Седьмой Принцип

Нина Филипповна грустно улыбнулась. Там, на том Белом свете решили, что она вслед за Фрюжем бросилась с Башни невозврата, но это было не так. Она, правда, последовала за ним, только ей был ведом другой путь, и она им воспользовалась. Однако настичь Лиса ей не удалось. Почти удалось, но не совсем. Эти перемещения в пространстве-времени, в прошлое-будущее, в них так легко ошибиться на десяток-другой лет в ту или иную сторону. Вот и она не угадала, разминулась с Лисом, залетела дальше или глубже, как смотреть, на тридцать годочков, ну и на столько же по жизни была старше его. И ведь всегда чувствовала, что он где-то рядом, но ничего не знала наверняка, и встретила, нашла только теперь. Поздно. Уже слишком поздно. Пришлось прожить другую жизнь, за которую, впрочем, чего греха таить, она была благодарна судьбе. Но главная ее жизнь и главная судьба еще впереди, пусть же норны помогут ей их обрести. А теперь, похоже, действительно пора...

На стене, над головой ее, пришел в движение, заскрипел механизм ходиков. Распахнулась дверь часового домика, из него высунулась кошка, черная, с дурными желтыми глазами и торчащими, будто нафабренными, усами, и истошно заорала, словно кто-то невидимый тянул ее за хвост.

Пора!

Нина Филипповна, затаив дыхание, протянула правую руку и кончиками пальцев коснулась полотна светлого зеркала. Пальцы ее не дрожали, как в тот раз, она знала, что делает и была готова к встрече с новой судьбой. Давно уже была готова. И все же, она непроизвольно вздрогнула, когда вместо ожидавшегося холода прошлого она ощутила тепло огня будущего. Она почувствовала, как пламя, неистовое, но не обжигающее, принимает, охватывает ее ладонь, тянет и увлекает ее всю, словно она не отягощенная грузным телом усталая пожилая женщина, а легкая, как птичка, юная Сова.

Сова не заметила, в какой миг случилось преобразование, и она стала вновь собой изначальной. Улыбнулась знакомому до мельчайших подробностей отражению, красавице в алых одеждах, в высоком тюрбане. Радуясь произошедшим переменам, устремилась им навстречу. Последнее, что сделала она в оставляемой навсегда жизни, — остававшейся еще в пространстве комнаты левой рукой взялась за раму Медленного зеркала и потянула ее на себя.

Складень закрылся, как волшебная книга, и исчез, не оставив после себя ничего — кроме гвоздя на чистой стене и едва слышной, медленно затухающей мелодии, сыгранной волшебной флейтой.

Не успел еще завершить свой ор кот в часах, как в квартиру вошел Нарада. Вошел, как всегда входил, через дверь, не обращая внимания на то, заперта она или распахнута настежь. Поморщившись, он дождался, пока не заткнется страж времени, и лишь тогда начал свой обход помещений. Еще ему слышалась какое-то время едва различимая музыка, но нет, нет, она, конечно, обман слуха, пульс чрезмерно концентрированной тишины. Мун был уверен, что никого в этом жилище уже не застанет, поэтому был холоден и спокоен. Он хотел всего лишь кое-что проверить.

Перво-наперво, Нарада заглянул на кухню. Тыльной стороной ладони коснулся чашки на столе, хмыкнул, убедившись, что она еще теплая. Заглянул в раскинутые тут же рядом с чашкой карты и еще раз хмыкнул, увидев выпавшую комбинацию. По крайней мере, теперь было ясно, что он не ошибся, и что гадалка, о которой упомянул Лис, жила именно здесь. Вопрос в том, кто она, эта гадалка, на самом деле.

Из кухни он прошел в комнату и, как незадолго до того Нина Филипповна, обошел ее по кругу. Остановившись рядом со столиком, над которым висели зеркала и на котором теперь лежало снятое со стены полотенце, он в задумчивости несколько минут смотрел на вышитую на нем сову, потом прикоснулся к ней рукой и, неожиданно для себя, погладил. С тех пор, как Алия, Совушка его ненаглядная, исчезла, он видел ее следы повсюду, где бы ни искал. А искал он ее уже целую вечность, по всем мирам, без всякой надежды на успех, и этот безнадежный поиск был его наказанием. Он тяжело вздохнул. Похоже, что птичка, если она и была здесь, упорхнула, и сюда уже не вернется. Что ж, зато теперь в его распоряжении есть это оставленное гнездо, удобное место, откуда с комфортом можно наблюдать за Эфалидом и бывшей женой Венечки. Может быть, все же она? Может быть, Марина? Он чувствовал, что-то здесь есть. Он сомневался, и иногда считал, а часто просто до боли остро чувствовал, что Мара — его дочь, ее реинкарнация, ее проекция в этом мире и в этом времени, поэтому был рад, что она остается с Эфалидом. В конце концов, чтобы так случилось, он и способствовал тому, чтобы Фрюж украл его петас.

Он, конечно, понимал, что может ошибаться. Он тоже иногда ошибается. В нюансах, да, но мелкие неточности, в конце концов, приводят к большим ошибкам. Этого, видимо, не избежать, ведь жизнь на том и построена, на мелочах, полутонах, предчувствиях, на соответствиях и несоответствиях... Метод проб и ошибок — ее метод.

Глава 19

Петас

Лис наложил ладони на дверь, после чего осторожно припал к ней щекой. Замер, прислушиваясь. Ему показалось, что он различил какое-то отдаленное гудение, низкое и расплывчатое, словно фон в радиоэфире, и ничего сверх того. Скорее всего, это кровь шумела в ушах. Дверь казалась теплой, словно не дерево составляло ее тело, а упругая плоть, внутри которой при должном внимании можно различить биение жизни. Он затаил дыхание, надеясь уловить этот скрытый пульс. Ничего и никого. Вот и отлично. На то он и рассчитывал, что все, кто должен спать в этом доме, будут спать.

Выудив двумя пальцами ключ из кармана куртки, Веня осторожно вставил его в замок. Он помнил, что замок новый и что ни разу еще его не открывал, и потому волновался, не зная, как тот себя поведет. Не заел бы, зараза. И не клацнул бы зубами, ночью ведь слышно стократ сильней. Еще он подумал про цепочку на двери, что, если она накинута, значит, все пропало. Следом промелькнула успокоительная мысль, что Марина и раньше никогда за этим не следила, возложив обязанность на него, с чего бы ей теперь стать такой внимательной и осторожной? Разве что этот, Толян. Эфалид, будь он неладен. Из-за него же, как вору в ночи, в собственный дом пробираться приходиться.

Отсекая дальнейшие наплывы бесконечных мыслей, повернул ключ.

Замок, пережевывая свежую заводскую смазку, негромко чавкнул и тихо открылся. Едва толкнув дверь от себя, Лис, оправдывая прозвище, проник в квартиру через узкий проход. Дверь так и оставил приоткрытой — чтобы сделать, что задумал, он рассчитывал, не понадобится много времени, всего пару секунд.

Затаив дыхание, прислушался. Дом отозвался сонной тишиной. А какая она должно быть в третьем часу ночи? Или уже три? Вот днем тишина совсем другая, наполненная множеством сторонних звуков, просто не относящихся к сфере внимания и потому не принимающихся в расчет. Ночью совсем другое дело. Ночью молчок полный.

Из кухни в коридор косым конусом падал, рассыпаясь по углам светлыми брызгами, голубоватый луч ночника, придавая реальности некое нереальное измерение. Они и раньше, при нем оставляли светильник включенным, почему бы без него не делать так же? Что изменилось, что изменится после него?

Ничего...

Он выдохнул, снова вдохнул и повернулся к вешалке. Снял с нее шляпу Толяна, но надевать не стал. Взял свою старую сумку, сунул петас в нее, перекинул ремень через плечо и лишь тогда обернулся на выход.

Но выхода уже не было.

Лис вздрогнул от неожиданности.

— Черт! — выругался вполголоса.

Привалившись плечом к двери, отсекая возможность беспрепятственного и незаметного ухода, перед ним стояла Марина, собственно, теперь уже Мара. Босая. Наверное, поэтому Лис не слышал, и не понимал, как и откуда она здесь возникла.

— Я так и знала, что ты заявишься, — процедила она презрительно. Она и смотрела темными глазами презрительно, и губы кривила так же. Раньше Веню такое ее отношение задевало, он горячился, взрывался эмоциями, начинал спешно доказывать, что не заслуживает такого к себе обращения. Но вот что-то уже в нем изменилось, и ее презрение перестало его трогать. От слова совсем. С чего бы это? Ты сама-то, что из себя представляешь? Если по чеснаку? Смешно даже.

Марина предстала пред пока еще мужем в накинутом на плечи распахнутом халатике, не дедероновом, шелковом, но таком же легком. Декольте у халата было сквозным, сверху донизу, и если груди были прикрыты полами, каждая своей, то лоно чернело и щетинилось шерстью — и все тем же к нему презрением. Волосы на лобке Марина никогда не стригла, поэтому они у нее росли естественным образом, с боков навстречу друг другу, собираясь строго над улыбкой клокастым ирокезовым гребнем. Сейчас они казались черными, но Лис знал, что на самом деле волосы у нее в паху золотисто-рыжие, словно были нарезаны из медной проволоки. Вот именно, из проволоки — жесткие, колючие и непокорные. Пока продерешься сквозь них до обители нежности, исцарапаешься в кровь.

Вот черт его знает почему, но Лис почувствовал, что эта явная демонстрация Марины снова его задевает. Он поморщился. Захотелось вдруг вцепиться в этот нахальный клок, торчавший, точно чуб казацкий из-под картуза, сжать его в кулаке, потрепать. Собственно, мысленно он все это и проделал.

Реагируя на его мысли, очевидно, Марина отстранилась, подалась попой назад и запахнула халат.

— Руки! — сказала она с вызовом, предупреждая его возможные телодвижения. В голосе ее проявились, но быстро исчезли нотки некоторого сомнения, однако она совсем не собиралась сдавать позиций, и напустилась на Лиса шипя, как змея. — Что-то ты слишком смелый стал! Совсем берега потерял? Сейчас вот Толика крикну!

При этих ее словах Веня невольно хмыкнул. Он не раз и прежде замечал, как подуманное только им слово или мысль тут же подхватывалось и озвучивалось Мариной. Ее этот факт всегда раздражал почему-то, но вот, по факту невидимая связь все еще сохранялась между ними. Хоть и Толик теперь в соседней комнате.

— Ты зачем приперся, вор ночной? — не отступалась она на него. — Ты где ключ взял? И что это ты утащить решил? Говори, сволочь!

И все это звенящим шепотом. При последних словах она схватилась за Венину сумку и рванула ее на себя.

— Ну-ка, показывай, что там!

Прижав сумку локтем, Лис удержал ее у себя.

— Тс-с-с! — он приложил палец к губам. — Тихо, жеребца своего разбудишь.

— Я же сейчас закричу! — продолжала угрожать Марина.

— Лучше молчи. Если хочешь удержать его возле себя, молчи.

Хватка Марининой руки слегка ослабла.

— Мне нужна всего лишь его шляпа, — продолжил Лис. — Поверь, без нее он от тебя никуда не денется. Не сбежит. Просто поверь.

— А тебе зачем? — не унималась жена.

Он едва не сказал ей, что ему этот петас, возможно, поможет найти Вальтера, но вовремя сдержался, сообразив, что тогда ему точно отсюда не выбраться. Марина вцепится в него мертвой хваткой.

Он не успел сказать ничего.

— Мара, ты где? — раздался из спальни сонный голос Толяна. — Что там, черт возьми, за возня?

— Я дверь проверила, — громко ответила Марина. — Цепочка не накинута была!

Она, отстранившись, приоткрыла дверь, и, сделав страшные глаза, кивком указала Лису на выход. Мол, проваливай, сволочь!

Лис импульсивно достал из кармана остатки Женькиных денег и бросил их на полку под вешалкой.

— Тебе пригодятся, — шепнул он, протискиваясь мимо нее. — Прощай!

В последний миг он с близи окунулся в глаза Марины, заглянул в них, словно в пустую комнату. Там были бедствие и холод одиночества. Но это был лишь случайный акт прикосновения, и от него спасения там никто уже не ждал.

'Ускользнул, ускользнул', — вспыхивало в голове счастливое и удалое, пока несся вниз по лестнице. Выскочив из подъезда, он, не останавливаясь, устремился прочь, в ночь, понимая и предполагая вероятность того, что Эфалид бросится за ним в погоню. Ну, ищи, как говорится, ветра в поле, а парня в городе...

Спустя какое-то время, когда Лис отбежал от дома уже достаточно далеко и остановился, чтобы перевести дух, он услышал, как где-то резко и сильно стукнула, распахнувшись, дверь. В ночной тиши этот звук прогремел, как выстрел. Как залп! 'Ну, началось веселье', — подумал Лис, имея в виду погоню. Он был совершенно уверен, что это заклятый его друг Толян ака Эфалид выбрался на тропу... Войны? Похоже, что так и есть. Войны извечной, никогда не объявлявшейся официально. Следовало, однако, поспешать. Прижав к боку сумку с волшебным петасом, Лис продолжил путь.

Пройти, между тем, ему предстояло довольно много. События последнего дня и теперь уже ночи шли так плотно, что он совсем потерял если не счет, то ощущение времени. Все, что происходило, уносилось прочь и сразу становилось далеким-далеким прошлым, почти баснословным, словно и не бывало, и не происходило. Сам же он себе представлялся ползущим по крутому склону вверх, а земля у него за спиной обрушивалась в бездонную пропасть, пласт за пластом, и он, оглядываясь, видел, как уносятся вниз, дробясь и уменьшаясь, пласты и комья породы. И страшно было вот так же сорваться и ухнуть туда, потому что ему надо наверх, он должен забраться на гребень. Вот это чувство, эта мысль — забраться наверх, вот чего у него раньше не было. А теперь появились, и они подстегивали его, толкали в спину.

Он не помнил точно, где оставил машину, где-то там, во дворе, по крайней мере, на встречу с Нарадой он шел пешком. У него был план, забрав петас, найти машину и на ней доехать до Беллы Какенбург, но теперь, когда за спиной рыщет Эфалид, про машину придется забыть. Пешочком, пешочком.

Он спешил по пустынным предутренним улицам. Тьма над головой, там, куда отогнал ее свет фонарей, сгущалась в ожидании первых лучей восхода. Это событие уже назревало и ощущалось в природе, но до него еще надо было дотерпеть и, если угодно, дожить. В какой-то момент Лис почувствовал, что выдохся и просто устал. И не мудрено, ведь он уже не помнил даже, когда в последний раз нормально спал всю ночь целиком, а столько ходить пешком ему прежде и вовсе не доводилось. К тому же, сумка на боку с каждым шагом становилась все тяжелей, словно груз в ней прибывал и прибывал. Но разве же это возможно? Он точно знал, что кроме петаса в сумке ничего больше нет.

Примерно на половине пути Лис почувствовал, что совсем выбился из сил. Едва он это осознал, как ноги его остановились. Он как раз пересекал старый бульвар, поэтому очень кстати неподалеку оказалась скамейка, на которую он и опустился устало. Откинулся на спинку, вытянул ноги, расслабился. Расслабиться получилось не сразу, но когда сначала бедра, а следом икры отпустило, он ощутил истинное блаженство и подумал, до чего же это здорово, никуда больше не бежать. Еще бы сумку куда-то сплавить.

Подумав про сумку, он подтянул ее ближе и, раскрыв, достал из нее шляпу. Вдруг захотелось ее рассмотреть получше, понять, что же в ней такого удивительного. Ведь волшебство должно быть заметно!

Да нет, шляпа как шляпа. В тусклом свете фонаря она казалась грязно зеленой, словно высохшая на солнце болотная тина. Кожа, из которой петас был сшит, казалась промасленной, да и на ощупь была такой, липкой, что ли. Подкладки внутри не было никакой, совсем, а вот вокруг низкой тульи обвивалась выцветшая совершенно лента, края которой скрепляла заколка в виде кадуцея из темного, почти черного, металла, серебряная должно быть. Он покачал головной убор на руках, прикидывая его вес. 'Тяжесть какая', — подумал, и, подчиняясь внезапному импульсу, водрузил раритетную шапку на голову.