Пистолет у меня был без глушителя, и как следствие — уши заложило окончательно. Не хотел же его использовать, а вынудили!
Наскоро проверил руку. Рваная рана, которую мне на память оставил четвёртый нападавший, оказалась ожидаемо неглубокой. Для бывшего неприкасаемого вообще царапина.
Втянув в грудь побольше воздуха, я поспешил отправиться туда, куда первоначально и собирался.
Формально стройка многоэтажного дома не заканчивалась, но я, сколько не захаживал туда по ночам, а никогда чего-либо нового не замечал. Возможно, в мечтах строителей это здание и было уже закончено, но на деле до сдачи проекта оставалось ещё много работы.
Перепрыгнув через полутораметровый забор, при этом чуть не потеряв равновесие и не грохнувшись на землю, я слегка покачивающейся походкой добрался до деревянной двери. Постоял немного, обдумывая, чем буду объяснять Элене и наркоторговцу Зубакину своё долгое отсутствие, и лишь потом зашёл на первый этаж.
Сразу меня обступил приятный полумрак, и даже пробивающиеся с верхних недоделанных этажей лучи света не портили атмосферы. Глазам и ушам был дан долгожданный отдых.
На нулевой уровень я решил не спускаться, рассудив, что без фонарика могу там и покалечиться, а слух и здесь может успешно восстановиться.
Скинув куртку на пол и сев на неё, я закатал рукав испорченной рубашки и закрыл глаза. Вскоре, правда, деревянная дверь снова открылась, и в проём с опаской просунулась Элена.
Просил же её не идти за мной! Какое у нас там в Доме наказание за непослушание?
Элена.
Рич сидел, привалившись спиной к стене и постелив на холодный пол свою куртку, и на моё появление никак не реагировал.
Медленно, словно крадущийся разведчик, я подошла к нему и осторожно потыкала указательным пальцем в грудь. Неприкасаемый едва заметно дёрнулся, но глаз не открыл. Дыхание у него было ровным, а вот выражение лица до крайности уставшим.
Опустив взгляд ниже, я от неожиданности прикусила себе язык. Длинная тонкая рана пересекала внешнюю сторону его руки, растянувшись от локтя до большого пальца кисти.
Включив на телефоне фонарик, я посветила им на одежду мужчины и, без преувеличения, ужаснулась. Она вся была измазана в крови!
Откуда... как успел?!
Я же в машине после его ухода, можно сказать, не сидела — сразу за ним побежала. Заблудилась немного в переулках, свернув пару раз не туда, но, в конце концов, вышла к стройке и успела заметить, как Рич перепрыгивает через забор! Ну и отправилась потом искать цивилизованный вход на стройку, понимая, что повторить его трюк у меня не получится. А сюда прихожу, и он уже весь в крови...
— Бу, — мрачно сказал брюнет, выбив из моих рук зажигалку. Не успев обрадоваться, что с ним всё в порядке, я оказалась прижатой к стене и крепко удерживаемой мужчиной за запястья.
— Ричард? — испуганно выдохнула, отпрянув и сильнее вжавшись в стену.
К сожалению, видимость здесь была не очень хорошая, и выражения лица склонившегося надо мной убийцы было практически не разглядеть.
— Откуда у тебя кровь? С кем ты подрался? — спрашивала, силясь отодвинуть от себя черноволосого. Только вопросы эти он начисто проигнорировал, вместо ответа раздражённо шикнув.
— Я же тебе говорил сидеть в машине, — холодным тоном начал Рич, ещё ближе придвинувшись ко мне и, не мигая, заглянув в самую душу. Пробир-рает.
— Знаю, но ты таким бледным был. Я подумала, что тебе плохо... — робко бормочу, скосив глаза в сторону. Боязно мне как-то на него сейчас смотреть.
— Ты не о том человеке волнуешься, Элена, — произнёс он задумчиво. В образовавшейся тишине это прозвучало несколько зловеще.
По позвоночнику пробежала стайка мурашек, а живот неприятно скрутило. Поведение Рича всё больше начинало меня пугать и угнетать.
Чем-то я его уже разозлила. Или расстроила. Или просто достала?
Тем временем, прокусив свою губу до крови, мой "телохранитель" всё с тем же равнодушным лицом взял и поцеловал меня в щёку. Красная капля его крови потекла вниз, соскользнула по шее и, кажется, остановилась. Моргнув, я отключилась.
В себя пришла уже в машине. Через метров сто за окном виднелся въезд на территорию особняка, принадлежавшего Зубакиным.
— Салфетку дать? — окликнул меня сидящий спереди Рич.
— Зачем? — не сразу врубилась в ситуацию я, но, быстро вспомнив последние отложившиеся в памяти события, резко сказала "да" и выхватила из рук мужчины маленькую влажную салфетку, а там и всю упаковку.
Странно, что мне он предложил салфетки, чтобы вытереться, а сам ими вообще не воспользовался. При солнечном свете стало видно, что не только одежда у него заляпана кровью, но и часть лица, и руки, и даже волосы. Закончив вытираться, я критично осмотрела себя в зеркало заднего вида и выскочила на улицу. В след мне раздалось угрюмое:
— Днём мне больше не звони, не отвечу.
— Больно надо, — зло скрипнула зубами я, идя по аккуратно выложенной жёлтыми камнями дорожке к моему временному дому.
Полуголые кустики и деревья, высаженные то тут, то там, согласно махали ветками, будто поддерживая всё, что вертелось у меня на данный момент в голове и на языке.
Настроение ухудшало и то, что дело со звонком в Ластонию так и не выгорело. Из-за суматохи и крайне странного поведения Рича, я на короткий промежуток времени об этом забыла, а сейчас вот опять вспомнила.
Что ж... в конце концов, я с самого начала предполагала такой конец. Не нужно расстраиваться. Будет ещё масса способов связаться с отцом и как-нибудь сообщить ему о своём местонахождении. Я уверена.
Карл-Алексей.
Кап-кап. Кап-кап-кап. Кап-кап-кап-кап. Ка...
Этот звук выносит мне мозг. Вместе с тем, он убаюкивает и обещает долгожданный отдых и покой.
Давным-давно, ещё до Войны, в маленькой азиатской стране существовала одна интересная пытка, когда осуждённому завязывали глаза и на лоб капали холодной водой. Через несколько дней, он либо умирал, либо сходил с ума.
С другой стороны, представьте реакцию странника, измождённого жаждой, которому на лоб с неба падают редкие капельки дождя и тут же высыхают. Не менее жестоко, не правда ли?
Только вот причиной неожиданно нахлынувших на меня философских дум стала не пресловутая "аш-два-о", а кровь. Тоже жидкость, тоже может спасать жизни, тоже без неё умрёшь... и всё же капает она немного по-другому.
Коснувшись светлых волос лежащей передо мной мёртвой девушки, я заглянул в тёмно-бардовую лужу, растекавшуюся под её головой, и с равнодушной категоричностью был вынужден признать: у меня раздвоение личности. Не такое резкое, как у пациентов психиатрических клиник, но со своими странностями и приколами.
Хотя, может, это и не раздвоение вовсе, а просто мой очередной бзик?
Когда я, в угоду своим маньяческим наклонностям начинаю распиливать людей на кусочки, внутри появляется непреодолимое желание, чтобы мне похлопали. В самом деле, можно ли это назвать раздвоением личности?
Маньяк и актёр — милое сочетание.
Поудобнее перехватив нож, я нарисовал или, скорее, вырезал на щеке девушки улыбающееся солнышко. Особенно ярко это смотрелось в сочетании с её закатившимися вверх глазами и тонкой струйкой запёкшейся крови, идущей изо рта.
Прелестно, где мой фотоаппарат?
Достав из сумки, брошенной на диван у стены, цифровик, я сделал парочку живописных фотографий, в лучших жанрах мистики и ужаса. Покажу Сёбе, он оценит.
Дверь в комнате, в которой я сейчас находился, была выбита немного ранее, что помогло расслышать тихие шаркающие шаги в коридоре.
— Ты всегда так ходишь, если хочешь, чтобы о твоём приближении узнали заранее, или нет? — не оборачиваясь, уточняю с улыбкой.
Остановившийся за моей спиной человек молчит. Он тоже знает, что я знаю, кто он такой. Ха-ха.
Отойдя от развалившейся на полу любовницы Цветаева, моего уже мёртвого конкурента в гонке за деньгами Маэстро, я взял со стоящего в центре кабинета стола книгу. "Война и мир" называется, Толстой автор.
Символично. Пятнадцать минут назад в этом доме полным ходом шли военные действия, а сейчас вроде как мир наступил. Ну, военные действия — это, конечно, немного приукрашено, но нужный смысл улавливается легко.
— Выпытал у Цветаева всё, что нужно? — спрашиваю, продолжая держать в руках древнее — аж пятьдесят лет назад выпущено! — издание и глядя в окно, выходящее на городской парк имени Пушкина.
— Выпытал, — ответил Рич односложно на втором "официальном" языке Дома. Значит, где-то рядом по Цветаевской халупе рыщут люди Зубакина. Вот крокодил, мы же с ним договорились, что он во дворе всё прочёсывает, я — в помещениях. Верь после этого моему "союзнику". Или соратнику, фиг его знает, как это правильно называется.
— Полезное что-нибудь есть? — спрашиваю на том же языке.
— Да, он назвал один из счетов, доставшихся ему от Маэстро. Но от первоначальной суммы там, наверное, почти ничего не осталось. Это он так сказал, — безразлично произнёс Ричард. Неприлично с таким равнодушием и пофигизмом говорить о тех деньгах, за которыми я охочусь в России уже третий месяц. Неприлично!
— Хоть какая-то информация, и то хлеб, — пожимаю плечами, внимательно наблюдая за тем, как Рич, обогнув мёртвую девушку и пройдя мимо меня, сдёрнул с окна голубую занавеску и стал вытирать об неё свои окровавленные руки и когти. Культура. — Кстати, я вчера думал о нашем разговоре...
— О каком?
— О том, что на той неделе состоялся. Ночью, когда ты меня к Элене не захотел пускать. Помнишь?
— Помню.
— Так вот. Если говорить серьёзно, я могу ответить на твои вопросы. На любые — заметь какая щедрость, но в обмен на это ты должен будешь заделать Дженнифер ребёнка.
— Опять ты об этом. Не пойдёт, обмен неравноценный.
— Я же тебе говорю: не на один вопрос отвечу, а на много! А ты девчонку только обрюхать, там делов-то.
Конечно, для нормальных людей дети не "всего лишь", но для неприкасаемых они именно что ненужный балласт, который при появлении на свет проще отдать на воспитание своему главе. Удивляюсь вообще, как Рич выжил у Роберта с Джейн, чистокровных белых!
— На такой обмен я не согласен, — повторил спокойно Ричард, отвернувшись к старинному серванту, заставленному разнообразными винами и виски. Чего только не было в кабинете покойного Цветаева.
— Тогда баш на баш, по одному вопросу.
— Давай, — ну естественно! На это-то он согласился без возражений.
— У тебя были когда-нибудь дети? Твоя кровь и всё такое, — приподняв бровь, первым интересуюсь.
— Если рассматривать кровное родство, то дети были. Если не кровное, то я пять дней приглядывал за братом Элены и был вынужден о нём заботиться. Мне Маэстро говорил, что это ещё иногда усыновлением называется.
Я не сдержался и несильно пнул по ноге подстилку Цветаева. Девушке уже всё равно, а мне собственное любопытство надо как-то усмирять.
— Батя немного ошибся, усыновлением кое-что другое называется. А как звали твоего ребёнка? Он жил в нашем Доме?
— Жил. Звали его Джеком. О том, что он мой я узнал через три года после его смерти.
— Интересно, — обдумывая сказанное, почесал затылок я. — Твой вопрос?
— Как у тебя получается обходить камеры слежения в доме Зубакина?
— Поинтереснее чего-нибудь не мог спросить? А вообще техникой нужной пользуюсь, — отвечаю, состроив кислую мину. — Коробочка такая, чем-то на пульт от телевизора смахивает, блокирует сигнал камер в радиусе тридцати метров и мешает им передавать снятое на главный компьютер. Часто ломается, для серьёзных дел не годиться, но побаловаться иногда можно...
— У вас тут так чисто, — прервав наше общение, заглянул в кабинет Виталий, правая рука Артёма Зубакина.
— Объясни, — недовольно протянул я, достав из пачки сигарету и прикурив. В голову тотчас будто понапихали серо-синей ваты (именно сей цвет ассоциировался у меня с расслабленностью и забвением) и чужие голоса стали восприниматься очень отдалённо.
Хорошие сигареты, от хорошего поставщика. Жаль, что его посадили, у меня этого курева всего ничего осталось, а других таких никто кроме него не поставляет.
— Твои ребята в соседнем крыле дома повеселились. Ни одного живого из приближённых Цветаева не осталось. Кишки под ногами валяются, головы отрубленные по полу катаются, кое-кто из наших до сих пор проблеваться не может, — скривился мужчина, стерев пот со лба рукой с зажатым в ней пистолетом.
— Договорим потом, — тихо шепнул Ричу, не имея не малейшего желания разговаривать на важные и крайне интересные мне темы при посторонних.
* * *
Православный храм в честь иконы Пресвятой Богородицы "Скоропослушница" был не только одним из самых известных и больших в Ластонии, но и самым красивым и старым. Построенный несколько веков назад, он поражал многих, даже не шибко-то и верующих людей своим величием и красотой.
Девять блестящих на солнце куполов, символизирующие девять ангельских чинов*, и круглая форма храма, говорящая о вечности, бесконечности существования Церкви и её нерушимости, поднимали в душе самые волнительные ощущения и трепет у всех, кто хоть раз бросал на них взгляд.
Внутри Божьего Дома все стены были расписаны удивительно-живыми ликами Великих Угодников, Ангелов, Богоматери и Святой Троицы. Некоторые иконы пребывали здесь уже не один век и являлись чудотворными, к которым приезжали поклониться люди из самых дальних уголков страны.
Собственно, Олег Романов был одним из этих людей. Он приехал сюда в последней надежде на чудо, в надежде увидеть когда-нибудь своих детей, Филиппа и Элену, живыми. Что всем казалось нереальным, особенно после того, как два месяца назад третью жену бизнесмена нашли мёртвой на помойке.
Олег тогда впервые осознал, что значит медленно сходить с ума, не видя прежней жизни за толстой стеной отчаяния и страха.
Он тысячи раз хотел выколоть себе глаза, когда бессонными ночами ему начинали мерещиться тени дочери, сына и жены, склонившиеся над его кроватью. А иногда, когда они тихо перешёптывались между собой, мужчине неизменно закрадывались в голову мысли о самоубийстве.
Как-то раз, Романов оказался на мосту, под которым текла широкая река с сильным течением. Он в странном забвении и полном онемении мыслей остановился, подошёл к перилам и, наполовину перевесившись через них, стал раздумывать, а не прыгнуть ли ему вниз?
Выживет или достанут спасатели — значит, дети живы. Не выживет — значит, сможет скорее с ними встретиться в новой загробной жизни. Не могут же люди после смерти испаряться без следа? Должны же они куда-то попадать?
Положение у мужчины тогда было очень опасным. Пройди мимо какой-нибудь человек и легонько задень его рукой — всё, сорвался бы Олег. И с большой вероятностью умер.
Но никто его не толкнул, не задел, и сам мужчина, к счастью, прыгать тоже быстро передумал.
Зато тени детей его после этого случая стали донимать гораздо чаще.
В конце концов, отец Элены не выдержал и обратился за советом к священнику. Тот благословил его съездить на север Ластонии и посетить храм "Скоропослушницы".
