Хейсар. (Меченый - 3)

...К середине часа жаворонка, когда в дверь постучалась Сита, Кром спал и улыбался во сне. Увидев его сияющее лицо, хейсарка вздрогнула, как от удара, потом закусила губу, сжала кулаки и еле слышно буркнула:

— Выздоровеет!

Я удивленно уставилась на нее — судя по выражению лица, помощница дари Иттиры была чем-то страшно расстроена. Настолько, что не справлялась со своими эмоциями.

Пощупав биение жил и осмотрев повязки, Сита практически упала на свободный табурет и закрыла лицо руками:

— Ну все, самое страшное позади. Можешь идти спать, ашиара!

Оставлять Крома наедине с человеком, который будет думать о чем угодно, кроме того, что надо, я не собиралась, поэтому отрицательно помотала головой:

— Не хочу...

— Посмотри на себя — глаза красные, лицо бледное, щеки ввалились... — не глядя на меня, буркнула она. — Иди, тебе надо поспать хотя бы пару часов...

От боли, прозвучавшей в ее голосе, у меня свело зубы. Поэтому, вместо того, чтобы сказать очередное 'нет', я поинтересовалась, что с ней творится.

Убрав руки от лица, Сита, шмыгнула носом и криво усмехнулась:

— Да, в общем, ничего особенного. Просто я вдруг поняла, что выбранный мною путь ведет в никуда...

Я непонимающе нахмурилась: из уст женщины, посвятившей свою жизнь служению Бастарзу, эта фраза звучала, по меньшей мере, странно.

— Ты — гейри! — убедившись, что косой крест, заплетенный над ее левым ухом, никуда не делся, воскликнула я. — Ты принимаешь роды, ты лечишь больных и раненных, ты продлеваешь жизнь тем, кто чувствует дыхание Темной половины Двуликого ...

— Да, так и есть: я — дарую жизнь , но не имею права ее отнимать...

Фраза, произнесенная одними губами, прозвучала, как крик души и заставила меня поежиться:

— Отнимать могут многие. А вот дарить...

Хейсарка посмотрела на меня, как на юродивую и снова закрыла лицо руками.

Я передвинула табурет поближе к ней и тихонечко попросила:

— Может, расскажешь, почему у тебя появились такие мысли?

Сита скрипнула зубами, дернулась, чтобы встать, потом махнула рукой и заговорила. Голосом, напрочь лишенным каких-нибудь интонаций:

— Знаешь, когда я была совсем маленькой, я мечтала родиться мужчиной. Глядя на воинов, тренирующихся во дворе нашего сарти, я представляла, как пойду в набег, как буду убивать врагов и жечь их дома. Став чуть постарше, я поняла, что хочу быть не просто воином, а майягардом — ведь они настолько храбрые, сильные и быстрые, что все остальные по сравнению с ними — как цыплята рядом со Снежной Смертью...

Я покосилась на Крома и мысленно улыбнулась: он был не только храбр, силен и быстр, но и справедлив, честен и добр.

— С утра и до поздней ночи я пропадала во дворе, повторяя то, что делали воины... — глядя сквозь меня, продолжила Сита. — До тех пор, пока не упала и не выбила себе плечо. Легкость, с которой дари Иттира поставила его на место, поразила меня до глубины души. И я, забыв про Путь Клинка, начала грезить о Пути Травы ...

— Путь, достойный уважения... — прикоснувшись к ее плечу, искренне сказала я.

Хейсарка посмотрела на меня расширенными от боли зрачками и грустно усмехнулась:

— Это только кажется... Впрочем, тогда я была уверена, что он — лучшее, что есть на Горготе...

Говорить, что я считаю так же, я не стала — ей нужно было выговориться, а мои замечания сбивали ее с мысли.

— Начав помогать дари Иттире и увидев своими глазами, что такое раны, боль и смерть, я возненавидела всех, кто берет в руки меч: один удар клинка — и человек, которому мать отдала пару десятков лиственей своей жизни, превращается в сочащийся кровью и гноем обрубок. Или уходит. Навсегда. Оставив на Горготе тех, кому он был дорог... С этого момента я перестала слушать легенды о величайших воинах Шаргайла — смотреть, как горят глаза у тех, кто не понимает, что они принесли в мир только страдания, мне было невыносимо...

Коротенькая пауза, за время которой Сита перевела дух и облизала пересохшие губы — и монолог продолжился:

— Бакур Ветерок, Твиггар Железный Кулак, Эст Черноволосый — предки, которыми гордятся все хейсары Шаргайла, стали для меня олицетворением зла. А их гард'эйт, добровольно разделившие их жизнь — эйдине...

Я закрыла глаза, представила себе зарубки на Кромовском Посохе Тьмы и криво усмехнулась:

— Я — не эйдине. А мой майягард заслуживает не ненависти, а уважения!

Хейсарка сгорбила плечи:

— Я знаю...

Потом довольно сильно дернула себя за крест и устало закрыла глаза:

— Я посвятила себя Барсу четыре лиственя назад... А ведь могла стать ори'дарр'иарой!

— Зачем? — удивилась я.

— Дайн Седая Прядь был моим братом... Я хочу отомстить...

Я непонимающе нахмурилась:

— Кому? Если мне не изменяет память, то человек, убивший твоего брата, уже мертв!

Хейсарка отрицательно помотала головой:

— Ты ошибаешься! Мертв лишь Ялгар Ослоп, а Юлай Подсвечник, отправивший его в наш сарти, до сих пор жив!

— Не нашли? — удивленно спросила я. — И жену Ваги тоже?

— Найдем... — злобно оскалилась Сита. — Вейнарский Лев уже выехал из Аверона!

— Зачем?

— Говорят, он знает, где и как искать...

Глава 33. Кром Меченый.

Второй день первой десятины второго травника.

...Перебраться в свою комнату мне разрешили на восьмой день после ранения. Правда, крайне неохотно и с оговорками — выслушав мою просьбу, дари Иттира, только-только закончившая осматривать мои раны, сначала обозвала меня 'эйдине, не способным думать ни о чем, кроме своего наш'ги', потом обругала аннара Аттарков, 'не помнящего добра', ну и, в итоге, недовольно поджала губы:

— Ладно. Но только если тебя туда перенесут...

Привлекать к моему переселению немногих остающихся в сарти воинов мне было неудобно, поэтому я попытался объяснить ей, что уже начал вставать, поэтому доберусь до гостевой пристройки без посторонней помощи — опираясь на руку Мэй и с несколькими остановками на отдых.

Дослушав меня до конца, хейсарка повертела указательным пальцем над головой , прикоснулась тыльной стороной ладони к моему лбу и притворно нахмурилась:

— Жара нет — а бредишь...

Потом многозначительно посмотрела на Сати и царственно выплыла из комнаты...

То, что игнорировать волю лучшей дари Шаргайла не станет ни один хейсар, я слышал не раз и не два. Поэтому решил, что воины с носилками придут за мной уже через пару минут. Ага, как бы не так — следующий раз дверь распахнулась только часа через полтора. И явила моему взору не пару молодых хейсаров с носилками, а Тарваза Каменную Длань, одетого в праздничный, расшитый родовыми цветами араллух.

Увидев его хмуро сдвинутые брови и решив, что испытующий взгляд аннара — это признак его недовольства, я почему-то решил, что он будет убеждать меня не торопиться и жить в комнате его сына до полного выздоровления. Ничуть не бывало — остановившись перед моей кроватью, старший отец рода торжественно поздоровался и сообщил, что к переезду все готово, а его воины вот-вот подойдут.

Я ненадолго потерял дар речи: здороваясь, Тарваз назвал меня не 'илгизом', а 'ашером'. Поэтому ответил на приветствие с некоторой заминкой.

Каменная Длань не обратил на паузу никакого внимания — дождался, пока я закончу говорить, на мгновение прикрыл глаза, показывая, что услышал, а потом шагнул к столу, на котором лежал мой чекан, и хмуро уставился на Ситу.

Хейсарка, до этого мгновения возившаяся с какими-то травами, покраснела до корней волос, торопливо вытерла руки рушником, одернула араллух и чуть ли не бегом отошла к ближайшей стене. Через мгновение к ней присоединилась Мэй, потом открылась дверь в коридор — и я удивленно хмыкнул: в комнату вошли не какие-нибудь первачи , а Аттарки первой крови !

Разодетые так же, как их дед, Унгар и Давир двигались с таким видом, как будто шли не к кровати какого-то там долинника, а, по меньшей мере, к трону Неддара Латирдана — гордо вскинув головы и уставившись в видимую одним им точку где-то над моей головой.

Что самое интересное, носилки нес старший, Ночная Тишь. А младший ему завидовал!

...Дошли. Положили носилки на свободную половину ложа, сняли с них расшитое покрывало, чуть ли не с благоговением подстелили его под меня, потом взяли ткань за уголки и вопросительно уставились на деда.

Тарваз, внимательно наблюдавший за их действиями, еле заметно шевельнул бровью — и я оказался на носилках. Еще один взгляд — юноши одновременно взялись за ручки, крайне осторожно разогнули спины и сделали шаг к двери...

...К моему удивлению, выйдя в коридор, Каменная Длань, шествовавший первым, свернул не налево, к лестнице, а направо! И, не дойдя до зала Совета буквально десяти шагов, остановился. Мелькнула стремительная тень, рванула на себя обе створки — и аннар, несущий шкуру с моим чеканом на вытянутых руках, исчез.

'Они что, собрались выносить меня во двор через высокую дверь?' — ошарашенно подумал я, глядя на донельзя гордого собой Уресса, стоящего рядом с дверями. А когда Унгар с Давиром шагнули вперед, вообще перестал что-либо понимать: за створками оказалась не лестничная площадка, а комната!

— Твое рейро , ашер! — дождавшись, пока меня переложат на широченную кровать, на которой, при желании, могли бы разместиться трое таких, как я, торжественно провозгласил аннар. Потом положил шкуру с чеканом на ажурную подставку по правую руку от меня, добавил что-то непонятное на хейсарском, зыркнул на своих сыновей и чинно удалился.

Проводив взглядом метнувшихся за ним Унгара и Давира, я огляделся по сторонам и задумчиво почесал шрам: комната выглядела... странно. Даже очень: кровать из тирренского дуба с резным изголовьем, рассчитанным на обоерукого мечника, стоила, как пара коней. Пара невысоких столиков и несколько стульев с высоченными спинками явно белогорской работы — еще столько же. А кованые алатские подсвечники, сундуки для вещей, ковер, устилающий пол от стены до стены — в общем, все, что меня окружало — вместе тянули на небольшое стадо овец! При этом на стенах не было ни одной шкуры и не висело ни одного клинка! Вообще!

Так и не придумав логичного объяснения такому странному убранству этого самого рейро, я зябко поежился, натянул на себя не особенно теплое одеяло и уставился на дверь, из-за которой вот уже минуты две слышался недовольный голос Мэй. Одна из створок слегка приоткрылась, и я услышал окончание фразы:

— ...я сказала — завтра!!!

Губы сами собой расползлись в улыбке — моя половинка была истинной белой, ибо умудрялась командовать даже тут, на пятом этаже сарти одного из сильнейших родов Шаргайла!

— Ну, как ты? — скользнув в комнату, встревоженно спросила она. — Ничего не ноет?

Я отрицательно помотал головой:

— Нет...

Не поверила. Точнее, решила удостовериться лично — подошла к кровати, откинула в сторону одеяло и, насмешливо посмотрев на ладонь, которой я прикрыл чресла, принялась внимательно осматривать повязки.

Чтобы заполнить неловкую паузу, я мотнул головой в сторону двери и поинтересовался, чем Мэй только что возмущалась.

— Дари Иттира разрешила Имиру вставать, и мальчик хочет выразить тебе свою благодарность...

Оказалось, что Имир — это младший сын Ваги, которого я невольно спас. И что во время похищения ему сломали руку и два ребра.

— А что с девочкой? — угрюмо спросил я.

— Пока лежит — сильно ударилась головой... — накрыв меня одеялом, ответила Мэй, а потом нахмурилась: — Почему ты помрачнел?

— Боюсь, руку мальчику сломал я. Когда пытался отвязать его от убитого...

Баронесса д'Атерн посмотрела на меня, как на юродивого:

— Кром, ты чего?! Если бы не ты — их бы искали до сих пор!!!

Она была права, но понимание этого успокоения не приносило — я слишком хорошо помнил размеры 'свертков', и представлял возраст пострадавших по моей вине детей...

Почувствовав, что я все еще в прошлом, Мэй обошла кровать, забралась на нее с ногами, легла рядом, подгребла под себя мою левую руку и прижалась щекой к плечу:

— Не кори себя — дари Иттира сказала, что с ними все будет в порядке...

От жара ее тела у меня, как обычно, сразу же помутилось в голове: я сразу же забыл о детях Ваги, обо все усиливающихся болях в животе, о том, что здорово замерз и что собирался попросить Мэй развести огонь в очаге. Единственное, на что меня хватило прежде, чем я полностью растворился в своих ощущениях — это напомнить ей о незакрытой на засов двери.

И как накликал — не успела Мэй ответить, как до нас донесся тихий стук, а за ним — голос баронессы Кейвази:

— Это я, Этерия! К вам можно?

Мэй недовольно поморщилась, нехотя встала, впустила гостью, вернулась к кровати и, недовольно закусив губу, присела на ее краешек.

Леди Этерия ничем не показала, что заметила ее неподобающее поведение — подошла к ближайшему стулу, опустилась на сидение и поинтересовалась, как я себя чувствую.

Могла бы и не спрашивать — с ее утреннего посещения прошло слишком мало времени, чтобы в моем самочувствии что-то сильно изменилось. Тем не менее, вопрос был задан, и я на него ответил:

— Спасибо, уже намного лучше! Если бы не постоянная сухость во рту...

— ...а еще частые боли в животе, слабость и головокружения, — ехидно дополнила Мэй. — ...то он бы сказал, что великолепно!

— Леди Мэйнария, вы забыли упомянуть о голоде... — напомнил я и зябко поежился: в данный момент меня больше беспокоило то, что я никак не мог согреться.

— Не 'леди Мэйнария, вы...', а 'Мэй, ты...'! — фыркнула моя половинка и, как ни в чем не бывало, повернулась к баронессе Кейвази: — Какие новости от Его Величества?

Леди Этерия задумчиво накрутила на палец лахти и почему-то уставилась на меня:

— Завтра вечером будет тут...

— Ого, как быстро! — удивилась Мэй.

— Торопится...

Дальнейшую их беседу я толком не слышал — натянул одеяло до подбородка и попытался представить, как отнесется Неддар Латирдан к тому, что я не выполнил данное ему слово.

На первый взгляд, гневаться королю было не с чего — я нарвался на похитителей жены Ваги совершенно случайно и сделал то, что на моем месте сделал бы любой мужчина. Да и на второй — тоже: спас я не кого-нибудь, а детей его побратима. Увы, успокаивало это мало — привыкший повелевать, Вейнарский Лев мог проигнорировать все вышеперечисленное, и упереться в то, что я все-таки сделал последний Шаг.

'У меня не было выбора... — представив будущий разговор с королем, подумал я. — И даже заранее зная, как этот бой изменит будущее Мэй, я бы все равно поступил так же...'

Подумал — и криво усмехнулся: последняя фраза была пустой — окажись я в той ситуации, зная, что вот-вот обреку Мэй на скорую смерть, сделал бы то же самое ТОЛЬКО ПОТОМУ, что любое мое действие, в итоге закончившееся спасением хотя бы одного ребенка, Двуликий все равно расценил бы как Шаг. А бездействие — как отступление от данного ему Слова.

Перед глазами тут же возник потрепанный корешок Дороги к Посмертию , потом — хищное лезвие Серпа Душ , изображенного в конце первой главы, и выделенная алым цветом фраза: 'Прошлого не изменить. Поэтому меняйте будущее...'