Никита, всё так же изображавший прикованного к берёзке, ловил каждое слово, каждый жест, каждую интонацию, и по тому, как ощетинился дух, понял — всё, преамбула закончена, далее пойдёт конкретный разговор по существу. Лишь бы не стычка! Ну, а с другой стороны, он-то здесь при чём?! Посидит, посмотрит, поболеет за любимую команду...
— В вашу глушь? — недобро процедил Смотрящий. — Нет, Аникеюшка, сын Патрикеев, это наша глушь. Моя! Я здесь поставлен порядок блюсти, понял, ты, рожа варнацкая?! А ты со своим отребьем лапотным — просто бродяги залётные, каковых по сибирским острогам ждут, не дождутся, все жданки подъели.
— Так вы ж сами нам дозволили в милости своей непреходящей...
— Дозволил? Верно, дозволил! Чтобы с голоду не передохли да в железа не попали. Дозволил сидеть тихо и не рыпаться. А вы чего творите?!
Атаман стушевался окончательно, и Никита с облегчением дал самому себе зарок — если драка (обоюдосторонняя драка, а не просто избиение) случится, отгрызёт себе мизинец на левой ноге. Подобные обеты были для него делом привычным. Порой уверенность в благоприятном результате даже проигрывала реальному ходу событий. Однако ни один палец доселе не пострадал...
— Так мы ж чего?! — по-бабьи захныкал разбойник. — Мы же ничего! Мы же — как было с вами договорено! Простых людей не зачипаем, только если барыг да помещиков треклятых. Да жидов ещё. Да немцев разных...
— А это кто тебе — немец?! — прищурился демон, кивнув на Никиту. — Али, мабуть, жид?
— Не, на тех вроде не похожий...
— Значит, купец-барыга, да? Или помещик?
— Ну, а что, може, оно и так, — чуть воодушевился атаман. — Гляньте, какой у него тарантас! А рыжего железа сколько!
— Вот, кстати, о рыжем железе, сиречь золоте...
Смотрящий длинным, как у пианиста и карманника, пальцем потянул за атласную ленту медаль с груди разбойника.
— Ты эту блямбу присвоить-то присвоил, а догадался прочитать, что на ней написано?
— Ну, дык мы — людишки тёмные, грамотой не обременены...
— Не обременены, говоришь? Оно так... А сказать, чем вы обременены точно? Глупостью непроходимой! Алчностью беспредельной! Може, говоришь, он, — снова указал на Никиту, — помещик? Я тебе прочту сейчас, какой он помещик!
На аверсе, то бишь лицевой стороне золотой медали в окладе из расписной финифти, размером с блюдечко кофейного сервиза, над профилем "дщери Петровой", кроткой сердцем государыни-матушки Елизаветы, полуокружностью располагалась надпись "Б. м. Елисаветъ. I. iмперат. iсамод. всеросс.". Оборотный реверс с фигуркой торжествующего Марса был посвящён самому Никите — "Войска Донского есаулу Буривому за отлично храбрые противу неприятеля поступки и особливое к службе усердие", а также "Победителю надъ прусаками". По архивным данным, во времена означенной императрицы подобными именными медалями было пожаловано около трёхсот отличников боевой и политической подготовки. Будь лже-награждённый раскрыт, головы ему не сносить за подобное самозванство! Однако же далеко не всякий из бдительных чиновников рискнёт пробовать на зуб подлинность такой медали, равно как и носителя оной. А выгода от неё, как уже говорилось, несомненна — это ведь золотой ключик к любому замку! И шеф в итоге посчитал вероятность провала минимальной, а риск — оправданным.
Вслух зачитав текст, демон стянул медаль с шеи главаря — да так, что лентой чуть не оборвал уши — и сунул ему под нос.
— Вот так-то! Есаул! Знаешь, кто такой "есаул", ты, темень беспросветная?!
— Ну, дык, казачина...
— В том-то и дело, что казачина!
Смотрящий резко крутанулся на высоких каблуках, бросил оклемавшейся Гюльнаре: "Срамоту прикрой, дева луноликая!" — и скорыми шажками направился к Буривому, на ходу выдернув из-под кушака недлинный нож с изогнутым, как серп, лезвием.
— Давай-ка, есаул, мы тебя перво-наперво от пут ослобоним! Руки, поди, затекли от вервия.
— Да не так, чтобы очень уж... — пожал плечами Никита и продемонстрировал давно освобождённые запястья.
То же самое проделал Терпигорец, будто бы прикрученный к соседней берёзке. По губам урядника скользнула снисходительная усмешка. От разбойничьего табуна донеслись возгласы удивления. Искренне поразился и Смотрящий.
— Как вы это сделали?!
Никита ответил ровным, спокойным тоном, как о чём-то, само собою разумеющемся:
— Волюшку вольную сильно уважаем...
Демон обернулся к разбойникам и потряс обрезками верёвок.
— Видали?! А вы, мужичьё сиволапое, на казацкое добро позарились! Славного воина заграбастали, невесту оного едва не изнахратили, да ещё, небось, и выкуп за них стребовать удумали. Так получите уже сегодня, засветло! Злато-серебро аккурат к вашему табору будет доставлено. Угадаете, кем? А я подскажу: полусотней вот таких орлов степных из Ея императорского Величества персонального казачьего конвою. Орлов, для которых сам чёрт не супротивник! Это вам не солдатня, по дурачку от сохи приневоленная. Это даже не каратели-драгуны. Эти вас без разговоров клинками персидскими распластают, как севрюжину, и пачпортов не спросют!
Во всеобщем тягостном молчании прорезался голос главаря:
— Да как им ватагу нашенскую отыскать-то?! Мы бы за выкупом человечка верного отрядили...
— Ты погляди, какой стратег выискался! — буркнул демон.
За руку он подвёл Никиту к атаману и чуть слышно зашипел, брызжа слюной тому на бороду:
— Как отыскать, говоришь? Эх, ты, дурья башка, мозга твоя куриная! Да я б сам их и привёл. И ведь хотел уже! Просто-напросто пожалел вас, недоумков... Почему сдал бы вашу братию? Отвечу! Сотни терпигорцев из лихой общины питербурхской долю тяжкую черпают полной горстью, лихо горькое ушатами хлебают. От власть предержащих нам, бродягам, совсем житья не стало. Утречком, хвала Спасителю, подымешься, но Бог весть, куда ляжешь на закате, то ли на землицу, то ли под неё — в постелю мягонькую али в домовину из сосновых досок... А ты, значится, решил братьев-общинников ещё и с казачками перессорить, да? Чтоб уж точно всех под корень вырубили, а то, гляди, нагайками запороли до смерти... И что с тобой после этого делать, ума не приложу!
Поёжившемуся Никите пришла в голову мысль о том, что за столь серьёзной "предъявой" в миру "правильных" пацанов обычно следует — как бы поделикатнее выразиться? — радикальное отстранение от занимаемой должности. И здоровенный бодигард Смотрящего взялся уже поднимать мушкет... Атаман при таком раскладе, не стесняясь ватажников, плюхнулся демону в ноги и запричитал:
— Ну, что вы, отец наш родной?! Помилосердствуйте! Как же можно, чтоб... это... ну, нагайками под корень?! Мы ж чё?! Мы ж ни в жисть, чтобы вас подвести! Шли тихо-тихо на мызу Матоксу — пощипать именьишко Остерманово...
Смотрящий лишь сплюнул и пожал плечами.
— Ну, это завсегда пожалуйста.
— Ай, благодарствуем, уважаемый! Дык вот, идём, значится, идём... Когда глядим — тарантас, большущий, как корабель. И вот ентот барин-есаул на лошадке, какая, пожалуй, цельной деревеньки вместе с мужичками стоит...
По ситуации Никите следовало показать характер, и он, набычившись, подошёл вплотную к главарю.
— Это боевой конь, а не лошадка! И стоит он целой волости, если не уезда вместе с обывателями. И достался не в наследство от батюшки-помещика. Я его клинком добыл в улусе Кара-мурзы, когда о прошлом годе с братвой к Большим ногаям по зипунишки хаживал. А кибитка с корабель — из Неметчины. В Силезии мы её взяли, у курфюрста тамошнего. И ещё запомни: есаул — не барин! Он и есаул-то лишь в походе, а в станицах — такой же казак, как и всё наше обчество. Мы не за поместья матушке-императрице в баталиях помогаем, не за награды и чины границу бережём от ворога. Мы — душами за веру христианскую! Мы — сердцами за последнего смерда земли Русской! Понял, ты..?!
— Понял он, всё понял, — вмешался Смотрящий.
Разумеется, Никита, мягко говоря, преувеличил альтруизм казачества, однако самому себе при этом показался дьявольски убедительным. А что, блин, в натуре, могём ведь ещё!
Демон же вплотную занялся организационными вопросами.
— А теперь подымись и меня послушай, Аникей свет Патрикеевич!
— Да, уважаемый, — склонил голову пунцовый атаман.
— Сколько ты хотел за них получить откупного?
— Ну... — мясистые губы его зашевелились, поросячьи глазки вспыхнули алчным огнём.
— Понятно! — вздохнул Смотрящий, протянул руку к бородачу с мушкетом, принял от него объёмистый кошель и брезгливо швырнул к ногам главаря. — На, возьми!
Тот, едва успев подняться, снова бухнулся на колени.
— Ой, да что вы, уважаемый?! Да разве так можно?! Да чтоб я от вас..?! Да это ж благо воровское! Да я ни в жисть...
— Нишкни, пёс! Не тебе это, а всей ватаге. И не продуванить мне, а в дело употребить! На одежду приличную, на оружие, на еду, чтоб силы были, на молебны, коль отпевать кого придётся вскорости... А такой вариантец вероятен, ох, как вероятен!
— Отец наш родной, — захныкал атаман, — да вы...
— Довольно! — рявкнул дух. — Встать! Извиниться перед этими людьми! Всё, что у них взяли, немедля вернуть: до последнего гвоздя, до последней ниточки, до последней полушки, до последнего яблока!
— Подъели мы немножко яблочков...
Никита содрогнулся: только бы не чёртовых! Слава Богу, оказалось, нет, обычных яблок — сочных кожистых плодов дерева семейства розоцветных, урожая 1765 года. И хрен бы с ними, не жалко!
Сборы в дорогу отняли минимум времени, ибо лихие люди, к счастью, не успели "раздербанить" награбленное. Груз и багаж оказались в целости, даже под охраной сразу троих разбойников. И то сказать, положись на одного, так неминуемо пошарит втихаря и хапнет. Хапнет уже отнятое шайкой, то есть не у потерпевшего, а у своих же, что в богемных кругах всех времён и народов именовалось "крысятничеством" и каралось, мягко скажем, жёстко.
Никиту более всего взволновала судьба отнятых револьверов Кольта. Отнятых только у него, ибо Терпигорец оказался на высоте — спрятал свои под подушку на ямщицких козлах. Молодец урядник! Есаул же безропотно отдал неоднозначное оружие. Благо, запомнил, кому, и отобрал назад раньше, чем именную саблю. Раньше даже, чем обнял спасённую от поругания невесту. Впрочем, та сразу же полезла в кибитку переодеваться, изгнав расположившегося на диванчике мсье Глузда.
— Молодец, фраер, хорошо держался! — похвалил Никиту демон, когда малая казачья станица готова была тронуться в путь.
— Хорошо, говорите? — пробормотал тот в глубокой задумчивости. — Да нет, плохо. Всё плохо, уважаемый Смотрящий! Плохо, что мы, не успев толком прибыть, сразу напоролись на проблему. Если бы вы не подоспели, я уж и не знаю... Кстати, как вы так скоро подоспели?! Ну, не лично вы — с вами-то всё ясно, — а вот люди ваши...
— Да какие они люди?! — отмахнулся дух. — Лешие они из окрестных чащоб. С людьми и вправду не поспели бы... А в том, что напоролись вы, моя вина. Ты пойми, фраер, не мог я вашу миссию даже перед ближними своими раскрывать. Завистников у меня много, капнул бы кто архаровцам, и всё, считай, повязали вас на первом же посту. Так, разве предупредил босоту, чтоб несколько дён ни одна тварь из норы носу не казала. А про этих обормотов позабыл совсем. Людишки они новые, из беглых крестьян, пришлые, кажись, с Новгородчины. Сидели до этого смирно, жили строго по понятиям, а тут, как назло, решили... Да ладно, пустое! Решили с ними полюбовно, и ладушки.
— Хороша любовь... Вы, кстати, уважаемый, в расход с нами попали. Кошелёк, чай, не пустой был...
— Об этом не печалься, есаул! Я сегодня не в накладе. Заметил, как у этих, — он кивнул на кучно собравшихся в отдалении разбойников, — глазки-то забегали, когда я мошну скинул?
— Честно говоря, не до того мне было, — признался Никита.
— А мне — до того! Это теперь мои люди, а не ущербного Аникеюшки. Они поняли, что я впрямь вещий. Поняли, что скор. Поняли, что щедр. Поняли, что справедлив. Поняли, что опаслив, а, значит, почём зря на гиблое дело не пошлю. И главаря ихнего "опустил" умышленно. Я теперь один для них и Господь Бог, и царь, и папа родный! А старшего от себя, как вы отъедете, назначу нового, — Смотрящий пробежал глазами по разбойничьему табуну и кивнул на рыжего детину, выделявшегося богатырской статью. — Да, вон, хоть ту дубину стоеросовую! Хорош, а, как считаешь, человек из Будущего?
Буривой натужно выдохнул всё, что накопилось в лёгких.
— Ради всего святого извините, уважаемый, но если вас и впрямь интересует моё дилетантское мнение, я бы рекомендовал какую угодно другую кандидатуру.
— А что так? Не глянется тебе сей витязь?
— Нет, почему же, с виду всем хорош. Только должок у меня перед ним...
Демон пронзил пришельца острым, как лезвие клинка, взглядом, усмехнулся и спросил:
— Должок, говоришь? Это он на твою девку позарился?
— Он, — подтвердил Никита. — И не девка она, а взаправду невеста.
— Ну, ты к словам-то не придирайся! У вас так говорят, у нас тут эдак... А долги надо возвращать, на том воровское обчество и стоит. Только ты, надеюсь, помнишь, что Координатор говорил?
— Помню, уважаемый. Смертоубийства не будет. Увечья же — всенепременно!
— Справишься?
— А чего ж? — Никита потянулся, поводил плечами, размял стопы и коленные суставы. — На том казачье обчество стоит...
— Ну, иди!
Ну, и пошёл!
И сделал вид, что не заметил повелительного жеста демона, во исполнение которого за ним направились несколько лешаков с дрекольем на богатырских плечах...
По мере его приближения оживившиеся было разбойники притихли, на потухших физиономиях явственно читалось ожидание Чего-то Ещё. Невесел стал и атаман. Лишь детина по левую руку от него, глядя прямо в лицо недавнему пленнику, глумливо улыбался. И Никита подумал, что нисколько не ошибся, отсоветовав его на роль И.О. главаря. Он либо чересчур самонадеян, либо попросту кретин. То есть в любом случае губителен для собственной организованной преступной группы.
Демонстративно не обращая внимания на детину, Никита протянул обречённому на низложение Аникею Патрикеевичу серебряный рубль. Тот отгородился ладонями, как чёрт — от кадила.
— Нет нужды, ваш-пре-ство!
— Нет, так будет вскорости, — резонно заметило его самозваное "превосходительство". — Мало ли, например, кого лечить придётся, — с доктором расплатитесь.
— Да у нас, слава Богу, все здоровы.
— Ну, это — до поры...
И тут она моментально наступила, эта самая пора!
И тут же выяснилось, что Никита не зря годами отрабатывал обратный круговой удар ногой с резким разворотом корпуса, кикбоксерам известный под названием spinning back kick, а мастерам восточных единоборств — как уро-маваши-гери. Детина зажмуриться не успел, как раскрученная до свиста правая стопа есаула врезалась ему в челюсть. Раздался противный хруст, брызнула слизь, хором взвизгнули разбойники, а проклятый мерзавец пластом рухнул наземь. "Добавки" не потребовалось — нокауту позавидовал бы сам грандмастер Фёдор Емельяненко!
