— Опасные приключения? При моём дворе? Вы снова мне льстите, милорд, — улыбнулась Елизавета. — Это самое спокойное место во всей Англии, — тихий берег, как вы говорите. Если вы ищите приключений, вы ошиблись адресом.
— Я выражаюсь фигурально, миледи. Впрочем, мы говорили о шумной и непредсказуемой лондонской жизни. Я вернулся в Лондон, однако знакомых у меня в столице осталось мало, а при дворе её величества королевы Марии их вообще нет. Куда же мне было податься, как не к вам? Примите старика по нашему давнему знакомству и по своей безмерной доброте, ваше высочество, — склонился сэр Джон пред Елизаветой. — Её величество королева Мария уже пожалела меня и не возражает против этого, — прибавил он, распрямившись.
— Вы видели королеву? — Елизавета бросила на него всё тот же острый взгляд.
— Нет, миледи. Кто я, чтобы удостоится аудиенции её величества? За меня попросили мои приятели, которых мне удалось разыскать и которые очень уважают вас, — сэр Джон с расстановкой проговорил последнюю фразу.
Елизавета искоса глянула на свою свиту.
— Конечно, я приму вас, милорд. Воля королевы — закон для всех её подданных. К тому же, мне самой приятно видеть вас. Можете бывать у меня запросто, на правах старого друга, — сказала Елизавета. — Но пусть вас не обманывают его седины, — обратилась она к своим придворным. — Сэр Джон — известный обольститель. Бойтесь его, дамы.
— Надеюсь, вы не будете злоупотреблять моим доверием, — повернулась Елизавета к сэру Джону. — Я стараюсь поддерживать при своём дворе высокую нравственность.
— Я это заметил, ваше высочество, — с полной серьёзностью произнёс сэр Джон.
Елизавета усмехнулась.
— Я рада, что вы не изменились, — повторила она. — Пойдёмте с нами в сад. Заезжие лицедеи обещают показать нам пантомиму. Посмотрим вместе.
* * *
Принцесса Елизавета любила театральные представления, поэтому в её саду была оборудована постоянная площадка для них. Деревянные, крашенные под мрамор колонны стояли полукругом на широкой лужайке; перед ними был сооружён дощатый настил для сцены и насыпаны три земляных вала, один над другим, наподобие скамей в амфитеатре. Во время представлений около колонн устанавливали декорации, за которыми актёры переодевались и ждали своего выхода; придворные усаживались на устланные коврами земляные скамьи, для принцессы ставили кресло. Со всех сторон площадку окружали высокие заросли можжевельника, создавая плотную зелёную стену; вечером зажигали факелы, и в их мерцающем свете игра актёров делалась особенно выразительной.
В дождливую и холодную погоду представления не устраивались. Сейчас как раз собирался дождь, небо вдруг заволокли тучи, повеяло зябким ветром, — но Елизавета решила не откладывать зрелище: помимо любви к театру, причиной этого было желание поговорить с сэром Джоном.
— Нет, не сюда, — сказала она слугам, которые хотели поставить её кресло спереди, — поставьте сзади, наверху. И рядом кресло для сэра Джона, — я так давно его не видела, что мне ещё хочется с ним поболтать.
— А мы не промокнем? — сэр Джон взглянул на небо. — В моём возрасте самое опасное — это простуда; остальное всё неважно. Что за погода, — когда я ехал к вам, солнце светило, как летом, и ничто не предвещало дождя!
— Что толку сетовать на то, что мы не можем изменить? — заметила Елизавета. — Я прикажу подать вам горячий грог — пейте, сколько хотите. А сверху мы накинем толстенную дерюгу, получится что-то вроде шатра. Вы помните, как однажды мы нашли вас в таком шатре с одной из моих фрейлин? Её звали Рэчел.
— У вас поразительная память, ваше высочество, — закашлялся сэр Джон. — Кстати, а Рэчел всё ещё при вас?
— Нет, милорд. Всех моих старых друзей удалили от меня. Я окружена теми, кто угоден моей сестре-королеве, а точнее говоря, сэру Стивену. Но не будем об этом... Эй, скажите актёрам, чтобы они начинали! — крикнула она. — Мы не лягушки, чтобы дожидаться хорошего дождя!
Забили барабаны, тонко пискнула свирель. Из-за декораций с нарисованными на них египетскими пирамидами и верблюдами выскочил актёр, одетый шутом. Кувыркаясь, он колесом прошёлся по сцене, совершил головокружительный прыжок и встал, как вкопанный, перед зрителями. Барабаны замолчали.
— Смотрите прекраснейшую пантомиму! Исключительно для вашего удовольствия и чтобы порадовать её высочество! — закричал шут, кривляясь и гримасничая. — "Антоний и Клеопатра" — древняя история любви! Лучшее исполнение, какого вы не увидите даже при дворе короля Франции!
Он перекувырнулся через спину, захохотал и убежал за декорации: зрители похлопали ему. Мелкие капли дождя застучали по дощатому настилу сцены; на ней появилась Клеопатра в лёгком одеянии и с бумажной золотой короной на голове. Молодой актёр, исполнявший роль египетской царицы, делал вид, что ему жарко, и обмахивался веером. Сэр Джон поёжился.
— Выпейте грогу, милорд, — сказала ему Елизавета. — Я бы могла разделить с вами мой плащ, но боюсь, что это будет дурно истолковано. Давайте я накрою вас дерюгой.
— О, ваше высочество, мне до сих пор никогда не приходилось сидеть с наследницей престола под одной дерюгой! — улыбнулся сэр Джон.
— Вы ошиблись, милорд, я не наследница, — возразила Елизавета, — и не стану ею, если моя сестра Мария родит сына или дочь.
— Учитывая её лета и то, что она не замужем, шансы её невелики.
— Но они сохраняются, и до тех пор я никто: незаконнорожденная дочь, которую отец признал лишь под конец жизни и которую он поставил на последнее место в списке претендентов на корону. Принцессой меня называют исключительно из приличия, а вы говорите — наследница! Вы шутите, милорд, — с горечью произнесла Елизавета.
— Однако всё может перемениться, — флегматично пробурчал сэр Джон. — Жизнь делает порой неожиданные повороты.
— Да? — Елизавета взглянула ему в лицо. — На нас смотрят, к нам прислушиваются, — вдруг шепнула она и, повысив голос, спросила: — Почему вы не пьёте, милорд? Вам не по вкусу наш грог?
— Ах, ваше высочество, он превосходен, но я слишком много пил в последние три дня, — также громко отвечал сэр Джон. — Видите ли, у моего приятеля были именины, и он, чтобы никого не обидеть, отмечал их сначала по католическому образцу, потом — по протестантскому, а затем совместно, в знак примирения обеих религий. Из-за этой проклятой веротерпимости мне пришлось столько пить, что больше в меня не лезет. Я и не знал, что толерантность приводит к пьянству.
— Ох, сэр Джон, сэр Джон! — Елизавета, смеясь, хлопнула его по руке. — Вы неисправимый вольнодумец и циник! Помню, когда я была девочкой, вы так смешно рассказывали мне про чудеса святого Игнатия, что со мною чуть не случилась маленькая неприятность... Ладно, давайте смотреть пантомиму, — актёры из кожи вон лезут, чтобы нам понравилось.
* * *
На сцене Клеопатра безутешно убивалась, получив известие о гибели Цезаря. Это известие принёс ей всё тот же одетый шутом актёр, который по ходу действия играл роль судьбы и попутно объяснял зрителям происходящее на сцене. Отдав письмо пребывавшей дотоле в блаженстве Клеопатре, шут так и пояснил зрителям: "Письмо об убийстве Цезаря в Риме".
Простирая руки то к небесам, то к пирамидам, то, почему-то, к верблюдам, Клеопатра отчаянно рыдала, дергала себя за волосы, била в грудь, а закончила тем, что достала громадный пузырёк с большой, видной всем надписью "яд" и собралась опорожнить его.
Однако появившийся на сцене Антоний, красавец в богатых жестяных латах, успел предотвратить эту попытку и после недолгой борьбы отнял пузырёк у Клеопатры. Затем он упал на колени перед царицей и принялся объясняться в любви. Шут, стоявший в дальнем углу сцены, прокричал: "Объясняется в любви" — чтобы ни у кого не оставалось сомнений.
Клеопатра стала потихоньку сдаваться, и, в конце концов, Антоний заключил её в объятия...
Между тем, пошёл сильный дождь, актёры и зрители начали мокнуть, но принцесса Елизавета весело захлопала в ладоши, придворные — вслед за ней, и представление продолжалось.
— Вот вы говорите, что у моей августейшей сестры мало шансов выйти замуж, — шептала Елизавета сэру Джону, — однако у неё были женихи, как вам, конечно, известно. В первый раз её сосватали в двухлетнем возрасте за французского дофина, сына короля Франциска; потом, в шестилетнем возрасте, она была помолвлена с императором Карлом, — а когда ей исполнилось одиннадцать, наш отец Генрих вновь решил выдать её замуж за французского дофина или за самого короля Франциска, овдовевшего к тому времени. Только после того как Генрих развёлся с королевой Екатериной, матерью Марии, и женился на моей матери, он перестал сватать Марию к европейским королям, надеясь на рождение наследника английского престола от собственного брака.
О том, что произошло с моей матерью, вы знаете, но Генрих всё-таки добился своего — его третья жена, леди Джейн Сеймур родила ему Эдуарда, нашего покойного короля. Милый мальчик, я любила его всем сердцем, и он отвечал мне любовью! Богу было угодно рано забрать его к себе, — и моя сестрица теперь королева Англии... Но тем более важно для тех, кто служит ей, не допустить, чтобы я стала королевой после неё. Они понимают, что поплатятся за свои преступления, и поэтому всеми силами хотят выдать Марию замуж, а после дождаться рождения у неё детей. Вы слышали, что её сватают к Филиппу, сыну императора Карла?
— Нет, — ответил пораженный осведомлённостью принцессы сэр Джон.
— Первая жена Филиппа — Мария Португальская — умерла, и кое-кто мечтает устроить брак моей сестрицы с ним, — шёпот Елизаветы был еле слышен. — Епископ Эдмунд, глава Совета по делам церкви и преследователь наших несчастных протестантов, боится, что без помощи извне ему не удержать Англию в повиновении. Правда, лорд-канцлер сэр Стивен опасается, что женитьба Филиппа на моей сестрице сделает нашу страну чересчур зависимой от могущественной империи Карла. Сэр Стивен так любит власть, что не хотел бы делиться ей даже в самой малой степени с кем бы то ни было... Сэр Стивен и епископ Эдмунд пока не договорились между собой, однако план замужества Марии продолжает обсуждаться ими. Это такая большая тайна, что сэр Стивен не делится ею даже с Королевским Советом. Не удивлюсь, если об этом сватовстве не знает ещё и моя сестрица, — улыбнулась Елизавета.
— У вас неплохие осведомители, миледи, — заметил сэр Джон.
— Что делать, — с детства мне приходится самой заботиться о себе, — лукаво проговорила Елизавета.
— Но я слышал, что при дворе королевы Марии появился молодой человек, к которому она весьма расположена. Это сэр Роберт Дадли, — сказал сэр Джон.
— Он был с визитом и у меня.
— Вот как? — сэр Джон был поражен. — Когда же он успел: прежняя новость ещё не остыла, а уже испеклась свежая. Прыткий юноша.
— За те дни, что вы праздновали именины вашего приятеля, много воды утекло... Этого Дадли я знала ещё в детстве, и он мне ужасно не нравился тогда. Теперь он снова побывал у меня, и я опять от него не в восторге. Не знаю, что нашла в нём моя сестра, но мне он всегда казался болваном. Да, красив, но и глуп безмерно, двух слов связать не может, — а по характеру он, по-моему, просто тряпка. Пусть себе Мария потешится, если он ей приятен, но я дала ему понять, что у меня ему делать нечего, — презрительно усмехнулась Елизавета.
— Более чем странно: сын и брат казнённых заговорщиков, — да каких заговорщиков! — свободно разъезжает между дворами королевы и принцессы Англии, и никто ему не мешает... Пожалуй, я выпью грога, надо прочистить мозги, от вращения в высших сферах кружится голова, — сэр Джон налил себе полный стакан.
— Плесните и мне немного, — сказала Елизавета. — Похолодало, и дождь зарядил пуще прежнего.
...Дрожащие от холода придворные смотрели, как на сцене насквозь промокший Антоний убивает себя после поражения от Октавиана. С трудом вынув из разбухших ножен деревянный меч с облупившейся серебряной краской, Антоний наставил его себе на живот и с неимоверными вздохами взвёл глаза к мрачному небу. Тряся головой, он будто повторял чьё-то имя: "вспоминает Клеопатру", — крикнул шут, который был тут как тут. Издав ещё несколько глухих стонов, Антоний пронзил себя; это было сделано так искусно, что меч вышел у него из-под лопатки. "Ах!" — раздались возгласы в публике.
На сцене появилась Клеопатра. Увидев бездыханного, пронзённого мечом Антония, она пала на его тело и зашлась в плаче. Несмотря на то, что мокрое платье мешком висело на ней, а парик стал похож на паклю, Клеопатра вызвала сочувствие в зрителях. Забыв о холоде и дожде, они с замиранием смотрели, как Клеопатра вытащила из корзины настоящую змею. Шипящая, извивающаяся тварь была последним живым существом, которое видела несчастная царица Египта, потому что в тот же миг Клеопатра приложила гадину к шее и была ужалена. Закатив глаза, царица рухнула у ног своего возлюбленного. "Умерла!" — сообщил шут.
Выбежавшие на сцену служанки египетской царицы и римские солдаты подняли останки Антония и Клеопатры, и положили их на погребальный костёр — он был сложен из бутафорских поленьев и обрывков красного шёлка. Тут же в руках служанок затрепетали такие же красные шелка, и Антоний и Клеопатра исчезли. "Землю покинув, души влюблённых на небе покой обрели!" — заключил шут. Ударили барабаны, пропищала свирель, — представление закончилось...
Елизавета похлопала актёрам, зрители тоже выразили своё удовольствие; актёры мужественно кланялись под проливным дождём. Когда аплодисменты стихли, придворные, оглядываясь на принцессу, встали со своих мест. Елизавета дала им знак идти во дворец, а сама задержалась на минуту.
— Сэр Джон, мне доставила удовольствие беседа с вами, — сказала она. — Вы, будто добрый старый дядюшка, развлекли и развеселили меня. Оставайтесь у нас, сколько хотите, а если уедете, приезжайте опять.
— Непременно, моя принцесса, — ответил сэр Джон с глубоким поклоном. — Надеюсь, что мне удастся в будущем очень-очень-очень развеселить вас.
Часть 3. Лондонский туман
Шедшие последнюю неделю холодные дожди закончились. Пасмурная, но тёплая погода установилась в Лондоне, и его окутал густой туман. С утра до вечера и с вечера до утра на улицах горели факелы; размытые жёлтые пятна от их неверного огня разгорались и угасали в грязно-белёсой пелене, в которой мелькали призрачные тени прохожих. Всадники и повозки передвигались шагом, то и дело слышны были крики: "Дорогу! Дорогу! Эй, дорогу!". Время от времени раздавались отчаянные вопли тех, кто попал под копыта лошади или под колеса кареты. Несчастных оставляли лежать на улице, ибо опасно было останавливаться для оказания им помощи — можно было попасть под нож грабителя. В такую погоду воры и налётчики чувствовали себя в Лондоне вольготно: патрули брели по улицам ощупью, о погоне за преступниками не могло быть и речи.
Трактиры были открыты всю ночь: ещё летом был издан соответствующий указ и он не был отменён. Грубые мужские восклицания, женские хохот и визг не давали спать мирным обывателям; из тумана появлялись пьяные компании, которые с разнузданными песнями шли посреди улицы; подвыпившие забияки приставали к случайным людям по малейшему поводу и безо всякого повода. Часто можно было увидеть полураздетых женщин и мужчин, которые, прижавшись к стенам домов, занимались любовью у всех на глазах. В тумане было что-то демоническое, вызывающее дикие греховные желания: кто мог сопротивляться им, запирался в своих жилищах и молился; кто не мог, выходил в город и совершал такие поступки, которые не совершил бы при свете солнца.
