Новатерра-2. Часть 1. Целитель

И вот месяца полтора назад — ну, может быть, чуть менее — джигита словно подменили: замкнулся, помрачнел, осунулся, сошёл с лица. Кажется, и Аллах бы на него, ну, поменялся молодой ингуш и поменялся! Скажем, влюбился. Или триппер подхватил. Подумаешь, проблема! Хотя для молодых да мнительных, причём кавказцев, даже 'гусарский насморк' — целая трагедия! Однако было одно Но..

Да не простое Но! ОгромНОе... При действовавшей в Новороссии системе комплектования казачьего войска по принципу 'вооруженного народа' каждый мужчина был бойцом, служилым казаком, и этот вот Рустам 'Шайтан' Шадиев, окончив параллельно с работой гимназию, исключением не стал. Вернее, стал. Стал не простым казаком, а разведчиком-пластуном, бойцом СпецНаз с настолько щекотливыми порой задачами, что даже сам полковник скрывал содеянное им не только от станичников, но и от самое себя, от памяти, от совести, от чести офицера. А куда денешься?! Когда соседи — сплошь и рядом волки, поневоле сам завоешь.... Гетман просил пристава Коробицына проверить Русика через оперативные возможности, да в суматохе спешных сборов забыл поинтересоваться результатом. Припомнил лишь сейчас, вторую кряду ночь недоумённо наблюдая, как парень рвётся вон из их компании. К чему бы это? Полюбил животных? А может, просто..?

А может, просто паранойя, а, полковник? Бред вашего абсолютизма, мания всеобщей подозрительности... Как не любил он мозголомных заморочек, малопонятных проявлений, 'мутных тем', ох, как же не любил! Особенно в минуты — часы, дни, месяцы и даже годы — кризисов. Серёга Богачёв употреблял и вовсе забубённый термин — 'головняк'. Навязчиво-несносный головняк. Тот, что курочит разум. Отравляет душу. Рождает недоверие ко всем вокруг. Прямой путь в клинику святой Марии Вифлеемской, она же психбольница, иначе говоря, бедлам. Путь к стойкому — необратимому? — расстройству психики. А то и явный признак такового...

Много веков назад жил и работал в Англии, а после — вынужденно — во французском Авиньоне и в Баварии, францисканский монах, доктор теологии Оксфордского университета, философ-еретик Уильям Оккам, отлучённый от церкви лично папой Иоанном XXII-м. Явно не просто так. Явно было за что. Наверняка присутствовали алкоголь, наркотики, оружие, сокрытие доходов, девочки с панели, должностные злоупотребления, не исключается и принадлежность к бандформированиям... Не наше дело! Нас в этой далеко не однозначной личности интересует только её гениальное творение — принцип 'экономии мышления', он же 'бритва Оккама': понятия, не сводимые к интуитивному знанию и не поддающиеся проверке опытным путём, должны быть удалены из науки, или, говоря словами самого учёного, число сущностей не следует преумножать без необходимости. Знаете, например, что такое 'универсалии'? И я не знаю. И никто не знает. И не должен знать! Во всяком случае, не должен лукаво оперировать надуманными понятиями при оценке реальных предметов и явлений. Наука Философия в чём-то похожа на Любовь — никто не знает, что Она такое, при этом каждый обожает ею заниматься... А Билл Оккам — он знал! Он понимал толк в этом деле. Билли Оккаму палец в рот засунешь — руку оттяпает, как крокодил, и не поморщится. Силён, бродяга! Был...

И пусть даже казачья проблематика отнюдь не превалировала у Оккама над многочисленными философскими вопросами (кто виноват? что делать? у кого занять?), что справедливо может показаться нам по меньшей мере странным, всё же его бесценный вклад в... Вот кстати, дорогой Читатель, вы не помните, о чём ведётся речь? Я что-то тоже... Да! О Рустаме Шадиеве и его странностях. Придерживаясь принципа Оккама, стоит ли думать в данном случае, что молодой ингушский хлопец попал в липкие путы ЦРУ или не уплатил налог с экспорта нефти из Чечни в Кувейт? Отсечём острой бритвой эти сущности, попахивающие явным бредом, и предположим — парень попросту влюбился. В Нинку. Хорошо бы так!..

Досадливо поморщившись и сплюнув прямо в райские кусты, гетман зарёкся думать более о Русике. Кощунственно — в раю, да о Шайтане! Сосредоточился на куда более приятном. Например, на Алёнке и Алине, которые с прибаутками учили Константина — петербуржца родом и помора в тридесятом поколении! — варить уху. Рядом, естественно, вертелся Павел Никоненко. 'Сибирская Язва' Нина Юрьевна, душевно выматерив кулинаров за медлительность, ползла на четырёх своих костях в небезуспешных поисках лекарственных растений. Не обнаружив в её тощей задни... хм, талии ничего сексуально привлекательного, гетман обратил внимание на Дока. Не в плане секс-эппила, не подумайте! Игорь Шаталин, старый его друг, больше того, однополчанин, затаясь в кустах опушки, отчаянно махал ему, подмаргивал и щёлкал средним пальцем по тройному подбородку. Гетман, посвистывая и оглядывая кроны, как будто на предмет наличия колибри, продрался метрах в десяти от доковского 'логова' сквозь заросли колючего терновника, проверил — их из лагеря не будет видно, и сел на свежую лесину-выворотень.

— Да, Николаич, конспиратор из тебя, как из Рязанца камергер высочайшего двора...

— Зато нарколог — хоть куда! Кто на что учился... Выпьем по маленькой, Старый?

Ого! Вот даже как, да, Доктор Николаевич?!..

Гетман насторожился. Причём насторожило его далеко не предложение Шаталина, каким бы противоестественным оно ни прозвучало для великоросса, больше того, казака. Насторожила кличка 'Старый'. Обычно друг звал его 'Санычем', дескать, привык за годы медицинской практики: Ароныч, Моисеич, Исаакович, Абрамыч. Петрович тоже. Правда, Эйдельштейн... 'Старым' же боевой товарищ называл его только в особых ситуациях. Например, поздним вечером одиннадцатого июля, двенадцать лет тому назад, в самый канун Чумы... А во-вторых, насторожило явное стремление уединиться с гетманом. Стало быть, предстоит серьёзный-пресерьёзный разговор. Гетман даже предполагал, о чём конкретно. И был уверен в своей правоте. Процентов где-нибудь на сто...

— Выпьем, говоришь? Предложение, подкупающее своей новизной!.. Кстати, для этого не обязательно здесь комаров кормить, пойдём в мою палатку, Алина и к тебе, и ко мне, и к медицинскому спирту, и к прочим манерным напиткам относится спокойно.

— Дурак ты, Старый, и романтизьму в тебе, как в этом бревне! Между прочим, ты заметил, что комаров здесь нет? Почему бы, а?

— Потому что здесь рай, — пожал плечами гетман. — Рай, а ты — 'по маленькой'!

— Ладно, раз уж рай, то выпьем по большой.

— Не святотатствуй, язычник хренов!

— Язычник — в смысле 'филолог', да? Спасибо, я польщён! И вообще, не фиг здесь, на пороге рая, рассиживаться, пойдём, я классное кафе присмотрел!

И они пошли. Не так чтоб очень далеко. Метрах в двухстах вверх по течению ручья взору немало удивлённого гетмана открылась ровная и чистая, как поле стадиона имени Арнольда Шварценеггера, прибрежная полянка. Да это ладно! Главное таилось в глубине её. В белесой, из ракушечника, строго вертикальной стенке неведомо откуда взявшегося здесь высокого обрыва полукружьем — как будто Бог готовил себе летнюю эстраду под концерты и лекторий — столь же неведомый, но явно первобытный архитектор воздвиг портальный свод на манер буквы 'п' из трёх огромных монолитных плит тёмно-бардового гранита. Жерло конструкции, затянутое беспросветным мраком, напоминало не столько крыльцо на пороге рая, сколько адовы врата.

— Нам туда, — подтолкнул гетмана Шаталин. — Иди, чего встал?!

— Док, — придержал его гетман, — это и есть твоё кафе?

— А то нет! Что тебя смущает?

— Да это же типичный дольмен! Мегалитическое сооружение наших далёких предков. Пращуры тысячами возводили их хрен знает для чего, то ли как жертвенники, то ли как усыпальницы, то ли как склады. Я слышал даже гипотезу о том, что эти самые пращуры, куда более близкие к Природе, чем мы, волосатыми задними местами чувствовали геоэнергетические точки планеты и строили там своего рода санатории, очищались в них, подпитывались земной силой. Дольменов очень много на Северном Кавказе, к ним в начале века развернулось массовое паломничество, мы с женой, когда в Геленджике отдыхали, тоже подпитались в одном... массандровским портвейном.

Правда, гетман не слышал, чтобы дольмены в России 'водились' севернее широты Тамани. И только ли ради супружеских измен, коррупции да пьянства, называемого почему-то 'шашлыком', съезжались прежде люди в эти райские места?.. Ей-богу, не простое место этот рай!

— Портвейном, говоришь? — потёр ладони Док. — Пошли, там уже всё готово!

— Где?!

— Да там, внутри! Этот, как ты говоришь, дольмен в натуре построили на манер кабака, сам увидишь...

Док осветил проём фонариком, и гетман нехотя шагнул туда. Вход продолжался длинной галереей из таких же гладко вытесанных плит. Если бы не ракушечник обрыва, спрессованный за многие тысячелетия в несокрушимый монолит, гетман готов был бы свой автомат поставить на пари против дубины, что холм над дольменом — вовсе не холм, а насыпной курган....

Пройдя по галерее метров пятьдесят, друзья вступили в сводчатый, с двумя рядами ровных цилиндрических колонн, просторный зал, настолько чистый, словно из него не так давно ушла старательная бабушка-уборщица. Гетману показалось в этом зале странным кое-что ещё, причём настолько странным, что...

— Что, Старый, скажешь? — не дал ему домыслить Док. — Чем не кафешка?!

И точно, в самом центре зала правильным треугольником были расставлены три каменные тумбы — настоящие сидения, отполированные сверху, будто мебельные плиты. Одна из них здешним официантом, думается, всё-таки не первобытным, была устлана марлевой салфеткой и заставлена 'изысканными яствами' — плоской флягой с медицинским спиртом, тремя складными кружками (одна — с водой) и жалким бутербродиком с позеленевшей колбасой, как показалось гетману, станичного ещё копчения.

— Присаживайся, Старый! — Док засуетился, разливая дьявольский напиток. — Уютное местечко, правда?

— До ужаса! Как ты не побоялся сам лезть в это капище?

— Да брось ты! Я под Итум-Кале два месяца на горе сидел с одним лишь отделением солдат, Аргунское ущелье сторожил, а тут-то... Разводить будешь? — покивал на спирт.

— Обойдусь, — вздохнул гетман.

— И то сказать... Давай, это, за нас!

— Давай за вас, давай за нас, и за десант, и за спецназ... Твои тосты всегда были чертовски содержательны. Ладно, давай, брат, за сказанное! Хух!

Крепчайший тёплый спирт ожёг ему гортань, он снова выдохнул, занюхал далеко не райское пойло чёрствым хлебом.

— Николаич, я, конечно, не врач, как некоторые, и не санинспектор, но твою колбаску всё же предлагаю пожертвовать обитавшему здесь богу. Боюсь, нежный гетманский желудок с нею не подружится.

— Стареешь, брат! — широкая простецкая физиономия Шаталина украсилась улыбкой с добрую плотину ГЭС. — Сейчас расскажу на эту тему анекдот из жизни, будешь смеяться. Как-то раз, на третьем курсе Курского мединститута, отправили нас на свёклу...

В зависимости от текущего количества принятого на грудь 'анекдот из жизни' занимал у генерального врача от десяти минут до двух часов. Сегодня к его словоблудию, к чему гетман лет уже пятнадцать как привык, примешивалось кое-что ещё — Док явно не решался завести наконец тот серьёзный разговор, ради которого они сюда пришли. Он дал другу 'продержаться в эфире' минут пять. Повторно причащаться огненной воды не было ни малейшего желания, ни, коль уж откровенно, физиологической возможности, однако же иным путем остановить разговорившегося Дока не сумел бы, вероятно, даже кляп.

— Николаич, соловья баснями не поят!

— Да-да, прости, Старый!

— Я подумаю... Одну каплю! Вынужден прервать твои воспоминания, и вот по какой уважительной причине: хочу после долгих лет молчания открыть тебе страшную тайну, связанную с одним околомедицинским оперативным вмешательством...

Бывалый врач напрягся.

— ...История донесла до избранных доподлинный факт из жизни великого Гиппократа...

Бывалый врач расслабился и улыбнулся.

— ...Как-то раз он наблюдал за действиями ученика, кастрировавшего кота. Пациент царапался и зверски визжал. И тогда мудрый Гиппократ сказал ученику...

— ...Не тяни кота за яйца! — расхохотался Док, но моментально стал серьёзным в большей степени, чем предстоящий диалог. — Я понял, брат, ещё раз извини... Скажи мне лучше вот что: тебя по ночам кошмары не мучат? Видения не преследуют? Может, голоса какие-то из Ниоткуда?

— Если честно, брат, то... — задумавшийся о своём, о девичьем, гетман чуть было ни брякнул, да, мол, разговариваю с Господом и пёсиком-хранителем, но вовремя опомнился. — Ты о чём?

— О х@е за плечом! — взорвался Док. — Крыша поехала?! Башню сорвало?! Куда ты, мать твою, старый дурак, намылился?! Какое, на фиг, лекарство?! Куда девчонок тянешь?! 'Нарзана' похлебать? На горы поглядеть? Не нагляделся в своё время?! Или..?

— Вот именно, дружище, 'или', — горестно вздохнул гетман. — Так нужно.

— Алина?

— Нет.

— Алёнка?

— Она, родная, — ещё горше вздохнул он, накапал себе спирта и выпил, даже не почувствовав бесчеловечной крепости напитка. — Короче говоря...

Короче говоря, поведал другу всё. Почти. Кроме Всевышнего и ангела-хранителя...

— Какого там Всевышнего! — махнул пергаментной рукой величественный седовласый старец. — Сынок! Дитя со слабым разумом, практически девственно чистым мозгом без крупицы Истинного Знания. Ну, ничего, поправим.... Только не напейся!

Услышав про 'напейся', ушастый ангел, распластавшийся на вытертой циновке у печи, мгновенно поднял плюшевую мордочку, ощерил розовую пасть и от души, с воем зевнул.

— Что, выспался, хм, ангел-хранитель?

— Спасибо, хи-хи, вашими молитвами! Слышь, этот, как он там сказал... Всевышний, молочком бы угостил!

— Не хочется в подпол спускаться, я уже не молод, спину ломит...

— Какие твои годы?!

— Семь с половиной, если грубо, тысяч лет. Да и то — Здесь, а не вообще... Отвара, вон, хлебни!

— Ой, надоели твои травы! Скормишь ему, когда заявится...

— Нет, не когда, а если вдруг заявится, — поправил старец.

— Да куда денется? Придёт! Раз уж сюда сумел добраться... Ты привёл?

— Зачем? Он сам прочувствовал, куда идти и где остановиться на ночлег. Они всё чувствуют. Они все чувствуют. И более других — Она...

— ...Она наверняка хоть что-нибудь, да чувствует, хотя пока молчит, даже виду не подаёт. Правда, настойчиво интересуется, куда и зачем мы в такой спешке собрались. Как думаешь..?

— Ой, блин, если бы ты знал, Саныч, как и что я сейчас думаю! — воскликнул, перебив его, Шаталин. — Я, блин..!

До этого момента, слушая рассказ друга, он не проронил слова, только качал мохнатой, как у льва, изрядно поседевшей уже тёмно-русой шевелюрой и теребил свой курский нос картошкой. А тут вдруг разошёлся, да таким громоподобным голосом, что содрогнулись потолок и стены дольмена.

— Тише, дурень, а то завалит нас в твоём кафе!

— Да тебя по любому 'завалить' бы стоило! Почему сразу не сказал?!

— Тебе? Я и сейчас уже жалею, учитывая твой язык до пояса. Ты же, братец мой, уж извини за прямоту, как залудишь стакан, начинаешь всем и каждому что-то по секрету рассказывать! Учти, если насчёт её болезни пойдут разговоры, она обязательно узнает и тогда... Тогда я тебя застрелю! Это не шутка, Док.