Венец Эпикоридов (1-14)

— Завтра отправишься в Тай-Тавон. Повезёшь князю Гаркагану моё письмо и знамя-лик императора. Гаркаган должен явиться в Румн на коронацию Джефриса и для присяги ему, но прежде пусть присягнет его знамени-лику.

Она замолчала. Молчал и Кальгерий. Палач сутулился слегка, выглядел уставшим. И не подумаешь, что перед ней — один из лучших воинов Румна.

— Если он не принесет присягу верности, он — изменник, — сказала Генриетта, так и не дождавшись ответных слов. — По закону Двенадцати Щитов, он должен умереть.

— Не думаю, что он вспомнит закон, — хмуро сказал Кальгерий.

— Мы не станем дожидаться, когда он сам кинется на меч. Ты должен убить изменника на месте.

— Должен, так убью, — хрипло сказал тайгетец ровным тоном.

Она испытала облегчение.

— Постарайся спастись сам, — сказала она любезно. — Я пожалую тебе поместье в пределах Румейского Кольца и ты займешь место подле моего сына. Джефрис — сын твоего повелителя, не забывай!

— У меня условие, — сказал Кальгерий. — Луктара отпусти со мной.

Вот это условие. Она едва не вспылила. И это после того, как она по-матерински обласкала тайгетца!

Но что она сделает без Кальгерия?

Справилась, преодолела злость. Сдавила тисками сердце, сказала:

— Луктар оскорбил меня на твоих глазах, но я не держу зла. Чего взять со старика.

Она обернулась к Арсе:

-Голуба, сбегай в Антониев бастион. Пусть отпустят старика. Э нет, погоди... Его же должен был допрашивать Калибнин. Этот не пощадит. Уже и в живых-то нет сердяги.

— Я видел его только что, — проговорил Кальгерий.

— Гая Калибнина?

-Луктара. Он вернулся в Драконью башню.

Генриетте кровь бросилась в голову. Из темницы выпустили пленника, которого она арестовала властью золотого империя... Изменники не только в далёком Тай-Тавоне, — измена здесь, в Зубчатом Замке!

— Кто? — рявкнула она. — Кто осмелился?

— Луктар сказал, что его освободил придворный колдун, — отозвался Кальгерий обыденным тоном, словно у него спросили, что он ел за завтраком.

Арса заверещала со стороны пола:

— Я так и знала! Я всегда говорила тебе! Этот Зевкирас пробрался в замок, чтобы бесплатно выведать твои секреты! Он погубит тебя, моя дор-р-рогая государыня! Хочу послушать, как его жир затрещит на костре!

— Собирайся в дорогу, Кальгерий, — сказала Генриетта. — Завтра в Тай-Тавон отправляешься. Дам сопровождение, полцентурии преторианцев.

Палач смотрел на нее, не мигая. Ожидал ответа на свою просьбу.

Она призадумалась. Предложение Кальгерия не столь уж плохо. В самом деле, старика Луктара не обязательно убивать. Чтобы он не очернил ее перед Джефрисом, его достаточно отослать куда-нибудь подальше. К примеру, в далекую Этрарию, к князю Гаркагану, как предлагал Кальгерий.

Старик любил дурачка Уриена и, верно, с честью послужит его сыну. Возможно, шею сломает на этом поприще, что было бы самым лучшим вариантом из всех.

— Луктар поедет с тобой в Тай-Тавон, — сказала Генриетта. — Я даже назначу его главным посланником. Как видишь, я совсем не держу на него зла. Довольно с тебя? Можешь идти. Или ещё какое-нибудь условие?

Кальгерий отсалютовал по-военному и вышел.

Она приказала карлице:

— За колдуном. Живо!

Арса пропищала:

— Может, попросить Кальгерия задержаться? Он же, по обязанности, палач...

Генриетта попыталась пихнуть ногой нахальную камеристку, но не попала, бывшая циркачка ловко увернулась. Хихикая, Арса помчалась исполнять приказ. На бегу сделала сальто.

Вот они, верные слуги. Всех бы одной веревкой связать и — в Эврот, под обрыв, где поглубже. Вот только кто тогда будет подсыпать отраву ее врагам?..

Она испытала потребность помолиться. Но уж не Бокате, — пусть Бокате молятся молоденькие девушки, нуждающиеся в укрывательстве, и тяжелые матроны, нуждающиеся в хозяйственном совете. Владей она зачатками колдовства, она помолилась бы Сабилле, кормилице тайных ветров. Будь она пьяницей, помолилась бы Бархусе. Арса молилась паучихе Арахне, уродливой богине-советчице, но Генриетта была слишком императрицей, чтобы молиться злокозненной Арахне.

Она отправилась в залу Эльдивы Несравненной. Там, в маленькой нише, стояла единственная в замке статуя Рении Владычицы. Селяне приносили дары этой древней богини начатками урожая и ягнятами, но Генриетта знала ещё кое-что. Гелинорцы, корень народа румейского, вместе с дарами земли приносили Рении головы вражеских полководцев, лучшие зёрна с кровавой жатвы.

"Рения Владычица, укрепи руку и сердце..." Она коснулась стоп медной маленькой статуи. Богиня держала в левой руке плод граната, в правой — острый серп.

Боката покровительствует домашнему очагу, она не поймёт ее. Рения покровительствует земле, эта поймёт.

— Тут твой колдун, Генриетта, — сказала басом Лоллия Мандрила.

Молочные Сестры, как всегда, следовали за ней неотлучно и общались без церемоний. Кажется, они до сей поры считали ее молоденькой девушкой, которую им поручили охранять.

Элжора Борса пробасила:

— Раздавить бы его змеюку.

Арсы не было. Неужели Зевкирас осмелился явиться к ней сам? Похоже на это.

Наглецы, совсем потеряли страх.

Когда колдун предстал перед ней, она строго проговорила:

— Ты освободил Луктара. Как ты посмел?

— Я просто предугадал волю вашего величества. Старик-то безобидный. — Он смотрел на нее честными глазами. — К тому же, я могу видеть будущее, это вашему величеству известно... Промедли я, и ваше величество выпустили бы на свободу скелет с кусочками мяса.

— С кусочками мяса, говоришь? (Он, что, издевается над ней?) Эх, если бы ты был нужен мне хоть на столечко меньше... — Она показала на кончик ногтя. — Убирайся! И чтобы сидел у себя в башне, пока не понадобишься!

Колдун не ушел, смотрел на нее осоловело. Неужели опять успел нализаться?

— Чего ещё?

Она бросила взгляд на Молочных Сестёр. Те сидели у дверей в своих огромных креслах, сами огромные как две копны. Глаза открыты, как будто бодрствовали. Она знала их повадки, прислушайся — услышишь храп.

Разбудить их, что ли, и велеть прогнать пьяницу колдуна пинками?

— Ваше величество, я исполню ваше поручение, — пробормотал колдун. — Я... я разрушу Черноорлый замок.

Она не поверила ушам. Зевкирас несколько часов назад уверял ее, что в состоянии только показывать в племени огненных мотыльков.

— Значит... это возможно?

-Я хорошенько всё обдумал, ваше величество. Кхе... Я смогу. Единственное условие. (Опять условие! Да они что, сговорились?!) Ваше величество должны передать мне драконий империй.

У нее на миг отнялся язык.

— Ты в своём уме, колдун?

— Только сила империя способна совершить такое колдовство, чтобы и огонь, и дым, и ошмётки во все стороны. Нужен золотой империй, иначе ничего не выйдет, — Зевкирас развёл руками.

Она всмотрелась в его припухшие глаза.

Что это, хитрость изменника? Он хочет выманить у нее империй, чтобы использовать для каких-то своих целей? Или он говорит искренне? Её позабавила собственная мысль. Боги, какая искренность у пьянчужки? Одно бахвальство, хвастовство.

— И не ожидайте, ваше величество, что я привезу вам империй обратно, — сказал Зевкирас. — Такое волшебство, чтобы замок напрочь уничтожить, выпьёт его без остатка.

— Ты должен не только замок уничтожить. Весь город, весь Тай-Тавон.

Колдун поклонился, соглашаясь. Кажется, за золотой империй он готов был пообещать стереть в порошок всю вселенную.

Генриетта ещё поспрашивала его, проверяла. Колдун отвечал уклончиво, он мало представлял себе, что именно сумеет сотворить. Но, главное, лжи она не почувствовала. И, как будто, он не очень был пьян.

Она отпустила его, не придя ни к какому решению. Начала думать. С дрожью вспоминала Гаркагана, хваталась за золотой империй на груди, думала о сыновьях. У нее — три сына, а будет три погребальных костра, три праха, если она не сохранит для них власть.

И опять, как ни думай, Генриетта мыслями возвращалась к бесценному кусочку золота, символу императорской власти, висевшему у нее на груди, знаку родства с божеством.

Всего у небесной колесницы было три золотых империя, представлявших собой маленькие фигурки драконов, — "разящий дракон", "летящий дракон" и "спящий дракон". У нее был "разящий дракон". Уриен, хотя и прогнал Джефриса от себя, послал ему в Иль "летящего дракона". Третий империй, "спящий дракон", хранился в сокровищнице, на седьмом ярусе Забральной башни.

В окнах занималась заря, когда она послала за Зевкирасом.

Не ответив на почтительное приветствие, она протянула зевающему колдуну "спящего дракона", взяла из сокровищницы. Сказала отрывисто:

— Выезжаете сегодня. За две недели вы должны добраться до Тай-Тавона.

— Ваше величество, всё будет исполнено. Не сомневайтесь, ваше величество, — браво сказал колдун. Вот только твёрдые, уверенные слова не шли к его оплывшей фигуре.

Генриетта протянула руку для целования, редкая честь. Он нагнулся, приник толстыми губами.

Что такое? Что-то высунулось из рукава колдуна.

Змея.

Его золотистая змея.

Змеиный раздвоенный язычок, трепеща, нежно коснулся ее тонкой бледной кожи, подражая поцелую Зевкираса.

Колдуну захотелось, чтобы она закричала?

Холодея, она сдержала крик. Подумала, натянуто улыбнувшись, — ее руку целовали змеи и скорпионы ядовитее, чем эта змейка придворного чародея.

По счастью, змея недолго испытывала ее нервы.

У дверей она остановила колдуна.

— Ты точно знаешь... ты уверен, что у тебя получится? Если Гаркаган откажется присягнуть... У тебя было видение? Ты видел, как уничтожаешь его, как рушится его замок?

— Если Гаркаган не присягнёт, я убью его и разрушу Черноорлый замок, — сказал серьезно колдун, ещё раз поклонился и вышел.

Он так и не сказал, было ли ему видение. Но Генриетта внушила себе: было, было.

Она вспомнила, как принимала его на службу. Когда Аверс Авригат сгорел со своим проклятым дворцом, она решила подыскать нового колдуна. Как обычно, во все стороны были посланы глашатаи: любой колдун мог явиться на испытание в Зубчатый Замок.

Поскольку Уриен пьянствовал беспробудно, Генриетта сама принимала кандидатов.

Иные с порога кидались исполнять всевозможные фокусы. Генриетта смотрела немного, а потом останавливала соискателя и просила угадать ее судьбу. Это была распространенная просьба, поэтому мало кто смущался.

Одни чудодеи брали ее за руку и всматривались в линии ладони. Другие заставляли смотреть в пламя очага и бубнили, будто что-то видели там. Третьи извлекали хрустальный шарик и крутили у нее перед глазами, а один вытащил целую гроздь.

И что же напророчили колдуны?

Кто-то увидел ее во главе пиршественного стола, с улыбкой радости на лице (и это после Медвейского позора!). Другой волшебник увидел, как она плывёт в носилках по ликующему людскому морю. Очень же чернь любила ее... Говорили и о любви, которая непременно сбудется, и прочую чепуху, всего не упомнишь.

Когда дошла очередь до Зевкираса, он сказал: "Мне было видение в пламени. Я видел вас, государыня, вы были очень бледная. Это не усталость". Она догадалась, — он видел ее мертвой. Спросила: "А ты видел, как я умерла?"

Улыбаясь спокойной улыбкой, Клун Зевкирас сказал: "Вы умрете императрицей, госпожа: я видел на вас одеяние повелителей румеев".

На следующий день она объявила Клуна Зевкираса своим придворным колдуном. А ещё спустя неделю опухший, мало соображающий Уриен принял присягу у нового царедворца.

Вспоминая об этом, Генриетта порывисто вздохнула. Даже сейчас у нее на душе немного развиднелось. Какие бы козни ни строили враги, что бы ни сталось, она умрет не горькой изгнанницей, не рабыней, не наложницей победителя, не пленницей в душной темнице.

Она умрёт властительницей Румна.

глава четырнадцатая

КРАЙЗ

На вечерней заре из Бристоля в сторону Анигиры выехало два десятка повозок. На одной сидел Крайз, довольный, что познакомился с дядькой Лушем. Селянин был флегматичен, рассудителен, с пустыми расспросами не приставал. Единственное, попросил присматривать за супружницей, чтобы не скатилась с повозки. Перед отбытием тётка Фанния буянила, беспутничала, но как только повозка тронулась с места, утихомирилась и сладко захрапела.

Впереди ехал большой фургон, на котором в Бристоль возили кур и индюшек. Позади два пожилых селянина вели ослов с пустыми корзинами, притороченными к сёдлам. Далее, впереди и позади, пылили пустые повозки. Хорошо расторговались в Бристоле, хвала Ружу Добытчику! Кто-то затевал песню, кто-то дремал, щурясь осоловело, отягощенный чечевичной похлёбкой и выпивкой.

Дядька Луш, чтобы время скоротать, начал расспрашивать Крайза, кто он да откуда. Глубоко в душу не лез, спрашивал с ленцой, позёвывая. Крайз отвечал, что был послан родителями в Анигиру, попытать счастья при дворе князя-правителя. По дороге его ограбили, отняли коня и деньги, и рекомендательное письмо. Осталась одна монетка, зашитая на крайний случай. Поскольку мелкое серебро позвякивало в сумке Крайза, он пояснил, что схороненный "колесничий" разменял на горсть сестерций.

— Охо-хо! — вздыхал дядька Луш, сочувствуя и сморкаясь. — И что за скотину ты на пригоршню сестерций купишь? Продаст кузнец какого-нибудь хромого коня, который околеет у первого мильного камня. Лучше осла купи. На осле дотрусишь, как-нибудь, до своей Анигиры...

Было безветренно и сухо. Низко стлались сизо-серые облака. Под деревьями и в ложбинах загустела тень.

На ночлег остановились у обочины. Запалили костры. Крайз посмотрел, — огней с десяток, а то и более. Стали подкрепляться, чем Руж послал.

У Крайза была утка с обугленными крыльями. У дядьки Луша, — копчёный налим, варёная чечевица, луковица и соль. А ещё дядька Луш достал мех с вином, "спаси владычица", — и приложился пару раз. Покосился на супружницу. Баба спала беспробудно.

Хлеба у Крайза не было. Он вслух пожалел об этом, а тут ему пару ячменных лепёшек протягивают. Крайз поднял глаза, — немногим постарше его, светлые кудрявые волосы, лицо вытянутое, лошадиное. Особенно примечательно, что у незнакомого парня ноздри бугрились шрамами. Крайз кое-что слышал о таких отметинах. Видно, в руках у палача побывал сердяга.

Парень назвался Мелоном. Оказалось, он из Лиственок, деревенька в полумиле от Черноводницы будет. Так-то поначалу Крайз не собирался с ним хлеб-соль вести, но, оказалось, Мелон знал окрестные места как свои пять пальцев, и ему ничего не стоило Крайза до самого Гларинаса проводить.

Дядька Луш задремал у костра, а Мелон всё болтал. Новый знакомец долго рассказывал про свою невесту, что свадьба скоро, а то вытащил из сумки птичку-свистелку и стал свистеть. Мелон сказал, что эти свистелки сам вырезает и на рынке продает. Тем и живут они с мамкой. Вот и сейчас, все свистелки распродал, а эта, самая звонкая, — не продажная, она с детский лет при нём, не его работы, а отца, об отце память.