Хроники Эринии. Дракон стремится к морю.

Наконец, де Монтиньи шагнул в мою сторону и осторожно взялся за дужку очков. Займётся мной лично? Это по - мужски.

— Что здесь происходит? — раздался за его спиной уверенный женский голос.

Фрайгерр опоздал. Или, наоборот, рассчитал всё до последней секунды, чтобы сохранить лицо. На полуразрушенной сцене появились новые участники драмы. Подкрепление прибыло.

Я и не сомневалась, что Ратмира лично возглавит ударный отряд дружины. Сама воевода, её любимица Светомила фон Валленроде, Ратка с дюжиной своих девчонок — сила более чем внушительная, чтобы заставить отступить всемогущего властителя Кречетово.

— Покровитель, — тихо произнесла воевода, окидывая взглядом разрушенную лабораторию, — Брэкли, что здесь произошло?

— Последствия отвратительного дебоша, что учинил один пьянчуга, — насмешливо посмотрела воеводе прямо в глаза Леслава. Какая дерзость! Как она смеет так обращаться к старшему по званию! Совершенно непростительно, — по крайней мере, мне так объяснили.

— Так вы тоже опоздали? — невозмутимо парировала Ратмира, — ну-ну. И где же хулиган?

— Валяется на полу, — указала на тело Скитальца Брэкли, — не бойтесь, он, похоже, уже никому не причинит вреда.

— И ничего не расскажет, — с лёгкой грустью добавил де Монтиньи.

— Я подойду поближе? — не столько спросила, сколько объявила о своём намерении Ратмира.

— Я провожу вас, — решительно заявил фрайгерр, — поверьте на слово, лицезреть мёртвого вблизи — нелёгкое испытание для женщины. Вам понадобится мужская поддержка.

— Вы сама любезность, фрайгерр,— благодарно посмотрела на де Монтиньи воевода, — многим мужчинам стоит поучиться у вас рыцарскому обращению с дамой.

Где-то с минуту Ратмира и де Монтиньи молча смотрели на бездыханное тело Скитальца. Лица обоих командиров оставались совершенно бесстрастными.

— Сердце не выдержало? — не то спросила, не то предположила воевода.

— Алкоголь всему виной, — откликнулся фон Фалькенхорст, — эта зараза губит людей в самом расцвете лет.

— Бедняге ещё бы жить да жить, — вздохнула воевода.

— На его месте мог оказаться любой из нас, — тихо и задумчиво произнёс её спутник.

— Окажитесь, когда напьётесь, — успокоила его Ратмира.

— Ну, рюмка-другая по праздникам, — начал было де Монтиньи.

— Все так говорят, — устало махнула рукой воевода, - думаете, эта трагедия хоть кого-то заставит взяться за ум? Бесполезно.

— Здесь отовсюду исходит магия смерти, — негромко произнесла Светомила фон Валленроде, насторожено осматриваясь по сторонам, — как будто сам воздух пропитан ею. Чувствуешь её дыхание? — обратилась она к стоящей рядом с ней Ратке.

— Я многое повидала за годы службы, но с таким сталкиваюсь впервые, — ошеломлённо ответила Ратка, — если тут сражались паладины смерти - каков же уровень их мастерства?

— Полагаете это убийство? — с тревогой повернулся в их сторону де Монтиньи, — думаете, тут приложил руку боевой некромант?

— А разве это... — с недоумением начала фон Валленроде и тут же замолкла, почувствовав, как Ратка сердито дёрнула её за рукав.

— Избегайте таких неосторожных выражений, милорд, — назидательно проговорила Ратка (старшая дочь берегини фрайгеррата Коршуново может многое себе позволить) — я и слышать не хочу, что в нашем королевстве, среди подданных Её Величества попадаются столь мерзкие типы. Выражайтесь точнее и скажите, что в этой схватке опасному пришельцу противостоял эксперт в области боевой некромантии, использующий свои знания исключительно для борьбы с теми, кто вступил на преступный путь властелинов смерти. Согласитесь, без помощи таких специалистов, борьба с паладинами смерти оказалась бы намного тяжелей.

— И эти почтенные мастера, разумеется, не обучают запретным искусствам, а лишь проводят консультации и делятся опытом, — понимающе кивнул фрайгерр.

— Воистину так, — подтвердила его слова воевода.

— В таком случае нам пора закругляться, — ответил де Монтиньи, — здесь, — он ещё раз указал на изуродованные стены и пол, — нужны специалисты совсем иного профиля. Кстати, — доверительно обратился он к Ратмире, — скажите, я не забыл вам передать, что этот алкаш нужен Её Величеству живым? А то неудобно может получиться.

— Что-то такое я говорила Горяне и её бойцам, — успокоила фрайгерра воевода.

— Тогда забираем нашего незваного гостя и во дворец, — распорядился фон Фалькенхорст, — между прочим, а что это за параллелепипед? — как бы небрежно кивнул в сторону плиты Гадеса де Монтиньи, — деталь интерьера? Я смотрю, он единственный, кто не пострадал в этой кутерьме. Ни одной царапины.

— Этот параллелепипед, — холодно осадила я фрайгерра, — кого надо параллелепипед.

— Я очень надеюсь на это, — усмехнулся фон Фалькенхорст, — вы понимаете, полковник, что во дворце вас ожидает очень увлекательный разговор, от которого вы так настойчиво пытались отказаться.

— В тот раз речь шла о вашей резиденции, — напомнила я де Монтиньи.

— И чем она не подходит вам? — почти искренне удивился фрайгерр, — впрочем, вас женщин трудно понять. В любом случае, готовьтесь. Некоторые вопросы могут оказаться весьма неприятными.

— Тут вы не правы, — иронично улыбнулась я, — вопросы неприятными не бывают. А вот ответы на них — да.

Завтрак на четыре персоны и разговор за ним.

Обитатели Радужного Дворца редко собирались вместе. На то, как вы уже убедились, было множество веских причин. Но сегодняшнее утро (весьма условное, в Хёлльмунде всегда царил гнетущий полумрак) стало тем самым исключением, которое лишь подтверждает правило.

Как это ни парадоксально, но причиной всему послужила всё та же взаимная неприязнь, которая в последнее время разделила принцев на две непримиримые партии. Так же как их привычка обсуждать важные дела с партнёром за утренней трапезой. А если добавить, что завтракали принцы не у себя в покоях, а в общем зале Радужного Дворца, за одним и тем же огромным, квадратным столом, вытесанным из добротного дуба, и зал этот имел не один, а два входа, то. Конечно же, во всём виноват дворецкий, вернее, вся прислуга, допустившая досадную накладку. Ибо в это утро и Лионель ле Гранд с Даймоном фон Инфернбергом, и Мишель ле Блан де Мерите с Майклом Александром Редвортом одновременно вошли в зал, соответственно через западные и восточные двери. Разумеется, никто из них не захотел уступить.

Завтрак проходил в глубоком молчании. Дух недавней стычки у красивейшего особняка ещё витал в воздухе, а потому одни этим молчанием выражали суровое порицание и осуждение хулиганской выходке венценосных особ, а другие, тем же самым безмолвием, ясно давали понять, что ничего постыдного, и тем более ужасного в ней в упор не видят.

Как известно, ничто не длится вечно. И Лионель ле Гранд ещё раз подтвердил, что он выше любых условностей.

— Знаете, — обратился он к сидевшему напротив него ландграфу Инфернберга, — мне отчего-то вспомнилась одна презанятная история, которая приключилась со мной, когда я, по просьбе моего приятеля — редактора, замещал его в одном солидном литературном журнале. Полагаю, вам она покажется весьма любопытной.

— Я обожаю истории, которые случаются с теми, кто замещает редакторов всевозможных журналов, — сразу же оживился четвёртый принц Тьмы, — они всегда интересны, забавны и полны неподдельного остроумия. С удовольствием послушаю вас.

— Что, будете рассказывать, как у вас митрополит возложил на голову Его Императорского Величества сначала ворону, а затем корову, — ехидно усмехнулся Редворт.

— Я редактировал уважаемый литературный журнал, а не дешёвую провинциальную газетёнку, — презрительно процедил Лионель, — к тому же я не интересуюсь политическими сплетнями.

— Уважаемые читатели, в одну из статей нашего прошлого номера вкралась досадная ошибка. Его Императорское Величество не посылало господ офицеров на Украину формировать офицерские части, потому что уже три месяца как мертво, — сострил фон Инфернберг.

— Я попросил бы вас... воздержаться, — помрачнел Мишель ле Блан.

— Да как вам будет угодно, — беззаботно пожал плечами Даймон, — так я слушаю вас, — обратился он к ле Гранду.

— Изволите ли видеть, — начал первый принц Тьмы, — приходит в один из дней к нам в редакцию некий молодой человек, совсем ещё юноша и приносит свой рассказ. Рассказ нам всем понравился: интересный, дельный сюжет, живые персонажи, сочный, красивый язык, в общем, решаем мы его напечатать. Отправляем рукопись в типографию, выплачиваем автору гонорар, к слову, совсем не маленький. И вот представьте, журнал с рассказом издан, о нём сразу же начинают говорить в литературных кругах, юноша становится известен и знаменит. А спустя какое-то время выясняется, — весело хлопнул по столу Лионель.

— Что выясняется? — с видимым интересом спросил фон Инфернберг.

— Что это не его рассказ, — хитро подмигнул Даймону первый принц Тьмы.

— То есть как не его? — не понял Предвестник Вечного Хаоса и Небытия.

— А вот так, не его. Он его украл! — радостно воскликнул ле Гранд,— вообразите, в каком положении, по его милости, очутились все мы. Деньги выплачены, рукопись напечатана, ничего уже не изменить среди писателей начинают ходить слухи, что мы поддерживаем и поощряем воровство, репутации журнала нанесён непоправимый ущерб. Моего приятеля, он только что вернулся из Баден-Бадена, хватает удар, и он две недели не встаёт с постели. Каково, а?

В этот миг рассказ Лионеля был самым грубым образом прерван громким и протяжным звоном серебряного ножа, который Редворт в сердцах бросил на стол.

— Я так и знал, — сердито произнёс третий принц Тьмы, — нет, ну это уже ни в какие ворота. Сколько можно одно и то же.

— Да я эту историю впервые рассказываю, — с совершенно искренним изумлением развёл руками Лионель.

— Ну конечно же, — саркастически передразнил его Майкл,— к тому же,— с довольным прищуром посмотрел он на ле Гранда, — вы всё это выдумали, вот так!

— С чего вы взяли? — улыбаясь, спросил его Лионель.

— Потому что, если бы это было правдой, об этом обязательно написали, — торжественно объявил третий принц Тьмы.

— Так бы и написали? — с иронией переспросил де Гранд.

— Именно, — убеждённо ответил Майкл.

— Контора пишет, — весело подмигнул ле Гранд ландграфу Инфернберга, — да, вот она, мирская слава, — покачал он головой.

— Кстати, я вижу, вы опять получили письмо, — указал кивком на нагрудный карман Редворта, откуда, небрежно торчал уголок сложенного бумажного листа, фон Инфернберг, — то же самое?

— Да, но вам что с того? — надменно вскинул бровь Майкл.

— Не задевает? — дружелюбно оскалился Даймон.

— Нисколько, — вскинул голову третий принц Тьмы, — раздражает, как всякая глупость, но и только. В конце концов, что взять с недалёкой женщины.

— В самом деле? — похоже, фон Инфернберг не поверил в искренность собеседника.

— Да, представьте себе, — сердито насупился тот, — разве можно обижаться на подобный бред? И чтобы доказать вам моё безразличие к этим дурацким строкам, я прямо сейчас озвучу их вслух, — торжественно оповестил Редворт всех сидевших за столом.

С этими словами он достал из нагрудного кармана небрежно сложенные, скорее даже скомканные листы бумаги и, развернув их, начал читать.

— В правление, в правление, в правление, в редакцию газеты, в редакцию газеты, в редакцию газеты, в редакцию газеты, в редакцию, — быстро, чуть ли не про себя протараторил Майкл, — ага... Майклу Редворту, автору... — здесь третий принц Тьмы остановился и торжествующе посмотрел на Лионеля, впрочем, на последнего это не произвело никакого эффекта, — ладно, — прошипел Майкл, — где я остановился? Вот...

Выступая на ХХIII съезде партии, Вы, поднялись на трибуну не как частное лицо, а как "представитель нашей литературы".

Тем самым Вы дали право каждому литератору, в том числе и мне, произнести свое суждение о тех мыслях, которые были высказаны Вами будто бы от нашего общего имени.

Речь Вашу на съезде воистину можно назвать исторической.

За все многовековое существование нашей культуры я не могу припомнить другого писателя, который, подобно Вам, публично выразил бы сожаление не о том, что вынесенный судьями приговор слишком суров, а о том, что он слишком мягок.

Но огорчил Вас не один лишь приговор: Вам пришлась не по душе самая судебная процедура, которой были подвергнуты писатели , — нашла кого назвать писателями, — саркастически усмехнулся Майкл, — Вы нашли ее слишком педантичной, слишком строго законной. Вам хотелось бы, чтобы судьи судили наших граждан, не стесняя себя кодексом, чтобы руководствовались они не законами, а "революционным правосознанием".

Этот призыв ошеломил меня, и я имею основание думать, не одну меня. Миллионами невинных жизней заплатил наш народ за попрание закона. Настойчивые попытки возвратиться к законности, к точному соблюдению духа и буквы нашего законодательства, успешность этих попыток — самое драгоценное завоевание нашей страны, сделанное ею за последнее десятилетие. И именно это завоевание Вы хотите у народа отнять? Правда, в своей речи на съезде Вы поставили перед судьями в качестве образца не то, сравнительно недавнее время, когда происходили массовые нарушения советских законов, а то, более далекое, когда и самый закон, самый кодекс еще не родился: "памятные двадцатые годы". Первый наш кодекс был введен в действие в 1922 году. Годы 1917-1922 памятны нам героизмом, величием, но законностью они не отличались, да и не могли отличаться: старый строй был разрушен, новый еще не окреп. Обычай, принятый тогда: судить на основе "правосознания" — был уместен и естественен в пору гражданской войны, на другой день после революции, но он ничем не может быть оправдан накануне 50-летия нашей власти. Кому и для чего это нужно — возвращаться к "правосознанию", т. е., по сути дела, к инстинкту, когда выработан закон?

И кого в первую очередь мечтаете Вы осудить этим особо суровым, не опирающимся на статьи кодекса, судом, который осуществлялся в "памятные двадцатые годы"? Прежде всего, литераторов...