— Вот ещё! — воскликнул мессер Ванни. — Ты что же, полагаешь, будто твой отец не сумеет провести несколько часов в седле? Так я напомню, что всего пять лет назад бился при Кампальдино с войском Ареццо. И никто не осмелится утверждать, что банкир Ванни деи Моцци отсиживался в последних рядах, опасаясь за свою шкуру.
Отец и сын обменялись улыбками, после чего взялись за подготовку к путешествию.
Через полчаса они оставили дворец и, пустив лошадей рысью, вскоре очутились и за пределами городских стен.
Взору их открылась широкая дорога, лента которой поначалу петляла среди холмов — пейзаж, привычный нашим читателям, поскольку нам уже приходилось лицезреть его глазами Дино и Джованни, когда они направлялись в Рим, и Томмазо, когда юноша возвращался во Флоренцию из Вечного города, — но затем терялась среди лесов, темневших на фоне серых небес.
Не прошло и двух часов, а всадники достигли лесной стены и углубились в чащу. Деревья нависали над их головами; дождевые капли стекали по широким ветвям, едва заметно трепетавшим от редких дуновений ветра. Дорога превратилась в тропинку, которая внезапно устремилась ввысь — путники очутились среди гор. Здесь деревья росли не так плотно, зато стволы их и сучья, изогнутые, словно в страшной агонии, невольно наводили на мрачные мысли, а скалы, искорёженные мощными корнями, и встречавшиеся кое-где ущелья напоминали, что не следует терять бдительность — за каждым утёсом могли притаиться разбойники, о дерзости которых ходили легенды по всей Тоскане.
Долгое время Томмазо не решался обращаться к отцу за разъяснениями, которые тот обещал дать, и покорно следовал в паре шагов позади него. Мессер Ванни о чём-то размышлял, иногда хмурясь и покусывая губы.
Наконец, мужчина обернулся и произнёс:
— Мы едем к графам Гвиди, Томмазо.
Юноша на целую минуту потерял дар речи и лишь посмотрел на отца широко распахнутыми глазами.
— Зачем? — задал Томмазо вопрос, который, полагаю, сорвался бы с уст любого человека, очутившегося в этот миг на его месте.
— Нам предстоит решить судьбу Флоренции, — торжественно провозгласил банкир.
Ответ показался Томмазо столь туманным и лишённым всякого смысла, что молодой человек непременно потребовал бы разъяснений, однако Моцци-старший отвернулся с видом, говорившим, что пояснять свои слова он не намерен.
С каждой новой милей дорога становилась всё труднее, лошади всё больше замедляли бег, а сердцем Томмазо всё сильнее овладевало беспокойство, какого никогда прежде ему не доводилось испытывать. Нет, молодой человек не боялся трудностей, которые могли бы встретиться в пути; в ушах его продолжали эхом отдаваться слова, произнесённые недавно отцом. Изредка тело его охватывала необъяснимая дрожь, и в такие секунды лишь уверенный вид отца, спокойно продолжавшего следовать вперёд, придавал юноше сил.
После полудня дождь прекратился, что несказанно обрадовало наших путешественников. Сквозь разрывы в облаках на землю полились солнечные лучи.
— Добрый знак! — воскликнул мессер Ванни.
— Да! — согласно кивнул молодой человек.
— Вперёд, Томмазо! Ещё пара-тройка часов — и мы окажемся на месте!
Однако юноша, вместо того, чтобы исполнить приказание спутника, вдруг резко натянул поводья и воскликнул:
— Постой, отец!
— Что случилось? — спросил банкир.
— Взгляни.
Юноша указал рукой на одно из деревьев, видневшееся в нескольких десятках шагов впереди. Земля под ним являла собой сплошное месиво.
— Что такое?
— Разве ты не видишь? Можно подумать, будто здесь останавливался настоящий отряд рыцарей, — произнёс Томмазо.
— Пожалуй, ты прав, — согласился мессер Ванни. Сощурившись, он различил кое-где следы, оставленные, вне всякого сомнения, лошадьми.
— И что теперь делать?
— Продолжать путь, — хлестнув коня, произнёс банкир.
— Но вдруг за одним из поворотов нас ждут враги?..
— Не беспокойся, — криво усмехнулся мессер Ванни. — Следы эти говорят об обратном: нам не о чем беспокоиться.
И он помчался вперёд, подбадривая иногда сына, который, несмотря на все свои усилия, то и дело отставал.
Наконец, всадники взобрались на один из хребтов — подъём этот дался им нелегко — и дружно издали радостный возглас: под ногами их раскинулась сжатая с двух сторон горами долина, которая была рассечена надвое узенькой речушкой, и ни один флорентиец, всю жизнь проведший в стенах родного города, не сумел бы поверить, что имя ей — Арно, и что воды её по весне, превращаясь в бурливый поток, разрушают мосты, заливают поля и грозят гибелью самой Флоренции. Примерно в миле к востоку от реки, на скалистом утёсе, высилась трёхэтажная башня, окружённая несколькими "сёстрами" поменьше и опоясанная высокими стенами. Хотя сумерки медленно наползали на землю, ни один факел не горел во дворе замка; лишь одно из крошечных окон центральной башни багрово светилось, указывая тем самым, что в крепости кто-то живёт.
— Вот мы и у цели, — промолвил мессер Ванни.
— Что-то нас ждёт? — беззвучно прошептал Томмазо, которого вновь охватила лихорадочная дрожь.
— Возьми себя в руки, — заметив состояние юноши, посоветовал банкир.
— Я спокоен, — возразил молодой человек.
Мессер Ванни, не желая обидеть сына, подавил улыбку.
Прошло ещё полчаса — и путешественники достигли, наконец, стен замка. К удивлению Томмазо, подъёмный мост оказался опущен.
— Можно подумать, что нас ждут... — пробормотал он.
— Так и есть, — откликнулся банкир. — Сейчас ты сам в этом убедишься.
Промчавшись по мосту, он влетел во двор, точно был хозяином замка. Навстречу ему из полумрака тотчас выступили четверо слуг, вооружённых с ног до головы. В иное время зрелище это рассмешило бы Томмазо, однако сейчас всё происходящее было слишком странным, и потому появление "стражников" скорее напугало его, чем заставило улыбнуться.
Мессер Ванни выхватил кинжал и провёл им над сжатой в кулак левой рукой, точно срезал какой-то невидимый цветок. Тотчас слуги почтительно поклонились.
Двое из них взяли под уздцы коней и помогли мессеру Ванни и Томмазо спуститься на землю, после чего гости двинулись к башне, сопровождаемые двумя другими слугами.
— Что-то я нигде не вижу хозяина, — пробурчал Томмазо. — Не слишком-то учтиво — пригласить гостей, но при этом не выйти им навстречу.
Банкир не успел ответить, поскольку в этот миг слуги подвели его и Томмазо к распахнутым настежь дверям.
Взору Томмазо открылась обширная зала, освещённая лишь одним факелом, который позволил молодому человеку различить два длинных стола, расположенных вдоль серых стен, и ещё один — совсем крошечный, — и десятка три человеческих силуэтов, восседавших на скамьях, но лица их в сумраке невозможно было различить. В помещении стоял неумолчный гул, создаваемый приглушёнными голосами гостей.
Мессер Ванни вошёл в залу и рухнул на скамью. Томмазо занял место подле него.
Тотчас сосед банкира пристально взглянул на него и прошептал:
— Неужели это ты, Ванни?
Резко повернувшись в сторону незнакомца, Моцци несколько секунд буравил его взором, а затем выдавил:
— Вьери...
— Да.
— Что ты здесь делаешь?
— Полагаю, то же, что и ты.
— Верно. Глупый вопрос... — пробормотал мессер Ванни и принуждённо засмеялся. — Хотя, признаться честно, я меньше всего ожидал встретить здесь тебя, и потому немудрено, что на некоторое время разум отказался повиноваться мне.
Вьери деи Черки — а именно он был тем человеком, чьё появление в замке графов Гвиди так поразило Моцци — понимающе улыбнулся и сказал:
— Многие здесь не ожидали встретить друг друга.
— Например?
— Скажем, взгляни, кто сидит за столом напротив тебя, — принялся рассказывать Черки, чьи глаза, похоже, успели привыкнуть в полумраку. — Это Уго Альтовити. А рядом с ним...
— Неужели Маттео деи Тозинги?
— Верно. Представляешь? Один из самых могущественных грандов и приор, голосовавший за принятие "Установлений", сидят не только под одной крышей, но и бок о бок!
— Действительно, о таком невозможно было даже помыслить.
— И однако, этот так, — заключил мессер Вьери. — А теперь полюбуйся, что за люди сидят справа от нас. Берто Фрескобальди... Бальдо Агульони... Бальдо делла Тоза и брат его Россо... Паццино деи Пацци... Арригуччо деи Арриги...
Черки на мгновение смолк, и тотчас Моцци подхвати его речь:
— За соседним столом я вижу Джакопо дельи Джудиче и Берто Брунеллески...
— ...Форезе Адимари и Джованни Малеспини...
— ...Уго Торнаквинчи и Симоне деи Барди...
— ...Кьоне Магалотти и Герардо Бордони...
— ...и Джери Спини, — заключил мессер Ванни.
— Ты позабыл ещё одного человека, отец, — шепнул на ухо банкиру Томмазо.
— Вот как? И кто он?
— Видишь скромного старичка, сидящего сгорбившись подле Маттео деи Тозинги?
— Да, — кивнул Моцци-старший.
— Это сер Маттео Бильотти, один из самых уважаемых флорентийских нотариусов.
— Можешь не объяснять, — махнул рукой мессер Ванни. — Я наслышан об этом ловком интригане, чья алчность не уступает жадности разбойников с большой дороги. Интересно, что привело его сюда?
— Через несколько минут всё станет ясно, — заметил Вьери деи Черки.
Едва эта фраза была произнесена, в коридоре раздался какой-то шум, который с каждой секундой становился всё громче. Гости дружно повернули головы в сторону открытых дверей и принялись ждать.
Наконец, в зале появился мужчина лет тридцати, одетый в дорожный плащ, забрызганный грязью. Грязь виднелась и на его массивных сапогах, что не оставляло сомнений: незнакомец проделал путь ещё более длинный и утомительный, чем остальные участники этого странного сборища.
Сопровождали незнакомца двое мужчин, один из которых был на несколько лет старше его, другой же мог считаться его ровесником. Кафтаны их и подбитые мехом плащи в сравнении с одеянием спутника казались нарядом, достойным самого привередливого щёголя, хотя в иное время смотрелись бы мрачно и скромно.
— Мы рады видеть вас, мессеры, — произнёс самый старший из пришельцев, если, конечно, такое слово возможно употребить по отношению к хозяину замка, поскольку мужчиной этим был граф Агинульфо да Ромена. — Сегодня здесь собрались люди, желающие счастья и процветания для Флоренции, и сердце моё при виде вас бьётся сильнее — от волнения и от счастья, что остались ещё люди, чтящие законы и обычаи, установленные много лет назад нашими предками... Законами, которые были безжалостно уничтожены человеком, объявившим себя "защитником простого народа", хотя на самом деле заслужившим прозвища "палача рыцарства", — добавил он с лицом, искажённым ненавистью. — К счастью, при виде ваших решительных лиц, взглядов, пылающих справедливым гневом, всякие сомнения отпадают: власти сего негодяя приходит конец. И дабы ускорить его падение, к нам из Неаполя прибыл мессер Джан ди Челона...
С этими словами Агинульфо отступил в сторону, пропуская вперёд незнакомца, проделавшего дальний путь, как мы предположили несколькими строками ранее и благодаря графу да Ромена убедились в собственной правоте.
Мужчина вынул из-под полы плаща пергаментный свиток и хрипло сказал:
— Я приехал в Тоскану по поручению Святого Отца, Бонифация Восьмого.
— Бонифация Восьмого?! Но кто это? — послышался нестройный хор голосов.
— Прежде мой господин звался мессером Бенедетто Гаэтани, пока не был три дня назад единогласно избран коллегией кардиналов новым Папой.
Подняв свиток над головой, Челона, возвысив голос, воскликнул:
— Вот булла, подписанная папой Бонифацием, которая заранее одобряет любые действия, которые будут вами предприняты.
Отовсюду послышались радостные возгласы.
— Разве я ошибался, предлагая помочь мессеру Бенедетто взойти на Святой престол? — чуть слышно спросил Томмазо у мессера Ванни.
— Я каждый час возношу благодарность небесам, которые даровали мне такого сына, и никогда не перестану это делать, — ответил банкир. — А сейчас, давай послушаем, что ещё скажет папский посланец.
Глава 7
Заговорщики
Джан ди Челона твёрдо прошествовал к пустовавшему до тех пор небольшому столу, — звуки шагов посланца Бонифация Восьмого гулким эхом отозвались под сводами залы, — и опустился на стул резного дерева, с такой высокой спинкой, что конец её доходил мужчине до самого затылка. Хозяева замка уселись справа и слева от него, после чего мессер Агинульфо подал знак нотариусу, чьё присутствие так удивило Томмазо; тот с важным видом положил перед собой письменный прибор, служивший главным инструментом его соратников по цеху, взял чистый лист пергамента и вооружился пером и чернильницей.
— Сер Маттео запишет всё, что будет сказано здесь участниками совета, — пояснил граф да Ромена.
— А также составит документ, который послужит своего рода договором между моим господином и вами, мессеры, — добавил Челона, обведя всю залу пронзительным взглядом чёрных глаз.
— Договором? — переспросил Маттео деи Тозинги.
— Да.
— И чего же хочет Святой Отец?
— Полагаю, ответ на этот вопрос вы и сами прекрасно знаете, — пожал плечами Джан. — Некоторое время назад Джано делла Белла нанёс Церкви страшное оскорбление, разрушив могущество гвельфской партии; именно этот негодяй передал казну её городской коммуне, точно вовсе не люди, собравшиеся здесь, а убогие крестьяне и ремесленники привели Флоренцию к нынешнему её процветанию и славе. — При этих словах на лицах многих грандов появился румянец, губы их растянулись в самодовольных улыбках; кое-кто из слушателей даже приосанился, словно враз помолодел лет на двадцать и красовался сейчас перед балконом хорошенькой горожанки. — Как вы понимаете, папа Бонифаций не таков, чтобы прощать преступление, совершённое делла Белла... Это его предшественник, — едко добавил оратор, — посвящал всё своё время молитвам, полагая, видимо, будто с помощью одних лишь их возможно править христианским миром... И дабы исправить ошибки этого безумца, едва не погубившего Церковь, Папа требует от флорентийцев возродить гвельфскую партию, которая станет ему преданным союзником; сам же он взамен поможет навсегда избавиться от Джано делла Белла, отбросить сей камень преткновения, лежащий, как говорит Святой Отец, на пути, ведущему к величию Церкви.
Нотариус изо всех сил водил пером по пергаменту, стараясь поспеть за речью Джана ди Челона. Участники совета слушали её с величайшим вниманием, подирая папского посланца горящими взорами.
— Что?! — бесцеремонно спросил Маттео деи Тозинги, решивший, видимо, присвоить себе право говорить от лица всех участников совета. — Я не ослышался? Папа намерен возродить гвельфскую партию? А не кажется ли вам, что подобные предложения выглядят оскорбительно, будучи произнесёнными в присутствии хозяев этого замка?
И он многозначительно посмотрел на Челона, словно хотел предупредить его: не следует произносить необдуманных речей.
Тот, однако, не понял его намёка, или сделал вид, будто не понимает благородных побуждений Тозинги, и с высокомерным видом процедил сквозь зубы:
