Прекрасный из ночи

— Ты проснулся? — Ханусенеб открыл глаза и зевнул, пытаясь отогнать назойливую дремоту.

— Я почти не спал. Надо же кому-то править лодкой, — рассеянно ответил Ихетнефрет.

— Да, да, конечно, — служитель Тота, дрожа от холода, с головой спрятался под шерстяной накидкой.

— Ну, хватит...

— Пощади мои годы! — взмолился жрец.

— Скоро Ра воссияет над горизонтом.

— О, боги, нет мне покоя! — ворчал Ханусенеб, — Ладно, твоя взяла, встаю. — Он медленно поднялся, пугливо озираясь вокруг, зачерпнул ладонью воду, освежая заспанное лицо и бритую голову. — Как Мафдет?

— Спит.

— Не стоит ее тревожить.

— Ты прав, не будем мешать. Лучше взгляни на этого хитреца Эбихаила. Делает вид, будто дремлет и ничего не слышит. Эй ты, пройдоха, поднимайся живее, не то окачу тебя водою.

— Чего пристали? — донесся из-под рогожи недовольный голос. — Ну, проснулся, и что с того? Зубы стучат от холода, спину ломит, словно кто избил меня, а ты ... — "окачу водою"... Да за что?

— Будет тебе ворчать, — повеселел Ихетнефрет, — посмотри кругом. Новый день пришел. Горести и беды позади. Мы свободны, как птицы в небесах... Ветер не воет, не предвещает несчастий, река успокоилась. Не гонит нас голод и жажда. Есть у нас одежды, масло, сушеная рыба и овощи.

— Что верно, то верно, — расплылся в довольной улыбке Эбихаил, предвкушая скорую трапезу.

— Смотрите! — тревожно вскрикнул Ханусенеб.

Ихетнефрет и Эбихаил обернулись на возглас, глядя в ту сторону, куда указывала рука жреца.

Медленно из земли вырастал огненный диск дневного светила, заливая восток алой краской. Там, где река исчезала за далеким горизонтом, нечто вспыхнуло расплавленным золотом, словно звезда свалилась с небес в прибрежные топи.

— Что это? — недоумевал Ихетнефрет.

— Должно быть, вершина храма, — равнодушно отвечал Эбихаил.

— Не там ли расположен Ур?

— Возможно. Все к тому идет.

— Право же, не знаю, радоваться нам или печалиться. Сердце мое смутилось. К чему готовиться в чужой земле?

— По крайней мере, не к встрече с Гильгамешем, — послышался голос молодой женщины.

— Приветствую тебя, любимая...

— Мне показалось, ты испугался?

— Нет. Я просто размышлял вслух, думал о будущем. Как ты спала?

— Спасибо, все хорошо. Мне нужно одеться и привести себя в порядок. Отвернитесь, не смотрите... — властным, не терпящим возражения тоном произнесла Мафдет.

Девушка, высвободившись из объятий шерстяной ткани, бросилась в воду, пытаясь очиститься от воспоминаний о событиях вчерашнего дня.

— Что ты делаешь? — взволнованно закричал Ихетнефрет, сжимая руками борт лодки.

— Мне надо умыться, — равнодушно отвечала Мафдет.

— Но вдруг с тобой что-нибудь случится? — беспокоился хранитель свитков, не замечая слез на мокром лице возлюбленной.

— Уже и так все случилось. Чего еще ожидать?

Колючие холодные интонации в голосе девушки неприятно поразили Ихетнефрета, но он счел за лучшее промолчать, не желая лишний раз напоминать ей о прошлом.

После недолгого омовения она попыталась самостоятельно взобраться в лодку.

— Позволь помочь тебе, — встрепенулся хранитель свитков.

— Не надо, я сама, — Мафдет подтянулась и оказалась в барке, едва не перевернув ее. — Я же попросила не мешать, — произнесла она с укоризной.

— Прости, но я думал...

— Тебя это тоже касается

Ихетнефрет отвернулся, принялся рассматривать приближающийся город, но его мало интересовал таинственный Ур. "Город как город, — рассуждал сын Имтес, — скорее всего мало чем отличается от Урука. Правит им какой-нибудь владыка, мнящий о себе невесть что. Храмы и дома вырастают из речных зарослей... Как все опостылело, как надоело!

С Мафдет творится неладное. После пережитого что-то сломалось в ее душе. Чувствую, я стал ей противен. Она упрекает меня, или стесняется собственного позора. Одна надежда на время, и на... самого себя".

— Можешь повернуться.

Ихетнефрет нервно вздрогнул, повинуясь приказанию. Мафдет сидела на корме, расчесывая длинные мокрые волосы. Каласирис прилип к влажному телу, подчеркивая очертания груди и темные пятна сосков.

— Ты Есит, вышедшая из вод Хапи! — сын Имтес не мог скрыть восхищение.

— Я лишилась почти всех драгоценностей... в Уруке, — не обращая внимания на комплименты, отвечала девушка.

— Не беда, скоро прибудем в Ур, и что-нибудь придумаем, — с надеждой в голосе произнес Ихетнефрет, невольно любуясь возлюбленной, но она ничего не ответила, продолжая заниматься утренним туалетом.

"Она так же прекрасна, как и раньше, но глаза не блестят драгоценными камнями, и чарующая волшебная улыбка исчезла с лица. Наверное, она разлюбила меня? Холод отчуждения поселился в сердце. Гильгамеш, садовник подлости, поливающий дерево греха собственными злодеяниями... Вот причина всех бед! Нет, клянусь богами, я отомщу ему, рано или поздно! Пусть пройдут сотни, тысячи лет, но правосудие свершится, и негодяй понесет наказание! — рассуждал про себя хранитель свитков, и глаза его наполнялись слезами. — Горести и несчастья кажутся нам порой непреодолимыми, но время стирает в памяти следы страданий. Правда, все это будет когда-то... Спустя годы былое покажется нам смешным, не достойным волнений и переживаний... Сейчас же мы ослеплены горем и печалью, мир нам не мил, как будто жизнь оборвалась, лишившись всякого смысла".

Утренний туман, пронзаемый солнечными лучами, медленно рассеивался, высвобождая из плена величественный город. На речной глади попадались редкие тростниковые лодки рыбаков, купцов и птицеловов. В полноводных каналах отражалась ослепительная голубизна небес. Светлые храмы высились гигантскими исполинами в сверкающих золотых шлемах. Ханусенеб и Эбихаил налегли на весла. Берег стремительно приближался.

Ихетнефрет первым ступил на каменную пристань, пытаясь привязать барку к какому-то деревянному столбу.

— Странное дело, — удивился жрец, — не случилось ли чего? Город словно вымер, базарная площадь пуста. Куда делись все жители?

— Я вижу группу воинов. Пойду, выясню, в чем дело.

Хранитель свитков направился к нескольким солдатам, стоявшим поодаль.

— Приветствую вас, доблестные стражи Ура.

— Ты, как видно, чужеземец? — спросил старший из них, с интересом рассматривая вооружение пришельца.

— Да, и прибыл в ваш город пополнить припасы перед дальним путешествием.

— Не в добрый час ты посетил Ур.

— Что случилось?

— Герой благой земли Абарги, светлый царь, скончался...

— Простите, я не знал.

— Сегодня состоится погребение на городском кладбище. Почти все горожане уже собрались там. И ты отправляйся проводить в царство Эрешкигаль великого Абарги. Вместе с ним последует и его жена, благородная Шубад.

— Как? И она умерла?

— Нет. Она идет в подземное царство добровольно, желая вечно пребывать рядом с любимым супругом.

— Так она убьет себя ради мужа?

— Да.

— О, боги! Воистину, великое горе посетило Ур! Но моя лодка и друзья?

Воины переглянулись:

— Нет ли у тебя немного меди?

— Этого хватит? — Ихетнефрет достал кольцо.

— Вполне. Теперь ни о чем не беспокойся. Спокойно следуй на кладбище. Мы присмотрим за твоей баркой. А вечером, за кубком вина, вознесем молитвы богам за мудрого Абарги, царицу и твое благополучие.

— Хорошо. Да пребудет с вами Энлиль, — Ихетнефрет попрощался со стражей и уныло побрел к пристани.

— Ну! Что там? Говори! — сгорал от нетерпения Ханусенеб.

— Плохие новости, — вяло отвечал хранитель свитков.

— Не томи сердце, поведай скорее! — поддержал жреца Эбихаил.

-Умер правитель Ура. Сегодня состоится погребальная церемония. Все жители собрались на кладбище. В городе остались одни калеки да горстка воинов. Лавки закрыты. Хочешь не хочешь, а придется ждать окончания похорон. Солдаты посоветовали присоединиться к горожанам.

— А когда скончался их владыка? — не унимался Ханусенеб.

— Не знаю, видимо, недавно. Иначе мы что-нибудь прослышали бы об этом в Уруке. Впрочем, какая разница?

— Мне кажется, они не бальзамируют покойников, — рассуждал служитель Тота, — их души, не имея пристанища, обречены вечно скитаться в потустороннем мире. Если нет мумии, то куда же вселится жизненная сила Ба?

— Лучше ответь, что делать нам? — перебил его Ихетнефрет.

— В самом деле, почему бы не посетить кладбище? — вопрошал Эбихаил.

— А потом?

— А потом... потом запасемся припасами, и... отправимся... — Ханусенеб запнулся.

— К Зиусудре! — неожиданно закончил мысль жреца Ихетнефрет.

— Вот именно. Мафдет, а ты как считаешь?

— Мне все равно. К Зиусудре... Да хоть в Туат!

— Ладно, — осекся Ханусенеб, — чего мы стоим? Берите мешки! Поглядим, как умирают в Шумере...

Все четверо, прихватив пожитки, сошли на пристань, и, перейдя пустовавшую торговую площадь, оказались в лабиринте узких извилистых городских улочек. Пользуясь тем, что Мафдет осталась позади, Ихетнефрет обратился к жрецу:

— Послушай, Ханусенеб. Я не все сказал, говоря о смерти царя Ура.

— От кого ты скрываешься? Я еле слышу твой шепот.

— Подожди. Владыка города умер, но вместе с ним хоронят и царицу.

— Как? Они умерли вместе?

— В том-то и дело, что нет! Понимаешь?

— Стой, не спеши! Ты запутал меня окончательно.

— Шубад, так зовут жену правителя, добровольно решила присоединиться к мужу в его вечных скитаниях по миру мертвых.

— Странное решение.

— Здесь все мне кажется странным.

— Пришельцам трудно порой судить о чужих обычаях.

— Да, но не о близких людях. Ты видишь, что творится с Мафдет?

— Попытайся понять ее. После пережитого потрясения должно пройти какое-то время, чтобы затянулись душевные раны.

— Согласен, но мне кажется... В ее глазах уж нет былого блеска, в голосе чувствуется холод отчуждения. Вдруг она разлюбила меня, или, того хуже, полюбила Гильгамеша?

— Не говори ерунды.

— Я сам боюсь этой мысли.

— Прежде всего, успокойся. Конечно, я плохой советчик в подобных делах, но все же постарайся уберечь Мафдет от излишних волнений, оберегай ее покой и помоги поскорее забыть недавнее несчастье.

— Тебе легко давать советы! А как поступать мне? Каждый камень вокруг напоминает о царе Урука. Побыстрей бы убраться из этой страны! Всюду я слышу эхо прошлых времен. Глиняные кирпичи и дома вторят ему, воскрешая в памяти ужаса дни!

Образы убогих жилищ, слившись в огромное расплывчатое серо-коричневое пятно, беззвучно неслись в немую пустоту. Покинутый людьми город напоминал огромный холм со множеством ходов — улиц, проложенных трудолюбивыми грызунами, следовавших в бессмысленных стараниях непонятной даже им самим цели, определенной свыше. Тишина смерти витала повсюду. Домашние животные не издавали ни единого звука, и даже собаки спрятались по дальним углам, стихли, ошалело глядя по сторонам. Зелень деревьев превратилась в обугленные останки, едва подернутые серым пеплом тоски. Золото Небесной ладьи поблекло, превратив свет в тень. Путники уходили во тьму, пытаясь победить собственные страхи, порожденные кошмарами ночи, явившиеся в мир людей предупреждением о грядущих бедах. Созерцаемый наяву сон ускользал, заснувшее время робко дышало легкой поступью ног по мостовой. Норы-жилища и каналы, орошавшие сады, даруя им жизненную силу, остались позади, сменяясь могилами и сочными молодыми травами.

Глухой гул огромной людской толпы вывел Ихетнефрета из оцепенения. Казалось, все население Ура собралось на кладбище. Мрачные землистые лица одаривали пришельцев леденящими взглядами, подобными холодным ветрам в горах Лебан. Бесцветные одежды превращали людей в безликую шевелящуюся массу, источавшую невидимые волны ужаса и безысходности. Пустые глаза с опаской изучали чужеземцев. Дети испуганно прижимались к матерям, ища у них защиты от огромного чудовища, распространявшего вокруг плач, сдавленные крики и стоны.

Хранитель свитков с трудом пробирался сквозь столпотворение. Он так и не мог понять, к чему стремится, расталкивая недовольных горожан, злобно ворчавших ему вслед. Однообразие черт окружавших туманило взор, сливаясь в огромный пульсирующий сгусток голосов и человеческих тел.

Рука жреца ударила в огромный медный диск. Низкий звук беспокойной птичьей стаей разлетелся над головами. Людское скопище исторгло протяжный рев, напоминавший то ли вздох облегчения, то ли вопль отчаяния.

— Идут! Идут! — шелестом осенней листвы пронесся возбужденный шепот.

Жители Ура расступались, тесня Ихетнефрета и его спутников. Пытаясь не потеряться, сын Имтес крутил головой во все стороны, и взгляд его невольно остановился на внушительном холме, образованном свежими выбросами земли и глины. В основании рукотворного возвышения шла широкая галерея, выложенная глиняными кирпичами, исчезавшая в мрачной глубине гробницы.

Второй удар гонга увяз в ушах, многократно отражаясь от стенок черепа, отзываясь нестерпимой болью. Четверо воинов в медных полированных шлемах и кожаных панцирях медленно несли погребальные носилки с останками правителя Ура. Пурпурный наряд покойника, покрытый сотнями золотых и сердоликовых бус, горел среди серых и невыразительных одеяний горожан всеочищающим пламенем. К широкому серебряному поясу царя был прикреплен золотой стилет и оселок из лазурита, а голову венчал золотой шлем с боковыми щитками, прикрывавшими скулы. В правой руке умерший держал массивный медный топор с двойным лезвием.

Вслед за Героем благой земли шли слуги с рельефными вазами из алебастра и обожженной глины, кубками, светильниками в виде раковин, диадемами и множеством украшений.

Следующая четверка воинов сопровождала в последнее путешествие тело царственной супруги, также одетой в яркое пурпурное платье, сплошь усеянное бисером из золота, серебра, сердолика, кварца, агата и халцедона. Правая рука ее сжимала массивный кубок. Три золотые шпильки с головками из лазурита и несколько амулетов в виде рыб и газелей завершали погребальное убранство царицы.

Вычурный головной убор из витков золотой ленты окружал фестонами прическу, обрамлявшую черными, едва вьющимися волосами, некрасивое угловатое лицо Шубад. С диадемы свисали брелоки в виде листьев и цветов с лепестками из белого и голубого стекла, ниспадали шнуры граненых бисеринок, оканчивавшиеся лазуритовыми фигурками быка и теленка.

Вслед за госпожой следовало около десятка женщин, принося ей в дар золотые кубки, диадемы, серебряные чаши, вазы, светильники, два деревянных жертвенных столика, покрытых перламутром и сердоликом, сосуды с мазями и благовониями.

Шествие служанок замыкало несколько арфисток, игравших мелодию, полную тоски и печали. Великолепные арфы, окованные листовым золотом и украшенные мозаикой из сердолика и морских раковин, венчали серебряные головки быков, чьи глаза и бороды были сделаны из лазурита.

Две колесницы, запряженные парами волов с богато инкрустированной упряжью, везли кувшины из золота и серебра, алебастровые вазы, оружие, шкатулки с драгоценностями и безделушками из обсидиана.