Эсташ Доже и его дьявол

— Это и есть брат короля? Да вы меня разыгрываете! Это вообще мужчина или женщина?

— Ну конечно, это и есть Месье! — прошипел Ревельер. — Не болтайте ерунды и прекратите пялиться на него в подзорную трубу: дождетесь, что вас вышвырнут отсюда за такую дерзость. Обратите лучше внимание на его свиту. Узнаете кого-нибудь? Может быть, вон тот, в лазоревом, с собачкой на коленях?...

— Нет, — сокрушенно покачал головой свидетель, — он мне точно не знаком. Он черняв, а мой жилец был скорее белокур...

— Не смотрите вы, ради Бога, на их волосы, они же все в париках и меняют их каждый день! — президент яростно стиснул зубы, вспомнив, что как раз вчера Эффиа расхаживал в белокуром парике. Угораздило его сегодня надеть черный!

— Но на что мне тогда смотреть? Я ведь только и видел, что парик да шляпу.

Все-таки, понукаемый президентом, Руссель со скрипом признал, что ему кажется немного знакомым граф де Вард. И, возможно, де Марсийяк. И отчасти Маникан. Эсташа, надевшего в тот день пепельно-русый аллонж, он полностью обошел вниманием и, сколько президент ни тряс его, отказался сообщить, кто же из перечисленных кавалеров кажется ему наиболее похожим на таинственного жильца.

— Как так можно — сдать жилье и даже не интересоваться, кому?! — негодовал Ревельер.

— Но ведь он сразу заплатил все положенное, — защищался домовладелец. — Чего еще мне от него хотеть?

— Жаль, что он всего лишь зарыл труп на вашем дворе, а не поджег ваш дом и не отравил колодец!

Хоть бы злодей совершил новое убийство, тогда еще можно было бы что-то предпринять по горячим следам. Но убийств больше не было, и президент подозревал, что и не будет. Кто бы ни совершал их — человек или дьявол, — он затаился или перебрался в другое место, поэтому Ревельер считал, что, в общем-то, одержал победу, ведь ясно, что злодей остановился только благодаря его расследованию. Но короля такая победа не устроит. Ему ведь надо не только прекратить злодеяния, но и наказать виновника, а в этом отношении похвастаться было нечем.

Президент постарался скрыть основной неуспех за множеством занимательных подробностей, которые удалось собирать следствию и которые никак не прояснили дело, но сами по себе были поразительны. Например, магистраты показали королю карету шевалье де Лоррена, которую до сих пор не починили, потому что изготовление новых стекол заняло слишком много времени.

— И вот это окно волк разбил ударом груди, — сообщил Ревельер с такой гордостью, точно лично открыл этот потрясающий факт. — Должен сказать, что в начале расследования я был скептиком, но теперь все больше склоняюсь к мысли, что без дьявольских сил здесь не обошлось. Не правда ли, ваше величество, поразительное зрелище?

— Именно, поразительное, — подтвердил сквозь зубы король, разглядывая карету, которая даже в разгромленном виде была чудом роскоши и прихотливого вкуса. Чёрт побери, она была великолепнее экипажа его величества. Он заглянул внутрь, увидел Аполлона и Гиацинта и, не слушая далее объяснений президента, повернулся и пошел прочь. Стоявший чуть в стороне виконт де Марсан услышал, как король бормочет про себя: — Мой брат сошел с ума.

Виконт осмелился добавить в свой преданный взор немного сочувствия — ровно столько, чтобы это не выглядело фамильярностью. И он был вознагражден: встретившись с ним взглядом, король замедлил свой быстрый раздраженный шаг. Он был еще молод, Людовик Великий, маска ледяной невозмутимости еще не приросла к его лицу намертво, и он был почти готов излить свои подлинные чувства перед понимающим слушателем, даже приостановился, даже приоткрыл рот... Но в последний момент удержался и сказал не то, что хотел.

-А вы что думаете об этом деле, виконт? Все уважаемые магистраты высказались, и только вы один молчите.

-Я не считал себя вправе высказываться, ваше величество, я ведь не следователь. — Виконт де Марсан в самом деле не участвовал непосредственно в расследовании, он только командовал стражей президента де да Ревельера. — К тому же, в этом деле замешан мой несчастный брат. Каков бы он ни был, наше родство не позволяло мне высказать некоторые соображения... Но если вашему величеству угодно знать мое мнение... — виконт поколебался немного, но собрался с верноподданническими чувствами и осмелился продолжать: — Я немного удивлен, что столь опытный судья, как мэтр де ла Ревельер, так слепо полагается на показания одного-единственного человека. Голословные утверждения моего брата — вот все, что у него есть, и на этом он построил всю свою стратегию и тактику. Почему бы не допустить, хотя бы в качестве запасной версии, что Филипп рассказал неправду или не всю правду? И ладно бы его рассказ выглядел убедительно, но ведь он абсолютно неправдоподобен. Почему, например, этот волк (которого, замечу, никто, кроме Филиппа, не видел) растерзал всех его людей и только его пощадил? Возможно, я чего-то не понимаю, но все это весьма странно и подозрительно.

— Удивительно, виконт, — сказал король громко, чтобы услышали остальные магистраты, — вы столь молоды и не имеете никакого опыта в ведении расследований, и все же смогли увидеть то, чего не увидели другие.

Вечером шевалье де Лоррен вышел из своих комнат во всем великолепии. Он надел свои новые бриллианты, но самым дорогим украшением его костюма была гемма с изображением богини Эос. За прошедшие несколько часов ювелир успел переделать ее в пряжку-аграф, которой шевалье скрепил узел на своем кушаке.

— Все в порядке, — сказал граф де Вард своему нежному другу Виллькьеру, — его величество скоро нас покинет. Ждать осталось совсем недолго.

Тем временем Эсташ сел играть в бассет с несколькими кавалерами из свиты короля. Они закончили третью партию и сдавали карты для четвертой, как вдруг появился шевалье и непринужденно приземлился на свободный стул за их столом.

— Дозволено ли мне будет, господа, присоединиться к вашей игре?

Господа не нашли предлога для отказа, хоть и подозревали, что у шевалье на уме какая-то гнусность. И точно, он пошарил по карманам — и вздохнул с видом глубокого сокрушения:

— Увы, у меня нет при себе денег... Может быть, это сойдет? — шевалье отцепил с пояса гемму и бросил на зеленое сукно, точно обычную безделушку.

Граф де Сент-Эньян с треском сложил карточный веер и соединил с остальной колодой.

— Сожалею, господа, но у меня что-то разболелась голова. Прошу продолжать без меня.

Маркиз де Вилльруа тоже встал.

— А я совсем забыл, что мне нужно ответить на одно важное письмо.

Один за другим игроки покидали зеленый стол, не забыв произнести любезные извинения. Эсташ тоже хотел уйти, но едва шевельнулся, как убедился, что не может встать: что-то крепко держало его за край одежды. Заглянув под стол, он увидел, что шевалье поставил каблук на полу его длинного кафтана.

— Играйте, Доже, — улыбнулся он, развалившись на стуле. — Если вы хотите произвести впечатление на монсеньора, играйте.

Ну и что тут делать? Рваться и кричать: 'Пустите меня!' — Эсташу не позволила гордость. Он начал играть, но сделал все, чтобы не сорвать банк, и гемма осталась у шевалье — вместе с пригоршней выигранных золотых. Разочарованный малодушием своего визави, тот небрежно сгреб выигрыш, встал и, отходя от стола, вдруг уронил гемму и наступил на нее. Раздался жалобный хруст тончайших золотых деталей.

— Вот досада! — вздохнул шевалье и пошел дальше, не поглядев под ноги.

Ходили слухи, что у короля в тот же вечер состоялся крупный разговор с братом, и это было похоже на правду, потому что после ужина на представлении в домашнем театре Месье демонстративно дулся. Людовик сохранял свой обычный непроницаемый вид, разве что заметно помрачнел, когда мадемуазель Барон декламировала со сцены:

Как странно: юный принц, любови не познав,

Величье щедрости вобрал в свой мягкий нрав.

Такое качество ценю я во владыке:

Сердечное тепло есть знак души великий,

От принца многого мы станем ожидать,

Коль нежный дар любить в нем можно прочитать.[3]

После спектакля король не выдержал и, встретив в парке виконта де Марсана, все-таки поделился с ним наболевшим.

— Я не понимаю, что происходит, — он разглядывал пряжки туфель с несвойственным ему потерянным видом. — Я не узнаю родного брата. Для меня не новость эти его... пристрастия, но он никогда не вел себя так недостойно и безрассудно. Его хранила от такого позора не высокая нравственность, разумеется, а всего лишь эгоизм. Он ведь всегда был жутким эгоистом, который никого не любит, лишь милостиво позволяет любить себя. Для него другие люди, в том числе его приятели, существовали только как зеркала, в которых он мог безостановочно любоваться собой. Чтобы он позволил кому-то забрать такую власть над собой — невозможно даже представить! Как умудрился этот человек поработить его до такой степени, что он забывает самого себя и весь растворяется в служении этому, прости господи, кумиру?

— Я тоже все время думаю об этом, сир, — признался виконт с таким же несчастным видом. — Разумеется, не о Месье. Кто я такой, чтобы судить о поведении его королевского высочества? Но мой брат — это поистине загадка. Как он, в самом деле, достиг такого положения? Ведь, поистине, вашему величеству удалось подобрать очень верное слово — "кумир". Говорят, что Филипп очень хорош собой, но неужели все объясняется лишь привлекательной внешностью? Будь я суеверен, я опасался бы, не погубил ли он свою душу.

Король вдруг вскинул голову.

— Как вы сказали?

— Я сказал, что мой брат хорош собой... — повторил виконт с невинным видом.

— Нет, про душу.

— Господи помилуй, сир! Это ведь только фигура речи.

— Однако она объясняет многое, вы не находите, виконт?

На следующий день президент де ла Ревельер собрал своих следователей в Фарфоровом павильоне и объявил, что они до сих пор были слепы не иначе как под воздействием колдовских чар. Как еще объяснить, что они до сих пор не замечали самую подозрительную фигуру из всех — шевалье де Лоррена?

Магистраты опешили.

— Но ведь шевалье де Лоррен — сам несостоявшаяся жертва, — осторожно заметил генеральный прокурор д'Эган, посматривая на президента с сочувствием, будто подозревал, что тот перегрелся на солнце.

У президента был готов ответ.

— Мы знаем об этом исключительно с его слов, — провозгласил он с торжеством, воздев указательный перст. — Но почему мы обязаны верить ему? Господа, мы все опытные магистраты. Я уверен, что ни один из вас при вынесении решений не руководствуется одними лишь голословными утверждениями. Во что бы тогда превратились суды, подумайте сами? Обвиняемый заявляет, что он не делал того, в чем его обвиняют, более того, он сам жертва, — и что же, мы должны немедленно поверить, прослезиться и отпустить его на все четыре стороны?! Право, это настолько очевидные максимы, что я трачу время на их разжевывание только потому, что сам на время впал в ту же слепоту и те же заблуждения, что и вы. Должен вам сказать, что все это время меня не покидало какое-то странное чувство, как будто я брожу возле самой истины, но нечто отвращает от нее мой взор против моей воли. Но теперь я вижу ясно и предлагаю вам такое объяснение: шевалье де Лоррен сам убил своих слуг, а для прикрытия выдумал неправдоподобную сказочку о том, что на него самого напали. Более того, он — убийца девушки на улице Нев-Сен-Поль. Известно ли вам, что он как раз в ту пору оставил двор герцога Анжуйского и обретался в Париже? А значит, у него было время нанять тот злополучный дом под вымышленным именем...

— Однако хозяин дома, кажется, не опознал его, — заметил советник Вино.

— Он никого не опознал, — отмахнулся президент. — Он слеп как крот.

— Но для чего, по-вашему, шевалье все это делал? — не отставал генеральный прокурор.

— Об этом он расскажет нам сам. Но мы можем предположить... Как известно, некоторые ритуалы черной магии требуют человеческих жертвоприношений, причем именно таких ужасных и кровавых — с расчленением тел и извлечением внутренностей.

— Шевалье де Лоррен прибегал к черной магии? — скептически протянул прокурор.

— А вам не кажется, — набросился на него президент, — что этот вывод напрашивается сам собой? Положение, которое он занимает в свете, исключительно и никак не сообразуется с его заслугами. Он полностью подчинил своей воле Месье и держит себя так, будто это он тут господин. Более того, он поразительно дерзок с его величеством. Так ведут себя люди, убежденные в своей полной безнаказанности, в том, что даже сам король не имеет над ними власти. Но откуда у него эта уверенность?

— Бросьте, все мы знаем, как называется эта "черная магия", — криво улыбнулся советник Лепер, — и чему обязан своим положением шевалье де Лоррен.

Президент раздражался все сильнее, но сдаваться не собирался.

— Вокруг Месье целая толпа пригожих кавалеров, не хуже и не лучше шевалье, но ни один не вознесся так высоко. И ни один не позволяет себе раздражать короля.

— Женщин на свете тоже полно, — заметил прокурор, — но только одна из них стала вашей законной супругой, господин президент, и пользуется особым положением, которое ей дает сие звание, и никто не пытается объяснять это колдовством. Конечно, шевалье де Лоррен не ангел, и его есть, в чем обвинить, но я глубоко убежден, что судить надо за то, в чем человек действительно повинен, — или уж не судить вообще. Подумайте сами, как мы будем выглядеть, если выдвинем обвинение против столь высокородного юноши. Представьте только на минуточку этот судебный процесс. Да над нами будет смеяться все королевство, и, сверх того, мы непременно вызовем ненависть дома Гизов, а про герцога Анжуйского и говорить не приходится. Вам не терпится обзавестись такими врагами?

— Судебного процесса не будет, — отрезал Ревельер. — Его величество сказал, что не желает публичного разбирательства, которое неизбежного затронет честь его любимого брата. Он готов поместить шевалье де Лоррена в заключение именным указом, если мы предоставим достаточно убедительные доказательства его вины.

Президент умолчал о том, что доказательства нужны главным образом для убеждения Месье, ибо сам король был уже вполне убежден.

— Так это идея его величества? — спросил прокурор. — Так бы сразу и сказали.

Полдень уже миновал, но Месье все еще нежился в постели, причем, разумеется, не в одиночестве. Вдруг в приют неги ворвался Эффиа с сообщением, что магистраты явились в комнаты шевалье и, не смущаясь отсутствием хозяина, перевернули там все вверх дном и что-то ищут.

— Делать нечего этим людям, — откликнулся шевалье из-под одеяла.

Но Месье отнесся к таким новостям серьезнее.

— Как, обыск?! — вскричал он, сев на постели. — Кто им позволил?! Луи! Где Луи?!

Эффиа доложил, что король ушел на одну из своих любимых долгих прогулок.

-Ладно, тогда я сам разберусь, — Месье с воинственным видом вылез из постели. — Господь свидетель, я долго тепел у себя эти отвратительных стервятников, но всему должен быть предел. Может, они еще и мои комнаты обыщут?!