Лаэр-Данвед

Шерсть на загривке волка поднялась, в горле заклокотало, как в закипающем котелке. Косматая башка повернулась в сторону Аэгнора, бессильно привалившегося к дальней стене, а потом в сторону Келегорма, прикованного на расстоянии одного хорошего прыжка. В налитых кровью глазах зверя не было ни проблеска чужой воли — злоба боролась с голодом, не слушая ничьих приказов. Тишина в подземелье стала такой, что можно было различить хриплое дыхание Арфинга и бешеный стук сердца Феаноринга.

Победила сила привычки. Волк оскалился, уронив на пол длинную нитку слюны и пошёл к той добыче, что находилась в цепях и на положенном ей месте.

Келегорм был уверен, что умрёт без страха. Боль — да, от неё никуда не деться, но страх? Он ждал смерти, как избавления, он только и мечтал, чтобы его час пришел поскорее, — и удивился, ощутив внутри липкий холодок, сводящий мышцы и внутренности судорогой безмолвного ужаса. Та живая искра, что мешала ему уморить себя голодом и жаждой, теперь исступлённо противилась гибели, заставляя до звона натягивать цепи и вжиматься спиной в гладкий тёсаный камень стены.

Волк сделал два шага к нему. А третий — не успел.

Аэгнор бросился на него сбоку и одним прыжком вскочил ему на спину. Прежде чем эльфы поняли, что происходит, он левой рукой ухватил волка за меховой воротник, задирая ему голову, — а в правой у него был зажат обломок ятагана, и этим корявым, скверно наточенным куском железа он ударил хищника в шею.

На этот раз закричали все — и Келегорм громче всех:

— Айко, нет! Брось его! Беги!

Аэгнор не слышал их — или не слушал. Повиснув на звере, он тянул его за загривок, не давая впиться зубами в ногу Келегорма, а другой рукой, рассекая себе ладонь, силился вогнать обломок ятагана в волчье горло сквозь густую свалявшуюся шерсть.

Шерстяной покров оказался слишком плотным — тупая железка соскользнула, едва поцарапав зверю шею. Волк закрутился на месте, по-кошачьи выгнул хребет, стряхивая с себя чужое тело. Аэгнор не удержался, скатился на пол, и волк тут же подмял его, навалился всей тушей сверху. О первой добыче он уже забыл — та, что корчилась под его когтями, слишком заманчиво пахла свежей кровью. А другие, которые кричали на него со всех сторон, были на привязи и помешать ему не могли. Волк разинул пасть — для того, чтобы вырвать жертве горло до позвоночника, хватило бы одного движения челюстей...

Обломок орочьего клинка вонзился ему в пасть — снизу вверх, прямо в мягкое нёбо. С отчаянным визгом волк отдёрнул голову, впустую щёлкнул зубами. Эльф рванулся — и тоже впустую: когти хищника глубоко впились ему в грудь и в ноги, не давая сдвинуться с места.

Келегорм метался, как лисица в капкане. Он отгрыз бы себе руку, чтобы освободиться, но на это не было времени. Друг погибал у него на глазах — а он мог только биться в оковах, сходя с ума от боли и бессилия.

Волк ещё раз попытался вцепиться зубами в горло Аэгнора, но эльф, уже едва дышащий под тяжестью зверя, успел выставить перед лицом руку. Челюсти волка сомкнулись на его предплечье, и сквозь крики и проклятия, летевшие со всех сторон, Келегорм расслышал глухой скрип зубов по кости.

А потом волк взвизгнул ещё раз, выпустил руку Аэгнора, и повалился на бок, дёргая лапами. В глазнице у него торчал обломок железа, вонзённый на две трети длины.

На мгновение стало тихо — а потом подвал снова содрогнулся от шума.

— Аэгнор! — кричали со всех сторон. — Айканаро! Ты жив? Скажи что-нибудь, ответь!

Медленно, опираясь на уцелевшую правую руку, Аэгнор перевалился на бок. Закашлялся, почти уткнувшись лицом в загаженный пол. Грязь покрывала его с ног до головы, так что невозможно было разглядеть, насколько тяжелы раны. Но Келегорм, который видел его голову и лицо, похолодел — у него на глазах Аэгнор сплюнул на пол кровь. Полный рот алой, пенистой крови.

— Айко! — простонал он. — Зачем? Дурак, зачем?

Он задыхался от беспомощной злости — на него, на себя, на судьбу. Броситься на волка — ничего глупее нельзя было и придумать. Аэгнор должен был затаиться, не привлекать внимания. Должен был дождаться, пока этот волк и остальные, назначенные на сегодня, насытятся и уйдут, — и у него было бы ещё несколько часов, чтобы освободить выживших. Его жизнь была залогом их спасения, а он потратил её ради Келегорма, потратил безрассудно и совершенно напрасно — потому что за дверью ждали другие волки, и их было много, и они были голодны...

Аэгнор ещё раз сплюнул кровавую пену и приподнял голову. И тогда Келегорм увидел, как исчезает с его лица печать вечного напряжения, как расслабляются закаменевшие черты. Слабая улыбка дрогнула на окровавленных губах — и почти сразу же исчезла, сменившись гримасой боли, которую уже не было необходимости скрывать.

Он что-то шепнул, но его не было слышно в общем гомоне. Узники радовались, что он жив и поднялся; ещё далеко не все поняли, что случилось... Келегорма вдруг захлестнуло бешенство — девятым валом поверх бессилия и горя, отчаяния и вины, боли, досады, непонимания, стыда...

— Тихо! — заорал он так, что дрогнули стены. — Всем молчать!

Шум погас — и тогда в тишине зазвучал один-единственный голос, слабый и прерывистый.

— Я не слышу его, — прошептал Аэгнор. — Он больше не держит меня... и волков. Значит, помощь близко...

— Айко...

— Не... перебивай... — Владетель Дортониона напрягся и кашлянул, сглатывая кровь. — Слушайте... все. Когда цепи упадут... держитесь вместе... Прорывайтесь во двор и к воротам... У вас получится... Это... мой приказ.

Он снова лёг на спину, дыша хрипло и мелко. С каждым вдохом у него что-то клокотало и присвистывало в груди.

— Тьелко...

— Я здесь, — выдохнул Келегорм.

— Ты что... плачешь?

— Да... наверное.

Только в этот момент он понял, что по его лицу действительно бегут слёзы, — но не стал их утирать. Всё равно это было бессмысленно. Аэгнор умирал, Келегорм и остальные умрут следом, когда придут другие волки. Но Аэгнор мог хотя бы перед смертью бредить о том, как цепи спадут и придёт чудесное освобождение, — а Келегорму было недоступно даже такое утешение.

— Увидимся в Чертогах, — глухо сказал он.

Аэгнор прерывисто вздохнул.

— Нет, — прошелестел он. — Я... не вернусь. Я ошибся тогда... Надо было... уйти с ней... Теперь уже поздно...

Он запрокинул голову, из последних сил борясь с удушьем. Уже не глотал кровь — она текла у него по щеке, как алая лента.

— Скажи братьям... Финдэ... Я не вернусь... но я буду помнить.... Вас всех... и её...

— Хорошо, — сказал Келегорм. — Я скажу им.

Аэгнор улыбнулся — и последним усилием опустил веки.

Келегорм слизнул соль с губ и наконец-то вытер лицо. Хотя его слезам уже никто не удивлялся — теперь плакали многие.

Прошла ещё целая минута, прежде чем подвал наполнился звоном падающих цепей.

~ ~ ~

Десятник Улгур пребывал в растерянности. Он терпеть не мог это чувство, от которого трещит между ушами и ноет в брюхе, как с похмелья. Он не привык к такому. Когда идёшь в атаку на железный строй голугов, это страшно, но понятно: грызи и руби, пока самого не зарубили. Когда Повелитель отдаёт приказ — это тоже понятно: выполни или сдохни. А когда ничего не понятно и неизвестно, что делать, — от такого Улгуру становилось тошно.

Сначала всё шло, как обычно: запустить в подвал Громилу и подождать, пока он наестся. Потом вывести его и запускать остальных. Волки знали хозяйскую волю, лишнего мяса не портили, брали одного голуга на пятерых. И в загоне стояли смирно, не грызлись.

А тут, пока Громила жрал, а остальные ждали, Кусака возьми да и цапни десятникова Белоуха. И сцепились. И все волки в загоне начали драться, а потом своротили загон и Шарха завалили. И разорвали.

Вот тут Улгур и растерялся. Никогда ещё такого не было, чтобы волки ослушались Повелителя. Ездовые звери вообще дурные бывают, когда без упряжи, но у Повелителя они ходили, как щенки на сворке. А тут почему-то передрались.

— Повелитель, что делать? — спросил Улгур, пока Радбуг и Горга отгоняли кнутами ошалевших волков.

Повелитель всегда слышал, что говорится и делается в крепости. Но на этот раз почему-то не ответил. А пока они втроём пытались загнать волков обратно и поправить загородку, дверь подвала открылась. И загородка открылась сама по себе. И волки опять попрыгали наружу, а навстречу им из подвала вместо Громилы выскочили недоеденные голуги.

Ну, тут уже стало понятно, что делать: бить голугов и гнать их назад в подвал, потому что мясу бегать не положено. И Улгур поднял ятаган и замахнулся на того, что бежал впереди всех. У этого голуга были жёлтые волосы и злые яркие глаза.

Улгур ударил сильно и быстро, но жёлтый оказался быстрее, он прыгнул вбок и хлестнул десятника цепью по руке. Ятаган выскочил, голуг подхватил его, взмахнул один раз и побежал дальше. А у Улгура почему-то ноги разъехались, и он сел на пол. И увидел, что у него развалено плечо, рука висит, и на пол хлещет кровью.

Он был сильный и мог ещё встать. Он бы встал, но Кусака цапнул его за ногу и прогрыз сапог. А голуг убежал. И всех своих увёл. И ятаган забрал, сволочь.

Улгур завыл от боли и обиды. Но Кусака крепче сжал клыки, а Белоух подошёл и вцепился хозяину в горло, и вой прекратился.

~ ~ ~

...В это трудно было поверить, но они всё ещё были живы. Уже несколько раз казалось, что их сейчас сомнут, что орки нажмут чуть сильнее — и размажут вырвавшихся из могилы полупризраков по окровавленным стенам. Но орки накатывались и отступали, а эльфы держались. Самых слабых и покалеченных они поставили в середину, тех, кто мог держать оружие и успел его добыть, — с краю, и таким порядком прорвались во двор.

И там уже развернулись.

Келегорм дрался, как сумасшедший. Хотя нет, он и был сейчас сумасшедшим. Его здравый рассудок остался где-то внизу, погребённый под спудом камня и кровавой грязи, рядом с волком, которому он не достался, и Аэгнором, которого он не смог спасти. Рядом с Морфионом, от которого остались только кости. Рядом со всеми, чьи кости истлели там...

Тот, кто вышел из подвала на дневной свет, был совершенно и полностью безумен. Он хотел драться, и он хотел убивать — орков и волков, без разбора. Остальное не имело никакого значения.

И он убивал. Ятаган в его руках рубил и кромсал без устали, чёрная кровь брызгала ему в лицо и текла по рукам. Из кровавого тумана возникали орочьи морды — и исчезали там же. Кто-то шёл с ним рядом и тоже сражался, но он даже не осознавал их присутствия — просто чувствовал, что его спина всегда была прикрыта.

Сначала орки сами бросались на него. Потом стали отшатываться и шарахаться с его пути. А потом начали удирать — и это было из рук вон плохо. Орки должны были умирать, а не удирать...

— Келегорм! — долетел до него чей-то крик. — Лорд Келегорм!

Он не обернулся. Он был слишком занят: ещё два орка убегали в дальний угол двора. В несколько прыжков он настиг того, который бежал медленнее, и рубанул его по спине. Дрянная орочья железка затупилась — не перерубила позвоночник, но, кажется, раздробила. Тоже ничего.

Он уже почти догнал второго орка, как вдруг...

— Лаурендол! — Новый голос невозможным переливом взлетел над залитым кровью двором. — Лаурендол, где ты? Ищи, Хуан, ищи!

И он выронил ятаган и обернулся на зов. И увидел, как во двор, оскальзываясь в крови и перепрыгивая через груды тел, вбегает огромный белый пёс. А на нём верхом, как на коне, сидит мальчик... нет! — девушка в мужской одежде, с остриженными чёрными волосами, нежным лицом и ясными, как звёзды, серыми глазами...

— Ломелиндэ! — выкрикнул он, перекрывая затихающий шум боя.

В два прыжка пёс оказался рядом — и Лютиэн соскользнула с его спины прямо в объятия Келегорма.

Он вспомнил всё — а потом забыл всё. Забыл о том, что нечист, оборван и смраден. Забыл о том, что на руках у него кровь, а на ногах — тюремная грязь, забыл о боли в избитом теле. Он видел только её лицо, чуть осунувшееся со времени их последней встречи, поблекшее от усталости, обрамлённое короткими, едва отросшими волосами; её обветренные губы и горящие от слёз, но счастливые глаза. Он чувствовал тепло её гибких рук, прикасался к её мокрым щекам, и казалось — его ладони снова полны утраченного Света, предвечного сияния Сильмариллов...

Всё это уместилось в какие-то несколько мгновений. Потом резкий свист рядом вырвал их обоих из блаженной грёзы; Хуан щёлкнул зубами — и в пасти у него оказалась пойманная на лету стрела.

Стреляли откуда-то сверху. Келегорм быстро толкнул Лютиэн к стене, под нависающий выступ, и огляделся. Орки, которых они только что изрубили, не были последними — из внутренних помещений наружу бежали новые, и кто-то уже стрелял с надвратной башни. С минуты на минуту здесь должен был завязаться новый бой.

Келегорм показал в сторону северной башни, где были кладовые. Вся стража оттуда уже выбежала, и их тела сейчас остывали во дворе.

— Веди её туда! — крикнул он Хуану, — Охраняй!

Послушный пёс ухватил Лютиэн за рукав зубами и потянул в указанном направлении. Келегорм ободряюще улыбнулся любимой — ничего не бойся, я скоро — и бросился к воротам, где уже закипала свалка.

~ ~ ~

Конец. Это — конец.

Саурон понял это, едва продрался сквозь путы заклятия, погрузившего его в сон. Проклятая полукровка нашла-таки его слабое место — сковать дух майа ей было не под силу, а вот тело оказалась более уязвимым. И само заклятие было хитро сработано: вместо крепкой цепи, которую он мог бы разбить одним усилием, — сотни тысяч волосков, тонких и прочных, как шёлк. Он рвал их один за другим, но это отняло слишком много времени; и когда он стряхнул с себя последние обрывки сонных чар, возвращая себе власть над телом и разумом, было уже слишком поздно. Нить, что держала на привязи его самого ценного пленника, оборвалась. Пытаясь отыскать его заново, Саурон заглянул мысленным взором внутрь замка — и чуть не взвыл.

Внутри шёл бой. Вырвавшиеся из подвала эльфы дрались с орками, а волки, потеряв упряжь и не чувствуя на себе сдерживающей воли Саурона, метались среди сражающихся, грызя без разбора и врагов, и хозяев. Все ворота и двери стояли распахнутыми настежь, а по двору катался кровавый клубок двуногих и четвероногих тел. Бывшие пленники вооружались на ходу, вырывая ятаганы у поверженных орков; кому не досталось меча — бились цепями или голыми руками, душили и ломали шеи. Двух с половиной месяцев в заточении оказалось недостаточно, чтобы уничтожить силу и выносливость, которой эльфы были наделены от сотворения. Эту силу Владыка хотел сохранить в орках — но не преуспел. Изменённые им создания оказались слабее и глупее своих прародителей, и сейчас эта разница бросалась в глаза: эльфы, кое-как вооружённые и находящиеся в меньшинстве, сумели дать отпор орочьему гарнизону, прорваться во двор и на стену, откуда их было не так-то просто выдавить.

Саурон поднялся на ноги, зажимая руками израненную шею. Будь ты проклят, Оромэ, и вся твоя свора. Будь ты проклята, Мелиан, вместе с твоим отродьем.