Когда завтра настанет вновь

Потому что всего моего магического резерва и всех моих жизненных сил не хватило бы для того, что я собиралась сделать.

Тепло магической печати согрело кожу от предплечья до запястья — одновременно с тем, как серебристые линии трикветра под моими ногами вспыхнули мягким белым светом.

— Ахорк эйену, льом хан ту, эн Диа Дарха, Тиэрна Тромлиэ, Тиэрна эн Хант Вульдс...

Слова заклятия слетали с языка, но в мыслях звучал перевод.

"Я взываю к тебе, Тёмный Бог, Повелитель Кошмаров, Властелин Дикой Охоты"...

Заклятие было длинным, длиннее, чем любое из тех, что я когда-либо произносила. Но я его запомнила. Принцип не отличался от всех других заклятий: достаточно было заучить формулировку на обычном харлеровском наречии и перевести её на язык Сущей Речи. Языка, на котором даже фейри с Эмайна не говорили, только боги — ведь каждое слово меняло ткань реальности. Другой студентке, окончившей только второй курс колледжа, трудновато было бы сотворить то заклятие, что творила я — просто нужного словарного запаса не набралось бы, — но мама учила меня Сущей Речи, когда я ещё не закончила школу.

Прелесть бытия потомственной магичкой.

— Бемэ хэннинт э хинью ле до грэста. Хейль мо гли, эгс, мата шэ э вэйр до холь, фрэгур эн глиэх!

..."судьба моя будет определена милостью твоей. Внемли же моему зову, и, если будет на то твоя воля, ответь на призыв"...

Трикветр на земле уже сиял так, что слепил глаза, заставив меня зажмуриться. Его свет отражался в кристалле, зажатом в моих пальцах, нагревшемся так, словно огонь полыхал не под ним, а в нём.

Нет, не разжимать пальцы. Не разжимать. Как бы ни было горячо.

— Форси эн дэм эгус эир, тинэ эгус эшке, солас эгус дархадас конвэру...

..."силами земли и воздуха, воды и огня, света и тьмы заклинаю"...

Ослепительный свет пробивался даже сквозь закрытые веки. Пальцы жгло — вместе со всей рукой: линии печати раскалились до знакомого ощущения жидкого металла на коже.

— ...лахрию са хиркал шо, мар йел ар эн Диа мор Донн!

Последние слова — "явись в круге этом, о великий бог Донн" — сопроводил оглушительный треск.

Когда я поняла, что в темноте перед закрытыми веками плывут оранжевые пятна, то, почти непроизвольно разжав кулак, открыла глаза.

Линии трикветра медленно гасли, вновь обращаясь простой серебряной краской. Хрусталь из руки мелкими кусочками осыпался в пиалу у моих ног: огонь в ней потух, оставив лишь масло с чёрными обгорелыми частицами трав и цветов.

Передо мной были лишь тёмные поля. И, обернувшись кругом, я поняла — сзади тоже.

— Донн?..

Я лихорадочно огляделась, пытаясь понять, что же сделала не так. Достала графон, ещё раз проверила начертание рун. Всё было верно.

— Донн!

Нет, нет, не может быть! В чём дело? Слишком затянула с читкой заклятия? Слишком поздно зажгла огонь? Или просто не хватило силёнок открыть проход между мирами? Самонадеянная дурочка со второго курса колледжа...

Неужели я прошляпила свой единственный шанс спасти маму, себя, всех нас?

— Нет! — я яростно пнула пиалу, расплескав масло по земле. — Почему ты не пришёл?!

Лугнасадская ночь, как и следовало ожидать, хранила молчание.

Глубоко дыша, чувствуя, как глаза жгут обидные слёзы, я вышла из центра трикветра. Постояла какое-то время — надеясь, что этого от меня и ждали, что сейчас всё же вынырнут из темноты, или засмеются, или протянут когтистые руки, — но ничего не произошло. Тогда, закусив губу, чтобы не всхлипнуть, я резко вскинула руку вверх, и волшебный фонарик, всё ещё висевший над перекрёстком, стремительно взмыл в звёздное небо — чтобы медленно, подобно сигнальной ракете, опуститься обратно к моему плечу.

Когда на дороге показался свет знакомых фар, я, в последний раз тоскливо оглядевшись, перешагнула границу трикветра и побрела им навстречу.

— Почему так быстро? — спросил Эш, когда я села в мобиль.

— Ничего не вышло. — Я откинулась на спинку сидения, потирая обожжённую руку. — Он... он не откликнулся.

Никто ничего не сказал. Эш, отвернувшись, молча порулил обратно к городу, Рок сочувственно взглянула с переднего сидения, а Питер лишь обнял. Тепло, успокаивающе — но мне не стало ни тепло, ни спокойно.

Я снова чувствовала себя той испуганной девочкой, которая убегала из родного дома чуть больше недели назад. Потому что я упустила последнюю возможность остановить весь этот кошмар.

И что теперь нам оставалось делать, неизвестно.

— Предлагаю выпить.

Это было первое, что сказал Питер, стоило нам войти в дом.

— Вот ты и пей, — кинув ему ключи, устало вымолвил Эш. — А я пойду развеюсь.

Я молча смотрела, как брат выходит наружу, навстречу отзвукам и отблескам неугасающего праздника.

С тех пор, как я вернулась в мобиль, Эш взглянул на меня только один раз. Вернее, я поймала его взгляд в зеркальце заднего вида. И в глазах его стыло... осуждение? Разочарование? Я даже не знала, что страшнее.

Факт в том, что я не спасла нашу мать. И Эш прекрасно это понимал.

Что бы мы дальше не придумали, мама до этого момента уже наверняка не доживёт.

— Я за ним, — сказала Рок, взглянув на меня. — Присмотрю. Заодно проветрюсь, подумаю, что нам дальше делать.

Скользнула на улицу, аккуратно прикрыла дверь, и в доме воцарилась тишина.

— Я передумал. — Сжав мои пальцы, Питер повёл меня к лестнице. — Пойдём спать. Утро вечера мудренее.

Я переставляла ноги почти машинально. Глядя в пол, брела к своей комнате, и даже сев на кровать, прислушивалась к царившей в мыслях звенящей пустоте.

Что дальше? Что делать?..

— Моя прекрасная дама, ваша печаль разбивает мне сердце, — голос Питер перекрыл мягкий щелчок закрывшейся двери. — Позволите ли вы своему бедному рыцарю попытаться утешить вас?

Я даже не успевала вскинуть голову, как он сгрёб меня в охапку, затаскивая на кровать с ногами, прижимая спиной к стене. Обняв одной рукой, другой поднял мой подбородок. Я попыталась вырваться, но уступила, и Питер впился в мои губы так, что мне почти больно; почти так, как там, на башне, после танца на краю пропасти... вот только в тех поцелуях не было грубости.

— Питер...

Ещё один поцелуй — закрывающий рот. Одна горячая ладонь ложится мне на затылок, другая проводит по моим плечам — и вдруг опрокидывает. Не отпуская мои губы, Питер оказывается сверху, и когда я чувствую его ладонь под своей блузкой, то на миг цепенею.

— Питер, — я отворачиваю голову и пытаюсь его оттолкнуть, — не надо.

— Почему же?

— Я... не хочу.

Он улыбается — и я вдруг понимаю, что в глазах его нет и тени улыбки.

— Зато я хочу.

Когда меня резко разворачивают на живот, выворачивая руки, заламывая их за спину, я пытаюсь брыкаться, но Питер сидит сверху: слишком тяжёлый, чтобы я могла его сбросить. Что-то обвивает мои запястья, царапая кожу — откуда он взял верёвку? — а мысли мечутся, как сумасшедшие, выстукивая в висках "не может быть, не может быть"...

— Прекрати.

Он грубо дёргает меня за волосы, задирая голову, и перед глазами блестит сталь — но я замираю ещё прежде, чем к горлу прижимается холодное лезвие бритвы.

Дура, какая же ты дура! Поверила в красивую сказочку, которую он тебе наплёл; но жизнь — не сказка, и ты могла понять это давным-давно...

— Питер, — я могу только шептать, — почему?

Волосы больно тянут кожу; он склоняется к моему уху, но теперь жар его дыхания вызывает у меня только ужас.

— Лайз, если будешь хорошей девочкой, я уберу бритву, получу то, что мне нужно, и выставлю тебя из дома. Но если попробуешь сопротивляться, можешь случайно напороться горлышком на лезвие. Раньше я не убивал тех, с кем спал, но благодаря тебе убедился, что смогу это сделать.

Немыслимо. Глупо.

— Всё... всё, что ты делал... было ради секса?..

— Ради пополнения моей коллекции. Ну знаешь... под названием "милые девочки, убеждённые, что только они не поддаются магии несчастного одинокого красавчика Питера Джекевэя", — я слышу в его голосе тошнотворную ухмылку. — Твой сопливый братишка был прав. Насчёт того, что я умирал от скуки в своём захолустье. С тобой всё вышло куда веселее, чем с другими, но острые ощущения тоже приедаются. С меня хватит, и тебе придётся постараться, чтобы искупить то, через что мне пришлось пройти ради твоих сомнительных достоинств... так мне убрать бритву?

Я молчу, и лезвие царапает кожу.

— Да или нет?

— Да.

Я отвечаю едва слышно, но он слышит.

Я выдыхаю, следя, как бритва медленно скользит перед моими глазами, поднимаясь наверх. Выжидаю ещё немного — и, отчаянным рывком перевернувшись на спину, задираю колени, пиная его по ширинке.

Да только, промахиваясь, бью значительно ниже, чем собиралась.

Его ответный удар — кулаком в живот — заставляет меня задохнуться острой, пронзающей болью. Следующий — по скуле — заволакивает слезами глаза и окутывает всё вокруг тёмным маревом.

— Ладно, не хочешь по-хорошему, будем по-плохому.

От боли я не вижу его лица, но прекрасно слышу голос: жёсткий, жестокий, холодный. От боли я не могу двигаться, но прекрасно чувствую, как он расстёгивает мои джинсы и рывком стягивает их с бёдер, разрывая молнию.

Этого не может быть. Он что, сумасшедший? Это же глупо, глупо, глупо — скоро вернутся Эш и Роксэйн, они всё знают и всё поймут, и за мной по пятам идёт стража, и...

...и тут я вспоминаю трикветр, сияющий белым светом, и хрусталь, осыпающийся в пиалу с потухшим пламенем.

И понимаю.

— Это кошмар, — выдыхаю я. — Это всё не по-настоящему. Видение, просто видение!

Боль и тяжесть чужого тела исчезают, стоит мне произнести последнее слово. А ещё вдруг оказывается, что я стою. С закрытыми глазами.

Когда я открыла их, то поняла, что я всё ещё на тёмном поле, посреди трикветра, чьи линии светились неяркой ровной белизной. Волшебный фонарик озарял перекрёсток белым сиянием, кристалл давно уже рассыпался в моей опущенной руке. Вокруг клубились клочья невесть откуда взявшегося тумана, — которые не могли помешать мне различить тонкие очертания высокой фигуры, застывшей прямо передо мной.

Его длинные одежды походили на мантию, сотканную из небесной черноты, темневшей над моей головой. И когда он шагнул ближе, я увидела кожу цвета белого пепла, тонкие черты длинного лица, обсидиановый блеск волос и глаза, сиявшие янтарным огнём.

— Да, дитя, — узкие бледные губы незнакомца исказила улыбка, резавшая, словно нож. — Это было лишь видение.

Наконец опомнившись, я торопливо согнулась в поклоне.

— Благодарю тебя, — выдохнула я, — о великодушный Донн, Повелитель Тьмы.

Тёмный бог долго молча разглядывал меня. Так долго и так пристально, что я ощутила себя редкой бабочкой под взглядом коллекционера, уже приготовившего булавку.

— Выпрямись, дитя, — наконец молвил Донн. — За что же ты благодаришь меня?

Вокруг раскинулись зелёные поля, купающиеся во тьме первой ночи августа, но в его голосе звучал шелест ветра в умирающей листве.

Я послушно подняла голову:

— За то, что соизволил откликнуться на мой призыв.

— Ты совершила ритуал по всем правилам в надлежащую ночь. И была согласна заплатить нужную цену. Отчего же мне не откликнуться?

Он стоял прямо передо мной, высокий и гибкий, как тростник. Прекрасный острой, беспощадной красотой пожара, смерча или падающей звезды: зрелищем, которым лучше любоваться издали. Похожий на человека — и каждой чертой, каждым движением, каждым взглядом бесконечно непохожий. Мне не было видно его ног, но я готова была поклясться, что там, под длинными полами тёмного плаща, они не касаются земли, и вокруг него...

Я почти видела странное чёрное марево, преломляющее свет в сантиметре от его тела.

— Я боялась, что ты сочтёшь меня недостойной своего общества, о несравненный Повелитель Кошмаров.

— Дитя, обученное столь изысканным манерам — редкость в это время. Уже ради подобной диковинки стоило выбраться в услужливо распахнутую дверь из моего мира, — он издал смешок, короткий и тихий: приятный, мелодичный — и отчего-то пробирающий ужасом до костей. — Чего же ради ты пошла на подобный риск, Элайза Форбиден, маленькая волшебница? Спрашивай то, что хотела спросить.

Он не был частью этого мира. И никогда не мог бы ей стать. Даже здешнему свету не суждено было его коснуться. И за то, что я его вижу, должно быть, мне стоило благодарить светила его мира, каким-то образом даже здесь озарявшие его лицо.

— О бесподобный Властитель Ночи Самайна, один из твоих подданных недавно заключил контракт с обитателем этого мира. И целью этого контракта было моё убийство. А, быть может, и моей семьи. — Я старалась не отводить взгляда. — Я хотела бы, если это возможно, узнать личность того, кто заключил контракт.

— Разве ты не желаешь расторжения сделки? Достаточно одного моего слова, и мой... питомец навсегда оставит тебя в покое, а его временный господин не увидит нового рассвета. Кем бы он ни был.

Никогда не проси у богов слишком многого.

Правило номер один для всех, кто хочет вызвать бога и остаться в живых.

— Мне нужно только имя, о щедрейший Повелитель всех фоморов. Больше ничего.

В его широких зрачках таилась древняя тьма. Или две маленькие вселенные? Если присмотреться, можно даже заметить в них серебристые точки звёзд...

— Что ж, ты права. Один из моих фоморов охотится за вами, повинуясь чужим приказам, — наконец мягко молвил Донн. — Однако я не могу назвать тебе имя того, кто заключил сделку.

Я только моргнула.

Никогда не возражай богу. И не спрашивай лишнего. Правило номер два для всех, кто хочет вызвать бога и остаться в живых.

Донн улыбнулся: видимо, моё терпение пришлось ему по нраву.

— Но я могу сказать тебе, кто он, — добавил он.

Я затаила дыхание.

Момент истины...

— Ты ошиблась, дитя. Тот, кто хочет убить тебя — не обитатель этого мира, а в скором времени он и вовсе переместится в мир потусторонний. Для того ему и нужна ты. Ибо он может спасти свою жизнь лишь за счёт крови своего первенца.

А вот это было неожиданно. Мягко говоря.

— Прошу прощения, о удивительный Владыка Тьмы, — произнесла я. — Ты имеешь в виду, что тот, кто заключил контракт... это мой отец?

— И он с первого же дня твоих злоключений был неподалёку, дёргая за ниточки, управляя каждым твоим действием. — В глазах Донна горел янтарный закат. — Начиная с того момента, как спас тебя из-под колёс.

Никогда не подвергай сомнению слова бога. Правило номер три.

И даже если хочется кричать "не может быть!" — думай, прежде чем издать хотя бы звук.

— Я... не понимаю, — всё-таки выдавила я. — Мой отец — тилвит тег, а спас меня дин ши...

— Тем, чья прародительница сама пресветлая Дану, не составляет труда поменять обличье. После знакомства с твоей матерью этот обитатель Эмайна увлёкся человеческой магией и практиковал её, даже вернувшись в свой мир. Однажды он поставил опасный эксперимент, который привёл его на грань гибели. Человек на его месте был бы уже мёртв, но высший фейри лишь обратился в подобие призрака. И чтобы вернуть себе плотское воплощение, он должен совершить сложный обряд, забирающий чужую жизнь. — Донн сделал шаг в сторону, не сводя взгляда с моего лица. — Твою жизнь.