Вопреки, своей прежней тактике нападения на северных соседей, татары решили пойти в поход на казаков не привычным и удобным для себя летом, а зимой. В это период года казаки точно не ожидали нападения врага и потому, можно было с полной уверенностью полагать, что запорожцы будут захвачены врасплох.
Подобный выбор действий был обусловлен тем, что при походе на Сечь, всегда был шанс того, что татарское войско будет обнаружено и казаки, хоть в последний момент, но встретят врага во всеоружии. История набегов на запорожцев имела тому достаточно примеров, и крымский хан хотел действовать наверняка.
Светлейший хан хотел под корень извести запорожскую вольницу и если не навсегда, то на долгие времена обезопасить ханство от набегов казаков. Это было благое дело Богу и Крыму. Селямет Гирей навсегда прославил бы свое имя в истории как воитель разрушивший Сечь и укрепил бы авторитет своей власти среди крымчан и блистательной Порты.
Следуя традиции, хан обсудил свои замыслы с калгой и нуреддином, а также с беками, агами и мурзами, и все они горячо одобрили его планы. Поход на Сечь был назначен на вторую половину декабря, но как часто бывает, в людские планы вмешивается госпожа судьба.
В начале ноября Селямет хан заболел и через пять дней умер. Наследовавший трон Гиреев хан Джанибек был многим обязан своему предшественнику, который лежа на смертном одре, взял с него слово, что он совершит карательный поход против запорожцев.
Нарушать данное слово в самом начале своего правления плохая примета и потому, Джанибек продолжил приготовления к походу, но с учетом, вновь возникших обстоятельств.
Сначала, выступить точно в срок намеченный покойным Селямет Гиреем против запорожцев помешала небольшая замятня. Ибо не все потомки Гирея были согласны с тем, что бахчисарайский престол перешел под руку Джанибека.
Когда все неудобства были устранены, в планы татар вмешалась природа. Весь январь либо были обильные снегопады с метелями и вьюгами, либо на землю падали морозы. Казалось, сама судьба противилась злым намерениям татар, но наступил февраль и все изменилось. Выпавший снег опал, а температура не превышала пяти градусов мороза.
По всем приметам подобная погода должна была продержаться минимум неделю и Джанибек, приказал крымскому войску немедленно выступать. Прекрасно понимая, что второго такого шанса может и не быть.
Выскользнув из ворот Перекопа длиной черной змеей, войско крымчаков устремилось на север, неся ничего не подозревавшим запорожцам неисчислимые беды и смертельную опасность.
Сначала, все складывалось хорошо. Снег на всем их пути не был глубоким и рыхлым, и крымские кони без каких-либо трудностей. Во время дневных переходов, никто не попался степному войску навстречу, никто не увидел их стоянок, а если и увидел, то головные и боковые заслоны татар убивали опасного для них свидетеля.
В полной тайне, скрытно подошли они к сердцу казачьей вольности на Днепре, ничего не подозревавшей о той смертельной опасности, что нависла над их чубатыми головами. У них шла своя повседневная зимняя жизнь. Сидя в своих домах и землянках, запорожцы лихо гуляли, с удивительной легкостью спуская всю доставшуюся им летом добычу, опустошая свои кошельки, и также легко залазили в долг.
Находясь в полной уверенности своей безопасности, казаки не выставили постов на дальних подступах к Сечи, а после того как запорожцы отметил Сретение, не было их на ближних подступах.
Когда разведчики доложили хану о том, что они не обнаружили казацкие караулы, Джанибек сильно смутился. Каждый крымский татарин прекрасно знал, что нет хитрее и коварнее человека на белом свете, чем казак. И, естественно, отсутствие караула на подступах к Сечи было расценено как очередная казацкая хитрая уловка, призванная усыпить бдительность татар и заманить их в ловушку. За время противостояния казаков татарскому хану, было немало случаев, когда казаки специально попадали в руки врага. Под нечеловеческими пытками говорили татарам ложные сведения, опираясь на которые, те терпели сокрушительные поражения от казаков.
Больше дня простояли татары на подступах к Сечи, ежеминутно рискуя быть обнаруженными и только под вечер, хан приказал штурмовать казацкую столицу.
Подобный выбор времени штурма был обусловлен цейтнотом, в который попал Джанибек, а не мудрой хитростью, как потом говорило окружение хана.
Была ясная морозная ночь, когда татарское войско вступило в Сечь не встречая никакого сопротивления со стороны казаков. Весь казацкий городок казалось, полностью вымер. Ни одна душа не попалась татарским воинам пока они пробирались к майдану — центру Сечи. И только когда татарский авангард уже выехал на майдан, поднялась тревога.
Один из пришедших в себя после гулянки казаков вышел на улицу облегчиться и увидал непрошенных гостей. Даже при тусклом ночном свете, ему хватило одного взгляда, чтобы опознать во всадниках по ту сторону тына своих заклятых врагов и с громким криком: — Татары! Татары! — выхватив кол обрушиться на ближайшего супостата.
Для вскормленных с конца копья и взлелеянных в шлемах запорожских казаков, одного выкрика было достаточно, чтобы вскочить на ноги, схватить саблю и, выскочив на улицу броситься на врага. При этом все это делалось с такой легкостью и непринужденностью, как будто и не было долгого, отбирающего все силы веселья.
Не прошло и пяти минут как вся Сечь уже была на улице и вступила в ожесточенную схватку с крымчаками, не выказывая ни малейшего страха перед грозным врагом. Страх, как это не странно звучит, появился у татар перед казаками. Настолько храбро и жестко, с залихватским отчаянием дрались запорожцы в эту февральскую ночь.
Вступив в Сечь воины Джанибека, своей численностью превосходили находившихся там казаков, но сильно уступали им по духу. Как и как было не уступать, когда вокруг многочисленные строения, разбросанные в хаотичном порядке. Хмуро светит нарождающийся месяц, а вокруг тебя снуют казаки, норовящие тебя сбить с седла всеми доступными средствами, среди которых сабля занимает одно из последних мест.
Вход шли косы, вилы, рогатины, колья, оглобли, горбыли, бревна и даже кирпичи. Все это могло прилететь во всадника с любой стороны и в любом количестве. И как тут не почувствуешь себя медведем, который оказался на псарне и его со всех сторон непрестанно атакуют собаки. Стоит ли удивляться, что татары очень быстро утратили не только преимущество внезапного нападения, но и своего численного превосходства.
Напрасно аги и беки, призывали солдат сражаться во славу своего хана и турецкого султана. Страх охватил сердца и души крымчан, мечущихся в лабиринтах казацких домов, кишащих неминуемой смертью.
Для исправления положения не помогло и то, что татары принялись поджигать строения запорожцев, надеясь, что огонь поможет сломить сопротивление врага. Вспыхнувший огонь довольно серьезно осложнил дальнейшую схватку противников, но в большей части для самих степняков, чем для казаков. Напуганные видом огня, кони татар стали метаться из стороны в сторону, мешая седокам сражаться в полную силу, тогда как запорожцы, находясь в темноте, продолжали наносить по ним свои коварные удары.
Исход этой ночной битвы решила полусотня Матвея Кокубенко. Старый казак быстро понял всю картину боя и по старой казацкой привычке решил атаковать крымчан с тыла. Сил у Кокубенко было немного и потому, он намеривался не столько разбить врага и отогнать его от Сечи, сколько напугать и вызвать замешательство в его рядах.
К удивлению самого Матвея, его рейд угодил в самую десятку. Стремительный наскок запорожцев с тыла и то, с каким ожесточением они принялись сечь задние ряды татар, окончательно убедило тех, что дело тут не чисто, и они угодили в казачью засаду.
У страха всегда глаза велики и там, где бьются десять человек, трусы видят сотню, а где сражается полсотни удальцов и всю тысячу. Нападение орлов Кокубенко стало той соломиной, что переломила хребет верблюду. С криками: — Нас окружают! Все пропало! — татары быстро развернули коней и поскакали прочь от этого проклятого Аллахом места.
Вот так, находясь в шаге от победы, крымские татары отступили под натиском вдвое меньше их по численности казаков. Впрочем, набег орды не прошел даром. От огня зажженного татарами выгорело больше половины Сечи и, если бы Джанибек хан решил повторить свое нападение на казаков, он бы, наверняка одержал над ними победу. Однако властитель Бахчисарая не рискнул это сделать. Уж слишком сильный был страх у его воинов перед Сечью, обитателям которой ворожит сам черт.
Целый день татары приводили себя в порядок, а когда хан сумел убедить своих воинов, что только досадная случайность помешала им взять столицу казаков этой ночью — изменилась погода. Подул северный ветер, по стылой земле зазмеились серебряные поземки метели и татары отступили. Никто не захотел испытывать свою судьбу ещё раз, в условиях зимы.
Не удалось в этот раз, получиться в другой. Не получиться в другой раз, повезет в третий, главное, придем летом, и не будем зависеть от холода и снега — так утешали себя беки и аги, скача к Перекопу, подгоняемые февральскими вьюгами и ветрами.
Отражение запорожцами набега крымчан сильно всколыхнуло их самосознание и самооценку, хотя по большому счету гордиться особо было нечем. Татары выжгли большую часть Сечи, в схватке с врагом погибли или было ранены многие казаки.
Именно как пиррову победу оценивал посетивший после набега Сечь посольский дьяк Хромов, но вольные дети степей были с ним категорически не согласны.
— Татары напали на нас? Напали. По мордам получили? Получили. Из Сечи убежали? Убежали. Так кто победил? Ясно дело мы! — убежденно говорили казаки и были готовы отстаивать свою правоту, чем угодно и с кем угодно.
Больше всего спорщики упирали на то, что смогли отбиться от крымского хищника в отсутствии самого гетмана и большей части казачьи старшины.
— Они там, в Чигирине и Киеве водку жрали да штаны протирали, когда мы здесь от татар отбивались! И где, отбивались!? В самой Сечи — отбились! Куда издревле не ступала вражеская нога!
Эти слова с большой охотой слушали те, кто был обижен на гетмана за его мир с поляками, а таких было много. Кто не попал в лоскутный список реестровых казаков. Кто имел на гетмана личную обиду, но больше всех было недовольно тем, что изгнанные ранее паны вернулись в свои владения и стали мучить русских крестьян с большей силой.
Слушали они казацкие сказки раз, два, три, десять, а на сотый раз подняли восстание, поставив во главе его, сотника Терентия Павлюка. Случилось это в конце апреля на правом берегу Днепра под Уманью. За одну неделю было сожжено панских усадеб столько, сколько не сгорело за все прошлое восстание. Обозленные крестьяне сжигали поместья поляков с остервенением, под корень. Жгли и приговаривал: — Реж и жги так, чтобы не было кому и куда возвращаться!
Дабы придать выступлению казаков и крестьян некий вид легитимности, Павлюк, распространял слух, что действует по тайному приказу гетмана Сагайдачного. И что он в нужный час и в нужном месте, обязательно присоединиться к восставшим.
Стоит ли говорить, что эти слухи моментально долетели до Варшавы, и вызвало сильнейший праведный гнев у короля и польского сената. Посланный к Сагайдачному сенатор Юзеф Коссинский гневно топал ногами в его чигиринской ставке и грозил гетману арестом, если слова Павлюка окажутся правдой.
С большим трудом Сагайдачному удалось убедить посланника короля, что все это ложь и хитрый ход недругов, желающих вбить клин между Речи Посполиты и гетманом. В качестве подтверждения правдивости слов Сагайдачного Косинский потребовал, чтобы гетман уничтожил бунтовщиков до прихода в Брацлавское воеводство гетмана Жолкевского с войском.
Старый воевода ещё не до конца оправившийся от ран и болезней моментально откликнулся на призыв короля идти войной на бунтовщиков, а заодно и против Сагайдачного. Видя в их уничтожении свое предназначение перед Польшей и короной и божьим промыслом.
Видя в исполнении воли короля свое спасение, Сагайдачный без промедления выступил в поход против Павлюка, имея под своей рукой два казачьих полка. Быстро продвигаясь на запад, гетман нагнал войско Павлюка возле городка Гайсин.
Известие о том, к ним идет гетман Сагайдачный несказанно обрадовало как восставших крестьян и казаков, так и самого Терентия Павлюка. С радостью отправился в лагерь Сагайдачного со своими помощниками, свято веря, что гетман пришел к нему на помощь, чтобы вместе биться с армией Жолкевского. Верные атаману разведчики доносили, что гусарские хоругви гетмана выступили в поход и в самом скором времени будут под Гайсино.
В полной уверенности, что пришел к своему боевому товарищу, переступил атаман порог походного шатра гетмана, а оказалось, что попал в смертельную ловушку. С громкими упреками набросился Сагайдачный на Павлюка и его свиту, а потом приказал своим телохранителям арестовать казаков.
После того как Павлюк был связан, гетман приказал позвать к себе пана Коссинского и спросил его, что делать с пленными.
С огромной радостью, ясновельможий пан приказал бы отправить главарей бунтовщиков в Варшаву для публичной казни, но тревожные вести из Молдавии, заставляли его торопиться. Пан Коссинский ограничился тем, что плюнул в лицо Павлюка и приказал отрубить атаману голову в своем присутствии.
Телохранители гетмана незамедлительно исполнили его пожелание. Но перед тем как его голова скатилась на землю, атаман успел проклясть Сагайдачного и Коссинского, пообещав им самим скорую гибель.
Вместе с Павлюком были убиты все его спутники, после чего Сагайдачный отправился в лагерь к восставшим. Объявив, что он арестовал атамана за грубое поведение в отношении себя, гетман стал призывать восставших сложить оружие и повиниться перед королем.
— Рано, ох рано вы братцы восстали, не ко времени — укорял он крестьян и казаков. — Крепко вы подвели меня, а особенно ваш атаман. Спутал все мои планы и вас взбаламутил. Единственное, что я могу сейчас сделать — это упросить короля не наказывать вас и распустить по домам, если сдадите оружие.
Говорил Сагайдачный красноречиво и убедительно и восставшие ему поверили. Сдали все свои ружья, весь порох и сабли. Сдали как раз накануне прихода к Гайсино армии Жолкевского, который заявил, что всем бунтовщикам одна дорога — на кол и плаху, и бросил на лагерь Павлюка свою кавалерию.
Сколько было убито повстанцев в этот день, трудно было подсчитать. Однако весь день гусары только и делали, что кололи и рубили безоружных людей направо и налево, без устали и жалости. Очень подмывало Жолкевского сделать то же самое и с Сагайдачным, справедливо говоря, что Павлюк и переяславский гетман одного поля ягода. Однако сенатор Коссинский категорически выступил против этого.
— Сагайдачный — подлец! С этим никто не спорит, и за свои деяния он заслуживает плахи, но он полезный нам подлец. Мы накрепко привязали его к себе кровью Павлюка и ему теперь до конца своих дней от этого не отмыться! — важно восклицал сенатор и Жолкевский, проклиная в душе, на чем свет стоит политику и демагогию, был вынужден подчиниться.
