Московский физико-технический

Экзамен был письменный. Я что-то там решала, какие-то задачки, которые я знала, как решать, еще из курса молекулярной физики со второго семестра, но слов вокруг решений написала я мало, а они взяли за образец работу того трудолюбивого студента, который написал сорок страниц — сорок страниц за 4 часа! Да я за двое суток столько не напишу! А остальные работы сравнивали с его работой.

Такой метод изобрели на кафедре физхимии, чтоб они провалились, — выбиралась лучшая работа, ей давалось максимальное число очков, а остальные сравнивались с ней.

ґ-По весу сравнивали, не иначе, — злобно сказала я, когда узнала о своем неуде. На этом экзамене залетела не только я, но и Динка, вполне благополучно сдавшая все предыдущие драконовские экзамены. Двойки у нас были с Динкой не настоящие, не в журнал, так как по весу нам немного не хватило (граммов 50) до тройки, и давалась возможность пересдать в течение двух дней без всяких отрывных и без покушений на нашу стипендию.

Мы поехали сдавать какому-то мужику с кафедры, к нему в институт. Он оставил нас в лаборатории; дал задачку — одну на двоих, и ушел, а когда неожиданно вернулся, раньше, чем мы ожидали, у меня с колен с громким хлопком упала книга, но он сделал вид, что ничего не заметил, посмотрел наше решение и задал еще вопрос, нужно было длину волны перевести в частоту.

Я сижу и говорю Динке:

-Дина, я знаю, что я это умела еще в школе, но сейчас, кроме того, что обратно пропорциональная зависимость, я ничего не помню, никакие коэффициенты, константы, скорости света.

Дина растеряно отвечает :

-И со мной ведь тоже самое, знаю, что знаю, но вспомнить ничего не могу. Хоть вставай и уходи.

Пришел преподаватель, грустно посмотрел на нас — мы заслуживали двойки. Но он вздохнул и сказал:

-Давайте ваши зачетки.

Динка сидела опустив глаза.

Потом она скажет:

-Я думала только об одном. Ну ладно, у меня две четверки, но у тебя -то две пятерки. И что человек подумает, как нас на физтехе учат.

Вышли мы с ощущением облегчения и стыда, и я высказала совершенно дикую мысль:

-Давай летом выучим, придем к нему и сдадим. Ну, противно, когда про тебя думают, что ты совершенная дура.

-Нереально, вздохнула Динка. Ну, что, ты сядешь летом физхимию учить? Не поверю ни за что.

Я так безумно устала за этот год, так устала за сессию, что у меня было незаметное для окружающих, но заметное для меня самой расстройство речи — я забывала, какой предмет как называется, и замолкала, пытаясь вспомнить слова. То есть мышление образами у меня как бы не пострадало, но перевод в слова стал затруднен. Я поехала к маме и бабушке и дня два лежала у них, и только кричала, когда они пытались со мной разговаривать:

-Не трогайте меня, ну только не трогайте меня. Подождите, я отдохну!

К этому времени мама и бабушка жили уже вместе, бабушка приехала из Колпашево, куда она всегда убывала во время каких-нибудь переездочных передряг, но не у Александры Ивановны, а у другой, тихой богомольной женщины— Дарьи Федоровны.

Домик у нее был более старый. Зато был огромный яблоневый сад под окнами, и я валялась там на раскладушке, сначала просто так, таращась в голубое небо, а потом перечитывая Цвейга и Вересаева. Вересаева мама перевезла из Батуми в Караганду, а из Караганды— в Воскресенск.

Было тихо и очень скучно, и даже комаров было мало.

К хозяйке приехала ее дочка Лиза — самостоятельная девушка, старше меня года на три, энергичная и некрасивая.

Дарья Федоровна пыталась воспитывать дочь, но та резко оборвала мать:

-Ты меня не учи, приеду к тебе, ты дашь мне три рубля, а стипендия тридцать рублей, и надо же мне как-то жить.

Я случайно подслушала этот разговор.

Дарья Федоровна была сердечница и от всяких ссор только расстраивалась и уходила в уголок, так было и при ссорах с дочкой, и когда цапались мои мама и бабушка.

По субботам в городском Воскресенском парке были танцы, и Лиза позвала меня с собой туда.

Я обрадовалась хоть какому-то развлечению, быстренько согласилась. Мы нарядилась и ушли.

А после нашего ухода хозяйка сказала маме:

-Что-то быстренько ваша дочка ожила и помчалась на танцы, тоже не любит дома сидеть.

На такого рода танцах в городском саду я была первый раз в жизни.

В школе я ходила на школьные вечера, в институте — на институтские.

Бывали еще вечера факультетские — их устраивали на втором этаже столовой, украсили это помещение и устраивали там танцы, просто танцульки-прижимки без концерта, но приглашали девочек, в основном, не своих, поразвлечься, и я там была один раз, и то случайно.

Здесь же было изобилие совершенно разнообразной публики, довольно пьяной (совсем пьяных не пускали, на входе стоял дружинник с красной повязкой), вход был платный, громко играла музыка, танцевали какие-то пары, но женский пол преобладал, все держались кучками, драк не было, но напряжение витало в воздухе. Елизавета познакомила меня с какими-то местными девочками, а сама куда-то пропала, ее отвел в сторону знакомый парень.

Девочки ушли танцевать, осталась одна моего возраста -Люда.

-Хоть бы пригласил кто-нибудь, — печально сказала хорошенькая черноглазая хохлушка Люда. Плохо сюда ходить, когда нет своего парня. У тебя есть парень?

-Нету, — сказала я честно. — Там, где я учусь, много ребят, но мне что-то сейчас никто не нравится. Никак.

-Да, и так бывает.

-Вот сейчас будет белый танец, ты и пригласи кого-нибудь сама.

Люда огляделась:

-Дак, и пригласить то некого, ну и кто тут есть?

-А вон, пригласи большого, который явно скучает. Гляди, какой высокий и рыжий к тому же.

-Свят, свят, что ты. Это такой страшный парень. Просто черт какой-то. Какая девка с ним пойдет, он сразу, как выйдут с танцев, сейчас ей под подол лезет.

-Да ну, — я уже с интересом разглядывала мрачную фигуру, отрешенно стоящую посреди танцующей, пьющей и болтающей публики. Он был выше окружающих на целую голову и, скрестив руки на груди, возвышался как телеграфный столб среди кустарников.

-А кто же он?

-Инженер. Приехал сюда по распределению и чуть что, сразу под юбку лезет, а когда орать начнет девка, он спрашивает: "А зачем ты тогда со мной пошла? "

"И действительно, а зачем", подумала я, и вдруг бес авантюризма защекотал у меня где-то под лопаткой.

-А хочешь, поспорим, я сейчас первая подойду к нему, познакомлюсь, и он ко мне под юбку не полезет?

-Что ты, что ты, ты такая худенькая. Еще не отобьешься.

Я всё же подошла к парню со словами примерно такими:

-Что Вы так стоите? Такое странное одиночество в толпе, — и так, слово за слово, я сказала, что учусь в Москве, сейчас здесь у мамы, знакомых в городе нет, так как город мне чужой. Я не здесь училась в школе. Он оживился, даже обрадовался, и мы разговорились. Минут через 15 и Люда тоже подошла к нам, и мы решили уйти с танцев (я уже устала от шума и музыки и предложила пройтись). Рыжий вызвался проводить нас, и мы тихонько шли по темным улицам поселка до дому.

Он окончил химический факультет в Воронежском политехническом и приехал по распределению сюда вместе с товарищами. Там он жил в семье, в родном городе, где была культурная жизнь, свой круг общения, а здесь, в 22 года он оказался в общежитии, молодежи мало, театра нет, делать вечерами совершенно нечего и пообщаться не с кем, остается только водка да женщины.

-Каждый месяц кто-то из друзей уезжает в родной город и возвращается с женой — просто не выдерживает тоски здешней жизни, — рассказывал он.

-Но я не хочу поддаваться и жениться только потому, что мне скучно, но очень хочу обратно, домой.

Я очень хорошо его понимала — что-то подобное я испытывала, когда уехала из дому, но всё же на физтехе было много молодежи, рядом была Москва с ее театрами и кинотеатрами, и даже просто побродить по Москве было приятно, в общем, было значительно веселее, чем в Воскресенске, где сейчас я так скучала у мамы и бабушки.

Он довел нас до дому, и мы расстались.

-Ну, и чего, страшный он? — спросила я Люду, когда мы дружно устраивались под кустик перед тем как разойтись.

-Не, чисто телок, которого от сиськи оторвали.

Лиза, дочка хозяйки, вернулась в тот вечер поздно, значительно позже меня.

Ирина, Любочка Тютнева, Светка Светозарова отдыхали в спортлагере, и я, затосковав от полного безделья, о котором так мечтала в сессию, отпросилась у мамы и поехала в Пестово.

Выехать пришлось рано утром, и я добиралась довольно долго, но радостная примчалась в лагерь, где меня бурно приветствовала весело проводившая время спевшаяся шайка-лейка. Ленка, девочка на курс моложе, москвичка, укатила на этот момент в Москву, и мне досталось ее место и ее паек. Правда начальник лагеря засек меня почти сразу же, но придираться не стал, и я три дня, на более длительное время меня не отпустили мама и бабушка, прожила в большом оживлении и таком же недосыпе.

Было холодно, и спали все вповалку, валетом, человек этак 6-7 на сдвинутых трех кроватях, скидав в кучу одеяла и матрасы.

С нами ночевал однажды даже парень, симпатичный эрудированный еврейский мальчик, который всё читал нам Есенина наизусть перед сном, а потом целовался с Любочкой, мешая мне спать.

Но к утру я, наконец, уснула, как отрубилась, и проснулась, когда уже было светло с ощущением прохлады в ступнях ног.

Я пошевелила пальцами и почувствовала под пальцами что-то мягкое, шелковистое и теплое. С трудом раздвинув навалившиеся на меня спавшие тела, я подняла голову и посмотрела в конец кровати. Моя нога уперлась прямо мирно спавшей Иришке в подбородок, и я шевелила пальцами и гладила по ее шее, благо Ирка ничего не слышала и даже похрапывала.

Кое-как я поджала ноги под себя, перевернулась на бок и снова заснула.

На второй день, после обеда, Иришка, Любочка, я и еще какие-то мало знакомые мне парни из лагеря пошли в лес. Ребята залезли на дерево и стали рубить сухие ветки для костра.

-И я хочу так, — заволновалась Ирина, схватила у спустившегося парня топор и полезла на дерево.

Я посмотрела на ее женскую кисть, на пальцы, слабо охватывающие топорище, и сказала:

-Не люблю я топор в женских руках.

И на всякий случай отошла от дерева, на котором сидела Ирка, вернее Ирка залезла на дерево, под которым стояла я.

Устроившись на толстом суку, Ирка успела лишь пару раз ударить по веткам, как выронила топор, и он упал прямо туда, где я была за минуту до этого.

Надо сказать, что шок пережила не только я, но и Сергеева, которая слезла с дерева бледная и сказала:

-Да, теперь я не скоро решусь взять топор.

Не считая этого благополучно закончившегося происшествия, всё было прекрасно — опять жгли костры, пели песни, пели мою любимую:

"Не осталось ни спиченьки, ни одной, ни одной..."

А Светозарова всё заказывала гостиницу:

"Ах, гостиница моя, ты гостиница..."

Утром народ бегал смотреть рассвет, но я, как всегда, не смогла заставить себя вылезти из постели, несмотря на уверения Светланы, что встреча рассвета на озере — это такая красота, такое удовольствие, которое запоминается на всю жизнь, и ради него можно и подняться.

Я с вечера давала себе слово встать, но утром злобно брыкалась и огрызалась на девчонок, пытавшихся меня разбудить. Любила я поспать утречком, несмотря на назойливое карканье ворон.

Три дня пролетели быстро, я надела свое новое, только что сшитое из сатина платье с молнией, плащ, накрасила губы и задумчиво стояла, ожидая, когда соберется Сергеева, которая шла меня проводить до ракеты.

В этот момент в палатку вошла Любочка и сразу спросила:

-Уезжаешь?

И вздохнув, добавила:

-Ну, вот совсем какой-то другой человек, нарядная, отошедшая от всех нас, с другим выражением лица. Хорошо смотришься.

Я была довольна, что понравилась Любе в своем самодельном платье, сшитом у мамы от нечего делать, и с этим чувством ускакала в Воскресенск.

Через неделю мне надо было ехать в Ленинград, на Каменный остров, мне дали туда путевку в санаторий.

Еще в начале весны врач в физтеховской поликлинике посоветовала мне санаторно-курортное лечение и написала соответствующую бумажку, которую я отнесла в профком, очень слабо надеясь, что мне дадут путевку, но я не решалась ехать в спортлагерь, так как у меня с желудком было хуже, чем после второго курса, и я не была уверена, что выдержу питание в спортлагере длительное время— еда там была вкусной, хорошо приготовленной, но не диетической, на второе каждый день что-нибудь жареное.

И вот мне выделили-таки путевку "на какой-то там Каменный остров", кривя губы сказала женщина в профкоме, которая почему-то, без всякой причины, меня не возлюбила, хотя я никак ее не провоцировала, разве что воспринимала, как совершенно неодушевленный предмет. Путевка была с начала августа, и я первый раз в жизни, и на многие годы единственный, поехала в санаторий.

Нас поселили впятером в палате, две женщины были постарше, после 30 лет, и нас трое: я, Галка, 18 летняя девушка из-под Ленинграда, светловолосая и голубоглазая, и Люда — молодая замужняя женщина.

В столовой мы познакомились с ребятами — Димкой из Москвы, из МАИ, и Толиком, тоже студентом и спортсменом — он был штангистом.

Мы впятером, а чаще вчетвером и проводили вместе время, гуляли по Ленинграду и много играли в пинг-понг, часто катались на лодках.

Первое время, пока мы еще не подружилась, я гуляла по Ленинграду одна, и неожиданно на улице ко мне подошел худощавый молодой мужчина, с акцентом что-то спросил по-русски, я ответила, он тут же доложил, что из Польши, город знает плохо, и не могла ли бы я ему помочь и показать Ленинград. Я сказала, что гид я никудышный, сама просто хожу и глазею по сторонам, но он предложил делать это вместе. Мне понравился его печальный и умный взгляд близко посаженных карих глаз, и я не возражала.

Оказалось, что Стас (так его звали) сопровождающий преподаватель группы студентов, приехавших в Ленинград. Студенты держатся своей группкой. А он как бы выпадал из общего коллектива и скучал, вот и подцепил меня, хотя я оказалась возраста его студенток.

-Но всё-таки ты не моя студентка, а значит, я могу с тобой гулять — заключил он свой рассказ.

Он испытывал финансовые затруднения и хотел продать мужскую нейлоновую рубашку, тогдашний дефицит, я обещала помочь ему, но на втором свидании, когда я завела разговор про рубашку, он быстро сказал:

-Не будем больше об этом.

У него был большой черный зонтик, такой зонтик стоял в комнате тети Тамары — остался от деда, а Стас носил его подмышкой и иногда опирался на него, как на трость. Он был такой смешной, старомодный с этим зонтом, и я сказала:

-Знаешь, у нас мужчины не носят таких зонтов.

-А что они делают во время дождя?

-Надевают плащи.

-А на голову?

-На голову газетку.

Стас счел, что это не очень удобно.

-И откуда ты знаешь польское слово— плащ?

-Да это русское слово.

-Нет, польское.

Мы, смеясь, спорили, а потом всё же оказалось, что по-польски — плащ-это пальто.