью, и смотрели друг на друга. Вожделение все еще искрило в воздухе. Но теперь к нему добавилось нечто другое. Нечто выше.
— Я тебе доверяю, — сказала Эрика, снова глядя юноше в глаза. — Ты, конечно, тот еще... тунец. Но еще ты очень добрый. Ты не такой, как обычные мальчишки, ты никогда не обидишь без причины. Не нагрубишь, не сделаешь зла. И ты не подлый. Ты почти невыносимо благородный.
— Разве? — теперь и Отоко покраснел.
— Да, ты как... не знаю, рыцарь, что ли. Всегда всех спасаешь. Ты здесь-то сейчас потому, что хочешь спасти Ким-тян. И ты ее любишь. Я это очень уважаю, правда. Но мне нужна помощь. Я не хочу... не хочу быть одна. Я столько лет была одна, жила в страхе, боясь за себя, дрожа, как мышь. Вот так и становятся рабами. А я не хочу.
— Но почему именно так? — тихо спросил он.
— Потому что такая у меня чертова психологическая травма, — мрачно усмехнулась девушка. — Период, будь он проклят, позднего полового созревания. Хотя какой там... Мне семнадцать лет, Учики. А я все еще девственница и боюсь людей. С этим нужно бороться, потому что теперь от моих страхов зависят жизни, в том числе и моя собственная.
— Думаешь, сейчас, если мы... то это все изменит?
— Надеюсь. Другого выхода нет. Ты спросил, боюсь ли я смерти. Да нет, не боюсь, ты ошибся. Но я знаю, что скоро умру. И не хочу умирать ничтожной. Если хочешь, считай меня жуткой эгоисткой, но...
— Эрика... — он с трудом выдавил из себя следующие слова. — Я ведь... мы ведь... с Кимико ни разу...
— Ты тоже?
Теперь в синих девичьих глазах отразилось смятение, подобное его собственному. Андерсен поднесла руку к виску и принялась массировать его пальцами.
— Черт... Тогда нехорошо выходит. Я-то думала... Вот почему ты так сжался весь...
— Понимаешь... — он с трудом ворочал одеревеневшим языком. — Все как-то слишком внезапно...
— Да понимаю, — она болезненно сморщила лоб. — Я тебя тут чуть ли не насилую.
— Угу, — пробормотал Учики.
Шум моря за окном делал повисшую паузу невыносимо монотонной. Молодые люди стояли друг напротив друга, пылая стыдливым румянцем и глядя в пол. В растревоженном разуме Учики проносились мысли, образы, воспоминания.
Вот Эрика в прыжке бьет его ногой в день их знакомства в прошлом ноябре.
Вот Инори, на чье лицо падает золотистый свет садящегося солнца, поправляет выбившийся из прически локон.
Вот их первый настоящий поцелуй под сенью деревьев в майском саду.
Вот руки Кимико, обнимающие его. Нежный голосок шепчет слова любви.
Вот он обещает никогда не бросить ее.
Вот стыдливая Эрика разговаривает с прикованным к больничной койке отцом.
Вот боль. Вот унижение. Вот чудовище по имени Роджер, ломающее его тело на тысячи осколков.
Вот беспомощность. Бессилие полутрупа.
Вот ад. Вот тьма, в которой он плавал будто в океане, пока не выбрался благодаря спасательному кругу, брошенному Эрикой, ее энергией Наследницы.
Вот мама. По ее губам течет кровь, а отец замахивается во второй раз, и его перекошенное слюнявое лицо похоже на маску. И нет сил, нет мощи в коротких детских ручках, чтобы остановить большое зло. И некому помочь.
Вот стена. Расходясь миллионом трещин, она рушится.
Натруженная мускулистая рука Отоко легла на плечо Эрики.
— Давай.
— А? — чужим тонким голосом спросила девушка, вскинув голову. Теперь в ее глазах было смущение и почти кротость.
— Если тебе нужно, я согласен, — сказал Учики. — Только при одном условии.
