Вся натура Иван Ивановича протестовала против того, чтобы войти в ангар. Но ничего иного придумать он не мог, да и своих парней следовало повидать, узнать, что там с ними случилось — а что обязательно случилось что-то из ряда вон выходящее, понял бы сейчас любой. Иначе вряд ли бы внутри царила такая вот звенящая тишина. Согласитесь, сомнительно было бы полагать, что почти полтора десятка взрослых мужиков, да ещё без пригляда за собой и к тому же имея в запасе время до самого утра, будут элементарно дрыхнуть без задних ног. А не найдут себе другое, более увлекательное и подходящее для их "тонких" и "творческих"" натур занятие!
Поэтому Иван Иванович глубоко вдохнул в себя воздух, выставил перед собой оружие и буквально просочился в помещение. И первое, что бросилось в глаза, был стол, уставленный блюдами с недоеденной пищей, на левом краю которого лежал чей-то фонарик, бивший лучом в противоположную от себя сторону и если не разгонявший до конца темень, то дававший, по-крайней мере, возможность разглядеть, что здесь творится. А творилось нехорошее: потому что все парни — и наши, и сандинисты, валялись на полу изломанными куклами. Иван Иванович подошёл поближе, внимательно вгляделся — карманы брюк у большинства были вывернуты, их явно обыскивали, причём, грубо и в спешке, рюкзаки со снаряжением валялись на кроватях, а их содержимое было брошено рядом.
Иван Иванович закаменел лицом, но осторожности не потерял, и начал действовать, как и полагалось в подобных ситуациях. Прежде всего, он вернулся к двери и аккуратно закрыл её. Потом обошёл всех парней, трогая их шеи и наклоняясь к головам — слава Богу, народ оказался жив! — пульс у всех прослушивался, наличествовало и дыхание. Значит, просто вырубили их. Либо газ какой-нибудь закачали, либо — что более вероятно, снотворного в продукты добавили. И, как назло, никаких подходящих лекарств под рукой нет! Впрочем, если бы и были, то чтобы они дали? Когда неизвестно отчего парни откинулись... Кстати, пропало и оружие — Иван Иванович не поленился, переворошил все постели и заглянул под каждую кровать. Пусто. Ещё деталь: у Льосы кобуру с револьвером срезали. Вероятно, не особо старались маскировать свои действия. Значит, с самого начала подразумевалось, что никого из горстей живьём отсюда не выпустят. Скверно! В какой же "гадюшник" они влезли по воле родных отцов-командиров?
Ладно, старик, сказал себе Сидоров, не гони волну. Будем решать проблемы по их поступлению.
Сзади вдруг тихо скрипнула дверь — Иван Иванович тут же рухнул на пол, направив ствол в сторону выхода, и чей-то силуэт обрисовался в проёме. Мужик стоял грамотно: не весь, а боком, подняв руки вверх, демонстрируя свои мирные намерения.
— Не стреляйте, майор! — тихим голосом попросил неизвестный на вполне приличном русском. — Я без оружия. А шум сейчас не нужен ни мне, ни вам.
— Пройдите в комнату! — приказал мужчине Сидоров, поднявшись с пола и подхватив со стола фонарик. Направил луч на вошедшего — и облегчённо вздохнул. Ну, конечно, это "жу-жу-жу" нам знакомо!
В луче фонарика, болезненно моргая — видимо, свет слишком резко хлестнул его по глазам, стоял герр Рудольф Штайнер собственной персоной.
— Я могу отпустить руки? — также не повышая голоса, осведомился он. — Спасибо. Я присяду, с вашего позволения?
— Попробуйте, — подумав секунду, разрешил ему Иван Иванович. Штайнер шагнул к ближайшей кровати и опустился на нее. Присел следом и Иван Иванович — только на край стола. Положил рядом с собой фонарик, направив луч на Штайнера, однако пистолет убирать не стал. Мало ли. Спросил с угрозой, но, не повышая при этом голоса:
— Мои люди — твоя работа? Зачем это сделал? И почему зовёшь меня "майором"?
— Нет, это не я, — отрицательно покачал головой Штайнер — он был на удивление спокоен и всем своим поведением показывал: насколько миролюбиво он настроен. — Мне это было просто не нужно. Утром мы бы и так ушли отсюда по-тихому, никого не беспокоя. В утешение, могу сказать вам, что и мою группу постигла та же участь, — он кивнул на людей, лежавших на полу.
Иван Иванович с сомнением посмотрел на собеседника. Верить полностью немцу он не хотел, но и смысла не доверять ему тоже не видел. Спросил — уже нормальным голосом:
— Как думаешь, а почему нас с тобой не тронули?
— Не знаю, — пожал Штайнер плечами. — Но в качестве версии могу предположить, что те, кто это совершил, действовали автономно от своего руководства...
— Или у них тут два центра власти, — проворчал Иван Иванович.
— Может быть, — не стал спорить немец. — Что до "майора", то мы ведь с вами уже встречались. Сначала в Йемене, потом — в Сомали, когда Сиад-Барре ещё дружил с вашими... Вы тогда были советником в его армии и носили на плечах майорские погоны.
Иван Иванович с любопытством вгляделся в Штайнера, потом раздумчиво проговорил: — Да, вроде бы действительно мы с тобой пересекались, парень в тех краях. И даже выпивали как-то в Могадишо, нет?
— Кальвадос, — напомнил ему Штайнер, и лёгкая улыбка на мгновение скользнула по губам немца.
— Точно! — обрадовался Иван Иванович и прищёлкнул пальцами свободной руки. — Отель "Бенадира", около порта, группа французов, медики, кажется...Ну и придумали же себе легенду — курам на смех! Да вас скорее за пулемётами можно было представить, чем за операционными столами! И кого только вы там обмануть пытались?
— Ну, так и вы мало на арабов походили, хотя и уверяли нас в обратном, — улыбнулся в ответ Штайнер. Но продолжать тему не стал, а сразу, что называется, взял быка за рога: — Майор, предлагаю объединить наши силы, пока личный состав ещё ... не в форме! Думаю, если мы не станем совершать резких телодвижений, то до утра нас не тронут. И тогда мы имеем хороший шанс попробовать разобраться во всём случившемся и попытаться привести наших парней в себя. Ну и есть ещё у меня такая уверенность, что других гостей не тронули, а значит, мы можем заручиться их поддержкой...
— Правильно! — идея Штайнера пришлась Ивану Ивановичу по душе. — На моего земляка, Андрея, вполне можно положиться. Эстелла — тоже девчонка боевая...
— Герр Новиков — ещё ладно, — вдруг озаботился немец, — а вот красавица кубинка... — он с сомнением пожевал губами. — Не знаю, не знаю...
— Ты плохо кубинцев знаешь, — успокоил Штайнера Иван Иванович. — Если он встанет на чью-то сторону, то вернее и надёжнее товарища — не найдёшь! Ты вот мне лучше про "топографов" скажи: они-то как?
— А чёрт их знает! — развёл руками Штайнер. — Их тоже могли обработать, как и наших. А если нет — почему бы и не взять в команду? По виду — парни толковые. А вот "гуманитарщики" эти у меня доверия отчего-то не вызывают. Какие-то они мутные, типичные "мафиози"...Я бы спиной к ним поостерёгся поворачиваться!
— Посмотрим по обстановке, — решительно произнёс Иван Иванович и слез со стола. — Оружия у вас нет, возьмёте фонарь — сойдёт за дубинку.
— Хорошо, — согласился немец. — Куда сейчас?
— К "топографам"! — распорядился Сидоров. Спустя несколько секунд две фигуры выскользнули из ангара и, низко пригибаясь, стремительно канули во тьму, сгустившуюся над колонией.
— — — — — —
Андрей бесшумной тенью скользнул в курительную комнату, мгновенно окинул помещение внимательным взглядом — и с удовлетворением констатировал про себя, что, оказывается, на его весьма продолжительное отсутствие, практически никто не обратил внимания. Да и кому это было нужно: обращать на него внимание? Присутствовавший здесь народ был занят куда более увлекательным делом: все горячо и громко спорили о чём-то. Поэтому, моментально сориентировавшись, Андрей тут же прикрыл за собой дверь, в два быстрых шага преодолел расстояние, отделявшее его от ближайшего свободного стула, который он немедленно и занял. После чего, напустив на себя равнодушный вид человека, давно уже тут сидящего и от этого слегка подуставшего, не спеша взял чашку с кофе и придвинул поближе к себе ящичек с сигарами. Закурил и прислушался к спорящим.
Зачинщиком — а точнее было бы сказать, провокатором, подогревшим градус разговора, выступил, как чуть позже сообразил Андрей, итальянец. Тот был ещё лис — хитрый, коварный и при этом донельзя обаятельный. Такому пальца в рот не клади — отхватит вместе с рукой и даже не поморщится! Но говорил вещи правильные, хотя и с ехидными подначками, от которых его оппонент — старший группы топографов Эрреро, в буквальном смысле слова лез на стенку. Остальные же участвовали в споре постольку-поскольку, ограничиваясь лишь одобрительными или же, наоборот, недовольными восклицаниями, а то и просто междометиями.
Андрей слушал эту перепалку со всё более возрастающим интересом, ибо тема оказалась неожиданно злободневной. Потому что касалась фашизма. И его корней. А начал разговор, как понял Новиков из азартных выкриков отдельных участников спора, топограф. Разумеется, с ловкой подачи Джелли.
Не сообразив, бедолага, в какую он яму влетел, молодой североамериканец (а то, что это был именно гражданин США, Андрей догадался ещё во время ужина, были детальки, которые умный человек просекает сразу: тут и некоторая бесцеремонность манер, и громкий голос, и пунктуальность, и упор на открытость и компетентность в темах разговора, и выдерживание определённой дистанции, ну и фенотип, естественно, куда ж от него, родимого, денешься — физиономия, характерная для обитателей восточного побережья Штатов) невероятно возбудился и с отчётливо прорезавшимся акцентом, мешая английскую речь с испанской "мовой", и даже не замечая этого, набросился на ехидно скалящегося Джелли. Брызгая слюной в лицо итальянца, Эрреро разве что не кричал на него:
— Это вы-то, "макаронники", считаете себя истинными творцами демократии?!!
— Разумеется, — пропуская мимо ушей обидного "макаронника", и демонстративно вытирая лицо белоснежным носовым платком, отвечал топографу Джелли. Видно было, что итальянец находится в хорошем расположении духа и что ему явно хочется сегодня по-хулиганить.
— Большего бреда мне слышать ещё не приходилось! — не сдавался Эрреро. Похоже, он уже исчерпал запас своих аргументов и держался теперь исключительно на эмоциях и ослином упрямстве: я прав, потому что я прав. И точка!
— А придётся! — хмыкнул в ответ Джелли и бросил на топографа снисходительный взгляд: — Вы, янки (а ведь вы точно из Штатов, дон Хавьер, я ж вашего брата издалека чую, можете не сомневаться!)...
— Я — не американец! — тут же поспешно открестился от своей национальной принадлежности Эрреро. И огрызнулся:— я — сандинист и революционер прежде всего. А они — вне всяких наций и народов!
На что Джелли с деланным равнодушием пожал плечами: — Да по мне хоть малаец, главное, что homo sapiens... Так вот, вы же не станете отрицать очевидного факта, что ваша страна появилась на свет, как овеществлённая утопия европейских гуманистов, которых вдохновил Великий Рим. Чьими наследником является итальянский народ. Вот где альфа и омега самой настоящей демократии! — Джелли патетически воздел вверх кулак и горделиво огляделся, любуясь: какое впечатление он произвёл на присутствующих. Надо отметить, не мог не признать Андрей, итальянец умел держать публику в своих руках. И направлять её энергию в нужную для себя сторону. Вон как посмеивается Эстелла, откровенно ухмыляется падре Джанаделио и едва сдерживается, чтобы не заржать в полный голос, гостеприимный герр Альтман. А вот Эрреро не видит или упрямо не хочет видеть, что его выставляют полным идиотом. Он, судя по всему, принимает всё всерьёз. Забыл, видимо, перед кем не стоит метать бисер. А ещё что-то там о христианских добродетелях пытался вякать и о регулярном и вдумчивом чтении Библии.
— Ну, не знаю, что там с альфой и омегой, — пренебрежительно фыркнул топограф, — может, что-то в США и скопировали у европейцев, но это лишь пошло на улучшение и дальнейшее развитие демократических свобод! Тем более, что эта страна всегда берёт самое лучшее от мира и творчески его переосмысливает. А вот вы, европейцы, некритически подходите к наследию своих предтеч и учителей, плохое ли, хорошее — всё валите в кучу... А потом ещё удивляетесь, что вместо прекрасных цветов, у вас в саду, — тут глаза Эрреро злорадно сверкнули, — так пышно распускаются сорняки!
— Это вы о чём, молодой человек?
— О фашизме! — торжествующе воскликнул Эрреро. — Уж здесь-то вы, итальянцы, были первыми в Европе... А вот США этой опасности избежал. Что? Или я опять не прав?
Личо взялся за подбородок и, как бы в задумчивости, произнёс: — Ну, это ещё смотря с какой стороны посмотреть на данную проблему. Возможно, мы и были первыми, но несмотря ни на что, очень быстро вырвали эту грязную страницу в своей истории и вновь вернулись к старой, доброй и испытанной демократии. И, уверяю вас, обратный дрейф — вряд ли возможен...А вот у вас, — он хитро прищурился, глядя в упор на топографа, — всё ещё впереди.
— Вздор! — надменно заявил оппонент.
— Ну, почему же, — сказал Джелли. — А создание комиссии по борьбе с антиамериканской деятельностью — это по вашему что?
— А что — создание комиссии? — не собирался уступать стремительно утрачиваемых позиций топограф. — Она ж не подменяла собой демократические институты Штатов, а всего лишь выполняла работу на узком — подчёркиваю! — узком и специфическом направлении! Ибо, что конкретно имелось под словом "антиамериканское"? Те личности и даже организации, которые финансировались из-за границы, и чья деятельность — явная или не очень, в данном случае, это не суть важно, могла оказать деструктивное воздействие на всё общество в целом. А как выполнила она свою задачу, то сразу же и свернула работу, вот и всё.
И топограф с победным видом взглянул на своего оппонента.
— Э-э, дон Хавьер, — протянул несколько разочарованным тоном Джелли и сочувственно покачал головой, — да вы, как я погляжу, не то, что в европейской, но и в истории собственной страны совершенно не разбираетесь. Даже на элементарном уровне! Ну откуда у вас подобная дикая смесь из разрозненных отрывков научно-популярных брошюр для детей пубертатного возраста, дешёвых газет и телевизионной рекламы? Школу хоть обычную закончили? И с какими оценками, позвольте полюбопытствовать?
— Не переживайте! — с видом исполненного самого глубокого презрения к собеседнику отозвался Эрреро. — И школа была, и оценки имелись хорошие, и даже в университете побывать пришлось. Правда, в техническом, — немного смутившись, пояснил он, но тут же снова встал, что называется, "в позу" и вызовом посмотрел на Джелли. — Но, между прочим, историю политических наук у нас там читали. И весьма неплохо. Насколько я могу судить!
— Да уж, — как-то неопределённо молвил итальянец, смерив топографа внимательным взглядом. — Это заметно. Ну, да ладно. Вернёмся же к нашим баранам. Ваша комиссия, — тут он — то ли намеренно, желая опять поддразнить топографа, то ли — просто увлёкшись и, не заметив как это у него вышло, начал ровным и размеренным голосом, словно профессор на лекции, объяснять своё видение ситуации, — как раз-то и была одним из тех мелких и незначительных — на первых взгляд, разумеется! — кирпичиков, из которых потом и воздвиглось отвратительное здание, именуемое сегодня "дружеским фашизмом"!
