Раненый мир - Книга Презрителя

Ходячее дерево шумно потянулось к алхимику, льющему ледяную смесь, но почему-то осталось на месте, не двинулось к нему, хотя каждым шагом могло преодолеть метра три.

Упавший панцер рядом с нами тем временем сел. Ивовый человечек скользнул к нему, оплел лицо и голову сонмом ветвей, проникая под шлем; Лиза в ужасе вскрикнула, когда мокрые ветки вонзились солдату в уши, в глаза, в нос. Две ушли под подбородок, воткнулись в шею и проросли внутрь. Совершенный черненый доспех, гордость северной армии, оказался бесполезен против бешеного комка скользких змеящихся веток.

Черепаха закричал. Одной рукой он тянул извивающуюся массу от лица, второй резанул по веткам мечом и перебил несколько, но их были десятки. Я узнал голос, это был Уве Брандт из Веролли, тихий, молчаливый панцер, который иногда пел верольские песни для своих. Голос у него был бархатный и медовый, он ушел из бродячей оперы и записался в солдаты в самом начале бунта южных провинций. Разве я знал это? Ведь не знал. Уве гораздо больше молчал, чем пел. Но отуда-то я вспомнил, что дома его ждало две матери и шестеро детей!

Ноги подбросили меня с земли, я словно выпрыгнул из лужи страха, сжимая палаш. Нашелся, Померанц, дурна потеря! Короткий клинок адьютанта как раз и ковали, чтобы расчищать путь, чтобы при надобности прорубиться сквозь дебри в лесу. Зеленые разводы втравлены альфертами в сталь, дерево он рубит так, что любо-дорого смотреть. Ладонь была мокрая от пота — добро, что рука в перчатке. Я уже подскочил к существу, чтобы ухватить его за комок сплетенных прутьев, оттянуть и рубануть по натянутым веткам... но было поздно. Уве Брандт содрогался, стоя на коленях и схватившись руками за голову. Кровь текла у него из выдавленных глаз, из носа, из ушей, булькала из-под бувигера.

Смотреть на него был истинный страх, меня аж затрясло: что ж я тут делаю, зачем вскочил-то?! Зачем вытянул палаш?! Дурь твоя недолгая, Витль Померанц, не панцер ты, а встал посреди боя голый, и не знаешь, чего делать. Прямо вся кожа на теле чувствует, какая она тонкая, вот сейчас что-нибудь воткнется в меня, пронзит, убьет. Сзади врежется бревно и сломает спину; брошенный сук пробьет голову, сбоку оплетут мокрые щупальца и задушат, врастут прямо в сердце и проткнут его, а спереди кошмарная белка вгрызется в мягкий живот. Я трясся на месте, парализованный этим ожиданием, и не было сил как-то сдвинуться, побежать, защитить себя... Опять потерялся, мелочь пузатая.

Ивовый человечек отпрянул от Уве, держась лишь кончиками веток за плечи и макушку. И глянул в мою сторону. У меня отнялись ноги, все тело стало как ватное от вида его узкого, нечеловечески-злого лица. Я и сделать ничего не успел, только ветер шелохнулся вокруг спутанного ужаса, тронул меня невесомо, за мгновение перед тем, как ивовый человечек метнулся к моей голове. Но тут его снесло выстрелом из чьего-то арбалета, болт пробил центр существа, его сорвало с окровавленной головы Уве Брандта и отбросило в сторону.

Из кроны церуна рухнул на землю изуродованный, погнутый и окровавленный панцер, один из двоих, которых схватило и унесло наверх, всего-то секунд десять назад. Второй кричал из глубины листвы, но не от боли, а в боевой ярости, там все ходило ходуном, падали обрубленные ветки, тут же свалился посеченный шипунец. Кажется, то был Рыжий Альб, этого парня опасались даже его соратники-черепахи.

Церун был занят чем-то важным другим: раскачиваясь всего в трех метрах от меня, он мстительно выдохнул, прямо загудел всей кроной — и слева, откуда лилась ледяная жидкость, раздался треск и мучительный крик. Я как во сне обернулся туда, и увидел, что корни вырвались из-под земли и сдавили алхимика, поломали его орудие, смяли доспех, и тянут, тянут извивающегося человека под землю. Двое стоящих рядом провалились по колено и спешно выдирались, забыв о собрате. Жажда выжить гнала их в стороны. Альферт захлебнулся криком, подавился грязью, сыра земля скрыла его запрокинутое лицо.

Ивовый человечек уже мчался ко мне, и тут меня наконец отпустило. Нашелся, боец! Умирать, так хоть ударь в ответ, не стой смирно, как овца. На! Получи, гадина!! Палаш свистнул и вырубил маленкую щепу из большого клубка, но страховидло и не думало убивать меня. Оно слушало стонущий шум дерева и мчалось ко второму альферту, который лил на лесного жителя прозрачную иссушающую смесь. Я еще раз ударил ивовому вслед, но сумасшедше скачущий выморок был уже далеко.

— Алебарды! Бей в лед! — крик Рутгерда Пайка был такой зычный и мощный, что перекрыл все остальное. Дерево застонало, когда с десяток алебард и гизарм врезались в него слева, как раз туда, куда с полминуты лилась леденящая жидкость. Она проникла и в ветви, и под кору, оледенила ствол — теперь, врезаясь в древесину, стальные жала с треском дробили ее. Обломки и обрубки посыпались вниз.

Дерево неуклюже повернулось, хотело обломать древки могучим ударом, но солдаты отпрянули, они уже знали, какая силища содержится в руковетвях. Мы потеряли половину ратовищ в первой же сшибке, когда пытались принять церунов на копье и удержать, пока остальные расстреливают, поливают и рубят их. Не вышло. Поэтому сейчас черепахи били редко, но верно, тут же отдергивая древко.

Да и правая половина ходячего древа была не просто так усыпана бесцветной мукой: порошок хоть действовал и медленнее, чем леденящая смесь, был столь же коварен. Церун ударил раз, другой, шагнул вперед, да только хрустел все сильнее и сильнее! Кора вокруг движущихся ветвей внезапно полопалась, и одна из рук отвалилась с душераздирающим треском. Не выдержала силы собственного удара.

Дерево остановилось, как вкопанное, да так и стало, не в силах больше сдвинуться с места. Бесцветная сыпь забирала всю влагу, секунда за секундой иссушала древесную плоть. Листья сворачивались и сохли на глазах, рассыпаясь в прах от гула ударов, приходящихся в ветви и ствол. Все сделалось ломким и твердым, волшебная гибкость виталиса отступила вглубь, в самую сердцевину и в корни; жичая сила потратилась на борьбу с огнем, леденением, иссушением... Ратовища били сильнее, страшнее, опускались железной волной, опустошив церуну сначала один бок, потом другой. Обглоданное боем, дерево замерло, мелко содрогаясь от ударов, и больше не дергалось.

Алхимик, не старый, но седой, выпустил на церуна половину иссушающей пыли из баллонов у него за спиной. Он уже поднял трубу пылемета, чтобы прочисить — когда ивовый человечек напрыгнул на него. То ли не понимал, что уже поздно, то ли хотел помешать алхимику погубить следующее древо. То ли просто рвался уничтожить, отомстить.

Но на пути у сплетенной кучи ветвей встал один из черепах, Инграм, вот уж кто был болтун так болтун... почему я сказал 'был'? Инграм отличный боец, умный, хитрый — поймал на шипастую палицу, врезал ее в землю, чтобы удержать извивающегося ужасня шипами и тяжелым шаром. Смахнул часть ветвей топором, получи, гадина, получи! Я уже бежал к нему, подальше от обрубленного церуна, поближе к бою, чтоб хоть чем-то принести пользу. Ивовый человек выполз-перетек-вывернулся из-под моргенштерна, сотней веток-пальцев скользнул по рукояти вверх, по руке Инграма, почему я сказал 'был?', по плечу, нащупывая себе дорогу и уцепляясь так, что даже сильный удар не смог скинуть его. Топор завяз в массе шевелящихся мокрых ветвей, две из них выбросились вперед и безошибочно воткнулись Инграму в глаза. Солдат закричал. Ну же, еще чуть-чуть, я уже близко. Прут за прутом вонзались Инграму в шею, в уши, в нос. Мучительный рев и стон сотрясли его, руки бросили оружие, зарылись в шевелящуюся массу и со всей силы рвали ее от лица, прочь.

Мне оставалось два прыжка. Седой альферт, которого заслонил собой солдат, хладнокровно чистил алхимёт, словно глухой к крикам. Только закончить не успеет, ивовый человечек быстрее. Сейчас он добьет Инграма, соскользнет с него и... Огненная волна накрыла обоих. И Инграма, и ивового человечка. Я чудом успел отклониться, споткнулся, упал и покатился слева от разгорающихся фигур, спелетенных смертным боем. Отчаянный вопль ударил в уши, запах горящего человеческого мяса в ноздри, я вскочил и вместе с двумя панцерами на секунду замер посреди боя. Старший Пиромант Гир стоял напротив, и поливал своего и чужого из алхимёта в упор. Инграм еще был жив, еще боролся — но ведь он был уже обречен. Зачем ждать, зачем давать смертоносной твари сойти с потерянного солдата и прыгнуть на боеспособного? Разумнее сжечь обоих заживо, пока в проигравшем остались еще силы удерживать победителя?

'Эффективность — так зовут вашу мать, альферты, а не чертова Офелия или Гертруда', говорил Гунтер Шворц.

Искры сверкали в глазах пироманта, жадная струя огня слетала с его рук и кутала человека с ивовым поростнем в клубящуюся алую шаль. Инграм все равно уже труп, а так будет наверняка. Боевой алхимик Гир победно скалился, ничто не могло смутить пламя веры в его глазах. Для него в самой темной ночи всегда светило солнце.

А я разинул рот и стоял как дурак, потеряныш замызганный. Куда не прыгни, всюду клещи да тиски. Что делать-то?

Один из черепах ухватил второго за плечо. Рот панцера раскрывался и закрывался беззвучно, как у рыбы, выброшенной на берег. У второго по дрожащему подбородку текла слюна, то был вовсе не страх.

— Нет, — наконец хрипло выдавил первый почти в ухо собрату, увлекая его в сторону, прочь отсюда. — Нет.

Тот дал себя увести, потому что рядом бурлил бой, приближаясь к точке кипения, а хороший солдат не может стоять в стороне, когда сражаются его товарищи. А я остался. Нельзя думать, пытаться понять. Найди Командора, ты ему нужен, беговой.

Вокруг стало пусто: этот церун готов, солдаты ушли влево, где сохранился строй и грохотал адский хор из криков, скрежета и медвежьего рева.

Ха. Рыжий Альб, измятый, израненый, но живой выбрался из поредевшей кроны и, порыкивая от боли, срыгнул вниз. Этот панцер пережил церуна, ухватившего его с земли. Невозмутимый седой альферт наконец прочистил свой пылемёт, завесил на спину, легким шагом подбежал к Альбу, отвел окровавленную руку, которой тот ухватился за бок. Там была пробитая дыра, сам церун нашел время ударить бойца, и смог пронзить панцирь у него на боку. Альб отрубил и выкинул ранивший его сук, но обрывки черной стали ушли от удара вовнутрь, впились в тело и причиняли боль при каждом движении. Седой альферт понимающе кивнул и вылил рыжему в рану полпальца вязника. Тот задымил, впитываясь в деревенеющую плоть, панцер ухватил алхимика за плечо, рыкнул сквозь зубы, и кивнул. Что-то сказал Гиру и указал на другого церуна, который расправлялся с пехотой шагах в двадцати от нас. Гир жутко умыльнулся и вытащил из-под защитного кожуха две гренады с красными метками. Огненные. Альб нацепил их на бока, подобрал брошенный меч Инграма и двинулся к церуну. Хватай меня, великан, хватай. Я теперь древодер бывалый. Алхимики трусцой побежали за ним, наклонив стволы и расходясь в стороны.

Лиза, измазанная в грязи, ухватилась за мое плечо. Сигналов не было, команд не звучало, мы не знали, что делать дальше. Надо найти Командора.

— Эй, Померанц.

Я вздрогнул и обернулся. Гир смерил нас взглядом слегка косящих бледно-серых глаз и указал куда-то влево. Мы глянули и увидели, как двое панцермейдеров высятся над строем и держат дымящегося церуна жалами своих гизарм, цельнолитых из черненой стали. Дерево хлестнуло могучей ветвью, пытаясь смести одного из воинов в пружинных доспехах — но панцермейдера так просто не сметешь. Бревно ударило о наплечник, который выдавался вверх, защищая голову. Пружинного воина пошатнуло, но он устоял и лишь грузно переступил на шаг в сторону, вдавливаясь в мокрую землю. Продолжая держать ходячее дерево на железной привязи.

Ветви церуна двигались медленно, затрудненно, и тут я понял, из-за чего. Магия виталиса в дереве пригасла, потому что рядом был Командор. Ствол и крона церуна закрыли его от нас, но дым внезапно раздался узкой полосой, косая прореха прочертилась в нем сверху-вниз. Громада боевого молота мелькнула так быстро, что дым взбеленился, разметавшись в стороны. Пушинка врезалась в руковетвь, даже тут мы услышали хруст. Дерево хотело схватить Хаммерфельда и повалить, подмять под себя всем весом — но не срослось. Надломленная и раздробленная рука повисла, кривясь, вывернутая вбок. А молот уже снова свистел в воздухе.

Медведи яростно рвались к церуну, помешать людям атаковать его — но Черепахи держали их, и держали хорошо.

Я помчался туда. Командор даст приказ, скажет, что делать. Наконец бестолковый Померанц поймет, где его место, да хоть чем-то сможет помочь!

Сквозь тающий дым было видно, как громоздкая фигура Командора танцует-качается, будто ладный механизм; Пушинка летает в его руках, как заведенная, удар за ударом выкрошивает из дерева куски, обламывает ветви, дробит ствол. Церун пытался отвечать: ухватить молот, повалить человека ударом в грудь, обхватить его мешаниной вырвавшихся из-под земли корней. Но все время чуть-чуть не успевал — ведь перед тем, как вздыбятся корни, сначала волна виталиса плеснет туда из сердцевины древа. Энергия стихии дает ожившему древу силу двинуться с места. И своей пронзительный чистотой взгляд Хаммерфельда видит эти токи, и потому предугадывает движения древа. Ветви сомкнулись в воздухе, а молот обрушился на ствол, трещины зазмеились по телу церуна словно струйки крови; удар, нацеленный человеку в грудь, пришелся в плечо и соскользнул, лишь пошатнув Хаммерфельда; вздыбленные корни ухватили пустоту, где он только что стоял. Двое люгеров Командора, держащихся позади, сообразили швырнуть туда по гренаде, два взрыва слились в один, клочья корней разметало во все стороны.

Дерево застонало, загудело, будто могло кричать от боли. Оно не могло теперь сдвинуться с места, обрывки корней рыли землю, часть сохранилась в глубине, но ее уже не хватало для того, чтобы двигаться. Последняя целая руковетвь ударила по человеку-крепости, но Командор переступил вбок и вдруг всем весом ринулся, врезался в ствол и стал гнуть его к земле.

Я был уже в трех-четырех прыжках от них; видел, как озверевший вал медведей пытается пробиться сквозь упрямую черненую сталь, когти скрежетали по броне, мяли ее, бешеные морды утыкались в умело подставленные щиты, а сверху и в прорехи из-под щитов били, били и били шестоперы, топоры, клевцы. Кровь и рев слились воедино, заливая лица, морды, щиты и мечи.

Даже заваливаясь вбок, церун возвышался над Хаммерфельдом вдвое. Было странно видеть, как нечто настолько большое и сильное — так безнадежно уступает человеку. Хотя, разве наш Командор просто человек? Два пружинных воина изо всех сил нажали на черные гизармы, и втроем они повалили искалеченного церуна наземь. Он захлестнул одного обрубками руковетвей, тот упал набок и завяз в земле, в ветвях, ветви сжимались, пытались смять панцирь, но силы в них не хватало. Второй пружинный воин зазубренным мечом врезался в оббитое о солдат бревно, завяз в нем, рванул на себя, словно пилу...

Я как раз подскочил, вместе с двоими люгерами стал поднимать тяжеленного человека-крепость, хоть чем-то сгожусь, хоть на что-то нужен! 'Померанц? Нашелся наконец!' будто крикнул кто-то в стороне.