— Пусть команда решает, что с ним делать. Я отдаю это вам. — И ушел.
Все молчали. Никто не мог объяснить случившееся, тем более принять решение. Вперед вышел Брайан. Рыжий черт тряхнул шевелюрой, развел руками:
— Капитан сказал, что мы должны принять решение. — Обернулся к остальным. — Вот мы и примем. Дэн, конечно, виноват. Капитан прав. И Дэна надо наказать. Как парни?
Все молчали. Не могли понять, что задумал Брайан. Плотник что-то придумал, но ни команда, ни боцман и старпом, не представляли, что задумал рыжий черт.
— Но наказать надо по справедливости. Капитан сказал, что мы должны решать. Поэтому, предлагаю оштрафовать Дэна на целых пять монет. Как, парни?!!
Верный ход. Матрос наказан. За проступок не может быть два наказания. Во истину, мудрое решение. Команда загалдела:
— Оштрафовать! Наказать на пять монет! Давайте, оштрафуем!
— Вот. Принято! Команда решила, господин боцман, оштрафовать Дэна на пять монет. Не меньше. — Брайан хитро улыбался. Он, как и другие, не мог понять настроения капитана. На этот раз даже неукротимому Свену придется подчиниться. В пиратском братстве так принято.
— Хорошо, О`Тул. Я согласен с мнением команды. А ты как, старпом? — Боцман был доволен, что так обернулось дело.
Колин чувствовал, что это лучшее решение. Молодец, Брайан. Веселый Роджер на флагштоке ухмылялся: тебе, парень, место внизу. Не по званью рядом со мной болтаться.
— Я поддерживаю. Команда может разойтись. — Потом ближе подошел к матросу. — А ты чего? Ступай. Команда решила.
— Я готов продолжать службу, господин старший помощник капитана. — С коллективом не поспоришь. Болтаться на ветру, как белье на веревке, не пристало моряку.
— Тогда иди, продолжай работу. — Колин прятал улыбку за обычным высокомерным равнодушием. Ему не к лицу обычные чувства.
Данька пошел, проходя мимо боцмана, не громко сказал:
— А утро, утро раннее,
И солнце землю греет
Матросик весь израненный
Болтается на рее.
Там Роджер и парнишечка,
Висят они вдвоем.
И череп и повешенный
Играют с ветерком.
Пошел дальше. В каюту ему идти было боязно. Решил, что найдет себе дело здесь, на палубе. Хотя бы, как обычно, драить доски. Брин обратился к старпому:
— Что скажешь, Колин? Как тебе? Я не видел нашего капитана в такой ярости.
— Что говорить, Брин. Дело ясное. Тут все понятно. Мальчишка -то ведь его. — Вопреки логике старпом был уверен в этом.
— Как? Он же сказал... — Боцман не мог понять, что подтолкнуло Колина к таким выводам. Накинуть петлю на шею собственного сына. Невероятно.
— Это он так думает. Я уверен, это его сын. Он просто не хочет признаться, признать это. А парень — его. Могу поручиться.
— С чего ты взял, Колин? — Брин верил и не верил. Очень странная история выходила.
— Ты сам подумай. Отчего наш капитан в такой ярости? Если б у тебя был сын, и полез в пекло, что бы ты сказал?
— Даже не знаю. Я бы его хорошенько выпорол. Что б пару недель не мог сесть.
— Вот. Вот. И капитан то же, потому что это его парень. Вот он и взбеленился. Упрямый он у нас. Парнишка весь в капитана. Смотри, гордый. Повесьте меня повыше. А? Каково? — Колин отбросил свою маску холодного равнодушия. Засмеялся.
Боцман не выдержал, тоже рассмеялся. Стукнул старого друга кулаком.
— Ты сходи к капитан, — предложил боцман Колину. — Сидит, мается сейчас. Доложи ему.
— По делом ему. Пусть немного помучается, — старпом улыбнулся, но пошел дожить.
Свен сидел в каюте. Он оперся рукой на стол. Ладонью прикрыл лоб. Темным саваном накрыта каюта. Ежится под локтем капитана письменный стол. Сморщилась обивка дивана. Сундук, осиротевший в этот миг, замер в горе. Что? Что он наделал? Он капитан. Как он мог? Как он мог?! Какой черт его дернул? Что он наделал? Как теперь он сможет выйти на палубу? Посмотреть на мачту, где висит это мальчишка? Как он это сможет? Он, капитан, спишет себя со "Скитальца". Сам спишет себя. Спишет себя здесь, в открытом море, не дожидаясь того, как "Скиталец" войдет в порт. Ночью спишет, что бы пройти и не увидеть страшной картины. Только так. Это единственно правильное решение. Все встало на место. А иногда спокойное холодное зеркало моего отчаяния. Покой отчаяния убаюкивает полумрак каюты. Холод окутывает ноги, поднимается выше к сердцу, туманит голову. Он не слышит, дверь каюты тихо открылась. Вошел старпом.
— Капитан. — Всем своим существом помощник капитана принял холодную волну отчаяния затопившую каюту, волну, в которой тонет друг.
Свен поднял голову:
— Что, Колин, закончили с этим делом? — Ни один мускул не дрогнул на лице Свена. Живой мертвец, его не касаются дела живых.
— Так точно, капитан, закончили. — Очнись, тупое бревно. Сам заварил эту кашу. В безумии гнева наполнил чашу ядом, теперь пьешь. Сладкий напиток.
— Хорошо. Можешь быть свободен. — Остаться одному. В голове пустота. Ушли все мысли, закрыты двери. Сейчас старпом покинет каюту, и он останется наедине с этой пустотой.
— Я не все доложил, капитан. — Какой же ты дурак, Свен. Если и стоит кого наказать, то тебя. Несколько ударов линем по спине не помешают.
— Что там еще, Колин? — Свен поднял голову.
— Вы сами сказали, что бы команда решала.
— Ну?
— Команда решила, что справедливо ограничиться штрафом для Дэна в пять монет. Мы с боцманом поддержали это решение.
Свен смотрел на своего помощника. Глаза капитана ожили.
— Оштрафовать? На пять монет? — Капитан упрямился. — Этого как-то маловато. Надо было на десять.
Совсем сдурел, приятель. Если боги решили наказать человека, они отнимают у него разум. Тут они явно перестарались. Ты сам — божье наказание, наказание богам.
— Капитан, это решение команды. Вы сами так приказали. Команда определила пять монет.
— Хорошо, Колин. Где этот, паршивец, ходит? — Черт возьми, ему отлежаться надо. Куда понесло мальчишку. Надо привязать его к сундуку. Еще рана откроется.
Капитан, древние греки выдумали логику. Жаль, не поделились этим открытием с вами. То вешать, то укладывать сил набираться. Следите за ходом своих мыслей.
— Он продолжает службу. У парня ума больше. Прячется от твоего гнева.
Колин прошел, сел на стул у стола. Пусть Свен поостынет.
— Где? — Что происходит на его корабле. О какой службе идет речь?
— Палубу драит. — Помощник капитана развалился на стуле. Парень занят обычной работой, пустяк не достойный внимания.
— Колин, ты в своем уме? С каких пор у тебя раненные матросы драят палубу, несут служб? — Стоит лишь на минуту оставить дела, все идет не так.
Ну, вот. Так то лучше. Разум возвращается в дурную голову. Колин не сдержался, стоит другу объяснить.
— Капитан, а когда на нашем корабле вешают раненных матросов? Новшество заслуживающее похвалы.
У Свена ответа не было. Упрек справедливый. Капитан потупился, провинившийся мальчишка. Погладил рукой столешницу. Не ловко как-то вышло.
— Иди, прикажи ему, что б шел в каюту. Ему поправляться надо. Отдыхать. Ступай, старпом.
Колин вышел, закрыл за собой дверь.
— Капита-а-ан, ты обрадовался, что мальчишка жив. Значит, я не ошибся. — Колин постарался придать лицу обычное холодное выражение. Пусть этот разговор останется между ними, никто не должен догадаться о маленькой тайне.
Он отыскал Дэна, подошел:
— Дэн, капитан приказал тебе явиться в каюту. Он ждет. — Ждет, как отреагирует матрос.
— Есть, старший помощник капитана. Может, я в начале закончу? — Данька боялся идти к капитану, боялся, что тот опять будет ругаться. Колин это понимал.
— Вот что, Дэн, иди. Не серди капитана. Лучше сейчас иди. Он поутих.
— Да, господин старпом, — Данька поплелся в каюту. Постоял возле двери. Помялся. Переступал с ноги на ногу. Вошел.
— Матрос Дэн по вашему приказанию прибыл, капитан. — Отрапортовал он. Шмыгнул носом. Сейчас выпишет за неудачу в бою.
— Ну, проходи, паршивец. Иди. — Свен вовсе не собирался ругать парня. Он не мог догадаться, что Дэн винит себя за этот бой. Никто не застрахован от ран.
— Господин капитан, я понимаю, что виноват. Я честно больше так не буду. Я исправлюсь, капитан. Капитан, ну я виноват.
Потом решил все объяснить Свену.
— Я полез, капитан, со страху. Ну, страшно мне было. Вдруг вы или ребята скажут, что я — трус. Что я прячусь за чужие спины. Я и бросился вперед.
— Значит. Со страху, — протянул Свен, — хорош страх.
Капитан качал головой. Первый раз он слышал такое объяснение. Очертя голову лезть в бой и потом признаваться в трусости. Дурачок.
— Со страху. С перепугу, значит?
— Да, капитан. Со страха. — Он и сейчас боялся. Спишет его капитан на берег. К бабке ходить не надо, спишет.
— Ладно, Дэн. Иди, отдыхай. Тебе поправляться нужно. Ложись.
Данька поплелся к своему сундуку. Капитан хотел уйти, но остановился. Повернулся к Дэну и сказал:
— Ты меня извини. Я погорячился. Я был не прав, Дэн. Я плохо поступил. А ты, значит, со страха? Испугался?
— Да, капитан. Виноват. — Дэн робко надеялся, повинную голову меч не сечет.
— Дурачок, — продолжал капитан, — если б все так боялись.
Даня ответил:
— Капитан, вы поступали правильно. Вам не за что себя винить. Все было правильно.
Капитан молчал. Развернулся и вышел. Он пошел на корму. Постоять, побыть одному. Его жег стыд. Он ударил этого парня. Поступил с ним не справедливо. А мальчишка оправдывает его. Капитану было больно от этого. Какой же он, капитан? Почему поступил так? То же со страху, с большого перепуга. Капитан, стыдно, — говорил себе Свен.
Утром Данька чувствовал себя лучше. Пора собираться в школу. Он поднялся, пошел на кухню.
— Даня, — спросила мать, — ты как себя чувствуешь?
— Отлично, мама. Почти как новый. — Он сам не мог понять, откуда такой прилив сил.
Кукушка, выглядывающая из створки часов, качала головой. Испивший воды из источника под деревом мирозданья может у нее не спрашивать, сколько осталось жить.
— Даня, опять врешь. — Мария с укором посмотрела на сына.
— Мам, не вру. Преувеличиваю. — Данька отпил кофе. Ухватил бутерброд и с аппетитом стал есть. Проголодался за ночь.
— Ладно. Опять в школу собрался? — Пустой вопрос.
— Да, собираюсь в школу. — Кусок корейки с хлебом пришелся к стати. — Максим ждет.
Данька пошел к троллейбусной остановке. Его ждал Максим. Вместе пошли в школу. Даня молчал, а Макс не лез с вопросами. После уроков Максим все же решил расспросить друга.
— Ты как? Что там на корабле? — Отлеживается друг в тамошнем лазарете. Пусть поправляется.
— А, — махнул рукой Даня, — капитан...
— Что капитан? Узнал? — Глазастый командир. Не иначе, Даню к доктору отправил. Максим и сам нем любил больниц, да всяких врачей. Микстуры, таблетки.
— Да. Ругался. Да что там ругался. Он приказал меня повесить. — Даня вспоминал эту историю, как забавный случай. Хотел рассмешить друга.
— Как повесить?! — возмутился Макс — Ты его спас, прикрыл, а он тебя повесить? У него, что совести нет? Вот гад! Надо же, какой гад!
— Не гад он. Вовсе не гад. — Данька защищал своего капитана. — Он не знает, что я его прикрывал. Собирался повесить, но не повесил. Он меня за то, что я лезу очертя голову, куда не следует.
— Все равно, гад твой капитан. — В справедливости своего суждения Максим не сомневался. Этого капитанишку развесить самого по всем реям.
— Не говори так о нем. Он нормальный, хороший мужик. Рассердился. Я попросил у него прощения. За то, что полез. Он то же просил у меня прощения, у простого матроса, хотя он капитан.
— Ну и что, что капитан, — упрямился Максим, — все равно — гад.
— Не ругай ты его. Мы скоро на Тортугу вернемся. Несколько дней в порту будем стоять. Жанетта мне рыбу запечённую. Рецепт у нее вызнаю, приготовлю и тебя угощу.
Максим проводи друга до дома. Там они попрощались. Денька, войдя в квартиру, подошел к креслу, присел. Вскоре задремал. Из пелены полудремы, Даньку вывел голос матери. Она вернулась с работы. С ней пришел Аркадий Аркадьевич.
— Вот, Даня, — сказал Аркадий,— пришел тебя навестить. Узнать, как ты себя чувствуешь. Апельсины тебе купил. Тебе витамины нужны.
— Спасибо, Аркадий Аркадьевич. Я себя лучше чувствую. Значительно лучше.
Мария Петровна пообещала собрать на стол и ушла на кухню.
— А ты поступил, — сказал Аркадий, — как настоящий мужчина. Прикрыл своего командира.
— Это так, пустяк. — За подвиг Дэн свой поступок не считал. Кто не прикроет друга в бою. Пустые разговоры.
— Не говори, это не пустяк. Это — поступок. Ты молодец, мужественный парень.
— Я бросился в бой очертя голову, потому что струсил. — Признался Данька. Надо иметь смелость признать свою трусость. Не прятаться за мнимый подвиг.
— Ты струсил? — Аркадий не мог поверить.
— Ну. Да. Испугался, что ребята сочтут, будто я трус.
— Господи, Даня, какие глупости. Какой же ты трус! От страха бегут прочь, а не бросаются в бой. Не подставляются под удар.
— Может быть, — потом Даньку что-то подтолкнуло, и он спросил, — Дядя Аркадий, а как вы относитесь к моей маме?
Тот опешил:
— Что ты имеешь в виду, Даня?
— Как что? Она вам нравится? — Данька подвергал испытанию храбрость Аркадия Аркадьевича. Он замечал, что дядя Аркадий по особому смотрит на мать. Не маленький. О таких вещах даже дети догадываются.
— Да, нравится, — признался Аркадий Аркадьевич. Признание далось не легко. В таком вопросе нужна смелость.
— Как нравится? Очень? Вы ее любите? — Даня хотел все точно выяснить.
Аркадий Аркадьевич потупился:
— Да, Даня, люблю.
— А вы ей об этом сказали? — не унимался парнишка. Пока тебя не коснулось, можно считать, что вопрос очень простой.
— Нет, — чуть слышно ответил Аркадий.
— А что ждете. Идите и скажите. — Лихой командир. Доживи до такого мгновения, клинок врага покажется шалостью.
— Даня, я так сразу... Я ... Я, может быть, завтра...скажу.
— Ага. Очень похоже. — Данька полон мудрости.
— На что похоже?
— На что? На меня. Я темноты боялся и говорил себе — завтра не стану включать свет. Так и откладывал. Хватит, Аркадий Аркадьевич, бояться. Иди и скажи ей. Ну!
— Даня, так сразу? — Аркадий робел.
— Вот так, сразу! Иди, Аркадий Аркадьевич. — Вам бы, молодой человек, армии в бой бросать. Приказать не сложно.
Аркадий все же поднялся. Подошел к кухне. Сделал решительный шаг. Минут через пятнадцать он вернулся с матерью. Мария Петровна нервно теребила руками край фартука. Данька посмотрел на эту парочку:
— Ну что? Аркадий Аркадьевич, ты все сказал? — Генерал ждал рапорта.
— Да, сказал. — Аркадий еще приходил в себя. Не каждый день приходится пройти через такое испытание. Слава богу, все позади.
— Мам, а ты как? Тебе нравится Аркадий Аркадьевич? — Юный садист. Как им удается лезть не свое дело.
