Руки, еще помнящие рисунок путь на груди бога, отворяют очередную грань. Цветы. Даже цветы изменяются, чувствуя потрясение основ — наливаются все больше красным, стебли розовеют закатом над океаном.

— Куда теперь?

— Туда, — Цийкон ринулся вперед над двигающимся ковром, что пытался стрельнуть в аффу ядом и парализовать. Это напоминало петляние между стрел, что взлетали вверх и падали обратно по новой траектории, рискуя постоянно задеть глупца. Но молодой аффа был ловок и быстр и скоро оказался у края пещер. Именно тогда из-за скалы вынырнул дракон Ктулху, явно ожидавший прибытия парочки беглецов. За ним еще один и еще... Реальности бурного океана множили послушных королю чудовищ.

— Взять их! — послышалось из ниоткуда.

Тайлэ замер. Губы растянула улыбка. "Повелитель..." Ктулху точно услышит. Отрывающий протянул руки и коснулся граней. А теперь и почувствует. Пальцы погружаются в зеркала, тянут их на себя. Открыть путь нельзя, но можно же сузить его. Игорь яростно вцепился в грань. Боль по пальцам. Боль по сплетенному пути. Боль королю.

— Повелитель...

Океан взревел и ударил, сметая алые цветы, как будто срезал вены и капилляры. Алый яд потек к щупальцам древнего аффы.

Драконы ударили пламенем, сжигая до черноты белые камни. А в голове у Тайлэ раздался крик червичей.

— Я уничтожу весь древний город. Отдай Гнейтта.

Боль... Тайлэ прикрыл глаза... Боль...

— Ты же знаешь — мне все равно.

Пальцы дергают за серебряную паутину, вплавившуюся в реальность, двигают, перестраивают. Плавные движения завораживают, заставляют, подчиняют. Тяжело. Никого из червичей вокруг. Аромат тлена. Боль...

— Я иду, повелитель.

Пальцы бьют зеркала, выстилая путь убивающим серебром. Руки тянутся вперед. Ктулху... Ложатся на знакомую грудь. На выправленный узор.

— Что ты хочешь?

Он жаден в своих желания — бог, что родился из энергии Увайи. Их темный сын... их страдание и их погибель.

— Знаешь. Спрятал... отвел взгляд... пытался, чтобы забыл. Он пласты наслаивает. Множество миров в бусинки превращает, рассыпает жемчуг... Мне предназначался.

Ктулху был спокоен. Ближе, чем в круг не войти изгнаннику.

— Я лишу тебя разума, Тайлэ. Где Гнейтта?

— Ты его потеряешь навсегда. Я не знаю, где он. Уничтожь мой разум — и потеряется все, — рука скользит по рисунку. — Что тебя манит, великий? Что на самом деле?

— Ты манил меня всегда, мой единственный Тайлэ. Ты был моей тьмой. Теперь я тебя потерял. И Гнейтта — потерял! Мне холодно. Остынет мир. Остынет вода... — черная вода проступила на обгоревших камнях, как смола.

— Огонь не приходит извне. Ты ярость мира, и всегда останешься ею. Твои потери мнимы. Ты не Гнейтта хотел, когда убивал меня. Ты себя проверить хотел, — образ Тайлэ плыл и менялся. Волосы стремительно росли, становясь похожими на белые водоросли смерти, что могут задушить, стоит только коснуться. Кожа потемнела до угольного антрацита. Глаза, уже синие, теряли блеск, превращаясь в непрозрачные пластинки драгоценного камня. Пальцы, скользят, правят, добавляют света. — Разочарован?

— Убийца, — Ктулху ненавидел увайи, что создали ему ученика. Много тысячелетий назад их связывали пути, которыми наполнялись миры. На каждом отрезке — жемчужинка нового мира. Они использовали червичей. И убивали их, не вспоминая. Год за годом, пока материя не закрепилась. Теперь вернули древние того, кому отдал Черный король часть себя. И круг пел и манил открыться.

Где-то в отдалении, за гранью скал шевельнулся раненный Цийкон, узревший драконов и огонь, но выживший, потому что нырнул в расщелину. Он задрожал. Опять. Два монстра переплетаются щупальцами в непонятной борьбе...

— Мий, — позвал тихо и поплыл над черной долиной, под которой лежал старый город-лабиринт.

А Тайлэ холодно улыбался своему богу. Он чувствовал, что молодой аффа выжил, но в тот момент это было неважно. Если Раймийен не умер, он в безопасности. И Открывающий обязательно узнает, почему эту парочку связала судьба. Должна быть причина. Они должны вместе уметь что-то такое, что позволит миру защититься.

И Тайлэ улыбался.

— Ты же хотел вернуть меня истинным. Раз не удалось убедить себя, что я тебе не нужен.

Щека коснулась щеки. Это было не просто прикосновение — молния, открывающая казалось бы давно похороненное.

— Я все помню.

Все — это действительно все. И Тайлэ не собирался ничего забывать.

— Не забываешь? — щупальца скручивались в жгуты вокруг тела. Ктулху ждал удара. — Хочешь меня убедить, что еще будешь открывать пути для меня, для нас? Ты любишь его... Ты не любил его тогда, печаль моих ночей. А теперь... Ты думаешь, что я поверю?

Темно-синее пятно над долиной все еще кричало жалобно, призывая золотого червича. Цийкон чуть ли не плакал, и до двух противоборствующих сторон доносились его стоны отчаяния.

— Тогда? Тогда я никого не любил, тебя тоже, — сапфиры глаз становились все более тусклыми. — Сейчас люблю, и в этом смысл моей жизни. И именно поэтому я сделаю все, чтобы ты жил, чтобы ты был. Кроме одного — Гнейтта не отдам, — Тайлэ пытался не двигаться, но если Цийкон не исчезнет, придется еще больше разозлить Ктулху. Неужели этот молодой безумец не чувствует, что его червич не здесь? Связь же не разорвана.

— Бытие — это то, что создают они... Червичи... Мы здесь, чтобы был порядок. Нанизывать бусы на ниточки. Они не понимают этого. Ты любишь? Ты... — Ктулху не верил, проверял, проникал цепкими отростками силы в Тайлэ и читал его серебряную страсть. Увайи нашли... сумели... их надежды, разрушенные и пустые, вдруг обрели полновесность. — Ради чего я должен жить теперь? — усмешка, граничащая с безумием.

— Ради себя. Стоит жить только ради себя, — первый аффа потянулся к своему королю. И что, что руками двинуть нельзя? Движения лишь иллюзия. Зеркала везде... — Повелитель, — лицом к лицу, взгляд отражает то, чем стал великий бог, — ты должен жить. Ты суть.

Суть. Смысл. Слово...

— Есть идея, что поглощает мир в бездну, Тайлэ. Год от года она сильнее жизни на этой планете. Год за годом все ближе к пропасти, — он поцеловал в щеку аффу. — Я дарую вам право быть вместе. Но если путь оборвется, наступит ничто, как и предупреждали увайи. Зайди в круг.

Ярко вспыхнула черная долина, поднимая со дна лабиринты на одно мгновение и переворачивая плотину вверх дном. Дома, площади, улицы...

Открывающий глянул себе под ноги. Змеи волос стремительно опадали, возвращая ему столь странный, но уже привычный вид. Змеились, растворяясь в мире, вплетались в окружающее, впитывались им.

— Повелитель, — Тайлэ склонился, протягивая вперед левую руку ладонью вверх. Вытянутые пальцы чуть вздрогнули. Ожидание и напряженный звон зеркал, которые отражали другие жемчужины жизни.

Ктулху никогда не открывал сердца. Но теперь его суть стала нитями. И рисунками на ладони аффы. Миг, чтобы узреть всю картину бытия и вновь оказаться на дне океана.

Вернулись цветы. Вернулась голубая вода. Исчез только черный король.

— Мий, — плачущий Цийкон сидел теперь на одной из скал и жевал какую-то неизвестно найденную гадость. — Мий, вернись...

Тайлэ смотрел на ладонь. Новый виток. Теперь можно не просто открывать пути. Переплетать их, объединять. Ожерелье должно расти, оно не должно замкнуться. "Гнейтта..."

Открывающий поднял голову. Грани мирно стояли на местах, незыблемо, как им и положено. Надолго ли? Скорее всего — нет. Черный король выбрал путь, но сможет ли пройти до конца? Стать собой настоящим непросто...

— Цийкон! — Тайлэ переместился к молодому аффе. Открывающий казался равнодушным ко всему, как и раньше, до смерти. — Плети связь. Я проведу.

Тот посинел лишь сильнее. Горечь чувствовалась в воде вокруг.

— Наверняка, убили... Драконы... Ты видел же, что здесь происходило. Это не иллюзии, — становясь подростком, аффа не мог контролировать эмоции, а переживания делали его растерянным ребенком. — Я ни разу не плел, — признался он и опустил глаза.

— Плети, иначе больше не увидишь, — раздался абсолютно бесчувственный голос Открывающего. Если Цийкон сейчас не сможет собраться и позвать Мия, их пару придется разрушить. — Плети, — щупальца скользнули по телу молодого аффы, впиваясь жалами, обвивая жадно и требовательно.

Это оказалось больно. Обида ударила в мозг. Одно дело игры, а другое — делать то, чего никогда и не пробовал. Но Раймийен — золотистое чудо, которое так хочется обнимать... Щупальца шевельнулись, как только в голове четко сформировался образ червича.

И Цийкон последовал за своим ведением, словно приближал того. Беспокойство еще гнездилось в области сердца. Ведь именно здесь должен был прятаться Мий от мести Черного короля. "Где ты? Я иду..." — аффа нарисовал свой первый рисунок в жизни, неловкую и смешную ниточку, похожую на его первую любовь.

— Червичи — это потоки, обретшие жизнь и плоть, — мерная речь Тайлэ вплеталась в видение Цийкона. — Они дают нам возможность жить, возможность единения с миром. Раймийен — поток, который принял тебя. И основа потока — волосы. Ты не завершил узор, не завершил построенное выбравшим тебя. Плети его волосы. Зови.

Да, аффе хотелось заплетать в косички золотистые пряди, добавлять туда маленькие перламутровые ракушки и алые цветы, и еще ниточки жемчуга. Он любил Мия. Он хотел видеть его и ощущать. Чтобы никто на свете никогда не обижал больше хрупкого червича. "Иди ко мне".

Тайлэ смотрел на преображающегося Цийкона, на его плетение, на его зов. Это было правильно. После первой атаки Ктулху Открывающий чуть изменил пути всех диких червичей, спрятав их в смещении города. С червичами, которые сами могли образовывать пространства, это было легко. И сейчас все выжившие уже вернулись к себе домой, но Раймийена среди них не было — узор уводил куда-то дальше. Тайлэ мог бы пройти к золотому червичу сам или привезти его, но если аффа сейчас не завершит узор, толку не будет. Убийца ждал. Внешность опять менялась бурным потоком, чувствуя приближение чего-то странного.

Легкий удар пальцами по грани — и около них появился Раймийен, мягко упав безжизненным листком на мох около камня. Чешуя была очень бледная, почти прозрачная, в теле почти не было энергии. Червич был без сознания.

Цийкон бросился к золотому. Живой ли? Что с ним? Щупальца оплетали безжизненный хвост, тело отдавало, дышало за Мия, чувствовало вместе с ним. Неужели ударная волна дошла до маленькой пещерки? Образ боли был алым. Молодой аффа взвыл, прижимая к себе червича и гладя его с детской нежностью.

— Я здесь... С тобой, — губы целовали бледное лицо, энергия вливалась в золото волос. По тонким струйкам. По каналам. — Мий, не покидай меня.

— Живой, — Тайлэ склонился к червичу, не касаясь. Нельзя вмешиваться в контакт объединенной пары, можно им навредить, пока связи не до конца укрепились. — Кто-то выкачал из него силу.

Щупальца аккуратно перестраивали пространство, смещая их подальше от города червичей, от дворца, от жилища афф. Ктулху не проявлял себя, и это было легко сделать. Вокруг выросли белые скалы, изъеденные норами, а над головой сквозь толщу воды можно было увидеть яркую луну. Они оказались почти у поверхности.

— Будем говорить здесь.

Тусклые черно-синие бляшки глаз Тайлэ казались неживыми.

В этот момент Раймийен открыл глаза и первое, что он увидел, было обеспокоенное и расстроенное лицо Цийкона. Горькая слеза растворилась в воде и червич бессловесно потянулся руками к аффе.

— Ты живой, — синие руки обхватили золото, сливаясь в один большой морской цветок. Щупальца заскользили по хвосту, успокаивая, поглаживая Мия. Цийкон даже не заметил перемен и посмотрел на Тайлэ лишь когда уверился, что его червич постепенно приходит в себя. — Выкачали? — синие глаза прищурились. — Мия хотели убить. Только Ктулху желал смерти. О чем тут говорить. Он ненавидит червичей. Использует их... Тише, успокойся, — судорога прошла по тонкому телу Раймийена, которого Цийкон наполнял своей силой.

Мий прижимался к своему избраннику и старался не плакать и терпеть боль. Он думал, что все, связь будет вскоре разорвана, что он больше не увидит Цийкона, а тот нашел, пришел, спас. Как в сказке. Руки судорожно цеплялись за любимого — еще чуть-чуть, а дальше он сам сможет, сам, а пока все в мире было как в песчаной взвеси, которая заглушает и зрение, и мысли, забивает жабры и не дает дышать.

— Нет, — шелест голоса Тайлэ как превращение камня в песок. — Ктулху нужны червичи, он их не ненавидит, и не станет просто так мучить. Он их использует. Мы все их используем, — Открывающий скользнул антрацитовой тенью ближе, вглядываясь в пару. — Чем больше червичей, тем больше энергии, тем сильнее аффа. Используем, пока не влюбимся, а это запрещено. Это карается богом. Ты хоть раз видел влюбленного аффу? — безжизненный взгляд Тайлэ повернулся к Цийкону.

Тот нахмурился.

— Я больше, чем люблю, — сказал твердо. — Мий для меня... — его голос, что лился силой мысли под синью океана, под звездным чистым небом, дрогнул. — Я раньше никогда это не чувствовал. Бог должен меня был покарать. Не Раймийена. Он здесь ни при чем. Но Ктулху хотел сделать больно обоим. Порвать нас, разделить... — он замолчал. Слишком порывистый, темпераментный, от нежных поглаживаний червича, угомонился и услышал наконец то, что говорит теперь ледяной древний монстр. — Что ты хочешь всем этим сказать?

— Король не знает, что ты любишь. Если бы знал, то была бы не охота, а казнь. Ты должен завершить узор. Не сейчас, чуть позже. Завершившие узор могут просить помощи увайи. Зачавшие получат ее всегда, — голос все сыпался и сыпался камешками, выстраивая стену, которая будет хранить двух молодых безумцев. Тайлэ выдавал тайны. Они не скажут никому, не посмеют, раз уж единение настало — нужно сохранить. Такой путь пропасть не должен. Было бы другое время — все решал бы бог, а теперь нужно подбирать каждую крупинку, что бросает мир своим неразумным сынам.

На последних словах Открывающего путь Раймийен вынырнул из боли к своему свету — к Цийкону. Объятия стали осмысленны, и наступило окончательное понимание того, что он не в бреду. Чужая, но такая родная энергия наполнило тело, и Мий смог уже сам включиться в поток, забирая тоненькой струей подпитку, даруемую Океаном жизни, и отдавая ее аффе.

— Сейчас слишком мало сил, — согласился Цийкон, встрепенулся только что родившимся морским коньком, который вдруг увидел впервые потоки воды и помчался им навстречу. О, эти знакомые ласкающие золотые пузырьки. Мий пришел в себя. — Любимый, — аффа потянулся целоваться, абсолютно отвлекаясь от менторского голоса. Губы червича волновали его гораздо сильнее науки.

Гладкий, с кожей, наполнившейся солнечным светом, избранник неразумного сына моря теперь был красивее восхода над океаном.

Тайлэ легким движением отправил себя вверх, ближе к небу. Пусть дети придут в себя. Над головой через прозрачную воду разноцветно переливались звезды. Сердце кольнуло воспоминание, как он обещал взять серебряного на берег с уверениями, что ему понравится. Древний убийца печально и светло улыбнулся — брать творца миров на берег. А ведь Гнейтту понравилось бы. Интересно, каким бы ангел стал на берегу? Тоже был бы наверняка красивым. Серебряным. Пальцы зарылись в волосы любимого, глаза видели небесную черноту взгляда любимого. Тайлэ, равнодушный, бесстрастный, не открывающийся до конца никому уже многие столетия, скучал по возлюбленному. Скучал до красноты в сердце.