Закуси горе луковицей

Американец взъерошил волосы.

— Да, в нашей истории были и есть позорные факты. Не всё я одобряю. Но, должен сказать, я всё же люблю Америку.

— Родину любить — это нормально, — успокаиваясь, откинулся на спинку кресла Владимир.

— А мне любить свою не за что! — с вызовом сказал Семён Викторович. — Она мне ничего не дала. Я проработал на неё всю жизнь и остался нищим. За что мне любить её?

— Вы извините, конечно, — сказал Владимир, — но любовь по расчёту никогда не оправдывает надежд. В моей детской жизни было не всё благополучно, да и сейчас, как видите. Но я горд тем, что родился в России и что служил ей. Где ещё! есть такой великодушный народ, гостеприимство, добросердечность... А раздолье? А поэзия, песни? Кто не замечает всего этого... в общем, мне жаль его. Моя родина мне понятна во всём, даже в жестоѓкости.

— А много ли, друг мой, вы знаете о природе жестокости? — спросил Семён Викторович. — До вас мы с Джеймсом рассуждали о причинах терроризма. Что вы думаете о них?

— Да тут всё на поверхности, — пожал плечами Некрасов, — жажда власти, всё та же избитая жадность и неприятие чужеродного образа жизни: как светского, так и духовного.

— Вот, о последнем факторе мы как-то и не вспомнили, — сказал Джеймс. — Поясните, что вы имеете ввиду?

Владимир задумчиво потёр переносицу и проговорил:

— В общем, известно, что свою религиозную жизнь каждый народ организует по-своему. Одни благочестивы только в храме, а вне его живут, как хотят. Это удобно. У вторых вера более глубокая: они стремятся соблюдать заповеди и посты. У третьих и вовсе фанатичная: весь их жизненный уклад подчинён вере.

Я разделяю мнение, что если Бог есть, то он один на всех, а религии — всего лишь тропинки, ведущие к нему. И не так уж важно, кто по какому пути идёт. Но верующие примириться с такой мыслью не могут. Большинство из них насмерть сжилось со своей верой, и покушение на неё воспринимает чрезвычайно остро. Потому что она — одно из немногих достояний любого народа, пусть даже самого нищего, самого малого.

— Да никто на их веру и не посягает! — воскликнул Джеймс.

— А я вот подумал, — сказал Виктор, — что фанатичная вера для отдельных народов может быть благом, а для человечества в целом — беда. От столкновений религий — шаг до войны.

— Это да, — согласился Некрасов. — Но о различиях. Восток и Запад — два общественных полюса. У них всё разное: и вера, и образ жизни, и образ мысли. Одни живут строже, другие — развязней. Их взаимовлияние, в определённом смысле, пагубно для обоих. Сегодня с одной стороны хлынули наркотики, способные превратить в животное любого интеллектуала, с другой — напористая пропаганда пошлости, лояльность к всякого рода извращенцам, глумление над чужими святынями, оскорбляющие чувства верующих. Они и воспринимаются Востоком, как покушение на их веру. А отсюда и их безрассудная реакция.

— Но позвольте, а кто принуждает их, к примеру, смотреть эротику? — спросил Семён Викторович. — Не нравится? Переключи канал. И там не нравится? Выключи телевизор или вообще вынеси его на свалку!

— А вам нравится? — холодно спросил Владимир.

— Мне нравится сама возможность смотреть и читать то, что хочется. Это одно из завоеваний демократии! — повысил голос Семён Викторович. — И я категорически против любых ограничений.

— А я убеждён, ограничения здесь естественны и разумны, — возразил Володя. — Если человеку дать все желаемые им свободы, думаю, это неминуемо развратит его и отучит жить для общества, приносить пользу ему. По моему разумению, демократично лишь то, что не вредит народу, то есть большинству, не разрушает его общественные устои.

— Дядя, а ведь он прав, — поддержал Некрасова и Виктор, — много лишнего показывают. Порою такую откровенную пошлятину показывают, что одному смотреть стыдно, а не то что с детьми.

— Для тебя, племянник, я могу повторить то же самое: не нравится передача — выключи телевизор.

— Семён Викторович, — понизил голос Володя, — а ведь вы разрушитель. Я не поверю, что вы не осознаёте, что мораль — единственная в своём роде вещь, которая способна удерживать демократическое общество от распада.

Мохов сцепил руки и промолчал. А Виктор, желая уточнить, заметил:

— Почему же демократическое? Мораль в любом обществе необходима.

— Ну, это да, — согласился Володя. — Просто при демократии можно рассчитывать, главным образом, на сознательность людей. Я так думаю.

— У демократии свои механизмы саморегуляции, — отметил Семён Викторович, — как в любой семье. Ведь справляется же она со своими проблемами без высокой морали.

— А если в семье нет единодушия, ответственности, уважения, разве она жизнеспособна? — произнёс Некрасов. — То же самое и государство. С такими нормами поведения и принципами оно деструктивно. Джимми, а что вы думаете по поводу нравственности?

Американец отреагировал неохотно:

— Следить за ней, разумеется, надо. Литература, киноиндустрия, периодика, по общему мнению, во многом предопределяют будущее. У нас, например, слишком откровенных фильмов днём не увидишь.

— Кстати, а из русского кино, что у вас сейчас идёт? — спросил Владимир.

Джеймс смутился.

— Откровенно говоря, у нас мало ваших кинокартин показывают.

— Я так и думал. Зато у нас сплошное американское кино: триллеры, боевики, непристойные комедии. Наши подростки насмотрелись на ваших вампиров, колдунов и прочую нечисть, и сами стали уродовать себя под них. Такая мерзость. А вот интересно, кто заказывает фильмы-катастрофы — уж не отцы ли терроризма? Ведь я полагаю, если сценарии трагедий и катастроф написаны — дело за исполнителями. А там жди беды.

— Ну, это вы уж хватили! — отмахнулся американец. — Повсюду вы ищете злой умысел. А люди просто-напросто делают деньги.

— Нет уж, позвольте. Они делают их вопреки здравому смыслу и во вред человечеству. Потому что и здесь главный аргумент целесообразности у вас — сиюминутная выгода. Выходит, создатели таких фильмов сознательно программируют не менее половины будущих катастроф. Авторы сценариев фактически подсказывают террористам: вы, ребята, на правильном пути, делайте как мы, и у вас тоже получится. И будьте уверены, такие фильмы для кого-то станут опорой в действиях.

— Ну, не обязательно, — уже не столь твёрдо сказал Джеймс.

— В дураке и царь не волен, — бросил реплику Семён Викторович.

— А не надо вбивать в бедную голову этого самого дурака опасные вещи, тогда и он будет безопасен.

— Что же делать? Прикажете вернуться к цензуре? — с игрой в голосе спросил Мохов-старший.

— Я бы приказал...

— Вот вам цензуру! — Семён Викторович неожиданно для всех показал кукиш. — Свобода должна быть неприкосновенна! Поступиться ею — значит потерять демократию.

Владимир улыбнулся.

— Семён Викторович, зачем же так горячиться? Политичеѓские свободы никому терять не хочется. И не о них речь.

— Нет! Нет! И нет! — категорично произнёс он.

— Ну и чёрт с вами! — отмахнулся Володя. — И с вашим разлюбезным капитализмом.

— Однако при всех изъянах, — заметил Джеймс, — этот строй всё же более динамичен. Он приучает человека быть активным, воспитывает в нём инициативу и умение любой ценой добиваться успеха.

— Джимми, вы меня словно не слышите. Ведь именно о цене я и говорю. Вместе с предприимчивостью вы пробуждаете в человеке эгоизм, его первобытные инстинкты: властвовать и рвать из чужих рук добычу. Неужели вы не понимаете, стремление к наживе уродует души людей. Она делает из человека примитива и возвращает его в каменный век. Я бы предпочёл куда более медленное развитие цивилизации, чем эта гонка, разрушительная для личности и природы.

— Владимир, может быть, тогда объясните нам, какова была истинная цель общества недавних мечтателей? — с издёвкой произнёс Семён Викторович. — Разве не благоденствие?

— Да, благоденствие, — ответил Некрасов. — Но не в ущерб нравственности. Общество — ещё более сложный механизм, чем самолёт. И оно должно опираться на два крыла: на мощную экономику и на моральный дух народа. Если вы помните, предполагалось воспитать человека, для которого справедливость приоритетна.

— Ну, как вы не понимаете, это же чистая утопия! А у них! — Мохов-старший указал на американца, — реальный пример настоящего процветания и демократии. Их страна — страна дей-ствительно равных возможностей. Там совершенно иное качество жизни. И никакой абстрактной заботы — всё эксклюзивно. Не нужно изобретать ничего нового: делай как они и живи себе по-человечески.

— Недомыслие тоже эксклюзивно, — раздражённо заметил Некрасов. — А вам не приходило в голову, что возможности одного человека купить целый комбинат и распоряжаться им могут обернуться лишением возможностей нормально жить для десятка тысяч людей? Потому что в полной власти этого владельца сократить их рабочие места или вообще закрыть всё предприятие. Вам не кажется, что цена свободы предпринимателя преступно высока? И что подобное равноправие вступает в противоречие со справедливостью. Да нет, вообще, со здравым смыслом. И это, по-вашему, демократия?

— А что ж вы хотели? — развёл руками ростовчанин. — На то он и хозяин.

— Я бы хотел, чтобы он был хозяином своей судьбы, но не чужой. Демократия, попирающая интересы народа, — фальшивка. А что касается американского образа жизни, то это не что иное, как потакание человеческим слабостям и порокам. Известно же, хочешь преуспеть в бизнесе — похорони совесть. У любителей наживы всегда в ходу сноровка, хитрость и подлость. В большинстве случаев именно они обеспечивают им успех. А мне бы хотелось жить по-русски: честней, чище, душевней. И то, что меня вынуждают жить по правилам хищников, мне не по сердцу.

— Но так все живут! — теряя хладнокровие, вскричал Семён Викторович.

— В этом и беда, не по-божески это. Наши деды вслепую, с большой кровью искали путь к более справедливому общественному устройству. Да, пока не нашли. Но я надеюсь, что Россия поднимет экономику и снова поищет его.

— Опять вы за своё! Джимми, что я вам говорил? Ну, посмотрите на него! Идеалисты — это какое-то проклятье России.

Владимир усмехнулся.

— Идеи, что зерна из фараоновой гробницы, силы своей не теряют. Попадая в благодатную почву, они непременно про-растают. Так что хоронить их — пустая затея.

— Но позвольте! Какой же ещё путь нужен России? — начал выходить из себя Семён Викторович. — Ведь ничего лучшего пока не придумано!

— Вот именно, пока. Вы же согласны, что общество несовершенно?

— Да, согласен. Но в мире нет ничего идеального.

— Правильно. Именно поэтому и надо искать. Мы сейчас из одной крайности бросились в другую. А, между тем, у каждой из систем есть как слабые стороны, так и сильные.

— И что ж вы хотите, чтоб мы опять упёрлись лбами?

— А смысл? — спросил Некрасов. — Коль мы теперь в одном лагере, неплохо бы вместе поискать модель государства, которая устроила бы всех. Если лучшие аналитики земного шара, используя всё самое удачное из мирового опыта, возьмутся за дело...

— Очередная утопическая чушь! — с едким сарказмом перебил Семён Викторович. — Вы думаете, что кто-то всерьёз отнесётся к такому бреду и станет корректировать своё государственное устройство?

— Семён Викторович, а у вас нет ощущения, что мы все давно уже на одной дрейфующей в Гольфстриме льдине. И безопасность сосуществования в данных условиях — не столь глупая вещь, чтобы пренебрегать ею.

Семён Викторович утомлённо откинулся на спинку стула и с игрой в голосе произнёс:

— Как из Васюков не получилось центра Европы, хотя перспективы у этого городка, по утверждению Бе́ндера, были ослепительные, так не получится и оптимальной для всех модели государства. Я в этом уверен, — категорично заявил он. — А лучшего примера, чем Штаты, не вижу.

— Семён Викторович, а ведь вы лукавите: жить как Америка не сможет никто. Даже Европа.

— Это ещё почему? — разыграл он удивление.

Владимир вместо ответа бросил взгляд на американца.

— Джимми, ваш коллега не понимает, что такое Америка. Поясните ему.

— Нет уж, вы и объясняйте.

— Хорошо. Я буду краток, — сказал Некрасов. И, неторопливо загибая пальцы, стал выкладывать свои аргументы. — Америка — это доведённые до абсурда амбиции, намертво, по-бульдожьи схваченный рынок, импортные мозги и мощный военный кулак. А, кроме того, богатые ресурсы, благоприятный климат и завидное географическое расположение. Не всем так везёт.

Семён Викторович растерянно посмотрел на Джеймса. А тот досадливо заметил:

— Умных голов у нас и своих в достатке.

— Джимми, а что, по-вашему, сегодня представляет собой Россия? — спросил у американца Владимир.

Тот слегка порозовел. И, подумав, сказал:

— Россия? Необоснованная претензия на некую исключительную духовность, страсть к воровству, нищая и потому опасная армия, непредсказуемая финансовая политика, огромная экоѓномически запущенная территория и вымирающее население.

— Сильно сказано! — воскликнул Володя. — Но почему вымирающее? Разве у вас или в Европе рожают больше?

— Нет. Но там это ещё не проблема. А в России с такими темпами деторождения уже через столетие останется около тридцати пяти миллионов жителей. Это население Польши. А кто будет владельцем ваших территорий?

— Да какая нам разница? — раздражённо сказал Семён Викторович. — Нас-то уже не будет!

— Зато будут наши внуки и правнуки, — с нажимом возразил Некрасов.

— Вот пусть они и решают свои проблемы.

— А они решат их, я уверен, — только и смог вымолвить Некрасов.

И как-то сразу стало заметно, что взаимный интерес у собеседников пропал. Даша, воспользовавшись паузой, вновь пригласила всех к столу.

В эти ненастные дни от укуса змеи умерла Раиса Семёновна — бывшая заведующая клубом. Чуть распогодилось, и она выгнала гусей на травку. Сама села присматривать за ними. И среди выброшенного кем-то хлама вдруг увидела, как ей показалось, кусок шланга, как раз такой, какой ей нужен был в хозяйстве. Она подошла, попыталась поднять его, и тут же была укушена змеёй, гревшейся на солнце. Противозмеиной сыворотки у фельдшера, конечно же, не оказалось. И никакого транспорта под рукой. Всё закончилось трагедией. Вот она, вторая сторона медали райского захолустья.

Как только просохли дороги, всё необходимое для стройки было завезено. Тут же появился Аркадий со своей командой, и работа пошла полным ходом.

Володя чуть ли не каждый день сообщал жене какие-нибудь новости. Подвели воду, проложили электропроводку, установили радиаторы для обогрева, дооборудовали канализацию. Зою это радовало. В дополнение ко всему за каждым таким сообщением неминуемо следовали подробности. Она этому не противилась, потому что тоже заболела стройкой. И когда, например, в доме заканчивали делать чердачное перекрытие, то Зоя уже не хуже какого-нибудь прораба знала, что это не что иное, как связка из чистого потолка, прибитого к балкам снизу, и пола, настеленного сверху, со слоем утеплителя между ними. Словом, она охотно вникала во все вопросы, которыми занимался Владимир.