— Наверняка у вас есть объяснение.
— Я думаю, что из остатков сделали искусственную луну. Она находится на вашем небе, вращается вокруг Лекита, но не притягивает к себе ваши моря, как это было раньше. У нее есть гравитация, но ее недостаточно, чтобы воздействовать на океаны в той же степени. И вы правы: ее плотность гораздо меньше, чем я ожидал. Мне действительно следовало обратить на это больше внимания. Возможно, если бы я это сделал, то смог бы избавить Лекит от всего этого кровопролития.
— И теперь вы все понимаете?
— Я понимаю, что луна новая. Она находилась там недостаточно долго, чтобы впитать миллиарды лет частиц солнечного ветра. Вот почему вы не нашли гелий, который ожидали.
— Так что же это такое?
— Именно это я и хочу выяснить. Дело в том, что я знаю, о чем тогда думал Довитчер. Он знал, что это была ненастоящая луна. В связи с чем возникает вопрос: что у нее внутри? И может ли это что-то изменить для выживших, которых вы оставили?
— Укрытие в скорлупе им не поможет, — сказала Минла. — Вы уже говорили нам, что мы ничего не добьемся, роя туннели в Леките.
— Я не собираюсь прятаться. Я подумываю о перелете. Что, если луна — это средство спасения? Ковчег исхода, достаточно большой, чтобы вместить все население?
— У вас нет доказательств.
— У меня есть это. — С этими словами Мерлин достал одну из старых книжек Минлы с картинками. За семьдесят лет страницы стали хрупкими и желтыми, что приглушило яркость старых чернил. Но линии на иллюстрациях все еще были достаточно четкими. Мерлин раскрыл книгу на определенной странице, позволяя Минле взглянуть на нее. — У вашего народа были воспоминания о прибытии на Лекит на корабле размером с луну, — сказал он. — Возможно, это было правдой. В равной степени, возможно, это был случай путаницы одного с другим. Мне интересно, не следовало ли вам помнить не о том, что вы пришли при луне, а о том, что вы могли уйти на луне.
Минла уставилась на изображение. На мгновение, словно дуновение ветерка летним днем, Мерлин почувствовал, как по комнате прокатилась волна почти невыносимой грусти. Эта картинка словно перенесла ее в детство, в то время, когда она еще не выбрала путь, который семьдесят лет спустя приведет ее к этой кровати, к этой звуконепроницаемой комнате, к позорному выживанию этого единственного корабля. Когда она в последний раз смотрела на картинку, все было возможно, все жизненные возможности были открыты перед ней. Она была дочерью могущественного и уважаемого человека, обладавшего влиянием и мудростью. И все же из всех предложенных ей вариантов она выбрала этот темный путь и следовала по нему до конца.
— Даже если это корабль, — тихо сказала она, — вам никогда не удастся затащить их всех на борт.
— Я умру, пытаясь это сделать.
— А мы? Нас бросят на произвол судьбы?
Мерлин улыбнулся: он ожидал этого вопроса. — На этом корабле тысяча двести человек, некоторые из них дети. Не все они были участниками ваших планов, так что не все заслуживают смерти, когда вы встретитесь с хаскерами. Вот почему я оставляю здесь оружие и отряд прокторов, чтобы они показали вам, как его устанавливать и использовать.
Впервые с тех пор, как он появился в комнате, Минла снова заговорила как лидер. — Они что-нибудь изменят?
— Они дадут вашему кораблю шанс в бою. Это лучшее, что я могу предложить.
— Тогда мы возьмем то, что нам дают.
— Мне жаль, что до этого дошло. Я сыграл свою роль в том, кем вы стали, в этом не сомневаюсь. Но не делал из вас монстра.
— Нет, — сказала она. — Я, по крайней мере, признаю свою заслугу и тот факт, что спасла тысячу двести своих людей. Если для этого понадобился монстр, не значит ли это, что иногда нам нужны монстры?
— Может, и так. Но это не значит, что мы должны прощать их за то, какие они есть, даже на мгновение. — Нежно, словно вручая подарок, Мерлин положил книжку с картинками на лежащую Минлу. — Боюсь, мне пора идти. Когда я вернусь в Лекит, у меня будет не так много времени.
— Пожалуйста, — сказала она. — Только не так. Не таким образом.
— Вот так все заканчивается, — сказал он, прежде чем отвернуться от ее кровати и направиться к выходу. — Прощайте, Минла.
Двадцать минут спустя он уже находился в сети и мчался обратно к Лекиту.
Мне есть что рассказать, и когда-нибудь я соберусь написать все как следует. Пока что достаточно сказать, что я был прав, доверившись своим инстинктам в отношении спутника-луны. Жаль только, что я не собрал все улики воедино раньше, чем это случилось. Возможно, тогда Минле никогда не пришлось бы совершать свои преступления.
Я спас не так много людей, как хотелось бы, но спас некоторых из тех, кого Минла оставила умирать. Полагаю, это должно что-то значить. Это было близко к истине, но если что и можно сказать о технологии уровня Создателей путей, так это то, что она почти по-детски проста в использовании. Они были как младенцы с игрушками богов. Они оставили эту луну там по уважительной причине, и хотя им было необходимо замаскировать ее — она должна была быть способна одурачить хаскеров или того, от кого они построили это небо, чтобы спрятаться, — на саму луну было очень легко проникнуть, как только наша цель стала ясна. И как только она начала двигаться, как только ее мощные двигатели заработали после десятков тысяч лет тихого бездействия, никакая сила во Вселенной не смогла бы ее остановить. Я наблюдал за удаляющейся луной достаточно долго, чтобы установить, что она направлялась в сектор, который, по-видимому, был свободен от активности хаскеров, по крайней мере, на данный момент. Это займет несколько столетий, но, я думаю, с силой и мудростью на их стороне, они справятся.
Сейчас я в сети, плыву по течению, удаляясь от Каллиопы. К моему большому облегчению, флейта все еще работает. Какое-то время я думал о том, чтобы поплыть против течения, вернуться к одинокому ковчегу исхода. К тому времени, как я добрался бы до него, до встречи с хаскерами оставалось всего несколько дней. Но мое присутствие не повлияло бы на их шансы выжить против хаскеров, и я не мог рассчитывать на теплый прием.
Особенно после моего последнего подарка Минле.
Я рад, что она никогда не расспрашивала меня слишком много об этих цветах или о мире, из которого они пришли. Если бы она захотела узнать больше о Лацертине, то, возможно, почувствовала бы, что я что-то скрываю. Например, тот факт, что гильдии убийц на Лацертине были мастерами своего дела, известными во всех мирах сети своим мастерством и хитростью, и что ни одна гильдия на Лацертине не пользовалась таким уважением, как биомастера, создавшие сонные цветы.
Говорили, что они могут изготовить их любой формы, любого цвета, чтобы они соответствовали любому известному цветку из любого известного мира. Говорили, что они могут пройти все испытания, кроме самого тщательного изучения под микроскопом. Говорили, что если ты хочешь кого-то убить, то даришь ему цветы из Лацертина.
Она была бы мертва вскоре после моего отъезда. Цветы бы заметили ее присутствие - они были настроены на то, чтобы обнаружить в комнате хоть одну дышащую фигуру, чаще всего спящую, - и когда в комнате было тихо, они бы незаметно оживились, покидая свою вазу и переползая с места на место с медлительностью тени на солнечных часах, их движение было незаметным для невооруженного глаза, но достаточное, чтобы направить их на лицо спящего. Их щупальца сомкнулись бы вокруг лица Минлы с нежностью любовной ласки. Тогда парализующие токсины поразили бы ее нервную систему.
Я надеялся, что это будет безболезненно. Надеялся, что это будет быстро. Но что я помнил об убийцах с Лацертина, так это то, что они были известны своим умом, а не милосердием.
Впоследствии я удалил сонные цветы из биотеки.
Я знал Минлу меньше года своей жизни, а по другим подсчетам — семьдесят лет. Иногда, когда думаю о ней, то вижу человеческое существо во всех его проявлениях, такое же реальное, как и все, кого я когда-либо знал. Иногда я вижу что-то двумерное, похожее на выцветшую иллюстрацию в одной из ее книг, настолько тонкую, что сквозь нее просвечивает свет.
Даже сейчас я не испытываю к ней ненависти. Но я бы хотел, чтобы время и приливы никогда не сводили нас вместе.
В нескольких световых часах от меня сеть только что врезалась в сердце Каллиопы. Она уже проникла сквозь фотосферу и конвекционную зону звезды. До сих пор неясно, что именно произошло, или происходит, или произойдет, когда она коснулась (или касается, или будет касаться) горящего ядра.
Теория гласит, что никакой импульс не может распространяться быстрее света. Поскольку мой корабль уже движется по потоку сети со скоростью, близкой к скорости света, кажется невозможным, чтобы какая-либо информация о судьбе Каллиопы когда-либо дошла до меня. И все же... Несколько минут назад, клянусь, я почувствовал толчок при плавном скольжении моего корабля, как будто какое-то сообщение об этом разрушительном событии пронеслось по потоку со сверхсветовой скоростью, ударив по моему маленькому суденышку.
В данных нет ничего, что указывало бы на какое-либо необычное событие, и у меня нет никаких планов возвращаться на Лекит и смотреть, что стало с этим миром, когда его солнце было разорвано на части. Но я все равно что-то почувствовал, и если это дошло до меня по потоку сети путей, если этот импульс преодолел железный барьер самой причинности, то нельзя даже представить, какие энергии должны были быть задействованы, или что должно было случиться с нитью сети позади меня. Возможно, она распадается, и я вот-вот испущу свой последний вздох, прежде чем превращусь в тонкую россыпь голых кварков, растянутую на несколько миллиардов километров межзвездного пространства.
Это, безусловно, был бы один из вариантов.
Честно говоря, было бы неплохо позволить себе роскошь порассуждать о таких страхах. Но мне все еще нужно найти оружие, и я не становлюсь моложе.
Миссия возобновлена.
ГОЛУБОЙ ЦВЕТ ЗАЙМЫ
После первой недели люди начали покидать остров. Трибуны вокруг бассейна пустели с каждым днем. Большие туристические лайнеры отправились обратно в межзвездное пространство. В Венеции любители искусства, комментаторы и критики собирали свои чемоданы. Их разочарование повисло над лагуной, как миазмы.
Я была одной из немногих, кто остался на Муржеке и каждый день возвращался на трибуны. Часами наблюдала, щурясь от дрожащего голубого света, отражающегося от поверхности воды. Бледная фигура Займы, лежащая лицом вниз, так медленно перемещалась от одного конца бассейна к другому, что ее можно было принять за плавающий труп. Пока он плавал, я размышляла, как расскажу его историю и кто на это купится. Попыталась вспомнить название моей первой газеты, там на Марсе. В ней платили не так много, как в некоторых крупных изданиях, но какой-то части меня нравилась идея вернуться на старое место. Прошло много времени... Я запросила автопамять, чтобы освежить в памяти название газеты. С тех пор их было так много... сотни, по моим подсчетам. Но ничего не приходило. Понадобилась скучная минута, прежде чем я вспомнила, что накануне отказалась от автопамяти.
— Кэрри, ты сама по себе, — сказала я вслух самой себе. — Начинай привыкать к этому.
В бассейне плавающая фигура добралась до конца и поплыла обратно ко мне.
Двумя неделями ранее я сидела в полдень на площади Сан-Марко, наблюдая за скольжением белых фигурок по белому мрамору часовой башни. Небо над Венецией было заполнено кораблями, стоявшими корпус к корпусу. Их днища были покрыты огромными светящимися панелями, подобранными в тон реальному небу. Вид напомнил мне работы художника, работавшего до экспансии, который специализировался на головокружительных трюках с перспективой и композицией: бесконечные водопады, переплетающиеся ящерицы. Я сформировала мысленный образ и запросила порхающую автопамять, но она не смогла вспомнить имя.
Я допила кофе и собралась с духом, чтобы оплатить счет.
В этот беломраморный вариант Венеции я прибыла, чтобы присутствовать на презентации последнего произведения искусства Займы. Годами интересовалась этим художником и надеялась, что смогу договориться об интервью. К сожалению, нескольким тысячам других знатоков пришла в голову точно такая же идея. Впрочем, было неважно, с кем соревноваться: Займа молчал.
Официант положил на мой столик сложенную карточку.
Все, что нам сказали, — это отправиться в Муржек, заболоченный мир, о котором большинство из нас никогда раньше не слышало. Единственное, чем Муржек славился, было то, что здесь находился сто семьдесят первый известный дубликат Венеции и один из трех, полностью выполненных из белого мрамора. Займа выбрал Муржек для размещения своего последнего произведения искусства и как место, где он собирался отойти от общественной жизни.
С тяжелым сердцем я подняла счет, чтобы оценить урон кошельку. Но вместо счета это оказалась маленькая синяя карточка, напечатанная мелким золотым курсивом. Оттенок синего был тем самым рассыпчато-аквамариновым, который Займа сделал своим фирменным. Открытка была адресована мне, Кэрри Клэй, и в ней говорилось, что Займа хочет поговорить со мной об оглашении. Если мне интересно, я должна прийти на мост Риальто ровно через два часа.
Если мне интересно.
В записке говорилось, что не следует приносить с собой никаких записывающих материалов, даже ручки и бумаги. В конце на карточке было указано, что счет оплачен. Я чуть не набралась смелости заказать еще кофе и прибавить его к тому же счету. Почти, но не совсем.
Когда я рано утром прибыла на мост, там уже был слуга Займы. За изгибающимся стеклом тела робота-манекена пульсировали замысловатые неоновые механизмы. Робот согнулся в талии и заговорил очень тихо. — Мисс Клэй? Раз уж вы здесь, мы можем с таким же успехом удалиться.
Робот сопроводил меня к лестнице, ведущей к воде. За нами последовала моя автопамять, трепеща у меня на плече. Транспорт замер в ожидании, паря в метре над водой. Робот помог мне забраться в задний отсек. Автопамять уже собиралась последовать за мной внутрь, когда робот предупреждающе поднял руку.
