Остров Луга

— Ну, прости, не рассчитал, — смущенно проворчал Кручина, сияя, как жених после загса, но Ярослав уже перекочевал в объятия Абдарата.

— Одного жалко, — смеялся Сингх. — Перстня мне теперь вовек не видать!

— Кто знает... — хмуро промолвил Олекса. — Это лишь присказка. Испытание ты прошел, хвалю, только само дело, пожалуй, потяжельше окажется.

— Да что ты каркаешь, Олекса! — возмутился Степан. — Ты что — слепой?! Погляди на него! В жисть не поверю, чтоб Ярослав против Медведя не сдюжил!

Ярослав осторожно передернул плечами, изрядно помятыми бугаем Кручиной. Нет, еще одного медведя он точно не переживет. Его взгляд упал на лицо старшего волхва. Вот от кого, наверное, медведи стаями улепетывали!

— Скажите, Олекса, — спросил он, не скрывая интереса. — А вы вправду — тот самый Алеша Попович?

— Ежели подразумеваешь, служил ли я князю Владимиру, то да — тот самый. На татар, правда, не хаживал, но печенегам спуску не давал. Пойдемте в горницу, гости дорогие.

Шел он не торопясь, медленно передвигая ноги, но на каждый его шаг Ярославу приходилось делать по два, так что поспешать нужно было изрядно.

— А как насчет Ильи и Добрыни? — не отставал Ярослав.

— Знавал, откликнулся Олекса. — Добрыню, правда, в деле не видел — ему за семьдесят было, когда я в дружину пришел, а Илью помню: страшный кметь был. На Купалу в борцовских состязаниях первую награду ему без боя отдавали. Нашелся как-то придурок, что вызов ему бросил, — он усмехнулся. — Жалел потом, да поздно: так и ходил, скособочась, до смерти. В вашем мире Мстислава Владимировича помнят ли?

— Иже зареза Редедю пред полки касожския? — блеснул познаниями Ярослав. — Помнят.

— Илья его бороться учил, — сказал Олекса. — Шустрый был княжич. Шустрее всех. А кто такой тот Редедя?

— Князь Касожский, — подал голос Кручина, — я тебе рассказывал. Тот Мстислава на поединок позвал, а наш его ка-а-ак шкваркнет оземь, а после ножичком и порешил.

— Ножиком-то всякий сможет, — неодобрительно покачал космами старший волхв. Эва! Я еще понимаю головешку набок свернуть, либо в землю вбить по самую шею... а ножиком-то и дурак пырнет за милую душу! Хотя, конечно, ежели больно здоров...

— Здоровее некуда, — заверил Кручина обидчиво. — Он на то и надеялся. Эх, жалко, меня там не было!

Борода Олексы дрогнула в язвительной усмешке:

— Что ж ты такой храбрый с Ермаком не пошел-то? Подвигов посовершал бы, людей поглядел...

— А тебе лишь бы здоречить! — огрызнулся Степан. — Подвигов за мной и так немало значится. С тем же Ермаком кто Подоцк брал? Я. Кто с Михайлой Черкашениным Псков отстоял от тьмы супостатов? Опять же я — Степан Кручина! Кто свою ватагу на местных ногаев повел? Скажешь, на добычу польстился? Так нет: каков с ногаев барыш! Одни слезы! За род наш головы положили не хужей Ермака, не хужей Черкашени! Было, где коню погулять! Было, где молодцу распотешиться!

Голова кружилась от услышанного. По всему выходило, что младшему из волхвов уже четыреста, а старшему — тысяча. М-да!

Коридор, ощутимо спускавшийся вниз, привел их к естественной полости, украшенной маленьким озерком. Ключ, питающий озерцо, выбивался из стены на высоте чуть более двух метров и стекал вниз в два каскада. Журчание воды, резонируемое пустотой грота, звучало несколько необычной, щекочущей, но стройной мелодией. Зеленоватое свечение здесь усиливалось и разнообразилось розоватыми всполохами. Воздух, несмотря на присутствие водоема, был сух и озоново свеж.

— Красиво тут у вас, — сказал Ярослав с нескрываемым восхищением. Неплохо устроились! Только тревожно как-то...

Олекса провел их бережком к дальней стене, где виднелся очередной туннель. Внутри он разделялся надвое, а справа располагался вход в большую комнату.

— Наши хоромы, — сказал Олекса. Милости прошу.

Комната действительно была большая, примерно восемь на пять. В передней половине стоял массивный дубовый стол, украшенный затейливой резьбой, и четыре дубовых же кресла с высокими спинками. На столе стояли четыре больших хрустальных кубка грубой работы и узкогорлый восточный кувшин ведерной емкости. А еще там был огромный кристалл алмаза чистейшей воды, установленный в чем-то вроде серебряного тагана на четырех ножках. Рядом с кристаллом лежала резная деревянная палочка длиной около двух пядей и толщиной в большой палец Ярослава.

В дальней половине у боковых стен виднелись высеченные прямо из них два каменных ложа с изголовьями, застеленные стопками бараньих шкур. Над ними на вбитых крючьях было развешано всевозможное оружие грубой выделки. Дальняя стена была отполирована до зеркального блеска.

— Садитесь, пригласил Олекса, кивком указывая на стулья. — Степан, наливай.

— Это вино из подвалов Нина, — с гордостью сообщил Кручина, наполняя кубки прозрачно-лиловой жидкостью.

— Было подарено царю Партатаю в связи с его женитьбой на дочери Ассархаддона. Одну из бочек достойный вождь подарил нашим предшественникам. Пусть земля ему будет пухом, и да минует его курган лопата археологов!

Вкус у вина был очень необычен и восхитителен в высшей степени.

— До дна! До дна! — запротестовал Кручина, видя, что гости, не привычные к большим емкостям, намереваются поставить ополовиненные кубки. — Неужели вы хотите, чтоб покой нашего благодетеля был нарушен продазами-учёными?!

— Что за жизнь! — проворчал Ярослав. — То дерусь, то надираюсь. А как у нас насчет закуски?

— Зачем тебе закуска? — улыбнулся Олекса. Когда он улыбался, сквозь маску великого волхва ясно проступали черты жизнелюбивого гридня. — Трех кубков из нашего озера вполне достаточно. Мой товарищ, правда, четыре выпивает, но он всегда был обжорой.

— Вечно ты меня перед гостями срамишь! — вздохнул Кручина. — Не четыре, а три с половиной. Вино я напополам развел, так что еще по парочке чарок можно запросто опрокинуть.

Ярослав прислушался к своим ощущениям. Привычного опьянения не наблюдалось, хотя резко повысилось настроение. И даже угроза, витавшая под сводами пещеры, казалась уже не столь беспокоящей. Сингх, откинувшись на спинку кресла, с улыбкой внимал препирательствам волхвов.

— Нашел пьяницу! — горячился Кручина. — Подумаешь, за четыреста лет вторую бочку раскупорил!

— Третью.

— Вторую, Олекса! Эту и фалернское Кия. А медовуху гедонов до меня почали.

— Почали, — согласился Попович. — А кто выдул?

— Простите, что вмешиваюсь, воевода, — встрял в разговор Ярослав. — Но мы, ваши гости, оба интересуемся историей Руси. Не будет ли нахальством с нашей стороны услышать от вас несколько ответов на занимающие нас вопросы?

— Ну, валяй, спрашивай! — разрешил Олекса, придвигая к себе заново наполненный кубок.

— Говорят, что ваш батюшка Анастас помог князю Владимиру...

— Святославичу, — добавил, насупясь, Олекса.

— ... овладеть Херсоном Таврическим.

— Тятенька мой человеком был корысто— и славолюбивым, — начал Алеша Попович. — Этакий габровец из серии анекдотов, тем более, что где-то под Габрово и родился на свет. Но Солнышку Красному Корсуня он не сдавал. Был в Корсуне норвежский кметь Жедьберн, тот да, поспособствовал. Ха! Князь наш, упокой Господи его душу, тому Жедьберну отсыпал изрядную ношу цареградских монет и отпустил на родину. А вдогонку послал отроков из новой дружины. Жедьберна они в Днепре утопили, а милостыню Володимера Святославича обратили в коней и доспехи. И поделом — не воруй. То есть — не изменничай! Да что там какой-то варяг-бродяга. Самого Блуда со всей дружиной его, что Ярополка Володимеру предали, сослали, как князюшко наш светлый в крепость вошел, в силу то есть, на верную погибель. И поделом! Предавший единожды, предаст вдругорядь. Мудр был Владимир Святославич! — Он сделал гигантский глоток из кубка и продолжил: — Что касается родителя моего, то, будучи булгарского роду, а они там сплошь чародеи да чернокнижники, он князю нашему глазную хворобу снял. Тем и снискал милость великую: был взят настоятелем Десятиной церкви в Киев-граде, а по смерти Добрыни приглядывал за казной.

— И смылся с ней к ляхам! — укорил Кручина. Неча молвить — честной породы ты, Олекса Попович!

— Тебе бы в ревтрибунале заседать, Степка! усмехнулся Олекса. — Экий ты, право, идейно выдержанный! Вот даже Осип, гурджин, ведал, что сын за отца не в ответе! Дозволишь ли продолжить? Матушка моя из вятичских будет. Ее да еще десяток знатных девиц, как заложниц, в Киев из Арты приволокли. На них потом многие другие мужи переженились. Тятьяка мой, к примеру, воевода Путята, еще некоторые. Моя жинка Забава — кстати, Путятина дочка. Я статью в матушку удался, тятька хоть и не жидок был, но перед маманей — не крупней петуха.

Ведуны с удовольствием следили за тем, как оживал древний богатырь, как разливался румянец по пергаментным морщинистым щекам, как внутренней мощью наливались его тусклые очи. Вот теперь он действительно становился похож на былинного удальца, пусть постаревшего, но не утратившего былого задора.

— А правда, что Владимир Святославич считался сыном рабыни? — подбросил Ярослав новый вопрос.

— Ну-у, это с какой стороны посмотреть! — протянул Олекса, разводя руки. Формально да. Но, в таком случае, Добрыня тоже раб. На самом же деле ни Добрыня, ни Малуша в холопьях не хаживали. Взятые в Коростене на копье, они воспитывались при альгином дворе сообразно своему высокому положению. Когда Добрыня в крепь вошел, взамен Древлянской земли получил наместничество в Любече. А чтоб не вздумал, подобно батюшке своему, права качать да бузу затевать, Малушу в Киеве задержали. Она ведь, по сути, соправительницей свекрови своей считалась. Одно слово — ключница! У Святослава Хороброго пять жен было. Кто из вас их по именам сочтет?

— Ну, это не аргумент! — сказал Абдарат. — Победил бы Ярополк, про Малушу тоже б не вспомнили.

— Когда Вододимер из Новагорода сбег, князь Корживой за него свою дочку выдал. За холопьего сына? Не смеши меня, инд!

— Тогда почему Киев Ярополку достался? А Владимиру — Новгород?

— А я те про что толкую?! Столица — старшему, а наследное владение — любимому. Игорь и Святослав — в первую руку новгородцы. Али не знаете? Богатейшая земля: зверь непуганый, мед, лен, лес. И ворога поблизости не видать.

— Даже викингов? — спросил Ярослав.

Олекса вкусно и раскатисто захохотал. Смеялся он долго, всхлипывая и утирая ладонью выступающие слезы.

— Ну, потешил ты меня, отрок! — поведя головой, ответил он, успокоившись. — Придумал же, викинги! Что они такое, все эти свеи да урмане? Яс — да, лях там, косог, угр — то вороги. А эти набегут пятью десятками, деревню сцапают, коли удастся, и — ходу! Помню, Волчий Хвост рассказывал, десятский тестюшки моего Путяты. Отправили его с гриднями к вожакам берег Ятвяжского моря пасти: жаловались местные, что от добытчиков житья не стало. Ну, приехали, устроились в какой-то деревне, ждут. Долго ли, нет ли, пожаловали как-то под вечер две ладьи с тремя десятками гребцов. Выскочили на берег. В доспехах, в шеломах... Парни — за клинки, но Волчий Хвост велел поближе подпустить, а то гоняйся за ними потом! Вот когда до ближней избы уже было рукой подать, вышел десяток навстречу да рыбаков с дюжину. Княжьих-то гридней за версту видать: рубашки кольчатые, шеломы булатные, щиты червленые. Ну, того, что впереди бег, старейшина местный веслом оглушил, остальные встали, как вкопанные. "Почто, — говорят, — деретесь-то? Мы, — говорят, — купцы заморские. С товаром приехали. Железо, там, янтарь привезли... А бежали, чтоб, значит, жители, разбойниками пуганные, удрать не успели!" Смехота! Ну содрали с них наряд воинский, раздели до подштанников, поклажу, снедь выгребли, паруса поснимали... Сети только оставили, чтоб с Гододухи не перемерли. Да и отпустили восвояси. Девки с мальцами впослед яйцами чаечными "гостей" забросали. Чтоб, значит, краснее гляделись! До самых морозов на берегу потом наши сидели, да так и не дождались.

— Ага! — сказал Ярослав. — А тем временем другие деревни до ниточки обобрали.

— Экий ты все же потема, Яра! — вздохнул Попович. — И как только сподобился испытание превозмочь, ума не приложу! У Путяты сотня княжьих гридней под рукой да полсотни своих. Как полагаешь, где они в то же время обретались? А ладожская сторожа? А водская дружина? За полгода — две схватки, только пять раненых. В Киев вернулись с четырьмяста пудами крин, семь мешков янтаря приволокли. Неделю вся гридня гудела с утра до утра. А ты говоришь — ворог!

Правда, слышал я от Добрыни, что хотела Малуша Володимера в Киеве оставить, только все полянские воеводы на дыбки встали и Претич, и Стенокол, и Свенельг. Мало того, что сын древлянского малха в Любече правит, а дочка в княжьих киевских хоромах, так еще и внука его над полянами возвеличить? Дудки! То же самое и с Древлянской землей. Ежели Володимера в Искоростене посадить, Ярополку Киева не удержать дураку ясно. Застарелая вражда с древлянами заставляла полян чуждаться сына Малушина. Но совсем другое направление приняли их думы, когда Ярополк убил брата — Альга.

— Олега? — переспросил Ярослав.

— Ну, можно и так. Альг, Ольг — какая разница? Бабка его еще и Бельком звала. У него волосы бабкины были — как снег. По-словенски — Белёк, по-русски — Альг, полянский выговор — Ольг, Олег. Как хошь, так и зови; ему уж все едино. Он Свенельгова Люба казнил за потраву охотничьих угодий.

— Сына Свенельда? — уточнил Ярослав.

Олекса вздохнул, возвел очи горе.

— Свенельга, сказал с нажимом. — Вольха — пестун князя Игоря — под Цареградом у греков мальчонку отбил. Говорил тот мальчонка едино — что имя свое Свет. Второе, что выучил "Свен Эльга" вольхов Свен, значит. Так и прозвали. Это уж после Мистиша — младшенький его — папашу в знатные свои перекрестил. Дескать, еще дед его Вольхе служил с дружиной своею. К Игорю много бродячих вояк со всех сторон на службу сходилось, Свенельг ими и начальствовал. Не всеми, вестимо. Мудр командовал степняками: ясами, косогами, хазарами, уграми, булгарами. У самого Игоря дружина была русская, чудская, да словенская от всех племен, греки. А Свенельг немцами заведовал. Они с Блудом Ярополка на Альга и науськали... Да... Тут уж киевляне крепко призадумались! И когда Владимир наш Святославич под городом с новгородцами, любечанами и варяжским сбродом показался, многие бояре, многие витязи к нему потянулись. Разговоры пошли — дескать, довольно полянам с древлянами враждовать, примириться на Володимере — и точка!

Дальнейшее всякому ведомо. Приняли Владимира Святославича как единственного сына славного князя, но Блуду, хоть и дарил его, и милостивил прилюдно, Владимир братьевой погибели не простил. Да... Мудр был Володимер. Когда надо, осторожен, яко вепрь, хитер, яко змий, когда надо, отважен, как барс. И справедлив! Батюшку моего хоть и привечал всячески, но мне поблажек не было. Все ступени прошел, ни одной не минул.

— Расскажите подробнее, — попросил Ярослав.

— В последние годы много хулы на русских витязей пало. Всяк тщится дружины наши на собственный худой аршин прикинуть. Чем сам поганей, тем нас крепче срамит. Так уж повелось, что старую шубу на новое плечо примерять без пользы. Редко впору. Возьми хоть меня. Что мне — податься некуда было, окромя как в гридни? С моей-то статью хоть в тиуны, хоть в вирники, хоть в кравчие! И сыт, и пьян и кажет день в новой рубахе! — Олекса, разгорячась, хлопнул по столешнице пудовой ладонью, будто наковальню бросил. Только русский витязь, на то и витязь, что дармовой кус в глотку не лезет. Да, ели сладко, пили крепко, но в дружину не за тем шли. Увидишь кого в новом корзне, можешь и не спрашивать — и так ясно: либо кровь пролил, либо голову в самое пекло сунул.