Дом всех тварей

Мама скривилась, а потом ее гримаса медленно перешла в улыбку. Нескольких зубов у нее не хватало. И, Амти чувствовала, Шацар все еще любит ее — такой, все еще видит в ней красоту, все еще желает ее.

В определенном смысле не было ничего, способного их разлучить. Даже смерть не разлучила.

Мама склонилась над ним и поцеловала его. Кожа сходила с ее губ клоками. Они целовались долго и страстно. Шацар лишил маму всего, абсолютно всего, а сейчас целовал ее так, будто для него ничего не было на свете дороже. Амти видела, что во рту у мамы черви, пожирающие ее язык, видела, как Шацар целует ее, не обращая внимания на личинок, которые падают вниз.

Мама отстранилась. Она смотрела на Шацара с каким-то отстраненным выражением. Потом мама вытянула руку, размяла пальцы. В этот момент Отец Свет снова стукнул тростью, и в ладони у мамы появился револьвер. Она посмотрела на него без удивления. Ее больше ничто на свете не удивляло.

Мама взвесила его в руке, может быть, оттягивая время или издеваясь. Шацар смотрел на нее спокойно, несмотря на то, что его воспаленные глаза все еще были полны слез.

Он плакал не потому, что ему было страшно утратить жизнь, он плакал потому, что утратил любовь. Мама приставила дуло к его виску, потом задумчиво скользнула вниз, по скуле, разжала ему челюсти, и он охотно позволил ей вставить дуло пистолета ему в рот. Он закрыл глаза и приготовился умереть. Он этого заслуживал.

В этот момент Амти не выдержала. Он не знала, пойдет ли против воли богини, и ей было все равно. Она бросилась вперед, встала между мамой и Шацаром. Мама задумчиво посмотрела на Амти.

— Нет, нет, пожалуйста, нет! Умоляю тебя! — шептала Амти. — Мама, мамочка, я прошу тебя. Мамочка, не делай этого!

Амти подумала, что сейчас найдутся правильные слова, способные остановить ее. Но они не находились. В конце концов, Шацар убил ее, и Шацар заслужил мести. Амти взяла маму за руки, и ее руки оказались холодными, как Амти и ожидала.

— Прошу тебя, — сказала Амти. — Мама. Я ничего больше не могу сделать, кроме как просить тебя.

Глаза мамы — один, залитый алым и другой — пустой, мертвенно-бледный, как рыбье брюхо, уставились на Амти. Сквозь дыру в ее голове Амти видела, как взволнованно летает неподалеку Мардих.

— Пожалуйста, — прошептала Амти. — Мамочка.

И тогда мама обняла ее. Ее холодные пальцы скользили по волосам Амти, и впервые Амти подумала, что, наверное, мама все-таки любила ее. Может быть, где-то в глубине ее души, осталась всего лишь искра этого чувства. Амти увидела, что на глазах у мамы выступили слезы — розовая, из залитого кровью глаза, и прозрачная из белого.

Ощущение ужаса и беспомощности исчезло, это была ее мама. Мертвая, милая мама. Амти обняла ее в ответ и тоже расплакалась. Мама вложила пистолет в ее руку, и Амти повернулась к Шацару.

Ей захотелось прошептать, что все хорошо и в то же время захотелось нажать на курок. Она коснулась дулом пистолета щеки Шацара, зайдя дальше, чем когда-либо. Казалось, нажать на курок очень легко. Как смотреть в бездну и хотеть падения. Так легко, так страшно, так желанно.

— Я люблю тебя, — сказал он. И Амти подумала, что он принимает ее за маму. А еще подумала, что сейчас не сдержится и выстрелит.

— Я люблю тебя, Амти, — сказал он. Отчетливо и искренне. Амти в ужасе отбросила пистолет, она чуть наклонилась к Шацару и поцеловала его в щеку, мокрую от слез.

Когда Амти обернулась, мамы уже не было.

Мать Тьма смотрела на них с божественной грустью. Их трагедии были для нее незначительны, но она стремилась сострадать им.

— Спасибо, — прошептал Шацар.

— Эли, — прошептала Амти. — Эли останется здесь?

— Да, — сказал Мать Тьма. — И последнее на сегодня.

Сотни людей в зале смотрели на нее, но ее речь и движения были неторопливы и нежны, будто она находилась с каждым из слушающих наедине. Она вскинула руку в царственном и легком жесте. А потом она запустила пальцы себе в глазницу и принялась вытаскивать собственный глаз. Амти запищала, уткнулась в плечо Шацару. Она не хотела это видеть. Амти была свидетелем многих ужасных пыток и казней, но не могла видеть, как ее Эли калечит себя.

Амти дрожала, прижавшись к Шацару, и он нежно гладил ее. Амти слушала, как хлюпает кровь в глазнице Эли, а потом услышала ее крик. Это был голос, полный не только боли, но и радости.

Шацар обнимал Амти так, будто пытался защитить от всего мира, и Амти не хотела двигаться, не хотела оборачиваться, не хотела смотреть.

И она совершенно не поняла, в какой момент вместо запаха сырости и гнили, она ощутила отчетливый и громкий запах моря, а вместо торжественного молчания сотен людей, услышала взволнованные голоса ее друзей.

Неизменными остались лишь крики Эли и биение сердца Шацара.

13 глава

Эли кричала очень громко, и вместе с болью в ее голосе слышались радость и торжество. Сначала ее крики были бессловесными, но постепенно Эли снова обрела дар речи:

— Я жива! Жива! Жива! Я жива! Братик! Ребята! Я живу! Живу! Снова!

Наконец, Амти сумела открыть глаза.

— Эли, — прошептала она.

— Аштар, подержи ее, я остановлю кровь, — говорил Адрамаут. Эли продолжала кричать от счастья и боли. Вторая, новая жизнь далась ей нелегко. Она началась с ужасных мучений. Амти не решалась взглянуть на Эли. Мать Тьма вырвала себя из тела Эли. Теперь у нее был всего лишь один глаз, зато — человеческий. И было ужасно страшно, что она кричала об этом в таком диком, почти религиозном экстазе. Никогда еще Эли не была счастливее.

— Эли, — снова прошептала Амти одними губами. Она ничего не понимала, суета вокруг пугала, и в эту обычную жизнь, в обычный мир не верилось, как не верилось еще недавно в абсурд Внешних Земель.

Амти быстро отрезвил щелчок затвора.

Они с Шацаром одновременно поднялись. Мескете и Мелькарт наставили на них автоматы.

— Я безоружен, — сказал Шацар. — Странно, что вы оба считаете меня таким опасным противником. Достаточно будет одного выстрела. Я не собираюсь применять магию.

Адрамаут останавливал кровь из раны Эли, говорил:

— Не беспокойся, мы найдем тебе новый глаз, еще лучше прежнего!

Но Эли будто в бреду отвечала, вырываясь из рук Аштара:

— Не надо, не надо, мне это больше не нужно! Пусть его не будет, пусть его не будет вообще, я тогда лучше буду помнить, как это — быть мертвой. Чудесно! Как хорошо! Хрен с ним с глазом, у меня теперь есть намного больше! Глаз это такая ерунда!

Ашдод стоял чуть поодаль, в руках у него была Вишенка. Яуди все-таки забрала ее? На Вишенке сидел Мардих, вид у него был взволнованный, но вмешиваться он явно не желал. Шайху держал Яуди за руку, и она улыбалась, меланхоличной, спокойной, очень идущей ей улыбкой, которую Амти тем не менее не видела прежде.

Неселим стоял между Мескете и Мелькартом, увещевая то одного, то другую:

— Подождите, вряд ли он собирается нападать. Зачем ему это? Действительно, что он этим добьется? Все рухнуло.

— Это враг, — сказал Мелькарт. — Пусть сдохнет.

— О, — улыбнулся Шацар. — Я тебя хорошо помню. Похвально поменять все свои убеждения вместе с работой. Действительно показательная моральная ловкость.

— Заткнись!

— Мелькарт, — рявкнула Мескете.

— Что?

— Ты тоже — заткнись.

Амти встала перед Шацаром, движение было чисто символическое, она была слишком маленькой, чтобы его защитить, и ничуть не помешала бы Мескете или Мелькарту выстрелить ему в голову.

— Что ты наделала, Амти? — спросила Мескете.

— Это я сказал ей, — подал голос Адрамаут. — Кроме того, смотри, это путешествие пошло на пользу Эли, и все живы, здоровы. Ну, почти здоровы.

— И ты тоже — заткнись! — заорала Мескете, а потом обратилась к Амти неожиданно спокойно. — Что ты наделала? Думаешь я не проверила бы этот ритуал после суда? Ты не должна была умереть.

Амти смотрела в пол. Она совершила множество глупостей, но худшей из них была бы попытка оправдаться. Мескете рискнула ради нее всем, она не могла пойти в Храм во время суда, и поверила ей на слово. Амти ее обманула.

— Ты солгала мне, Амти! Ты солгала мне, едва не подставив меня ради этого человека, превратившего нашу жизнь в ад!

Все молчали, и Амти знала, это потому что Мескете говорит с ней не только как с младшим товарищем, провинившимся перед всеми. Она говорит с ней как царица Тьмы с Инкарни, предавшей ее.

Она молчала, склонив голову. Шацар тоже молчал, Амти чувствовала, как он слегка касается ее руки. Она оставила все, что у нее было, чтобы уйти за ним. Теперь, наконец, она платила за это. Отчасти Амти даже испытывала что-то вроде облегчения.

— Ты забыла, кто именно спас тебя и от кого, — сказала Мескете. Мелькарт снова вскинул автомат, Амти знала, ему не терпелось всадить пулю в Шацара, потому что его Шацар, будто собаку, выгнал на улицу из теплой будки, оставив подыхать в одиночестве. Намного больнее обладать чем-то и потерять это, нежели никогда не иметь. Мескете резко ударила Мелькарта по локтю, прежде, чем он выстрелил, и очередь ушла в стену маяка.

— Нет, — сказала она. — Я обещала сохранить ублюдку жизнь. И я это сделаю.

Амти вскинула голову, впервые за весь разговор посмотрев Мескете в глаза. Ей показалось, они стали темнее. Присмотревшись, она увидела, что в них плясали те же узоры, что у Мескете на коже.

И тогда она прекрасно поняла цену вопроса для Мескете. Ей было очень сложно выполнить свое обещание, она была вне себя от злости.

— Уходите, — сказала Мескете. — Уходите куда угодно. В Государстве беспорядки, у вас есть шанс скрыться. Делайте что хотите, хоть живите в лесу, хоть заберите сына и уходите во Внешние Земли, мне все равно. Но никогда, никогда не появляйтесь во Дворе.

Мескете рисковала всем. Если бы хоть один Инкарни увидел Шацара живым, ее авторитет, а следовательно и жизнь, оказались бы под угрозой.

— Но Амти, — пробормотал Неселим. — Как же она?

— Милая, ведь Амти не...

— Четырехглазка!

— Ты ее что выгоняешь?

— И куда она пойдет?

— Куда угодно, — сказала Мескете. — Она уйдет за ним и ребенком, которого она ему родила.

Амти кивнула. Мескете зарычала на нее:

— Я не слышу твоего ответа!

— Да, — сказала Амти тихо. — Я уйду с ним.

Внутри было пусто, как если бы Амти падала с большой высоты. Она не для того шла за Шацаром дальше края мира, чтобы потерять его. Но цена была высока.

— Слишком тихо. Скажи это громко, Амти. Хоть раз скажи правду так громко, чтобы ее могли услышать те, кто тебя окружают.

— Я уйду с Шацаром! — крикнула Амти. Мескете кивнула. Она кинула ей автомат, сказала:

— Это вам пригодится. Проваливайте. И, Амти, как царица Тьмы, я изгоняю тебя из Двора. Ты тоже умрешь, если я увижу тебя в моих владениях.

Шацар взял ее за руку и повел к выходу. Амти увидела пустую глазницу Эли, ее попытался схватить за руку Аштар, Адрамаут говорил ей что-то, но Амти не могла различить слов, зато услышала недоуменный голос Шайху:

— Четырехглазка?

Амти мотнула головой, чтобы смахнуть слезы, и Яуди погладила ее по руке. Мелькарт внимательно изучал следы от автоматной очереди в стене, стараясь не смотреть на нее, Неселим пытался втолковать что-то Мескете, но она его даже не слушала. И только Ашдод, запустив руку в карман, вложил ей в ладонь, совершенно открыто и не стесняясь Мескете, ведь она была не его царицей, ключи от своей машины.

Амти посмотрела на них на всех еще раз, и подумала, что нужно обязательно в подробностях запомнить эти секунды. И не запомнила ничего — глаза застилали слезы. По мосту они шли молча. Солнце падало морю за шиворот, и наступал вечер. Амти трясло из-за бессвязной мысли о том, что в любой момент из маяка могут выстрелить. Если Мескете передумает. И пусть это совершенно не было похоже на Мескете, пусть друзья Амти оставались ее друзьями и не хотели сделать ей больно, ее трясло от страха. Даже алое небо вызывало у нее панику, Амти отвыкла от закатов и рассветов.

Шацар посадил ее в машину Ашдода, когда она, раза с третьего, сумела открыть ключом дверцу. Некоторое время они ехали молча по пустой дороге. Внутри старой машинки Ашдода что-то напряженно постукивало.

— Мы забыли Мардиха, — сказала Амти бесцветным голосом.

— Он птица. Этот-то никуда не денется. Поверь, его невозможно потерять. К вечеру нагонит нас и донесет, как тебя и меня обсуждали твои друзья.

Они снова надолго замолчали. А потом, совершенно неожиданно, Шацар сказал:

— Я люблю тебя, Амти. Я тебе благодарен.

Лицо у него было очень скорбное. Амти кивнула. Кажется, он пытался ей сочувствовать.

— Мы ведь справимся? — спросила она.

— Обязательно.

А потом Шацар вдруг засмеялся, и его смех все еще не напоминал человеческий.

— Я люблю тебя! Люблю! Люблю! Я понял. Амти, любовь моя, слышишь? Мне больно и хорошо — тоже. Какое странное чувство.

Как Эли, подумала Амти, ей тоже было и больно, и хорошо. Наверное, всегда так.

Амти несмело улыбнулась. Он продолжал смеяться, и она подумала — Шацар сошел с ума от всего, что с ними произошло. Он поцеловал ее, и на губах у него все еще был вкус маминой крови. Амти впервые поняла, что это значит — целовать убийцу собственной матери.

Она расплакалась, и он прижал ее к себе, с трудом удерживая руль. Ему было неудобно, но он обнимал ее. И впервые Амти поняла, насколько это горькая любовь.

Она засмеялась, и Шацар — вместе с ней. Они долго смеялись вместе, долго и — впервые. Они возвращались за Шаулом.

Шацар гладил ее, неловко и нежно, он шептал ей, что все будет хорошо, что пройдет время, и все успокоится, что, может быть, Мескете одумается. Успокаивающие, нежные глупости. Он шептал ей, что любит ее. Что любит ее за все и вместе со всем, что она есть, с ее мыслями и мечтами, со всем, что она говорит, делает и даже думает. Он ее любит и будет любить.

Амти знала, что эта любовь не в полной мере то, что она сама себе представляет. И впервые она видела то, что между ними без книжных фантазий.

Он любил ее, как умел, и она любила его, как умела. У них был сын, по которому они очень соскучились. Это все, что было важно.

То, что в Государстве беспорядки они увидели только на подъезде к Вавилону. Въезд в город был перекрыт военными.

— Поднимите руки и выходите из машины, — услышала Амти.

— Да, — сказал Шацар. — Спасибо за вашу бдительность.

Секундного замешательства Шацару было достаточно, чтобы обездвижить военных, их было семь или восемь, Амти не успела сосчитать. Шацар вышел из машины, прихватив автомат Мескете. Амти зажала уши руками, услышав первую автоматную очередь. За ней последовали другие.

В машину Шацар принес оружие и патроны. Когда он потянулся погладить Амти по голове, она заметила, что рука у него была в крови. Амти подумала, что за это, в том числе, она его и полюбила. Что чудовище она вовсе не потому, что способна убить живое существо. Она — не способна. Но способна полюбить того, для кого это даже не вопрос.

Они ехали сквозь город как можно быстрее. Амти слышала звуки выстрелов, далекие и навязчивые, от них раскалывалась голова. Амти чувствовала запах огня. Людей на улицах почти не было. Наверное, хотели переждать беспорядки дома. Судя по всему, происходила не полновесная революция, а правительственный переворот. Может быть, какие-то группировки сцепились между собой. Шацару было лучше знать, в каком состоянии он оставил Государство. Амти не спрашивала у него. Когда они проезжали по шоссе рядом с набережной Евфрата, машина Ашдода в последний раз оглушительно щелкнула чем-то внутри и заглохла. Шацар некоторое время пытался завести машину, а Амти смотрела в окно. На другом берегу великой реки горел Дом Правительства. Дым и огонь вырывались из окон, белое когда-то здание было покрыто сажей.