Солнце и в самом деле восходило, и Миреле, измотанный донельзя, тем не менее, ощущал во всём теле странную лёгкость, которой не испытывал прежде. Кто-то тянул за невидимые нити, привязывавшие его самого к рукам кукловода, однако тянул легко и бережно, без лишней страсти — а, может, и не тянул вовсе, а только направлял.
Вымытый дождём сад окрасился в нежно-золотистые тона рассвета.
Пот лил с Миреле градом; крыша над сценой защитила его от ливня, но одежда всё равно была совершенно мокрой.
Закончив своё представление и рассадив кукольных актёров по тем же местам, в которых они начинали спектакль, Миреле обернулся — и побледнел. Заметив позади сцены очертания чьей-то фигуры, ослепительно сверкавшей в лучах утреннего солнца, он на мгновение совершенно уверовал, что видит перед собой своего невидимого кукловода, и от этого ощущения кровь застыла у него в жилах.
Однако когда он прикрыл глаза рукой от солнца, то понял свою ошибку — то был не призрак, а человек, к тому же, знакомый ему.
Хаалиа поднял руки, утопавшие в широких, расшитых драгоценностями рукавах, и похлопал.
Миреле судорожно поклонился.
"Как долго он за мной наблюдал?" — думал он, дрожа от озноба, вызванного не то страхом, не то возбуждением.
— Я же говорил, что переждать ливень в беседке будет наилучшей идей, — проговорил Хаалиа задумчиво и как будто бы с толикой насмешки. — Вы боялись, что вам будет скучно, но кто мог представить, что в эту ночь на сцене исполняется представление... которое так увлечёт нас обоих, что мы просидим здесь до самого утра, позабыв о своих прежних желаниях.
Уголки его изящных, ровно очерченных губ, являвших собой образец классической красоты, были приподняты, но улыбка казалась не приветливой, как у Энсаро, а лукавой и даже ироничной.
Он отодвинулся чуть в сторону, и взгляду Миреле предстала молодая дама — спутница Хаалиа, стоявшая позади него.
Та смотрела на сцену завороженно.
Тут Миреле открылась вся двусмысленность сложившейся ситуации: очевидно, он стал непрошеным свидетелем тайного свидания. Спасало его только одно: это не он случайно наткнулся на скрывающихся в беседке любовников, а они сами вышли к нему и зачем-то даже признались в том, что собирались провести ночь наедине. Или они всё-таки не были любовниками?
Слухи, ходившие насчёт Хаалиа и его постельных приключений, были весьма противоречивы.
Кто-то утверждал, что он спит со всеми подряд.
Другие — что Императрица смотрит сквозь пальцы на его шашни с мужчинами и позволяет ему беспрепятственно заводить любовников, однако любовница стоила бы ему головы.
Третьи — что Хаалиа вообще далёк от интереса к женскому полу.
Четвёртые — что он, наоборот, всю жизнь любил одного-единственного человека, и что это была как раз женщина.
"Может быть, это как раз и есть та его возлюбленная?" — с сомнением думал Миреле.
Дама, стоявшая перед ним, была одета в пышный роскошный наряд, подол которого успел вымокнуть, волочась по мокрой траве, но она, судя по её виду, не обращала на это никакого внимания. Длинные волосы, выкрашенные в ярко-золотой цвет, волнами струились по плечам, забранные в причудливую причёску и украшенные многочисленными гребнями.
— Что же, я исполнил ваше тайное желание? — тихо спросил Хаалиа, продолжая насмешливо улыбаться, и Миреле не понял, к кому он обращается: к нему или к своей спутнице.
Дама решила, что слова относятся к ней.
— Идите, — сказала она со вздохом. — Вы и впрямь волшебник. Но теперь я понимаю о вас гораздо больше.
— Надеюсь, излишне просить вас о том, чтобы эта встреча осталась в тайне, — на этот раз Хаалиа определённо говорил с Миреле. Он подождал мгновение, а потом подошёл ещё ближе, положил руки ему на плечи и посмотрел ему прямо в глаза.
Миреле показалось, что он окунулся лицом в прозрачные, изумрудно-зелёные морские волны, и его настиг отзвук полузабытого ощущения — шум прибоя, солёные брызги на щеках. Что-то, что было предвестием звона, оглушившего его несколько лет спустя в момент встречи с Кайто.
— Ваше представление нарушило ход мироздания, потому что цветы проснулись раньше положенного времени, и раскрыли лепестки, не дожидаясь рассвета, — проговорил Хаалиа совершенно серьёзным тоном. — Видели, как небо плакало над вами? Звёзды смотрели на вас и радовались, потому что вы скрасили их долгую одинокую ночь, которая тянется множество миллиардов лет. Немногие из людей способны на такое.
У Миреле задрожали колени.
А Хаалиа, не дожидаясь ответа, повернулся к нему спиной и исчез в золотистом свете, как будто растворился в солнечных лучах.
Теперь Миреле понял, о чём говорили другие актёры, утверждая, что похвала Хаалиа дороже любых денег, и что она моментально избавляет от бремени усталости. В этот момент ему и впрямь показалось, будто все годы мучительных усилий не значили ничего в сравнении с этим мгновением.
"Я не удивлюсь, если он, вопреки этим бесчисленным слухам, вообще ни с кем не спит, — думал Миреле позже, чуть оправившись от потрясения. — Потому что его слова пьянят куда сильнее поцелуев, а вот его поцелуи, наверное, мало кто смог бы выдержать".
Он обернулся и вдруг обнаружил, что остался наедине с дамой, сопровождавшей Хаалиа.
— Я и не подозревала, что в этом квартале есть ещё кто-то, кто стоит денег, которые мы тратим на содержание манрёсю, — проговорила та отрывистым, резким, однако одобрительным тоном, совсем непохожим на тот голос, которым она разговаривала с Хаалиа. — Почему вы не задействованы в официальном репертуаре?
Миреле молчал, чуть наклонив голову.
Он понимал, что в это мгновение решается его судьба, но не мог заставить себя произнести ни слова — похвала Хаалиа всё ещё звучала в его ушах, и всё прочее не могло сравниться с ней.
— Я устрою для вас главную роль, — заявила дама, так и не дождавшись никакого ответа. — Выбирайте, в каком спектакле. Есть у вас какие-то пожелания?
Миреле с усилием стряхнул с себя оцепенение.
Всё ж таки, если судьба давала ему шанс, то нужно было его использовать.
— Есть одна пьеса, в который бы я хотел сыграть, но, боюсь, вы нигде не сможете её прочитать, — проговорил он почтительно, угадывая, что стоящая перед ним дама занимает весьма высокое положение. — Дело в том, что я написал её сам. Точнее, писал... пишу уже на протяжении десяти лет.
Дама развернулась и пошла прочь.
Миреле испытал, скорее, облегчение, чем разочарование, но тут она остановилась и обернулась через плечо.
— Что же вы стоите, идёмте! — сказала она резко.
— Куда? — растерялся Миреле.
Она сверкнула золотистыми глазами и встряхнула головой, отчего роскошные лебединые перья, украшавшие её причёску, заколыхались.
— Как это куда! Туда, где вы дадите мне почитать эту вашу рукопись, или что там у вас есть, — раздражённо молвила она.
Дальше Миреле распахнул перед ней двери своей комнаты, испытывая отчаянную неловкость за её неприбранный вид. Однако дама, казалось, не обратила внимания на царивший вокруг беспорядок. Она преспокойно опустилась прямо на пол, раскинув во все стороны полы своего пышного, намокшего одеяния, и властно протянула руку.
Миреле покопался в ящиках стола, вытаскивая из них многочисленные страницы рукописи, которых за последние годы стало ещё больше.
Занимаясь своими кукольными представлениями, Миреле в то же самое время не забывал и о пьесе, которая, с той поры, как он показывал её Кайто, успела обрасти многочисленными персонажами и сюжетными линиями. Теперь он уже не испытывал беспокойства по поводу того, что не сможет соединить разрозненные сцены, однако не торопился заканчивать текст. Кукольные представления были для сцены, а этот спектакль — для того, чтобы доставить удовольствие самому себе.
Впрочем, это удовольствие тоже было особого рода.
Юке, заходивший в комнату МирелеЈ когда тот работал над своей рукописью, часто заставал его плачущим, однако тот не мог объяснить причины своих слёз.
— Нет, эта работа доставляет мне удовольствие, — отрицательно качал он головой в ответ на расспросы. — Нет, дело не в том, что мне жаль своих героев. Это не так тяжело, как выступления на сцене. Но...
Он бессильно прикрывал глаза.
Тем не менее, сейчас, когда дама спросила его, Миреле не смог не упомянуть про свою пьесу, хотя давно уже оставил мечты увидеть её на сцене. В действительности, не было ни одной другой главной роли, которую он хотел бы исполнить, и сказать другое было бы предательством.
Потекли долгие мучительные часы, в течение которых дама просматривала одну страницу за другой, высокомерно приподняв золотистые брови и, казалось, совершенно не обращая внимания на то, что находится в комнате не одна. Судя по выражению её лица, Миреле ожидал наихудшей реакции, но его подозрения не оправдались.
— Великолепно! — отрезала дама, дочитав. Она сказала это таким тоном, каким могла бы, наверное, выдать распоряжение о казни, и Миреле вздрогнул. — Вы получите деньги на постановку, я хочу, чтобы это вошло в официальный репертуар. Ну и, раз уж вы автор, можете устроить всё так, как вам хочется. Я велю дать распоряжение.
Миреле преследовало ощущение нереальности происходящего — как будто ему сообщили, что он является единственным наследником огромного состояния и аристократом про происхождению. Впрочем, ведь и такое могло быть верным, и иногда он предавался подобным романтическим мечтам ради того, чтобы себя порадовать... кто-то придёт сюда, кто-то близкий и дорогой ему, скажет, что искал его в течение десяти лет и вот, наконец, нашёл, а потом возьмёт его за руку и уведёт отсюда — туда, где он больше никогда не будет одинок.
Это была очень сентиментальная и детская мечта, и Миреле позволял себе воображать подобное только в моменты совсем уж горькой тоски. Тогда он доставал из рукава свою предсмертную записку и придумывал, что там, внутри, написано имя того, кто любил его когда-то и однажды за ним придёт. Но потом сразу же клал её обратно в рукав, чувствуя непреодолимый соблазн развернуть её и посмотреть, несмотря на то, что прекрасно сознавал, что играет сам с собой в глупую игру.
Иногда он воображал себе, что это будет Кайто — Кайто, на протяжении стольких лет притворявшийся безразличным, чтобы однажды сказать:
— Миреле, я всё ждал, когда же ты, наконец, меня вспомнишь!
Миреле грустно вздохнул, подумав сейчас об этом. Тем не менее, знатная госпожа доказывала ему, что самая невероятная мечта может неожиданно стать реальностью, и он впадал в оцепенение, пытаясь поверить в это.
— Но... моя пьеса ещё не закончена, — наконец, сказал он.
— Так за чем же дело стало, закончите её!
Дама решительно поднялась на ноги, всем своим видом показывая, что не видит никакой проблемы — и что проблем вообще не существует, а бывает только нежелание действовать. Сняв с пальца кольцо, она протянула его Миреле, и сказала:
— Мне сейчас некогда и негде писать распоряжение, да и, к тому же, нет с собой печати, но вы можете прийти в дворцовые хранилища и показать вот это, вам дадут всё, что вам необходимо для спектакля. Надеюсь, что вы не попросите лишнего. Впрочем, я почему-то верю, что вы этого не сделаете. — Дама криво усмехнулась. — Человек, способный играть на сцене всю ночь напролёт, считая, что никто на него не смотрит...
С этими словами она вышла из комнаты, шелестя юбками.
Миреле поспешил за ней, чтобы открыть двери, и обнаружил, что двор перед павильоном полон дворцовых слуг. Завидев выходящую из павильона дама, все они склонились в нижайшем поклоне, и почтительно поприветствовали её:
— Ваше Высочество...
Это была дочь Светлейшей Госпожи. И, быть может, старшая — та, кому предстояло унаследовать трон.
— И здесь вы меня нашли! — раздражённо сказала принцесса, однако подождала, пока служанки подхватят подол её одеяния. — До чего же вы все мне надоели... Вы как заводные куклы, бездумно исполняющие один ритуал за другим. Впрочем, большая часть человечества подходит под то же самое определение.
С этими словами принцесса удалилась во главе своей пышной свиты.
Изумлённый, Миреле смотрел ей вслед.
Впоследствии ему удалось узнать, что это была Вторая Принцесса, которая славилась своим вольномыслием и бунтарским, необузданным нравом. Все аристократы при дворце безумно её боялись, потому что она не щадила никого, но если кому-то удавалось каким-то чудом заслужить её одобрение, то на долю этого человека выпадали золотые горы — принцесса не скупилась на тех, кого считала достойным своей милости.
Но сейчас Миреле вновь думал о тайном свидании Её Высочества с Хаалиа в квартале манрёсю — там, где, очевидно, никто бы и не подумал искать принцессу. По крайней мере, поначалу.
Что же это было — борьба матери и дочери за сердце одного мужчины?
Судя по всему, императорский дворец был полнен печали и тайных страданий точно так же, как квартал манрёсю.
Проводив принцессу взглядом, Миреле вернулся в свою комнату. Листки рукописи летали по ней, подхваченные ветром, который ворвался сквозь открытые двери, и, глядя на них, Миреле, наконец, смог осознать всё, что произошло с ним в это утро.
Он собирал страницы дрожащими руками и вспоминал, как писал первые из них ещё в самом начале своего пути — тогда, когда не было ни Ихиссе, ни Кайто, ни Энсаро, ни кукольных представлений, а только лишь детское желание стать актёром по-настоящему и сыграть ту роль, которая ему действительно подходит.
"Десять лет, — думал Миреле потрясённо. — Десять лет. Великая Богиня, и вот, это всё-таки произошло. Как странно..."
Он собрал все листы, аккуратно перевязал их и положил обратно в ящик стола.
На пороге появился господин Маньюсарья, изо всех сил колотивший двумя жестяными тарелками друг о друга.
— Та-да-да-дам! Та-да-да-дам! — распевал он. — Фанфары, фейерверки, иллюминация! Дамы и господа, только сегодня на нашей сцене — поразительная история актёра, который столько лет перебивался в квартале третьестепенными ролями, а потом вообще оставил выступления, посвятив жизнь никому не интересным кукольным спектаклям. И вот — неожиданный счастливый случай, вознаграждающий за долгие труды...
"О, нет!.." — подумал Миреле, согнувшись пополам и прижимая руки к ушам.
— Небывалая история успеха! — продолжал кричать господин Маньюсарья, разбрасывая по комнате конфетти и разноцветные бумажные спиральки. — Только одну ночь и только на нашей сцене — заслуженный триумф! Все препятствия позади, перед нашим героем расстилается золотая дорожка!
— Идите к демону! — закричал, не выдержав, Миреле.
Трезвон прекратился, цветные фантики, летавшие по комнате, попадали на пол.
— О, Миреле, — сказал господин Маньюсарья проникновенным голосом. — Ну и как ты предлагаешь мне идти к самому себе?
Миреле обернулся и посмотрел на его неподвижное лицо, навеки застывшее в гримасе насмешливой улыбки.
Ему подумалось, что если и был во всём мире хоть один человек, который никогда не испытывал печали, то он сейчас стоял перед ним.
