Интервенция

Никакой ясности беседа не принесла. Разве что — выяснилось, что уничтоженные скульптуры были связаны — по автору — с Америкой. Но мало ли что в Петербурге было связано с Америкой! После возвращения в Смольный, Джекоб отправился за советом к подкованной в мистике Анни. Девушку он застал в пости что гамлетовском раздумье. Она снова мучилась жестоким похмельем и размышляла: похмеляться — или не стоит? Визит журналиста решил вопрос в положительном ключе. После проведения опохмелочных работ, приобрела способность слушать. Прослушав все, она надолго задумалась и, наконец, выдала.

— Знаешь, вот ведь как смешно получается. Сболтнешь что-нибудь, перебрав лишнего — а глядишь, все оказывается верным. Если рассуждать с точки зрения магии... Получается, эти скульптуры имели какой-то магический смысл. Мешали кому-то.

— Но тогда, по логике, этот самый Шемякин тоже был не простым художником.

— Не обязательно. Он мог сам не понимать, что делает. А вот те, кто ему позволил поставить эти вещи в центре... Мы ж с тобой профессионалы, нам лицемерить ни к чему. Мы отлично знаем, что руководители России в тот момент, когда рухнул коммунизм, были, по сути, нашими людьми. Нам надо было повалить Советы — мы их и валили, как могли.

— Что... И магией?

— Это вряд ли. Тут ведь все было сложнее. Это ведь не были наши платные агенты, вроде агентов влияния. Они искренне верили в то, что делали, им просто исподволь наши люди внушили нужные идеи и нужные мысли. Но! При этом они были все-таки местными! И, возможно, знали то, чего мы не знаем. Или по крайней мере, догадывались о каких-то внутренних местных закономерностях.

— Что-то все это сложно. Слушай, если мы начали погружаться в безумие, то надо идти до конца. Я тут встречал одного парня... Давай-ка попробуем его найти.

Джекоб имел в виду того адвентиста, который два раза попадался на пути журналиста — и каждый раз приписывал произошедшее козням дьявола. Его нашли довольно легко — казармы части, в которой он служил, располагались неподалеку от Смольного.

— Странный он, — сказал командир роты, провожая визитеров. — Все время ходит с Библией и почти непрерывно что-то бормочет. Молитвы, наверное. И это бы ладно, но в последнее время от него и другие заразились. Теперь тут у нас не военная часть, а какое-то непрерывно действующее молитвенное собрание. Мы уж думали — может, его в госпиталь? Там уже есть люди, которые Кришну призывают. Вот пусть он и составит им компанию. Но пока, еще ждем.

Парень и в самом деле производил удручающее впечатление. Бледный и изможденный, он сидел на койке с Библией в руках, и, шевеля губами, читал Книгу. Долго расспрашивать его не пришлось. Он с полуслова понял, с чем к нему пришли и, судя по всему, очень обрадовался. Еще бы! Вот уж чего не переносят военные — так это разговоров о нечистой силе. Хотя бы потому, что если она реально существует, что стоит против нее вся их техника и все их навыки? А вот в чем военные расписывать не любят — так это в собственном бессилии.

Поэтому-то парня никто и не хотел слушать. А тут явились с расспросами понимающие люди. Поэтому он с охотой стал отвечать. С самого начала разговора глаза его нехорошо загорелись и вскоре он с жаром стал вещать:

— Никто не замечает! Против нас — дьявольские силы! Я знаю! Мой отец был проповедником! Мой дед был проповедником! Мой прадед был проповедником! Я чувствую демонов! Это страшный город. Черный город! Дьявольский город!

— Но ведь в Петербурге множество церквей...— Осторожно вставил Джекоб.

— Это не церкви! Вы не понимаете! Это языческие капища! Потому-то дьявол тут и силен. В этом городе он очень силен!

Больше ничего путного от парня не добились. У него и в самом деле было что-то не в порядке с головой. Он стал окончательно сбиваться на проповедь — его покинули, когда солдат стал призывать сравнять город с землей.

— Что это он про язычество? Русские ведь, вроде, христиане? — Поинтересовался журналист у Анни. Она лишь рукой махнула.

— Не бери в голову. С точки зрения адвентистов, православные, как, впрочем, и католики — идолопоклонники, поскольку поклоняются иконам. Адвентисты ведь, икон не признают, считая это язычеством. А значит, все православные и католики — язычники.

— Я никогда ничего такого не слыхал, — удивился Джекоб.

— Еще бы! У нас ведь политкорректность. Такое публично скажешь — так устанешь потом судиться с теми же самыми католиками и православными. Среди них тоже есть знатные сутяги. Но ведь если чего-то не говорят вслух, это ведь не значит, что адвентисты так не думают. Да что там адвентисты! Я в Штатах встречала секты куда более веселые, хоть и называющие себя христианскими. Для которых все, кто не они — вообще не люди. Они, конечно, тоже публично этого не говорят. Но для своих...

Джекоб вспомнил Тони, который, несмотря на то, что вот уж полвека в американцев вколачивают политкорректность, был непроходимым расистом. И впервые задумался — а что там есть еще, под этим глянцем всеобщего согласия и примирения. Вот, мир его праху, гауптман Шанц. Он из страны, где хорошо отзываться о нацизме — социальное самоубийство. После такого возьмут на работу, разве что, уборщиком туалета на берлинском вокзале. Но ведь в душе Шанц всегда гордился своим дедушкой, который с огнем и мечом прошел половину Европы. Джекоб вспомнил бешеную ненависть, которая погнала пустые старые машины на германские части. А ведь с той стороны была точно такая же — если доблестные солдаты Вермахта все же сумели забраться столь далеко в Россию. И если все это когда-нибудь рванет... Мало никому не покажется.

Голос Анни отвлек Джекоба от размышлений.

— Но с точки зрения магии этот парень в чем-то прав. В смысле концентрации зла. Ты знаешь, как строился этот город?

— Знаю, что его основали в 1703 году. А как строили... Что-то так, мельком. От матери и ее друзей слышал, что он построен "на костях".

— Вот именно. Я тоже не очень хорошо знаю русскую историю, но вроде бы Петр Великий...

— Как говорит один мой друг, настоящий ковбой.

— Твой друг прав. Он был человек, которые не останавливался ни перед чем. Для строительства города Петр Великий силой согнал сюда огромное количество людей. А тут было пустое болото. Так вот, очень многие в этом болоте и остались навсегда.

— И что? — Не понял Джекоб.

— Понимаешь, маг берет необходимую ему энергию оттуда, откуда ближе. Так вот, считается, что огромная энергия выделяется при смерти. Особенно при смерти, скажем так, недоброй. И она, эта энергия остается. Именно потому в средние века в черной магии и использовали разные предметы, связанные с насильственной смертью. Скажем, веревку, на которой вешали преступника. Или гвозди из его гроба. Поэтому и проводили всяческие колдовские ритуалы на кладбищах. А уж если найти могилу умершего не своей смертью, так это было совсем отлично. Так вот. Здесь в болоте строители города умирали наверняка тоже не тихо и мирно, а с проклятиями на устах. Вот это и есть черная энергетика города. И теоретически, маги вполне могут ей пользоваться. Потому-то здесь они и сильнее, чем в других местах. Как видишь, как это не дико звучит, все логично объясняется.

— Раз уж зашел разговор о таких материях. Мне вот что непонятно: тут ведь и в самом деле полно церквей. Мы помогли восстановить несколько, но, насколько я знаю, люди туда не ходят. Ну, разве что Лавра. И, еще есть несколько есть... Но как-то не слишком много.

— Я интересовалась эти вопросом, когда мы сюда собирались. Видишь ли, церковь тут слишком быстро попыталась снова стать государственной. И стала уд больного много командовать. Ну, люди-то в церковь ходили, пока власть была... А потом перестали, когда все рухнуло. Вот ты, прости за неприличный вопрос, в какой вере воспитан?

— Ты будешь смеяться, но моя мама ходила не в синагогу, а в православный храм. Правда, она одновременно бегала и по каким-то трансцендентным медитаторам или что-то вроде того. В общем — кто ее знает, во что она верила... А я до того, как впервые попал под минометный обстрел, вообще ни во что не верил. Да и теперь как-то не очень.

— Вот видишь! Так и тут было.

— Ну, что ж, остается — найти этих самых магов, — подвел итог журналист.

Себе-то Джекоб признался, что хочет этого отнюдь не для того, чтобы всадить им в грудь осиновый кол или как там еще нейтрализуют подобных персонажей. Он давно уже ловил себя, что смотрит на происходящее с эдаким отстраненным любопытством. Такое ощущение, что он в Петербурге уже невесть сколько времени. Америка осталась где-то там — и никакого желания вернуться не возникало. Только в Питере журналист осознал, что всю жизнь стремился быть американцем — но так и не стал им. Да и стремился-то больше потому, что уж очень тошнотно смотрелись мамочка и ее дружки, которые, как одно вещество, отплыли от одного берега, но упорно не хотели причалить к другому. Журналист и по войнам-то болтался, потому, что вдали от статуи Свободы он чувствовал себя как-то уютнее. Джекоб решил, что в любом случае попытается остаться работать здесь. Страшновато, конечно — зато интересно.

Сны о чем-то большем

Странный был сон. Нечто похожее с Джекобом случалось в колледже, когда он с приятелями-снобами баловался хашем. То есть , все очень четко и ярко и последовательно, без нагромождения нелепостей, характерных для обычного сна. И одновременно — сон напоминал компьютерную игру "на уровне глаз". Эдакая экскурсия в неведомый мир. Только вот "графика" в этой игре была такая, какая и присниться не может геймерам.

Впрочем, почему этот мир был неведомым? В чем-то он был очень даже знакомым.

Джекоб находился на Невском проспекте, возле Дворцовой площади. Только она была какая-то не такая — покрыта булыжной мостовой. Но самое интересное произошло с Зимним дворцом. Он был почему-то красного цвета — и в нем светилось некоторое количество окон. Возле колонны тусклый электрический фонарь, отчаянно раскачиваясь на ветру, с трудом разгонял мокрую темноту. Было сыро и холодно. Там, где Невский проспект вливается в площадь, горел костер, вокруг которого топтались разнообразно одетые люди с винтовками. Большинство было одето в длиннополые шинели и высокие папахи. Впрочем, попадались и штатские — в коротких то ли пальто, то ли в чем-то подобном и головных уборах необычного фасона нечто вроде фуражек с узкой тульей. На рукавах у штатских виднелись красные повязки.

Эти люди напоминали собравшихся на станции пассажиров, ожидающих опаздывающий поезд. В том смысле, что они напряженно ждали. Только если на станции, понятно, откуда этот самый поезд придет, то тут все беспокойно оглядывались вокруг в поисках того, кто им укажет — куда идти и что делать.

Джекоб торчал у огня, затягиваясь крепчайшим и жутко противным на вкус табаком. Его вкус он различал отчетливо — и мог поклясться, что в реальной жизни такого никогда не курил. Одет Джекоб был, можно сказать, стильно. словно какой-нибудь байкер — в кожаную тужурку, такие же штаны и высокие хромовые сапоги. Даже фуражка, прикрывавшая башку от сыплющейся с небес мороси — и та была кожаной.

— Эй, самокатчик, поделись-ка табачком! — Раздался громкий хриплый голос.

Сквозь толпу протиснулся молодой здоровенный парень. На фоне топтавшихся вокруг огня меланхоличных мокрых фигур он смотрелся орлом — как и положено моряку. Бескозырка лихо заломлена на ухо, клеши были почище, чем у хиппарей шестидесятых. Обветренная рожа круглая и наглая. Вооружен матросик был до зубов. Кроме драгунского карабина на плече, парень имел еще изрядный арсенал на поясе: маузер, две ручные гранаты и страшноватого вида кавказский кинжал. Это если не считать двух пулеметных лент, крест-накрест перекинутых через плечо. Погон на бушлате у матроса не имелось, зато на груди красовался здоровенный черный бант

— Поверь, браток, — доверительно обратился он к Джекобу — буржуйскими папиросами полны карманы, да только дерьмо это не могу курить. Слабоваты они для моряка.

Джекоб достал кисет и спросил:

— Бумага у тебя есть?

Морячок полез в карман и вытащил какой-то листок с печатным текстом. Прежде, чем начать сворачивать самокрутку, он его проглядел.

— Эх, якорь им в задницу! Пролетарии все стран! Мать их всех! Все поднимайтесь. И что? Мы-то давно поднялись и стоим, ждем у моря погоды. Надоели, мать их туда и обратно! Писать бумажки все могут. А дело стоит.

От морского волка явственно и густо разило спиртным. Причем, запах был какой-то непривычный. Не водкой пахло — это точно. Джекоб непроизвольно и выразительно повел носом. Еще бы! Не так-то просто в этом городе было достать выпить. Морячок его понял и тут же извлек откуда-то из бушлата большую четырехугольную бутылку с темной жидкостью. На этикетке был изображен корабль с надутыми от ветра парусами.

— На, браток, глотни. Ром это. Я такой пил, когда мы, еще до войны, в Англию ходили. Забористая штука. Настоящий морской напиток. Англичане — моряки что надо, да и в выписке они толк понимают.

Головы стоящих рядом, понятное дело, повернулись в сторону моряка, но тот не обратил на это внимания. Судя по всему, общаться с "крупой", сиволапой пехтурой морской волк полагал ниже своего достоинства. Не говоря уже о каких-то там штатских. А самокатчик — это пусть и не моряк, но все-таки... А, видимо, матросу самому хотелось выпить. Но одному хлебать — это как-то не по-русски.

Джекоб глотнул обжигающей сладковатой жидкости. Окружающий мир сразу стал лучше. Да и общество моряка, его прущая через край энергия повышала настроение. Такие ребята долго ждать не любят.

— Откуда такое? — Спросил он. Возвращая бутылку матросу. Тот сделал добрый глоток и снова передал сосуд Джекобу. Впрочем, здесь он был кем-то совсем другим. Уж точно не американским журналистом.

— А... Ресторацию одну малость потормошили, — ответил моряк. — Вот ведь гады буржуйские! Для нас, значит, "сухой закон", а сами пили как лошади в своих кабаках! А вы что глядите? — Снизошел он заметить окружающих. — Дай им тоже. Но вообще-то, братва — что, мало тут ресторанов в округе? Идите и берите! Пора им немного поделиться с трудовым народом. Слушай, самокатчик, а что тут у вас слышно-то? — Обратился он снова к Джекобу.

— А его знает. Стоим. Наши вроде должны подойти, да что-то не подходят, — услышал Джекоб свой голос.

— Да и нам, на Выборгской в штабе Красной гвардии тоже сказал выдвинуться к площади. И все тут. Что дальше делать не знаем, — подал голос один из штатских.

— Во дела! Все как всегда. Командиров полно, а командовать некому. Как на митингах орать, так пожалуйста. Как приказ дать — так все куда-то разбежались. А эти, в Смольном, он что, только заседать и могут?

Внезапно в свете фонаря появились три фигуры, идущие через площадь от Зимнего дворца. Двое были в солдатских шинелях, третий в кожанке. На ремне у кожаного тоже висел маузер, человек двигался весьма воинственно, но, судя по тому, что он придерживал правой рукой бьющую по ноге деревянную кобуру, он еще не привык носить этот надежный, но тяжелый пистолет. Штатский, в общем.