* * *
Вечером следующего дня Клима, Тенька и Зарин заявились в деревенский трактир, где во всю шли гуляния, песни и возлияния. Гера еще обходил опустевшую на время праздника стройку, а Лернэ отправилась в гости к кому-то из односельчанок и собиралась там же заночевать.
Накануне в деревню приехали бродячие артисты, поэтому теперь посреди трактира располагался целый оркестр: бубен, гусли, балалайка и даже сильфийская дудочка. Певцом был голосистый мальчишка с усыпанным веснушками носом. Старинные народные песни в исполнении его звонкого высокого голоса звучали непривычно, такое обычно пели хором, но в прочувствованности юный певец ничем не уступал народу.
Солнце на небе сегодня задержится,
Ой, да задержится, теплое, милое,
Землю и воду обнимет покрепче
Ой, да обнимет покрепче, хорошее,
Как мы ночами тебя дожидалися,
Ой, дожидалися, долгого солнышка,
Солнце весну позовет за собою,
Ой, позовет, да кипучую, звонкую,
Духи на капищах в танце закружатся...
— Все уже, откружились, — фыркнул Зарин, отпивая из чаши.
Клима поглядела на свою. Обычная трактирная чаша, деревянная, большущая. И кислым вином из нее не пахнет — наоборот, сладким медом и все той же корицей.
— Попробуй, — посоветовал Тенька, знавший, с каким предубеждением обда относится к хмельным напиткам. — Я даже в Фирондо такой славной медовухи не пил, как здесь варят. Тебе совершенно не обязательно выпивать все, а от глотка не опьянеешь.
Было шумно, тепло, празднично и весело. Обычно серые от грязи половые доски трактира вымыли, и, наверное, чем-то натерли, потому что теперь они выглядели янтарно-желтыми, как тот мед. По потолочным балкам висели гирлянды флажков, засушенных ромашек и колокольчиков, стойку обвивали золотистые ленточки. Климе казалось, что она спит и видит чудесный сон, раскрашенный в самые яркие цвета, какие только бывают. А раз так, то почему бы не попробовать?
Медовуха была сладкой, душистой, чуть щипанула язык и оставила в горле пекло. Мир заиграл еще ярче, Клима высоко подняла свою чашу и громко сказала:
— За солнце! За Принамкский край!
— За обду!!! — радостно отозвался весь трактир. И от этого крика сердце забилось чаще, раскраснелись щеки, захотелось, как в детстве, принести всем счастье.
Артисты, уловив настроение толпы, заиграли другое, торжественное, быстрое и самую малость печальное. А мальчишка, глядя прямо на Климу, завел:
Когда-нибудь устану,
Отправлюсь на покой,
Но петь не перестану:
Она была такой —
Обиды не прощала,
Ее, попробуй, тронь!
Очей не опускала,
И в них горел огонь:
Врагов палил и жалил,
Туманом обращал.
С любой незримой дали
Приказ ее звучал.
Послушайте, потомки,
Внимал я как во сне
Речам великим, звонким,
Не пятясь, шел за ней!
Узнайте же, какою
Была она тогда:
Под юною рукою
Светилася вода.
Она была жестока,
Но время ей судья —
Стояла у истоков
Людского бытия.
Она была прекрасна
И стойка, как гранит,
Цветы сирени красной
Касалися ланит.
В четырнадцать восстала
И в семьдесят ушла,
И петь мне завещала,
Какой она была.
— Клима, — потрясенно выдохнул Зарин, — когда же про тебя успели сложить такую песню? И кто кроме нас столько знает о тебе? "В четырнадцать восстала..." — ведь ты и правда открыла в себе дар именно в четырнадцать, сама рассказывала! Прекрасная и стойкая, огонь в глазах... Это невозможно!
— Он поет не про Климу, — объяснил Тенька. — Я эту песню в вариациях раз двадцать слышал. Есть даже вариант на старопринамкском. Вот интересненько получилось, я так привык с детства к этим словам, что даже не задумывался, будто их можно пропеть и о нашей Климе. А сложили это о какой-то безымянной теперь обде много веков назад — хорошие песни более живучи, чем исторические хроники.
— Не о какой-то обде, — проговорила Клима, глядя на мальчика-певца широко распахнутыми глазами. — О самой первой.
— Ты-то откуда знаешь? — изумился колдун.
Мертвое капище, одинокая фигурка на коленях посреди ледяного ручья.
— Мощу подате, силу подате, ворога бити, край нарождати! — взгляд, как в зеркало.
Свет, сила и кровь.
— Знаю, — Клима хлебнула еще медовухи, и на сей раз горячая волна, пройдя по горлу, ударила в голову. — А что, Тенька, ты обо мне тоже будешь песни петь?
— Если тебя не смущает, что убитый мною в юности медведь успел напоследок потоптаться по моим ушам, — он смеется, и снова видны ямочки на щеках. И хочется тронуть его под столом. Как забавно замирает и вытягивается это веселое лицо, когда он понимает, кто его трогает. — Клима, ты чего?
— Ничего. Просто мне хорошо, — теперь надо улыбнуться, перевести руку ниже. Клима не знала, почему, чуяла интуитивно.
— Эй! — надо же, оказывается, Тенька может побелеть, а потом залиться краской. — Клима, не дури, — понимающий взгляд на чуть опустевшую чашу. — Отставь медовуху.
— А хочешь, я... — несколько слов на ушко, и глаза друга округляются, а ямочки на щеках пропадают совсем.
— Не хочу! То есть... Перестань на меня смотреть. И трогать тоже перестань!
— Почему?
— Потому что завтра ты об этом пожалеешь. Если б я знал, что тебя с пары глотков так понесет!
Климе уже было наплевать и на эту пару глотков, и на сладкий напиток, оказавшийся самым вкусным на свете, и на праздники, и даже на свой долг обды. Почему-то сейчас целью всей жизни стало глядеть на Теньку лукаво, по-особому щуря глаза, прикасаться к нему и добиваться ответных действий. Клима мельком глянула на Зарина и подумала, что он тоже ничего. Да и тот бородатый строитель у трактирной стойки. Наверное, он тоже будет забавно краснеть. Любопытно, а хоть у кого-нибудь из здешних посетителей хватит духу отказать своей обде? Непременно надо проверить! Но сначала Тенька. Во-первых, он сидит ближе всех, а во-вторых, у него на щеках ямочки.
— Тогда проводи меня домой и уложи спать, — голос мурлыкал, а черные глаза сияли.
— Давай лучше Зарин проводит!.. Хотя, нет, он же и в самом деле... — Тенька замялся и не договорил. — Ладно, пошли.
От трактира до дома было рукой подать, даже праздничное тепло не успело расплескаться из-под шерстяного платка. Они быстро шли, почти бежали по гудящему от веселья селу, и снежинки летели под ноги. В окнах горел свет, где-то звенели колокольчики. Климе казалось, что она сама превратилась в большой колокольчик, громкий и гремящий. Пожалуй, никогда в жизни она себя так не чувствовала.
Дома выяснилось, что Тенька совершенно не отвечает на поцелуи, когда удивлен.
— Клима, ты не просто об тучу стукнулась, ты влетела в нее со всего разгону и заплутала навеки!
— А что я такого делаю? — Клима прищурилась, улыбаясь, и потянула завязки на его рубашке. Тенька пытался поймать ее руки, но те всякий раз ловко ускользали и продолжали начатое.
— Ты ведь интересненькая девчонка, а я немного пьян и не железный! Высшие силы, вот уж не думал, что ты умеешь ТАК смотреть!
— Как? — проворковала Клима. Горячо сделалось не только в голове, но и во всем теле.
— А то не понимаешь, — проворчал Тенька, все-таки ловя ее руку и прикасаясь губами к тыльной стороне ладони. — Всегда видел, какая ты обаятельная, но чтоб настолько... и так смотреть. Знаешь, что у тебя в глазах? Иди сюда, скажу на ушко...
Темная кухня, в доме ни души. Еще не остыла печь, пахнет пирогами и немного — рассыпанной по полу корицей. Поцелуй вышел горячий, медовый. И ударил в обе головы посильнее хмельного напитка из трактира.
— А если сюда кто-нибудь вломится? — без особой надежды вразумить спросил Тенька и стянул с Климиной головы платок.
— Мы пойдем наверх и закроем дверь. Проводи меня. Ты не можешь отказать своей обде. Вдобавок, сам этого хочешь...
— Только сомневаюсь, что этого хочешь ты, — колдун задумчиво поглядел в ее шальные глаза, а потом махнул рукой: — Крокозябры с тобой, сама напросилась!..
...Ночь, пришедшая после долгой, выдалась мягкой, снежной, кутающей в пелену уютного спокойствия как в пуховую перину.
Где-то на лестнице, далеко за дверью, чуть слышно скрипнула половица. А может, это просто почудилось.
* * *
Утром Тенька застал свою дорогую обду безмолвно сидящей посреди кровати в обнимку с подушкой и философски созерцающей пятно на простыне. Юноша протер слипающиеся со сна глаза и не придумал ничего лучше, чем приподняться, садясь рядом. Какое-то время они смотрели на пятно вдвоем, словно именно от него ждали объяснений произошедшему. Под потолком мерно покачивался наполовину выдранный крюк.
— Ну и какого смерча нас понесло в комнату сильфов? — поинтересовалась Клима.
— Я тебя вел к себе на чердак, — припомнил Тенька.
— А я тебя — к себе...
Они снова помолчали.
— Интересненько это у нас получилось, — наконец резюмировал Тенька, окончательно проснувшись и все осознав. — Простыню за окно вывешивать будем по старинному обычаю?
Клима покосилась на друга и молча огрела его подушкой. Увернуться тот не успел, от неожиданности завалился назад и крепко ударился затылком о спинку кровати, аж искры из глаз полетели.
— Она еще и дерется! Напилась, соблазнила, а потом дерется! Так и знал, что этим все кончится.
— А чего тогда соблазнился? — взгляд девушки был мрачен.
— Моя несравненная обда, тебе невозможно отказать! — Тенька приобнял Климу сзади, и та вдруг положила голову на его плечо. Доверчивый и совсем на нее не похожий жест.
— Простыню постираешь сам, — велела Клима устало. — Или сожжешь, мне плевать, куда она денется, но чтобы больше этого, — кивок на пятно, — никто не видел. Никому ни слова. Позовешь замуж — язык оторву.
— Узнаю свою милосердную обду! — хохотнул Тенька.
Клима глянула на пятно почти с ненавистью.
— И чтобы еще хоть раз я выпила что-то крепче простокваши!..
— Согласись, было бы хуже, напейся ты на каком-нибудь официальном приеме.
Обда только сморщила нос, решительно вывернулась из Тенькиных объятий и принялась одеваться. Юноша сладко зевнул, понаблюдал, как Клима ловко шнурует платье, и потянулся за штанами.
Из комнаты выходили порознь: сперва Тенька со скомканной простыней подмышкой, затем Клима, сразу шмыгнувшая к себе. Колдун же на чердак подниматься не стал. Ему хотелось есть, да и добавлять к засилью лабораторного хлама грязную простыню было как-то некрасиво. Лучше и правда избавиться от компромата на будущую властительницу Принамкского края. Сжечь на заднем дворе. Не стирать же, в самом деле! Тенька понятия не имел, как такое отстирывается.
На кухне обнаружился Гера. "Правая рука" сидел за столом и неторопливо жевал вчерашний пирожок. Напротив исходил паром чайник, знакомо пахнущий капищенской ромашкой. Увидев Теньку, Гера отложил пирожок и поднялся. Взгляд его был решительным и предвещал некий серьезный разговор. Колдун попытался скомкать простыню еще сильнее и пронести незаметно, но не тут-то было.
— Что у тебя за спиной? — строго спросил Гера.
— Ничего, — буркнул Тенька и попытался пройти к двери, но друг перегородил ему путь.
— Конечно, это не мое дело, — Гера выглядел колеблющимся, но все равно выпалил: — Я знаю, что было этой ночью. И должен сказать, что если в тебе есть хоть капелька чести, ты женишься.
Тенька вспомнил, как скрипела на лестнице половица, и пожалел, что не пошел проверить. Может, сейчас бы краснеть не пришлось.
— Это действительно не твое дело, — он попытался прошмыгнуть под Гериным локтем, но не вышло.
— Когда я пришел в трактир, — Гера говорил негромко, но смотрел на Теньку так, словно брал уроки у Климы, — то застал там одного Зарина, пьющего уже вторую кружку. Ты ведь знаешь, что он с детства влюблен в Климу, не можешь не знать с твоим даром чтения по глазам. Думаешь, Зарин не понял, куда и зачем вы пошли? Это свинство, Тенька, последняя крокозябра так не поступит с товарищем.
— Ты верно сказал про мой дар, — с досады Тенька скомкал простыню так туго, что при желании ее можно было запустить из пращи, как камень. — И поэтому кроме чувств Зарина я видел, что Климе все равно, с кем уходить. Она даже на бородатого строителя у стойки поглядывала.
— Но это не похоже на Климу!
— Пара глотков медовухи. Ты мог предположить такой интересненький эффект? Я — нет, первый раз вижу. И точно так же я не могу предположить, что сделалось бы с Зарином, услышь он от любимой девушки те слова, которые Клима выдала мне сегодня утром.
— Ах, ты герой, значит, — саркастично проговорил Гера. — И очень героически держишь за спиной простыню, будто я не догадываюсь, что там может быть.
— Это ты у нас герой. А я переоценил свою выдержку. Клима у нас, на минуточку, обда, и если ей чего-то от кого-то надо, она это получает. Неважно, сколько перед этим выпила.
— А ты и рад! Думаешь, я не помню, как ты целовался с Вылей, потом обжимался по углам с той девицей в Редиме и в Локите пропадал на несколько ночей.
— Да, меня любят девушки, — фыркнул Тенька. — А тебя заело, что я письменно не отчитался о своих похождениях?
— Ты мой друг и соратник, — сквозь зубы проговорил Гера, — но сейчас я едва удерживаюсь от того, чтобы тебе врезать. По-настоящему.
— Боишься нарваться на сдачу? — Тенька на всякий случай переложил простыню в одну руку, освобождая другую для колдовства. Он видел по глазам, что Гера не врет.
— Это ты нарываешься. Ты вечно нарываешься на неприятности, то со своими экспериментами, то с девицами, то с беззаконными авантюрами на пару с Климой.
— А ты морали мне будешь читать? Сам подслушивал под дверью!
— Я не подслушивал, — Герино лицо закаменело. — Зарин хотел идти сюда сам, но я уговорил его подождать в трактире. Я и тогда почти не надеялся, что у тебя хватит благородства...
— Да уж, куда мне, беззаконному веду! — огрызнулся Тенька.
Гера сжал кулаки.
— Когда я все понял, то вернулся обратно, и сказал Зарину, что Клима отправилась спать, а ты пошел на чердак экспериментировать. Я не знаю, поверил ли он, но больше идти домой не порывался. Сейчас я велел ему обойти стройку, а потом сходить проведать Лернэ. Мне противно от того, что я солгал, но, пожалуй, Клима права: иногда ложь бывает милосерднее правды.
— И теперь ты хочешь, чтобы я женился на Климе, а Зарин сошел с ума от ревности?
— А вот это уже будет лучше для Климы. Ты можешь представить, что с ней сейчас творится? Она же девушка, они иначе это переживают!
— Не знаю, как другие девушки, — хохотнул Тенька, — а я уверен, что сейчас с Климой не творится ничего такого, что ты себе вообразил. Пару раз прокляла свою хмельную голову, зареклась пить, и теперь разбирает какие-нибудь важные бумаги, пересчитывает казну или просто спит. А еще Клима обда. И не нам решать, когда и за кого ей выходить замуж.
— Это просто отговорки! — Герин кулак саданул по столу. — Ты как драный сельский кот: хитрый, лживый и трусливый, который нашкодил и смылся, хоть весь мир за ним гори!
И Тенька врезал ему первым.
