| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Русские, не дожидаясь появления 'Пантеры', на ходу стали усиленно обстреливать зону противника. Снаряды с воем проносились выше и мимо и взрывались вдалеке в лощине. Клочья дерна вместе с осколками разлетались в стороны, иссякая листву и сучья орешника.
— Ближе, еще ближе. Пошел, Брайнер! Хаас, бронебойным! Огонь!..
Вдруг сильнейший удар слева сотряс 'Пантеру'. Франц ощутил удар в голову. Он услышал звук бронебойного снаряда, срикошетившего от башни. Следующий русский снаряд ударил рядом с бортом. Весь экипаж основательно тряхануло. В танке стало трудно дышать из-за удушливого запаха сгоревшего кордита.
— Господин капитан! — закричал Брайнер. — Слева русские самоходки.
На одинокую 'Пантеру', зависшую наверху лощины, со стороны поселка Болотня стремительно шли новенькие краснозвездные СУ-100 и несколько танков КВ.
— Брайнер, назад. Полный назад! 'Вот они, танки Горбатова. Как на параде идут, не боятся. Новое пополнение'. — Брайнер, оставить разворот. Отступаем только кормой. Хаас, орудие на девять, дистанция — восемьсот. Дымовые снаряды. Уходим!
'Пантера' спустилась в низину и стала пятиться назад, уходя от русских танков. Из-за дыма ее почти не было видно. В широкой лощине одна за другой стали появляться русские бронемашины при поддержке штурмовой пехоты. Хаотично стреляя, они двинулись вдогонку за 'Пантерой' в предвкушении скорой победы.
'Клюнули, товарищи комиссары! Клюнули! Только бы не подвел Эберт'.
Пот лез на глаза Франца. Спина моментально стала мокрой. Подшитый свежий воротничок потерял всякую привлекательность. От полуденного лоска и сурового разговора с командиром взвода остались невероятно далекие и никчемные воспоминания. 'Только бы не подвел Эберт', — лихорадочно кружились мысли в голове Франца.
Проезжая на полном ходу мимо середины лесополосы, иногда отстреливаясь от русских, которые стали его настигать, он догадывался, где стояли в засаде танки его разведгруппы.
'Ближе, ближе, еще ближе. Ну, Эберт, не подведи. Огонь!'.
И в это момент, словно услышав его мысленную команду, раздался обвальный грохот орудий справа от края леса. Танки Т-34 взвода лейтенанта Эберта почти прямой наводкой били по русским машинам. Словно факелы, вспыхнули две задние самоходки, имея относительно слабую боковую броню. Передний танк 'Клим Ворошилов' замер на месте с перебитыми гусеницами и покосившейся башней. Еще один прицельный залп унес два танка Т-34. Пока русские танкисты опомнились и стали разворачивать свои башни влево на лес, огненные пулеметные трассы секли пехоту, отсекая от танков. Вся лощина занялась смрадным дымом и огнем.
'Клюнули, клюнули, товарищи комиссары', — шептали губы Франца.
Русские оставили 'Пантеру' в покое, беспорядочно отстреливаясь, стали перестраиваться и организовывать прицельный огонь по Эберту. На поле лощины уже горело до десятка русских бронемашин. Бой затягивался.
— Эберт, вперед! — не выдержав накала боя, дал команду по радио Франц, нарушив эфирное молчание. Командир взвода быстро среагировал на зов командира, ощутив опасность быть подбитым. Огонь со стороны русских усилился. В лощину медленно вползали два тяжелых танка ИС-2. Немецкие экипажи газанули и, прикрываясь мелким кустарником, росшим вдоль леса, стремительно стали прорываться мимо поверженного врага. Через пять минут они выскочили на поле и устремились к шоссе, идя прямо на брешь, пробитую 'Пантерой'.
Но ни Эберт, ни даже Ольбрихт во главе с Клаусом не могли предвидеть всей остроты проблемы, возникшей перед русским командованием после их неожиданного вторжения и разбоя в тылу фронта. На карту русских была поставлена секретность всей подготовки летнего наступления, скрытность в проведении тайно спланированной и разработанной генштабом операции 'Багратион'.
Немецкая разведгруппа стала занозой в русском военном теле. Она ежесекундно давала новые нарывы и метастазы в стройном организме 1-го Белорусского фронта и готова была лопнуть, явно обнажив тайные задумки русских и изгадив их тошнотворным гноем. Любой ценой заноза должна была быть выдернута и уничтожена в этот день.
Не успели танки Эберта подойти к шоссе, где практически не было сопротивления русской батареи, как в воздухе появились штурмовики Ил-2, вызванные по тревоге. Приказ командующего 48-й армией генерал-лейтенанта Романенко был суров: 'Уничтожить все живое в зоне действия врага, любыми путями и средствами'. Засвистели сбрасываемые бомбы, огненными стрелами унеслись неуправляемые реактивные снаряды, жутко перепахивая поле и лощину возле поселка Болотня. Страшный огненный смерч за двадцать минут смешал все, что двигалось, ползло и стояло здесь, не щадя ни русских бойцов, ни немецких танкистов, ни стальных советских машин, зажатых в лощине. Огонь, смрад и истерзанные тела были видны с высоты птичьего полета. Штурмовики сделали еще один контрольный заход, израсходовав весь боезапас и помахав крыльями догоравшим танкам, и, удовлетворенные выполнением боевой задачи, улетели в сторону Кричева.
Ошеломленный Ольбрихт, не веря, что нет больше в живых его разведгруппы, сидел в 'Пантере', затерявшейся в кустах орешника, по счастливой случайности не разбитой бомбами, в задумчивости и тревоге. Притих и экипаж, ощущая полноту потери и степень одиночества. За четыре напряженных рейдовых дня панцершютце сдружились и притерлись, как родные братья.
Первым подал голос механик-водитель ефрейтор Брайнер. Он с удовлетворением воспринял приказ его любимого командира капитана Ольбрихта идти с ним в одном экипаже в тыл русских. Он был предан командиру и здесь, в тылу, добровольно исполнял роль его денщика.
— Господин капитан, вы живы? — осторожно обратился он к командиру. — Надо идти вперед, может, кто в живых остался из товарищей.
— Да, Брайнер, — встряхнулся Ольбрихт. — Время не ждет. Заворачивай вправо к лесу — и полный вперед к шоссе. Всему экипажу находиться в готовности. Возможна атака русских. Франц вновь был деятелен и собран.
'Пантера' стремительно прошла опасную лощину, выскочив на поле, устремилась к шоссе. Перед взором Франца предстала ужасающая картина развороченных боевых машин его группы. Здесь же дымились и догорали подбитые русские танки.
— Господин капитан, — вдруг раздался по внутреннему радиотелефону взволнованный голос механика-водителя, — впереди у воронки мелькнула тень. Там люди. Разрешите остановиться.
— Хорошо, но будь внимателен.
Какова же была всеобщая радость экипажа, когда они подъехали и увидели в огромной яме двух панцершютце. Это был командир взвода лейтенант Эберт и ефрейтор Криволапов. Эберт с поникшей головой сидел в воронке и уже приготовился к самому худшему. Он был подавлен и растерян, находился в прострации после налета русской авиации. Криволапов, несмотря на контузию и бледность лица, держался молодцом. Его глаза излучали озорство и радость от встречи с экипажем 'Пантеры'. Увидев капитана Ольбрихта, он еще больше засветился и быстро полез из воронки наверх, приговаривая: — Я везунчик, везунчик. Я живой. На мне как на собаке раны заживают. Я же говорил вам, господин капитан, что я везунчик. Мы еще повоюем, — подхваченный руками панцершютце, он быстро залез на танк.
Глава 22
15 мая 1944 года. Поселок Заболотное,
Журавичский район, Гомельская область, Белоруссия. Тыл 3-й армии 2-го Белорусского
фронта
Враг появлялся неожиданно, дерзко, смело — всюду, куда прокладывали дорогу его гусеницы за четыре дня рейдов по армейским тылам русских. Краснозвездные машины не вызывали подозрений, и им везде горел зеленый свет. Население и военные радостно приветствовали их, принимая за свое подразделение. Но затем наступал час жестокой расплаты за простодушное доверие и небдительность.
Вот и сейчас все еще стремительная 'Пантера', так похожая на Т-34, с одиозной надписью 'За Сталина' и огромной красной звездой одиноко и устало ворвалась в поселок Заболотное, вызвав только любопытство, но не подозрение у селян.
Но это была уже не та гордая и несокрушимая 'Пантера', как в начале операции. Закопченная, обгоревшая, с крупными оспинами и глубокими язвами на бронеплитах, она походила на побитую драную дикую кошку, вырвавшуюся с большим трудом из окружения более сильных соплеменниц, прибившуюся в этот маленький поселок зализывать раны.
'Пантера' появилась одна, без сопровождения танков Т-34. Те вместе с экипажами, исковерканные и разорванные русским тротилом, остались догорать на поле боя под Довском...
Сержант Михаил Дедушкин ждал появления врага и внутренне готовился к встрече. Радостные возгласы родных, разговоры, обед — все прошло как в тумане. Он говорил, улыбался, раздавал армейские угощения, но внутреннее напряжение не покидало его ни на минуту. Одна мысль, словно заноза, сидела в голове: 'Когда? Быстрее бы'.
Мать Акулина видела озабоченность сына. Видела, что ее единственный горячо любимый первенец, рад дому, но его глаза почему-то настороженны и полны тревоги. Однако спрашивать Мишу о причинах такого состояния она боялась, чтобы не накликать беду. Да и чувствовала она себя не очень хорошо. Исколотое штыками в гестапо тело весной 43-го года, когда немцы искали партизан, почти прикованное к постели, давало о себе знать сильными болями.
Миша, находясь в партизанском отряде, а затем в регулярных войсках, получил огромный боевой опыт. Ему казалось, что он прошел огонь, воду и медные трубы. Но когда он услышал радостный возглас босоногой младшей сестры Клавы: 'Едет! Едет! Красный танк едет!' — и та заскочила в избу, он вздрогнул. Неприятный пронизывающий холодок пробежался по телу. Мышцы сковала нервная судорога. Бледность кожи выдало волнение, даже страх.
Но это был сиюминутный страх. Страх перед неизвестностью. Страх перед битвой. Каков его нынешний враг, офицер вермахта Франц Ольбрихт, который опозорил ее сестру, который принес его семье горе?
— Спасибо, Клава, — нервно, с надломом в голосе поблагодарил он сестру. Та засияла и хотела выскользнуть обратно на улицу. Но Миша ее остановил.
— Клава, подожди! — глаза Миши сделались жесткими и пронзительными. Лицо посуровело. — Всем быть дома! Никуда не отлучаться!
Возле больной матери стояли Катя и Шура. Веры с дочкой не было. Они появились на полчаса и сразу ушли к бабке Хадоре. Повзрослевшие сестры хотели было ему возразить, но Миша так сверкнул на них огнем, что они сразу притихли.
— Я сказал не отлучаться! — вновь разнесся по хате его бас. — Всем оставаться на месте.
Ничего больше не говоря, Миша схватил автомат и решительно выскочил во двор, огородами подался к дому Абрамихи...
— Господин капитан! Только недолго, — умоляюще попросил Ольбрихта Эберт, сидящий на месте заряжающего. — Вы же видели, что русские были на хвосте. Мы еле оторвались.
— Не беспокойся, Карл. Я быстро, — голос Франца дрожал от волнения. — Только узнаю, жива ли Вера, и назад. Экипажу быть в готовности, — он глубоко вздохнул и смело открыл люк командирской башенки.
После напряженного длительно боя и утомительного прорыва через русские кордоны физические и моральные силы Франца были на пределе. Но когда он появился в заветном поселке и узнал деревенскую хату Веры, эти роскошные в девственной майской зелени липы, мгновенно вспомнив облик любимой Верошки, ее ласковые, нежные руки, светящиеся от любви и счастья глаза, — преобразился. Деревенская тишина и идиллические крестьянские картины, а также нахлынувшие воспоминания встреч с первой любовью летом 41-го года переполнили чувствами его сердце и душу. Он до боли, до отчаяния, до дикой нетерпимости захотел увидеть ее, девушку, ради которой он жил и воевал эти три бесконечно долгих военных года.
— Дядя! Дядя! Дядя танкист! Дай нам хлеба! — теребили его за рукав гимнастерки два грязных мальчонки, которые сразу выросли у танка, как два молоденьких грибочка после дождя. Франц стоял у хаты Дедушкиных и вначале не понимал, что хотят от него эти ободранные дети, настолько сильны были у него душевные переживания. Но затем до него дошло, что дети просят шварцброт — ржаной хлеб. Голодные белорусские дети просят еды. Франц присел, погладил по голове светловолосого мальчика лет четырех, посмотрел в его жалостливые синие глаза и со вздохом сказал:
— Да-да, дети. Я вам дам хлеба, но позже, когда сделаю свои дела, — затем он поднялся, поправил на себе гимнастерку, провел рукой по ордену Красной Звезды и медали 'За Отвагу' и твердым шагом пошел к дому Дедушкиных.
Появление Франца, тем более в форме капитана Красной армии, с наградами после стремительного ухода сына было сродни появлению ссыльного революционера в картине И. Репина 'Не ждали', настолько это было неожиданно и неординарно для Акулины. Она просто онемела, лишилась на мгновение дара речи. Дети тоже испугались, обступив мать, косо смотрели на незваного гостя. Франц сделал шаг вперед, но видя, какой ошеломляющий эффект он произвел на родных Веры своим появлением, в нерешительности остановился.
— Мама! — первым разорвала тишину удивленная восьмилетняя Клава. — Я знаю этого дядю. Он нам шоколадку давал! Он жених Веры! — Клава улыбнулась и ущипнула Катю.
— Замолчи, — зашипела та на сестру.
Мать вздрогнула от восклицаний младшей дочери, придя в себя, проронила тихо, но с вызовом, глядя в глаза Францу:
— Зачем вы пришли в мой дом? Я вас не звала. Уходите.
Ольбрихт явно не ожидал, что его так примут. Он строил радужные планы, и ему казалось, что после стольких лет разлуки родные Веры будут к нему мягче. Тем более что с осени 43-го года они были освобождены от оккупации немецких войск.
Мама! Это же я, Франц! — воскликнул он. — Вы меня не узнали? Где Вера, мама? Я приехал к ней и хочу ее видеть.
Глаза Ольбрихта выражали недоумение и покорность. В эту минуту он совсем не выглядел тем лощеным и бравым офицером вермахта, каким его помнила Акулина с 41-го года.
— Я вас узнала, — смутилась мать. — Но вы... вы фашист, хотя и в красноармейской форме. Уходите отсюда, пока вас не схватили русские солдаты, — Акулина хотела приподняться со стула, но не смогла. А только застонала от боли в ногах, проколотых штыком. А затем в отчаянии прохрипела: — Уходите, Франц, я не хочу вас видеть. Вы столько принесли нам горя, — плечи матери задрожали, она заплакала: тихо, болезненно, страдальчески.
— Мама! — растерялся Франц. — Я вам лично ничего плохого не сделал. Зачем вы выгоняете меня? Скажите, где Вера, и я уйду. Что с ней?
— Вы уже сделали все, что могли, — проговорила Акулина сквозь слезы. — Уходите. Девочки сразу ощетинились и смотрели на Франца с вызовом и детским негодованием. Они поняли, что в их дом пришел враг.
— Мама, я не отступлю. Где Вера? — повысил голос Франц. — Я не отступлю от своего, вы знаете. Я хочу только ее увидеть. Я ее люблю и хочу видеть. Скажите, где она, я вас очень прошу. Франц в порыве сделал шаг вперед и протянул к матери умоляюще руки.
— Я вас очень прошу...
— Идите, идите, Франц, — она махнула рукой вдаль. — Идите... Она у Хадоры.
Взгляд Акулины выражал смятение в душе и тревогу.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
