Был ты или не был, чистильщик по прозвищу Док, но сейчас ты — ещё одна сотворённая нами легенда. Надеюсь, ты играешь на нашей стороне. Может, открывшееся нам подземелье — район твоей зачистки.
Дэй.
Спустя ещё полчаса мы остановились перекусить. Устраивать полноценный привал не стали, просто выудили из рюкзаков безвкусные бутерброды с очередной консервированной гадостью и запили их водой из фляг.
— Две неудачи подряд — и оба раза под землёй. Кажется, мы потеряли форму. Точнее, я.
— Другой на твоём месте радовался, что вообще живым вернулся.
Упрёка в словах Рин нет ни на грош, просто она до ужаса боится меня потерять — как и я её. Один раз я почти поверил, что она умерла. Иногда, в самые глухие ночи мне казалось, что в какой-то момент так и было, но то ли боги, то ли какие-то надмирные силы сжалились и вернули мне Рин. И тогда я крепче обнимал её, спящую, пахнущую травами, доверчиво прижавшуюся к моему плечу, и давал себе слово никогда не отпускать, не оставлять одну.
— Я радуюсь. Правда.
Рин вдруг усмехнулась.
— Ты знаешь, что за глаза про тебя на Базе болтают? Что у тебя в косу удачатвплетена.
Далась им моя причёска, а! Поначалу, когда волосы начали отрастать после стрижки,
надо мной беззлобно ржали. Потом, когда я начал стягивать хайры в хвост, на этот хвост пытались спорить. Мол, продуешь — принесёшь срезанным и перевязанным ленточкой. Потом всё вроде затихло. А теперь вот такие новости.
— А я тут причём? Кто мне в первый раз косу заплёл? Ты. Вот пусть к тебе и обращаются.
— Только не вздумай им так и сказать. Мне рук не хватит всей Базе счастливые фенечки плести.
— Зачем фенечки? Косички...
Закончить фразу я не успел — нас настиг волчий вой. Спустя миг мы услышали его уже с другой стороны. Развели концерт, сволочи.
Мы переглянулись — всё было ясно без слов. Даже шесть лет назад обычные волки представляли серьёзную угрозу для заплутавшего туриста, а нынешние твари вроде той, что мы отвезли в институт на исследование, способны разорвать человека в считанные секунды.
— Можно попробовать сойти с дороги и выбраться севернее, где стройка идёт. — Рин на миг прикрыла глаза, видимо, вспоминая карту. Вот только реальные ландшафты периодически не желают соответствовать картам.
Я молча кивнул. Под ногами зашуршали рассыпающиеся в труху листья. Где-то через два километра наткнулись на овраг — слишком глубокий, чтобы сунуться в него без подготовки. Да и мало ли что там можно обнаружить.
— В обход, — предложила Рин.
Мы осторожно двинулись по кромке оврага, опасаясь уходить дальше — велик риск заблудиться. Я прищурился: за деревьями вдруг проступило что-то тёмно-зелёное, защитного цвета. Ещё через пару шагов мы поняли, что это армейский грузовик. Обрадоваться не успели. Изъеденный дождями брезент сползал с каркаса, как плоть с костей. Кабина и стекло поросли мхом. Спущенные шины утонули в палой листве. Этот автомобиль уже давно здесь.
И не только он.
За несчастным грузовиком открылось целое кладбище военной техники. Разбитой, изувеченной, вполне целой на вид. Самоходки, бронетранспортёры, кажется, даже танки. Некоторые настолько гротескны, что для них не подберёшь названия. Интересно, такие монстры действительно существовали, или реальность просто шутит над нами, как и всегда в "проклятых местах"?
От неожиданности мы даже притормозили, хотя идущая по пятам погоня не давала повода расслабляться.
— Это всё настоящее? — невольно вырвалось у Рин.
— Здесь и сейчас — да. — Я поколебался, но всё же приложил ладонь к дверце кабины — просто холодное железо. — Может, сюда и правда когда-то свозили отслужившую своё технику, чтобы потом утилизировать?
— На наших картах это кладбище не обозначено.
— На наших картах вообще много чего не обозначено. Странно, конечно, что не на полигон какой-нибудь.
— Может, здесь как раз и был полигон? И что нам теперь делать, обходить этот музей или попробовать напрямик?
Обойти не вышло. Мы свернули в сторону от оврага, но с каждым шагом всё равно углублялись в лабиринт машин — несмотря на то, что старались держаться левее. Впереди вдруг выросла длинная неровная вереница самоходок, выкрашенных в грязно-песочный цвет. Их будто бы бросили как попало, даже не закрыв люки. Оборванные гусеницы, пятна копоти на боках. Я попытался разглядеть знаки или надписи на броне, но не нашёл. Желания заниматься детальным осмотром как-то не возникло.
— Не поворачивать назад, — тихо произнесла Рин, и я понял, что ей очень хочется нарушить эту заповедь.
Машин становилось всё больше, просветы между ними — всё реже и незаметнее. Чаще стали попадаться сгоревшие или подорванные. Какой-то небольшой грузовичок неведомая сила ухитрилась забросить на стоящего рядом собрата. После того, как в одном из рядов обнаружился выгоревший остов танка, это место окончательно перестало мне нравиться.
Надеюсь, стая хотя бы потеряет наш след.
— Слышишь? — Рин вдруг схватила меня за руку.
Слышу. Шёпот на самой грани сознания. И чувствую — усиливающийся запах гари, к которому примешивается ещё что-то тошнотворно-сладковатое.
Глупо было бы думать, что нас выпустят просто так.
— Просто держись рядом. — Не так важны сами слова, как то, что ты их произносишь.
Шёпот стал назойливее, лез в уши, путался в листве под ногами. Проход в лабиринте мёртвого железа сужался, ослепшие фары, обожжённая броня и пятна камуфляжа сливались во что-то единое.
— Бежим!
Мы выскользнули в какую-то щель, едва не разодрав куртки об острые края вспоротой брони, и неожиданно вылетели на открытое пространство. Шёпот оборвался, как отрезало, но запах удушливой волной ударил в лицо.
Нагромождение башен, орудий, кабин, пулемётных стволов, словно сплавившихся в огромный уродливый слиток, смердело так, будто было сделано из гниющего мяса.
И ни малейших просветов в стене чёрного выгоревшего металла.
— Здесь можно просто задохнуться. — Рин закрывала лицо рукавом куртки. Я обернулся, ища выход. К сожалению, крыльев к этому рейду мы отрастить не успели.
— Придётся поверху. — Я стянул с головы бандану и отдал Рин вместо защитной повязки.
И мы вновь рванули. Подножка грузовика, рассыпающееся под ногами железо и старый брезент. Я едва выдрал собственное тело из тягучей нарастающей вони и вспрыгнул на танковую башню, словно вырастающую из ниоткуда, из мешанины обломков и колючей проволоки, протянул руку и буквально втащил Рин следом.
По ушам вновь ударил шёпот, оглушая и стирая из реальности почти все звуки. Теперь в нём можно было разобрать отдельные слова, может, даже сложить их во что-то осмысленное, но здравый рассудок нам обоим ещё не надоел.
"Пепел", "остаться", "плоть" — спасибо, мне хватило, чтобы понять, что нам здесь не рады. Или рады, но как-то по-своему.
Небо заволокло серой дымкой, под ногами смутно различалось запылённое железо. Такое чувство, будто в болоте с кочки на кочку прыгаешь или по горам лезешь. Где-то надо карабкаться, где-то спускаться — и очень крепко держаться за руки, чтобы не потерять друг друга. Ориентиров нет: куда ни глянь — одни только серо-зелёные бронированные спины на много километров. И дым — невесомый, как паутина, и такой же липкий.
Одна надежда на собственное чутьё.
— Холера! — Это под моими ногами разошелся ветхий брезент, укрывавший кузов грузовика, и я повис на руках, вцепившись в одну из перекладин каркаса. Хорошо, Рин успела выпустить мою руку, а то вниз полетели бы оба.
— Дэй! — Рин, балансирующая на узкой крыше кабины, потянулась ко мне. Нас разделяло метра полтора — до следующей перекладины, почти вплотную к задней стенке кабины.
— Стой, где стоишь. Поможешь... когда я... подберусь... поближе.
До дна кузова, конечно, метра два, вряд ли больше, в обычной жизни ничего не стоило сгруппироваться и спрыгнуть. Только вот что там на дне-то? В лучшем случае какой-нибудь груз с огромным количеством острых углов или переломанное железо. В худшем лететь будешь до скончания века и чуть-чуть после. Потому что это в нормальной машине до пола метра два. Надеюсь, хоть поперечные перекладины здесь есть. Как любит говорить Стэн, ну, поползли.
Металл вдруг показался нереально холодным, несмотря на плотные шерстяные перчатки. Автомат, который я не успел закинуть за спину, болтался на редкость неудобно. Только бы ремнём ни за что не зацепиться. Так, левую руку, потом правую. Голову лучше не опускать, всё время смотреть вверх. Перекладину (буду думать, что это такой дурацкий турник, ага) сначала на ощупь очищать от брезентовых лохмотьев, чтобы не заскользили под пальцами, расползаясь. Левую-правую, левую-правую. А там уже угол. Боковая перекладина шла чуть ниже верхних — сантиметров на тридцать. Ох, как не хочется опускаться ещё на тридцать сантиметров в непроглядную тьму под гнилым брезентом, но придётся. Я ухитрился обвить ногами один из столбов каркаса и на несколько секунд дать отдых рукам. Обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на Рин.
— Почти всё, солнце. Посматривай по сторонам на всякий случай.
Глаза слезились — не притерпишься так быстро к здешней вони. И ведь даже ни одну руку не освободишь, чтоб вытереть лицо. А вот заезженная пластинка многоголосого шёпота вроде бы уже на мозги не давит. Обломитесь, ребята.
Левая-правая, левая-правая, левая... И тут меня вниз потащило. Не как человек тащит, хватаясь за ремень, за ноги, за одежду, а как в болото. Рвануло так, что я чуть пальцы не разжал, на миг уйдя с головой в непроницаемую тьму как под воду, и едва успел зажмуриться. Как говорят чистильщики, не смотри. А то ещё увидишь.
Шепчущие голоса вновь затянули своё на разный лад, что-то про плоть и пепел, и я закричал — проклиная, посылая в бессветные глубины, где им самое место. Рванулся так, что, кажется, затрещали кости. Не хочу подыхать. Если бы ещё геройски, грудью на пулемет... Нет, геройски тоже не хочу. Сухо щёлкнула короткая очередь: Рин стреляла в разрыв в брезенте, стараясь не задеть меня. Пули будто ушли в никуда.
Я собирался проорать ей, чтобы уходила, нет смысла пропадать сразу двоим, когда понял, что она тоже кричит. Не так, как люди, попавшие в беду или напуганные. Это были сухие отрывистые выкрики вроде команд, из которых звук за звуком рождалась песня. Слов я не смог разобрать, но думаю, такие песни мертвые в курганах слышат и радуются.
Я ещё успел обернуться и увидеть. И запомнить на всю оставшуюся жизнь, сколько бы мне её ни отмерили. Рин, выпрямившись и опустив ставший бесполезным автомат, стояла на крыше этой демоновой кабины и пела. Растрепавшиеся волосы чёрным пламенем плясали вокруг её лица, хотя я не помню, чтобы дул ветер. Голос... Голос был её, а вот интонации — новые, незнакомые. Болото понемногу отпускало, а от того места, где стояла моя любимая, расползалось по зелёной выцветшей краске пятно ржавчины. Кабина начала проседать; вокруг, насколько хватало взгляда, складывались внутрь, проваливались в небытие куски угловатого железа, некогда бывшие грозными боевыми машинами. Я даже не успел испугаться, когда понял, что мне это напоминает. Зашаталась и конструкция, на которой я болтался, как соломенная куколка на дереве в канун праздника урожая. Не знаю, от чего я сумел оттолкнуться и вряд ли смогу повторить такой прыжок ещё раз. Но мне удалось вцепиться мёртвой хваткой в куртку падающей Рин. Я даже успел сгруппироваться и принять удар на себя, когда падение в темноте закончилось ударом о землю. Надеюсь, что о землю.
Рин.
Холод. Неудобно вывернутая рука. Глаза застилает что-то чёрное. Только миг спустя я поняла, что это мои собственные волосы, упавшие на лицо. Так, а когда я успела расплести косу? Я приподнялась, пытаясь понять, где всё-таки нахожусь, и как теперь искать Дэя. Нет, он рядом — в такой же неловкой позе, на хрупкой мёртвой траве, чуть тронутой инеем. Сразу словно гора с плеч свалилась. Надо скорее приводить в чувство, а то замерзнет на холодной земле. Но с оказанием первой помощи я опоздала: его ресницы дрогнули, через миг взгляд стал осмысленным, а потом Дэй вскочил на ноги.
Через миг меня ощупали и осмотрели со всех сторон.
— Ты как?
Я честно прислушалась к ощущениям. Немного болела и кружилась голова, но после такого приключения это казалось меньшей из проблем. Невольно оглянулась через плечо — там, где совсем недавно уходило вдаль нескончаемое кладбище машин, не осталось ничего, кроме нескольких насквозь проржавевших остовов, грозивших рассыпаться от неосторожного ветра. Ставшая почти привычной вонь испарилась без следа, не задержавшись даже в складках одежды и волосах. Ржавая пыль покрывала землю. С тупоносой морды одного из грузовиков в полной тишине упала радиаторная решетка, пыль и трава смягчили звук падения.
— Рин, прости мне этот вопрос, но ты — это всё ещё ты?
— Думаю, да, — начала я и закашлялась. Горло саднило. Дэй молча подал мне флягу и усадил на корень дерева. Отошёл на пару шагов, попинал рыжий от ржавчины кусок железа.
— Солнце, напомни мне никогда тебя не злить.
Я поискала в карманах запасную резинку и поспешно начала заплетать волосы — привычное действие успокаивало.
— Это не я. То есть я, конечно, но я не разносила весь этот музей, просто спела им дорогу, а всё остальное само рухнуло.
— Что-что ты сделала?
— Спела им дорогу, — жалобно отозвалась я. — Только не спрашивай, пожалуйста, что это такое и как делается, я и сама не знаю.
— Тссс. Тише. — Дэй нарушил одно из неписанных правил — не тех, что придуманы чистильщиками для чистильщиков, а наших собственных — и крепко обнял меня. Обычно мы не позволяем себе проявлять нежность на задании, это слишком расслабляет. Но сейчас мне нужно было ощущение близости, живого тепла. Я осторожно прикоснулась к его губам, на настоящий поцелуй банально не осталось сил. Внезапно нахлынувшее знание ушло, оставив опустошение и усталость. Теперь я не могла вспомнить ни слова из той песни. В голове застряла только пара образов: дождь, возвращающий память костям, и путь в глубину. Картинки, которые ты видишь, но не можешь назвать то, что на них нарисовано. Поэтические метафоры, оказавшиеся на удивление действенными.
Мы разомкнули объятия с явной неохотой. Надо было идти дальше, выбираться если не к месту встречи, то хотя бы на зачищенную территорию. Там уж найдём способ дать о себе знать. Чистильщик не считается мёртвым, пока не найдено его тело. Потому на нашем кладбище так мало плит над пустыми могилами. Тело отдают огню, имя — людской памяти, но никогда не признают погибшими тех, кто пропал в "проклятых местах".
— Куда теперь?
Никаких троп или просёлков поблизости от бывшего кладбища машин не наблюдалось. Повернуть назад мы не могли. Неизвестно даже, где нас выбросило. Можем вообще в другом районе оказаться.
— По прямой, по ориентирам, — отозвался Дэй. — Куда-нибудь да выйдем.
Кажущийся фатализм чистильщиков раньше бесил многих незнакомых с нашей работой людей. Тех, кто отвечает за жизни подчинённых, сложно винить, они привыкли к чётко поставленным задачам, а то, что делаем мы — чистой воды импровизация. И "куда-нибудь выйдем" в нашем лексиконе означает "дар выведет". А на что ещё полагаться, если окружающая местность плевать хотела на карты, а стрелка компаса пляшет точно сумасшедшая?
