Связанные

Номер два — Рафаил. Он же Рафаил Светозарович. Красив, как хирургический скальпель. Излагает все, как компьютер. Главное — конспектировать, а лучше сидеть с диктофоном и видеокамерой. Он, конечно, тоже красавчик и аристократ, но мне он с первого взгляда показался похожим на патологоанатома. Особенно пристрастием к белой одежде и лайковым перчаткам. А уж как часто он ходил мыть руки! Впрочем, повар он гениальный. Хотя лучше не уточнять, из чего приготовлено то или иное блюдо.

Номер три — Рагуил, он же Злобный Раджа. Как я поняла, в небесной канцелярии он ведает наказаниями. Наверное, отсюда это пристрастие к темным цветам, трехдневной щетине и всяким цепям. С вдохновением он мог рассказывать только об инквизиции и всех видах пыток. Остальное особого интереса у него не вызывало. Но временами с ним можно было вполне приятно пообщаться. Если только вести себя безупречно и кротко, как и подобает женщине.

Номер четыре — мой любимчик, Михаил. Он же Миша, Мишенька, Мишутка, да и просто Винни. Самый очаровательный из всех. Ну просто обнять и тискать! Златокудрый, с огромными невинными глазами, немного детским личиком и обалденной фигурой — он выглядел, словно херувимчик. Как я поняла, он любил всего три вещи: сон, сладости и свой меч, выполнявший роль любимой игрушки. Но при этом не дай бог встать между ним и шоколадкой 'Аленка' — проедется, как асфальтовый каток, и даже не заметит! И, кстати, нет лучшего напарника для посещения развлекательного комплекса с видеоиграми. Одно плохо — всегда выигрывает. Обидно прям до слез — хоть бы раз поддался! Нет же, вцепится в джойстик, скорчит зверскую рожу и сразу становится понятно, почему о нем идет такая слава.

Следующим испытанием для нервов можно считать номер пять. Сариил, или просто Алекс. Соблазн в чистом виде! Одни его кожаные штаны и косуха чего стоят! Не знаю, как ему это удавалось, но стоило пройтись по улице, и все женщины от пяти до девяноста пяти были готовы на все, чтобы заслужить его взгляд. Помнится, одна блондинка перед ним так вся изгибалась, типа ключи уронила, что две аварии произошло. Без жертв, но все же. А он даже бровью не повел, продолжая с увлечением рассказывать о том, какие меня наказания ждут и за какие грехи. Это вообще была его любимая тема. С его слов выходило, что для моего же блага лучше приложить все усилия, чтобы стать бессмертной, так как в аду меня ждут как вип-клиентку.

Номер шесть — явно кара за грехи. Досрочная. Гавриил, он же Гоша, он же Гаврюша и Гаврик. Все зависит от настроения. По внешности — вылитый Гоша Куценко, только не лысый и со спортивной фигурой. Характер женский, стервозный. Это если без мата. С первой же секунды знакомства между нами возникла стойкая неприязнь, вылившаяся в открытую конфронтацию. Я таких задравших нос снобов давно не встречала. Впрочем, временами и он был не лишен обаяния. Но в моем присутствии это случалось редко.

И завершает плеяду номер семь, самый безобидный. Иерахмиил, он же Ерик. Как мне поведал по секрету Мишутка, Ерик подрабатывает ночным сторожем в нашем мире. На кладбище. Не знаю, что он там делает, но днем он приходил, молча переодевался в пижаму советского образца и ложился спать, при этом что-то бормоча на латыни. Я попросила всех шестерых по очереди перевести на русский его бормоталки, но реакция во всех случаях была одна — пунцовые щеки и предложение самостоятельно выучить древний язык.

Вот в таком окружении и пришлось мне существовать. Это не считая самого Старшего. Нет, я его, конечно, уважаю и люблю, но почему-то почтительно общаться с ним не могу. Ну вот родной он мне, и все! Это раньше, веке в восемнадцатом, дети родителям 'выкали', а сейчас хорошо, если не шнурками называют, теми самыми, что в стакане. Он в принципе ни разу не обиделся, но вот его юмор! Это просто надо пережить. Как-то раз я ему заявила, что приличный Бог должен быть старцем с длиннющей бородой, огромными седыми бровями и белыми крылышками. А в руках обязательно должен держать тяжеленный золотой посох. И что? На следующий же день у меня выросла пара замечательных крыльев и борода. Посох же весил не меньше шестнадцати килограмм и намертво прилип к левой руке. Кстати, тело под бородой и перьями нещадно чесалось! Продержалась я на чистой гордости ровно шестьдесят семь минут, после чего поползла извиняться перед Старшим. Хватило, к счастью, одного покаянного вида, чтобы меня избавили от ненужных атрибутов и на восемь голосов прочитали лекцию о смирении и послушании. Я научилась сдерживать свой язык (по крайней мере, в присутствии Старшего) и думать, прежде чем что-то ляпнуть. К сожалению, если рядом находился Гаврик, моя глупость отпускала тормоза.

Вот и сейчас. Гавриил методично перечислял, в какие времена и что считалась грехом, подробно останавливаясь на классификации, а я сцеживала уже пятый десяток зевков в кулак и делала вид, что конспектирую, хотя просто играла в крестики-нолики с Мишей. Ему не было необходимости не только смотреть в мою тетрадку и пользоваться ручкой, но и вообще находиться рядом. Просто в пустой клеточке появлялся золотой крест с расщепленными концами и надписями на латыни. Смотрелось красиво, особенно рядом с моими корявыми ноликами, часто превращавшимися в рожицы. Миша же мог в это время азартно расстреливать монстров в очередной компьютерной стрелялке или клянчить сладости на кухне у Рафаила Светозаровича. Он единственный, кто на это отваживался.

На кухне царил армейский порядок. Завтрак с 6:00 до 6:20. Кто не успел, тот ждет обеда. Обед с 13:00 до 13:38. Ровно в 13:38:01 все тарелки непонятным образом оказывались в посудомоечной машине, а то, что ты не успел съесть, — в помойном ведре. Потом в 16:00 — чай. Единственный прием пищи, не ограниченный по времени. И в 19:00 ужин, длящийся не больше сорока двух минут. Ах да, порции точно отмеряны и взвешены на весах, добавки не полагается. А если Рафаил Светозарович кого-то застанет на своей кухне в неурочное время, особенно ночью, то в ближайшие два дня все мысли о еде будут вызывать неудержимые приступы тошноты. Миша же, обладавший просто бездной обаяния, умудрялся выпрашивать конфеты, мороженое, печенье, пирожки и прочие вкусняшки, заставляя нас всех испытывать недостойное чувство зависти и тяжко вздыхать.

— О преисподняя и все ее демоны, ты, несносное дитя, опять не слушаешь! — патетично взвыл Гавриил и попытался пробудить мою совесть, схватив меня за ухо.

— Я слушаю. Просто Алекс давно уже все мне рассказал про грехи и наказания. Может, перейдем к следующей теме? — проявила я толерантность, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зарычать и не укусить своего мучителя.

— Может, он и о безгрешных душах тебе рассказал? — ехидно вопросил архангел. Все, капец терпению. Сколько там на часах? Время чая? Поздравляю себя с новым рекордом — два часа восемнадцать минут без единой шпильки в адрес Гавриила!

— Безгрешных не бывает. Даже вы, Гавриил, грешите.

Архангел даже застыл от такой наглости. Остальные его соратники замерли в предвкушении очередной глупости, которую я должна была отмочить.

— И какой же у меня грех?

— Один из семи смертных. Гордыня, — мстительно добила я его.

И тут же прикусила язык, так как в глазах у Гавриила заблестели слезы. Я почувствовала себя последней сволочью, обидевшей... ну не ребенка... Пенсионера?

— Я... да я... да все свое существование... боролся... помогал... а она... дитя неблагодарное... — начал заикаться мой оппонент.

— Ну Гавриил, ну не обижайся! На убогих грех обижаться! Ну Гаврюша, солнышко, ну хочешь, я тебе мороженое принесу? — попыталась я успокоить своего учителя, усаживая его на диван и всучивая в руки носовой платок, в кои-то веки чистый. Гавриил сразу перестал всхлипывать и подозрительно воззрился на меня, явно оценивая скромные девичьи возможности.

— Рафаил тебе не даст. Он против того, чтобы давать детям сладкое чаще двух раз в неделю.

Да-да, еще один печальный факт: для них для всех я ребенок, дитя, неразумная малышка и т.д. А что нужно ребенку? Правильно, воспитание и строгая родительская рука, не гнушающаяся применением ремня. Бить меня не били, но пару раз угрожали.

— Ну я все же попрошу. Не убьет же, в самом деле. А мне не помешает пара разгрузочных дней, а то сильно растолстела. Дарелин увидит меня и ужаснется.

С таким режимом питания и с моей привычкой поспать, конечно, не разжиреешь, я даже похудела, но зачем огорчать ангела?

В итоге я пошла попрошайничать. Рафаил, подготавливавший совместное чаепитие, выслушал меня, не перебивая (правильно, я и сама запиналась), смерил холодным взглядом, но все же выделил один маленький, помятый вафельный стаканчик. И при этом шумно вздыхал, как дракон, у которого экспроприировали половину его накопленных сокровищ. Что-то никак не могу вспомнить, жадность — смертный грех или простительный? Надо в конспектах посмотреть.

Рассказывая о том, насколько неверны представления среднестатистического человека о рае и аде, Гавриил важно расхаживал по комнате, ассоциируясь у меня с павлином. Но свое мнение, наученная горьким опытом, я держала при себе.

— А ты, как будущая наместница, какими бы хотела видеть ад и рай? Какими ты себе представляешь наказания за грехи и воздаяние за добродетель? — неожиданно спросил он.

Раньше Гавриил никогда не интересовался моим мнением. Собравшись с мыслями, я попыталась внятно объяснить свою мысль.

— Ну, наверное, я бы, если была бы такая возможность, то...

— Не мямли! Наместнице это не к лицу! — повелительно, но не повышая голоса, произнес Гавриил. Именно 'Гавриил', потому что в этот момент он выглядел... внушительно.

Еще раз вздохнув и окончательно взяв себя в руки, я принялась излагать, сама удивляясь своему сухому, канцелярскому тону:

— Для начала я бы передвинула дату Страшного суда на ближайший же день, чтобы он работал на постоянной основе. Тринадцать судей — это не так уж плохо. Конечно, кое-что придется изменить, но планы есть у меня в конспектах, и позже я их покажу. Для начала я бы избавилась от рая как такового. Зачем? Вполне можно послать на перерождение. И если человек был таким уж праведником, или просто его хорошие поступки доминируют над плохими, то следующую жизнь можно сделать чуть-чуть удачливей. Пусть родится в богатой семье или получит в дар исполнение мечты. Что касается ада, то тут, как мне кажется, стоит вспомнить теорию о том, почему Господь не прощает грешников. Потому что они сами этого не хотят. На основе этой теории я и собираюсь строить систему наказаний. Думаю, против согрешившего лучше всего направить его же грех. Поменять, так сказать, местами грешника и его жертву. А у сотворившего зло всегда есть жертва. Загордился и унизил этим кого-то? Перенеси подобное же унижение. Украл? Значит, и у тебя украдут. Пусть грешник в аду переживет все то, что натворил, и будет прощен лишь тогда, когда сам простит... — сбилась с мысли я, увидев семь пар уставившихся на меня глаз. — Ну вот, как-то так, — несвязно завершила свою речь я.

В ответ же мне досталась напряженная тишина.

— Я же тебе говорил, Гоша, что девочка не безнадежна. Конечно, ее теория не проработана, но заслуживает более пристального изучения, — со смехов в голосе выдал появившийся Старший.

Я же смутилась еще больше и начала мечтать о том, чтобы либо самой провалиться сквозь землю, либо чтобы они провалились.

— Я, между прочим, много размышляла на эту тему! — почти обиделась я на снисходительные улыбки.

— Знаю, но давай разберемся с этим позже. Пока же пришло время для активных действий. Михаил, Рагуил, у вас три дня, чтобы научить нашу девочку как минимум защищаться, как максимум нападать. Сезон охоты на Кеса прошу считать открытым.

Дарелин

Я все-таки в это ввязался! Кто бы мог подумать, что однажды моя мечта открыто выступить против отца исполнится? Конечно, наши отношения немного изменились, но когда драконы передали, что Старший готов перейти к активным действиям, да еще и тащит за собой Женьку, я, не колеблясь, подписался на эту авантюру.

Чистой воды безумие — пытаться задержать демиурга столь малыми силами. Никто, кроме меня и драконов, не может принять активного участия в осаде его чертогов. Сотворенные им существа не пойдут против своего создателя. А вот надо мной он особой власти не имеет, так как у меня самого есть сила творца и крепкая связь с миром. А драконы — вообще творения другого демиурга, неподвластные моему отцу.

Но нам нужно продержаться лишь три дня. Три дня до начала штурма. Мы заперли демиурга в его чертогах, отрезав от основных каналов энергии, но он все еще силен. Я вымотан до предела, поскольку держу основную блокаду — заклинанием на моей крови запирались чертоги. Каждый удар Кеса, каждую попытку взломать затворы я ощущаю так, словно меня выворачивают наизнанку, ломая кости и разрывая на куски.

И между этими адскими муками есть короткие часы сна, заполненные кошмарами, в которых Кес убивает Женьку тем или иным способом. Убивает у меня на глазах, а я не в силах ничего сделать, лишь смотрю, как из нее по капле уходит драгоценная жизнь.

Я понимаю, зачем она нужна Старшему при штурме. На ней все еще остались следы воздействия моего отца. И словно крошечный магнитик она притянется к Кесу прямо в чертоги, если ее 'подтолкнуть'. Притянется, протащит за собой все войско Старшего и частично ослабит личную защиту Кеса. Но ведь она окажется так близко к нему, а это слишком опасно!

Но без нее никак. Я понимаю это, как никто другой. Только через нее или меня можно воздействовать на Кеса. Поскольку я буду снаружи чертогов, мне понадобится не меньше десяти минут, чтобы достичь самого укрепленного места, где предположительно скрывается Кес. Но мы не можем рисковать — удар должен быть молниеносным, чтобы он не успел удрать. Значит, меня нельзя использовать на первом этапе схватки. Но к следующей стадии сражения я должен успеть любой ценой, иначе Женька точно погибнет. Любая попытка воздействия одного демиурга на другого через нее причинит ей жуткую боль. И если вначале она еще продержится, то потом — болевой шок и смерть. Получится, ее убьют свои же, если я не подоспею вовремя.

Если не успею, она умрет...

Заметив, что все мои мысли неизменно сводится к одной, я устало помассировал виски, пытаясь взять себя в руки и все же найти выход.

— Дарелин, ты в порядке? — тихо окликнул Шес, вызвавшийся быть сиделкой при мне.

— Никак не могу выкинуть из головы эти кошмары...

Я осекся, понимая, что не стоит лишний раз волновать верного друга. У него и так нервы на пределе, ведь его любвеобильная супруга ждет ребенка. Союз темных со светлыми редко дает потомство, а потому наследники — величайшая ценность. Естественно, Шес взволнован. Тем более что он один из немногих, кто посвящен в проблему нашего мира. Даже если Кеса не удастся захватить и он сбежит, мир останется без своего Создателя, не говоря уже о том, что подобное произойдет и при успехе нашей операции.

Без своего Демиурга мир быстро приходит в упадок: достаточно несколько столетий, и начинаются кровопролитные войны, в которых погибают целые нации. Эльфы живут долго. Они успеют увидеть гибель своего народа. Шес и владычица успеют увидеть гибель своего ребенка, если сами раньше не погибнут. Шес, владычица, их ребенок, Энувиэль, Клинея... сколько народу погибнет из-за одного жалкого скота, возжелавшего власти! У него было все, но захотелось еще больше!