Женская верность

-Вы пока отдыхайте, а я в аптеку, за бодягой сбегаю. Сыновья у меня. Так что к вечеру будете в лучшем виде. Да и кое-что из продуктов купить надо. А то уморю вас голодом, вот будет мне от Николая Фёдоровича.

-Я... Нет, мне ничего не надо.

-Да вы не волнуйтесь. Во-первых, в холодильнике представительские продукты пропадают, а во-вторых, Николай Фёдорович велел вас ни в чём не стеснять. Так что деньги есть. Ну, я пошла?

Тамара ещё некоторое время нежилась в ванной, но сумбур в душе от полной неопределённости будущего мучил и терзал. Ей бы только Наталью и Леночку сюда. И пусть бы тогда такая жизнь не кончалась! Чтобы не вывешивать за окно дефицитное мясо. Морозилки-то в их "Кузбассе" нет. Чтобы не видеть убогой обстановки в квартире и пьяной Илюшкиной рожи, чтобы не тянуть копейки от получки до зарплаты, выслушивая, как хорошо твой муж зарабатывает, да что другие-то и этого не видят. Ну да, не видят. Но она-то тут причём? Квартиру дали, телевизор купили... Обзавидуешься! Тьфу! Теперь-то она знает, что можно жить по-другому. Есть другая жизнь! Есть! И она будет бороться за такую жизнь для себя и своих детей.

Уже лёжа на диване с примочкой на глазу, Тамара услышала, как хлопнула входная дверь.

-Лежи, лежи. У меня есть полтора часа. Так что давай подумаем, как быть дальше.

Тут вся жизнь наперекосяк. А у него — полтора часа. Слёзы опять покатились из глаз. Так, а на что надеялась? Радуйся, что у "Баджея" утром не оставил. Нет, слезами да истериками свою жизнь лучше не сделаешь. И она взяла себя в руки.

-Да, Коленька. Мне так не хочется тебя утруждать. При твоей-то занятости. Прости дуру, — Тамара слегка поморщилась, приложив руку к компрессу.

-Болит?

-Ой, Коленька, душа-то хуже болит. Не хочу я ни твоей семье вредить, ни работе. Я всё понимаю. Только... Только... — перешла на шепот, — я жить без тебя не могу.

А про себя подумала: "Не могу и не хочу". От этой мысли слёзы ещё сильнее покатились из глаз.

-Я страшная, я некрасивая сейчас. Не хочу, чтоб ты меня такую видел.

-М... да, возвращаться сегодня тебе домой нельзя. Надо подождать пока всё уляжется. А ты пока с мыслями соберись. Я оформлю, будто ты в командировке. За детьми, думаю, пока свекровь присмотрит. Как?

Сердце у Тамары так и оборвалось. Вот так... А с другой стороны: не бросил, приехал, да и ему рубить с плеча нельзя. Нажалуется жена в партком, при его должности по головке не погладят. А потом, с чего она взяла, что он оставит свою семью? Столько лет прожито... Нет, так она ничего не добьётся. Нельзя становиться для него обузой.

-Я так тебе благодарна. Только, я уж как-нибудь сама. А к тебе у меня только одна просьба...

-Томочка!

-Не бросай меня, не бросай, — давясь слезами от обиды на свою жизнь, почти прошептала она.

-Боже мой, Тамара, у меня вся рубашка мятая. Надо же как мы неосторожно. Как домой покажусь?

-Мелочь. Утюг тут есть?

-Нина Ивановна!

-Ой, что ты?

-Ладно. Она и так всё поняла. Надо же нам где-то встречаться?

-Коленька!

Тамара целовала пахнущую хорошим одеколоном макушку, гладила покатые плечи, трогала губами мочки ушей.

-Томочка, опоздал уже. Тома! — он сердился довольным, покровительственным тоном.

-Ну, хоть брюки-то, надеюсь, не будешь гладить?

-Не буду, если ты их будешь аккуратно вешать, а не бросать как мальчишка у постели.

Такое сравнение привело его в прекрасное расположение духа.

-Всё, всё, я пошёл. Машина сейчас вернётся. Ты собирайся. Обговори всё со свекровью. Скажи, в командировку едешь. Дай денег, мол, премию выписали. Хотя нет, лучше скажи — командировочные дали. Чтобы дети не нуждались. А там, ты женщина умная. Я думаю, всё наладится. — И, уходя, чмокнул её в нос. — Пока. Я вечерком после работы забегу.

Договориться с Устиньей Тамаре не составило труда. Нехорошие подозрения у Устиньи были. Но говорят, по себе погонишься — не ошибешься. Вот и Устинья, ни разу за свою жизнь не изменившая мужу, ни до его гибели, ни после, погналась по себе. Ну, работает невестка, иногда допоздна задерживается. Вот в командировку едет. Хочет жить лучше. Старается копейку в дом заработать. А Илья не понимает этого. И через это одни неприятности. Попивать стал. Пьяный-то он сильно нехороший. А кто пьяный хороший? Даст Бог, перебесятся. Тамаре бы тоже пыл умерить. Илья, как ни крутись, неплохо зарабатывает. Да и дети малые. Ну, разойдутся? Кому они нужны?

-Мам, командировку заранее планировали. Ну как я откажусь? Что сказать? Муж не пускает? Это же работа моя. Вот и командировочные выплатили. Но мне и половины хватит. Это вам, на детей. Очень вас прошу, поживите пока у нас. Может, Илюшка проспится да образумится. Вон у Надежды машина. Мы-то чем хуже? Вот и стараюсь заработать.

-Не судья я теперешней жизни. Только думается мне, что пусть бы Илюшка на ту машину зарабатывал. А ты больше об детях думала. Он в работе, да твоей заботе, может, и не пил бы вообче. А детей не кину, коли всё одно едешь.

-Вы скажите Илье, что была я... Ну сами там. Уж не знаю, как его убедить.

-Не буду я меж вами встревать. Я вас не сводила и разводить не буду. Чтоб руки окоротил, поговорю. Да, думаю, мало толку. Ежели что в голову себе вбил, то хоть вдоль, хоть поперёк, ему всё едино.

Вечером Устинья, забрав из садика Леночку, сидела на лавочке возле подъезда, Наташка рядом прыгала в классики. С работы возвращались соседи. Подошёл и Илья. В руках у него была сетка, из которой торчал завернутый в бумагу рыбий хвост и бутылка кефира.

-Мамань, никак домой собралась?

-Нет, сёдни у вас ночевать останусь.

-Ну и ладно. Моя-то дома?

-Велено передать тебе, что отправили Тамару в командировку. И даже командировочные выдали. Она часть денег дома оставила, а часть с собой взяла. Говорит, ей хватит.

-В какую командировку? Куда?

-Это она не сказала.

На лице у Ильи набухли желваки.

-Значит, опять домой ночевать не вернётся?! — Он с размаху бросил сетку на лавку и зашагал прочь.

-Малый, Илья?! Ты куда? Слышь, постой!

В ответ он только повернулся вполоборота и махнул рукой.

Вечер в осиротевшей квартире тянулся медленно, как смола. На одной кровати, прижавшись друг к другу, уснули девчонки. В наступившей темноте за окном жалобно скрипела раскачиваемая ветром на столбе металлическая тарелка. Жёлтая лампочка в ней выхватывала то один, то другой кусок улицы. Устинья сидела возле окна в тщетной надежде разглядеть, не идёт ли Илья. И то ли от нервного напряжения, то ли от долгого неподвижного сидения её ноги налились свинцовой тяжестью. Слух улавливал каждый звук в подъезде, а в голову лезли мысли одна страшнее другой.

Когда уже не было никаких сил волноваться, она придумала, что будто Илья опоздал на последний автобус и теперь идёт откуда-то пешком. Потом пришла мысль, что, может, вот вдруг сейчас тихонько постучат в дверь и придут вместе Илья и Тамара. Далеко за полночь Устинья прилегла на диван и недолгий, тревожный сон сморил её.

Утром, отправив Наталью в школу, Леночку в садик, поехала к старшей дочери на работу, чтобы решить, где искать Илью.

-Мам, эка невидаль: муж с женой поругались. Вечером объявится. Надо же умыться и переодеться.

-Душа болит. Кабы какое худо не приключилось.

-Ладно. Пойду, отпрошусь да съезжу к Илюшке на работу. Накручу ему хвоста, чтобы своей дурью тебе сердце не рвал.

-Думается мне, не его это вина, — вздохнула Устинья.

Не было Елены долго. Наконец вернулась, села напротив:

-Мам... мы по телефону позвонили на работу ему. Илья сегодня не вышел. Говорят — прогул, мол, впервые, такого за ним не водится.

-Мать Пресвятая Богородица, лишь бы жив был!

-Мама, ну что ты такое говоришь? Может, он уже дома. Ты езжай назад, а то Наталья из школы придет, а дома замок. Я после работы к Наде забегу, потом к вам. Если к тому времени не объявится... вот тогда и будем думать, как и где искать.

Устинья возвращалась назад с одной мыслью: лишь бы жив был!

Возле дома на лавочке сидела Наталья и болтала ногами:

-А я тебя жду. Одного урока не было, вот нас и отпустили пораньше, — и она запрыгала по нарисованным на асфальте классикам.

-Пошли, — кивнула на подъезд Устинья.

Ещё не дойдя до своего этажа, услышали, что кто-то возится на их лестничной клетке. Пьяный и грязный Илья пытался устроиться спать под дверью. В замочной скважине торчал ключ. На лице Натальи отразилось смешанное чувство страха и недовольства.

-Слава Богу, цел! — Устинья толкнула дверь, протащила его в квартиру. Но волочь дальше коридора сил не хватало. Она разула сына, подложила под голову старую фуфайку, прикрыла сверху кожаным пальто. Ей казалось, что всё, сил больше нет, а надо ещё привести из садика Леночку. Поднявшись ещё раз по лестнице, Устинья поняла, что невмочь даже по квартире передвигаться. Прилегла на диван, подумала, что вот всю ночь не спалось, а теперь... Мысль оборвалась на полпути, она уснула. Наталья щёлкнула переключателем телевизора и устроилась рядом с бабушкой, по экрану бежала серебристая рябь, превращаясь в сонную сказку.

Утро только чуть забрезжило за окном, Устинья поднялась. Устроила поудобнее Наталью, поправила одеяло на Леночке. Прошла на кухню. Поставила варить кашу для девчонок. Достала трёхлитровую банку солёных огурцов, нацедила кружку рассола. Вышла в коридор. Илья лежал в той же позе. Присесть на корточки не позволяли больные ноги. Она села рядом с сыном прямо на пол. Положила свою ладонь ему на плечо и тихонько погладила. Илья тягуче вздохнул, попытался открыть глаза, но разлепить смог только один.

-Мам, воды...

-Счас, счас... — Устинья кое-как поднялась на ноги, принесла из кухни кружку воды и кружку приготовленного рассола. Илья, неуклюже хватаясь руками за стену, сел, вытянув ноги через весь коридор.

-На-кось...

Кружку с водой он выпил залпом. Немного посидел, закрыв глаза, взял кружку с рассолом и стал пить его медленно, с перерывами. Устинья опять села на пол. Илья допил рассол, посмотрел на мать.

-Что, страшен?

-Вечером Ленка и Надькой были. Мы уж было кинулись искать тебя.

-Нужен-то я вам...

-У-у -у -у! Дурак, он и есть дурак! Кабы не нужен, так и речи об тебе не велось бы. Давай-ка вставай, покель девки спят, умывайся, да на работу. Детей-то твоих кто кормить, обувать, одевать будет?

-Ладно. Всё одно голова деревянная. Ничего не соображает, — Илья, шатаясь и стукаясь об углы, направился в ванну.

-На-ка вот, кашки поешь.

-Ещё не хватало, детскую кашку есть.

-Детская, не детская, а для желудка пользительна. Так что не кочевряжься, а садись и ешь как след.

Он проглотил пару ложек:

-Не могу. Душа не принимает. Пойду на работу.

-Рано ещё.

— Я пешком. Пока дойду — чуток проветрюсь. Моя-то куда подевалась?

— По работе её послали в командировку. Она мне всё обсказала. Часть командировочных денег девчонкам оставила.

— Сказала, куда послали и когда вернётся?

— На сколь не сказала. Куда, я не спросила.

— Ладно, — один глаз Ильи из зелёного стал серым. И только стеклянный оставался зелёным и прозрачным. — Пошёл я.

Прошла неделя. Почти каждый день Илья приходил домой навеселе. Всегда находился какой-нибудь повод. Молча ужинал и устраивался на диване с книгой. Читал он много. Мемуары, исторические романы. За неделю перечитал всё, что привёз ему Пётр из Москвы.

А в субботу из командировки вернулась Тамара. Устинья, увидев невестку, обрадовалась. Муж да жена — одна сатана. Сами разберутся. И решив, что лучше не мешать молодым и не встревать в их дело, уехала домой.

Тамара ходила по квартире, берясь то за одно, то за другое. Решила ужин приготовить... Набор привычных продуктов поверг в уныние. На плите в кастрюле, заботливо укутанной полотенцем, чтоб не остыла, картошка с кусочками мяса, которые пересчитать можно. В уродливом "Кузбассе" банка солёных огурцов, капуста, томатная паста да маргарин. На кухонном столе алюминиевая кружка, тоже не хрустальный стакан. Тамара вздохнула, провела пальцем по пыльному подоконнику. Нет, Илья неплохой. И не то, чтобы она без любви замуж выходила. Но, приехав из деревни, что знала и видела в жизни? Подошла к зеркалу. Молодая, черноволосая, кареглазая, с тонкой талией и высокой грудью, в старых стоптанных тапочках и полинялом ситцевом халате, с десятью рублями в поношенной сумочке, которая висит на гвозде у дверей. А её девчонки? Та же солёная капуста, липкая кухонная тряпка, стоптанные туфли и постоянная забота, что на ужин сварить. Ночью три минуты любви, когда не то что любви, а от усталости и давящих забот вообще ничего не хочется. Быстрее бы уснуть, да нельзя. Муж! Но ведь есть тонкий пеньюар, благоуханный аромат, белоснежные простыни, и руки не трясутся от усталости и душа не болит, чем завтра за садик платить. Пусть, пусть она плохая! Но она хочет, очень хочет жить той, другой, подсмотренной жизнью. Да она за возможность такой жизни для себя и своих дочерей будет верной, как собака. Она всё вытерпит. Пусть плохая, но счастливая, чем хорошая и несчастная! Разве это жизнь? Это обман. И обманываешь сама себя. Тебе плохо, а ты себя убеждаешь — хорошо! Хуже нет самой себя обманывать! Илья не инвалид. Молодой, здоровый мужик. Столько вокруг одиноких женщин! Детей с собой заберёт... Надо как-то перебраться в эту другую жизнь. И путь для неё только один — через Николая Фёдоровича.

Хоть бы сегодня Илья домой не пришёл. Загулял бы где-нибудь с друзьями. Надо найти в себе силы вырваться из привычного и общепринятого круга сложившейся жизни. Ох, как это трудно и страшно. Ведь никто её не ждёт. А девчонок двое. И всё равно... нет сил, даже представить, что завтра, послезавтра и через месяц и через год ей приходить сюда. Тамару передёрнуло.

У дверей что-то бухнуло. Из детской выскочила в ночной сорочке Наталья:

-Мам, это, наверное, папа пьяный. Он, пока ты в командировке была, часто такой приходил.

Под дверями кто-то шараборился, пытаясь попасть ключом в скважину. Стало страшно. Скандал? Побои? Чего ждать?

-Иди, доченька, спи. Я открою.

Наталья юркнула в детскую и притаилась. Тамара повернула ключ в замке. Дверь открылась, и Илья, с трудом держась за дверной косяк, ввалился домой.

-Явилась, сука. Эк — эк — эк! Тьфу! — он размашисто пролетел в зал, ударился о гардероб и как был, грязный и одетый, рухнул на кровать. Поднял голову:

-Зарежу, суку... — попытался встать, упал на пол. Мыча что-то невнятное, ещё раз попытался подняться, грубо выматерился и захрапел.

Тамара смотрела, прижав к груди руки. Страх, жалость и отвращение боролись в ней. Это её муж. Это отец её детей. Это она ему изменила. Это она виновата. Это она плохая, а он хороший. Пьяный Илья дрыгал обутыми в грязные ботинки ногами и храпел. Сопли и слюни булькали у него в горле. Она — плохая, а он — хороший, хороший!!! Она смотрела на него, и ей становилось легче. Она плохая. И она уйдёт от него, хорошего. Заберёт детей. Даже квартиру ему оставит. Надо собрать вещи. Какие там вещи? Но первое время надо хоть во что-то одеваться. Да как знать, что ждёт впереди? Только она знала — хуже не будет. Некуда.