Три года в Соединённых Штатах Америки - 2

Ещё эта, и без того достаточно острая и пикантная, легенда была густо приправлена соусом из того, что юного гения-автомеханика сначала оттёрли от его изобретений и новшеств, а затем не дали ему стать прославленным авто и мотогонщиком. Зато его одноклассник Виктор Батраков, гонявший на его сверхмощном супербайке, изготовленном из новых конструкционных материалов, даже тогда, когда на его мотоцикл ставили шестицилиндровый четырёхтактовый двигатель в два с лишним раза меньшего объёма, принятый в "Мото Гран-При 500", обгонял на нём всех, включая такого прославленного гонщика, как англичанин Фил Рид, четырёхкратный чемпион мира в гонках на ста двадцати пяти и двухсотпятидесятикубовых мотоциклах, пилот итальянской команды "MV Agusta". Тем самым он больно ранил сердце Бори.

Думаю, что такая легенда, полная любовных коллизий, спортивного соперничества и банального жульничества, обязательно понравится западным бульварным газетам. Талантливый юный автомеханик сбегает на Запад потому, что его облапошили и зажали нехорошие дядьки с партбилетами в кармане. При этом отца юноши, Виктора Картузова, также талантливого пилота, не раз вырывавшего победу у "Огненного Метеора", то есть Батрачины, тоже не выпускали за границу, но уже потому, что тот был самым лучшим тест-пилотом завода "Метеор". Это на его регулировках стасемидесятипятисильная, пятисоткубовая версия супербайка "Метеор-1200", под которую Борис Картузов изготовил уникальный двигатель, раскручивавшийся до четырнадцати тысяч оборотов в минуту, Виктор Батраков дрючил всю Европу. Если учесть, что мне по паспорту было всего восемнадцать лет, а в такие годы даже такие прославленные советские разведчики, как Конан Молодый, Рихард Зорге и даже Рудольф Абель не выглядели опасными, то контрразведчикам я и на фиг не был нужен в той же Франции, но всё было гораздо хитрее задумано.

Да, на роль юного городского партизана-подпольщика я ещё годился, хотя и выглядел слишком взрослым, но только не на роль разведчика. Да, и как носитель государственной тайны я вряд ли мог привлечь к себе внимание любых спецслужб, ведь согласно легенде меня держали вдалеке от завода "Метеор", основы которого я заложил, начиная с тех самых пор, когда на нём стали использовать поликарбон и асфальтеновую смолу.

Поэтому, если грамотно, тонко, да, ещё и с пользой для французской полиции, проникнуть на территорию врага, то мне дадут спокойно погонять пару лет на супербайках и гоночных машинах Формулы-1, хорошенько заработать на этом деньжат и перебраться в Америку. Попутно я смогу ликвидировать нескольких мерзавцев и проделать ещё кое-какую работу. В общем рабочий график у меня обещал быть очень плотным, но самое главное я должен был подняться как можно выше в обществе буквально с самого дна и раскрутиться с нуля. Что же, чем сложнее и опаснее задача, тем интереснее её решать. Ну, а пока что я ехал в купе с отличными ребятами, смотрел в окно и ждал, когда же мы доедем до побережья Чёрного моря. В Туапсе я вряд ли смогу купить тот деликатес, которым мечтал угостить друзей.

Наконец поезд добрался до Туапсе и мы увидели море. Небо затянула лёгкая облачность и потому оно не было таким ярким, каким мне хотелось его увидеть. Середина ноября, ничего не поделаешь. Поезд остановился и мы вышли из вагона, чтобы размять ноги и покурить. Как я и предполагал, рыбы никто к поезду не вынес. Ничего, подождём, ведь впереди, до самого Адлера было немало остановок и потому я надеялся на лучшее. Мои ожидания оправдались уже через несколько часов. Во время короткой стоянки в Лоо я, не торгуясь, купил две большие, похожие на громадные ёршики для мытья бутылок, длинные низки вяленой ставриды и три копчёной.

Купе, когда я внёс в него этот деликатес, сразу же наполнилось вкусным запахом копчёной рыбы. Мы застелили стол газетой "Труд", выставили на него бутылки с пивом и началось подлинное блаженство. Рыбу мы подвесили на трубках из поликарбона, которые я взял с собой, в проходе и начали с копчёной. Вчера отец специально съездил в одну частную пекарню, в которой наш друг, еврей, пёк замечательные багеты, и купил в дорогу целую дюжину этих длиннющих батонов, для которых я не поленился изготовить специальный, широченный тубус-термос из поликарбона.

Когда я открыл его, то купе наполнилось ещё и запахом горячего хлеба. Кто-то, наверное, скажет, что есть копчёную, жирную ставриду с батоном и запивать сие блюдо отличным жигулёвским пивом это просто смешно и ошибётся. Ой, как сильно ошибётся такой скептик. Вытащив из тубуса один хрустящий, золотистый багет, он был ещё довольно горячим, я разломил его на четыре части, оставив себе и Нине горбушечки. Сноровисто открыв бутылки с пивом для себя и для неё, я оторвал от низки несколько ставридок, головы остались на ней, быстрым движением выпотрошил их от внутренностей и отправил в рот, откусив хвост и положив его на газету, вместе с куском горячего багета. Кушанье было просто неописуемое, особенно когда я глотнул прохладного, в вагоне ещё не топили, пивка.

Мы сразу позабыли о всяческих разговорах и просто ели копчёную ставриду с горячим белым хлебом, пили пиво и если говорили что, так просто нахваливая наше яство. Как-то незаметно, исподволь, мы и укатали целую низку копчёной ставриды, четыре багета и двенадцать бутылок отличного, свежайшего пива. После такого роскошного распития пива, я завернул рыбью шелуху в газету и мы, оставив в последних четырёх бутылках по несколько глотков пива, чтобы помыть руки, завернув в обёрточную бумагу остальную рыбу, пошли относить мусор и мыть в туалете руки.

После такого обеда всем сразу же захотелось спать и я завалился на нижней полке, а парни, как истинные джентльмены, полезли наверх. Под мерный стук вагонных колёс я быстро уснул, но часа через три проснулся и вышел в тамбур покурить. Семён вышел вместе со мной, хотя и не сомневался, что я легко справлюсь с любым хулиганом. Он просто выполнял приказ Юрия Владимировича — умереть самому, но не дать погибнуть мне. Все трое моих сопровождающих хотя и не говорили об этом, именно с такой целью находились со мной в одном купе и были настроены очень решительно. Мне даже порой хотелось сказать им: — "Ребята, ничего не бойтесь. Если будет нужно, то я мгновенно ускорюсь и отведу от вас даже автоматную очередь." Нет, на счёт автоматной очереди я, конечно, малость прибрехнул, но когда ускорялся на полную катушку, то действительно мог отбить рукой пулю, выпущенную из пистолета, изменив направление её полёта. Да, куэрнинг это очень серьёзная штука и он действительно позволяет творить самые настоящие чудеса, вот только выматываешься при этом очень сильно.

Уже ближе к полуночи мы проехали Очамчиру и поезд поехал от моря в сторону Самтредиа. После Гудауты наше купе наполнилось ещё и новогодним запахом мандарин, которых я купил целую корзину. Бросив последний взгляд на море и выбросив в открытое окно окурок, я завалился спать. Утром нас всех ждала самая интересная часть путешествия — проезд на поезде через горы. Не такие уж и высокие, как горы Большого Кавказского хребта, но всё равно красивое и впечатляющее зрелище. Во всяком случае мои спутники во время завтрака куда больше глядели в окно, чем на то, что они едят.

Когда мы въехали в Грузию, то после весёлой и жизнерадостной Абхазии меня сразу же поразило мрачное и настороженное настроение грузин. Мджаванадзе был в числе тех первых секретарей, кого сняли с поста за перегибы во внутренней политики республики, партийное чванство и отход от генеральной линии партии. Абхазам было с чего радоваться, ведь им дали самую широкую автономию и ввели в их республике, как в Южной Осетии и Аджарии, новые экономические порядки, а вот грузинские верхи почистили самым основательным образом, наказав в первую очередь за то, что в этих трёх автономиях они повсюду насаждали грузинское руководство.

Испортило грузинам настроение и то, что в Армении ввели свободную экономическую зону, а в их республике нет, да, ещё и поставили во главе республики чужака и к тому же русского. По другому поступить Москва просто не могла. Руководство Советского Союза и так слишком долго закрывало глаза на то, что творится в союзных республиках и не одёргивало их первых секретарей даже в самых вопиющих случаях. Увы, но далеко не в каждой республике у руля стояли такие люди, как Машеров, которого попросили переехать из Минска в Тбилиси. Между тем, когда мы приехали в столицу Грузии, я увидел, что не все грузины мрачны, а поговорив с одним усатым дядькой с мозолистыми руками, услышал от него интересные вещи.

Оказывается, из Тбилиси уехало очень много отнюдь не интеллигентов, а всяких цеховиков и прочих подпольных воротил, что не явилось для меня сюрпризом. Зато удивился, когда дядька сказал, что они на Машерова молятся, как на Бога и надеются что он поднимет республику, но не станет грузин заставлять сажать картошку. Ну, на этот счёт я его сразу успокоил, сказав, что Машеров не такой дурак, чтобы заниматься глупостями.

Купив в киоске сулугуни, мацони и хачапури, мы вернулись в свой вагон и вскоре поезд тронулся, направляясь на юг, в Армению. Наступили последние часы моего пребывания в Советском Союзе. По этому поводу я достал из сумки бутылку отличного армянского коньяка и в обед, в вагоне ресторане, мы её прикончили. До Ленинанакана оставалось ехать всего ничего. Там в поезд сели пограничники, но я не боялся этих молодых парней, солдат и офицеров. Они проверили наши паспорта, улыбнулись мне и пошли дальше. Это тоже были парни из Москвы.

Половина пограничников сошла на перрон, а остальные поехали до Еревана, чтобы затем вернуться обратно в Ленинакан. На участке от Ленинакана до Алагеза, в некоторых местах железная дорога проходит всего в ста пятидесяти метрах от границы и как раз не доезжая семи километров до этого города мне предстояло сойти с поезда, а пяти пограничникам открыть огонь. Разумеется, хотя пули и будут свистеть у меня над головой, парни обязательно промажут, но зато чуть ли не все пассажиры поезда увидят, как я спрыгнул с поезда на полном ходу и майнул в Турцию.

Начиная от Гори и до самого Тбилиси мы ехали под нудным, мелким дождём, но как только въехали на территорию Армении, небо очистилось от туч и дальше мы ехали при свете яркого солнца. Правда, пейзаж не был слишком живописным, невысокие горы, почти выбеленная солнцем трава и почти полное отсутствие лесов. Пейзаж изредка оживляли сады и виноградники. Почти все дома в Армении были построены из туфа различных цветов, начиная от светло-песочного до почти фиолетового. Многие дома были построены очень красиво, но самыми красивыми зданиями всё же были каменные храмы, украшенные резьбой по камню. Поэтому несколько часов я не отрывался от окна.

Мы проехали мимо нескольких городов и вскоре поезд замедлил ход и въехал в Ленинакан, где стояли почти час. В отличие от Грузии, в Армении царила совсем другая обстановка и на перроне мы увидели не только много киосков, торгующих всем, чем угодно, но и лоточников. У пожилой армянки я сразу же купил две дюжины больших, но очень тонких пирогов с начинкой из зелени рубленым яйцом. Со сладким грузинским мацони, они были просто объеденье и я с удовольствием слопал целых три пирога. Ужинать мне придётся уже блюдами турецкой кухни, а до того места, где я смогу подсесть к столу, нужно ещё добраться, но сначала убежать из Советского Союза, который благодаря мне уже начал преображаться в лучшую стороны.

Через полчаса после того, как мы выехали из Ленинакана, я остался в купе один. Николай с Ниной пошли в соседний вагон, а Семён вышел в коридор. Перед этим мы тепло попрощались и Нина даже поцеловала меня. Как только они ушли, я сразу же достал вторую сумку и принялся готовиться к предстоящему побегу. Первым делом я переоделся в свой гоночный, защитный кожаный комбинезон вишнёвого цвета. Думаю, что меня в нём будет видно очень хорошо. Мне уже сообщили, что на сопредельной стороне всё тихо и там, где мне предстоит нагло перейти через границу, нет ни души.

С той стороны меня страховали мои старые друзья с нашим турецким агентом, а с этой сразу четверо снайперов, готовых снять кого угодно на турецкой стороне огнём из эсвэдешек. Надев на себя гоночный комбинезон и поликарбоновый шлем-интеграл, я быстро собрал три части шеста пятиметровой длины. Он тоже был изготовлен из поликарбона. После этого я надел на себя рюкзак с вещами, взятыми в дорогу и принялся ждать сигнала, поглядывая на швейцарские часы, подаренные мне Георгием Ивановичем. Через тридцать две минуты Семён, увидев через окно маяк, постучал в дверь купе и я немедленно вышел.

Отдав Семёну честь, я бесшумно бросился к тамбуру и, как только оказался там, открыл дверь и принялся собирать шест. На бегу мне будет некогда это делать. Из соседнего вагона в тамбур вышел Николай, которому Нина уже поставила фингал под глазом, так как я наотрез отказался делать это. Хлопнув его рукой по плечу, я встал у открытой двери наизготовку и стал всматриваться в контрольно следовую полосу и заграждение из колючей проволоки. Специально для меня этой ночью в полозе малозаметного заграждения был сделан проход. За триста метров от него был установлен первый сигнальный маяк, блестящая консервная банка, а за сто второй, ещё одна. Сам проход десятиметровой ширины, тоже был обозначен маяками, но уже из сорванных веток полыни. Как только я увидел первый маяк, Николай похлопал меня по плечу и тут же заорал диким голосом:

— Стой, сука! Ты куда это бежать собрался!

Думаю, что через открытую дверь его услышали все пассажиры нашего вагона. Я моментально шагнул вперёд и высунул шест наружу почти полностью, а Николай быстро присоединил к нему оставшуюся треть, состоящую из двух трубок. Как только он упал, навалившись спиной на дверь, ведущую в соседний вагон, я немедленно ускорился, пока что не на максимум, а только в пять раз. Этого уже хватило, чтобы все звуки сделались басовитыми и жутко протяжными. Нет, время не стало идти при этом медленнее. Просто вся моя нервная система, метаболизм, со всеми обменными реакциями, стали работать в пять раз быстрее и втрое сильнее.

Мои мысли тоже побежали быстрее, а зрение и все чувства резко обострились и потому поезд резко сбросил скорость. Я видел, как метрах в семидесяти от насыпи, на коричневом столбе сидит большой орёл и осматривает окрестности, не появится ли где суслик или заяц, чтобы взлететь, поймать его и слопать. В состоянии ускорения всех функций организма, я мог пересчитать на этой большой и сильной птице все пёрышки и даже увидел, что по желтоватому клюву орла ползёт какое-то насекомое. Поэтому второго маячка, консервной банки из-под венгерского зелёного горошка, повёрнутой донышком к поезду, я ждал долго.

Когда же я увидел её и основательно рассмотрел, то встал поудобнее, наполовину высунулся из поезда, мощно оттолкнулся и прыгнул вперёд по ходу движения, отправив своё тело в плавный и неспешный полёт. Оттолкнулся я очень хорошо и отлетел от поезда метров на пять. Земля, а точнее крупные каменные глыбы, медленно плыли мне навстречу. Уже в полёте я увидел снайпера, устроившегося меж двух больших камней прямо за кустом полыни. Он лежал метрах в тридцати и я никак не мог его зацепить, но пробежать мне придётся прямо перед ним. Снайпер, мужчина лет тридцати, был одним из тех куэрнов-ликвидаторов, которому вскоре придётся отправиться за границу, чтобы исполнить свой долг перед Человечеством.