Приключения Звездного Волка

— Кто это тут поминал всуе имя штабс-капитана Ливрета? — добродушно осведомился он и отечески поиграл семихвостным расписным кнутом.

Немного смутившись, я невольно по-юнкерски прищелкнул каблуками.

— Я... Это я, сударь... — Затем отрекомендовался и невольно прищелкнул каблуками второй раз. — Я... э-э-э... м-м-м... Я, сударь, только что прибыл с Земли и... э-э-э... имею к вашему благородию рекомендательное письмо от господина Командора.

— Вона как? — Штабс-капитан Ливрет благосклонно посмотрел на меня поверх маленьких круглых золотых очков. — Ну так давайте же скорее его сюда, мой юный друг. Давайте-давайте!

Я нащупал потайной карман, достал заветное письмо и почтительно протянул капитану. Тот сломал сургучную печать, оторвал веревочку и, развернув свиток, механически уселся на услужливо подставленный ему кем-то из гвардейцев прямо под зад огромный полковой (а быть может, и эскадронный) барабан.

Читал Ливрет долго — задумчиво шевелил губами, потом не менее задумчиво зачем-то глядел в высокое небо Жапира, где всё еще суматошно нарезал круги и надсадно орал бедный Капитан Шплинт, и наконец вновь обратил свой внимательный взор на меня.

— Ну что ж, сударь, — добросердечно кивнул он. — Полагаю, это вполне можно устроить. Тем более раз просит сам Командор. Вы только подождите немножко, хорошо? — Ливрет дёрнул мужественной щекой в сторону Зильбера и остальных бродяг, которых солдаты затрещинами и тумаками загоняли в установленную на широкую телегу железную клетку. — Сейчас я закончу с этими господами и тотчас же лично займусь вами. — Он снял шляпу и почтительно наклонил полуседую-полулысую голову. — Пожелание Командора для меня закон.

Я робко кивнул на Зильбера и К®:

— А... за что их так? Они, наверное, что-нибудь... сделали?

Штабс-капитан рассмеялся:

— Анубис с вами, сударь! Ничего они не сделали, просто... — И на миг посерьезнел. — Просто так надо... Понимаете?

Я тоже на миг посерьезнел.

— Конечно, понимаю, господин штабс-капитан. Раз надо — значит, надо.

— Вот и славно, — опять улыбнулся Ливрет и оглянулся на железную клетку. — Послушайте, шевалье, вы тут покамест перекурите, оправьтесь, погуляйте по бережку, подышите морским воздухом, а я быстренько запущу этих бедолаг по следующему этапу, и мы с вами тотчас же тронемся в Жапир. Идет?

— Идет, господин штабс-капитан, — опять улыбнулся и я и тоже оглянулся на железную клетку.

На следующий день, после сытного завтрака, капитан Ливрет предложил:

— Ну что, мой юный друг, может быть, для начала ознакомитесь с нашей королевской библиотекой?

Я удивился:

— Библиотекой?! Но позвольте, господин Командор, кажется, намекал, что на Жапире я первым делом должен буду выполнить какое-то исключительно важное поручение или даже секретное задание...

Ливрет благодушно замахал руками:

— Ариман с вами! Какие, однако, вы все, молодые, горячие да охочие до работы! Но ведь она же никуда же не убежит же, правда? А хорошие развлечения для настоящего полнокровного человека — главное. Или я неправ?

Я в недоумении пожал плечами.

— Да нет, в общем-то, правы, но...

— А коли прав, так никаких 'но'! — радостно засмеялся капитан.

— Только вот... — деликатно почесал я затылок. — Только вот какие же развлечения могут быть в библиотеке? Если откровенно, я почему-то решил, что вы пригласите меня в... ну, знаете сами, в некоторые... определенного рода заведения...

Он засмеялся еще радостнее:

— А это вы, дорогуша, уж потом сами, в зависимости от профиля...

Глаза мои округлились:

— Простите, не понял!

Однако он уже встал со стула и искал теперь шляпу с плюмажем.

Нашел.

— А вам и незачем понимать, сударь. Просто на Жапире издревле существует такой красивый старинный обычай: каждый вновь прибывший сначала идет в Главную королевскую библиотеку, а уже после занимается разными там важными заданиями или чем только ему самому заблагорассудится, но, естественно, не нарушая при этом здешний уголовно-процессуальный кодекс и отдельные морально-этические нормативы поведения на данной планете. Кстати, я лично, — ткнул он себя большим указательным пальцем в грудь, — именно за этим тут и слежу. — И, помолчав, многозначительно добавил: — А при необходимости всё это дело... м-м-м... корректирую либо даже незамедлительно пресекаю. Ясно?

— Ясно. — Я тоже поднялся и начал искать шляпу. Нашел. — Ну что ж, в чужой монастырь со своим уставом... Обычай так обычай, сударь, идемте.

— Идемте, — кивнул он. — Идемте-идемте...

Здание королевской библиотеки оказалось прямо напротив штаба аркебузиров. Мы перешли через улицу, и я вслед за капитаном Ливретом ступил в дверь, которая тотчас смачно захлопнулась за спиной на англосаксонский замок.

И сразу же перед нами, точно из-под земли, выросли два здоровенных библиотекаря в белых халатах. Библиотекари молча расписались в какой-то протянутой капитаном Ливретом накладной и повернулись ко мне.

— Прошу покорно следовать за мной, сударь, — ласково сказал один.

— Прошу покорно следовать за ним, сударь, — ласково сказал другой.

Я с тревогой посмотрел на Ливрета.

— Прошу покорно следовать за ними, сударь, — еще ласковее сказал штабс-капитан. И добавил: — Только без фокусов — вам же хуже будет...

И библиотекари вполне профессионально подхватили всё еще ничего не понимающего меня под микитки и, галопом протащив по полутемному коридору, впихнули в, как это явствовало из позеленевшей от времени медной дверной таблички, Читальный зал ? 9, в котором не было, однако, ничего кроме узкой кушетки, покрытой медицинской клеенкой, ночного горшка с цветочком на полу и маленького светильничка в изголовье.

— Ложитесь, сударь.

Делать нечего, я лег.

Первый библиотекарь немного прибавил света, а второй, как-то застенчиво улыбнувшись, спросил:

— Вам что принести?

Я, тоже застенчиво улыбнувшись, ответил:

— В каком, извините, смысле?

Он смущенно пошевелил огромными как сардельки волосатыми пальцами.

— Ну-у, в этом... В смысле почитать...

— Ах, почитать!.. — Я невольно поморщился. — Ой, даже, право, и не знаю... — И невольно покраснел: — Я, видите ли, говоря откровенно... не очень-то люблю читать... Нет, но, конечно, если надо...

— Надо, — тяжело вздохнул первый библиотекарь, а второй вздохнул еще тяжелее:

— Надо, сударь, надо... Чай, не маленькие — сами должны понимать, народный обычай.

— Да-да, — поспешно сказал я. — Конечно-конечно, я всё понимаю. Тогда... тогда... если только, разумеется, это не слишком затруднит, принесите, пожалуйста, что-нибудь на ваш вкус.

Библиотекари переглянулись. Потом дружно пожали плечами. А потом удалились на пяток шагов и тихонько что-то забубнили. До моего слуха доносились лишь редкие обрывки этого наверняка достаточно любопытного диалога типа: 'нужно' — 'не нужно', 'пойдет' — 'не пойдет', 'да' — 'нет', 'недобор' — 'перебор'...

Наконец они пришли, видимо, к некоему общему знаменателю — первый библиотекарь исчез, а второй принялся заботливо подтыкать под меня клеенку. Когда первый вернулся с какой-то замусоленной, потрепанной книжонкой, я со вздохом протянул руку:

— Давайте...

Однако библиотекарь лучезарно улыбнулся и отвел ее в сторону.

— Что вы-что вы! Неужели вы думаете, будто мы работаем такими дедовскими методами?! Нет-нет, вам совершенно ни к чему напрягать мозги и портить зрение.

Я удивился:

— Но как же...

Второй библиотекарь улыбнулся еще лучезарнее первого:

— А вот так! — И ловким движением заправского фокусника сунул книгу под подушку. — Вот так, дорогой вы наш. А теперь — баиньки. Читать будете на абсолютно подсознательном уровне, во сне, и, когда проснетесь, всё и начнется...

— Да что начнется-то?! — не выдержал я, и вдруг к моему лицу прижалось что-то круглое и холодное, наподобие респиратора от комаров.

Почуяв неладное, я забился, задёргался — но было уже поздно: в рот и нос ударила тугая струя пьянящего газа, и последнее, что я увидел, были заботливо склоненные надо мной ласковые лица добрых библиотекарей...

Я не знаю, долго спал или нет. Сначала я будто провалился в какую-то мрачную, черную бездну, в которой не было ничего, — и, соответственно, никаких впечатлений. Потом появилось ощущение, что некто решил заняться у меня в мозгах археологическими раскопками: какие-то назойливые копания, ковыряния, щекотания и стрекотания сперва на подступах, а после и внутри черепной коробки...

А потом...

Собственно, потом и начался сам сон — правда, довольно смутный, неясный и зыбкий. Я долго-долго куда-то бежал, по дороге с кем-то дрался, после снова бежал, — очень, очень долго, устал как собака, прилег наконец под куст отдохнуть, и...

— ...Эй!.. — донесся сверху робкий, уважительный голос. — Эй, вставай! Нас разбили...

Я открыл глаза. Вокруг сидели на корточках несколько малость окровавленных и явно давно не мытых субъектов. Самый немытый почтительно тряс меня за плечо, однако взгляд его горел неподдельным энтузиазмом и почти неукротимым огнем.

— А? Что?.. — встрепенулся я.

— Вставай, нас опять разбили, — зычно повторил самый немытый.

Я удивился:

— Где?!

Он скрипнул зубами.

— В Апупии.

— Кто?!

Теперь удивился немытый:

— Как — кто?! — и испуганно, но и одновременно подозрительно уставился на меня.

В моей же башке творилось нечто невообразимое. Наверняка вам знакомо то позорное состояние, когда ты почти не помнишь, что делал накануне, — только какие-то жалкие фрагменты плюс жажда и головная боль. Вот нечто подобное в тот момент овладело и мной. Сжимая руками виски под внимательными взглядами голодранцев, я добросовестно пытался вспомнить — и кажется, кое-что хоть капельку да прояснилось. Однако от умственного перенапряжения еще сильнее разболелась голова, и...

— Слушайте, — сказал неожиданно другой бродяга. — Погодите, ну нельзя же, ей-ей, вот так сразу! Дайте человеку прийти в себя, а то налетели как петухи!

Но тут все остальные разом загалдели, загомонили, и я, честное слово, как ни пыжился, не сумел уловить в этом базаре ни единой хотя бы более-менее четкой фразы.

Наконец спорщики начали уставать, и, воспользовавшись образовавшимися в дискуссии брешами, я слегка закатил глаза и голосом умирающего вопросил:

— Кто... я?..

— Партак! — радостно улыбнулся самый немытый.

— А кто вы?

— Партаковцы! — дружно закричали остальные и принялись воинственно махать руками, стучать кулаками себя в грудь и свирепо раздувать ноздри.

— Так значит, нас разбили? — вяло поинтересовался я.

— Разбили-разбили! — вновь заорали они. — Опять разбили! А того Партака почему-то убили! А может, и не убили, но нам теперь всё равно, раз у нас есть новый Партак и мы, как и прежде, будем сражаться за нашу свободу, равенство, братство и честь!..

...Знаете, по прошествии стольких лет оглядываясь на пережитое, я судорожно пытаюсь понять: что же все-таки меня тогда спасло?..

Нет-нет, я не имею в виду эту экстравагантную встречу с люмпен-маргиналами в лесу. Не имею я в виду и последующие лихие события, когда мы, соорганизовавшись в некое подобие народно-освободительной армии, под безумными лозунгами и идиотскими штандартами начали периодически драться с другими придурками, которые и отличались-то от нас по большому счету лишь тем, что были чище умытыми, а по малому — что прикрывались диаметрально противоположными псевдоидеологическими установками и знаменами.

По каким-то не вполне ясным причинам моя братва почему-то должна была проигрывать, а те, другие придурки, — выигрывать. Впрочем, отдельные победы полагались иногда и нам — видимо, дабы не портить игру. И тогда мы — побеждали: кого-то, увы, убивали, кого-то брали в полон, иных же — освобождали от рабства, даже если эти иные и не горели желанием от него освобождаться, а напротив — при первом удобном случае сбегали либо ночью всаживали нам в спины ножи и вилы и опять же сбегали...

Но кстати, личная жизнь моя устроилась совсем не худшим образом. В меня беззаветно и самоотверженно влюбилась молоденькая жена одного старенького консула и, бросив мужа, вступила в нашу прекрасную армию. Впрочем, и у подчиненных моих особых проблем по этой части не возникало: вся окрестная шваль слабого пола в тех краях, куда мы шастали освободительными походами или куда нас загонял своими жестокими и беспощадными ударами коварный враг, любила моих бойцов безумно, порою до осатанения. Правда, никому больше так и не удалось завести себе не то что консульшу, а даже и сенаторшу, но это не слишком печалило моих бравых повстанцев. Должно быть, они, пусть и подсознательно, понимали: каждому — своё, и не годится простому рядовому завидовать верховному главнокомандующему на почве бабы. Да и любой другой почве тоже.

Что же касается основного занятия, обычно мы действовали примерно по одному и тому же сценарию. Перво-наперво, якобы случайно, попадали в рабство. Затем — сбегали, потому как в некую темную ночь на нас (тоже якобы случайно) забывали надеть кандалы и колодки, а также запереть. Естественно, мы делали ноги и, обрастая по пути подобными же свободолюбивыми идиотами, искали какую-нибудь не очень высокую гору, откуда давали знать о своем местонахождении проклятым рабовладельцам.

Проклятые рабовладельцы направляли туда своих идиотов — под собственными стягами и орифламами, верноподданных и регулярных, — и мы с недельку (это называлось — первый этап восстания) долбили их сверху, с горки, а они нас, по возможности, снизу.

Потом начинался следующий этап. Гнусные кровопийцы и тираны делали вид, что крепко уснули, а мы опять рвали когти: вырезали их нарочно упившихся часовых, по веревочным лестницам спускались с горы и, покуда враги дрыхли, выруливали на равнину и начинали маршировать и дефилировать где только не заблагорассудится, ставя на уши всю округу, пока нас не догоняли и не приходила пора вступать в честный смертельный бой.

Общая же концепция была такова. Сперва — две-три наших победы (как правило, не слишком серьезных, а то всё испортим). Затем, по неизвестно кем установленным канонам и неписаным инструкциям, в нашем стане должен был начаться разброд. И разброд начинался. Обычно какой-нибудь лучший мой друг и наивернейший заместитель вдруг принимался открыто и вслух заявлять, что я не вождь, а дерьмо собачье, и планы у меня такие же дерьмовые; что идти надо туда, а не сюда, ну и прочее в том же духе.

Мы, естественно, ссорились, хотя я и благородно говорил ему: 'Опомнись, брат! Что ты делаешь, брат?! Ведь раздробив наши силы, мы обрекаем на неминуемое поражение наше замечательное интернационально-освободительное движение!..' Но он был тверд и непреклонен — и тогда начинались шатания: заместитель уходил сам и уводил за собою часть войска, а вскоре (получив от меня соответствующее уведомление голубиной почтой, дипкурьерами в которой служили вояки определенной нравственной ориентации) наши заклятые враги его окружали и разбивали наголову.