Rest in peace, Father. Requiem aeternam dona eis, Domine.
Надо же, оказывается, я не разучилась плакать.
Серое небо сеяло еле ощутимый дождик, листья с сухим шорохом неслись по асфальту. Ядрёный дым тонкой сигары "Slim Panatela" защипал язык: алкоголя мы, хищники, не переносим, а вот табак почему-то — нормально. Дымим с удовольствием.
Грохнул взрыв.
— Люк, Маркус! Возвращаемся.
Что ж, дорогие родители, покойтесь с миром. Для вас уже всё закончилось, а для меня ещё продолжается.
Мне остаётся только идти до конца. Точку невозврата мы уже миновали.
— 9.6. Одно целое
— Освободим наши головы от дурных и суетных мыслей, а сердца — от суетных чувств. Забудем гнев и злобу, раздражение и страх. Им не место в наших душах. Члены "Авроры" — не враги, а заблуждающиеся. Они наши собратья, точно такие же, как мы друг другу.
Достойные, числом семьдесят один, включая меня, стояли кругом в церемониальном зале замка, освещённом свечами. Эйне была ещё слишком мала, чтобы участвовать в тренировках. Тренировки включали в себя не только развитие физических навыков, основанных на полученных от жуков способностях, но и навыков психологических и духовных. В роли гуру выступала я. Откуда я сама узнала всё то, чему пыталась научить собратьев? Всё от той же Леледы. Кроме того, у меня был такой сложный и удивительный инструмент, как "паутина". В ней можно было прочесть практически всё, выбраться, как по канату, из бездны незнания к свету знания, а звон и вибрация её нитей подсказывали нужное решение, когда, казалось бы, со всех сторон окружала тьма и неизвестность. Я и собратьев учила её чувствовать, и мы все оказывались вплетёнными в неё; каждый мог ощущать себя её центром, а всех остальных — периферией, тогда как на самом деле центров у неё было столько, сколько нас самих.
— Наше призвание — творить не войну, но мир. Исцелять, а не убивать. Любить, а не ненавидеть. Те, чья жизненная сила течёт в нас, слишком поздно осознали свои ошибки, и теперь мы призваны не допустить их повторения. Нам нужно для жизни очень мало крови, но у кого мы её взяли, тому должны отплатить за неё какой-либо помощью. Если не останется хранилищ, именно так мы должны будем поступать. Не просто брать, но и что-то давать взамен. А сейчас возьмёмся за руки. Я передам вам от себя некое чувство... И его вы должны передать соседу, сосед — следующему, и так далее, пока круг не замкнётся.
Единение и любовь — вот что я передала стоявшему по правую руку от меня Конраду. Удастся ли ему передать то же Вике? А ей — следующему в круге? Паутина зазвенела. Один, второй, третий... двадцать пятый. Сорок седьмой... "Мы — достойные. Мы — одно целое".
И вот, от стоявшего слева от меня Оскара мне пришло то же самое чувство, которое я пустила по кругу. Пройдя через сердца всех участников, оно обогатилось оттенками, ведь каждый из нас — индивидуальность и воспринимает мир по-своему, но в целом это было оно, любовь-единение, суть его осталась сохранной.
— "Мы — достойные. Мы — одно целое". Запомните этот сигнал: придёт время, и он послужит нам.
— 9.7. Могила
Странное Аврора отдала распоряжение: спрятать сундук с жуками в озёрно-пещерной глухомани на севере нашей необъятной матушки-России. В группу сопровождения включили меня и Конрада.
Приземлились мы километрах в двухстах от места назначения и целый день петляли в лесах и болотах, тщательно запутывая следы. Группа разделилась пополам и шла по сложному двойному маршруту, в точках пересечения частей которого сундук передавался от одной половины группы к другой. Таких встреч с передачей было семь. И, конечно же, — видно, по закону подлости, не иначе! — мы с Конрадом оказались в разных группах.
Перед заданием мы все хорошо подкрепились на дорогу, так как сил предстояло потратить немереное количество. Двигаться приходилось полулётом-полупешком. В лесу не особенно разлетаешься, маневрировать между близко растущими деревьями сложно, так что крыльями мы пользовались нечасто, в основном передвигались бегом. Для справки: передвигаясь с использованием ног, хищник может развивать скорость до ста десяти километров в час, разгон до восьмидесяти — за полторы секунды. Ага, почти как гепард, даже побыстрее в разгоне. Но сто десять километров — это верхний предел, в среднем же мы пробегали за час семьдесят пять — восемьдесят. Ну, и короткие перелёты значительно ускоряли процесс, хотя подлетать над верхушками деревьев в соответствии с инструкцией нам следовало как можно реже.
Это петляние преследовало определённую цель — запутать того, кому вздумается разыскать сундук. Места вокруг были хоть и красивые, но странные: эти леса вызывали какое-то гнетущее чувство, которое даже временами сбивало с толку чутьё. То ли здесь была какая-то аномальная зона, вроде Бермудского треугольника, то ли... В общем, мы сами чуть не заплутали, хоть у нас имелась с собой и точная карта, и техника на всякий случай. Но техника то и дело барахлила, да и чутьё, как я уже сказала, тоже работало со сбоями в этом суровом, красивом и загадочном краю. Мы пробирались нехожеными тропами по местам, в которые не ступала нога даже здешних охотников... Местам опасным, пронизанным грозной силой и какой-то древней скорбью, отголоски которой эхом отдавались из-за деревьев. Мне было очень не по себе, да ещё и необъяснимым образом тянуло в сторону от нашего маршрута, и моя группа уже начала сомневаться, правильно ли мы идём. Я была единственной достойной на всю группу, и ко мне прислушивались и доверяли мне даже больше, чем технике и карте, но, кажется, меня начало уводить не в ту степь, и ребята уже поглядывали на меня, как поляки на Ивана Сусанина.
Мы должны были встретиться с группой Конрада, чтобы в очередной раз принять у него груз; до места встречи оставалось, если верить приборам, километров десять, не больше, и путь наш лежал на северо-северо-восток, но какое-то странное чувство охватило меня в этом месте. Я на протяжение всего пребывания в этих лесах чувствовала себя странно то в большей, то в меньшей степени, но на сей раз ощущение усилилось многократно. Это было из разряда "тепло — ещё теплее — горячо".
Как бы описать это чувство? Если у вас когда-нибудь были проблески воспоминаний из прошлой жизни, то вам оно, наверно, должно быть знакомо. Именно ощущение чего-то знакомого стрункой запело во мне и вывело из равновесия, и я заметалась, припадая то к одному стволу дерева, то к другому.
— Вика, ты чего? — недоумевая, спрашивали меня ребята.
Со стороны казалось, будто я пытаюсь расслышать что-то в глубине стволов. На сердце давила тоска, я не находила себе места от беспричинного беспокойства, которое опутывало меня душным коконом. Я пыталась его разорвать, но только ещё глубже увязала.
— Да что с тобой, скажешь ты или нет? — воскликнул Деррен, "волк" из моей группы, хватая меня за плечи.
— Погодите, ребята, — пробормотала я, садясь на корточки и прислоняясь к стволу дерева. — Погодите... Сейчас.
Я помассировала виски, пытаясь успокоиться, а все стояли и смотрели на меня с тревогой. Деррен присел передо мной и осторожно взял за руки.
— Вика, тебе плохо? Если ты плохо себя чувствуешь, может, отдохнём?
Я замотала головой. В ушах звенело, руки и ноги похолодели. Усилием воли я заставила себя подняться.
— Нет... Не будем останавливаться, а то выбьемся из графика движения...
Приборы снова забарахлили, даже с компасом что-то случилось, и пришлось ориентироваться по чутью. Струнка тревожной тоски звенела всё громче и невыносимее, земля качнулась под ногами, и я остановилась, обняв дерево.
— Ну, что опять? — спросил Деррен.
— У меня такое чувство, будто мне знакомы эти места, — пробормотала я.
Деррен усмехнулся.
— Ещё бы... Мы тут уже столько петляем, что мне тоже кажется, что я вижу знакомые деревья и кочки. Но это только так кажется, Вика.
— Нет, это другое, — сказала я. — Мне кажется, я была здесь когда-то... давно. Много лет или даже... веков назад.
— Ну и ну, — присвистнул Деррен озадаченно.
Моя струнка привела нас в очень странное место... Похоже, здесь находилось когда-то что-то вроде языческого капища. Всё было похоронено под толстым слоем земли, но передо мной вдруг вспыхнула картинка: каменные глыбы и вырезанные из цельных брёвен идолы... похожие на крылатых людей. Крылья сложены за спиной, а в руках какие-то странные предметы... Я моргнула, и картинка исчезла.
От невыносимой тоски хотелось плакать. Щупая ладонями землю, я чувствовала ИХ... Они были здесь. Точнее, их тела. Зарываясь пальцами в траву, я помертвела от волны скорби, накрывшей меня с головой. Я... Я ТОЖЕ ЛЕЖАЛА ЗДЕСЬ. Что-то горестно отзывалось во мне, как будто я пришла домой, но вместо дома нашла пожарище — то, что осталось от дома... Вот почему меня так сюда тянуло, вот почему мне было так странно, тоскливо и страшно здесь.
— Вик... Да что опять такое! — Деррен стирал слёзы с моих щёк. — Сейчас-то что случилось?
Я пробормотала:
— Кажется, я... Я похоронена здесь.
Да, это прозвучало более чем странно, учитывая то, что я, произнося эти слова, находилась не под землёй, а на ней — на коленях, с пальцами, вплетёнными в траву. Слёзы капали из глаз безостановочно.
— Да ты что, Вика! Ты же — вот она, живая!
Сквозь застилающую глаза пелену слёз я взглянула на группу. Они смотрели на меня так, будто я была не в себе. А я и впрямь находилась сейчас где-то в другом месте... или времени.
— Нет, не в том смысле... — Было очень трудно подбирать слова: моя душа будто перестроилась на иной, древний язык, и настала странная растерянность и неуверенность в том, правильно ли я говорю. — Не я, а мой крылатый... Тот, чью силу я в себе ношу, лежит здесь. Это... могила последних из них. А древние племена, жившие здесь когда-то, видимо, обожествляли их... или считали какими-то духами... Поклонялись им... Не знаю.
— Гм, — промычал Деррен озадаченно. — И как ты это узнала?
— Она — достойная, этим всё сказано, — перебил его другой "волк", Вальтер. — Они чувствуют больше, чем мы.
— А при чём тут древние племена? — спросил Деррен.
— Здесь было место поклонения.
Это было последнее, что я смогла из себя выдавить. Сев под деревом и прислонившись спиной к стволу, я полностью отдалась тоске. А что бы почувствовали вы, если бы вдруг нашли собственную могилу?
Все мои чувства пришли в полное расстройство, я не могла сейчас ни ориентироваться, ни отвечать на вопросы. Группа топталась на месте, а я уносилась душой в скорбные дали, сквозь время, к своим истокам, к истокам другого мира...
— Вик... А Вик! Ну, давай... Приходи в себя как-то, — прорезался сквозь века голос Деррена. — Мы должны двигаться.
Я открыла глаза. Моя крылатая душа рвалась к небу над верхушками деревьев, а тоска держала её у земли...
— Ну, оживай давай...
Я даже не отреагировала, когда рука Деррена обняла меня за плечи, но вздрогнула, услышав грозный голос:
— А ну-ка, убрал от неё руки!
Нас нашла группа Конрада.
— 9.8. У ручья
— Да я что... Я — ничего, — сказал Деррен, встав и отойдя в сторону.
Надо мной склонилось лицо Конрада с нахмуренными бровями. Ревность... Какое неуместное здесь и сейчас чувство. Мелкое и смешное.
Но уже через секунду её заглушило беспокойство.
— Вика... Козочка, ты что как неживая?
Он взял мои безжизненно повисшие руки в свои, окинул остальных хмурым и тревожным взглядом.
— Что случилось? Что с ней?
— Да не знаю, она вдруг начала странно вести себя, беспокоиться... Сказала, что здесь, — Деррен обвёл рукой место, — могила крылатых.
Конрад закрыл глаза, приложил руку к земле. Снова открыв глаза, он сказал:
— Да, похоже на правду. — И, склонившись ко мне, стал щекотно целовать меня в нос, в глаза и брови. — Козлёночек мой... Ну давай, приходи в себя. Всё хорошо, я с тобой.
Его живительные поцелуи пробудили во мне — меня саму, отделили меня от крылатого и от тоски. Он положил руки мне на плечи, и мне в солнечное сплетение вошло тёплое и мягкое: "Мы — достойные. Мы — одно целое". А ещё он сказал: "Я люблю тебя". Мои ожившие руки поднялись и обвили его шею.
— Кон... Здесь лежит мой крылатый... — прошептала я ему в шею.
Секунда — и я уже стояла на ногах, поддерживаемая Конрадом. Он тоже был достойным, и он один понимал меня, а остальные могли только смотреть с удивлением и беспокойством.
— Тридцатиминутный привал, — распорядился он. — Мы скоро вернёмся.
Теперь, в его присутствии, мне стало гораздо легче: он подставил мне плечо во всех смыслах этого выражения. Пока встретившиеся группы располагались для передышки, мы с ним отошли в лес, чтобы скрыться от их взглядов.
По круглым камням, усыпанным жёлтыми листьями, журчал ручей. Конрад, присев, подставил под серебристую струю руку, набрал пригоршню воды и умыл лицо. Я последовала его примеру: после многокилометровой эстафеты по лесам с сундуком это было очень кстати. Холодная вода освежала и бодрила, а грустное осеннее солнышко, пробивавшееся сквозь лесной шатёр, блестело на ресницах радужными пятнами.
— Странные здесь места, — сказала я. — Мне здесь не по себе.
— Да, есть немного. — Конрад снял куртку, постелил на землю и похлопал по ней, приглашая меня присесть.
Мы уселись рядом и с минуту, как зачарованные, смотрели на ручей, не произнося ни слова. Воистину, можно бесконечно смотреть на текущую воду... Иногда с дерева срывался золотой лист, падал в ручей и лодочкой уносился прочь. Конрад, обняв меня, щекотал губами моё ухо и щёку.
— Ну, как ты, козлёночек? Тебе лучше?
Я поёжилась от уютных мурашек, пробежавших по телу от его голоса, и прильнула к нему.
— Да... — И отправила ему по каналу солнечного сплетения: "Я тебя люблю".
— Козочка моя... Я соскучился по тебе.
От его слов у меня что-то сладко сжалось в низу живота. Они были правдивыми и светлыми, как солнце, устало гладившее наши макушки, простыми и древними, как деревянная статуя на земляничной поляне. Не размыкая губ и рук, мы опустились на траву. Это было нужно нам как глоток горячего чая в зимнюю стужу, как островок покоя и нежности среди враждебного океана — слиться хоть на полчаса, хоть на пять минут. Земля подо мной плыла, небо кружилось... Вода журчала, изливалась, врываясь в меня горячими струями... Мать-сыра-земля... дай нам сил... пройти через это...
Вода журчала, унося жёлтые листья-кораблики, лес молчал — слушал лепет наших чувств. Ничего нового в них не было — всё то же, что и века, и тысячелетия назад.
— Я люблю тебя... Очень, очень...
— И я тебя, козочка. Я не могу без тебя.
Поймав жёлтый кораблик, я привязала его травинкой к палочке. Конрад сказал:
— Не поплывёт. Дай сюда.
Он ловко связал из палочек нечто вроде катамарана, даже с мачтой, к которой приладил листик-парус.
— Всё-таки достойные — немножко как белые вороны, — сказала я. — Остальные нас не понимают. Вот и ребята на меня смотрели, как на...
