Ландскнехт. Часть вторая.

Правда, по два патрона. Лежа. На сто метров, но чтоб 'в десяточку'. Идиотство, конечно, но смущать начальство своими разумениями не стал. Лучше хоть так пусть патроны жгут, чем никак вообще. В общем, пусть нас всего семеро, но все солдаты боль-мень у меня обучены, и обеспечены. Даже гранатами у егерей разжился — помогли опять награды и нашивка. Ну и трофейная фляга с вином. Так что — к бою готовы.

Ну а раненные наши... Саша — плох. Выживет ли, чи нет — на все воля Божия. Ибо медицины тут, как таковой... Нету. А Хумос ничего. Ему прилетело, по счастью, не из дробовика, а из маленькой винтовки, под револьверный патрон. И дырка оказалась аккуратная и в удачном месте. Фельдшер говорит — выживет и поправится довольно быстро. Тут со всеми так — или быстро поправится, или быстро помрет. Так что насчет Саши остается только надеяться. Кладбище за деревней помершими раненными каждый день пополняется, уже человек десять закопали. Такие вот грустные дела. Говорят, собирают санобоз, благо с драгунами валашскими покончили, но пока только слухи.

От всех этих не совсем веселых мыслей меня отвлекает Мари. Она проснулась, и тянется как кошка, зевая. Вроде маленькая, а все плечо мне отдавила.

— Проснулась, разбойница? Марш одеваться и мыться! — старательно делаю строгое лицо, грозно шевеля усами — а после завтрака — заниматься!

— Ну дяяяядя Йооохан — дурачится девочка — Ну я спааать хочуууу....

— Давай-давай, вставай — я слышу, Вилли уже там чего-то приготовил — а то проспим, и эти проглоты все сожрут, нам не достанется...

— Ай, дядя Йохан, как будто я не знаю! Не останется, ха! Они ж вас боятся, как огня! И знаете, как они вас промеж себя называют, когда вас нету? Сказать? — в глазах Мари так и скачут чортики, а вот за занавеской, отгораживающей от остальной избы 'командирский угол', все затихло — как мухи по стеклу ползут слышно.

— Ну... скажи.

— А не скажу! За то, что вы мне выспаться не даете! — и девчонка вскакивает из закутка и убегает к колодцу мыться, прижимая к груди френч, даже одеть не удосужилась. И ведь не спишешь, что мол маленькая еще и не понимает — все она понимает прекрасно. Потому так и делает. Ох, егоза.

Мы ее без малейших проблем 'оформили' в роте как вольнонаемную. Это вполне себе тут допускается, и никто, даже командир, не в праве лезть с вопросами — какие именно обязанности выполняет эта вольнонаемная, или вольнонаемный. В мирное время, в гарнизоне где — такое конечно не проходит. Хотя тоже можно на отделение, но чаще на взвод, нанять повара, или прачку. Но там все строго и только с разрешения начальства — а разрешение начальство может и не дать. Или отменить. А вот на войне, в походе — запросто.

Одели мы девочку в военное. Сначала хотели пограбить местных, но Мари наотрез заявила, что она хочет быть 'как все'. Раздобыли ей форму и даже сапоги, благо на редкость удачно помер один низкорослый раненый солдатик. Отстирали, зашили-подогнали все, тем более что из обозников уцелел портной-сапожник. И щеголяет теперь 'наша девчонка', как ее все отделение называет, во вполне солдатском виде, только всякие шевроны-петлички-погончики мы спороли, чтоб всем видно было, что вольнонаемная. Вооружил я ее трофейной винтовкой легонькой, и теперь обучаем ее стрелять точно, а Серг — и телегой править. В штатном расписании она у нас должна быть механиком-водителем телеги, и начпродом, вместо покойного Арно. Телегу мы, естественно, оставили себе, я нагло заявил капитану, что это компенсация за потерянную в обозе, нами оплаченную телегу. Так что мы теперь и со своим обозом, и со всеобщей нашей любимицей. Парни поначалу опасались, чтоб к ней другие не лезли. Но оказалось — зря. Слава 'Бешенного отделения' уже опережала нас. А уж когда так или иначе расспросили погорельцев — и подавно, некоторые аж шарахаться стали. И поскольку кое-кто из погорельцев и дальше отправился, нищенствовать или к дальней родне — думается мне, слух расползется еще шире. Тронуть девчонку 'бешенных' никто не решался, хотя парни и присматривают, конечно. Особенно Петруха.

Да и в целом, как оказалось, наше выступление у речки и до того бродившие слухи в роте, сделали доброе дело. Аккурат вчера, прибывшая подкреплением сотня рисских драгун, привела с собой пленных. Десяток хмурых драгун, остатки тех самых, что расколошматили нашу роту. Их не загнали егеря, постоянно мотавшиеся в рейды, и привозившие регулярно по штуке-паре холодных егерских тушек и трофейные карабины. Они сдались сами. Когда увидели, что по всем дорогам и на юг и на запад — прут массы рисских войск. Валашцы, не смотря на то, что были вовсе не трусами, и вояками умелыми, просто поняли бессмысленность продолжения своих действий. А добавило решимости к такому шагу, что они, пока уничтожали обоз, успели допросить одного раненного на дороге — кто ж это их так огорчил? А тот и выдал им перед смертью все слухи, что в роте ходили — мол, от Дикого Барона сюда прислали. Как-то это все сочлось с теми сведениями, что старший группы уже имел — и решил он, что такая практика повсеместно. Ну и на фоне всего этого они и сдались...

Забавная вышла ситуация — Гэрт, насколько стало известно по сержантскому телеграфу, еще не отправил донесения о разгроме роты — неизвестно на что надеясь, но выжидал и тянул до последнего, мотивируя небезопасностью посыльного. И теперь, внезапно, вместо позорного разгрома с потерей обоза — наша рота вдруг совершает героический бой с вражеским конным отрядом, и ценой немалых потерь рассеивает его, и принуждает 'в итоге' к сдаче. И что немаловажно — в этом сыграло свою, даже где-то, ключевую роль наше отделение. Надо будет при случае лизнуть капитану, что, конечно же, мы отделение в своем взводе, но наш взвод — в нашей роте... А то начнется, как обычно. Придется выпить немного реквизированной самогонки с ординарцем Гэрта. Вот всего лишь на отделение вылез — ан уже — политес... Гибкость спины и языка.

После завтрака, когда все вымелись мыть посуду и готовиться к занятиям, задержал Мари.

— Послушай, детка... Ты знаешь, как я к тебе отношусь... как все мы к тебе относимся. Но, понимаешь, я не люблю недосказанных слов. Так что ответь-ка честно, на один вопрос. Давно хотел тебя спросить, да все как-то недосуг было.

— Конечно, дядя Йохан — тихо говорит Мари — Спрашивайте...

— А скажи-ка мне, красавица, вот что. Ты все время говорила, что сбежать смогла от бандитов, потому что была в саду, так? А тогда откуда же ты знаешь подробности, как там чего было, и кто чего делал? А?

— Нуууу... дядя Йохан... Я-то думала... — вот натурально, разочарование у нее на мордашке — Ну, да, у меня подружка была. Она меня нашла, и рассказывала, что и как... Утешала меня даже, когда я плакала.

— Ага. Ну, я так, в общем, и подумал. Она, случаем, не с третьего с краю дома была?

— Нет, она с середины деревни, у них дом с высокими воротами... был.

— Ну... ясно. А чего же ты ее с собой не позвала, ну или... не знаю, не поблагодарила там, еще как-то...

— Ну, дядя Йохан... Она же ведь родителей не бросит, это мне некого бросать уже было. А если она там останется — то лучше никому не знать, что она мне помогала. Ведь их с семьей могли и побить, да и просто убить, пожалуй.

— Да... ты очень умная девочка. И, к сожалению, уже хорошо знаешь людей.

— Да. Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю револьверы — и Мари погладила чуть оттопыривающийся карман френча — Потому что из револьвера людей можно сразу убить, и они не смогут причинить тебе зло. Разве не так, дядя Йохан?

— Мари, мы же еще тогда договорились — укоризненно говорю я ей. Еще по дороге я все же выдал ей патроны, но под честное слово, что она никогда больше не будет стрелять в людей без моего приказа или крайней необходимости — то есть если ее или нас будут убивать. А вообще, девочке надо бы квалифицированную помощь психолога, наверное. Но где ж их тут взять — тут их, к счастью, еще лет сто не предвидится. А может, и больше. Была б она чуть постарше, я б попробовал кое-какой действенный способ — а так нет. Придется просто присматривать, хотя девчонка так толковая.

— Дядя Йохан, я же обещала — обижается Мари — Я только выгляжу иногда как дурочка, а на самом деле вовсе нет.

— Ага, особенно ты так выглядишь, Мари, когда по утру скачешь полуголая, смущая моих ребят...

— Это почему это?! По-моему, они вовсе не смущаются! Только Петер краснеет, а остальные вообще и не смотрят!

— Ну да, еще б они попробовали смотреть!

— Хи-хи. Я же говорю — они тебя боятся.

— Так, кстати, как они меня называют?

— Ммм... а что мне за это будет, дядя Йохан? — искоса глядя, лукаво улыбается Мари.

* * *

Ну, как говориться — 'Плыли дни...'. Войска все прибывали, в деревушке становилось тесно. Нам 'повезло' — у нас не было палаток, да и прибыли мы раньше прочих. Но стало больше офицеров, и жизнь стала не такая привольная. Потому с одобрения Гэрта все, кто не дурак, старательно занимались боевой подготовкой в окрестностях деревни. Через неделю примерно стала известна реакция командования на наши 'геройства' в пресечении деятельности вражеского отряда — капитану выразили одобрение его действий, и пошли слухи, что сдернут нас отсюда, причем обратно в лагерь. На пополнение. Я не очень верил — кто ж потащит нас обратно? Скорее нам пришлют свежее мясо. Или, что еще более вероятно, нас направят на пополнение кого-то — не везде же так тихо, как тут. Где-то ведь и всерьез воюют, наверное. Все хорошее когда-то кончается — спустя еще пару недель, или около того, я уж и счет потерял на курорте-то, кончилась и эта лафа, пришла и наша очередь. Пришел приказ отправляться маршем, без обоза, на Запад. Не сказать, что приказ нас обрадовал — мы уже и обжились, привыкли. Да только кто ж спрашивать станет. Часть раненых нашей роты уже вернулась в строй, но Хумоса, хоть и рвался он к нам, не отпустили. А Сашу и вовсе увезли обозом, и что с ним стало, так нам и осталось неведомо. Увозили живого, хоть и не в лучшем виде — уже вселяет надежды. Говорят, в каком-то захваченном городе развернули неплохой госпиталь, и там есть шансы и у многих из тех, кого на фронте просто относят в сторону умирать. Виске же, несмотря на порубанное, не до конца еще зажившее плечо, вернулся, и принял взвод вместо сержанта. Обоз у нас все ж образовался 'приватный' — наша трофейная телега, да купленные — одна офицерами, вторая — вскладчину сержантами, под барахло, которым уже и подобросли. Вот в таком виде, парой взводов при трех телегах мы и двинулись. Вышли из деревушки, в одно, вовсе не прекрасное, хмурое утро, и потопали под мелким дождичком на Запад. Марш прошел спокойно, никто нас не собирался резать, хотя командиры и дули на воду. Шли мы теперь как положено, даже с избытком для такого отрядика — с заставой и дозорами. Нас ставили в заставы и дозоры чаще других, хотя, пожалуй, Гэрту за время, пока мы болтались в деревеньке — удалось довести состояние нашей недороты до вполне боевого — и встреться нам опять какие драгуны — я бы им не позавидовал. Но, увы, это, как говорят французы, приставание на лестнице — прошло впустую, ибо дорога водка к обеду.

* * *

Через три дня марша соединились, в деревеньке с неблагозвучным названием Рыгаловка, с рисской маршевой ротой удвоенного состава, и дальше уже полностью приняли на себя обязанности овчарок при стаде. До чего ж убого это мясо смотрится даже по сравнению с нашими оболтусами! Все же мы молодцы, подтянули материал... Вместе с этой зеленью нам и предстояло добраться до линии фронта.

Глава 12

По пути разорили пару крупных деревень. Ну, как сказать — разорили... В меру пограбили и похулиганили, строго в рамках. Все же это рисская теперь земля, ну, если война как надо кончится, конечно, и пока сжигать все тут — нет нужды. Перевешали, конечно, администрацию, реквизировали продукты и лошадей. Солдатики тоже разжились понемногу, благо начинался уже Центральный Валаш, не то чтоб зажиточная, но небедная область. Ну, и баб насильничали, в меру, конечно, как уж без этого. Правда что, тоже так сказать, и солдатики не зверствовали, девок молодых не ловили специально, хотя, конечно, коли уж попалась, сама виновата, и с бабами не усердствовали. Я уж, памятуя об промашке в южном городке, не препятствовал, велев лишь, чтоб оно не вредило обязанностям, и не увлекаться. Орлы мне 'в благодарность' в первый раз приволокли зареванную молодуху в рваном сарафане — ну, не обижать же парней? Пообещал впрочем, бабе, что никто ее больше не тронет, а утром уж и уйдем. Так и не сказать, чтоб она сильно переживала, по-моему, хотя и ревела в три ручья, что до, что после, что в процессе, больше от стыда мне так кажется. Ну да ничего, от нее не убудет. Могло бы и хуже обернуться, так что пусть радуется, что легко отделалась.

А второй раз и вовсе вышло смех и грех в одном шампуне. В деревне даже не сменили флага — на фасаде ихней сельрады так и болтался желто-синий, с короной , валашский флаг. Как оказалось — что-то вроде того, что в этой деревне военкомат есть, новобранцев тут принимают с округи и формируют на отправку. Впрочем, сам военком с компанией отсюда давно свалили, а вот местные флаг снимать не спешили — думали, наверное — мало ли чего. Но командир маршевой роты, командовавший нашим объединенным отрядом, от такого осатанел, и кроме повешения администрации, устроил в деревне показательный погром. Такая хитрожопость, или, может быть, нерасторопность, вышла местным жителям раком. Ну, и нам выделили на 'вразумление' маленький прогон у околицы. Правда, меня вызвал Гэрт, и, в присутствии Виске, не то чтоб приказал, но как бы чуть ли не попросил 'не увлекаться', и постараться обойтись без горы трупов. Ну, что ж поделать, жажда ничто, имидж все, коли назвался груздем — главное, чтоб в печь не поставили.

В прогончике оказалось всего несколько домов — пара пустых, а в остальных — такая нищета... Ничего и никого подходящего для вразумления не нашлось — велел хозяевам сидеть тихо, а лучше до утра в погреб запереться. Двух молоденьких девок в одной избе тоже не тронули — настолько бедная семья, что и обижать грех. Да и девок, разве что откормить. Достался нам, видно, бедняцкий краешек в деревне. В общем, приказал от греха расколотить стекла в пустых домах, а в остальных поснимали ворота с петель, типа выбиты, да заборы поаккуратнее поломали, приведя все в вид погрома. Приказ есть, надо имитировать выполнение.

А вот еще один домик, позажиточней — выбрали на постой. Ну а хозяйку, пышную бабу лет тридцати... Ну, ясное ж дело. Да вот только, ничуточки пострадавшей она себя не чувствовала, и опосля всего, летала по хате, как угорелая, накрывая нам стол. Парни нет-нет, да и бросали на нее взгляды, перехватив которые, баба заливалась румянцем, и прятала глаза. Наши похохатывали, и даже Мари ничуть не смущалась. Разве что Петруха, посматривая на Мари, краснел, чем еще больше ее, да и всех остальных забавлял.

С Мари мы все вопросы ее полового воспитания решили еще в деревне, как пришло время устраивать помывку в бане. Не то чтоб девчушка была слишком уж мала — в деревнях в таком возрасте и замуж вполне уже выходят, но то ли у меня уже возраст, то ли что — но не получалось на нее смотреть, как на сексуальный объект. Что, в общем, и неплохо. Пришлось с ней серьезно поговорить, и, в общем, обо всем договорились. У меня к ней больше отеческие чувства, потому ни совместное мытье в бане, ни то, что спали мы с ней вместе, ничего не значило. Спать одна она просто боялась, причем, похоже, не врала — с психикой-то у нее не все в порядке, крыша все еще подтекает, ну, оно и понятно. А спать с кем-либо еще она не хотела, да я б и не разрешил. Все ж, кроме покойного Арно, остальные-то вполне молодые жеребцы, а мне еще не хватало этих пионерских радостей в отделении. Так что пока с Мари все нормально, хотя в дальнейшем, все же, чую, могут быть проблемы — и она девочка вполне в возрасте, и я еще не совсем старый. Но пока... Пока только Петруха их всех наших начал бить клинья к Мари. Причем настолько коряво, неумело и застенчиво, что никаких успехов, кроме полученной в отделении клички 'Жених' — на сем поприще не возымел. И вот теперь, этот лопух, как-то не удержавшийся, внезапно, как говориться, чтоб оприходовать эту крестьянскую потаскушку, сидел, и бил себя красными щеками по красным же ушам, под общие посмехушки. Мари же, похоже, ситуацию с хозяйкой приняла нормально, ну или не подавала виду. Она вообще неплохо освоилась в военно-полевой жизни.