Спасатель. Книга вторая. Великий княжич

— Видимо придется и мне вмешаться, — пробормотал Феодор себе под нос. — А то что-то давненько у меня новых шрамов не появлялось.

Но старому игемону на сей раз не пришлось пустить в дело свою булаву. Десятник псилов скомандовал атаку, и греки разом накинулись на франка. Кого-то Бела успел достать мечом, но его одновременно тыкали копьями с двух сторон, а какой-то низкорослый крестьянин, схватив барона за руку, упал на колени и перебросил противника через спину. Этот прием, именуемый "кочерга", был единственным, который ополченец успел выучить. Но и его хватило, чтобы повергнуть ниц грозного воина. А подняться Сент-Омеру уже не дали.

Снова произошла небольшая заминка у тела павшего рыцаря, и вновь Феодор понукал своих недисциплинированных подчиненных двигаться дальше. Но фессалийцы и не собирались отлынивать. Необремененные латами и щитами, псилы быстро похлюпали вперед и накинулись всей ватажкой на очередного рыцаря. Та же картина наблюдалась и слева, и справа по всему полю. Всадники, едущие вразнобой, по одному попадали под залп дротиков. Противопоставить такой тактике франкам было нечего, их стрелки сейчас находились далеко. Впрочем, время от времени до фессалийцев все же долетали стрелы вифинских лучников, и уже не один из псилов был ранен "дружеским огнем". Этот термин, пущенный в обиход воеводой Гавриилом, уже стал распространенным, и во время планирования операции греки его частенько использовали, хотя и не совсем понимали, причем тут огонь.

Вифинцы, методично наступавшие с левого фланга, действовали более организованно, чем ополченцы. Десятники выбирали мишень, лучники спокойно прицеливались, и шагов с тридцати или сорока одновременно пускали стрелы. С такого расстояния, а тем более, по столь большой цели, как лошадь, стоящая в профиль, опытным лучникам промахнуться было невозможно. Обычно после одного залпа конь если не падал, то начинал биться так, что седок не мог с ним сладить. Самих рыцарей били вблизи, с дистанции десятка шагов, когда можно наверняка поразить любое место на выбор. И тогда даже щит не мог помочь франку спастись от тучи стрел, а уязвленного и обездвиженного латинянина после добивали топориками.

Вот так, спокойно, будто собирая урожай в поле, вифинийцы шли вперед, зачищая территорию от неприятеля. Следом за лучниками шагали ополченцы, подбирающие стрелы. Наконечники не крепились к древку намертво, а держались лишь на кусочке воске, и потому стрелы легко извлекались из лошадиных туш. На древки тут же насаживались новые наконечники, и стрелы снова были пригодны к бою. Впрочем, боеприпасов и без того хватало с избытком. Вифинийцы привезли с собой немало коробов со стрелами, а дукс Никифор к тому же до дна выгреб запасы всех гарнизонов области.

Постепенно оставшиеся в живых франки начали понимать, что атака захлебнулась. Прямо по фронту на них лезли толпы дротикометателей, справа надвигались лучники. Противник далеко превосходил их численностью, лошади увязли, а взять на себя командование было некому. Герцог и сам погиб, и истаял почти всю франкскую знать.

Гибель начала казаться франкам почти неминуемой, и всадники заметались во все стороны, не зная, куда стоит податься. Некоторые даже предпочли повернуть коней вспять, а многие конные сержанты из православных греков даже решили перейти на сторону единоверцев. У франков их все равно не ждало ничего хорошего. После нашествия латинян некоторым знатным грекам оставили часть поместий в обмен на обязательство военной службы. Но без перехода в папскую схизму греки не могли сделаться рыцарями и не надеялись получить выгодные должности. Таких ренегатов, воздевших руки и клянущихся в верности истиной церкви, византийцы не убивали и, разоружив, уводили в тыл.

Единственным спасением афинской конницы теперь могла стать только пехота, и она действительно шла на выручку. Правда, не так быстро, как хотелось. Ломардец Антонио, возглавлявший пешую часть войска, действовал осторожно. Да, его пехотинцы нареканий не вызывали. Оборужены они все неплохо, многие имели за плечами пару-тройку военных кампаний, и среди наемников не было ни одного грека. Но прежде, чем бросаться в сечу, следовало сперва вызнать, что там вообще происходит. Фессалийцы поначалу казались слабым противником, но, как говориться, наружность бывает обманчива. А то вот герцог Гильом, не дождавшись разведки, ринулся в атаку очертя голову, а теперь франкскую конницу теснят с двух сторон.

Исходя из таких соображений, Антонио вел свои восемь сотен спокойным шагом, чтобы не расстроить ряды. А ну, как сейчас выскочит половецкая конница или козельская дружина, а строй в беспорядке. И куда идти, тоже еще не ясно. Ломбардец ждал возвращения своих дозорных, чтобы понять, стоит ли лезть на гору, или же лучше пойти вслед за конницей. Его намерению действовать обдуманно, а не наобум, не помешал даже визит Каринтаны. Юная баронесса далле Карчери, вообразившая себя древней амазонкой и даже облачившаяся в короткую, до пояса, кольчугу, примчалась к командиру пехоты и с негодованием потребовала от презренного мужлана немедля идти на выручку благородным рыцарям.

Антонио оскорбление проглотил, хотя ему и было обидно, что гражданина вольного города обозвали мужиком, и спокойно заявил, что бессмысленная гибель пехотинцев никакой пользы никому не принесет. Каринтина в ответ разразилась столь гневной тирадой, совершенно неподходящей благовоспитанной девице, что самая вульгарная торговка рыбой покраснела бы, услышав выражения и идиомы, употребленные баронессой. Благородная Далле Карчери упомянула и всех предков Антонио едва ли не до самого Адама, и его предполагаемых потомков, которые, несомненно, не являются таковыми. Не забыла Каринтина и разъяснить, что сделают с подлым предателем, и весьма живописно расписали муки и казни, которым его подвергнут.

Антонио же, ничуть не смущенный гневом островной баронессы, спокойно стоял на своем. Стоял в самом буквальном смысле, потому что пока Каринтина излагала свою точку зрение на ведение боевых действий, войско терпеливо ждало. В конце концов баронесса, у которой гнев застилал разум, все же поняла, что ее увещевания возымели совершенно обратный эффект и, в ярости пришпорив коня, сама устремилась к полю битвы. Слуги еле успели ее поймать и едва ли не силой повезли назад.

Но Антонио не успел даже облегченно вздохнуть, как увидел, что из греческого лагеря полноводной рекой хлынула волна всадников. Сотня, и другая, и еще... Навскидку, фессалийцы выставили не меньше двухсот пятидесяти комонных, а гадать о намерениях греческой конницы долго не пришлось. Она вся, кроме козельской дружины, по-прежнему стоявшей на месте, ринулась к подножию горы, к дороге, по которой недавно проскакал эвбейский отряд, а после устремилась на франкскую пехоту.

Впрочем, появление "дезертировавших" аристократов, вдруг сильно увеличившихся в числе, кое-чем латинянам помогло. Водоницкий маркграф Убертино Паллавичини, которому достался самый топкий, ближайший к реке участок поля, до сих пор честно пытался пробиться вперед. Его конница оставалась единственным сплоченным франкским отрядом на всем поле боя, и при умелом управлении могла доставить противнику немало хлопот. Псилы до водоницких рыцарей еще не добрались, да и, честно говоря, не очень-то и стремились, предпочитая отлавливать одиночных всадников.

Пока баталия маркграфа оставалась в целости, он считал своим долгом довести ее до врага но, заметив возвращение беглой греческой конницы, Убертино понял, что планы пора менять. Осталось только придумать новый план. Поворачивать назад смысла не было. Там ждала непролазная грязь, истоптанная копытами коней до состояния настоящей трясины. А вот форсировать неширокую речушку и выбраться на западный берег стоит попробовать. Воды в этом ручье едва по колено, а дно вряд ли более топкое, чем это проклятое поле.

Маркграф схватил рог, висящий у седла, и самолично протрубил, призывая водоницких рыцарей к вниманию, а после решительно повернул коня к реке. Следом развернулась и вся баталия, а за ней устремились и многие афинские рыцари.

Греческие стратиги, флегматично созерцавшие битву с высоты седел, ничуть не удивились подобному маневру латинян.

— Наконец-то додумались, — ехидно прокомментировал действия своих оппонентов Мануил Дука Комнин. — Вот сейчас маркграф переберется через речку, соберет свои полсотни всадников, и столько же людей Гильома, а потом они отступят и вскоре объединятся с пехотной баталией. И вот тогда нам придется туго. Можно сказать, дела у нас сейчас на острие бритвы.

Деспот, забывший о всех своих недугах — подагре, грудной жабе, и прочих болячках, и даже вроде помолодевший лет на двадцать, улыбался во весь рот, глядя в обзорную трубу, как франки загоняли коней в реку. Ноги у несчастных животных разъезжались, но всадники безжалостно понукали их, вынуждая идти по топкому дну. Некоторые рыцари, впрочем, спешивались и пытались вести лошадей в поводу.

— Н-да, невелика речка, а сразу не перейдешь, — заливисто рассмеялся Мануил, которого изрядно развеселили потуги франков одолеть водную, а вернее, грязевую преграду.

Дукс Никифор чуть поджал губы, решив, что ставший вдруг словоохотливым правитель Фессалии намекает на недавний случай, когда дукс самолично проверял проходимость речки и вместе с конем плюхнулся в воду. К счастью, лошадь тогда сразу вскочила, но Никифор вывихнул руку, ушибленную седлом, и еще измазался в грязи, как черт.

Однако Мануил вовсе не собирался злить своего соратника и обращался с ним уважительно, ни на миг не забывая, кто тут на самом деле командует войском.

— Как считаешь, дукс, — как бы невзначай, дабы не уронить авторитет никейского полководца, предложил деспот, — не пора ли отправить нашего русского игемона устроить латинянам горячую встречу.

— Поздно отправлять, о знатнейший, — тоже весьма почтительно, но не без иронии ответствовал Мануил. — Проня уже и сам догадался, что пора.

Боярин действительно решил, то настало самое подходящее время для атаки, и повел свою смешанную дружину прямо к реке. Заметив это, водоницский маркграф удвоил усилия, стремясь первым перебраться на западный берег. По его мнению, все шансы у франков имелись, ведь выше по течению, где река еще не разошлась по канавам, уровень воды в ней должен быть намного выше, а построить мост греки не догадались. Тем сильнее было удивление Убертино, когда на его глазах неприятельские всадники буквально рысью проскочили водную гладь.

Естественно, никейские полководцы, планируя дать сражение в этом месте, не могли не позаботиться о переправе. Но они не стали наводить обычный мост, а поступили хитро, устроив по подсказке русичей скрытую переправу. Для этого на дно свалили набитые камнями мешки, оставляя между ними промежутки длиной примерно в два локтя, чтобы не запрудить реку. На эти мешки положили доски, хорошенько их привязав, и в результате вышел отличный мостик, чуть прикрытый водой. Лошади могли легко пройти по нему, замочив лишь копыта, а обнаружить его можно было только вблизи.

И вот, перебравшись без всякого труда на правый берег, отряд Прони перестроился и перешел в галоп, сметая немногочисленных латинян, которым посчастливилось выбраться на сушу. Разрозненные рыцари, в большинстве своем бросившие копья, а некоторые и опешенные, организованного сопротивления оказать не смогли. Только десяток телохранителей Паллавичини, сплотившихся вокруг своего сюзерена, стали островком стабильности. У них даже сохранился стяг, к которому потянулись бредущие по топкой речке рыцари.

Но никейцы не собиралась собрать давать вражинам время для сбора баталии. Латные всадники Прони развернулись и разделились на три отряда, два из которых начали патрулировать берег, не давая франкам выбраться на твердь, а третий занялся маркграфом. На Убертино и его рыцарей враз навалились превосходящие силы, и стало ясно, что франкам долго не продержаться.

После первой сшибки противники бросили обломки копий и достали боевые топоры, булавы и мечи. Маркграф сражался впереди всех, не позволяя себе прятаться за спинами других. Правда, правая рука Убертино уже не двигалась, но маркграфу было все равно, какой рукой бить, и из какого положения.

Молодой сеньор Водоницы прекрасно умел сражаться даже без щита и, несмотря на раненную правую руку, Убертино, подавая пример вассалам, отважно рубился с врагом. Он то уворачивался от удара, то совершал обманные движения, то делал дальние выпады, а от его меча во все стороны разлетались кровавые брызги.

Грекам никак не удавалось сладить с Паллавичини, но, наконец, какой-то расторопный фессалиец ткнул своим мечом прямо в предплечье маркграфа. Клинок лишь едва пробил кольчугу, но от укола в чувствительное место Убертино едва не выронил оружие. Однако рыцари не подвели и прикрыли сюзерена щитами, приняв на себя все удары, пока сеньор приходил в себя.

Никейцы упрямо напирали, стремясь столкнуть франков обратно в речку, откуда те вылезли, но супостаты держались крепко. Водоницкие рыцари, выросшие в приграничье, относились к тренировкам намного серьезнее, чем обычные аристократы, постоянно занятые хозяйственными делами, и лишь изредка берущие в руки копье, чтобы поразить чучело. Поэтому людей маркграфа не смущало даже двукратное численное преимущество нападавших. А с левого берега к ним потихоньку подтягивались все новые рыцари, пешие и комонные.

Меж тем на обширном поле брани, где битва представляла собой множество мелких разрозненных стычек, назревало и большое сражение. Восемь сотен франкских бойцов оставались силой, способной повлиять на исход войны.

Гильом не зря собрал столько пехотинцев, приведенных баронами, или нанятых им самим. После того, как рыцарская конница пропала всуе, пехота осталась последним шансом латинян, и она еще могла себя показать, благо, на ее снаряжение не поскупились. Для защиты у всех воинов имелись если не кольчуги и железные шлемы, то хотя бы войлочные шапки и стеганки из провощенного холста. Что немаловажно, все наемники были католиками, то есть врагами православных, и все вызвались идти на войну добровольно. Никого из них нельзя было обвинить в неусердии.

Однако, Антонио не переоценивал свое милиционное войско. Купленные за деньги рядовые наемники, которым война не сулила почти ничего сверх оговоренной платы, честно выполняли команды, но особых причин рваться в бой не имели, и потому сражались нехотя. Что еще хуже, такое большое войско собиралось редко, и у пешцев не было возможности регулярно обучаться совместным маневрам. Они не могли, подобно древнеримским войскам, то разбиваться на отдельные отряды, то соединяться в шеренги. А уж о построении в каре в тринадцатом веке даже и не мечтали. Да никто и не ставил цели учить пехтуру сложным тактическим приемам. Если конницу разделяли на отряды, способные действовать как совместно, так и отдельно, то пехоту обычно всегда выстраивали в одну линию.

Конечно, при необходимости Антонио мог отдать приказ любой из своих сотен отделиться от строя и, скажем, выдвинуться вперед, или занять холмы, или же, к примеру, засыпать канавы. Еще он мог перестроить шеренгу в колонну и наоборот. Но как быть, если его атакует конница, а фланги не прикрыты? Прорываться вперед? Всадников, конечно, меньше, чем его воинов, раза в три. Если учесть, что конница у греков в основном легкая, то можно сказать, что силы примерно равны. Но это в теории. На практике же конница просто обойдет неуклюжую пехоту сзади, и бой быстро закончится. А потому, завидев кавалерию, пехотинцы могут сделать только одно — выстроиться в круг, выставить копья и не сходить с места, стойко отражая атаки.