— Да хорош тебе заливать, Воробей, — усмехнулся, сидящий напротив, грузный мужлан, лениво ковыряясь пальцем в зубах. — Кого ты там встретил на сей раз? Вриколакоса? Эй, трактирщик! Этому больше не наливать!

— Не веришь, Мокий? А я и не сомневаюсь. — Обиделся Воробей, усаживаясь на место, поддерживаемый соседями по лавке. — Конечно, не веришь. Ты окромя своих свиней ничего не видал за всю жизнь. Только и знаешь, что в своей мясницкой лавке торчать, да честным людям тухлое мясо втуривать.

— Ты, пташка, чирикай, да не больно-то забывайся, — Злобно прорычал Мокий, меняясь в лице — Меня, почитай, весь город знает. И товар мой всегда лучшего качества.

— Ну, будет вам собачиться, — миролюбиво произнес сидящий по правую руку от мясника старик. — Про вриколакосов я, значится, и сам слыхивал, да воочию не видал. Ты, Мокий, не сердись. Вот дослушаем Воробья, а потом и спросим с него: то ли он нам байки травит, а то ли нет.

— Так я это, и говорю, — снова оживился рассказчик. — Нос у него — рыло, а пасть как разинул, тут я и струхнул. Ну, не то, чтобы очень, но зябко как-то стало, не по себе. Зубищи то у него поболее волчьих будут. Вот точно как у басилевсовых диких зверей: у львов или тигров. Сам лохматый и росту с колонну, не меньше. Одежда разорвана, а кожа поросла серыми волосами. Ноги... Ну, не то, чтобы совсем ноги. Копыта. Во, точно! Копыта!

— Какие еще копыта? — Мясник Мокий громко рыгнул. — Ты нам про вриколакоса вещаешь, али уже про беса адского? Тьфу, не к ночи помянутого.

— Да если бы я своими глазами его не увидал, сам бы не поверил. Но ты насмехайся, Мокий. А коли повстречаешь такую страхолюдину, тот час обделаешься, — огрызнулся Воробей, отхлебывая вино из глиняной кружки. — И тогда я вдоволь потешусь над тобой.

— Ладно, ладно, — отмахнулся мясник. — Чирикай дальше.

— Встала эта... м... зверюга супротив меня и говорит по-нашему: 'Пахис, я закусаю тебя до смерти'.

— А кто такой Пахис? — Снова прервал рассказ Воробья Мокий.

— Знамо дело. Воробья нашего в детстве Пахисом прозвали, — заметил старик. — Али ты, Мокий, думал, что нашей 'птичке' имя Воробей мамка с папкой дали?

— А мне почем знать? — Ощерился мясник. — Всяко бывает.

— Так мне сказывать дальше, али нет? — Громко спросил Воробей, делая очередной глоток вина.

— Давай, — улыбнулся старик.

Харчевня продолжала шуметь десятками пьяных голосов. Споры, ругань, громкий смех и горький плач, моряцкие, военные и просто застольные песни — все смешалось в один общий гул, заточенный среди четырех обшарпанных каменных стен. Ратмир в одиночку сидел за большим грубо сколоченным деревянным столом и безразлично глядел в кружку с кислым мариотиком, вслушиваясь в рассказ Воробья. Не то, чтобы витязя слишком забавляли бредни закадычного пьянчужки, но так можно было отвлечься от общего шума и мерзких запахов дешевой портовой харчевни. Деваться было некуда. Ратмир ждал.

Двери распахнулись, впустив в душное помещение немного свежего морского воздуха, и в харчевню вошел Микула. Оглядевшись по сторонам, он направился прямо к столу товарища, бесцеремонно расталкивая подвыпивших гуляк на своем пути и не обращая никакого внимания на их возмущенные возгласы.

— О чем задумался? — Радостно воскликнул мастеровой, плюхаясь за стол напротив Ратмира.

— Ты узнал место? — Ответил вопросом на вопрос Ратмир.

— Ясное дело. — Микула жестом приказал хозяину харчевни принести кружку вина. — Пришлось помотаться, но я нашел. Здесь недалече, у стен, рядом со Стаурионом¹ . А ты что все на другой стол поглядываешь?

— Да я... — Рассмеялся охотник. — Сказ одного мужика, именуемого Воробеем, слушаю.

— И что сказывает? — Безразлично поинтересовался мастеровой, заглядывая внутрь принесенной кружки с мареотиком² . — Смердит, зараза!

— Про вриколакосов. Да так вещает, так старается. Вот только не все за столом ему верят.

— А кто такие эти вриколакосы? — Заинтересовался Микула.

— Ну, ты даешь, братец! — Витязь хлопнул ладонями себе по коленям и затрясся от хохота. — Это ж мы с тобою, чудила. На ихнем наречии слово 'вриколакос' означает упырь, кровопийца. Аль ты не знал?

— Неа, — пожал плечами мастеровой.

— Как долго ты живешь в городе Константина, Микула? — Борясь со смехом, выдавил Ратмир. — Почитай двадцать годков набежит. А каким был дремучим, таким и остался.

— Так может нам этому Воробью перья сосчитать? Чтобы он не болтал лишнего. — Не обращая внимания на издевки товарища, прошептал Микула.

— Не... — улыбнулся охотник. — Судя по его рассказу, о сородичах он знает ровно столько, сколько ты о жизни басилевса Константина — основателя сего великолепнейшего града. Иными словами: ничего.

— Грамотей, — фыркнул мастеровой, осмотрелся, вылил содержимое своей кружки под стол, встал и направился к выходу.

Вдоволь насмеявшись, витязь погасил свечу, стоящую на столе, медленно поднялся и пошел за товарищем, на ходу бросая несколько монет хозяину, будто совершенно случайно появившемуся возле дверей харчевни.

— Чего копаешься? — Не оглядываясь, бросил Микула. — Весною рано светает.

— Не ворчи, братец, — весело отозвался Ратмир, ловко запрыгивая в седло молодой гнедой лошади. — Пошла, Сорока.

Дверь харчевни с треском и грохотом распахнулась, слетела с верхних петель и повисла, перекрыв дверной проем. На мощеную улицу выскочил Воробей. Рубаха на нем оказалась разорвана, а нижняя губа сильно кровоточила. Мужчина споткнулся, грохнулся на мостовую, задергал руками и ногами, силясь встать, поднялся и рванул вверх по улице, прихрамывая и описывая пьяные полукруги по дороге.

— Стой, падаль! — раздался разъяренный вопль.

Срывая повисшую дверь с петель, на улицу вылетел Мокий. Лоб мясника был рассечен. Кровь струилась по лицу, застилая глаза, стекая по круглым щекам и пухлому широкому носу прямо в рот.

— Иди сюда! — Ревел Мокий, отплевываясь и фыркая, пуская кровавые пузыри. — Я все одно тебя найду!

— А вот хрен тебе, свинья! — Отозвался Воробей, отбежав на безопасное расстояние и переводя дух. — А если и так, я снова разобью кружку на твоей тупой балде. Бывай.

— Да я тебя удавлю, блоха, тварь! — Мокий рванул в сторону обидчика, оставляя позади себя кровавые капли на дороге. Воробей вскрикнул и помчался прочь.

— А наш Воробушек не лыком шит, а Ратмир Михалыч? — Весело проговорил мастеровой, когда пьянчужка с мясником скрылись за поворотом. — Даром, что щуплый, аки воробей, а такому борову жбан разбил.

— Точно. — Согласился охотник. — Но теперь если он попадется в руки мяснику, тот из него отбивную сделает, как пить дать. Полезай на коня. Поехали.

Ехали молча. Доверившись своей гнедой Сороке, витязь прикрыл глаза, вдохнул соленый морской воздух, который принес легкий ветерок со стороны залива под названием Золотой Рог. Именно сюда, в этот самый залив, примерно двадцать лет назад, товарищи прибыли на судне, капитаном которого служил пожилой, но крепкий моряк Джованни. Он работал на иноземного сородича из Солдайи, выдающего себя за богатого купца из далеких государств, где Ратмир с Микулой никогда не бывали.

Плавание оказалось невероятно тяжелым. Теснота трюма, вечная вонь и качка не входили ни в какое сравнение с голодом, который испытывали путники. Но, как оказалось, Джованни был не обычным смертным, а посвященным, то есть знал тайну родичей и старался, как мог, чтобы услужить своим пассажирам.

Однажды, среди белого дня, крышка трюма распахнулась. По лестнице спустился капитан, волоча за собой связанного по рукам и ногам молодого матроса. Джованни поклонился, глядя в темень трюма и, молча поднялся на палубу. Больше никто из живых паренька не видел.

В портах восточного побережья Русского моря, где суда пополняли провиант и пресную воду, капитан, похоже, намеренно задерживался на ночь, зная, что его пассажиры не откажутся 'размять ноги' на берегу. И вот, наконец, корабль вошел в залив и причалил у одного из множества пирсов Царьграда. Товарищи нетерпеливо ждали наступления ночи, чтобы обрести возможность воочию увидеть город.

Ни подробные рассказы отца, ни собственное воображение не смогло бы передать все величие старинного могучего града Константинополя — вотчины императоров. Выйдя на палубу, товарищи разинули рты. Множество кораблей пестрели разноцветными парусами слева и справа от судна Джованни. Сотни пирсов и портовых построек, заваленных до отказа тяжеленными тюками с различными товарами со всех концов света. Тысячи людей, не смотря на поздний час, находились в порту. Кипела работа.

И над всем этим возвышались громадные каменные стены, которым, казалось, нет конца. Огромные костры на каждой из мощнейших башен разгоняли мрак и создавали зарево в небе на многие версты вокруг. Но и это, как оказалось, еще не все. Если приглядеться, то за стенами можно было бы заметить гигантские золотые купола церквей. Свет костров играл на позолоте различными оттенками. Православные кресты, венчавшие купола, как по волшебству, сияли так ярко, словно невероятных размеров лампады.

Ратмир ткнул пальцем Трубецкого в живот и взглядом указал, куда тому необходимо было посмотреть. Мастеровой присвистнул и обратился к товарищу: 'Думаешь по нашу душу, Ратмир Михалыч?'

— Пес его знает. — Охотник пожал плечами. — Поживем-увидим.

Тем временем в направлении друзей спешно семенил богато разодетый мужчина в окружении шести тяжеловооруженных солдат. Воины бесцеремонно расталкивали всех, кто попадался на пути, ловко орудуя тупыми концами длинных пик. Доставалось и портовым грузчикам, и сошедшим на берег морякам, и мелким купцам, самостоятельно стерегущим от воришек свой небогатый скарб, и проституткам, слетевшимся к вновь прибывшему судну. Наконец, процессия остановилась в нескольких шагах от того места, где стояли витязь и мастеровой. Солдаты, демонстрируя отличную выучку, тот час замерли, направив пики остриями к небу и поставив перед собой громоздкие овальные щиты.

— Мое почтение, — мужчина немного подался вперед, и, не покидая защитного круга, состоящего из охраны, заговорил тонким, почти женским голосом. — От лица дожа сего славного и старинного града и его окрестностей, рад приветствовать вас, благочестивые господа. Осмелюсь напомнить существующие правила для всех, живущих под луной, что каждый новоприбывший обязан считать своим долгом тот час же явиться ко двору достопочтенного дожа и представиться ему по всем канонам и обычаям.

— Я, конечно, уразумел только самую малость из всего, что он налопотал, — Трубецкий обратился к товарищу. — Но знамо одно, что по-нашему он кумекает будь здоров.

Ратмир прекратил внимательно разглядывать облачение и вооружение солдат и посмотрел на приветствующего их мужчину. Незнакомец казался забавным коротышкой. Множественные слои богато расшитой одежды совершенно скрывали его фигуру, теперь, напоминающую круглый шар. Куцая светлая бородка на пухлом лице и совершенно гладкая блестящая голова только придавали его облику еще большую комичность.

— Звать тебя как? — Ласково улыбнулся витязь.

— А-Алексий, — судя по всему, мужчина не ожидал такого вопроса. Достав из рукава белоснежный шелковый платок, он наспех вытер мигом вспотевший лоб.

Охотник продолжал улыбаться. В его мозге уже четко отпечаталась мысль, что встретивший их коротышка прекрасно понимает, кто стоит перед ним и до ужаса боится, не смотря на вооруженную охрану.

— Что ж, веди Алексий нас к своему дожу, раз такой обычай...

— Гроза будет, дружище, — пробормотал мастеровой, шумно втягивая носом воздух.

— А? — Ратмир покачнулся в седле. Он не заметил, как полностью погрузился в воспоминания.

— Гроза, говорю, будет, — нетерпеливо повторил Микула. — Чуешь, как дождем пахнет? Нынешняя весна уж больно дождливой выдалась. То и дело заливает. Спасу нет. Народ потом аки лягушки по улицам скачет. Но коли иначе посудить, то дожди — это весьма хорошо. Посевы не сохнут, всякие там оливки-маливки плодятся, люд не бедствует. Ну и пыль уличную прибивает. Я, знаешь ли, братец, хоть и не шибко дышу, да только пылюку нюхать тоже не люблю.

— Долго ехать еще? — Прервал собеседника витязь.

— Да не, — мастеровой ничуть не обиделся, кивком головы указывая на стоящую по правую сторону улицы церковь. — Как только завернем за церковным двором и проедем пару-тройку домов, будем аккурат на месте.

— И что на сей раз предстоит сделать? — Вяло поинтересовался охотник.

— А мне почем знать? — Воскликнул Микула, глядя прямо перед собой. — Сей же час и узнаем.

Несмотря на утопающий в темноте переулок прибрежного района Стаурион, товарищи безошибочно разглядели человека, который скрывался за стволом раскидистой ивы, нависшей над глухой стеной одного из жилых домов.

— Ну? — Грубо пробасил витязь. — Поди сюда.

Незнакомец вздрогнул, считая себя успешно укрывшимся от чужих глаз, немного помешкал, затем медленно вышел на середину улицы.

— Излагай давай, — мирно произнес мастеровой, слезая с вороного коня по кличке Эмир. Так его, еще жеребенком, нарекли купцы на торгах, то ли в честь мусульманских эмиров, а то ли, наоборот, в насмешку над ними. Микуле до этого не было никакого дела. Но конь оказался на редкость быстрым и выносливым. Даже Ратмир порой поглядывал на него с нескрываемой завистью. Иными словами, Микула был рад успешному вложению.

— О, претемнейшие и превеликие господа! — Незнакомец бросился на колени к ногам друзей. — Осмелюсь доложить вам, богоподобнейшие, что я, будучи рьяным слугою, испытал множество лишений и горестей, но таки сумел отыскать место означенное, чем выполнил волю моего претемнейшего и всемогущего хозяина.

— Вот те на! — Мастеровой бесцеремонно почесал зад, затем ухватил незнакомца за длинные жидкие патлы и рывком поднял с колен. — По существу излагай, не то съем. Понял?

Слуга быстро закивал, сглатывая слюну. Микула рывком отбросил его назад к стволу ивы и присел рядом на корточки.

— Я-я-я... изрядно помотавшись по городу, — от страха незнакомец начал заикаться. — П-п-потратив уйму времени и средств, об-об-обнаружил-таки место, где обитает сын ночи.

Насмерть перепуганный слуга готов был поклясться, что глаза нависшего над ним Микулы на миг ярко сверкнули алым светом в темноте.

— Н-н-но знамо дело, что с-с-сей вриколакос не чета вам, всетемнейшие господа и не чета моему всемогущему хозяину. Ибо есть он порождение бе-бе-бесовское, мерзкое и зловредное. П-п-посему, хозяин велит его изничтожить и очистить с-с-славный город Константина от таковой скверны.

— А более хозяин тебе ничего не велел? — В голосе мастерового звучали нотки лукавства. — Не велел ли твой все... всетеменный, тьфу ты, в общем, монеты давай.

— К-к-конечно-конечно, благороднейшие из благородных, — снова затараторил слуга, трясущимися руками вытаскивая из-за пазухи туго набитый кошель. — Это за-за-задаток. Всещедрейший обещал дать поболее, как только с бе-бе-бесовским отродьем будет покончено.

Микула взял протянутый кошель и повесил себе на пояс. Затем он помог встать слуге, играючи отряхнул тому одежду и дал сильного пинка. Мужчина взвыл от боли и рванул прочь по улице, оставляя за собой лишь фонтанчики пыли на утрамбованной сотнями тысяч ног дороге.