Да, девочка обожала стирать. Она бережно относилась к вещам, тщательно отделяла все белое от цветного, выворачивала носки с изнанки, застегивала наволочки, зашивала ненасытные горловины пододеяльников, чтобы те не заглатывали всякую мелочь, крутясь в пенном вихре. У нее была маленькая рюмочка, которой она отмеривала дозы стирального порошка, и маленькая ложечка, которой она разводила хлорку на предмет отбеливания. А когда стиральный агрегат переставал биться в припадке и тяжело переводил дух, как взмыленный конь, Долли рывком дотрагивалась до потной железной поверхности, и если не получала удар током, то с нетерпением вываливала слипшийся влажный ком в тазик и волокла к себе на шестой этаж. И там, при свете балконной двери учиняла досмотр каждой отстиранной вещи. Она пробовала пальцем толщину трикотажной вязки и тяжело вздыхала, убедившись, что вещи уготована недолгая жизнь. При этом, беря в руки нежнейшую принадлежность туалета Сэлли, Пэгги или Мэгги, она целомудренно отворачивала взор и откладывала ее в сторону, чтобы потом еще раз прополоскать под умывальником.
Долли обстирывала всех своих подружек, обстирывала старую миссис Молл, обстирывала долговязого Томми и его придурковатого братца, с готовностью обстирывала своих загостившихся знакомцев. И если бы Лорри Блоссом только захотел, то она бы с радостью утащила к себе и его одежонку. Но Лорри был странный парень, он упрямо носил свое белье в прачечную, а носки драил туалетным мылом под краном умывальника. Он так и остался до конца провинциалом.
Стирать Долли научилась раньше, чем научилась читать, и уж, конечно же, раньше, чем говорить по-английски. Первые две заповеди, которые она усвоила с малолетства, были "Возлюби ближнего своего" и "Постирай ближнему своему". Старая миссис Молл своей беспомощностью напомнила ей ее бабушку в последние годы жизни, а неопрятные соседки по дому — шестерых ее старших и младших сестер. Как было ей не выполнить заповеди? Разницы особой не было, если не считать такой мелочи, что и стирать и полоскать ей приходилось тогда не в шатучем агрегате, а прямо в реке. Река эта называлась Амазонка и была она куда шире, а, главное, куда чище Темзы. По ее зеленой глади не расплывались павлиньими хвостами радужные нефтяные пятна, и пахла она лесом, а не мочой и пивом. Кроме шести сестер у Долли были и два старших брата, столь же грубых и нечестивых, как братья Галуппи. Они отправлялись надолго на заработки, а когда возвращались, то привозили с собой груду засаленного и пропахшего потом обмундирования. Долли скребла его пемзой и песком, вытирая кожу на пальцах. Но денег они привозили немного. Несмотря на рацион, состоящий из батата, редьки и кукурузы, Долли поначалу росла нормально, обгоняя всех своих сестер. Когда ей исполнилось 13 лет, братья укрепили ее в мысли, что помочь семье она должна не только стиркой, и что заповедь "Возлюби ближнего своего" вовсе не идентична заповеди "Постирай ближнему своему". Новое ее ремесло отнимало массу времени и хлопот, а главное, не все удавалось потом отмыть. Пару раз Долли угодила в клинику, и после этого ее рост замедлился, и даже младшие сестры, куда более ленивые и куда менее проворные, обогнали ее. Братья оставили ее в покое, убоявшись небесной кары. "Пусть лучше девчонка стирает!" — решили они. И она пошла стирать в Британское консульство. Ее пальцы впервые с трепетом прикоснулись к столь тонкому и добротному сукну, нежному сатину, прозрачному шелку. Только небожители могли облекаться в столь трепетные покровы. Она видела их, не спеша прогуливающихся со своими стройными подругами по тенистому парку, видела их, играющих в теннис, видела их, гарцующих на лошадях. И только один юноша, совсем еще мальчик, все время одиноко сидел на скамейке. Он был худ и болезнен с виду, но всегда улыбчив и любезен. Бедняжка жестоко страдал от малярии, а может быть, был подвержен и иным напастям. Неудивительно, что его папа-консул поспешил отправить его домой, в Англию. Но чтобы мальчику не наскучило многодневное плавание, с ним вместе после ее врачебного освидетельствования снарядили в путь и Долли. Старшие братья постояли немного за чугунной витой решеткой консульства, посовещались и отправились домой, пересчитывая на ходу песеты.
На борту теплохода юноша ожил, чуть-чуть порозовел, и как только они вошли в фарватер, загнал Долли в каюту и запер за собой дверь. Бог свидетель, но этот хилый ангел оказался сущим дьяволом, жестоким и изощренным истязателем. Были мгновения, что только пронзительный и сиплый гудок речного судна мог заглушить ее вопли. Никто не пришел ей на помощь, у всех заложило уши.
Но Господь внял ее молитвам. Пересев на океанский лайнер, они со своим спутником впервые почувствовали прелести настоящей качки. Ее белокурый мучитель раздобыл где-то шприц и надолго затих. Она, как прибитый пес, зализав раны, перевела дух и приступила к накопившейся стирке. По прибытии в Саутгемптон, едва они сошли по трапу, Долли сбежала.
Больше на родину она не возвращалась. Пристанище она нашла в Лондоне с помощью сестер-кармелиток. По их рекомендации ее наняла старая миссис Молл в свою гостиницу стирать белье. Старуха оказалась на редкость вздорной, как и подобает всем старым дамам, имеющим за плечами опыт сцены. Да, на заре юности она играла на сцене Олд-Вик и переломала немало стульев. К старости она остепенилась, но ужиться с нею было невозможно. Даже единственная дочь, отдавшая ей всю молодость и так и не вышедшая замуж, и та ее покинула. Долли тоже поначалу было несладко, но ей было знакомо и не такое жестокое обращение, она все прощала одинокой хозяйке, испытывая к ней жалость, смешанную с благодарностью. На ее глазах гостиница приходила в упадок, а потом и вовсе пошла прахом, немногие пригодные номера были сданы в наем в качестве меблированных комнат. Самый дешевый номер — под крышей, достался ей, Долли. Из гостиничного реквизита и от прежних жильцов она унаследовала широкую кровать, набитую конским волосом, ворсистый ковер, трухлявый комод и холодильник. Особо следует упомянуть еще круглое зеркало в бронзовой раме. Оно было прибито так высоко на стене, что Долли при ее росте приходилось становиться на табуретку.
Мы не упомянули также электрическую плитку с двумя конфорками и духовкой и забыли сказать, что Долли прекрасно готовила. Ее соседки, все до одной безрукие и беспомощные, уплетали за обе щеки дивные песочные печенья, пирожки с картошкой и пудинги с бараньей печенкой. Долговязый Томми, наведываясь за своим бельем, набрасывался на снедь и в мгновение ока опустошал все запасы. И даже ее мимолетные гости, благородные джентльмены, воспитанные на изысканных яствах, просыпаясь на кровати, набитой конским волосом, втягивали в себя аппетитные запахи из крошечной кухоньки, и, не успев даже умыться, жадно накидывались на кулинарные изделия, стеная от наслаждения. При этом им было невдомек, что все продукты были куплены рядом, на рынке, пользующемся самой дурной репутацией. И только два человека так и не попробовали творения ее рук. Старая миссис Молл своими декоративными зубами могла справиться лишь с протертым чечевичным супом, а Лорри Блоссом вечно пропадал где-то со своей камерой. Сама Долли тоже постоянно жевала, — сказывалось ее голодное детство. Но сколько бы она не поглощала пирожков с печенкой, вес ее так и не превысил ста фунтов. А чтобы достичь вожделенных пяти с половиной футов роста, ей пришлось бы стать на цыпочки и чуть-чуть подпрыгнуть. А между тем ей скоро должно было исполниться 20, и она была всего лишь на год моложе Лоренса Блоссома. И теперь эта разница начнет уменьшаться. Сэлли с четвертого этажа была на голову ее выше, а ей было всего пятнадцать. Толстозадой Молли были и того меньше, а весом она превосходила Долли почти вдвое. Малютки росли как на дрожжах.
Все эти малютки воскресным утро спали ангельским сном у себя на кроватках, набитых таким же конским волосом. И разбудить их были не в состоянии ни рыночный грохот, ни солнечный зайчик в окне мертвого дома напротив. За окнами их келий чернело ущелье Бэкбон-стрит, на дне которого посверкивал омытый дождиком асфальт. За три дня дождь прошел пять раз, и, слава богу, выстирал тротуар.
Солнечный зайчик пошарил в квартире на пятом этаже, не нашел никого и пустился в дальнейший путь по стене. Увы, заглянуть этажом выше ему было недосуг. Квартирка Долли могла пребывать в полумраке до самого заката. Часы с поломанной часовой стрелкой показывали половину чего-то, исправно тикая. Служили они не для того, чтобы показывать время, а для того, чтобы свидетельствовать, что время все-таки идет вперед. Но старое зеркало в бронзовой раме не соглашалось с этим. Оно всегда говорило Долли: "Детка, я радо тебя видеть! Ты видишь за мной часы? Время идет вспять, и ничего с этим не поделаешь!"
Вот и мы упустили миг, когда Долли покинула свою постель. Она, постояв на коленях перед унитазом и отдышавшись, припала к кафельной стене. Дверь туалета, угол комнаты, коврик, занавеска — все это плыло перед ее глазами. Так она просидела бы еще долго, если бы не холодный бетонный пол. Теперь ей предстояла нелегкая задача — встать и сменить испачканную ночную рубашку. На балкон? Пойти за новой рубашкой на балкон? Снять ее с веревки? С веревки? Заглянуть через перила? Ни за что!
Но, прежде всего, ей бы следовало убрать со стола бутылку с виски. Остаток она выплеснет в унитаз, а бутылку выбросит. Если заявится Томми и увидит бутылку, то скандала не оберешься. Больше она никогда не прикоснется к виски. Никогда ей еще не было так плохо, даже тогда, на корабле в шестибалльный шторм. Тогдашнему ее белокурому спутнику все было нипочем, он не приходил в себя, исколотый морфием. И она тогда его впервые попробовала. Сейчас бы это пришлось весьма кстати, но где его достанешь? Долли поднялась, сделала несколько шагов до кровати и упала замертво. Палуба ходила ходуном под ее ногами, в ушах свистел штормовой ветер.
Дрянное виски, не следовало его покупать здесь на рынке! Для старой миссис Молл она покупала виски в городе, на Пикадилли у Святого Мартина. У старухи она прошла первый курс науки и попробовала этого божественного напитка. Старуха улыбалась, всегда придирчиво оглядывала этикетку, качала головой, а затем наливала в широкий и тяжелый бокал совсем немного, на самое донышко. Пить она учила мелкими глотками, держа бокал немного на отлете, оттопырив мизинец.
— Долли, милашечка, (так она ее звала), что это у тебя в руках? Половая тряпка, брось ее сейчас же! Ступай вымыть руки и присядь со мной. Итак, налей-ка себе немножко, не стесняйся. Еще! Достаточно! На чем мы остановились в прошлый раз?
— На Макбете, миледи!
— Открой сто первую страницу и слушай! "Входит леди Макбет..."
Долли от души восторгалась ее чтением, ее дрожащим низким голосом. Но больше всего, водя пальцем по книжке, она поражалась ее памяти. Миссис Молл не давала себя уличить не только на ошибках, но даже на заминках. Долли неистово хлопала в ладоши. За это старуха наливала ей еще виски. А когда Долли проглатывала остаток, часто-часто моргая глазами и, переводя дух, старуха улыбалась и спрашивала:
— Ну, как ты себя чувствуешь, милашечка?
— Хорошо, миледи.
— Ну, тогда продолжай!
— Продолжать? Что?
— Мыть пол, разумеется! Что ты ищешь? Вон твоя тряпка!
И Долли продолжала мыть пол, качаясь из стороны в сторону. Старуху это здорово потешало. Но если Долли нечаянно что-то задевала или роняла, старуха приходила в неистовство. Окрики и брань легко прощались и забывались. Надо отдать должное старой леди, под ее руководством милашечка прошла основательную школу и уже не выглядела такой неотесанной и вульгарной, как прежде. Теперь ее можно было без всяких опасений выпустить из дома на улицу. Четырех лет хватило Долли с лихвой, чтобы познать все блага европейской цивилизации, а именно: изучить правила пользования духовой печью "Маркс", холодильником "Вестингауз", стиральной машиной "Кристалл-трек" и противозачаточными таблетками "Ипсилон-Дельта".
Часы все тикали, единственная стрелка уже стояла в зените. Приняв ванну и вычистив зубы, Долли почувствовала лишь небольшое облегчение, Теперь короткое время она могла ходить, не держась за стену. Она успела сменить ночную рубашку, а прежнюю замочить в тазике. На этом ресурс иссяк. Ничто уже, даже визит Томми не заставит ее теперь встать с постели. Но перед этим она должна сделать одно дело, спуститься вниз и поглядеть почту. Мысль о почте пришла к ней внезапно и ввергла ее в трепет. Тиканье единственной стрелки отозвалось громовыми ударами. Вот она сидит здесь на кровати, а там внизу, в темноте почтового ящика ее дожидается письмо.
Долли решила не одеваться. В темноте лестницы ее все равно никто бы не разглядел. Выпив полстакана холодной воды из крана, сняв ключ с гвоздя и надев тапочки, она ринулась в глубь шестиэтажного колодца. В полной темноте с содроганием она преодолела первый пролет. Сквозняк пронизывал ее тело на бегу, крысы не успели ухватить ее за голые щиколотки. Какой-то шум заставил Долли замереть у перил, но это было только грохочущее эхо, вечное эхо, доносившееся с рынка. Последние марши она проскочила на полной скорости навстречу струйке света.
Почтовый ящик выдал ей очередную порцию счетов за газ, за воду и даже за пользование лифтом. Письмо в конверте приглашало ее на традиционную встречу выпускников какого-то колледжа. Видимо адресатом был прежний жилец ее квартиры. Но письма, которого она так ждала, не было. Не было его и под ящиком на полу, не было его и под лестницей. Она глянула через дырочку и внутрь ящиков Сэлли и Нелли. Жаль, что она не прихватила гвоздика или палочки — поковырять внутри.
Долли поплелась к себе наверх. Итак, письма из полиции не было.
2
— Успокойтесь, мисс, я не собираюсь причинять вам вреда. Мне нужно только кое-что уточнить. Итак, протокол допроса свидетеля, 25 мая 10 часов утра... ( Что вы все здесь столпились, убирайтесь отсюда!)
Извините, мисс! Итак, начнем! Мисс Долорес Барка Пирейра, 20 лет, Бэкбон— стрит,8. Это мы пропустим, это тоже... Отсюда мы продолжим...
Нет, мисс нигде не работает.
Да, мисс живет на пособие и сбережения. Работала у миссис Молл кастеляншей и компаньонкой, расчет получен от мисс Молл в апреле с.г.
Нет, это были деньги, скопленные за четыре года тяжкого труда по найму.
-Как мисс хранила деньги? В ящике комода? В связке? Ах, в банке из-под кофе? Какого кофе, марка? Не помните? Старинная банка? И где же эта старинная банка? Не знаете? Ума не приложите?
Да, она была хорошо знакома с покойным. Нет, как хорошие соседи. Да, встречалась. Да, беседовала. Собиралась приобщить его к лону католической церкви.
( — Молчать! Что за дурацкий смех! Что вам вообще здесь нужно, разойтись всем по местам!)
Извините, мисс! Простите, к какому лону вы собирались его приобщить? Ах, католической церкви? Ну-ну...
Да, мистер Блоссом был фотографом. Да, вел тихий и размеренный образ жизни. Нет, она была не в курсе его специфических интересов.
