Великий Магистр

Вы уже знаете, кто я.

Я — Аврора Магнус, хищник.

Но теперь я — Великий Магистр Ордена Железного Когтя. Я возродила Орден практически из праха и заставила дышать и жить по-новому.

В моей груди живёт золотой жук, один из ста семидесяти семи, которых мы нашли в Горной Цитадели — последнем оплоте расы крылатых, жившей на Земле много тысяч лет назад.

Они были похожи на хищников, но и отличались от них. Теперь и сто семьдесят семь обладателей золотых жуков тоже отличаются от своих собратьев. Чем?

Тем, что могут менять траекторию полёта пули и сбивать с ног ударом невидимой волны, могут ясно видеть прошлое, настоящее и будущее, а могут и исцелять одним прикосновением.

Их предназначение — беречь всё живое и творить мир, а не войну.

Я видела смерть и была в её объятиях. И говорю вам: не бойтесь её, потому что её нет.

А тем, кто, прочитав это, скажет: "Так не бывает", я отвечу: во что верим, то и будет с нами. Каждому — по вере его.

— Глава 1. Кровь Первого

— 1.1. Канун Нового года

— Ну, всё, всё... Тихо. Всё хорошо. Успокойся.

Нечего сказать, отличный канун Нового года. На залитом кровью снегу корчилась девушка, ловя ртом воздух и прижимая руку к ране на шее. Загребая снег обутыми в сапоги на высоком каблуке ногами (это зимой-то!), она хрипела и смотрела на меня со смесью ужаса и страдания во взгляде.

Нет, если вы подумали, что я её укусила, то ошибаетесь: вонзила в неё свои клыки другая крылатая тварь. Она успела высосать из жертвы не так уж много крови; её трапезе помешало моё появление, и девушка осталась жива. Тварь со злобным рычанием обратилась в стремительное бегство, сверкнув красными угольками глаз и хлопнув крыльями, а я пожалела, что больше не ношу оружия: как бы сейчас пригодился бумеранг, которым я владела в совершенстве! Бросок, тихий свист — и голова с плеч.

Однако, это был сюрприз: неужели от группировки Октавиана ещё что-то осталось? Мы уничтожили не всех? Впрочем, чутьё подсказывало мне, что серьёзной угрозы для нас эти жалкие остатки не представляли: сколько их могло быть? Пять? Десять? Пятнадцать тварей? Вряд ли больше.

— Ну, всё, всё... Тихо. Всё хорошо. Успокойся. — Я опустилась возле пострадавшей на колено и, достав носовой платок, прижала его к ране, а сверху прикрыла её же собственной рукой. — Держи так.

Ничего лучше, чем принести её в свою квартиру, я не придумала. Дома я разглядела её: тёмно-каштановые блестящие волосы, миловидное лицо, сейчас очень бледное от шока и кровопотери, неплохая фигура. Воротник её длинного тёмно-серого элегантного пальто был заляпан кровью, та же участь постигла белый шарфик. Сквозь стоны и всхлипы я расслышала:

— Что... Как это... что это было... такое?..

Я открыла домашнюю аптечку.

— Успокойся, голубушка. Больше тебя никто не тронет. — Соорудив что-то вроде прокладки из большого клока ваты, обмотанного стерильным бинтом, я заменила ею уже пропитавшийся кровью носовой платок.

Рана была неглубокой, кровотечение — не смертельным. Гораздо более серьёзным мне казалось моральное состояние девушки, а потому я всеми силами попыталась её успокоить. Мои хлопоты вокруг жертвы были прерваны телефонным звонком.

— Привет, мамуль, ну где ты там? Опаздываешь! Ты к нам собираешься вообще?

— Привет, куколка... Да понимаешь ли, тут небольшая загвоздка...

— Ма-ам?! — В голосе Карины прозвучало нетерпение и сдерживаемое недовольство. — Господи, ну что там ещё такое? Только не говори, что ты не придёшь!

— Да я вот сама не знаю, как быть, — проговорила я, стоя над девушкой, свернувшейся калачиком на моём диване. — Похоже, тут требуется медицинская помощь.

Пауза, и Карина вскричала испуганно:

— Мама! Что с тобой?!

— Да со мной-то как раз всё в порядке, — поспешила я успокоить её. — Тут нападение на человека... Укус.

Отойдя в другую комнату, я вкратце описала все обстоятельства и добавила:

— Её бы в центр к вам с доком Гермионой. Подлечить и заодно память подкорректировать.

— Жди, мы с Алексом сейчас будем у тебя, — ответила Карина серьёзным, деловым тоном.

Вернувшись к девушке, я прочла в её глазах страх. Надо сказать, человеческий страх ещё и имеет запах... Трудно его описать — вам, людям, будет сложно это себе представить. Скажу только, что у каждого человека он имеет свой оттенок, а в целом... Бывают запахи и получше. Этот запах к тому же смешивался с ароматом крови, но я умела обуздывать себя. Видимо, несмотря на шок, слух у жертвы оказался острым, и она что-то уловила из моего разговора. Я присела рядом и погладила её по голове, как ребёнка.

— Не бойся, милая. Сейчас придёт моя дочь, она врач. Ничего страшного, это не смертельно, всё обойдётся.

Затравленно, недоверчиво косясь на меня и издавая волны вышеописанного запаха, девушка вдруг спросила хрипло:

— А что там... насчёт памяти?

Всё-таки, несмотря на страх, взгляд серо-зелёных глаз этой красотки был необычно цепок. Я мягко заглянула в "сердце её тени"... Журналистка. Так! Ещё прессы мне тут не хватало.

— Что вы хотите со мной сделать?!

Девушка встрепенулась в попытке встать, но я прижала её за плечи к дивану и впилась взглядом ей в глаза. Пришлось применить небольшое ментальное насилие, но иначе не миновать бы истерики и резких движений, для пресечения которых пришлось бы применять насилие физическое, а мне этого не хотелось.

— Ш-ш, рыбка, не трепыхайся, — прошипела я. — Никто не собирается причинять тебе вред. Забудь это, как страшный сон.

Лёгкий ментальный прессинг возымел желаемый успокоительный эффект: девушка перестала дёргаться и расслабленно замерла. Гладя её по волосам, я сказала уже ласково:

— Всё будет хорошо, девочка. Твоя жизнь и здоровье вне опасности.

Карина с Алексом прибыли через считанные минуты: алые крылья последнего были быстрее и надёжнее самолёта, а жену он носил на руках во всех смыслах этого выражения. Однако командир "чёрных волков" прибыл не один, а с группой, которую он оперативно отправил по горячим следам укусившей девушку твари, а сам вместе с Кариной поднялся в квартиру. Он снял чёрный берет, и в свете люстры в прихожей заблестел его безукоризненно гладкий череп, а моя рука ощутила его крепкое, но почтительное пожатие.

— Здравствуй, Аврора. Группа уже идёт по следам.

— Хорошо, дружище. Спасибо за оперативные действия. Похоже, мы не всех этих тварей отловили...

— Да, похоже, пара-тройка где-то затаилась.

Карина, очаровательно разрумянившаяся от мороза, скинула шубку, подхватила серебристый чемоданчик и устремилась в комнату. За девушку я могла быть спокойна: теперь она находилась в надёжных руках. Обработка раны, повязка и укол снотворного — всё это Карина проделала за каких-нибудь пять минут. Ещё она вколола девушке сыворотку для предотвращения неприятных последствий укуса. Сам укус не заразен: ни слюна, ни прочие наши телесные жидкости не имеют свойства обращать человека в хищника, таким свойством обладает лишь кровь. Впрочем, укушенный, как правило, чувствует себя так, будто по нему асфальтоукладочный каток проехал.

— Мам, мы забираем её в центр.

Да, неплохо молодая журналистка встретила Новый год. Офигенно. Да и я тоже, что тут говорить!

— 1.2. Подарки

Но подарок мне всё же сделали — Карина с Алексом и, как ни странно, Орден. Карина о своём подарочке шепнула мне, перед тем как улететь с Алексом:

— Мамуль, у нас с Алексом будет малыш. Ты станешь бабушкой!

Рассмеявшись и чмокнув меня, она упорхнула на крыльях супруга и счастливого папаши, а новоиспечённая бабушка ошарашенно плюхнулась в кресло и закурила. Посидев в ступоре с минуту, она глуповато улыбнулась, не веря своему счастью, и наконец изрекла:

— Охренеть! Я — бабушка...

И расхохоталась.

Второй подарок скорее озадачил меня, нежели обрадовал. Морозным вечером второго января на пороге моей квартиры появился орденец-мулат в элегантном чёрном пальто и лакированных туфлях. Смуглой рукой с блестящим на большом пальце "когтем" он вручил мне конверт и чёрный футлярчик. Белый воротничок и манжеты красиво оттеняли цвет его кожи, на лице красовались аккуратные, тонкие, как шнурок, усы и бородка. Последняя была фигурно выбрита и состояла из нескольких частей.

Оценив затейливый дизайн его бородки, я обратила внимание на конверт и футлярчик.

— Что это? — спросила я "шоколадного зайца".

Курьер был сдержан и вежлив, но особой дружественности я от него не уловила. От темнокожего посланца веяло свежестью морозного вечера и тонким парфюмом.

— Орден Железного Когтя приветствует тебя, Аврора, поздравляет с наступившим Новым годом и просит принять этот небольшой подарок.

Приподняв бровь, я присмотрелась к футлярчику, с подозрением покосилась на курьера, но тот был невозмутим, как золотая маска Тутанхамона. Может, подвох? Если из этой коробочки мне в лицо выскочит какая-нибудь пакость, наши этого Ордену так не оставят. Ну что ж... Посмотрим.

Я нажала кнопочку, и крышка футлярчика откинулась со щелчком. С алой бархатной подложки в глаза мне сверкнул богато усыпанный бриллиантами перстень-коготь. Ха! Они что, обалдели? Вот так подарочек!

— Пхе... — поперхнулась я. — Это... как понимать? Шутить изволите, господа орденцы?

Мулат с безукоризненной учтивостью пояснил:

— Смысл этого подарка ты можешь понять из прилагающегося к нему послания, Аврора.

Пришлось вскрывать конверт. В рамке из золотистых завитушек красовался от руки написанный текст — на Языке, со следовавшим ниже русским переводом. Изысканным, затейливым почерком ко мне обращались старшие магистры Ганимед Юстина и Канут Лоренция; если опустить все витиеватые обороты речи и официальные формулы вежливости, суть их вопроса сводилась к следующему: не соглашусь ли я стать Великим Магистром Ордена?

— Вы что, с дуба рухнули? — вырвалось у меня. — Или это такой розыгрыш? Но сегодня не первое апреля!

— Никак нет, Аврора, — ответил курьер с поклоном.

Внизу листа стояли печати и подписи. Поведя носом, я учуяла состав чернил: послание было написано кровью. Чёрт, они что там, с ума посходили? Или это какая-то неизвестная мне игра? Что затевает Орден? С какой-такой радости им выбирать меня главой их уже почти отмершего сообщества, существующего лишь формально, в подчинении у "Авроры"?

— Старшие магистры Ганимед Юстина и Канут Лоренция ждут тебя в любое время, — сказал курьер. — В их антверпенской резиденции.

Когда удивление слегка схлынуло, мне вдруг пришло в голову: а зачем здесь перевод? Не полагают же они всерьёз, что я не понимаю Язык? Все, кто не понимает Языка — чужие, непосвящённые, БЕЗЫМЯННЫЕ. То есть, вот так они показывают своё ко мне отношение? Тонкое оскорбление в изысканной упаковке... Красивая конфетка с отравленной начинкой. Орден в своём репертуаре!..

Я сдержала едва не вырвавшийся из-за моих клыков рык — и виду не подала под пронизывающим, сканирующим взглядом посланца. Уж наверняка ему поручили проследить за моей реакцией и доложить начальству. Надев ледяную маску непроницаемости, я сказала:

— Хорошо, я подумаю.

Курьер, галантно поцеловав мне руку, с поклоном удалился.

— 1.3. Ночная беседа

— Н-да... Надеюсь, ты не показала, что тебя это обидело или как-то задело?

Оскар, держа в одной руке листок с посланием, а в другой — сигару, выпустил из насмешливо сложенных губ струйку дыма.

— Ещё чего! — пренебрежительно хмыкнула я.

Оскар ласково похлопал меня по руке.

— Не бери в голову. Обезглавленная змея не может кусаться.

Я спросила:

— К чему это вообще? Ты в курсе?

Оскар кивнул. Он уже не улыбался, усмешка теперь притаилась только в уголках его глаз.

— Всё согласовано. Это будет окончательным вливанием Ордена в "Аврору", только и всего.

Разговор происходил в четыре утра в моей квартире. На экране декоративного камина плясало изображение огня, на столике лежал досуха выжатый полуторалитровый пакет из-под крови и стояли два бокала. "Аврора" расширялась и увеличивала своё могущество с каждым годом. Овдовевшая и бездетная Юля тешилась своей единственной и любимой игрушкой — властью.

— Так почему я, Оскар? Почему бы, например, тебе не стать Великим Магистром? — спросила я.

— Ну что ты! — ответил он, стряхивая пепел. — Куда мне! Я никогда и не стремился к этому посту. Посуди сама: если глава "Авроры" — ты, то и главой Ордена логичнее стать тебе.

Я покачала головой.

— Знаешь, Оскар, мне не очень-то по душе быть формальной фигурой, которой манипулируют все, кому не лень. Сыта я этой ролью по горло и выше. Больше я на это не поведусь.

Он ласково прищурился и накрыл мою руку своей ладонью.

— Нет, моя девочка, никто не посмеет тобой манипулировать! Тем более, что ты и сама этого не позволишь — это не в твоей натуре. Ты умница. Я горжусь тобой. Да и пора уже тебе по-настоящему браться за дела. Хватит строить из себя волка-одиночку.

— Но если я и есть волк-одиночка? — усмехнулась я. — Точнее, кошка, гуляющая сама по себе. И мне до всех ваших интриг...

Я не договорила: Оскар приложил палец к моим губам.

— Будет тебе ворчать, старая ты брюзга... Вылезай из своей раковины, а то скоро станешь совсем как бедняжка Эйне, земля ей пухом.

Я скрестила руки на груди и буркнула:

— Ну, спасибо. Ты как истинный джентльмен не напоминаешь даме о её возрасте.

Оскар расхохотался, потом почти насильно — я сопротивлялась — покрыл мои руки поцелуями.

— Аврора, детка, ты же знаешь, что возраст для нас — ничто! Ты и сейчас всё та же двадцатилетняя девочка, какой я тебя когда-то встретил. Как выражается молодёжь — не грузись!

Я встала и подошла к большому стенному зеркалу. Да, пожалуй, молодость моя сохранилась безукоризненно, истинный возраст выдавал только взгляд. Кстати!

— А ты знаешь, что я скоро стану бабушкой? — сказала я, оборачиваясь.

Брови Оскара взметнулись вверх.

— В самом деле?

— Да, Карина с Алексом ждут ребёнка.

Оскар озадаченно потеребил гладкий подбородок.

— Человеческая женщина беременна от хищника? Гм, один из редких случаев за всю нашу историю. Полагаю, ребёнок родится с жаждой крови... Ты знаешь, что он, ещё будучи во чреве, может заразить мать?

Холодок пробежал вдоль моего позвоночника. Об этом я как-то не подумала сразу. А Карина знает, на что идёт? Ведь она врач, причём специалист в области вампирской физиологии, как док Гермиона. Значит, должна знать... чем ей это грозит.

— Эй, выше нос, детка. — Подошедший Оскар взял меня за подбородок и ласково заглянул в глаза. — У тебя будет внук, это прекрасно! Думаю, это нужно отметить.

— Отметить?

— Само собой. Предлагаю махнуть ко мне и напиться до бесчувствия.

Я шевельнула бровью.

— Прямо-таки до бесчувствия?

— Непременно! — белозубо улыбнулся Оскар. — Тридцатипроцентный коктейль номер один — что может быть лучше? Ну что — давай?

Я подумала. И всё-таки мне чертовски не по себе... Может, хоть коктейль как-то заглушит это чувство?

— А давай.

— 1.4. Прошлое и будущее

Тридцатипроцентный коктейль номер один — это не шутки, скажу я вам. Одна часть сливок, две части крови — эта смесь сносит хищнику башню, как крепкий ром. Я помню, как мы прибыли под утро в огромный особняк Оскара, как вышколенный дворецкий принял у нас пальто; помню, как потом Оскар зажигал свечи, как сам готовил это улётное пойло, отмеряя части кувшинчиком с делениями. Смутно припоминаю, как меня сначала "пробило на хи-хи", потом были сопли и слёзы, потом мы добавили ещё... Дальше я не помню ничего.

"Сливочное похмелье" — не совсем то похмелье, которое испытываете вы утром, перебрав ваших человеческих алкогольных напитков, но всё-таки весьма похоже на него. Чувства возвращались ко мне постепенно: сначала вернулось чувство равновесия и ориентации в пространстве (я определила, что лежу в горизонтальном положении), затем — осязание (я почувствовала под собой мягкую шелковистую поверхность), потом — зрение (я увидела мутный образ складок какой-то драпировки над собой).

Короче говоря, я находилась в чьей-то шикарной спальне, на широкой кровати с балдахином, лёжа на ней по диагонали, совершенно одетая. Рядом со мной на одеяле возлежали чьи-то ноги в носках, а их обладателя было почему-то не видно. Мне не пришло в голову ничего умнее, чем пощекотать одну из ступней. Она поёжилась, дёрнулась, и я услышала чей-то долгий полустон-полувздох.

— Вставай, чувак... "Пора-пора... труба зовёт". — Ничего остроумнее мне родить не удалось.

— Какая ещё труба... твою мать! — промямлил недовольный хриплый голос.

Ноги сползли с одеяла, и из-за края кровати показалась встрёпанная голова Оскара. По всей видимости, он спал большей частью на полу, и лишь его ногам довелось отдыхать с бОльшим комфортом, чем всё остальное тело. Он тоже был одет, как и я, но одежда его была в ужасном беспорядке — впрочем, как и у меня. Для меня это зрелище было, можно сказать, моральным шоком: я привыкла видеть его всегда элегантным, щеголеватым, с идеально уложенными волосами, а тут...

— Хе-хе, — хмыкнула я.

На бледном, слегка припухшем лице Оскара тоже расплылась улыбка.

— Ты тоже прекрасно выглядишь, — сострил он.

Глядя друг на друга, мы негромко и хрипло посмеивались: громко хохотать мы были просто не в состоянии.

— Н-да, — сказал Оскар.

— Угум, — согласилась я.

Он умолк, и на его лице я наблюдала отражение мыслительного процесса — следует отметить, шедшего весьма туго и напряжённо. Наконец взгляд Оскара прояснился, и он, многозначительно подняв вверх палец, озвучил вывод, к которому пришёл с таким трудом:

— Кажется, во второй раз я переборщил со сливками...

— Это потому что ты готовил вторую порцию, будучи уже никаким, — сказала я. — Наверно, потому и плеснул лишнего...

Через час мы сидели у настоящего камина, в котором трещало настоящее пламя (в отличие от декоративного у меня дома), и потягивали кровь из пакетов — на сей раз без сливок. Нужно было прийти в себя.

— Хорошо посидели, правда? — улыбнулся Оскар. Он был в махровом халате, с влажными причёсанными волосами — только что после душа, посвежевший и уже почти вернувшийся к своему обычному виду.

— И не говори, — усмехнулась я. — Уж и не помню, когда я в последний раз так...

Это было много лет назад. Не существовало ещё "Авроры", на острове в Северном Ледовитом океане стоял Кэльдбеорг, и Орденом правила г-жа Оттилия Персиваль — "королева-мать". Тогда Лёля купила бутылку дешёвой водки и нажралась как свинья; она плелась пьяная по улице, пока к ней не пристали два глючных перца... которых убила одинокая кошка Эйне. Вот так, по-дурацки, Лёля прощалась со своей человеческой сущностью, перед тем как стать...

Яркая вспышка. Свет, потускнев и растаяв, превратился в полумрак длинного коридора с каменными стенами и полом из чёрного мрамора, с высоким сводчатым потолком. Под сводами отдавалась эхом поступь фигуры в длинном чёрном плаще с поднятым капюшоном. Лицо фигуры было видно смутно; серые лучи света, падавшие из узких окон, холодно сверкали на обхватывавшем её лоб серебристом обруче. Великий Магистр? Да. Полы чёрного плаща развевались, как крылья летучей мыши... Фигура остановилась, тусклый свет озарил лицо и заблестел ледяными искорками в светло-голубых глазах... Оттилии Персиваль? — Нет.

Моих?!..

— Аврора, ты где?

Щелчки пальцев Оскара перед лицом вывели меня из транса.

— Ау, детка?! В каком ты измерении?

Я учащённо заморгала и стряхнула с себя ледяные мурашки наваждения, поменяла позу в кресле, разминая как-то вмиг оцепеневшее тело — как будто я сидела неподвижно несколько часов, а не секунд. Ответив слабой улыбкой на обеспокоенный взгляд Оскара, я пробормотала:

— Так... задумалась что-то.

Он спросил, пронзая меня проницательным и серьёзным взглядом:

— О прошлом или о будущем?

Я усмехнулась, всё ещё чувствуя озноб, несмотря на близость к камину:

— Обо всём сразу.

— 1.5. Последний из могикан

Вечером того же дня Алекс доложил, что его группа поймала хищника, напавшего на девушку. Это действительно был один из не добитых нами истинноорденцев — "последний из могикан", так сказать. На вопросы он отказывался отвечать, да и проникновение в "сердце его тени" не помогло выяснить, сколько ещё осталось таких, как он, и где они скрываются. По всей вероятности, он ничего и не знал. Это был одиночка, настолько одичавший, что почти ничего человекообразного не осталось в его облике: по виду это было самое настоящее животное.

Он смотрел на меня из-за прутьев решётки пустым, бессмысленным взглядом, без единой искры разума. Оборванный и грязный, заросший, он был крайне злобен, и только толстые прутья ограждали окружающих от его агрессии.

— Как твоё имя? — спросила я.

Он только оскалил жёлтые клыки и зарычал, с ненавистью вперив в меня взгляд налитых кровью глаз. Нет, даже не хищник — просто упырь, тупой кровосос. Смотреть на это звероподобное существо было жутко. И что прикажете с ним делать?

А вопрос этот задали мне.

— Как прикажешь с ним поступить, Аврора? Он совершенно дикий и, похоже, не в своём уме.

Вам когда-нибудь доводилось отдавать приказ убить живое существо? Скорее всего, нет. И поверьте, вы мало потеряли, не приобретя этого опыта. А вот мне — да. Доводилось.

— Лечить его. Попытайтесь снова сделать из него человека.

Ответом мне было недоумение.

— Человека?

— Вы поняли, что я имею в виду. Если не удастся... Если не удастся, придётся его усыпить.

— Усыпить?

— Ну, вы поняли.

— 1.6. Встреча

И лукавый же дёрнул меня пойти на это авроровское мероприятие! Поддавшись уговорам Юли, я пришла, но с первой же минуты начала ждать, когда всё это закончится. Среди участников были и хищники, и люди, и по периметру зала стояли ломящиеся от яств столы. Вполне человеческих яств, которые уплетали с большим аппетитом и люди, и хищники. Вы спросите, как? Как мы ухитрялись не выдавать себя — ведь мы не можем употреблять в пищу ничего людского?

Благодаря изобретению дока Гермионы — капсулы, которая, растворяясь в желудке, покрывала его стенки непроницаемой плёнкой, не позволявшей пище всасываться. Она держалась около пяти часов, после чего начинала растворяться, и до этого момента следовало прочистить желудок, дабы избежать отравления. В рот и нос мы брызгали аэрозоль, отбивавший на те же пять часов вкус и обоняние, в противном случае мы не смогли бы взять в рот ни куска человеческой пищи.

Отчёт о деятельности "Авроры" и её достижениях был невыносимо скучен и длинен. Я уже начала тайком позёвывать, когда вдруг мой взгляд скользнул по знакомому лицу. Были на мероприятии и представители прессы; так вот, среди них я узнала ту самую молодую журналистку, которую пришлось спасать от клыков озверевшего упыря в канун Нового года. В центре дока Гермионы ей залечили укус на шее, а воспоминания о том происшествии стёрли, внушив, что на неё напал какой-то маньяк. Её взгляд встретился с моим, и мне почудилось в её глазах что-то... Нет, не то чтобы она меня узнала — не должна была, но что-то такое ей тоже "почудилось". Ещё несколько раз я ловила на себе её взгляд, а потом началась пресс-конференция, и ей стало на какое-то время не до меня. Я хотела было улизнуть от греха подальше, но тут вдруг...

Вспышка света, и снова — идущая по сумрачному коридору фигура в чёрном плаще. С замершим сердцем я видела, как она надвигалась на меня, слышала грозный звук её шагов, совершенно не чувствуя при этом своего тела...

Когда я очнулась, пресс-конференция уже закончилась. Пошатываясь, я вышла на улицу, под тёмное холодное небо, и с жадностью закурила. Падал снег. Ощущение чего-то неотвратимого, неумолимо надвигающегося на меня, как та фигура в видении, накрыло меня с головой.

— Извините, вам нехорошо? — спросил заботливый голос.

Ну вот, так и думала. Эта журналистка — тут как тут. И чего ей от меня надо?

— Нет, я в полном порядке. Просто скучновато стало.

— Вот как! — засмеялась она.

А она симпатичная, когда не перепугана и не перемазана кровью. Улыбка славная, смех приятный. Милая девушка. Было бы жаль, если бы та тварь её убила.

— А вы знаете, у меня такое ощущение, будто я вас видела раньше, — заявила она.

Гм. Не должно бы так быть. Но кто его знает? Может, какие-то проблески памяти...

— Меня зовут Вика. Виктория Безенчук. Я пишу статью об "Авроре".

Я решила задать вопрос:

— А в каком издании вы работаете?

Она назвала. Хм... Не могу по памяти перечислить все газеты, кормящиеся с руки "Авроры", но вполне вероятно, что эта входит в их число.

— А вы?

Это она меня спросила? Да, меня...

— Аврора.

Её красивые глаза округлились так, что ещё чуть-чуть — и они вывалятся из орбит.

— То есть, вы...

— Ну да. Она самая. — Я растерянно улыбнулась.

— ...

Ф-фу... Я еле унесла ноги. В первый раз легендарная Аврора, в жизни ни от кого не бегавшая, спасалась бегством так позорно! И от кого — от девицы с диктофоном! Впрочем, я сбежала от всех: от Юли, Оскара, всей этой толпы. Моё любимое место — фьорд Эйне — принял меня по-дружески, молча, без вопросов и ненужной болтовни. Здесь я могла быть собой. Я сидела рядом с кошкой и смотрела в море, слушала прибой, но сегодня что-то беспокоило меня в его шёпоте. Он устало вздыхал — обо мне, о том, что было и что ещё будет, и моё сердце тоскливо сжималось.

— 1.7. Переговоры

Если бы кто-то лет этак пять назад сказал, что мне суждено стать Великим Магистром Ордена Железного Когтя, я бы рассмеялась этому шутнику в лицо. Ещё бы! Я, когда-то изгнанная с позором из его рядов, теперь должна была стать в его главе? Пусть даже Ордена, находящегося в подчинении у "Авроры" и принявшего большинство положений её Устава, но всё-таки не упразднённого. Да ни за что не поверю!

Но верить приходилось, хотела я того или нет. Ради целостности "Авроры" я должна была возглавить входивший в её состав Орден, у которого не было главы — только и.о. Великого Магистра, старший магистр Ганимед Юстина, этот сладкоречивый старик, приславший мне прошение с переводом, как будто я была чужой. Ну ничего, я ему это ещё припомню.

Резиденция старших магистров в Антверпене представляла собой огромный особняк, почти замок, окружённый парком со старыми деревьями. Сейчас парк стоял без листьев, унылый и прозрачно-коричневый на тонком покрывале мокрого, тающего снега...

Мы с Оскаром шагали через анфиладу комнат, следуя за дворецким. Высочайшие потолки, витражные стрельчатые окна, декоративные колонны в залах придавали этому дому сходство с готическим собором. Ганимед Юстина и Канут Лоренция обитали здесь вдвоём; ни у того, ни у другого не было семьи, и кроме них в доме жила только прислуга.

Оба старших магистра ждали нас в огромном зале, отапливаемом камином просто гигантских размеров. Впрочем, двум старым холоднокровным кровососам отопление было не так уж жизненно важно, и камин горел скорее для придания уюта этому мрачноватому залу. Высокий, сухопарый Ганимед Юстина попытался придать своему высокомерному аристократическому лицу выражение глубокой почтительности при моём появлении, а Канут Лоренция, коренастый и какой-то мужиковатый, с грубым мясистым лицом, даже не удосужился поклониться. Оба были облачены в старомодные, я бы даже сказала, старинные костюмы; аристократическому Ганимеду шло такое одеяние, а Канут с его крестьянским типажом выглядел как петух в павлиньих перьях. Казалось бы, переодеть его в простую одежду, надеть фартук, дать в руки окровавленный топор — и точь-в-точь мясник с рынка...

— Приветствуем вас, Оскар Октавия и Аврора Магнус, — произнёс Ганимед с низким наклоном головы, украшенной волнистой тёмной шевелюрой с проседью.

Канут свою коротко стриженую рыжеватую голову наклонил совсем чуть-чуть.

Ганимед усадил нас в тяжёлые кресла с резьбой на высоких спинках, и по его едва приметному знаку дворецкий принёс пакеты с кровью.

— Итак... Аврора, означает ли твой приход, что ты принимаешь наше прошение? — осведомился он, гостеприимно пододвигая мне поднос с пакетами.

Я бросила взгляд на Оскара. Чего я от него жду? Подтверждения? Но ведь я сама приняла решение? Да. Сама.

— Именно так, — сказала я.

— Мы рады это слышать, Аврора! — обрадованно воскликнул Ганимед, но меня его "радость" не обманула.

"Я вижу вас насквозь, лицемерные стариканы", — подумала я.

Оба старших магистра слегка вздрогнули, а я ухмыльнулась. Оскар, аккуратно прикрыв ладонью губы, стёр невольную усмешку.

— Кхм-гм, — проговорил наконец Ганимед. — Ну что ж, Аврора, если ты готова воспринять на себя бремя этой ответственности, мы будем только счастливы, ибо нам нужен глава Ордена, без коего мы пребываем уже непозволительно долго. В таком случае не будем тянуть, назначим дату обряда.

Я вздохнула: опять эти обряды, театр. Поймав на себе холодный взгляд Канута, я услышала в своей голове: "Дерзкая девчонка". Я не полезла за словом в карман. "Мужик", — ответила я ему. Хотелось ещё показать язык, но я сдержалась: как-никак, я уже бабушка. Да и для будущего Великого Магистра несолидно.

— Итак, я полагаю, через неделю... Да, ровно через семь дней.

— Вполне приемлемо, — сказал Оскар, взглянув на меня.

Я пожала плечами.

— По мне так чем скорее мы с этим развяжемся, тем лучше. Через неделю так через неделю.

— 1.8. Родиться заново

— Мамуль, разве тебе обязательно становиться их Великим Магистром? Я что-то не представляю себе тебя в этой роли.

Я поцеловала Карину и сказала:

— Так нужно, куколка. Всё будет хорошо. — И спросила: — Как, кстати, ты себя чувствуешь?

— Всё прекрасно, — ответила она, лучезарно улыбаясь.

Значит, пока никаких изменений. Если малыш заразит её... может быть, это произойдёт на более позднем сроке?

Как бы то ни было, ради стабильности, ради целостности, ради... да вот даже ради безопасности Карины и малыша я должна была это сделать. Надеть на голову диадему и покрыть плечи чёрным плащом... Вытерпеть ещё одно представление театра хищников.

Этому январю было суждено стать началом новой эпохи и для "Авроры", и для меня. Я наконец воочию увидела резиденцию Великих Магистров — старый бельгийский замок с сумрачными коридорами и полами из чёрного мрамора; именно в его подземелье меня судили и приговорили к заключению в Кэльдбеорг, но тогда меня доставили сюда с завязанными глазами, а сейчас никто не накладывал мне на глаза повязки. Шёл мокрый снег, была ночь.

Я ожидала, что моё обращение в Великого Магистра будет обставлено помпезно и торжественно — в обычном орденском стиле, но всё оказалось очень скромно.

— Это великое таинство... Таинство из таинств, которому не нужны многие свидетели! — сказал Оскар. — И это не просто обряд, а твоё настоящее вступление в великую силу. Ты выпьешь крови Первого из Великих Магистров и как бы родишься заново.

Родиться заново? Это было бы неплохо, если бы не оказалось правдой — без "как бы". Правдой правд. И назад пути не было...

Мрачные своды замка сомкнулись надо мной, облачённой в чёрную одежду и высокие сапоги. Карина и Алекс выбирали кроватку для малыша, а двое старших магистров и Оскар ввели меня в холодный подземный склеп, озарённый мерцанием свечей; пронизывающий до костей холод чувствовала даже я... и сердце замирало.

Мне поднесли кубок с какой-то бурой гадостью и сказали, что это — высушенная кровь Первого из Великих Магистров, разведённая талой водой из альпийских льдов. Когда я выпила эту бурду, по вкусу напоминавшую болотную жижу, горло охватило пламенем, будто я глотнула перцовки. Огонь распространялся на лицо, горело уже всё тело, адская боль скрутила живот, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Кубок упал и со звоном покатился по ледяному полу.

— 1.9. Пробуждение

Сегодня меня с утра подташнивает. Вчерашний анализ крови показал, что метаморфоза пока не началась, все показатели в человеческой норме. Господи, ну и авантюру я затеяла! Ставить эксперименты на себе... Препарат "Плацента" ещё даже на кроликах не опробован.

Раннее январское утро, темнота и холод. Вставать не хочется. Но Алекс уже встал: ему — на службу, в любую погоду. Плескается в ванной. Пять минут — и склоняется надо мной, умытый, выбритый и полностью одетый.

— Малыш, остаёшься сегодня дома?

Я потягиваюсь:

— Да, у меня сегодня выходной...

— Везёт тебе...

Препарат "Плацента" — если всё пройдёт удачно, конечно — должен предотвратить проникновение через гематоплацентарный барьер фактора "икс" — особого вещества крови хищника, которое, попадая в кровь человека, превращает его в такое же существо. Благодаря плаценте кровь матери и ребёнка не смешивается, но для фактора "икс" нет преград. Препарат же позволит мне выносить и родить маленького хищника, при этом оставшись человеком.

Я хочу, чтобы у женщины, полюбившей хищника так, как я люблю Алекса, выбор был шире. Чтобы он не стоял — заводить детей или нет. Или — становиться хищницей тоже или нет.

Алекс нежно гладит и целует мой ещё плоский животик, его прохладные руки заставляют меня поёжиться... и я ныряю в тепло одеяла. Когда он сытый, его кожа становится теплее, а когда голодный... бррр! Ещё не завтракал, хе-хе... И всё равно он самый любимый и родной. Мой. Обвиваю его руками за шею, а он щекочет губами моё лицо.

— Мне пора, маленький, — шепчет он, чмокнув меня в нос. Целует мой живот: — Пока, моё сокровище. Не скучай, папа скоро вернётся.

Узнав, что он — папа, Алекс чуть с ума не сошёл... от счастья. Радовался, как мальчишка... И стал гораздо нежнее и ласковее. Я просто его не узнаю. Я-то думала, что он "старый солдат и не знает слов любви"! (с)

Телефон... Так, похоже, выходной отменяется: это Гермиона.

— Слушаю.

Сдержанный, деловой голос моего шефа:

— Карина, нас с тобой вызывают к Авроре. Там что-то не так.

Под одеяло проникает холодок тревоги.

— Что с мамой?

— Ну, тебе же известно, что она прошла обряд... превращения в Великого Магистра.

— Да, да, знаю. Дальше! — Сажусь в постели, ищу ногами тапочки, но они, заразы, похоже, где-то под кроватью.

— Её анабиоз затянулся. Сказали, уже на четыре дня дольше, чем должно быть. В общем, подробности узнаем на месте. Собирайся живо, я за тобой залечу.

Вот это новости! Так и знала... Нет, я чувствовала, что не следовало маме с этим связываться! Ну, где эти чёртовы тапочки?! Так и есть, под кроватью.

Собираюсь живо, как могу, но всё валится из рук. Разбила стакан. Чёрт, если из-за их дурацкой затеи с мамой что-то случится, я их там поубиваю нахрен всех!!! Некогда собирать осколки, надо быстрее одеваться. Почистить зубы. Волосы в хвост, ноги в сапоги, руки — в рукава шубы. А вот и мой шеф.

Бельгия — красивейшая страна, но нам сейчас совсем не до осмотра достопримечательностей. Мы прибываем в пункт назначения в семь утра по местному времени, в дождливо-снежных сумерках. Старый замок выглядит просто жутко, нигде не видно живого света, нас никто не встречает... Нет, кажется, встречает. Оскар.

— В чём дело? — сразу спрашивает Гермиона.

— Идёмте. Сами всё увидите.

Мы спускаемся в холодное подземелье. Так холодно, что дыхание превращается в туман, вырываясь изо рта, шаги отдаются гулким эхом под сводами. Небольшое помещение вроде усыпальницы, пламя свечей и... Господи, мама.

Она лежит на каком-то каменном столе — прямоугольной глыбе с высеченными по бокам барельефами, вся в чёрном, руки сложены на груди. В лицо и смотреть боюсь... Белое, мёртвое. Глаза закрыты. Волосы зачёсаны назад и аккуратно, строго убраны, под головой мягкий валик. Гермиона сразу же принимается за обследование, а я стою столбом, забыв все свои навыки и обязанности. В горле — ком. Гады, сволочи, что они с ней сделали... Зачем это всё!

Рядом стоят двое хищников: один высокий, с проседью, аристократического вида, другой — коренастый, рыжеватый, с грубым лицом. Холодные щупальца их взглядов обвивают меня, а клыки с удовольствием бы вонзились в мою плоть, но они держат себя в руках. Матёрые хищники, старые, как этот замок, и холодные, как каменные глыбы.

— Анабиоз глубокий, но обратимый, — делает заключение Гермиона. — Карина, подойди, помоги мне. Попробуем покормить её через зонд, это может помочь выходу Авроры из этого состояния.

Почти не чувствуя под собой ног, я приближаюсь. Гермиона достаёт пакет с кровью и разматывает зонд, а моя задача — держать маме голову. Осторожно просовываю руку под шею, приподнимаю, перемещаю руку под плечи... Какая же она холодная — как кусок льда. Бедная моя...

Гермиона не успевает ввести зонд — глаза мамы открываются. Две светло-голубые льдинки. Сердце замирает от радости, но уже в следующую секунду происходит что-то невообразимое... Миг — и я стиснута в железной хватке рук, а в лицо мне скалится клыкастая пасть!

— Аврора, Аврора! Тихо, успокойся!

Оскар, Гермиона и оба старых хищника — все вчетвером отрывают от меня рычащее чудовище с безумными глазами, кровожадно пожирающими меня. Вчетвером наваливаются на неё, удерживая за руки и ноги, а оно бьётся и рычит, видя только свою цель — меня?!

— Мама... Мама, это же я, ты не узнаёшь меня? — бормочу я, пятясь.

Чувствую спиной холод каменной стены, а мама, обезумев, пытается разбросать в стороны удерживающих её Оскара, Гермиону и двух хищников. Комнатка наполнена диким, звериным рыком, сквозь который я слышу крик Гермионы:

— Карина, в моём чемоданчике шприц-ампулы со спиртом, возьми пятиграммовую и вколи ей! Быстрее! Пока мы можем её держать!

Голос моего шефа, как тонизирующий укол, резко приводит меня в себя. Я кидаюсь к раскрытому чемоданчику, нахожу шприц-ампулу, рву упаковку. Колоть лучше в шею или плечо, но как подступиться? Она бьётся мощными рывками и рычит, как тигрица, четверо хищников еле удерживают её!

— Карина, ДАВАЙ!

Прицелившись, я таки вонзаю иглу ей в шею... Всё. Спирт в количестве пяти граммов действует как релаксант и сильное успокоительное, причём быстро: уже через несколько секунд тело мамы расслабляется, рычание становится тише, переходя в какое-то усталое собачье ворчание. Глаза всё ещё скошены на меня, в них горит необузданная жажда... Господи, как она могла напасть на меня? Неужели все её слова о любви — пустой звук, и я для неё лишь пища... жертва?

— Так, а теперь — еда, — говорит Гермиона как ни в чём не бывало.

Оскар и рыжий хищник для страховки придерживают маму, а мой шеф ловко вводит зонд. Кровь льётся в желудок, и тело мамы подёргивается, но уже не так страшно, как минуту назад. Это конвульсии удовольствия от насыщения... И я понимаю: она была просто во власти безумного, неконтролируемого голода, помутившего ей разум. Но видеть в её глазах, всегда смотревших на меня ласково, выражение безумного плотоядного желания было всё же жутко...

Ослабленная спиртом и умиротворённая изрядной порцией крови, мама лежит спокойно, обводя вокруг себя взглядом — каким-то пустым, мутным, усталым. Сжимает и разжимает кулаки, шевелит пальцами. Хищник-аристократ говорит:

— Ну вот, оказалось, что для её пробуждения нужен был всего лишь запах человека.

Оскар хмыкает, а рука Гермионы обнимает меня за плечи.

— Ну, как ты?

— В порядке, — бормочу я, не сводя глаз с мамы.

Неужели она не узнала мой запах?.. В горле — солёная горечь. Но она жива, шевелит пальцами... ЖИВА, и это главное.

— 1.10. Ночь в замке

Мама засыпает — теперь уже нормальным сном. Мы сидим в огромном, холодном и неуютном зале у горящего камина. Хищники угощаются кровью из пакетов, а меня тошнит. Да ещё эти двое незнакомых хищников так и едят меня глазами... Особенно рыжий. Гермиона и Оскар меня в обиду не дадут, если что... Хотя кто его знает. Кажется, это какие-то важные шишки в Ордене.

— Господа магистры, это Карина, дочь Авроры, — представляет меня им Оскар. — Карина, ты имеешь честь видеть перед собой старших магистров Ганимеда Юстину (аристократ чуть наклонил голову) и Канута Лоренцию (рыжий только смерил меня плотоядным взглядом).

— Очень приятно, — выдавливаю я из себя.

Аристократ расплывается в сладкой улыбке, от которой у меня становится как-то гаденько на душе.

— Взаимно, юная леди.

Мне не нравятся оба старших магистра; но если по простецкой физиономии Канута видны все его намерения, то Ганимед, похоже, тот ещё лицемер — из тех, кто мягко стелет, да жёстко спать.

Мы с Гермионой остаёмся в замке — дежурить возле мамы и наблюдать за её состоянием. В спальне, которую мне предоставляют, жарко топится печь — по настоянию Гермионы, которая знает о моём положении и всячески заботится обо мне. Мне даже приносят еду — горячее какао и булочки с маслом. Кто и когда всё это раздобыл, я не успела заметить.

Впрочем, еда не идёт мне впрок — меня тошнит. Чувствуя себя не вполне хорошо, я всё-таки настаиваю на том, чтобы дежурить около мамы первой — сколько смогу, а потом меня сменит Гермиона. Она с явной неохотой соглашается, добавив:

— Лучше бы тебе пойти спать, дорогуша. А с Авророй и я бы посидела.

— Ничего, всё нормально, — настаиваю я. — Я хочу побыть с мамой.

— Ладно, так уж и быть. Вот, на всякий случай. — Гермиона вручает мне шприц-ампулу со спиртом. — Если Аврора вдруг снова перевозбудится.

Мама спит, хотя со стороны её сон выглядит почти как смерть. В "склепе" так холодно, что приходится сидеть в шубе, но я всё равно зябну. Осторожно дотрагиваюсь до руки мамы... Ледяная.

Минуты тянутся, стены молчат, свечи потрескивают. Я бы не отходила от мамы всю ночь, но этот холод, кажется, способен проникать до самого сердца. Ещё чуть-чуть — и я превращусь в кусок мороженого мяса. Может, всё-таки сдать пост Гермионе? Однако едва успев об этом подумать, я краем глаза замечаю в сводчатом дверном проёме фигуру Ганимеда.

С загадочной (как ему кажется, а по мне — плотоядной) улыбкой он делает пару шагов и останавливается. Чёрт, это мне совсем не нравится. Стараясь не подпасть под чары его гипнотического взгляда, придвигаюсь ближе к маме — инстинктивно, будто ища у неё, спящей, защиты.

— Моя прекрасная юная леди, не слишком ли холодно вам здесь? — раздаётся его вкрадчивый негромкий голос. — Не желаете погреться немного? Я мог бы проводить вас в комнату, где жарко натоплено — специально для вашего удобства. Нам, вы понимаете, холод не страшен, а вот такому хрупкому созданию, как вы, он может и повредить.

— Ээ... нет, благодарю вас, — бормочу я. — Мне не холодно, спасибо за заботу.

Ганимед, не сводя с меня немигающего взгляда, приближается ещё на шаг.

— Вам меня не обмануть, юная леди... Я прекрасно вижу, как вы замёрзли. Ступайте за мной, я провожу вас в библиотеку.

Сама не знаю, как моя рука оказывается в его холодной ладони, а другой рукой он мягко забирает шприц-ампулу. С этой секунды моя воля отключена, хотя сознание в движущемся теле кричит: "Стой! Что ты делаешь!" Тщетно... Ноги послушно поднимаются по ступенькам, следуя за чёрной бездной глаз хищника.

— Идёмте, дитя моё, ничего не бойтесь, — шелестит в ушах успокаивающий голос, хотя я даже не вижу, чтобы губы Ганимеда двигались.

Библиотека ярко освещена, и в ней действительно довольно тепло. Книжные полки занимают все стены от пола до потолка, возле них стоят высокие лестницы, а посередине помещения на пёстром ковре располагается гарнитур мягкой мебели.

— Это самое тёплое помещение в замке, — поясняет Ганимед, по-прежнему не выпуская ни моей руки, ни моей воли. — Книги, понимаете ли, требуют определённых условий хранения... Здесь поддерживается температура примерно в двадцать градусов, а влажность — на уровне пятидесяти-шестидесяти пяти процентов. — Ганимед чарующе улыбается и добавляет: — Так рекомендуют специалисты. В этой библиотеке хранятся старинные, редкие и очень ценные издания, а потому нельзя допустить их порчи.

Его слова эхом отдаются в моей голове. Так он заливает мне про книги, а сам сантиметр за сантиметром приближается... мягко вползает в сознание и перекрывает ему кислород пушистой удавкой.

— Милая барышня... Позвольте всего один раз, — шепчут его губы возле моей шеи. — Совсем чуть-чуть, всего глоточек... Эта кровь из пакетов... никак не могу привыкнуть. Я не нанесу вам вреда, вы даже не почувствуете...

Зачем он просит разрешения, когда моя воля у него и так на поводке с бархатным ошейником? Его клыки — в миллиметре от моей кожи, и вот-вот...

— Быстро убрал от неё руки и клыки, падаль! — гремит ледяной голос, и Ганимед отшатывается от меня.

Морок соскальзывает с меня шёлковой накидкой, правда бьёт по обнажённым чувствам: меня только что охмурил вампир и чуть не пообедал мной!

А в дверях библиотеки стоит мама. Её лицо — холодная маска, глаза — кусочки голубого льда. Пространство дрожит, и от неё к Ганимеду прокатывается какая-то волна, от которой последний, пошатнувшись, валится на колени. Меня эта волна задевает лишь краешком, но и этого довольно: ощущение такое, будто меня отстраняет сильная рука. Мама не двигается с места и не шевелит даже пальцем, но Ганимед корчится на ковре, будто из него вытягивают кишки.

— Как ты посмел, мразь, протянуть к ней свои лапы? Кто тебе позволял разевать на неё твою вонючую пасть?..

Эти слова, произнесённые ровным, ледяным голосом, бьют Ганимеда, как кнут. Ещё никогда я не видела маму такой страшной, сильной, до жути невозмутимой — и старый хищник, видимо, тоже. Он ползёт к ней на брюхе, как пёс, побитый хозяином, тянет трясущиеся руки, пытаясь обнять её колени, и хрипит:

— Госпожа... Великий Магистр... Аврора... по... по-ща-ди...

— Понял теперь, кто я? Понял, сучье отродье? — Мамин сапог отпихивает его, и Ганимед валится на ковёр, скуля и давясь, но не оставляя попыток поцеловать хотя бы носок этого сапога.

— По... по-нял-госс-по-жжа...

Мама добавляет несколько слов на незнакомом мне языке, сплёвывая их в униженно ползающего Ганимеда, и тот пытается что-то сказать, но слова застревают у него в глотке.

— То-то же, — говорит мама. — Пошёл вон!

Ганимед ползёт на четвереньках к выходу из библиотеки, а мама придаёт ему ускорение пинком под зад и смеётся вслед звонким и холодным, как мартовский ручей, смехом.

Мы остаёмся вдвоём. Я уже готова броситься ей на шею и жду, что она скажет мне: "Куколка моя", — но она говорит только:

— Иди спать. Никто тебя не тронет.

— 1.11. Тайна белых крыльев

— Она выпила настоящую кровь Первого...

Ганимед Юстина, всё ещё корчась от спазмов в животе, сидел, а точнее сказать, полулежал на кушетке в комнате у своего собрата Канута Лоренции. После нескольких глотков крови из пакета ему чуть полегчало — физически, но то, что он пережил морально, не шло ни в какое сравнение с телесной мукой. Он был унижен, растоптан... просто убит.

— Она выпила настоящую кровь... Кто-то дал ей.

— Но как?! — воскликнул Канут. — Мы же договаривались, что ты подсунешь ей подделку!

— Не знаю, — выдохнул Ганимед, запрокидывая устало голову. — Я изготовил подделку, но... Кто-то подменил её во время обряда на настоящую...

Кровь Первого Великого Магистра была самой ценной реликвией Ордена. Первый Великий Магистр завещал, чтобы сразу же после наступления его смерти (необратимого анабиоза) вся кровь из его тела была спущена, высушена и сохранена для посвящения новых Великих Магистров. Тот, кто был недостоин занять этот пост, погибал от глотка напитка, получаемого путём разведения сухой крови Первого талой водой, — то есть, не выходил из анабиоза, а достойный же называться Великим Магистром пробуждался обновлённым и с удесятерённой силой.

— Неважно... Теперь уже неважно, кто и как это сделал. — Ганимед облизнул посеревшие губы и вперился взглядом в собрата. — Главное — она пришла в себя после крови Первого. И получила силу. А значит, она — наш Великий Магистр. Она... эта девчонка! — Ганимед потряс кулаками. — Просто поверить не могу, что она — достойная! Избранная!

— Значит, всё ж таки не зря у неё белые крылья, — вздохнул Канут, сцепив пальцы в замок на животе. — Такие крылья — знак Великого Магистра.

— Я знаю, — желчно прокряхтел Ганимед, ворочаясь на кушетке и подсовывая себе под спину подушки. — Знаю! Вот только Великий Магистр должен быть РОЖДЁН хищником, а она была обращена... из людей. Вот почему я не верил, что она — будущий Великий Магистр. Да никто не верил в это! А после того, как она попала в Кэльдбеорг, все только уверились в том, что Великой Госпожой ей не бывать... после такого-то! А вот на-поди... и стала. Однако, разрази её гром, как она меня унизила!

При воспоминании о пинке сапогом Ганимед болезненно поморщился и невольно потёр пострадавшее место, а Канут вдруг разразился хохотом. Его и без того маленькие поросячьи глазки превратились в еле заметные щёлочки, а пузо сотрясалось; при этом он широко разевал рот, демонстрируя небольшие и кривые, желтоватые клыки, придававшие ему сходство с кабаном. Ганимед сердито фыркнул, уязвлённый, а Канут добродушно хлопнул его по плечу и сказал:

— Можешь считать, что Госпожа почтила тебя высочайшим вниманием и благоволением своего сапога!.. Кого люблю — того и пинаю, а?..

Ганимед скривился. Он не разделял ни мнения собрата, ни его весёлости. Какая уж там любовь... А последние слова, которые Аврора отчеканила на чистейшем Языке... за такие слова брата, сестру и даже младшего магистра следовало бы обезглавить, но Ганимеду пришлось их проглотить. И они жгли ему нутро, но ничего поделать он не мог.

— Глава 2. Дух Леледы

— 2.1. Легенда о Первом

Нет ничего прекраснее, чем ночь. Ветер свободы, обнимающий крылья, звёздное небо, раскрывающее навстречу свои сокровищницы, и живая, горячая кровь, льющаяся в горло. Настоящая охота ни с чем не сравнима, никакие доноры не заменят дрожи жертвы в руках, её предсмертного стона... стона блаженства, когда я дарю ей сладостную смерть.

Нет ничего лучше, чем одиночество. Когда никто не виснет на плече моей души, не плачет ей в жилетку, не требует выплаты каких-то долгов, не докучает вопросами и не жалуется на жестокость этого мира... жестокость Авроры.

И нет ничего слаще на свете, чем солёная горечь губ девы, плачущей в ночи. Она плачет обо мне, сожалея и сокрушаясь, что не смогла удержать меня от становления тем, кто я есть сейчас, и её печальная нежность ласкает мою холодную душу, осыпая погасшее сердце искрами своего тепла. Не плачь, дитя моё, и не сокрушайся обо мне: такова моя судьба и таково предназначение, определённое цветом моих крыльев. Мысленно целую твои губы, ибо приблизиться не смею: столь падшему тёмному существу не место возле тебя, мой светлый ангел, моя куколка.

— Ну что, нагулялась, моя госпожа? Удачной была охота?

Оскар с книгой в руках сидел на диване в библиотеке, а при моём появлении встал. В его взгляде на меня сквозило что-то вроде гордости и довольства, он смотрел на меня как на любимое детище, только что сдавшее выпускные экзамены на "отлично". Я плюхнулась в кресло, перекинув ногу через подлокотник, достала сигареты и закурила. Оскар вынул из кармана сигару:

— Тогда и я, с твоего позволения, тоже...

Я поднесла ему пламя зажигалки. Затянувшись и выпустив облачко горького дыма, он смотрел на меня с ласковым прищуром. Я сказала:

— Да, поохотилась славно. — И, усмехнувшись, добавила: — Не беспокойся, убивала в рамках авроровской идеологии.

— Я ни секунды не сомневался, моя госпожа, — улыбнулся Оскар. — Тебе это было необходимо, твоя новая сила требовала живой крови.

— Расскажи мне о Первом, — попросила я.

Он, усевшись на диван и закинув одну ногу в сверкающей лакированной туфле на другую, начал:

— Первый... Я не застал его времена, конечно: я родился много позже. Но легенды гласят, что он был светел, как ангел, и прекрасен... как Падший. "Лик светел, грозен, взгляд молнии подобен, голос что рог охотничий". Он был способен, не шевельнув и пальцем, сбить с ног быка, задушить льва, а кровь его обладала удивительными свойствами. Из неё он готовил снадобья и лечил своих подданных. В те времена хищники ещё боялись солнца, и только Первый не боялся дневного светила. Всем, кого он исцелял своей кровью, передавалась стойкость к солнечным лучам. И их дети её наследовали, и дети их детей. И мы стали таковыми, какие есть сейчас.

— Но как он лечил своей кровью, если она способна убить? — спросила я.

— Разумеется, только в чистом виде, — ответил Оскар. — В снадобья, я полагаю, она входила только как компонент, в очень малых дозах. Крыльями он обладал белоснежными, ни у кого, кроме него, таких не было. Неизвестно, сколько лет он прожил до того, как основал Орден, но у власти он был почти четыре века. Думаю, настало время тебе увидеть его, моя госпожа.

— 2.2. Видение

И я увидела Первого. Он всё это время находился совсем рядом, в холодном подземелье замка, куда мы с Оскаром спустились, даже не взяв с собой ничего, что могло бы осветить нам дорогу в извилистых и запутанных переходах. Оказалось, в этом не было надобности: всюду, где мы проходили, на стенах сами собой загорались факелы, дымный свет которых озарял древнюю кладку, покрытую каким-то кристаллическим налётом, поблёскивавшим подобно инею. Это было царство холода и сумрака, теней и молчания.

Мы остановились перед стеной. Оскар нажал на какой-то камень, послышался гулкий скрежет, и стена повернулась вместе с частью пола, где мы стояли. Мы оказались в небольшом зале, посередине которого в круглом пятне света стоял точно такой же каменный стол, на каком я лежала во время моего обращения в Великого. Откуда падал свет, понять с первого взгляда было невозможно... да и со второго тоже. На стенах не было факелов, это был единственный источник освещения.

И на этом столе лежала... девушка. Её совершенно нетленный вид заставил меня слегка вздрогнуть: она была совсем как живая, будто заснула. Тело её было спелёнато, как мумия, и только голова оставалась открытой. Волосы, изумительные волосы золотистого медового цвета лежали распущенными по изголовью смертного ложа, чуть свешиваясь с краёв стола, а лицо, белое и чистое, сияло мягко, как луна. Что-то завораживающее, прекрасное и страшное было в этом сиянии: почти ангельским оно было, но едва уловимая дрожь бежала от него вдоль позвоночника. Чуть приметная нотка ужаса слышалась в его звучании, серебристая холодная струнка звенела в его негромкой песне, страшная и печальная, но невыразимо прекрасная.

— Ей не было равных и не будет никогда, — услышала я тихий голос Оскара. — Она почила навеки, но частичка её крови течёт во всех нас... и в тебе. А это значит, что она живёт, никогда не умирая.

Не в силах отвести взгляд от этого сияющего лица, я чуть слышно прошептала:

— Так она и есть... Первый?

— Да, госпожа. Она всегда поддерживала нас, её недремлющий дух, следя за своими детьми, помогал, подсказывал, направлял... до недавнего времени. Он умолк, мы перестали его чувствовать незадолго до начала войны. А если быть точнее — после того, как ты попала в Кэльдбеорг. Тебя, избранную наследницу, унизили и изгнали, и дух Первого замолк... Отвернулся от нас, и в Ордене не стало согласия. А потом и вовсе наступил раскол и разразилась война. Старших магистров покинул разум, и они, как растерянные дети, стали пытаться нащупать почву под ногами, но вместо того чтобы понять, почему всё это случилось, одни из них стали искать свою выгоду, а другие просто обезумели.

— Обезумели... Октавиан?

— Да, госпожа. Великий Магистр Оттилия Персиваль не поверила, что ты — её преемница, твои белые крылья были сочтены ошибкой, нелепой случайностью... потому что ты не была рождена хищником, а была обращена из людей. Но НИГДЕ НЕ СКАЗАНО, КЕМ ДОЛЖЕН БЫТЬ ВЕЛИКИЙ МАГИСТР — ПОТОМСТВЕННЫМ ХИЩНИКОМ ИЛИ ОБРАЩЁННЫМ ИЗ ЛЮДЕЙ. Однако домысел укоренился и стал догмой... Вот это заблуждение, я полагаю, и погубило Орден. Что-то навело Эйне, да почиет её прах с миром, на тебя и заставило её предпринять попытку обратить тебя... Я тоже почувствовал в тебе что-то... А когда увидел твои крылья, то понял, что на тебя указывает перст судьбы. Прости... — Голос Оскара дрогнул, — прости, госпожа, что моими стараниями ты попала в тюрьму и перенесла столько тягот. Просто я пытался любой ценой спасти жизнь наследницы. Мне не поверили и за мои речи в твою защиту исключили из Ордена. Я был единственным, кто верил в тебя. Всё, через что ты прошла, закалило тебя... И настала пора тебе исполнить твоё предначертание.

Я обернулась и в глазах Оскара увидела отражение света, исходившего от лица Первого. Первой...

— Её имя — Леледа.

Когда я перевела взгляд обратно, Леледа сидела на столе обнажённая, и пряди её медовых волос шевелились в воздухе, как живые. Из её глаз струилось сияние, а за спиной были раскинуты огромные белоснежные крылья — но не одна пара, а две. Её рука была протянута ко мне. Я шагнула... дотронулась, и уже в следующий миг она несла меня над облаками, держа меня обхватом ног, а наши раскинутые в стороны руки переплетались пальцами. Пульсирующий свет её взгляда струился в меня, журча:

"Мои дети отошли от моих заповедей, обидели и унизили мою наследницу, и потому несут наказание. Оно ещё не окончено. На церемонии коронации да свершится справедливость".

Очнулась я в объятиях Оскара. Он нёс меня на руках по коридорам, приговаривая:

— Всё хорошо, моя госпожа... Всё хорошо...

— 2.3. Abelladerion

Ганимед пытался докопаться до истины: кто подменил питьё в кубке Авроры? Он думал на Оскара, но подозрение не подтвердилось. На кубке не было ни его следов, ни следов тех, кто мог бы сделать это по его указу. Создавалось впечатление, будто подделка сама пресуществилась в истинную кровь Первого... Чудо, да и только.

Чудеса на этом не заканчивались. Шла подготовка к церемонии коронации нового Великого Магистра, но по какому-то новому сценарию, доселе никогда не использовавшемуся Орденом. Обычно Великий Магистр не показывался во время церемонии никому, кроме старших магистров, находясь в особом помещении, а все остальные члены Ордена ждали в главном зале. Старшие выходили и объявляли, что у Ордена новый глава. Новая госпожа заявила, что будет короноваться на виду у всех, кроме того, на церемонию были приглашены члены "Авроры", в том числе и её президент — Юля. Ганимеда не покидали нехорошие предчувствия.

Когда он увидел среди зрителей Карину в сопровождении её мужа Алекса, возмущению его не было предела. Это уже ни в какие ворота. Ещё людей здесь не хватало! На шее Карины висел медальон с гербом Ордена — подарок Авроры; девица, похоже, понятия не имела, что носила охранный знак, показывавший всем хищникам, что трогать его обладательницу нельзя ни при каких обстоятельствах. Впрочем, гораздо лучше любых знаков её охранял муж, грозный командир "чёрных волков", не отпускавший её от себя ни на шаг.

Коронация началась в полночь. Церемониальный зал был полон: братья и сёстры в чёрных плащах, младшие магистры — в серых, старшие — в багряных. Представители "Авроры" — дамы в вечерних платьях, мужчины в смокингах. Изо всех сил скрывая свою нервозность, Ганимед стоял у пустого трона Великого Магистра рядом с Канутом и Оскаром в ожидании появления главной героини. Его раздражал и непривычный порядок церемонии, и присутствие нежелательных лиц, и, как уже было сказано, дурное предчувствие.

Пространство натянулось, как струна, всё замерло, а затем...

Толпа присутствующих расступилась: к трону шла фигура в длинном чёрном плаще с поднятым капюшоном. Её сопровождало какое-то зябкое веяние: колыхавшиеся при ходьбе полы плаща дышали холодом, по залу будто пролетел сквозняк. Гости, расступаясь, нагибались в поклоне. Остановившись перед троном и обернувшись ко всем, фигура откинула капюшон, открыв суровое белое лицо с непроницаемыми голубыми глазами.

— Приветствую всех присутствующих, — прозвучал ясный звонкий голос.

Среди членов Ордена пронёсся еле слышимый шепоток. На Авроре не было церемониальных доспехов, только чёрный костюм с длинным плащом и высокие сапоги. Определённо, когда она обернулась, по залу прокатилась ощутимая волна энергии, заставившая многих слегка занервничать. Юля из первого ряда проговорила:

— Я счастлива видеть тебя здесь в этом качестве, Аврора. О таком мы могли только мечтать.

Аврора обратила на неё спокойный прохладный взгляд.

— Вряд ли кто-то из здесь присутствующих мечтал о ТАКОМ, — ответила она загадочно.

Президент "Авроры" не показала своего смущения этим ответом, но многие задумались: что бы сие значило? В том числе и Ганимед. Ох, не к добру это всё, думал он; вот и физиономия Канута тоже была мрачной, как у недовольного кабана. Лишь только Оскар был почти так же непроницаем, как Аврора, в щегольском смокинге, с глянцевито блестящими, безупречно уложенными волосами. Как ни старался Ганимед проникнуть в его мысли, у него ничего не получалось, как не получалось отгадать хотя бы приблизительно намерения Авроры и исход этого вечера: на пути к "сердцу тени" новой Госпожи стояла ледяная стена.

В наступившей тишине он начал произносить заготовленную речь, и все взгляды обратились на него, как вдруг рука Авроры поднялась и сделала ему знак замолчать. Удивлённый, Ганимед умолк. Неслыханно... Просто беспрецедентный случай — чтобы церемониальная речь старшего магистра была перебита! Что же это за церемония, если всё кувырком?!

— Оскар, я прошу тебя сказать пару слов собравшимся здесь, только покороче, если можно, — сказала Аврора.

— Как прикажешь, моя госпожа, — отозвался Оскар с поклоном. — Итак... Дамы и господа! Старшие и младшие магистры, братья и сёстры! — произнёс он звучным, хорошо слышным голосом. — Сегодня Аврора официально становится главой Ордена Железного Когтя. Почему именно она? Достаточно взглянуть на её крылья. Они белые как снег, больше ни у кого нет таких. И она с честью выдержала испытание кровью Первого Великого Магистра, что подтверждает её предназначение. Она не просто достойна, она СОЗДАНА для того, чтобы быть Великим Магистром. Мне прискорбно осознавать, что, несмотря на это, Орден в своё время не отнёсся к ней так, как она того заслуживала...

— Оскар, — мягко перебила Аврора. — Давай не будем о грустном.

— Хорошо, госпожа, как тебе будет угодно, — чуть улыбнулся Оскар. — Как бы то ни было, всё встало на свои места, справедливость восторжествовала, и сегодня мы с радостью увидим восхождение Авроры на трон Великих Магистров. Этого дня мы ждали так долго... И вот, он настал.

Далее в зал внесли на бархатных подушках меч Великого Магистра и диадему, а также звездообразный орден на алой ленте. Ганимед уже не пытался играть свою роль: ему ясно дали понять, что он отстранён. С глухой злобой и холодным отчаянием он наблюдал за тем, как его обязанности исполнял Оскар, бывший старший магистр. Из его рук Аврора приняла меч, он же надел ей орден и под бурную овацию опустил на её голову сверкающий обруч диадемы.

После этого старшие магистры должны были присягать новой Великой Госпоже на верность. Ганимед почувствовал морозец, пробежавший вниз по спине, когда на него обратился чистый, холодный, пронизывающий взгляд голубых глаз. Преклонив колено и глядя на великолепный, сияющий драгоценными камнями меч, он начал произносить слова присяги, как вдруг Аврора его перебила:

— Встань.

Эта церемония была так безнадёжно исковеркана и перекроена, так нелепа, что Ганимед уже ничему не удивлялся. Он поднялся на ноги и услышал:

— Прежде чем присягать, ответь мне на вопрос, старший магистр Ганимед Юстина: с какой целью ты хотел подать мне на обряде испытания кровью Первого не настоящую кровь, а подделку?

Ушат ледяной воды на голову — примерно так подействовал на Ганимеда этот вопрос. Впереди были суровые, беспощадные глаза Авроры, а за спиной поднималась волна удивлённого ропота. КАК... Как она узнала?

— Неважно, как я узнала, — ответил на его мысль беспощадный голос. — Важнее, зачем ты намеревался совершить это кощунство? Чтобы посмеяться надо мной? Одурачить всех? Отвечай!

Ропот за спиной становился громче. Таков был вкус публичного позора.

— Я... я... — Слова не находились, да и что можно было здесь сказать?

— Вижу, тебе нечего сказать в своё оправдание. Хорошо, лучше я отвечу на вопрос, который ты сам себе задаёшь. Как в моём кубке оказалась настоящая кровь Первого? Почему? Не ищи виноватых, это воля судьбы, которую нельзя обмануть. ТЫ САМ и дал мне настоящую кровь, потому и не смог найти того, кто мог бы осуществить обратную подмену.

Ганимед поднял взгляд, искренне потрясённый.

— Но... КАК?

Аврора усмехнулась.

— Говорю же — воля судьбы. Оплошность, случай... Но то, что ты сделал в сговоре со старшим магистром Канутом Лоренцией, не будет тебе прощено.

Ганимед помертвел... Предчувствия его не обманули.

— Ты готовил ПРЕСТУПЛЕНИЕ, Ганимед Юстина, ты ПРЕДАТЕЛЬ и СВЯТОТАТЕЦ, ты лживый пёс, нет тебе веры и прощения! — обрушивался на его голову страшный, звонкий голос, а перед глазами вспыхивали цветные пятна. — ABELLADERION!

Не было в Языке слова более страшного, чем это. Тот, кого им называли, должен был умереть, и умереть с позором.

Последним, что Ганимед увидел в своей жизни, был занесённый над ним меч Великого Магистра.

Собрание ахнуло... Раздались возгласы ужаса, а Аврора опустила меч и оттолкнула ногой обезглавленное тело, из шеи которого хлестала кровь, растекаясь по полу тёмной лужей. Алекс прижал смертельно побледневшую Карину к груди, заслоняя ей рукой глаза, а Юля смотрела на Аврору напряжённым, немигающим взглядом, и выражение её окаменевшего лица было трудно определить.

Канут затрясся всем телом, когда испепеляющий взгляд Авроры обратился на него. Всей своей кабаньей тушей он рухнул на пол, на колени, и по его жирному лицу текли ручьями слёзы.

— Владычица... госпожа... Великая... Прости... пощади... не губи! — высоким, бабьим голосом завыл он, содрогаясь от рыданий.

— Встань, — приказала Аврора презрительно.

Но Канут только трясся и бормотал "прости, пощади".

— Abelladerion, — изрекла Аврора, и он вовсе пал ниц.

По едва заметному знаку Авроры появились бойцы отряда "чёрные волки" и, подхватив Канута с обеих сторон под руки, поставили его на ноги.

— Боров жирный, — прошипел один из бойцов из-под маски.

Второй взмах меча Великого Магистра был встречен потрясённым молчанием. Аврора сказала:

— Вот теперь справедливость восторжествовала.

— 2.4. Неприятная необходимость

"Чёрные волки" унесли трупы, и о свершившейся казни говорили только лужи крови на полу. В руке Авроры был меч Великого Магистра, впервые за долгое время обагрившийся кровью, а сама она сидела на троне, обводя взглядом притихших шокированных гостей. Едва заметно усмехнувшись, она сказала:

— Не бойтесь... Если ваша совесть чиста, вашей жизни ничто не угрожает.

Юля, до сего момента хранившая каменное молчание, подала голос:

— Аврора, ты казнила обоих старших магистров. Кого ты думаешь назначить на их место?

— Своевременный вопрос, — кивнула Аврора. — Оскар, подойди ко мне. Меча не опасайся, мой друг, к тебе у меня нет претензий.

Оскар, белее рубашки под своим смокингом, поднялся к трону и опустился на ступеньках на колени.

— Тебя я назначаю единственным старшим магистром, — сказала Аврора. — Больше и не надо... А то слишком много интриг, — добавила она с усмешкой.

Оскар, поцеловав окровавленный меч, сказал глухо:

— Клянусь в верности до последнего вздоха и последнего удара сердца.

Поднявшись с трона и спустившись, Аврора положила меч на подушку и снова окинула присутствующих взглядом — уже не грозным, а с оттенком лёгкой насмешливости.

— Надеюсь, этот досадный инцидент не испортил никому аппетит? Предполагалось ещё угощение. Никто не откажется?

Никто не посмел высказать отказа. Гостям были розданы бокалы с кровью; никто не был забыт и обнесён, угощение досталось всем — Аврора лично следила за этим. Гости, понемногу отходя от шока, начали тихонько обсуждать случившееся, а Аврора подошла к Карине с Алексом.

— Милая, — обратилась она к уткнувшейся в грудь мужа Карине, — я хочу извиниться перед тобой за то, что тебе пришлось увидеть всё это... Это была неприятная, но всё же необходимость.

— Аврора, ты разрешишь нам отбыть домой? — спросил Алекс. — Карина плохо себя чувствует.

— Разрешаю. Разумеется.

Аврора мягко дотронулась до плеча Карины и отошла.

— 2.5. Кошмар

Я проснулась оттого, что кто-то смотрел на меня. Кто-то сидел на мне: я чувствовала лёгкое давление на грудь. Глаза открылись сами собой... Сияющая обнажённая женщина с медово-золотистыми волосами, шевелившимися в воздухе вокруг неё, как живые. За её спиной виднелись раскинутые белые крылья — две пары; она сидела верхом на моих бёдрах и смотрела, склонив голову набок, а её ладонь, прохладная, невесомая, гладила мне живот.

Казалось, даже мои мысли были парализованы... Ни крика, ни вздоха не могла я издать, не могла позвать на помощь даже мысленно. Сияющая сила нагой незнакомки не поддавалась измерению. Она была бесконечна.

Её палец дотронулся до медальона на моей груди.

"Твой ребёнок под моей защитой, — пропел её голос у меня в голове. — Не снимай этот оберег".

Склонившись, она приблизила губы к моим... Свет струился из её немигающих глаз и обволакивал, живые золотые пряди волос обнимали меня и щекотали, полупрозрачные крылья окутывали меня коконом. Запустив пальцы в мои волосы, она играла ими, раскладывала на подушке, проводила кончиками ногтей по моим щекам. Так она забавлялась, а я лежала полумёртвая от ужаса...

— МАЛЫШ, ПРОСНИСЬ!

На тумбочке горела лампа, а вместо нагой женщины с живыми волосами надо мной склонился Алекс. Гладя прохладными ладонями моё лицо, он встревоженно вглядывался мне в глаза, будто хотел прочесть мысли.

— Ты стонала во сне, — сказал он.

Через пять минут мы сидели на кухне. Я пила маленькими глотками тёплое молоко, сидя на коленях у Алекса, а он нежно заправлял пряди волос мне за уши. Да, он читает мои мысли, проникает в "сердце моей тени", ну что ж... Зато его подарки всегда в точку, он всегда знает, чем я недовольна и как устранить причину моего недовольства. Мне не нужно ему готовить: он питается в этих "пунктах". Как боец он получает два литра, но выпивает их не за один раз, а предпочитает подкрепляться утром и вечером. Он всегда сыт, так что я могу не опасаться его клыков...

Впрочем, что я говорю! Ерунда, конечно, он ведь любит меня... Я вижу это в его глазах. Сытый или голодный — неважно. И я его ужасно люблю... Мой злобный, страшный, огромный, лысый, голубоглазый вампирище!

Прижимая меня к себе одной рукой, он отнёс меня, как ребёнка, в спальню, уложил и укрыл одеялом.

— Ну, как ты? Успокоилась?

— Да, получше стало... Я тебя просто жутко люблю.

— Жутко?

— Ага...

— Ну, тогда я тебя — кошмарно.

Его улыбка, хоть и немного клыкастая, — самая лучшая на свете.

— 2.6. Если и когда

— Возродить Орден Железного Когтя? Аврора сошла с ума.

Юля расхаживала по своему роскошному кабинету, терзая в пальцах окурок сигары. Оскар сидел в кресле, то и дело протягивая ей пепельницу, когда пепел грозил вот-вот упасть на ковёр.

— Мы столько с ним воевали, столько потратили сил, денег и жизней... Возродить!

— Но это уже не тот Орден, с которым мы воевали, — сказал Оскар. — Его устои претерпели значительные изменения под влиянием "Авроры", они перешли на тот же способ питания.

— Да мне плевать... — Юля раздражённо ткнула окурок в пепельницу. — Я хотела, чтобы Аврора, став Великим Магистром, отдала приказ о роспуске Ордена, понимаешь? А она... Возродить!

Оскар улыбнулся.

— Дорогая, но Аврора же не твоя марионетка, чтобы исполнять твои замыслы, как бездумный автомат. Кроме того, ты не учла одного: Великий Магистр никогда — пойми, НИКОГДА не распустит Орден, а Аврора самый настоящий Великий Магистр... Кровь Первого это доказала.

Юля села в кресло, вцепившись в подлокотники. Её красивое лицо исказилось белоснежным оскалом клыков.

— Кровь Первого... — прорычала она. — Какая к чёрту кровь? Она не должна была её выпить. НЕ ДОЛЖНА БЫЛА! Я договорилась с Ганимедом, чтобы никакого орденского зелья ей не давали — просто обычную сухую кровь, чтобы всё было понарошку. Ещё не хватало ей пить всякую их гадость! Ганимед согласился — насколько я поняла, ему это было тоже вроде как на руку... Но вышло не пойми что. Как могло случиться, что в кубок всё-таки попала эта дрянь? Ума не приложу!

Оскар на несколько мгновений погрузился в задумчивость. Разглаживая пальцами и без того безупречную стрелку на брюках, он проговорил:

— Видимо, сам Первый так хотел, а против его воли никакие наши ухищрения не действуют. Ты видела, что Аврора сделала с исполнителями твоего плана... Как ты думаешь, что она сделает с тобой, когда узнает, что за ними стояла ты?

Юля вскинула на него взгляд.

— Ты хочешь сказать, ЕСЛИ узнает? — В её голосе прозвучали нервозные нотки.

— Нет, "когда". Думаешь, это представит для неё какую-то сложность? Это вопрос времени, потому я и употребляю временной союз, а не условный.

— Ну, это исключено, — хмыкнула Юля. — Аврора никогда... Она не сделает ничего. Что она может? Она никто без меня. Она король — слабая фигура, нуждающаяся в защите, а я — ферзь, который что-то реально может! Кто создал Общество? Я. Если бы не я, Аврора не стала бы живой легендой... Это я сделала её, я, понимаешь? Она не пойдёт против меня! Потому что в этом случае она останется одна.

Оскар, задумчиво улыбаясь, покачал головой.

— Дорогая, как бы там ни было, Аврора теперь немного иная фигура. Ей было суждено стать Великим Магистром, и она им стала. В её силах сделать Орден заново, преобразить его так, как нам и не снилось. И это будет такой Орден, какой можно уважать и считать для себя честью состоять в нём.

Юля прищурилась.

— А ты, я вижу, тоже был бы не против? Может, ты ещё и в Орден перебежать мечтаешь?

Оскар поднялся, сдержанный и задумчивый.

— Юля, тот Орден, который был в последнее время — не тот, что был несколько веков назад. Он нуждался в обновлении... Дух Леледы замолчал и отвернулся от нас, но теперь он вернулся и заговорил с Авророй. Это знак... Знак того, что, может быть, для нас ещё не всё потеряно.

— Леледы? — поморщилась Юля. — Что за мифический персонаж?

Оскар покачал головой, горько усмехнувшись.

— Вот что значит молодое поколение... Совсем не знаете истории. Леледа — наша мать-основательница. И она не миф, она реальна. Она была Первым Великим Магистром, это её кровь выпила Аврора. Она наша покровительница. И если она отвернётся от нас, то горе нам...

— Я не верю в эти орденские бредни, — отмахнулась Юля, откидываясь на спинку кресла. — Я допускаю, что кровь Первого и правда как-то действует, но духи... Это уже слишком. Нет никаких духов, есть только "Аврора" и мы. И всё, что мы имеем, мы получаем только благодаря самим себе, а не покровительству какого-то... духа.

Покачав головой снова, Оскар взял кожаную папку с документами.

— Ладно, как знаешь. — И вышел.

— 2.7. Совещание

Пожалуй, Аврора — уникальный Великий Магистр, какого не было никогда прежде до неё. Она не прячется от подданных, по обыкновению её предшественников, не ведёт себя высокомерно и спесиво, не нагоняет мрака тайны вокруг своей фигуры. По моему скромному мнению, именно такой правитель и был нужен Ордену... Вот только он пришёл в слишком тяжёлые для Ордена времена. Нелегко Госпоже придётся, непростая выпала ей доля... Поднимать из руин некогда могучее сообщество в эпоху всемирного царствования "Авроры" — воистину, задача для титана. Никто в Обществе не ожидал такого поворота, особенно Юля, давно считавшая Аврору своей марионеткой без собственного мнения. Но моя девочка не боится трудностей. Кроме того, случилось счастливое для нас событие — дух Первого снова благоволит нам... А это позволяет надеяться, что мы вступаем — медленно, но верно — в белую полосу.

Сегодня, первого марта, Аврора провела собрание членов Ордена. Перед этим она распорядилась оборудовать под зал для совещаний один из наименее мрачных залов замка: там был поставлен длинный стол со стульями и в кратчайшие сроки сделан косметический ремонт, и благодаря дизайнеру зал стал гораздо светлее, уютнее и приятнее для взгляда. Такая атмосфера как нельзя лучше подходила для рабочих встреч.

Я принимал гостей. В основном пришли младшие магистры, но и несколько братьев и сестёр были приглашены Авророй. Из наиболее значительных участников были: Лоренцо Эмилия, владелец крупного автомобильного бизнеса в Италии; Бруно Алексия, основатель сети строительных фирм в Германии (Бавария); Эрик Колумбия, нефтяник; Камилла Децимус, владелица домов моды из Франции; Лорелея Дидерих, владелица крупного издательства в США; Эмиль Катарина — туристический бизнес; Улиссес Валентина — фармакология. Не обошла Аврора вниманием и Эрнесто Роду, заправилу от игорного бизнеса, бразильца с сомнительной репутацией, но весьма успешного дельца.

Последний, поприветствовав меня, заметил:

— Интересную практику завела наша Госпожа, не так ли? Чтобы Великий Магистр совещался с нами, простыми членами Ордена? Это что-то новенькое.

Кивнув ему, я ответил:

— Её Высокопревосходительство вводит новые традиции на благо Ордена, уважаемый Эрнесто.

Он чуть усмехнулся, и на его смуглом лице с пухлыми губами отразилось недоверие.

— Общество "Аврора" тоже ради нашего "блага" покрошило половину нашей численности в войне, — заметил он саркастически. — Вероятно, у нас просто разные понятия о том, что считать благом.

— Смею вас заверить, друг мой, что именно о благе Ордена печётся наша новая Госпожа, в истинном смысле этого понятия, — сказал я.

Следует сказать, что члены Ордена были изрядно потрясены расправой Авроры над Ганимедом Юстиной и Канутом Лоренцией, и, хотя с причину их казни нельзя было оспорить, это немало устрашило собратьев. Авроре предстояло преодолеть их настороженность и недоверие.

Всего на совещание прибыло около пятидесяти собратьев. Пока мы ждали Аврору, я рассадил всех по местам; некоторые слегка нервничали, хоть и старались этого не показывать. И вот она появилась — затянутая в чёрный костюм с высоким воротником-стойкой, под которым на алой ленте сияла звезда магистерского ордена; её просто и строго причёсанная голова была увенчана диадемой, в тёмных волосах сверкала широкая серебристая прядь. Макияж — неброский, но придававший её чертам чёткую законченность и элегантность. Словом, она выглядела блистательно.

При её появлении все встали. Она, подойдя к своему месту, окинула присутствующих быстрым внимательным взглядом и проговорила:

— Приветствую вас, уважаемые собратья. Оскар, — обратилась она ко мне, — все ли в сборе?

— Так точно, Госпожа, собрались все, — ответил я.

— В таком случае прошу всех присаживаться.

Все сели. Аврора, выдержав секундную паузу, сказала:

— Я чувствую, у вас ко мне есть вопросы, собратья. Отчасти для того я и организовала это совещание — чтобы вы могли их задать. Прошу, не стесняйтесь. Постараюсь дать исчерпывающие ответы.

Всё это было необычно и непривычно, собратья чувствовали себя скованно. Наконец первый вопрос был всё-таки задан:

— Госпожа, Орден будет распущен? Это входит в планы "Авроры"?

— Наверно, это самый животрепещущий вопрос, занимающий многих, если не всех вас, — отметила Аврора. — Отвечаю: нет. Орден не будет распущен, мы сохраним его.

— А каково мнение президента "Авроры" по этому вопросу?

Слегка подумав, Аврора ответила:

— Каково бы ни было её мнение, думаю, оно не будет угрожать существованию Ордена.

Собратьев интересовало, каков будет облик Ордена: будет ли он переделан по образу и подобию Общества "Аврора" или сохранит свои традиции. Аврора заверила, что, хоть устав Ордена и был реформирован в сторону сходства с Обществом, но дальнейшего сближения ожидать не следует.

— Мы сохраним только основные принципы: отказ от убийства людей и питание донорской кровью. Не знаю, обрадует вас или оставит равнодушными... Я думаю отменить нормированную выдачу крови в пунктах питания. Крови на самом деле хватает, и нет большого смысла в каких-то ограничениях... Так что совсем скоро можно будет получать её столько, сколько вы захотите. Ну, в разумных пределах, конечно... Если вы задумаете, например, принять кровавую ванну, то для этого вам, пожалуй, придётся оборудовать собственное хранилище.

При последнем замечании Аврора чуть улыбнулась, и атмосфера как будто слегка разрядилась. На настороженных лицах собратьев появились неуверенные усмешки, и я почувствовал: лёд тронулся. Они заулыбались, глаза засветились интересом, посыпались новые вопросы, на которые Аврора отвечала обстоятельно и с уважением к задавшему. Она поинтересовалась, нет ли у кого-то из присутствующих затруднений в бизнесе, и некоторые собратья признались, что дела их идут не так хорошо, как хотелось бы: в частности, они испытывают притеснения со стороны Общества "Аврора".

— Так, прошу поподробнее, — сказала госпожа.

Она внимательно выслушала каждого, а я взял на себя обязанности секретаря, делая краткие заметки на память, ибо информации было много. Аврора пообещала разрешить все затруднения — как модно сейчас говорить, "разрулить".

— Будем чаще собираться, общаться, узнавать друг друга ближе. Если у вас возникнут какие-то вопросы, предложения, идеи — пожалуйста, я всегда готова выслушать.

После совещания было небольшое угощение и, что называется, "тусовка". Собратья разошлись весьма довольные, оставив на подносе кучу визиток.

Мы сидели в опустевшем зале вдвоём. Аврора, откинувшись на спинку кресла, выдохнула:

— Уфф... Ну, как тебе это? Неплохо для начала?

— Очень хорошо, госпожа, — сказал я. — Им явно пришёлся по душе твой стиль руководства. И это при том, что казнь Ганимеда и Канута подействовала на всех поистине устрашающе.

Повисло секундное молчание, звенящее, как струна. Взгляд Авроры блуждал по заново отделанному залу, будто оценивая работу дизайнера.

— Как там себя чувствует Юля? Хорошо спит? — спросила она как бы вскользь.

— Полагаю, у неё небольшая бессонница, — ответил я. — Она много работает, напряжение, стрессы... Всё это не может не сказываться.

Аврора кивнула, в уголках её губ и глаз проступила усмешка.

— 2.8. Один из тринадцати

Эта затея с портретом — такой вздор, что и не высказать. Не знаю, зачем нужен мой портрет в полный рост, а-ля европейские монархи, но Оскар пригласил художника, и работа по запечатлению моего облика началась.

Художника звали Рене. Он был так сражён свалившейся на него ответственностью, что при первой встрече находился на грани обморока, и я всерьёз опасалась, сможет ли он держать кисть. Когда он попросил меня чуть отвести взгляд в сторону, я еле сдержала улыбку. Неужели мой взгляд производил такое сильное впечатление?

Сеанс был в самом разгаре, когда доложили, что некий Сандро Эстелла просит меня принять его. Обычно обо всех просителях-посетителях сообщал мне Оскар, но на этот раз посетитель явился ко мне напрямую. Видимо, его вопрос был важен для него...

Я сделала Рене знак, что мы прерываемся, и направилась в кабинет, велев проводить посетителя туда. Под кабинет я переделала одну из спален, оформив его в простом и сдержанном стиле, без излишней роскоши. Раз уж этот замок стал моей резиденцией, то я сочла возможным сделать некоторые его комнаты и залы немного уютнее, чтобы хоть как-то разбавить гнетущее впечатление, будто я попала в дремучее средневековье.

Сандро Эстелла был темноглазым брюнетом слегка чахоточного вида. Его причёсанные на косой пробор волосы лоснились, как напомаженные; одет он был хорошо, со вкусом, золотой перстень на пальце и фирменные дорогие часы говорили о его достатке. Но видно было, что он пребывал не в самом лучшем настроении — и по выражению его глаз, и по окружавшей его ауре. Создавалось впечатление, что он пришёл на собственную казнь.

— Госпожа... Ваше Превосхо... Высокопревосходительство... — с запинкой начал он и замялся.

— Не ломайте язык титулами, можно просто Аврора, — сказала я. — И присаживайтесь, прошу вас.

Гость сел на краешек кресла.

— Аврора... Простите, что явился напрямую, но это важно... я... не могу так дальше.

Опустив голову, гость закрыл глаза. Ему было трудно говорить, молчание затянулось, и я решила немного заглянуть в "сердце его тени"... И вздрогнула, увидев там мрачную тень Кэльдбеорга. Чёрные остроконечные колпаки, череп и кубок, нижние челюсти... Тринадцать присяжных, приговор, заснеженный замок и удушающая хватка взгляда начальника тюрьмы. Моя макушка даже ощутила призрачное прикосновение бритвы.

Гость поднял взгляд и прочёл это в моих глазах. И сразу посерел и сник.

— Ну вот, вы уже и знаете...

Он был одним из тринадцати присяжных в чёрных колпаках. Выбор стоял — жизнь или смерть, и он проголосовал за мою смерть.

— И чего вы хотите? — Мой голос был холоден.

На лицо посетителя легла мертвенная тень. Казалось, ещё немного — и он упадёт. Кресло, в котором он сидел, было его эшафотом.

Его губы еле шевелились, когда он глухо лепетал:

— Я... Я видел вашу... Я был на коронации. Я... единственный, кто остался жив... Все остальные, кто судил вас, мертвы... Погибли на войне.

— Зачем вы пришли? — перебила я его. — Зачем ВАМ это нужно?

Посетитель обессиленно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он мысленно умирал. Он был готов. Он сжёг все мосты. Его веки подрагивали.

Я встала, и он открыл глаза — мутные, почти невидящие. Чего он ожидал? Что я убью его на месте?

— Вы хотите, чтобы я прекратила ваши моральные страдания? Как я должна это сделать, скажите на милость?

— Я... не знаю...

Я взглянула ему в глаза, и он, как-то обмякнув, начал валиться набок. Я была вынуждена поддержать его за плечо, иначе он упал бы на пол. Хлопая гостя по щекам, я приводила его в чувство.

— Ну что вы, в самом деле, как барышня!..

Его лицо скрывала чёрная маска-колпак, и он положил свою кость у черепа, тем самым подтвердив, что я, по его мнению, должна умереть. Я спросила:

— Вы воевали?

Сандро Эстелла несколько раз моргнул, шевельнул беззвучно губами, и только спустя пару секунд с них слетел шелест:

— Нет... Я... моё дело... сеть цветочных магазинов...

Я фыркнула. Не уверена, что в этом объективно есть что-либо забавное, но мне отчего-то стало смешно.

— Ступай, цветочник. Если ты пришёл, чтобы отведать моего карающего меча, то вынуждена тебя разочаровать: ради такой мелочёвки он не двинется с места. Иди и живи.

Держась за сердце и пошатываясь, он выполз из кабинета.

— 2.9. Разговор

— У этого художника определённо есть талант, и немалый.

Юля любовалась моим портретом. Картина получилась впечатляющая, я выглядела очень внушительно в чёрном костюме, высоких сверкающих сапогах и длинной чёрной мантии с чёрно-седым мехом на плечах. Как монаршая особа. Кисть художника передала и блеск бриллиантов, обильно усыпавших орден у меня на шее, и кроваво-алый шёлковый перелив ткани его ленточки, и серебрящуюся мягкость меха, и лёд моих глаз... Честное слово, я и не подозревала, что так выгляжу. И если бы не знала, что процитированные Оскаром слова из летописи — "лик светел, грозен, взгляд молнии подобен", — были о Первом, то подумала бы, что это описание моего лица.

— Да, неплохо, очень неплохо, — сказала Юля.

Я предложила:

— Ну, по бокалу крови — и к делу?

— Спасибо, я не голодна, — ответила она.

— Ну, как хочешь. А я выпью.

Я наполнила бокал из пакета и неспешно отпила половину. Юля чувствовала себя неуютно в этом замке; мы только что вернулись с экскурсии по подземелью, в которой я выступила в качестве гида.

— Аврора, может, уже хватит играть в Великого Магистра? Не забывай о том, кто ты. КЕМ ты для нас являешься. И ЧЕМ для нас является Орден.

Я осушила бокал и поставила на столик.

— Что значит — играть? По-моему, всё серьёзно.

— То есть, ты считаешь себя им?

— А разве ты не хотела, чтобы я им стала?

— ТАК — нет.

— Как — так?

— По-настоящему.

— Ах, вот оно что.

Юля нервничала. Не нужно было владеть искусством проникновения в сердце теней, чтобы увидеть это. Она нервничала и боялась меня, но пыталась скрыть свой мандраж за вызывающим блеском глаз и "наезжающей" манерой вести беседу. Это удавалось ей плохо.

— Так кем или чем я для вас являюсь? Чем-то вроде зверушки-талисмана бейсбольной команды?

— Аврора, ты — наше ВСЁ!

— Ой ли? А может, я уже давно для вас никто? Просто символ, которым можно затыкать все дыры? Юля, кого ты обманываешь? Ладно. Оставим меня, возьмём Орден. Так чем он для вас является? Идейным противником? Заклятым врагом?

— Не для того мы вели такую войну, чтобы вот так отдать им тебя!

Она встала с кресла, чтобы быть со мной на равных и не смотреть снизу вверх, но с портрета на стене я всё равно смотрела на неё сверху вниз: картина висела высоко.

— Юля, тех, с кем мы воевали, уже нет. И того, против чего боролись, тоже. Ты за идеями не видишь людей. Конкретных людей с конкретными проблемами.

Она усмехнулась:

— И ты решаешь их конкретные проблемы в бизнесе?

— В том числе. Почему они испытывают притеснения со стороны "Авроры" в деловой сфере? Это нечестно, так не должно быть и такого не будет.

Юля, видимо, испытывала на мне свои способности к внушению, сверля меня тяжёлым взглядом. Тщетно.

— Аврора, я тебя не узнаю. С какой стати ты стоишь на защите интересов Ордена?

— С такой, что они принадлежат к той же расе, что и члены "Авроры", а ещё потому что я — хочешь ты того или нет — Великий Магистр Ордена. И не формальный, как ты того желала, а настоящий. И ничего плохого в том я не вижу. Корме того, собратья поверили мне и рассчитывают на меня.

С каждым моим словом страсти в ней бурлили и клокотали всё сильнее, она была вся как кипящий котёл злости и возмущения. Едва последнее слово отзвучало, как весь её кипяток выплеснулся через край.

— И ты уже забыла, что они с тобой сделали?! Кэльдбеорг уже не в счёт? И то, что они с тобой вытворяли там? Неужели ты всё простила и забыла?

Я положила руку на её плечо, и она, будто под гнётом невидимой тяжести, опустилась в кресло.

— Успокойся. Не надо кричать, я хорошо слышу. Ты ратуешь за вечное мщение? Нет уж, уволь. Я всё помню, но счета закрыты, по ним заплачено. Все, кто когда-либо причинил мне боль, уже мертвы. А те, кто остался, не имеют непосредственного отношения к этому. Повторяю: за абстрактными идеями ты не видишь людей. Конкретных. Ты хотела, чтобы я, став главой Ордена, распустила его? Этого не будет. Я считаю, что Орден и "Аврора" могут сосуществовать нормально и друг другу не помешают: мир большой, места всем хватит.

Да, похоже, не по нутру ей пришлись мои слова. Как говорится, не пошло, в горле застряло. Её аж всю передёрнуло, а я села в соседнее кресло и засмеялась.

— Юль, ну чего ты психуешь сидишь, а? Ты скажи мне ясно и конкретно: что тебя не устраивает?

Нет, не призналась — встала, пробормотала что-то насчёт неотложной встречи и вышла такой походкой, будто только что сидела не в мягком кресле, а на утыканной гвоздями доске.

— 2.10. Старая знакомая

Для прогулок я обычно переодевалась в форму "чёрных волков": она была мне и привычна, и удобна. Налетавшись над вечерними городами, над мерцающим океаном их огней, я почувствовала, что пора немного подкрепиться, и направилась в ближайший пункт питания. Как уже говорилось, они были замаскированы, и некоторые из их находились при офисах "Авроры". Девушка на рисепшене, увидев форму "волков", привычно спросила:

— Вы перекусить?

Больше в холле никого не было, но за такой вопрос следовало бы сделать ей замечание: а если бы здесь находились люди?

— Так точно, — усмехнулась я.

— Проходите, пожалуйста.

Не успела я дойти до двери с заветной надписью "только для персонала", как вдруг услышала звуки скандала. Двое охранников волокли яростно сопротивляющуюся девушку, и похоже, прямо из хранилища.

— Пустите, придурки! Больно же делаете клешнями своими! — кричала девица, тщетно пытаясь вырваться из мощных лап охраны. — Вы не имеете права...

— Шагай давай, — басили они в ответ. — Разберёмся.

Ба, знакомые всё лица! Это же та журналисточка с наглыми и цепкими серо-зелёными глазами. Как, она сказала, её зовут? Виктория Безенчук. Оказывается, я даже имя помню.

— Ребята, в чём дело? — спросила я.

— Да вот, эта особа пробралась в хранилище.

— Как такое возможно? А вы здесь на что?

— Да чёрт его знает, как...

Я пронзила охранников таким взглядом, что оба посерели с лица.

— Ответ неверный. А верный — "мы здесь для того, чтобы не допускать нежелательных лиц туда, где им быть не следует". А вы с этим как раз и лопухнулись.

Виктория стреляла вокруг злым и колючим взглядом, в котором, впрочем, чувствовалась изрядная доля страха и морального шока. Похоже, она увидела более чем достаточно. И что прикажете с ней делать? Снова стереть память? Исключено: повторное вмешательство могло искалечить её психику. На совести "Авроры" уже было несколько сломанных человеческих судеб, и после этого док Гермиона отказалась проводить коррекцию памяти повторно. Впрочем, такое происходило нечасто... И вот, случилось ещё раз. Ну почему именно с этой девочкой?!

Внешне она напоминала мне Карину. Такие же волосы, даже в чертах лица что-то общее.

— С вами ещё будет разговор, — сказала я охранникам. И обратилась к Виктории: — Идём, дорогуша.

— Никуда я с вами не пойду! — огрызнулась она. — Вы... Вы здесь на людях эксперименты ставите! И меня в такую же ванну положить хотите? Не выйдет!

— Никто тебя никуда не собирается класть, — проговорила я устало. — Пошли по-хорошему и, пожалуйста, без истерик.

Я сказала "пошли", а сама ещё не решила, куда поведу её. Но одно было ясно: следовало временно отгородить её от общества.

Изолятор, оставшийся ещё со времени войны между "Авророй" и Орденом, я сочла подходящим для этого местом. К девушке пришлось снова применить психическое воздействие: по своей воле она идти не хотела. Изолятор был неиспользуемым, но охраняемым объектом, и на подлёте к нему меня остановили "волки". Узнав меня, отдали честь и поинтересовались насчёт девушки у меня на руках:

— Что-то случилось? Нужна помощь?

— Да, ребята, эта девушка некоторое время побудет в изоляторе. Простите, в детали вдаваться не стану, но случай особый. Вверяю её под вашу охрану.

— Будет исполнено, Аврора.

Меня впустили в изолятор. Уложив девушку в одной из камер, я сказала:

— Она проспит несколько часов. Обращаться аккуратно, боли не причинять, никакой информации не давать. Никаких внешних контактов. Об объекте охраны никому не докладывать, даже президенту "Авроры". В общем — полная секретность. Утром я вернусь.

— 2.11. Попала

Так, ну и где я? Господи, голова-то как трещит — хуже, чем с похмелья... Ноги замёрзли, руки тоже как ледышки. Прохладненько здесь, однако...

Койка, жёсткий матрас без простыни. Не видно ни хрена, свет откуда-то еле-еле пробивается. И тень решётки... Уж не в тюрьме ли я?!

Ну, так и есть. Вместо одной из стен — решётка с толстенными прутьями, тусклый свет падает из коридора. Вот я попала так попала!

Так, одежда вроде вся на месте... Ничего не расстёгнуто, бельё... нетронуто. Сумочка? Забрали, естественно. Там и сотовый, и документы. Блин... Допрыгалась.

Так и знала, что с этой "Авророй" что-то нечисто. Такие все из себя хорошие, благотворительность и всё такое. Они ведь всюду, везде, куда ни сунься! Везде их фирмы, аптеки, магазины, заводы, пароходы... Офисы на каждом шагу. Не удивлюсь, если и мы тоже у них на довольствии... Да скорее всего, так и есть.

Ужас просто... Люди лежат в ваннах с какой-то жидкостью, опутанные трубками, по одним что-то втекает, по другим — вытекает. То ли спят, то ли в коме. По трубкам из их вытекает кровь и расфасовывается по пакетам. Ну, и зачем всё это, скажите на милость?! Не успела толком разобраться, тут эти амбалы подоспели. Все руки повыкручивали, сволочи...

А эта женщина? Бледная, а глаза молнии так и мечут... Голубые такие молнии. Да ведь это сама Аврора была, точно. Ну точно, я её узнала не сразу из-за формы. Почему-то люди в форме все на одно лицо кажутся. То ли подстрижена коротко, то ли волосы убраны под чёрный берет. Чёрт, голова так болит... Ммм...

Что ж, вполне логично, что я здесь. И видно, дело это нешуточное, раз они меня сразу в камеру. Выводы сами напрашиваются. Дело пахнет керосином... то есть, криминалом. Уж не собираются ли они меня убрать, как ненужного свидетеля?! Ёкарный бабай...

Похоже, пипец...

А так много успеть хотела.

Вот и всё, Виктория Владимировна Безенчук. Приехали, конечная.

А лет мне было всего двадцать четыре... Господи, ну почему так мало?!

Ну что за звери, хоть бы одеяло дали! В могилке холодно будет, так хоть последние часы провести бы по-людски!

— Эй! Есть там кто?!

Вот так, поорём, авось и придёт кто-нибудь... И по фэйсу врежет.

— Эээ!! Там что, нет никого, что ли?!

Минута. Сердце стучит, башка трещит. Нет никого...

Нет, если я буду так лежать, точно околею. Встать, размяться... Хотя тут не слишком-то поразминаешься: камера крохотная, три шага — и поворачивай обратно. Ну, хоть так, потому что в неподвижности тоже мало хорошего. Отжаться... Нет, не могу. В голову сразу отдаёт. Что ж она болит-то так, зараза? Может, вкололи мне какую-нибудь дрянь? Вполне возможно...

Устала что-то... Никогда так не уставала. Как будто на десятый этаж бегом. Прилечь... Камера плывёт куда-то.

Пока двигаешься, вроде ничего, а ляжешь — и опять мысли одолевают. Неужто и правда — всё? Нет, ни фига у вас не выйдет, я так просто не сдамся. Не вырвусь — так пару морд расквашу хотя бы. Чтоб помнили меня...

Пойти, что ли, ещё поорать?

— ЭЭЭЭЭЙ!!! Есть кто живой, мать вашу?!

И тут — голос:

— Что орёшь?

Дождалась! Подошли двое, в такой же форме. Вооружённые до зубов, лица скрыты под чёрными масками. Серьёзные ребята...

— Где я?

— Мы не уполномочены отвечать ни на какие вопросы. Если что-то нужно, говори.

— Верните мне сумочку.

— Не положено.

— А что положено?

— Положено ждать до утра. Утром всё узнаешь.

Значит, до утра я всё-таки доживу. Ну что ж, это радует. Подышим ещё...

— Слушайте, дайте мне одеяло и таблетку анальгина, а? Замёрзла и голова раскалывается. Это-то хотя бы можно?

— Можно.

Ну вот, ушли. Опять ждать... Ну очень серьёзные ребята, и похоже, влипла я по самое не могу. "Аврора" — будь она неладна! — та ещё контора...

Вернулись — с одеялом и анальгином. Спасибо, хоть обращаются не по-зверски.

— Глава 3. Сила обстоятельств

— 3.1. Утром

— Ну, как тут у вас?

— Всё в порядке, Аврора, никаких проблем не возникло. Девушка попросила только одеяло и таблетку — жаловалась на головную боль.

Я подошла к решётке. Свернувшись клубочком, Виктория спала, закутанная в одеяло до самого носа, да так сладко, что стало жаль её будить. Но разговор был неизбежен.

Грохот отъезжающей решётки разбудил её. Вздрогнув, она приподняла голову и, щуря заспанные глаза, всматривалась в меня.

— Ну что, Вика, доброе утро.

Она молчала. Ну, не в истерике — и то хорошо.

— Как себя чувствуешь? Мне сказали, ты жаловалась на головную боль.

Девушка приподнялась на локте, потом села. Я присела рядом на край койки.

— Прости, что поместили тебя сюда, но это была вынужденная мера... после того, что ты увидела.

— Что это за дикие эксперименты? — спросила она.

Ну, вот и подала голос. Было бы хуже, если бы она онемела от пережитого стресса.

— Это не эксперименты, — ответила я. — Я вот пока не знаю, как с тобой быть, если честно.

— Убьёте меня? — усмехнулась она мрачно.

— Ну, зачем же... — Я вздохнула. — Для чего, кстати, ты туда полезла? Расследование ведёшь?

Опять замолчала, отвела взгляд. Просто партизанка на допросе.

— Вот до чего доводит чрезмерное любопытство, — улыбнулась я. — Однако, и ловкая же ты особа... Туда прошмыгнуть не так-то просто. Из тебя получился бы отличный шпион.

Мы умолкли. Она молчала напряжённо, выжидательно, я — устало. В самом деле, как быть? Не хотелось калечить её психику, а уж убивать... Не знаю, как другие, а у меня на неё рука не поднимется. Девушка неглупая и смелая, одни глазищи чего стоят. Для виду она бодрилась и дерзко поблёскивала ими — мол, знай наших! — но в душе ей было страшно... Холодный червячок, подтачивающий изнутри. Хотелось её обнять и как-то успокоить, но — как? Что ей сказать? Совсем ничего не приходило в голову. И что делать со всей этой ситуацией? Я до сих пор ничего не придумала.

В итоге я спросила:

— Ты голодна?

Она поворочалась под одеялом и буркнула:

— Ничего, как-нибудь потерплю...

— А вот это ни к чему. — Я встала, подошла к решётке и сделала знак одному из "волков". Когда он подошёл, я распорядилась: — Девушке нужна еда. Раздобудьте, и желательно, побыстрее.

— Есть, — отозвался "волк".

Так ничего и не решив, я оставила Викторию посидеть в камере ещё немного. Мне нужно было с кем-то посоветоваться.

— 3.2. Три выхода

И этим "кем-то" был, разумеется, Оскар. О том, чтобы советоваться с Юлей, я и думать не хотела.

Он прибыл в мой замок по первому зову — как всегда, одетый с безупречной элегантностью и вкусом, с дорогим кожаным портфелем. Я рассказала ему, как обстоят дела, и спросила:

— Ну, и как нам поступить? Сама я, признаться, что-то ничего не могу решить. Давай вместе подумаем?

— Да, ловкая девица, — усмехнулся Оскар. — Это ж надо — проскользнуть в хранилище! Придётся усиливать охрану. Значит, тебе её жалко, моя госпожа?

— Очень, — призналась я. И добавила тихо: — Она на мою дочь чем-то похожа...

— М-да, ситуация, — вздохнул Оскар, сочувственно дотронувшись до моей руки.

— О том, чтобы причинять ей какой-то вред, и речи быть не может, — твёрдо сказала я.

Оскар подумал. Похоже, мысли ему приходили в голову те же, что и мне.

— Есть три выхода. Первый — неприемлемый для тебя: повторная коррекция памяти. Второй — обращение. Третий... Ну, об этом я и говорить не хочу, ты сразу скажешь "нет".

— И правильно, нечего об этом и заикаться, — нахмурилась я.

— О том, чтобы просто отпустить её, и речи быть не может, это понятно, — сказал Оскар. — Она слишком много увидела. Значит, остаётся — сама понимаешь, что.

Я зарычала и откатилась в кресле, оттолкнувшись от края стола. Сделать девушку хищницей? Вряд ли она добровольно согласится. Значит, придётся обращать против воли? Да уж, выход тот ещё.

— Нет, это тоже не пойдёт, — покачала я головой, садясь на край стола. — Надо придумать что-нибудь другое.

Оскар приподнял брови.

— Другое? По-моему, больше ничего сделать нельзя.

— Надо думать.

— 3.3. Случайность

Меня немного отвлекли: у Эрнесто Роды возникли проблемы с законом, и нам с Оскаром пришлось срочно думать, как его выручить, потому что, как ни крути, а его взносы в казну Ордена были одними из самых значительных. Игорный бизнес — штука скользкая, не всегда легальная, и Оскару пришлось применить всё своё умение, задействовать все связи, чтобы избавить Эрнесто от неприятностей или свести их хотя бы к минимуму. Что касается меня, то я старалась вникать в проблемы всех собратьев.

На решение этой проблемы мы потратили день и, соответственно, на столько же отстали в решении другого вопроса — с Викторией. Нет, я ни на минуту не забывала о том, что она сидит в изоляторе под охраной "волков", и перебирала в голове разные варианты, но ничего достойного так и не смогла найти. Когда же я наконец освободилась, то первым делом помчалась туда.

Там меня ждали неприятные новости: Вику забрали. Об этом мне доложила изрядно потрёпанная в потасовке охрана. Угадайте, по чьему распоряжению?

Происшествие в пункте питания недолго оставалось тайной для Юли. Как мне доложили, забирать девушку прилетали не "волки", а группа из ведомства Каспара — управления собственной безопасности "Авроры".

— И вы отдали им её?! — вскричала я. — Вы хоть сказали им, что без моего распоряжения её нельзя трогать?

— Сказать-то сказали... Только нас не очень-то слушали. Вот, даже подраться пришлось, как видишь. Прости, Аврора, их было больше, — сказал Леонард, командир охранной группы.

Так сложилось, что служба Каспара и отряд "чёрных волков" были формированиями одного уровня, а потому, как водится, соперничали. В соревнованиях по боевым искусствам и стрельбе вперёд выходила поочерёдно то одна команда, то другая, причём с минимальным отрывом. На мой взгляд, и у Каспара, и у Алекса служили отличные ребята, вот только меж собой они никак не могли решить, кто лучше.

— Ладно. — Я потрепала обескураженного Леонарда по плечу. — Вы сделали всё, что смогли, спасибо вам. Дальше, видно, мне придётся самой решать проблему.

Я набрала номер Каспара.

— Привет, старина.

— Ну, здравствуй... Великая Госпожа, — отозвался голос моего старого друга. В его тоне мне послышалась невесёлая усмешка. Мне это почудилось, или ему пришлось не по нутру моё вступление в должность Великого Магистра?

— Кас, ну что за детский сад, — засмеялась я. — Какие бы ни были у меня титулы, я — это по-прежнему я, ты же знаешь.

— Кто его знает, — сказал он.

— Ладно, Кас, брось. Я вот по какому делу... Твои ребята забрали из изолятора одну девушку. Человека. Не мог бы ты сказать, куда?

На том конце линии повисла секундная пауза. Каспар думал: говорить или не говорить? Решил всё же сказать.

— Её поместили в центр к доку Гермионе, на коррекцию памяти.

У меня едва волосы не встали дыбом от возмущения.

— Что?! — заорала я. — На повторную?!

— Ну, насчёт этого я не в курсе.

— Ладно, Кас, спасибо...

И как это называется? Правильно, беспредел! Боюсь, наша следующая встреча с Юлей будет не слишком дружеской.

Я набрала дока, она не ответила. Подождав минуту, я повторила вызов — снова в никуда. Я стиснула зубы. Ладно, друзья-медики, ждите меня в гости собственной персоной. Только бы успеть! Только бы они ещё не погубили эту ясноглазую девочку...

Чёрной фурией я ворвалась в тихие белые коридоры. Расталкивая и чуть ли не сбивая с ног сотрудников, я прокладывала себе дорогу прямиком в кабинет дока. Кто-то, кажется, и впрямь не удержался на ногах, но у меня не было времени на принесение извинений.

В кабинете дока не оказалось. Наверно, с самого первого дня своего основания центр не переживал такого переполоха, какой подняла я в поисках Вики.

— Гермиону ко мне!! — зарычала я вне себя, стоя посреди светлого и чистого центрального холла.

От моего рыка дрогнули стёкла в окнах. Все в панике забегали, налетая друг на друга, и со стороны эта муравьиная беготня выглядела бы очень комично, если бы мне в тот момент было до смеха. Дока нашли, она уже шла ко мне с обеспокоенным лицом.

— Аврора, в чём дело?

— Где? — накинулась я на неё. — Где девушка?! Что вы с ней сделали?

Наверно, док была единственной, кто не впадал в ступор при виде моего гнева, да и вообще, при любых обстоятельствах. И она единственная, кто был в состоянии остудить мой пыл.

— Ты имеешь в виду Викторию Безенчук? — сказала она сдержанно, глядя на меня своими спокойными большими глазами. — Она здесь. Юля отдала распоряжение о коррекции памяти, но я не стала спешить с его исполнением.

— Ффу... — вырвалось у меня. Безумное облегчение... А ещё хотелось расцеловать изящные и искусные ручки дока. Какая же она всё-таки умница.

— С ней другая проблема, — тут же добавила док, и я опять встревожилась.

— Что такое?

— Отойдём в сторонку.

Все эти предисловия и приготовления меня только раздражали, но док настояла на том, чтобы продолжить разговор в более укромном месте. Пришлось последовать за ней, пока мы не оказались возле бокса с прозрачными стенами, в котором лежала Вика, окружённая аппаратурой и одетая в казённую больничную рубашку. К её рукам были прикреплены какие-то датчики, и она как будто спала.

— Что с ней? — спросила я нетерпеливо.

— Дело в том, что, по-видимому, её доставка оказалась не вполне благополучной... Один маленький порез ножом, совсем незначительный, но на лезвии была кровь хищника.

Я похолодела. Вот же растяпы! Идиоты, раздолбаи!

— И... что?

— Сама понимаешь, что, — невесело резюмировала док. — Этого пореза вполне достаточно для заражения. В соответствии с количеством попавшей в её организм вампирской крови, метаморфоза займёт больше времени. Если бы ей было введено, скажем, граммов пять, то всё завершилось бы за сорок восемь — пятьдесят пять часов, а здесь... Я прикинула, выходит не меньше десяти — двенадцати дней. Возможно, больше.

Значит, её мучения затянутся... Я смотрела на спящую Вику. У неё было во сне такое умиротворённое, усталое и милое лицо, что сердце сжималось от жалости... а потом разгоралось от возмущения и гнева. Ох, Юля, наломала же ты дров... Неужели человеческая жизнь для тебя значит так мало? Тогда чем ты лучше орденцев — тех, с которыми мы воевали за "гуманность" по отношению к людям?

— Заражение уже началось, хотя внешне это пока не заметно, — сказала док. — Остановить его, естественно, невозможно. Можно только немного облегчить её состояние на завершающей стадии обращения.

Вика крепко спала и ещё не знала, как круто изменилась её жизнь.

— Сделайте всё, что в ваших силах, — глухо проронила я.

— Разумеется.

— 3.4. Сверхъестественное

Ммм... Опять отвратительное пробуждение. Да что ж такое — голова тут как тут, снова трещит от боли.

Да, помахались ребята нехило. Тех, в серой форме, было больше, и чёрные проиграли. А призом была, естественно, ваша скромная рассказчица. Конечно, она не преминула встрять в махач: как же, это ведь её любимое занятие — находить неприятности на нижние девяносто сантиметров её симпатичной фигуры! Отделалась лёгкой царапиной... Тоже мне, НикитА выискалась. А болела я почему-то за чёрных... Почти родными они мне стали. Потому что — чего ждать от серых? Снова неизвестность.

Гм, и где я опять? Похоже на больницу. Ну, это уже лучше, чем камера. Тепло, койка удобная. Аппараты какие-то.

Прозрачная стенка отъехала, и вошла девушка, чем-то похожая на меня. Волосами особенно. Симпатичная девчонка, вот только в какой она здесь должности? А вдруг окажется, что она и есть главный палач?

— Доброе утро, — приветливо поздоровалась она. — Как мы себя чувствуем?

Ну нет, не могла она быть главным живодёром. Глаза хорошие и улыбка — загляденье. Была бы я парнем — влюбилась бы безоговорочно в это пленительное созданье.

— Да вроде ничего, только голова болит, — ответила я. — А вы, милая барышня... кто будете?

— Меня зовут Карина, — сказала она. — Я ваш врач.

Ну что ж, не так уж плохо. После серьёзных ребят в чёрном и ещё более серьёзных в сером такая врачиха — просто ангел небесный. Кстати, под её белым комбинезоном круглился животик, а на пальце блестело обручальное кольцо. Значит, она у нас семейная. Будущая мамочка. Вряд ли она будет жестокой... Хотя с чего я взяла, что беременные — менее жестокие? Ну, просто мне так кажется. Это же вроде бы естественно, правда?

— Я Виктория, — представилась я.

— Я знаю, как вас зовут, — улыбнулась она.

Даже не знаю, чем она так сразу меня к себе расположила. И почему-то мне было спокойно в её присутствии, она распространяла вокруг себя ауру доброжелательной мягкости и смотрелась очень мило со своим животиком. Я решилась спросить:

— А... в какой больнице я нахожусь, можно узнать?

— Это не больница, — ответила Карина. — Это медицинский центр Общества "Аврора".

"Аврора", конечно же. Кто бы сомневался...

— И что вы будете со мной делать? Ставить на мне опыты? — вроде как даже с иронией поинтересовалась я. При виде этой симпатичной молоденькой врачихи бояться совсем не хотелось. Ну, что мне сделает эта будущая мама?

— Мы постараемся вам помочь, — ответила она.

— Эээ... а зачем? — Кажется, вопрос прозвучал как-то нелепо. — В смысле... Разве я больна?

Карина присела на табурет возле койки.

— В вашем организме сейчас происходят изменения, — сказала она. — Мы будем наблюдать за вашим состоянием и по возможности сделаем так, чтобы изменения протекали легче.

А вот теперь можно кричать "мама".

Значит, всё-таки опыты...

Страх — холодный на ощупь. А ещё влажный и липкий. И застилает глаза.

— И какой же научной идее послужит моё бренное тело? — Надо же, ещё нахожу в себе силы острить. Юмор висельника — так, кажется, это называется?

— Никакой, — серьёзно ответила Карина. — Это не эксперименты, если вы об этом подумали.

— А что тогда? — Туман перед глазами потихоньку рассеивался. Впрочем, кажется, ещё рано радоваться. Может, я сейчас услышу что-нибудь похлеще...

— Меняется сама ваша природа, — ответила Карина. — Процесс может занять несколько дней. Теперь уже нет смысла скрывать от вас правду об "Авроре", потому что вы станете её частью.

Господи, что за бред? Частью "Авроры"... Она что — коллективный организм? В голове сразу начали всплывать сюжеты фантастических фильмов о существах, захвативших власть над планетой. И хранилище с людьми в ваннах тоже вроде как логично вписывалось в один из них... Так, так, Виктория Владимировна, спокойно. Не надо сходить с ума. Держим себя в руках. Дышим глубже: вдох... выдох.

— Постарайтесь воспринять это мужественно. Это не фантастика, это реальность. Костяк Общества "Аврора" составляют так называемые хищники, питающиеся человеческой кровью. Донорской. То хранилище, которое вы видели — один из пунктов питания, а те люди — доноры. Донорами становятся различные асоциальные личности, преступники. Вместо того чтобы убивать каждый раз новых жертв, хищники многократно используют их для производства крови. В случайный порез на вашей руке попала кровь хищника — с лезвия ножа, которым он был нанесён. Это очень незначительное количество, но тем не менее, заражение произошло. Ввиду малого количества крови начало метаморфозы будет затяжным, вплоть до основной стадии. Основная же стадия, как мы предполагаем, пройдёт в обычном темпе. Вы будете чувствовать недомогание, сначала лёгкое, потом неприятные ощущения усилятся. На основной и заключительной стадиях мы примем меры для облегчения вашего состояния. Поэтому вы и находитесь здесь.

Всё это она произносила сдержанно-деловым тоном, не лишённым мягкости и сочувствия... Ко мне? Да, похоже, ко мне.

— Стоп, стоп, стоп... Перестаньте выносить мне мозг... Какие ещё хищники? Какая метаморфоза?

Что-то мои мозги отказываются переваривать эту информацию. "Аврора" — вампирская организация? Я заразилась? То есть, стану... пить кровь?

— Девушка, в сами-то верите в то, что сейчас сказали? — А голосок-то дрожит... твою муттер!

Карина чуть приметно вздохнула — будто объясняла такие вещи по сто раз на дню, и её достало талдычить одно и то же.

— Приходится верить, потому что мой муж — хищник, — улыбнулась она. — Хотя сама я остаюсь человеком. Наш ребёнок, скорее всего, тоже родится хищником, и я принимаю специальный препарат, который поможет не пропустить особый заражающий компонент крови хищника — мы называем его фактором "икс" — через плацентарный барьер и предотвратить моё превращение. Препарат экспериментальный, исход пока неизвестен... Не исключено, что заражение произойдёт. Ну что ж... — Карина грустно улыбнулась. — Значит, судьба. Вещество, на основе которого создан препарат "Плацента", возможно, помогло бы предотвратить и ваше заражение, если бы было введено вам заранее и в достаточной концентрации циркулировало в вашем организме на момент контакта с кровью хищника. Тогда, может быть, ваш организм был бы готов к встрече с фактором "икс" и смог бы противостоять заражению. К сожалению, концентрацию "Плаценты" в крови нужно поддерживать постоянно, она быстро выводится, так что тут нельзя угадать и подстелить соломки на месте падения...

Если это бред, то весьма научно обоснованный бред. Тихо шурша извилинами, мой мыслительный орган распадался на молекулы. Порез под пластырем на моей руке еле ощутимо пульсировал: тук-тук. Тук-тук, можно войти? Я твоя смерть...

— Но я пока ничего такого... не чувствую. — Это мой голос? Вроде сигарет в рот никогда не брала, а хриплый, как у курильщицы с двадцатилетним стажем.

— Говорю же вам, начало будет затяжным. Симптомы проявятся не сразу.

Хранилище, люди в ваннах, вытекающая по трубкам кровь. Кровь, расфасовываемая по пакетам. Логично? Да. Стыкуется... Мозг завис, всё-таки не веря, а где-то под сердцем обречённо ёкал холодный комочек: похоже на правду...

Нет! Стоп! Не верить этому! Иначе — конец. Они меня облапошат, промоют мозги и...

— Я не верю. Вы вешаете мне лапшу на уши.

— Виктория, это уже не вопрос веры. Это свершившийся факт.

Это сказала не Карина, а невысокая хрупкая женщина с копной роскошных, блестящих каштановых волос, уложенных в причёску, как у древнегреческой богини. Войдя в палату, она сразу посмотрела на приборы, потом окинула меня взглядом... от которого прохладные мурашки поползли по телу. Не ледяные, а просто прохладные, остужающие, как ветерок в жаркий полдень. Лёгкое дыхание неотвратимости.

И холодный комочек под сердцем запульсировал ещё отчаяннее, ещё тоскливее, отзываясь на взгляд незнакомки.

— Доктор Гермиона Горацио, — представилась она. — Руководитель этого центра и одно из существ, в которых вы так упорно отказываетесь верить. Так, дайте-ка я вас осмотрю.

Её руки легко и прохладно касались меня, спокойный умный взгляд скользил по мне, а я не могла отвести от неё взгляд, как загипнотизированная. Вот эта изящная, миниатюрная женщина в белой спецодежде, с потрясающими волосами — хищник-кровопийца?

Она человек... Но какой-то необыкновенный. От неё веяло чем-то сверхъестественным, спокойной и сдержанной силой, мгновенно покоряющей и берущей под мягкую опеку.

Закончив осмотр, при котором она не использовала никаких приспособлений или аппаратов — исключительно свои руки и (наверно?) чувства, она сказала:

— Виктория, мне очень жаль, что с вами так получилось. Но, поверьте, после обращения жизнь не заканчивается. Вы перейдёте на другую диету, только и всего. Вот увидите, в свой новой сущности вы найдёте и много преимуществ.

Наверно, мой мозг окончательно распался и превратился в какое-то желе, которое от прикосновений доктора Гермионы вздрагивало и колебалось. Кажется, в её присутствии я и думать начинаю по-другому... Это она на меня так действует, или у меня просто крыша поехала?

— Всё это... бред, — вывалились из меня скомканные слова. Как будто они могли что-то изменить.

Встать, бежать... Не могу — под кожей засела тонкая иголочка и впрыскивала боль. Я дёрнулась, но где там — маленькие, но поразительно сильные руки доктора Гермионы придавили меня к подушке. Или у неё мускулы из железа, или я такая слабая...

— Пустите...

— Тихо, это только успокоительное.

Успокоительное успокаивало, а за прозрачной стенкой стояла Аврора. Высокий чёрный воротник-стойка, под ним — бриллиантовая звезда на красной шёлковой ленточке. Как старинный мундир. В глазах — укрощённые голубые молнии, готовые в любой момент вырваться из глубины зрачков. Кто сказал, что женщине лучше закрашивать седину? Ей очень шла её серебристая прядь. Очень... благородно.

А от сверхъестественного, которое исходило от неё, кажется, вибрировала прозрачная стенка палаты.

Как странно, что я раньше этого не видела. Это сверхъестественное. Или они его прячут?

ОНИ. Я поверила? В... хищников?

Да они, гады, ворвались в мой мозг, в мою душу и просто взорвали их изнутри.

А может, просто успокоительное — того?.. не совсем? В смысле, не успокоительное вовсе?..

Доктор с Кариной вышли к Авроре. И что теперь? Где моя жизнь? Может, она вся вытекла через пульсирующий порез под пластырем?

А сапоги у неё шикарные. Они прошагали через палату — ко мне. Ё-моё, да от её сверхъестественного просто крышу сносит. Или это из-за того, что она переоделась и нацепила эту бриллиантовую звезду? Кто она такая? Королева?

Сносит. Заносит. Уносит...

Успокаивает.

Её пальцы отлепили пластырь.

— Ну вот видишь, до чего довело тебя любопытство. — Вздох. — Ну, вот и нашёлся выход...

Любопытное успокоительное чертовски сверхъестественное это что-то явно неестественное.

— Карина, иди-ка ты домой. Тебе нужно отдыхать.

— 3.5. "За" и "против"

Налаживать дела Ордена было не так-то просто. От системы, можно сказать, не осталось камня на камне, почти все стороны жизни контролировались "Авророй", и поэтому её президент узнавала о каждом предпринятом мной шаге. Мне было всё равно — пусть наблюдает, лишь бы не ставила палок в колёса, а ей явно хотелось это сделать. Первый случай чуть не представился, когда речь зашла о силовой структуре внутри Ордена.

В соответствии с условиями мирного договора, Ордену запрещалось иметь свою "армию", а в случае необходимости он мог обратиться за помощью к "Авроре", располагавшей даже двумя такими структурами: службой безопасности и отрядом "чёрные волки". Таким образом, Орден был зависим от "Авроры", что было очень неудобно, особенно учитывая то, что "Аврора" не горела энтузиазмом оказывать такую помощь — часто это делалось с задержками, сводящими на нет сам смысл всякой помощи. Одним словом, победитель вёл себя по отношению к побеждённому далеко не благородно — это если выразиться мягко, а говоря по сути — просто по-свински. На очередном совещании членов Ордена собратьями было внесено предложение пересмотреть этот пункт договора, и я пообещала, что вскоре попытаюсь поднять этот вопрос.

На заседании руководства "Авроры" я сообщила, что Орден просит позволить ему иметь свою службу безопасности, и предложила пересмотреть соответствующий пункт договора. По залу заседаний прокатился гул удивлённых голосов.

— Это что же — Орден начинает выклянчивать обратно утраченные позиции? — усмехнулась Юля.

— Я бы попросила вас выражаться корректнее, госпожа президент, — заметила я.

Она прикусила губу. Я тем временем описала собранию все неудобства, связанные с отсутствием вышеупомянутой структуры и вынужденной необходимостью постоянно обращаться к "Авроре". Каспар высказался:

— Ну, если Орден жалуется на то, что мы уделяем ему мало времени и сил, то, может быть, мы попытаемся исправиться?

— Это уже неоднократно обсуждалось, — ответила я. — К сожалению, ситуация до сих пор не изменилась к лучшему. Дальше обещаний дело не идёт.

Каспар что-то пробурчал себе под нос. Надо сказать, что в последнее время между мной и моим другом началось охлаждение — точнее, это Каспар стал как-то отдаляться, а моё отношение к нему не изменилось. Ничем другим, кроме моего принятия на себя полномочий Великого Магистра, это не объяснялось. Может быть, он не мог простить Ордену Кэльдбеорг, но даже Алекс не был столь злопамятен, хотя тоже там побывал; как бы то ни было, на наши с Алексом взаимоотношения моя новая должность не повлияла, а вот с Каспаром выходили "заморочки".

Обсуждение было напряжённым. Было решено вынести вопрос на голосование; голосов "за" было на два больше, чем "против", при двух воздержавшихся — Юле и Каспаре. У них ещё была возможность проголосовать, и если бы оба сказали "против", дело бы застряло — голосов стало бы поровну. Юля, взглянув на меня с вызовом, объявила:

— Голосую против.

Все ждали слов Каспара. Я посмотрела ему в глаза, и он хмуро опустил взгляд.

— Воздерживаюсь, — сказал он.

"Спасибо хотя бы за то, что не стал мешать", — мысленно поблагодарила я его и перевела взгляд на Юлю: "Ничего не поделаешь".

Юля, помолчав секунду, проговорила негромко и сухо:

— Хорошо. Но если со стороны Ордена будет предпринят хотя бы один агрессивный шаг по отношению к "Авроре", мы будем считать себя вправе также применить силу — в таком объёме, какой сочтём нужным.

— Этого не случится, — сказала я твёрдо.

— Будем надеяться.

Наши взгляды, скрестившись, как мечи, лязгнули друг о друга, разъединяясь.

Итак, у меня была хорошая новость для собратьев: на заседании "Авроры" было принято решение позволить Ордену снова иметь свою службу безопасности. Ни о каких агрессивных шагах никто и не помышлял, но слова Юли можно было понять как обещание порубить нас на куски — в случае чего.

— 3.6. Метаморфоза

Вот такими вопросами я занималась, когда мне доложили о попытке Вики сбежать из центра дока Гермионы.

На что она надеялась, предпринимая эту попытку? Не знаю. Скорее всего, у неё не было даже никакого плана, как быть дальше, хотелось просто вырваться — и всё, а там хоть трава не расти.

Учитывая её самочувствие — первые симптомы уже начали проявляться, — это была героическая, хоть и безрассудная попытка. Нужно отдать ей должное — в изворотливости ей не было равных, об этом ярко свидетельствовало её проникновение в хранилище; здесь она тоже проявила незаурядную находчивость, и ей удалось выбраться из здания, но подвело её вышеупомянутое самочувствие. Она упала без сил и почти без сознания, не отбежав и на пятьдесят метров от крыльца, и на этой отметке её настигли, подняли и под белы рученьки отвели обратно. Так бесславно закончился её "побег из Шоушенка".

Но, полагаю, совесть её могла быть спокойна: она же ПРЕДПРИНЯЛА попытку!

Шёл пятый день с момента заражения. Как и предсказывала док, метаморфоза начиналась очень вяло, но процесс неумолимо шёл. Вику лихорадило, под её глазами залегли голубые тени, лицо осунулось и побледнело, лоб блестел от испарины. Когда я склонилась над ней, она открыла глаза и прошептала еле слышно:

— Мне плохо... очень плохо...

— Знаю, — сказала я. — Так и должно быть. Так всегда бывает.

— Я умираю, — прошелестели её губы.

— Нет, ты просто меняешься. — Я промокнула её лоб салфеткой. — Я тоже прошла через это. Как видишь — жива. Просто стала другой.

— Я не хочу... не хочу... — В мучениях её голова перекатывалась по подушке, из глаз катились слёзы. — За что мне это?..

Карина была тут же, рядом, и я могла обнять её и послушать биение новой жизни, приложив ухо к её животику.

"Тук-тук, тук-тук, тук-тук", — частило, как будильник, сердце Карины.

"Тук..."

....

"Тук..."

....

"Тук..."

Это билось сердце малыша. Уже сейчас мать и дитя были разными.

И вот, началась завершающая стадия метаморфозы. Снова в моей памяти воскресли эти жуткие часы невыносимых страданий, когда во мне умирала Лёля, уступая место Авроре. Док Гермиона с Кариной сделали всё, чтобы облегчить мучения Вики, но всё равно они были велики. Ей давали пить плазму крови с глюкозой — по одному, по два глотка, и она, по-видимому, пока не понимала, что именно она пьёт. Впадая в забытье, она звала:

— Мама... мамочка...

Родители Вики погибли в автокатастрофе, и с тринадцати лет её растила тётка. Она звала маму, и я дерзнула отозваться:

— Я здесь...

Её рука в моих ладонях была уже далеко не такая тёплая, сердцебиение стало реже. Стискивая мою кисть, она шевелила губами:

— Ма... ма...

— Я с тобой, — шепнула я ей.

Она перестала метаться. Её грудь затихла, из неплотно закрытых век поблёскивали белки закатившихся глаз.

— Метаморфоза завершена, — констатировала док.

Я гладила Вику по волосам, по щекам, теребила за уши.

— Ну, давай, — звала я ласково. — Открой глаза, посмотри на меня. Всё! Всё уже закончилось.

Её веки задрожали и поднялись. Первой, кого она увидела, была я. Док приподняла головной конец койки, придав ей полусидячее положение. На новообращённую хищницу было жалко смотреть: слабая, бледная как мертвец, с синими кругами под глазами, с мутным взглядом. Пакет с кровью уже лежал на тумбочке, и она, увидев его, вздрогнула. Я кивнула.

— Ты уже с нами.

Её лицо дрогнуло и скривилось в плаксивой гримасе.

— Нет... — простонала она.

— Да. — Я взяла пакет, отвинтила крышечку и поднесла к её губам. — Давай, моя хорошая. Пора кушать, а то сил не будет.

Она отворачивалась, болезненно морщась; первоначальный протест — естественная реакция, но голод всегда берёт своё.

— Давай, давай... Ну, что ты куксишься? Такая отважная была, когда в хранилище лезла, в изоляторе ни слезинки не проронила, даже побег из центра устроила! А сейчас что? Хнычешь, как маленькая...

Вика тихо всхлипывала, а я вытирала ей слёзы. Однако, её нужно было срочно накормить, и я решительно поднесла пакет к её рту, предварительно выдавив капельку крови на его носик. Этого оказалось достаточно. Она учуяла "вкусненькое".

Взгляд голодного хищника, почуявшего пищу — зрелище не для слабонервных. Этот дьявольский огонь вспыхнул и в глазах Вики, секунду назад таких несчастных и страдающих, и она сама жадно выхватила у меня пакет.

— Ну, вот и умница.

— 3.7. Синеглазый монстр

Ну что ж, Виктория Владимировна, вот и сбылась мечта твоей жизни — раскопать сенсацию... Вот только написать о ней тебе вряд ли когда-нибудь доведётся.

Карина обрадовала меня, сообщив, что сегодня — мой последний день в центре. По данным их с доктором Гермионой обследования моего несчастного организма, со мной было всё в полном порядке... Да уж. Хорош "порядок".

Судя по тому, что я всё ещё могла ходить, разговаривать, думать, я была жива, а на самом деле — фиг его знает. Странные ощущения... Сердце билось до жути медленно, потребности часто дышать тоже не было. Такое чувство, будто я — ходячий покойник.

Но зато мир раскрылся мне с совершенно иной стороны. Как много в нём звуков и запахов! Тончайших оттенков, о которых я раньше и не подозревала.

Клыки, разумеется. Проводя языком по зубам, я ощущала их необычную выпуклость, а ещё они могли менять длину, выдвигаясь из скрытых в челюсти пазух с помощью специальных мускулов. Мда, пасть у меня теперь — "Чужой" отдыхает...

Кушать мне приносили раз в день — перед сном. Кто сказал, что на ночь есть вредно? Оказалось — даже необходимо, потому что голод... С ума сойти можно. Я попыталась голодать, но света белого невзвидела. Наверное, даже наркоманов так не ломает. В итоге — присосалась к пакетику с кровью без зазрения совести. Хорошо хоть убивать никого не нужно.

Ну, а сегодня вечером мне сказали, что я могу быть свободна. Ну, и куда мне идти? В незнакомом городе, без денег. Сотовый давно умер без подзарядки. Дома меня, наверно, уже в розыск объявили. И с работы, поди, уволили...

— За вами зайдут, — сказала доктор Гермиона. — Разумеется, на произвол судьбы вы не будете брошены. Подождите в холле.

Ну, спасибо и на том... Сделали из меня монстра, так будьте добры теперь отвечать за тех, кого приручили. Вашу муттер.

В холле я присела на кожаный диванчик кремового цвета, теребя в руках сдохший мобильник. Зарядка дома лежит. Дом... Тётя Лара, наверно, там с ума сходит. Всё в жизни кувырком пошло. Люди, не идите против "Авроры": эта махина вас проглотит и не подавится.

Долго ли, коротко ли я сидела... И тут вошёл ОН.

Рост — под два метра, широкие плечи, чёрная форма, высокие ботинки, за спиной — два меча, к поясу пристёгнуты две какие-то штуки типа бумерангов. Когда он снял маску-шапочку, его череп засверкал, красивый, гладкий и ровный, как шар для боулинга. Он скользнул по нему ладонью. Глаза — холодной небесной голубизны, с тёмными ресницами, мужественная линия подбородка, идеальной формы нос... не маленький, но словно выточенный, с энергичным вырезом ноздрей. Рот — суровый, но со сдержанно намеченным чувственным изгибом.

Офигенный.

Обалденный.

Охрененный.

Наверно, со стороны я выглядела идиоткой. Челюсть на полу, щенячьи глаза, под ногами — лужа слюны.

Пипец... То есть, я хотела сказать... Твою муттер!

Неужели ОН — ЗА МНОЙ?!

Идёт ко мне!.. Мамочки... Я сейчас умру.

— Привет. Карина ещё не спускалась?

Что он спросил?.. Про кого?.. Голос — низкий, мужественный. Холодная чистота звука.

— Ты чего это как по голове стукнутая? Вот чуднАя...

Тут он кого-то увидел, и его суровый рот тронула улыбка. Фатер твою муттер! Ну почему эти губы такие суровые? Они должны, просто обязаны улыбаться!

— Привет, моя пушиночка.

Его губы тихонько, нежно коснулись губ Карины, а большая сильная рука легла ей на живот. Рука с обручальным кольцом. Пушиночка...

— Привет, родной... Полетели домой, мы жутко устали.

Мы? А, в смысле — она и ребёнок.

Чёрт...

Блин.

Фак!

Он подхватил её и понёс к выходу, а её руки кольцом лежали вокруг его шеи.

Это называется — "закатай губу обратно".

Ну почему, почему?!! Почему, стоит встретить потрясающего мужчину, как он оказывается мужем Карины?

Несправедливо!

Я так погрузилась в свои расстроенные чувства, что не заметила, как передо мной оказался элегантный черноволосый незнакомец с таинственными искорками в глубине тёмных зрачков. Тоже ничего себе мужчинка, но мой синеглазый монстр лучше всех... Его никому не обойти. Никому и никогда... эх...

— Здравствуйте, милочка. Меня зовут Оскар, я по поручению Авроры пришёл забрать вас отсюда.

— Здрасьте... — Я встала.

— Сначала — домой за вещами, потом — к Авроре.

Я начала:

— Вот так и вырвете меня из моей жизни? Мне дела разрулить как-то надо. С работой, наверно, проблемы возникли...

— Будет у вас и работа, и всё что захотите, — перебил он. — Идёмте. Надо спешить, Аврора ждёт.

И он подхватил меня на руки. Оу, как говорят англичане. А это приятно.

Но уже через пару секунд за спиной Оскара раскрылись большие крылья, чёрные с проседью, и мы взмыли в вечернее небо. Огни города оказались далеко внизу, а в ушах свистел ветер. Ничего себе! От неожиданности и головокружительного ошеломления я повисла на шее Оскара и заорала:

— АААААА твою муттер!!

— Не кричите, пожалуйста, прямо в ухо, — недовольно сказал Оскар.

— 3.8. Возвращение блудной племянницы

Да чего тут описывать, если я сама чуть не опИсалась! Уж не знаю, с какой скоростью мы летели, но уже через пару минут (впрочем, за точность восприятия времени не ручаюсь) мы приземлились во дворе моего дома. Был поздний вечер или, скорее, глубокая ночь. Майская, кстати. Слава Богу, без утопленницы.

— Мне, конечно, очень приятно находиться в объятиях красивой девушки, — заметил Оскар. — Но, может быть, уже можно отпустить меня? Мы на земле.

Я разжала руки и почувствовала под ногами твёрдую почву.

— Эт-то что так-кое был-ло? — От полноты чувств у меня появился эстонский акцент.

— Скоро и вы будете так летать, милочка, — ответил Оскар, поправляя галстук, свёрнутый набок моими пылкими объятиями.

— Я?!

— Само собой. Идите, я подожду снаружи.

Интересно, ждут ли меня ещё какие-нибудь сюрпризы?!

А вот тётю Лару сюрприз ждал определённо. Он явился среди ночи с острыми клыками и горящими глазами, загремел ключами в дверном замке, споткнулся в прихожей о чьи-то тапки, опрокинул стульчик и уронил сумочку — короче, появился эффектно, с впечатляющим шумовым сопровождением, а-ля слон в посудной лавке. В заключение на пол с оглушительным звоном брякнулись ключи.

А вот сейчас, дорогие мои детишечки, будет страшная сказочка...

Существо, устроившее в прихожей знатный тарарам, стояло, вжав голову в плечи, и ждало появления тёти Лары, которая с колотящимся от страха сердцем кралась из комнаты... Да, стук её сердца был слышен мне ещё из прихожей, а мои ноздри защекотал резкий запах, от которого моё нутро напряглось, а все волосы на теле встали дыбом от возбуждения. Нет, не запах крови, а запах испуганного человека. Господи, что со мной? Я как хищник, почуявший жертву. Но не хочу же я укусить тётю, в самом деле!

Ну, хватит страшных сказок. Тётя человек пожилой, с не вполне здоровым сердцем... Да будет свет! Я клацнула выключателем.

— Тётечка Лара, это я, всё нормально.

— ВИКА?

Меня не было дома две недели. Она заявила в милицию, молилась и лила слёзы ночами. Квартира пропахла сердечными каплями.

— Господи... Викуля... Где ты... Я же думала, что ты...

Через пять минут уже немного успокоившаяся тётя Лара вытирала платочком слёзы, сидя на диване. Я наплела ей что-то про новую работу, про важное задание, расследование — в общем, наврала с три короба, потому что в правду она бы не поверила, а если бы даже и поверила, то не вынесла бы. У меня самой защипало глаза от близких слёз, и я проглотила горько-солёный ком. Я крепко обняла тётю, прижала к себе.

— Викусь, — вдруг заметила она удивлённо, — ты чего как ледышка вся? На улице разве холодно?

Бедная тётя Лара... Если бы она знала.

— Да, прохладно что-то сегодня.

— Так давай я чайку поставлю — согреешься! Я мигом!

Я открыла было рот, но она, шаркая тапочками, уже засеменила на кухню. Там зажёгся свет, зашумела вода. Я сидела на диване в каком-то трансе, обводя взглядом комнату. Знакомые, родные вещи. Такое чувство, будто меня не было целый год... Будто вечность миновала с того утра, когда я в последний раз вышла из дома. Вышла человеком, а вот вернулась...

Тётя Лара не только заварила чай, но и разогрела какую-то еду. Я села к столу, машинально поднесла ко рту чашку и сделала глоток... отвратительной горячей жидкости.

Изумлённые и испуганные глаза тёти.

Сливное отверстие раковины.

А в зеркале — бледная растрёпанная девица с диким, мутным взглядом.

Я забыла, что не могу ни есть, ни пить ничего человеческого. Чай был невыносимой гадостью, глоток которой вылился из меня обратно.

Я оскалила зубы. Да, вот они, здесь, никуда не делись... И это не сон. Знакомые выступающие из дёсен бугорки. Почти незаметные сейчас, но стоит мне почуять кровь... Заработают внутренние мускулы, раздвинутся кости — и пожалуйста, оскал Чужого во всей красе.

Нужно уходить отсюда. Я чудовище.

— Викуля... Что с тобой? — Дрожащий голос тёти.

Мой глухой голос:

— Всё нормально, тёть Лара...

— Не обманывай меня! Я же вижу!

Так, знакомые интонации. Сейчас начнутся расспросы... Что, как, почему. Остановившись на пороге ванной, я сказала:

— Тётя Лара... Я только за вещами. Мне надо снова... (чуть не сказала "улетать") уезжать.

От её взгляда хотелось упасть на колени и молить о прощении. Её губы подрагивали, а глаза снова были на мокром месте.

— Как?.. Куда?..

— Да, тётечка Лара... — Я взяла её за плечи в тщетной попытке успокоить. Тщетной — потому что её губы тряслись всё заметнее, а слёзы увеличивались в размерах с пугающей скоростью. — Снова работа. Я только с тобой увидеться и кое-что из вещей взять...

— В таком состоянии? Не пущу!!

И тётя Лара применила запрещённый приём: обняла, прижалась ко мне и принялась мочить мою грудь слезами. Гладя её по спине и плечам, я растерянно бормотала:

— Ну... тётя Лара... родненькая... Ну тише...

Мне бы давно следовало начать называть её мамой... Потому что все эти одиннадцать лет она и была мне как мать. И сейчас я должна уйти от неё?..

— Я... Я в душ.

Сама не знаю, зачем я это сказала. Помыться на дорожку? Это мысль... А ещё — для паузы, потому что я так не могу!

Я начала раздеваться, а тётя Лара смотрела на меня с робкой надеждой: если я иду мыться, значит ли это, что я остаюсь? Я и сама не знала. Плевать, что меня ждал Оскар... и Аврора. Мне было просто необходимо смыть с себя этот кошмар.

Тёплые струи воды окутали меня, я намылила голову шампунем. Волосы уже засаленные... Мыться так мыться. А может и правда — послать их всех? Остаться дома? Тёте Ларе откроюсь, как-нибудь объясню... Может, она не оттолкнёт меня.

Когда я вышла из ванной, меня уже ждала моя постель со свежим бельём. Тётя Лара, похоже, всё решила за меня. А может, и правда?..

Два глаза с искорками в глубине проступили из темноты дверного проёма, и послышался бархатный голос:

— Простите, дверь была открыта...

Вовремя же он... Сволочь такая.

— Здравствуйте, Лариса Павловна. Я коллега Виктории, ждал её на улице, но она что-то задерживается.

Пару секунд тётя Лара смотрела на Оскара в недоумении, а потом вдруг нахмурилась и заявила:

— А она никуда не поедет.

Господи, если бы она знала, с кем разговаривает!.. Оскар приподнял брови:

— То есть как это?

И пронзил меня таким взглядом, что я натянула одеяло до подбородка.

— А так... Её тошнит, она сама не своя! — ответила тётя Лара решительно. — Куда она может ехать в таком состоянии? Да ещё среди ночи? Нет, вы как хотите, а я её не пущу!

— Лариса Павловна...

Он мягко взял её за локоть, и воинственный блеск в глазах тёти Лары потух, они стали какими-то пустыми и стеклянными. Что он с ней делал? Гипнотизировал?

— Понимаете, у нас через полчаса поезд... — Холеные пальцы Оскара поглаживали тёти Ларин локоть, а голос лился струйкой мёда. — Это чрезвычайно важно, мы с Викторией должны ехать. Вы не волнуйтесь, я буду за ней присматривать... Ни о чём не беспокойтесь, всё будет в полном порядке.

— Ну... Надо так надо... — пролепетала тётя Лара.

— Ну, вот и славно, вот и замечательно! — Оскар интимно-фамильярным жестом обнял её за плечи. — Не могли бы вы помочь ей собраться? Соберите ей минимум необходимых вещей, вы же знаете, что ей нужно... А мы с Викой... подышим воздухом на балконе. Хорошо?

— Да... Хорошо, — печальным эхом отозвалась тётя Лара.

Цепкие пальцы Оскара, стиснув моё запястье, вытащили меня из-под одеяла.

Родной двор и знакомые жёлтые квадратики окон в темноте. Суровый профиль Оскара в тусклом свете далёких уличных фонарей.

— Этот номер не пройдёт, дорогая. И что бы ты стала делать? Как добывать пищу? — Перейдя на "ты", он перестал быть отстранённо-чужим, и я вдруг почувствовала его "я", его личность. — Пункты питания — только для членов "Авроры" и Ордена, а ты ещё нигде не состоишь. Тебе там не отпустят кровь. Убивать ты вряд ли захочешь... Да тебе и не позволят. Видела ребят в чёрной форме? Если они застукают тебя за высасыванием крови из человека... В общем, лучше им не попадаться. Хочешь стать аутсайдером — твоё право, но долго тебе не продержаться. Не выживешь. А Аврора хочет позаботиться о тебе сама, лично. Большей удачи в твоём положении и вообразить нельзя. Кроме того, подумай: твоя любимая тётя уже немолода, слаба здоровьем, одинока... Если ты бездарно сгинешь, ты ей ничем не поможешь. А так у тебя будет возможность поддерживать её. Итак, хорошо подумай, прежде чем сделать глупость.

Может быть, он и сволочь, но, кажется, он... прав.

Посреди комнаты стояла большая спортивная сумка, набитая вещами, а тётя Лара сидела на диване, сложив руки на коленях. При виде её сиротливой позы щемящая боль сжала моё сердце.

— Замечательно, — сказал Оскар одобрительно. — Вы просто молодец, спасибо вам огромное. Вика, иди, одевайся быстрее, а то опоздаем.

Итак... Чёрная водолазка, куртка, свободные брюки, ботинки-"говнодавы" — дорожный прикид. Волосы ещё не просохли, а фен, оказывается, сломан. Придётся лететь так... Глянуть, что тётя положила в сумку? Да как-то всё равно.

Поцелуй в прихожей, тётин грустный взгляд. Молчи, сердце. Глаза, не смейте плакать.

Лестничная клетка. Почтовые ящики. Банка с окурками на подоконнике. Чья-то кошка, свернувшаяся клубком на коврике перед дверью, при виде нас с Оскаром вздыбила шерсть и зашипела. Оскар только усмехнулся.

Вернусь ли я сюда? Увижу ли снова всё это?

Оскар спустился с крыльца и неторопливо пошёл по тротуару. Я недоуменно спросила, следуя за ним:

— Мы что, не полетим?

— Пройдёмся немного, пока не скроемся из виду, — ответил он. — Твоя тётя смотрит вслед из окна. — И тут же, угадав моё непроизвольное желание, опустил руку мне на плечо: — Не оборачивайся.

Лямка сумки врезалась в плечо, а по щекам текли слёзы.

Я так и не сказала ей "мама".

— Глава 4. Начало

— 4.1. Прибытие

Весело трещала растопленная печь, ряды книг до потолка молчаливо смотрели на меня. Да, пожалуй, библиотека — самое уютное и тёплое место в этом мрачном замке. Я отложила томик Гёте: на пороге появилась Вика с тяжёлой спортивной сумкой на плече, а из-за спины у неё возник Оскар.

— Мы прибыли, госпожа!

— Хорошо, Оскар, спасибо. Ты можешь быть на сегодня свободен, — сказала я.

— Большое спасибо, моя госпожа. Доброй ночи.

Вика, опустив сумку на ковёр, неуверенно переминалась с ноги на ногу, бросая любопытные взгляды вокруг себя.

— Здрасьте...

— Добро пожаловать, Вика, — сказала я. — Проходи, присаживайся.

Она села на самый краешек дивана.

— Не нужно ничего бояться, — улыбнулась я.

— С чего вы решили, что я боюсь? — колюче сверкнула она глазами.

— Страх — как шило в мешке, — усмехнулась я. — Не утаишь.

Вика обвела взглядом ряды книг.

— Что это за замок?

— Резиденция Великих Магистров Ордена Железного Когтя, — ответила я.

— Да, Оскар упоминал какой-то Орден, — проговорила она, наматывая на палец прядку волос. — А что это?

— Сообщество хищников. Гораздо более старое, чем "Аврора". Между ним и "Авророй" была война, которую Орден проиграл. Сейчас его положению не позавидуешь... Кроме Общества "Аврора", я возглавляю и его — ещё сравнительно недавно. Пытаюсь привести его в порядок.

— Понятно, — пробормотала Вика.

Её взгляд блуждал по сторонам, в нём сквозила растерянность и неуверенность в будущем. Похоже, её одолевали тучи вопросов.

— Сейчас ты как младенец, ничего не знаешь и не умеешь, — сказала я. — До хищника в настоящем смысле этого слова тебе далеко. У меня давно не было учеников... Да и дел в последнее время прибавилось, но надеюсь, у меня получится уделять тебе достаточно времени. Если что — ещё кого-нибудь подключим. Базовые знания и навыки ты должна получить, ибо без них — никак. Ну что ж... Думаю, сейчас тебе не помешало бы перекусить и отдохнуть. Утро вечера мудренее. — Я встала. — Пойдём, я провожу тебя в твою комнату. Пока ты не освоилась в замке, ещё заблудишься.

Вика тоже поднялась и взялась за лямку своей сумки, но тут я заметила, что оставила Гёте на столике.

— Одну секунду... Надо поставить книгу на место.

Я поднялась по лестнице и вставила томик в пустой промежуток между книгами. Когда я спустилась, Вика смотрела на меня выпученными округлившимися глазами.

— Ни фига себе...

— Что? — засмеялась я.

— Вы... это... долго тренировались, чтобы... вот так?

— А, это? Пустяки, это как ходить или бегать. Ты тоже научишься.

— 4.2. Замок

— Одну секунду, — сказала Аврора. — Надо поставить книгу на место.

И, взяв старинную толстую книгу со столика, она подошла к одной из высоких стремянок, стоявших возле книжных полок. Оттолкнувшись ногой от нижней перекладины, она буквально взлетела на вершину! На четырёхметровую высоту!! Поставила книгу и пружинисто, по-кошачьи спрыгнула на пол! Это было как-то... неожиданно. Ещё минуту назад она сидела в слегка ленивой и царственной позе, одетая в свой элегантный и строгий чёрный костюм с воротником как у старинного офицерского мундира, с бриллиантовой звездой, и разглагольствовала о том, что мне предстоит познать, и тут вдруг — такая прыть! Нормальный человек мог бы так подпрыгнуть только на батуте, а она всего лишь оттолкнулась ногой. Я вытаращилась на неё, а она засмеялась:

— Это как ходить или бегать. Ты тоже научишься.

Знаете, а я была бы... не прочь научиться! Серьёзно.

Замок был, конечно, мрачноватым. Мрачноватым — это даже слабо сказано. Я не удивилась бы, если бы здесь обитали привидения. Классические декорации для фильма ужасов. О Дракуле. А о ком же ещё?

Если не ошибаюсь, находился замок в Бельгии. Электричество здесь было проведено далеко не во все помещения, центральное отопление отсутствовало, а водопровод, по-видимому, был подведён недавно. Увидев современную ванную комнату, я почувствовала облегчение: не придётся мыться в корыте — и то хорошо.

Моя сумка опустилась на коврик перед кроватью. Чёрное металлическое кружево изголовья, белая подушка, край белого пододеяльника и чёрное атласное покрывало. Небольшое узкое окно наглядно демонстрировало огромную толщину стен. Лысый тип в чёрном костюме и галстуке-бабочке вошёл с моим ужином — пакетом с кровью.

Пакет лежал на тумбочке, а я сидела в каком-то оцепенении на атласном покрывале, тупо уставившись на сумку, заботливо набитую до отказа тётей Ларой... Мамой. К горлу снова подступил ком, а глаза застлала солёная дымка. Когда нам доведётся снова увидеться? И доведётся ли?..

Полотенце, тёплый свитер, носки, бельё, футболки, джинсы. Ночнушка. Та, в которой я ложилась в свою постель дома.

Теперь, когда меня никто не видел, можно было выплакаться вволю.

— 4.3. Язык

Симпатичная хищница в сером брючном костюме и с рассыпанными по плечам золотыми локонами положила на стол книги, толстую тетрадь и ручку.

— Меня зовут Ксения, по поручению Авроры я буду обучать вас Языку, — сказала она мелодичным голоском.

— Я бы предпочла лучше научиться прыгать и летать, — ответила я.

— Всё это будет позже, — улыбнулась Ксения. — Сейчас вы ещё не пришли в ту форму, чтобы овладевать этими навыками. У вас пока даже не выросли крылья. Чтобы не терять драгоценное время, займёмся другими, не менее важными вещами. Язык — инструмент общения между хищниками разных наций, его нужно знать.

— А английский не сойдёт? — поинтересовалась я. — Я им владею, можно сказать, хорошо. Он же вроде как международный.

— Он достаточно распространённый, — кивнула Ксения, изящным движением садясь к столу и знаком предлагая мне сесть напротив. — Мы общаемся и на нём. За ним по степени использования идут французский, немецкий и испанский. Но Язык обязателен для изучения каждым хищником. Итак, начнём с алфавита.

Оригинально начался мой вампирский путь, правда? Никто не учил меня охотиться и убивать — вместо этого ко мне приставили преподавательницу с золотыми кудрями, которая заставляла меня долбить падежи, спряжения и времена, слушать кассеты, переводить тексты. Ложась спать, я надевала наушники и засыпала под перечисление слов с переводом; также Ксения погружала меня в гипнотический транс и закачивала мне в мозг тысячи лексических единиц. Я занималась почти круглыми сутками, и даже во сне процесс обучения продолжался.

— 4.4. На закате

На этой стадии Аврора лишь наблюдала. Мы не очень часто виделись, но я постоянно испытывала ощущение её пристального взгляда, даже находясь одна в комнате. Я то и дело ловила себя на мыслях о ней, её фигура в чёрном костюме и с серебристой прядью в строго убранных волосах притягивала меня, как магнит. Укрощённые молнии в глубине её зрачков то исчезали, то появлялись вновь, и от её взгляда у меня бежали по спине мурашки.

Я сидела в своей комнате и переводила на Язык отрывки из художественных книг. Негромкий, но уверенный стук в дверь и голос:

— Вика, прервись ненадолго. Предлагаю прогуляться в окрестностях. Жду тебя во дворе.

Ну что ж, перерыв был бы только на пользу: давно следовало проветриться.

Багровел закат, ноги путались в траве, и вокруг был бескрайний колышущийся океан полевых цветов. Господи, я и забыла уже, как красива земля...

— Ну, не жалеешь, что я вытащила тебя на прогулку? — улыбнулась Аврора.

— Какое там жалеешь! — воскликнула я. — Здесь так хорошо!

Несколько частых вдохов — до головокружения, до щемящей боли, но полной грудью, как прежде. Зарево заката — грозное, как пожар в облаках, шелестящее море цветов...

— Это стоит того, чтобы жить, — сказала Аврора. — Даже такой жизнью, как наша.

В этот момент с этим было трудно не согласиться.

Я принялась рвать цветы, чтобы поставить в своей комнате — может, с ними будет не так мрачно. Аврора просто медленно шла, касаясь их пальцами и ладонями.

— Я понимаю, тебе пока скучновато, — сказала она. — Но должно пройти некоторое время, прежде чем ты будешь в состоянии учиться всему, что мы умеем. После того, как появятся крылья и хищник научится ими пользоваться, считается, что он готов воспринимать более сложные вещи.

— Какие, например? — спросила я, беззаботно срывая весёлые жёлтенькие цветочки.

— Например, искусство проникновения в сердце теней, — сказала она.

— Странное название, — отметила я.

— И тем не менее, это самое сложное. Летать, прыгать, драться — всё это, без сомнения, важно и необходимо для выживания, но без этого искусства хищник — не хищник, а просто примитивная кровососущая тварь. — Аврора усмехнулась. Сейчас, в багровом свете вечерней зари, её глаза казались тёплыми, почти человеческими.

Я вдруг подумала: а я ведь совсем ничего о ней не знаю.

— Вы родились хищником или стали им? — спросила я.

— Когда-то я была человеком, — проговорила она задумчиво. — И можно на "ты".

— А как получилось, что вы... то есть ты стала хищницей?

Аврора вдруг застыла, как изваяние, с чуть разведёнными в стороны руками, ладони которых щекотала высокая трава и цветы. Её глаза полыхнули голубыми молниями, зубы обнажились в зверском оскале, всё её тело выгнулось дугой, и она со сдавленным рыком упала в траву на колени. Я стояла столбом в ужасе. Может, я что-то не то спросила?..

Вцепившись в траву, Аврора, вырвала два пучка. Сквозь стиснутые зубы вырвался стон.

— 4.5. Сто семьдесят семь достойных

Небо заклубилось, заклокотало тучами, ветер сбивал с ног. Земля вертелась, качалась под ногами, по полю с гулом шла волна огненного цунами.

Свист железа — крик — кровь.

Крик — кровь — смерть.

Кровавое железо, кровавое месиво.

Искажённые лица, забрызганные алыми искрами пожара.

Огонь ласкал пальцы, лизал лицо, гладил душу.

Железо рассекало сердце напополам.

Лёгкие поджаривались, едва в них попадал горящий воздух.

Горело всё. И небо тоже.

Земля стала адом. И небо тоже.

Грудь разрывалась, вдохнув ад.

Глаза лопались и стекали по щекам.

И ни одна молитва о спасительном дожде не достигала небес.

В моей руке — меч. На лице — кровь. В моих ушах — крик, а в горле — стон...

Леледа с живым, пляшущим огнём вместо волос.

"Сто семьдесят семь, — сказала она. — Сто семьдесят семь достойных".

— Аврора, что... что с тобой?

Багровая вечерняя заря догорала в небе, спокойная, ясная и беспощадная, в моих руках осталось по пучку травы. Жёлтые цветы щекотали лицо, а до моего плеча осторожно дотронулась рука Вики.

— Аврора... Извини. Мне не надо было об этом спрашивать, да?

До меня не сразу дошло, о чём она. Свежий ветер и шорох трав, никакого огня, никакого ада. Только жёлтые цветы в руках Вики и её испуганные глаза. Она не видела ничего этого.

Сто семьдесят семь? Кто они? Где? О чём это вообще?

Вика. Она не знала, что и думать, перепугалась. А я не могла выговорить ни слова, чтобы успокоить её.

Меня саму было впору успокаивать. Если бы здесь был Оскар, и можно было бы с ним всё это обсудить...

Нет. Никто этого не должен знать. По крайней мере, пока. Я подняла лицо к спокойному небу.

Пока ещё спокойному.

— Ничего, Вика, всё уже в порядке. — Кажется, я совладала с собственным голосом.

— Аврора, извини...

— Ты здесь ни при чём. Не пугайся. Пошли домой.

— 4.6. Лучшие

— Где нам взять хороших инструкторов? В Ордене настоящих специалистов осталось — раз, два и обчёлся. Война выкосила всех лучших.

Оскар грустно улыбнулся и сказал:

— Причём "раз" — это ты.

— Если Юля узнает, что мы обучаем всех членов Ордена поголовно, она может что-то заподозрить, — сказала я. — Подумать, что мы готовимся к войне.

Оскар устремил на меня пронзительный взгляд.

— А разве нет?

Сто семьдесят семь, вертелось у меня в голове. Так, стоп, хватит. Так и рехнуться недолго.

— Нет, просто нас мало, — сказала я. — Рядовые члены "Авроры" могут позволить себе быть не обученными и не держать в руках оружия: их есть кому защитить, это — обязанность многочисленной и мощной службы Каспара и "чёрных волков". У нас другое положение. Что плохого в том, если все собратья будут способны постоять за себя?

— Можно возложить эту задачу на нашу службу безопасности, — предложил Оскар.

— Да их самих обучать нужно! — не сдержалась я. — Они только так называются, а настоящих профи среди них — процентов пять, не больше! Остальные — дилетанты. Говорю же, война унесла лучших.

— Вот пусть эти пять процентов и займутся, — спокойно ответил Оскар.

— Ты не понимаешь. Только эти пять процентов работают качественно, можно сказать, только они и работают. На них всё держится. Если их загрузить ещё и этим... Не знаю. Надо приглашать кого-то.

— А почему бы не позвать твоих "волков"? Они по-прежнему беззаветно преданы тебе и сделают всё, что ты прикажешь. Можно организовать что-то типа обмена опытом между ними и нашей службой, и под этим прикрытием обучать собратьев. А Юле не обязательно обо всём докладывать. Поговори с Алексом.

Я покачала головой.

— Юля всё равно узнает.

— Рано или поздно узнает, — кивнул Оскар. И, улыбнувшись, добавил: — Но ведь лучше поздно, чем рано?

— Что ж, можно попробовать, — вздохнула я. — Всё равно иного выхода не видится.

В тот же вечер я вызвала к себе Алекса. Он пообещал, что отберёт команду лучших.

Разумеется, мы договорились не делать шума вокруг этого события.

— 4.7. Тяжело в ученье

Вот и началось самое интересное. Мои крылышки утиной расцветки (Серая Шейка, блин!) достаточно окрепли, я стала более или менее сносным летуном, и мне разрешили помахать мечом.

Конечно, меча я в жизни в руках не держала и даже в глаза не видела. Когда я вместе с группой таких же салаг предстала пред светлы очи инструкторов, одна пара из этих очей была мне очень хорошо знакома, да и гладкий блестящий череп тоже. Когда я увидела его, то чуть не упала замертво, а он, похоже, меня даже не узнал. Вот гад! Мой синеглазый монстр. Да, я знаю, что мне ловить здесь нечего, что он женат... Но ничего не могу с собой поделать!

Вот дура...

Но чёрт побери, как он прекрасен, когда неторопливо извлекает из-за спины оба меча, вращает ими, и они со свистом рассекают воздух! Как он грозен, когда в замедленном темпе показывает удар, и как я обмираю, когда он, проверяя правильность наших движений, подходит и смотрит каждого индивидуально!

— Не так. У тебя что, руки не из того места растут?.. Вот так.

Его руки лепят меня, как пластилин, я податливо гнусь под ними, эхом откликаюсь на каждое его движение... Безмозглая влюблённая утка.

Бумеранг — коварная штука. Если его неправильно запустить, то велик шанс самому остаться без головы или другой части тела. А ещё его надо особым образом ловить, прихлопывая между ладонями, а то можно остаться без пальцев. Поправка на ветер, угол броска, положение тела при броске, расстояние до цели, размах, сила — и ещё куча разных нюансов. Тренировались мы на бумерангах со снятыми лезвиями, но всё равно поначалу поотбивали себе все руки. В комплекте с бумерангом шли специальные прочные перчатки.

Зато стрельба у меня сразу пошла хорошо. Здесь я заслуживала одобрительные ухмылки моего синеглазого монстра и его "неплохо, неплохо".

А в своей комнате мочила слезами подушку. Ох, дура...

А ещё я наконец-то узнала, что это за штука — искусство проникновения в сердце теней, и с чем её едят. Оказывается, все хищники — своего рода экстрасенсы, только у них эта способность называется вот таким чуднЫм термином. У меня тоже начали открываться эти способности, и поначалу я сама себя пугалась. Можно читать память места, предмета, человека; с будущим — сложнее, эта способность есть не у всех, а точнее, как сказала мне Аврора, только у единиц. Но если узнавать прошлое и читать мысли мне показалось интересным, то учиться воздействовать на психику людей я отказалась наотрез. Аврора не стала настаивать, но заметила:

— Эта способность заложена в любом хищнике и может открыться в любой момент... порой неожиданно для него самого.

Большим, я бы даже сказала, огромным плюсом ко всему этому шла необходимость самообладания. Моя натура, хоть тело и остыло на несколько градусов, всё же оставалась горячей, и Аврора упорно учила, учила и ещё раз учила меня контролю над собой. Без самоконтроля, повторяла она, я с этими способностями — как обезьяна с гранатой. И это было отчасти так: в учебных поединках я пару раз покалечила своих противников — к счастью, не тяжело, так что уже через пару дней они были снова в строю. Но за это я, кажется, впала в немилость у моего синеглазого монстра, и он гонял меня безжалостно и до полного изнеможения. Однажды его напарник даже заметил ему:

— Что ты её так прессуешь, как будто она у нас в отряде?

Я тоже высказала своё недовольство — правда, не ему, а нажаловалась Авроре. А она сказала задумчиво:

— Я буду только рада, если всё это тебе никогда не понадобится для того, чтобы выжить.

— То есть, я вроде как должна благодарить его? — хмыкнула я.

Аврора взглянула на меня так... Не по себе мне стало от её взгляда.

— Дай бог, чтобы тебе не пришлось его благодарить.

На её виске намечалась вторая седая прядь.

— 4.8. Выбор

— А ты куда порекомендовала бы мне вступить? — спросила Вика.

Так сложилось, что "Аврора" так и не стала мне родной, моей: она была Юлиным детищем. А вот Орден, как ни странно, сроднился со мной. Или я с ним? Неважно. Важно то, что я поднимала его из руин своими руками, заново строила его; возможно — по-своему, но я и не ставила цели восстановить всё в нём так, как было до войны. К прошлому возврата не было, а вот настоящее следовало налаживать, в надежде на какое-то стабильное будущее.

Если, конечно, оно, это будущее, у нас есть.

— Я бы посоветовала Орден, — сказала я. — Но ты можешь вступить и в "Аврору", если хочешь.

— "Аврора" сильнее, — сказала Вика. — А от Ордена осталась только тень.

— Всё так, — вздохнула я. — Но членство в "Авроре" не даст гарантии, что ты не сгоришь в огне...

По недоумению в её взгляде я поняла, что опять заговариваюсь. Видение Леледы с огненными волосами повторилось, и снова она говорила о ста семидесяти семи, но понятнее оно от этого не стало.

Нет... Не думать об этом.

— У тебя было время подумать и выбрать, — сказала я. — Пора принимать решение.

— 4.9. Снежная королева

Сегодня в зал для тренировок вошла дама очень крутого вида. У неё прямо на лбу было написано: "Я крутая!" Она почему-то вызвала у меня ассоциацию со Снежной королевой. Сначала эта дама наблюдала за тренировкой, потом подошла к Алексу и сказала:

— Ну что ж, неплохо. Интересная идея.

Алекс окинул нас взглядом.

— На сегодня все свободны.

Все стали расходиться, а я замешкалась: у меня запутался шнурок на кроссовке. Распутывая его, я спиной так и чувствовала на себе взгляд этой крутой дамы, и в этом было весьма мало приятного. Интересно, кто она? Явно какая-то большая шишка.

— А вот эта... гм, ученица? — спросила она, видимо, подразумевая меня. — Каковы её успехи?

— На среднем уровне, — ответил Алекс. — В целом неплохие.

— Интересно, интересно, — повторила дама.

И вдруг, выхватив у Алекса из-за спины один из мечей, с криком бросилась на меня, как полоумная! Я свой меч уже сдала, какого рожна она кинулась на меня безоружную?! Я увернулась, откатившись по полу, вскочила, как ванька-встанька, в боевую стойку и крикнула:

— Вы что, совсем охренели?

А эта ненормальная дамочка опять на меня понеслась, как сто чертей! Только успевай уворачиваться. Алекс крикнул:

— Лови! — И бросил мне меч.

Я поймала, и как раз вовремя, чтобы отразить удар. Только искры с клинков полетели. С мечом она управлялась, может быть, и похуже Алекса, но тоже на уровне, так что пришлось мне весьма несладко. И чего она как с цепи сорвалась?! Бешеная!

Длился наш поединок минут пять-семь. Прыгала она, как на пружинах, ну и я старалась не отставать: не могла же я посрамить моего синеглазика! Я показала всё, на что способна, и дамочке этой заколку из причёски кончиком меча достала.

— Недурно! — рыкнула она.

Я уже была готова согласиться на ничью, но тут дамочка подставила мне ногу, и я полетела кувырком на пол, а она прыгнула сверху и приставила меч к моей шее.

— Весьма изрядно, милочка, — клыкасто улыбнулась она. И небрежно бросила Алексу, вставая с моей груди: — Неплохие ты воспитываешь кадры! Если это — средние успехи, то представляю себе, каковы отличные.

— Благодарю, госпожа президент, — ответил тот.

Президент?! Так это я президенту "Авроры" сказала: "Вы охренели?"

Упс...

Я встала. А госпожа президент заявила бодренько:

— Побольше бы таких кадров в "Авроре"! Виктория Безенчук, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — сказала я, а про себя подумала: "Это неспроста".

И точно. Г-жа президент белоснежно улыбнулась и предложила:

— Не проголодались, Вика? Может, вместе перекусим?

Это было из серии: "Я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться". Что делать? Спасибо Авроре за уроки самообладания — оно мне сейчас очень и очень пригодилось.

— Большое спасибо, госпожа президент, — ответила я со всей возможной учтивостью. — Я с удовольствием.

— Замечательно. Идёмте.

Что ж, посмотрим, что ей от меня надо.

— 4.10. Открытие

Мы сидели на кожаном диванчике в пункте питания. За мощной дверью в ваннах с жидкостью лежали люди, а их кровь булькала в прозрачных пакетах, которые положили на наш столик.

Я исподтишка разглядывала президента "Авроры". Красавица, Снежная королева, что тут скажешь. Если в глазах Авроры были укрощённые молнии, то у неё — колкий искристый блеск инея. Дорогой светло-серый брючный костюм сидел на ней идеально, подчёркивая изящество её силуэта, и в то же время не слишком обтягивал и не стеснял в движениях. Она была безупречна... пожалуй, даже чересчур.

— Вы уже думали о своём будущем? — спросила она, откручивая пробку пакета.

— Да, подумываю, — ответила я осторожно.

Она отпила глоток.

— И как, надумали что-то?

— Ещё нет. — Пока что я говорила правду.

— А что так? — поинтересовалась она. — Пора как-то определяться, Виктория.

— Да, как бы пора... — Я тоже открыла свой пакет и сняла пробу. Кровь — мужская, группа первая, резус... скорее положительный, чем отрицательный.

— "Аврора" может открыть вам все возможности для успеха, — сказала президент. — Вы журналист по профессии? Можем устроить вас по специальности — куда захотите. Не хотите по специальности — что ж, любая другая стезя будет точно так же доступна вам. Возможностей достаточно.

— А если я хочу в "чёрные волки"? — бросила я "пробный камень".

— Что ж, думаю, проблем не возникнет. После того, что вы продемонстрировали, у меня нет сомнений, что у вас всё получится.

Я усмехнулась.

— Надо же! А если я в ваше руководство попрошусь — тоже пустите?

Она загадочно улыбнулась.

— Кто его знает, как высоко может вас завести ваша карьера... У такой талантливой девушки, мне кажется, всё будет идти как по маслу. Кто знает, кто знает...

Моя карьера уже и так завела меня — дальше некуда. Хотела состряпать сенсационный материал об "Авроре", копала, копала — и докопалась. Сижу сейчас, пью кровь с самой главной вампиршей.

...Которая распорядилась стереть мне память, заранее зная, что моя крыша этого не выдержит и съедет?!

Не знаю, откуда это взялось, но я как будто услышала её потаённые мыслишки, копошащиеся где-то на задворках её сознания. Так бывает, когда случайно подойдёшь к двери и услышишь обрывок чужого разговора, предметом которого являешься ты сам. Гаденькое чувство: вроде как подслушивать нехорошо, а с другой стороны — вроде случайно вышло. И что дальше? Как быть? Войти и сказать: "Всем привет, я всё слышал и теперь знаю, что вы обо мне думаете", — или сделать вид, что ничего не случилось?

Самообладание. Я спокойна, как удав, и холодна, как камень.

— Вы знаете, я бы ещё чуть-чуть подумала, — сказала я. — Вопрос важный, с наскока это нельзя решать... Надо всё взвесить и обмозговать.

Она посерьёзнела, в глазах ощутимее заискрился ледок.

— Хорошо, не буду вас торопить. Но сами понимаете — время... Оно уже поджимает. Пора решать. Это в ваших же интересах.

— Да, конечно, уж свои-то интересы я всегда блюду, — улыбнулась я. — На днях определюсь.

Президент "Авроры" достала из бумажника визитку и вручила мне.

— Вот, на всякий случай. Можете обращаться прямо ко мне.

Я взяла визитку.

— Большое спасибо.

Мы распрощались, и она вышла, а я ещё осталась сидеть с недопитым пакетом. Говорят, по стилю боя можно судить о человеке... ну, и о хищнике, наверно, тоже. Та подножка была уж очень гаденькая, как выстрел из-за угла. И набросилась она на меня безоружную.

А теперь вот ещё и это...

Это что получается — я проникла в "сердце её тени"? Да, выходит, так...

М-да, славный руководитель у "Авроры", нечего сказать. И какой же выбор я должна сделать?

— 4.11. Решение

— Аврора, я приняла решение.

Вика постучалась ко мне в кабинет, вошла и остановилась у двери. На ней был чёрный тренировочный костюм, она даже ещё не успела принять душ и переодеться — так спешила ко мне со своей новостью.

— Вот как. И что же ты решила?

Она присела в кресло и положила руки на край стола, как примерная первоклассница. В глазах — решимость.

— Я определилась. В общем, прошу принять меня в Орден.

— А в "Аврору", значит, не хочешь? — улыбнулась я.

Вика качнула головой.

— У меня тут был разговор с президентом...

— С Юлей?

— Ну да. Правда, до разговора мы сразились на мечах, и она, чтобы быстрее победить меня, поставила мне подножку. Говорят, на войне все средства хороши, но это... Ну, подло! Если бы всё было честно, кто знает — может быть, и я взяла бы верх, а так — она победила. Она пригласила меня перекусить и стала зазывать в "Аврору"...

Итак, Юля узнала о нашем нововведении... Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Хорошо хоть, что мы всё-таки много успели. Даже если она сейчас отзовёт Алекса и остальных инструкторов, то, что мы успели — уже наше, и этого никому не отнять. Вот только любопытно, зачем Юле понадобилась Вика? Для чего столько внимания к её пока что весьма скромной персоне? Хочет из спортивного интереса "отбить" её у меня?

— И я поняла, что она распорядилась стереть мне память, хотя знала, к чему это может привести... Но ей было плевать на последствия. Кто я для неё? Никто... Винтик! — возбуждённо рассказывала Вика о своём неожиданном успехе в искусстве проникновения в сердце теней.

Это был как её успех, так в равной же степени и Юлин промах. Видно, слегка расслабилась, понадеявшись, что у начинающей хищницы не хватит ни опыта, ни мастерства, чтобы вывести её на чистую воду.

Я накрыла ладонью руку Вики.

— Ты умница. Здорово ты её раскусила.

Она вся просияла, довольная похвалой.

— Если ты всё хорошо обдумала насчёт вступления в Орден, то я очень рада этому... Хотя, возможно, ты вступаешь на опасный путь.

Вика непонимающе нахмурилась, и я поспешила замять это. Достав из ящика стола чистый лист орденской бумаги для официальных документов, я пододвинула его ей.

— Тогда пиши прошение на моё имя о твоём вступлении в Орден.

Она потянулась за ручкой, но я покачала головой.

— Нет, детка, такие документы не пишутся обычными чернилами.

Вика понимающе улыбнулась.

— Кровью, да?

— Угадала. — Я поставила на стол изящную хрустальную рюмочку и протянула Вике нож для бумаг. — Уж давай соблюдём традиции. Выпусти немного своей крови сюда. Смотри, режь ту руку, которой не пишешь.

Она помедлила секунду, собираясь с духом, и резанула себе ладонь. Наблюдая за струйкой со слегка ошеломлённым видом, она заметила:

— Почти чёрная...

Когда рюмочка наполнилась, я подала Вике платок — зажать ранку, и достала ручку с золотым пером.

— Вот, пиши.

Она неуверенно взяла ручку.

— Как писать? В свободной форме? Или типа заявления?

— Нет, есть определённая формула. Пиши, я тебе продиктую. Будь внимательна, постарайся без ошибок.

И она, низко склоняясь над бумагой, стала усердно выводить буквы под мою диктовку. Такими "чернилами" писать было непривычно, и дело двигалось неспешно. Когда всё было написано, она задала тот же вопрос, который когда-то задавала и я:

— А почему я "безымянная"?

— Потому что у тебя ещё нет орденского имени, — объяснила я. — Принимаю твоё прошение, рассмотрю в течение трёх дней.

— 4.12. Инцидент в клубе "Красная дымка"

— Привет... Тебя Виктория зовут, да?

Огромный парень в зеленовато-серой форме орденской службы безопасности подошёл ко мне в раздевалке зала для тренировок. Светло-русые волосы, аккуратная стрижка — не слишком короткая, но и ничего лишнего, светло-серые глаза с тёмными ободками по краю радужки, правильные черты лица, мужественная линия подбородка. "Истинный ариец, — почему-то подумалось мне. — Белокурая бестия".

— Ну, допустим, — отозвалась я. — А тебе зачем?

Он улыбался — ничего придурковатого или похотливого, просто очень приятная улыбка. Для вампира, конечно.

— А меня зовут Фердинанд. Можно просто Ферди.

Слово за слово — разговорились. Узнав, что меня скоро примут в Орден, он воскликнул:

— Слушай, это повод! У нас с ребятами сегодня вечером как раз встреча в клубе "Красная дымка". Ты никогда не бывала там?

— Да как-то не доводилось, — усмехнулась я. — Не до развлечений было в последнее время.

— Ну, тем более! Не хочешь пойти со мной?

— А ничего, что мы с тобой знакомы всего десять минут? — усомнилась я.

Он белозубо засмеялся.

— Вот там и познакомимся получше! Не беспокойся, никто тебя не обидит и не будет приставать, я лично за этим прослежу. — И добавил серьёзно: — Даю слово джентльмена!

В самом деле, может, сходить, развеяться? Не всё же время по Алексу в подушку плакать. Фердинанд показался мне приятным и симпатичным парнем, отнюдь не из этих тупоголовых красавчиков-мачо, у которых мозг находится в рудиментарном состоянии. Ведь, в конце концов, приглашение в клуб — не предложение руки и сердца, ни к чему не обязывает.

— Хорошо, я только Аврору предупрежу, — сказала я.

В последнее время мне было как-то не до обновления гардероба, и я с досадой признала, что ничего подходящего для похода в клуб у меня нет. Пришлось довольствоваться джинсами и майкой.

Под красной неоновой вывеской "The Red Smoke" находился закрытый клуб только для хищников. В целом в нём было всё то же, что и в обычных ночных клубах, только из напитков там подавалась, естественно, одна кровь. Правда, в неё что-то добавлялось для "улётности", и получалось нечто вроде коктейлей.

Фердинанд познакомил меня со своими приятелями — Максом, Лео, Теодором и Эриком. Меня удивило, что в клубе они находились в форме и при оружии, но мне было объяснено, что служба обязывает их быть в готовности всё время.

— Я не поняла — так вы на службе или нет? — спросила я, недоумевая.

— И то и другое, — со смехом ответили они. — Сейчас мы свободны, но должны быть готовы в любое время к исполнению служебного долга, вот так.

Что могу сказать? Клуб как клуб. Громкая музыка, причудливое освещение, толпа танцующего народа. Признаться, я ожидала от вампирского клуба чего-то более экзотического. Мы расположились на кожаном диване тёмно-вишнёвого цвета, и Фердинанд заказал всем по порции замороженной подслащённой крови. Забавное лакомство, наподобие мороженого.

— А это правда, что твоя наставница — сама госпожа Великий Магистр? — спросил Макс, темноглазый брюнет со стрижкой как у морского пехотинца.

— Правда, — ответила я.

— И ты живёшь с ней в замке?

— Да.

— Здорово... Повезло тебе.

С парнями было легко и весело. Я даже и не подозревала, что хищники могут быть такими приятными в общении. Лео и Теодор травили анекдоты, и хоть юмор их был порядком черноват, я вскоре к нему привыкла и даже сама припомнила и рассказала парочку анекдотов в таком же стиле. Ребята посверкали зубами над моими шутками, мы пару раз сходили потанцевать и выпили по коктейлю со сливками, который слегка ударил мне в голову. Хохоча, я уже обнимала Фердинанда за шею, и мы топтались на танцполе, покачиваясь в такт музыке. Не знаю толком, над чем я смеялась — просто было весело, и всё. В голове и всём теле настала какая-то лёгкость, душа искрилась яркими красками, тоска улетучилась, и хотелось петь и кричать. В самом деле — а из-за чего я парюсь? Ну, стала хищницей и стала. Не умерла же! Зато у меня теперь есть крылья, и я могу летать! А летаааать... это тааак здоооровоооо...

Мы вернулись на диван, и буквально через секунду нам принесли по коктейлю.

— Спасибо, но мы не заказывали, — удивился Фердинанд.

— Это вам от гостей за вон тем столиком.

Подарок был от коллег моих новых знакомых — из службы безопасности "Авроры". Они тоже были в форме и с оружием, но с ними сидел какой-то гражданский — тип в чёрном кожаном пиджаке, с модно торчащими в разные стороны на макушке волосами.

— Ну что, будем пить? — со смехом спросил Фердинанд. — Не задумали же они нас отравить на глазах у всех, в самом деле!

Парни подняли бокалы, и авроровцы сделали то же самое за своим столиком. Мне что-то уже не хотелось никаких дурманящих коктейлей, поэтому я просто отпила глоток и поставила бокал, а парни осушили свои до дна. Ничего с ними не случилось, и через минуту все смеялись над предположением, что нас задумали отравить.

— Вы не мушкетёры, а они — не гвардейцы кардинала, — сострила я.

Ребята развеселились — шутили, хохотали, говорили мне изысканные комплименты. И не стали возражать, когда те, кто угостил нас, выразили желание к нам присоединиться. Пришлось потесниться на диване, но поместились все.

— Вообще-то, изначально мы хотели угостить вашу даму, — сказал тип в кожаном пиджаке, представившийся Лаэртом. — Но потом подумали, что если угощать, так всех!

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Фердинанд.

Сначала разговор был вполне приличным, дружеским и безобидным, было выпито ещё по коктейлю. Решив, что мне уже хватит, я пить не стала. Потом Лаэрт начал отпускать шуточки — я бы сказала, на грани фола, причём присутствие дамы (то бишь, меня) его не смущало. Авроровцы смеялись и подхватили "эстафету", и вскоре мне стало неловко сидеть в этой компании. Один из них, то ли перебрав коктейлей, то ли просто оттого что был по жизни моральный урод, обратился ко мне:

— Крошка, сколько стоит ночь с тобой? Я заплачу сколько скажешь!..

— А не пошёл бы ты? — рыкнула я.

— В чём дело? — сказал он как будто с удивлением. — Разве ты не на работе здесь?

— По-твоему, я похожа на шлюху? — Ещё одно его слово, и я вцеплюсь в его наглую рожу.

— Не похожа, — заржал он. — Ты и есть шлюха!

Это были последние слова в его жизни. Засвистело железо, и его голова слетела с плеч, а тело повалилось вперёд, заливая столик кровью.

Фердинанд стоял с обнажённым мечом и затуманенным яростью взглядом, скаля белоснежные клыки.

— Ни один мерзавец, оскорбивший при мне женщину, долго не проживёт, — глухо прорычал он.

Авроровцы повскакивали и схватились за оружие, мои парни тоже словно с цепи сорвались.

— Орденские собаки!

— Авроровские свиньи!

Если честно, то вместо "собак" и "свиней" прозвучали слова покрепче, а уже в следующую секунду оружие было пущено в ход. Ещё двое авроровцев лишились голов, третий полетел на пол с развороченной выстрелом грудью, Лео был ранен в плечо, Макс — в живот. Фердинанд яростно рубился с одним из уцелевших авроровцев, а Лаэрт куда-то исчез.

Испуганный клубный народ с криками шарахнулся в стороны. Меня оттёрли назад, и я почти не видела, что происходит, пока в клуб не ворвались новые бойцы "Авроры". Они разделились: одни из них сразу шуганули в стороны толпу, а другие окружили Фердинанда, Макса, Лео, Эрика и Теодора.

Пять выстрелов — вопли в толпе — и на полу лежали пять тел со снесёнными напрочь головами.

— Всем сохранять спокойствие! Оставаться на местах!

Чья-то ладонь зажала мой орущий в истерике рот, и меня оттащили вглубь зала.

— Тихо, девочка, — сказал на ухо мужской голос.

— 4.13. Сквозь землю

— "Красная дымка"? Там же Вика!

О случившемся в клубе я узнала только утром. Бойцы Ордена убили нескольких авроровцев, а прибывшие на место люди Каспара без суда и следствия снесли им головы. Как это могло произойти? Кто кого спровоцировал? И что с Викой?

Когда я вместе с группой Алекса прибыла в клуб, там было уже всё зачищено, как будто ничего и не произошло. Мы опросили свидетелей, и все в один голос сообщали, что первыми ни с того ни с сего напали бойцы Ордена, как будто охваченные каким-то безумием. Тел, естественно, уже не было. Не было и Вики: она как сквозь землю провалилась. Сердце сжалось: неужели и её — тоже?..

Что-то здесь было не так, определённо.

— Аврора, мы нашли это.

Один из "волков" протянул мне серёжку.

Она принадлежала Вике.

— Глава 5. Первые удары

— 5.1. Наша служба и опасна, и трудна

Я пыталась брыкаться и кусаться, но мужской голос сказал:

— Тихо ты, дурочка, я же тебя из-под удара убрал. Быстро сматываемся отсюда.

Что-то в этом голосе было, отчего хотелось поверить его обладателю. Меня вдруг обожгло осознание: а ведь и правда. Я могла попасть под замес...

Мы выбрались из клуба через чёрный ход. Я повиновалась сильным рукам незнакомца, которые вывели меня под ночной дождь на пустынную улицу.

— Стоять! — От этого крика моя кровь заледенела в жилах...

Один из бойцов "Авроры" с оружием наперевес приближался к нам. Капельки дождя поблёскивали на стволе его автомата.

— Никому не выходить из клуба! Назад!

Ответ незнакомца был коротким:

— Да пошёл ты.

Взвились в прыжке полы чёрного кожаного плаща, и остановивший нас боец "Авроры" отлетел метров на десять от мощного удара ногами в грудь и голову. Незнакомец красиво приземлился на мокрый асфальт и, не дав мне времени восхититься его ловкостью и силой, снова схватил меня за руку.

— Уходим!

Дождь уже разошёлся, и мы порядком промокли, когда добежали до машины, припаркованной через два дома от клуба. Мы вскочили в неё, взревел мотор и — прощай, "Красная дымка"!

В машине я рассмотрела незнакомца. Кроме чёрного кожаного плаща на нём были чёрные джинсы и футболка, а также тёмные очки; волосы — короткие, средне-русые, слегка взлохмаченные.

— Вы... кто? — только и смогла я спросить.

— Конрад, — ответил он кратко.

— Очень приятно, Виктория, — сказала я.

Он не ответил, только усмехнулся углом рта. Ехали мы быстро, я даже не успела сориентироваться, в какую сторону от клуба. Только сейчас меня накрыла реакция на случившееся: перед глазами стояла картина лежащих на полу тел с отстреленными головами... Ещё час назад они были живыми, смеялись и разговаривали. Их звали Фердинанд, Макс, Лео, Теодор и Эрик.

Буря вырвалась из груди. Конрад молча вёл машину и не мешал мне рыдать. Однако, какой бесчувственный! Я убиваюсь, а он не соизволит сказать ничего — ни слова... Конечно, слова тут вряд ли помогут, но он обязан... хотя бы из вежливости, как воспитанный мужчина! Нет... Молчок.

Машина остановилась в каком-то захудалом, полутрущобном районе. Грязь, серые дома, горы не вывезенного мусора в баках, давно нуждающийся в ремонте асфальт и облезлые деревья. Дождливая ночь усугубляла мрачное впечатление. Конрад остановил машину во дворе какого-то неопрятного на вид дома и вышел, открыл дверцу с моей стороны и ждал, когда я выйду.

— Куда вы меня привезли? — всхлипнула я.

— Туда, где тихо и спокойно, — ответил он.

— В высшей степени остроумно, — сквозь слёзы пробурчала я.

— Выходи давай.

Я вылезла из машины. Пискнула включаемая сигнализация, и Конрад, позвякивая на ходу ключами, направился к входу в дом, а я — делать нечего — следом за ним.

— Проходи, располагайся.

Располагаться я должна была в трёхкомнатной квартире, неплохо обставленной, но крайне запущенной. Не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что это холостяцкая берлога: проживай здесь на постоянной основе женщина, она была бы заметно чище. Впрочем, техника была неплохая — телевизор, комп, музыкальный центр.

— Вы здесь живёте?

Он усмехнулся.

— Да. Добро пожаловать в мою нору.

Влажноватые джинсы и майка липли к телу. Ужасно хотелось их снять, но во что здесь переодеться?

— Иди, прими душ, я дам тебе халат, — сказал Конрад, словно прочитав мои мысли.

"А чистый ли он, этот халат?" — мелькнула в голове насмешливая мысль.

Впрочем, пара чистых полотенец и вполне чистый махровый халат в холостяцком хозяйстве моего нового знакомого всё же нашлись, за что я была ему крайне признательна.

— Утро вечера мудренее, — сказал Конрад. — Тебе сейчас лучше отдохнуть. Я постелю тебе на диване.

Вряд ли это можно было назвать отдыхом. Стоило мне закрыть глаза, как жуткие картинки снова начинали мелькать вспышками, изматывая меня до дурноты. Пять выстрелов — пять снесённых голов. На глазах у всех. Око за око... Так даже звери не убивают. А ведь получается, что всё из-за меня... Вернее, вокруг меня. Если бы тот урод не обозвал меня, Фердинанд не снёс бы ему голову. Озверел он, что ли? Можно было хотя бы в морду заехать — на крайний случай, почки отбить, но зачем сразу голову с плеч? Ненормальное это что-то. А эти... "маски-шоу"? Серые нелюди. Окружили парней и перестреляли, как собак... А Лаэрт смылся под шумок. Вот это самое подозрительное.

— Что, не спится?

Я стояла, прислонившись лбом к оконному стеклу и слушала дождь. Конрад встал рядом. Сейчас он был без тёмных очков. Небольшие голубовато-серые глаза с цепким, тяжёлым взглядом пристально изучали меня. Я спросила:

— Кто вы вообще?

— Ну, если это для тебя так важно... — Он усмехнулся. — Работаю на "Аврору", занимаюсь поставкой доноров. А также служу в местной полиции.

— Серьёзно? — изумилась я. — Вампир — полицейский? Разве такое может быть?

— Почему бы нет? Не веришь? Могу форму показать, она в шкафу висит.

— А как же... На медосмотрах ничего не выявляется? То, что вы не человек?

В глазах Конрада проступила насмешливость.

— Ну, мне ничего не стоит обаять врача, и в моей карте будет написано то, что надо.

— То есть, у "Авроры" свои люди и в полиции? — ужаснулась я.

— Везде. — Он мягко взял меня за плечи и отвёл к дивану, усадил. — Скажи... С чего началась ссора?

— Тот урод назвал меня... Ну, в общем, оскорбительно. И Фердинанд снёс ему голову.

— Вы, кажется, что-то пили?

— Какие-то коктейли... Последние два я только пригубила. А ребята пили до дна. Послушайте, этот тип в кожаном пиджаке, Лаэрт, который был вместе с бойцами из "Авроры"... Он куда-то смылся. И это очень странно!

— Что он говорил, делал?

— Да ничего особенного... Дурацкие шуточки... Ниже пояса. Полный отстой. Но обстановка стала нагнетаться. И получился весь этот кошмар.

— Короче, надо искать Лаэрта.

Конрад в раздумьях прошёлся по комнате, а я думала с надеждой: может, он во всём разберётся? Он же, как-никак, полицейский! Хоть и необычно встретить полицейского-хищника.

— В общем, так. Сейчас я попробую снова сунуться в клуб, глянуть, что там творится, а потом возьму след этого Лаэрта. Тут не всё чисто, нутром чую. Не нравится мне это.

Я встрепенулась:

— Можно мне с вами?

Он нахмурился:

— Зачем ещё? Что, неймётся?

— Я могу вам помочь! Как говорится, одна голова — хорошо...

— А две — уже уродство, — перебил Конрад. — Нет, исключено. Тебе туда возвращаться нельзя, опасно. Сиди здесь и жди меня, никуда не высовывайся, поняла?

— Но я ведь...

— Кому сказал! Ещё неприятностей захотела?

Я вскричала:

— Я же свидетель! И могу...

Конрад сурово осадил:

— И можешь быть убрана. Поэтому тебе лучше остаться здесь и сидеть тихо, как мышка. Поняла?

— Конрад, ну, пожалуйста...

— Поняла?!

Я легла и обиженно свернулась на диване клубком. Конрад легонько похлопал меня по плечу.

— Ну вот и молодец.

— 5.2. Провокация

Чем я занималась в отсутствие Конрада? Немного посмотрела телевизор, а потом решила прибраться в квартире — в благодарность за избавление. Ох и попотела я, наводя порядок! Монотонная физическая работа отвлекала от неприятных мыслей, и я ударно трудилась до седьмого пота. Тем более, в этих авгиевых конюшнях было над чем поработать.

Когда Конрад вернулся, за окном уже брезжило утро. Войдя в квартиру, он присвистнул:

— Я случайно дверью не ошибся? Это моя квартира?

— Ну, раз я здесь, значит, ваша, — улыбнулась я.

— Не ожидал... Спасибо, — сказал он с усмешкой.

А я уже брала его приступом:

— Ну? Что? Нашли кого-нибудь, что-нибудь?

— Уфф... — Конрад плюхнулся на диван и закинул руки за голову. — Ох и набегался же я... Да, кое-что выяснил. В клубе поработала авроровская служба безопасности, всё подчищено, следы заметены. Но уже по факту самой этой бурной активности можно сделать вывод: тут не простая бытовуха, к этому инциденту приложила руку "Аврора". А это уже не шутки.

— Как это — "Аврора"? Вы хотите сказать, что всё это было как-то подстроено?

— Очень возможно.

— Но зачем?

— Сложно сказать... Я сыщик, а не политик. Но могу предположить, что имела место провокация.

— Провокация? Зачем? Кто кого спровоцировал и на что?

Конрад выставил вперёд ладони.

— Не так много вопросов сразу... Думаю, последствия не заставят себя ждать. Скоро станет ясно — кто, кого, зачем. Но самое главное — Лаэрт. Этот голубчик скрылся, но я побывал у него дома и нашёл там вот что.

Конрад достал из кармана пластинку с таблетками в прозрачном пакетике для улик.

— Что это? — спросила я.

— Пивные дрожжи.

— Дрожжи? И что они значат?

— Сам бы хотел знать. Проник я маленько в сердце теней, как водится... Так вот, их подсыпали в коктейли. Тут я не специалист, в таких тонкостях не разбираюсь, но подозреваю, что они могли ударить в головы ребятам. Ведь сливки в коктейлях бьют по нашим мозгам, так наверно и эти дрожжи могут оказывать какое-то действие...

Меня осенило:

— То есть, от этих дрожжей у них снесло крышу, и нужен был только маленький повод... Твою муттер!!

— Похоже, что наш Лаэрт был провокатором, — мрачно усмехнулся Конрад. — Сидел и подзуживал, создавал, так сказать, взрывоопасную атмосферу, задавал тон беседе...

— Вот сволочь, — прорычала я. — Но какого дьявола всё это...

Договорить я не успела, Конрад вдруг бросился на меня с криком:

— Ложись!!

Он сшиб меня и придавил собой, и в тот же миг что-то грохнуло...

— 5.3. Двое против десяти

— Ползком, по-пластунски! — шёпотом приказал голос Конрада.

То, что залетело в квартиру через окно, должно было превратить нас в горстку пепла, но вместо нас уничтожило телевизор. Конрад шёпотом выругался.

— Козлы... Он стоил мне зарплаты за три месяца!

Мы выползли в коридор.

— Все входы-выходы они наверняка заблокировали... Похоже, мы в окружении, — сказал Конрад.

— И что будем делать?

— Есть два варианта: прорываться или сдаваться. Живыми мы им, судя по тому, что только что было, не нужны... Значит, сдаваться — верная смерть. Попытка вырваться тоже может стоить нам жизни, но крошечный шанс всё же есть...

— Значит, прорываемся!

— Очень крошечный. Микроскопический.

— Но есть!

— Ладно. Но перед этим...

И Конрад накрыл мне рот умопомрачительным поцелуем. Это было так неожиданно, что я не успела воспротивиться, а потом... потом уже не хотелось сопротивляться. Пару секунд после этого я не могла вымолвить ни слова, а Конрад сказал:

— Ну вот, сделал то, что хотел, теперь можно хоть в пекло.

У парадного входа нас поджидало четверо бойцов "Авроры", с заднего были готовы нас убить ещё трое, на крыше... должно быть, и там они нас ждали. Оружия у нас не имелось, кроме пистолета Конрада, который был достаточно эффективен только против людей. Что могли обычные пули сделать хищникам?

— Если стрелять в голову — это на какое-то время выведет из строя, — сказал Конрад. — Начнём тем, что есть, но, надеюсь, нам удастся завладеть их оружием. Сгодится и это... в качестве метательного.

Он выломал несколько чугунных прутьев из перил. Да, хищник обладает чудовищной силой...

— Поиграем в охотников на мамонтов.

Их было десять, нас — двое. Через десять секунд их стало восемь: одному Конрад попал между глаз, второму я (чудом, не иначе!) угодила железным прутом в горло. Это было удачное начало, но тут же в нас полетел град разрывных мини-снарядов, нацеленных нам в головы, что загнало нас обратно в дом. Конрада зацепило: по его кожаному рукаву струилась кровь.

— Ты ранен...

— Ерунда, — процедил он, прислонившись спиной к стене. — Смотри, сама берегись.

Авроровцы пошли на штурм. Конрад, засев под лестницей, стрелял, а я, прыгая по перилам, как обезьяна, метала прутья. Что-то обожгло мне икру правой ноги... Плевать. Прут попал прямо в глаз противнику, пробив череп насквозь, и я выхватила у него всё, что успела: автомат, бумеранги и один меч. Автоматом мне пришлось тут же воспользоваться, потому что на меня мчались двое бойцов, и я уложила их очередью разрывных мини-снарядов. А вот эти "пульки" были как раз нужного, противовампирского калибра...

Учёба закончилась. Я держала экзамен на выживание.

Но меня убивали свои, муттер их за ногу!

Я помчалась на подмогу к Конраду. Ему тоже удалось завладеть автоматом, и он отстреливался из своего укрытия. В строю осталось только трое авроровцев, и я решила отвлечь их на себя. С ума сошла, наверно... Неважно. В груди пульсировало что-то горячее, в ушах шумело.

— Эй, вы, кровососы недоделанные! — Это визгливо заорал мой голос.

Я принялась скакать и метаться, а они безуспешно пытались попасть в бешено движущуюся мишень. Конрад вдруг заорал:

— Сзади!

У меня подвернулась нога, и я упала на бетонный пол, а Конрад как-то согнулся, держась за бок... Молнией блеснула мысль: стреляли в спину мне, а попали в бок ему. Потому что я упала.

А в следующую секунду мне в глаза заглянуло чёрное дуло.

— Оружие на землю, — проговорил ехидный голос. — Ме-е-едленно... Или первого пристрелим его.

Конрад истекал кровью на полу в десяти шагах. Пришлось опустить автомат.

— Ручки вверх, чтобы мы их видели...

Я подняла руки. Они посмеивались:

— Отпрыгала своё, козочка.

Ну что ж, если из оружия у меня остались только руки, то придётся использовать их. Я скрежетнула зубами:

— Ни хрена подобного.

Мой кулак врезался в находившийся как раз передо мной пах этого молодца, он охнул и согнулся, а я, выхватив у него с пояса электрошокер, огрела разрядом второго, а третий выстелил в меня...

Но упала не я, а он сам — без головы. Конрад сидел в луже своей крови, с плотно сжатыми посеревшими губами, и именно его оружие произвело последний выстрел.

— 5.4. Пешеход

— Потерпи... Потерпи, мой хороший...

Я вколола раненым авроровцам по десять граммов спирта, пока они не очухались и не вызвали подмогу. Шприц-ампулы имелись в комплекте их вооружения для захвата противника живьём, но были использованы против них самих.

Добивать их? Мы же не изверги.

Ничего, хищники живучие, регенерация сделает своё дело.

Но вот троим из них уже не летать никогда.

Индивидуальным пакетом одного их авроровцев я перевязала рану Конрада. Все руки в крови, кровь под ногами, я на ней поскальзывалась...

— Потерпи, мой хороший.

Надо же: когда стреляла, руки не тряслись, а сейчас трясутся.

Из дверей выглядывали испуганные жильцы. Конрад, достав удостоверение, устало проговорил:

— Спокойно, полицейская операция... Скоро здесь всё будет приведено в порядок. Всем оставаться на своих местах.

Куда идти? Надо добраться до Авроры и немедленно ей обо всём рассказать. Но Конрад потерял много крови — сможет ли он лететь?

— Летун из меня никакой... Кажется, я тебе ещё не говорил... У меня нет крыльев.

— Как это?!

— Так... На войне потерял.

Увешанные оружием (на всякий случай), мы доплелись до машины: я поддерживала Конрада. Вот так новость... То есть, он — пешеход... Наземный хищник. Инвалид...

— Ты уверен, что сможешь вести машину?

Он поморщился.

— Я в любом состоянии её вожу...

И правда, смог. Оружие было погружено под заднее сиденье, и мы покатили по улицам города, который продолжал жить своей жизнью.

Ветер трепал наши волосы, врываясь в салон.

— Ну и натворили мы дел, подруга, — пробормотал Конрад, вытряхивая испачканной в крови рукой сигарету из мятой пачки.

— Мы с тобой крутые, — попыталась я подбодрить — то ли его, то ли себя.

Наверно, не очень удачно.

— Угу, — хмыкнул он. — Круче яиц.

— А куда мы едем? — спросила я.

— За городом на озере у меня есть одна хибарка... Там и подумаем, как быть дальше.

— 5.5. У озера

"Хибарка" представляла собой одноэтажный домик, уже довольно обшарпанный и с виду заброшенный. Но место было потрясающе красивое: из окон открывался вид на озеро, окружённое хвойной рощей, а в двух шагах был песчаный пляж.

Под ногами заскрипели половицы. Конрад опустил связку оружия на пол.

Общая комната была обставлена скупо: стол со стульями, диванчик у стены, книжный шкаф да большой камин с креслом-качалкой. Полки вдоль стен были по-старомодному украшены тарелками и вазочками, на окнах висели чёрно-белые полосатые занавески.

— Уютное местечко, — оценила я.

Конрад устало опустился в кресло у камина, поморщился, дотронувшись до пропитанной кровью повязки.

— Как ты? — Я присела рядом на корточки, с тревогой заглядывая ему в лицо.

Он выдавил измученную улыбку.

— Ничего... Бывало и хуже. — И, потрепав меня по волосам, добавил: — Ты молодец... Я был бы не против иметь такого напарника.

— Это был мой первый раз, — вздохнула я.

— Понятно... Ну, с боевым крещением тебя. Для первого раза — просто отлично.

Невесёлое это было поздравление.

— Влипли мы с тобой, козочка. То, что случилось, только подтверждает, что "Аврора" мутит воду... Мы слишком много узнали, вот нас и попытались убрать. Но если десятеро авроровцев не справились с одной неопытной девочкой и бескрылым чуваком, то есть надежда, что сила "Авроры" не безгранична.

Я положила ладонь на его рукав.

— Ты — крутой чувак. Самый крутой из всех, что я когда-либо видела в жизни.

Он негромко и устало засмеялся. Возле его глаз собрались ласковые морщинки.

— И много ты видела в своей жизни крутых чуваков?

— Ну... — Я вздохнула, вспомнив о моём синеглазом монстре. — Одного точно видела.

— И что? — Конрад смотрел на меня полушутливо, полусерьёзно, с любопытством.

— Ффуу... — Надув щёки, я выпустила из лёгких воздух. — Да ничего. Он женат.

Его рука скользнула по моим волосам.

— Тогда лучше забудь о нём. Он проигрышный вариант. Не трать своё время и своё сердце на одинокие слёзы в подушку.

В его взгляде проступила задумчивая нежность, но он сморгнул её, потёр веки пальцами.

— Устал я что-то. Прилечь, что ли...

Я сидела на крылечке, обхватив руками колени, и смотрела вдаль, на озеро. Солнце клонилось к закату, заливая янтарным светом стволы деревьев. Прибрежная трава шелковисто колыхалась под ветерком, по водной глади бежала лёгкая рябь...

Вода смыла кровь с рук, солнце высушило слёзы, песок похоронил меня, а ветер оплакал.

А губы Конрада воскресили, мягко прильнув к моему виску.

— Держись, козочка, — сказал он, садясь рядом со мной. — Как-нибудь выживем...

— Уже отдохнул? Как себя чувствуешь? — Я подставляла лицо теплу его взгляда, как лучам солнца.

— Лучше. — Он заправил прядку моих волос мне за ухо.

Мне непреодолимо захотелось уткнуться ему в плечо, и я это сделала.

— Знаешь, во мне что-то изменилось, — озвучила я мысль, шелестевшую в траве вместе с ветром.

— После встречи со смертью всегда меняешься.

— Я не хочу умирать... — В горле стало солоно.

— Козочка моя.

Его щекотная ласка обняла мои губы. Я застыла, почти с испугом прислушиваясь к отклику, который она во мне вызывала. Щемящая и сладкая тоска и безумное, до стона, до боли — желание жить! жить, дышать, любить, цепляться за каждый миг жизни, за каждую её травинку и солнечный зайчик, обнимать крыльями небо, плакать вместе с дождём и смеяться вместе с громом...

Но был один вопрос.

— Почему ты меня так называешь?

Конрад, задумчиво любуясь мной, проговорил:

— Жила когда-то одна... козочка.

— С ней что-то... случилось? — спросила я, не зная, стоит ли расспрашивать подробнее. Прошлое неуютной тенью надвинулось из-за горизонта, прохладно дохнуло в спину.

— Да нет, ничего. — Конрад зажевал травинку, устало щурясь вдаль. — Вышла замуж, родила детей и прожила долгую счастливую жизнь. У неё всё сложилось хорошо. Никакой трагедии, если тебя это беспокоит.

Он сказал "никакой трагедии", но почему-то всё вокруг погрустнело и потускнело, а я почувствовала себя лишней. Во рту стало горько, я обхватила руками колени и закрыла глаза.

— Прости, — защекотал мне ухо шёпот Конрада. — Не грусти, всё это — в прошлой жизни, к которой нет возврата. Жить надо настоящим.

...Конрад развёл в камине огонь. Солнце уже давно зашло, и западный край неба желтел под его прощальными лучами. Я уселась перед огнём прямо на полу, подложив для удобства подушку, а Конрад занял кресло. В открытую настежь дверь доносились звуки ночи. Обострившимся слухом хищника я улавливала каждый шорох, каждый плеск, хруст веточки под лапкой какой-нибудь зверушки и шелест высокой травы. Огонь плясал, отражаясь в зрачках Конрада, сосновые поленья шипели и потрескивали, издавая смолистый аромат, а над озером мерцали звёзды. Едва приметная туманная дымка стелилась над водой.

Не хотелось ничего говорить: слова только нарушили бы эту хрупкую гармонию. Подумав, я принесла матрас с кровати и постелила его на пол, улеглась и стала смотреть на огонь. Через некоторое время Конрад лёг рядом со мной и обнял. Почувствовав тяжесть его руки на себе, я замерла, как натянутая струна. Его губы щекотали за ухом, касались шеи, а потом он легонько зажал зубами моё ухо. Я обернулась, и наши губы встретились.

Вдруг он слегка застонал, замер и напрягся.

— Боюсь, герой-любовник из меня сегодня неважный, уж прости, — проговорил он с виноватой улыбкой, опускаясь на матрас и осторожно ища удобное положение.

— Больно? — Я дотронулась до его повязки: совсем пропиталась.

— Есть немного...

— Давай сменим. Я захватила парочку перевязочных пакетов.

— Да ладно, ничего... И так терпимо.

— Нет, бинт совсем промок. Надо сменить.

— Ладно... Как скажешь.

Я распечатала пакет, а Конрад снял рубашку. Я невольно скользнула взглядом по рельефу его мышц. Сняв старую повязку, я осмотрела рану: она уже начала затягиваться, но ещё причиняла боль. Рана на руке уже почти совсем затянулась.

После того как повязка была наложена, мы снова легли у огня. Конрад нюхал мои волосы и молчал.

— Кто знает, может, это наша последняя ночь, — прошептала я.

— А мне кажется, их будет ещё много.

— 5.6. Догонялки

Проснулась я в одиночестве. Камин погас, в нём остались только угли и зола. В окна лился солнечный свет, блестя на украшающем полки фарфоре.

От моей царапины осталось только розовое пятно на коже да дырка на джинсах. Всё-таки в этом плане хищником быть хорошо: раны заживают быстрее, чем на собаке. При воспоминании о вчерашнем я содрогнулась. Неужели мы с Конрадом уложили десять авроровских бойцов? Вот даём... Прямо голливудский боевик. "Смертельное оружие-5". Или 6? Что это: мы и правда крутые, или просто повезло? Кстати, о Конраде. Плащ его здесь, на диванчике, а где он сам?

Он стоял на берегу озера, время от времени кидая в воду камешки "блинчиком". Прежде чем утонуть, они несколько раз подпрыгивали по воде, причём скакали довольно далеко. Я подошла и тоже попробовала запустить "блинчик", но у меня не получилось: камешек просто булькнул в воду.

— Привет, — сказала я.

— Привет, коза, — ответил он.

Я притворно обиделась.

— "Коза"? Ты чего это обзываешься? Если я коза, то ты...

Договорить мне было не суждено: он закрыл мне рот поцелуем, да каким! Ух ты... А где у него руки! Он расстёгивал на мне джинсы, нахал!..

— Эй, ты что, уже хорошо себя чувствуешь? А твоя рана?

— Отлично себя чувствую, рана зажила.

Он уже снял повязку: на боку у него красовалось такое же розовое пятно, как у меня на ноге — молодая, свежеобразовавшаяся кожа. И он был явно в игривом настроении.

— Эй, эй, ты что там себе вообразил? Что теперь тебе всё можно?! — Я отскочила от него, пружиня ноги, готовая сорваться в бег в любой момент.

Его глаза озорно поблёскивали, он тоже подобрался, как тигр, готовящийся к прыжку.

— Я что, неправильно тебя понял? Вчера вроде такая ласковая была, а сегодня опять злючка-недотрога?.. Ох уж эти девушки!.. Непостижимые создания!

Дразня его, я пятилась, а он мягко подбирался ко мне — ни дать ни взять, лев на охоте. Озорство взыграло во мне, и я пустилась бежать, а он понёсся за мной с грацией и быстротой гепарда. Догонялки? Почему бы нет? Хищник и жертва: хочешь попробовать на вкус — сначала поймай!

Только в данном случае были два хищника, но это не суть важно. Можно ради случая вообразить себя и козочкой.

Не знаю, в какой момент за моей спиной раскрылись крылья: наверно, от восторга они сами появились. Ещё секунду назад мои ноги бежали по песку; отрыв — и берег с кромкой воды остался внизу. Крик Конрада:

— Так нечестно!

Уже в воздухе я сообразила... Ведь он не может последовать за мной в небо. Я тут же спланировала на землю и убрала крылья. Конрад сидел на корточках у воды, задумчиво покусывая травинку. Ну и дура же я... Такая идиотская бестактность! Страшно себе представить, что он испытал... когда потерял их. Могу поклясться, что при мысли об этом мои лопатки пронзила зябкая тоска.

— Ну прости... Извини, я как-то не сообразила сразу. Извини.

Он устало нахмурился, сделав неопределённый жест — мол, ладно. Я присела рядом с ним и робко погладила его по плечу, пытаясь заглянуть в его потемневшие глаза.

— Прости, пожалуйста. Как-то само получилось, не знаю...

А он вдруг набросился на меня — сочувствующую, раскаивающуюся... расслабившуюся и потерявшую бдительность!! Секунда — и он лежал на мне сверху, его губы были в сантиметре от моих, а в глубине тигриных зрачков тлели жёлтые искорки.

— Попалась.

Тяжесть его тела властно придавливала меня к песку, я была в плену его рук, их железной силы и нежности. Моё сердце встрепенулось и вскрикнуло... как пойманная козочка.

— Попалась, — шепнул он мне в губы.

Нет, я ещё и не думала сдаваться! Ничуть не бывало! С криком: "Нечестно!" — я рванулась из-под него, мы покатились по песку — прямо в воду!

Её прохладные объятия мгновенно остудили раскалённую добела страсть: искупались мы с головы до ног. Фыркая и отплёвываясь, Конрад по-собачьи встряхнулся, обдав меня фонтаном брызг с волос, а я не удержалась от смеха при виде его рассерженно округлившихся глаз.

— Рррр!! — оскалился он. — Ну ни хрена себе!

Я хохотала, шлёпая руками по воде.

— Ну, нормально! — возмущался Конрад. — Теперь сушиться придётся! А для этого надо будет всё с себя снимать... ВСЁ, понимаешь?

Я брызнула ему водой в лицо. Он зарычал, но в его глазах плясали весёлые чёртики.

— Ах ты, коза! Ну, сейчас я тебя... поймаю и накажу!

— Поймай сначала! — закричала я, бросаясь в прозрачную воду и плеснув ногами, как русалка хвостом.

Ну и заплыв мы устроили! Олимпийским медалистам и не снилось. Это доказало, что хищники чувствуют себя как дома не только в воздухе, но и в воде. Я плавала отлично, но и Конрад в этом мне не уступал, и таким макаром мы переплыли бы всё озеро туда и обратно, если бы где-то метров через триста со мной не приключилась беда. Судорога, причём в обеих ногах сразу. Водная стихия не терпит легкомысленности, и я в этом убедилась на собственной шкуре...

Конрад быстро догадался, что со мной что-то неладное, и поэтому я даже не успела слишком наглотаться. При плавании потребность в кислороде резко возрастала, и у меня уже нарастало распирающее чувство в груди, когда спасительная рука Конрада вытащила меня на поверхность.

— Всё, всё... Всё хорошо, я с тобой, — говорили его губы возле моего уха.

На берег я выползла в состоянии жуткого стресса. Сердце колотилось раз в десять чаще, в ушах шумело, к горлу подступила тошнотная волна. Вода, попавшая мне в желудок, выплеснулась назад. Рука Конрада гладила мои мокрые волосы.

— Всё хорошо, маленькая.

— 5.7. Пока одежда сушилась

— Ну что, одежду сушить надо.

Конрад отыскал в доме моток верёвки и натянул её между столбами веранды.

— На воздухе и солнышке быстро просохнет.

Я слегка напряглась. Конрад как ни в чём не бывало разделся до плавок и развесил джинсы, футболку и носки на верёвке; только сейчас я обратила внимание, что он носил ковбойские сапоги. В плавках и этих сапогах он прошествовал в хозяйственную пристройку за дровами:

— Обувь надо бы поставить на каминную полку, а то долго будет сохнуть.

Ёжась в мокрой одежде и обуви, я думала: и чёрт нас дёрнул устроить это купание... Теперь вот — ситуация. Конрад невозмутимо растапливал камин, демонстрируя своё ладное, стройное и мускулистое тело. Дрова занялись, весело затрещали, и он, сняв сапоги, поставил их на полку. Проверил рукой температуру воздуха:

— Не поджарятся они у нас? Да нет, вроде не должны. Но дощечку подложить надо на всякий случай. — И, взглянув на меня, спросил: — А ты что всё ещё свою одежду не повесила? И кроссовки давай сюда же — может, побыстрее высохнут.

Я замялась.

— Эээ... Ммм... Ты не мог бы... отвернуться? А ещё мне нужно одеяло. Я... стесняюсь.

Он усмехнулся.

— Надо же. А кто нас в воду столкнул? Стесняется она...

На меня вдруг накатила стыдливость. Тьфу, прямо как школьница... Только что бегала и дразнила его, а вот теперь застеснялась. Сама себя не пойму.

Я развесила одежду на верёвке, поставила кроссовки рядом с сапогами Конрада, закуталась в одеяло и устроилась на матрасе.

— Тебе не жарко? — поинтересовался Конрад.

— С чего бы? Нет, — хмыкнула я.

— А мне кажется, жарко, — настаивал он. — У огня сидишь, да ещё и в одеяле.

Мы помолчали. Определённо, пространство звенело, как струна, а когда Конрад подсел ко мне, оно ещё и заискрило.

— А мне что-то холодно, — сказал он.

— Да неужели! — усмехнулась я.

— Очень... очень холодно, — защекотал его голос моё ухо, да так, что по телу пробежали тёплые мурашки. — Согрей меня...

Одеяло было плохой защитой от его настойчивых ласковых рук, и, как я ни старалась натянуть его на себя одну, оно всё-таки сдалось и укрыло нас обоих.

Кажется, я знаю, какой вас интересует вопрос, дорогие мои любопытные детишечки.

Но это сказочка для взрослых!

— 5.8. В окружении

— Говорит командир спецотряда "чёрные волки"! Вы окружены! Всем выходить с поднятыми руками!! При попытке к бегству или сопротивлении стреляем на поражение!

Зычный голос моего синеглазого монстра я узнала сразу, ему и "матюгальник" был не нужен. Конрад, закатив глаза, вздохнул:

— Как же мне это надоело... — И крикнул: — Слушайте, ребята, вы немного не вовремя! Мы очень устали и отдыхаем! Если бы мы знали, что вы придёте, повесили бы на дверь табличку "Не беспокоить"!

— Так, не умничать мне там! — рыкнул Алекс. — Повторяю... ВСЕМ ВЫХОДИТЬ С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ!!! Если приказ не будет выполнен через тридцать секунд, разнесём этот домишко нахрен вместе с вами внутри, боеприпасов у нас для этого предостаточно!

— Кон, я его знаю, — сказала я, слегка постучав пальцем по плечу Конрада для привлечения его внимания. — Он это серьёзно.

Конрад вздохнул.

— Да я уж вижу... Шутить такие парни не умеют ввиду хронического отсутствия чувства юмора. Боюсь, козочка, на этот раз у нас отбиться не получится.

— В отличие от тех ребят, Алекс не псих отмороженный, — сказала я. — Он предан Авроре и наверняка здесь по её приказу.

— Что ж, будем надеяться, что это так.

Наша одежда висела на верёвке, пришлось выходить в чём были — то есть, голышом. Я, правда, завернулась в одеяло, но всё равно ощущения были не из приятных. Унизительно, я бы сказала. И неловко.

Быстро скользнув взглядом по оцепившим домик фигурам в чёрной форме и масках, я оценила: не меньше двадцати. Да, в самом деле, пытаться пробиться сквозь такое окружение — самоубийство в чистом виде. Вот и кончилась наша короткая идиллия...

— Руки! — рявкнул Алекс.

— Спокойно, приятель, вот они, — сказал Конрад, поднимая руки.

— Ты тоже, — обратился Алекс ко мне. Чуть-чуть мягче, и на том спасибо.

— И не мечтай, — огрызнулась я. — Хочешь стриптиз — иди в клуб.

— Я что сказал! — приказал Алекс уже суровее. — Руки вверх, одеяло вниз!

— Прошу прощения, — вставил Конрад. — Может быть, не будем смущать леди? У неё под одеялом ничего нет... то есть, в смысле, оружия нет! — поправился он, поймав мой свирепый взгляд.

— Я бы поверил вам на слово, но предпочитаю удостовериться сам, — отчеканил Алекс. — Одеяло снять!

Я зарычала. Ну, как после этого не считать, что мужики — каззззлы!..

— Желаешь узреть моё тело? Ну, узри!

Одеяло упало к моим ногам. Твою муттер!.. Они все пялились на меня, даже очки посдвигали вверх.

— Так, если не прекратите пялиться, я вас всех урою! — рявкнула я.

— Она это может, — с ухмылкой подтвердил Конрад, тыча в мою сторону большим пальцем. — Я сам видел её в деле... Отчаянная беспредельщица! Я за неё не ручаюсь.

Щёки горели. Я испепеляла Алекса взглядом. Обладай мои глаза в самом деле таким свойством, от него осталась бы щепотка золы.

— Кхм, можешь прикрыться, — разрешил он.

— Ну спасибочки, — проворчала я, снова закутываясь в одеяло. И добавила остальным: — Просмотр окончен! Второй серии не будет!

— А жаль, — сказал кто-то.

— Так, разговоры! — одёрнул его Алекс. — Проверить дом!

Те, кому он сделал знак, вбежали внутрь, а остальные продолжали держать нас с Конрадом под прицелом.

— Так значит, вы вдвоём уложили группу из десяти бойцов? — спросил Алекс.

— Так точно, сэр, — ответил Конрад.

Алекс проговорил:

— Ну вы, блин, даёте... — И добавил с усмешкой, намекая на наш не стеснённый одеждой вид: — Надеюсь, вы всё успели?

— О, всё и даже больше, — ответил Конрад язвительно. — Только это и спасло вас от уничтожения... Если бы вы явились на пять минут раньше, это бы так нас разозлило, что никто из вас живым бы не ушёл!

— Ладно, хорош трепаться, — оборвал его Алекс.

"Волки" вынесли присвоенное нами оружие и сложили перед домом.

— Всё чисто.

Алекс кивнул. И, переведя взгляд на нас, сказал:

— Ребята, скажу честно: у меня приказ вас уничтожить.

Конрад только шевельнул бровью, а моё нутро будто окатило ледяной волной.

— Приказ президента "Авроры", — добавил Алекс. — На вас трое убитых бойцов и семеро раненых. Достаточно, чтобы расстрелять вас на месте.

Отшелестела для нас трава, отсветило солнце. Благодарю тебя, Боже, за эту прекрасную ночь и прекрасное утро. Спасибо Тебе, что дал их нам напоследок.

— Всё это было совершено в ходе самообороны, — сказал Конрад. — Они напали на нас первыми, пришлось защищаться.

— Они выполняли приказ, — ответил Алекс. — Я не знаю, что вы такого натворили, но судя по тому, что произошло — явно что-то серьёзное.

— Алекс, мы ничего не натворили, у нас очень важная информация для Авроры — о том, что на самом деле произошло в клубе "Красная дымка"! — Я хотела сказать это весомо и внушительно, но получилось — жалко... Голос задрожал. — Из-за этой информации нас и приказали уничтожить!.. Что говорит о её ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ важности! Я не вру, Алекс, это правда. Если ты сразу нас не уничтожил... значит, у тебя есть сомнения в целесообразности отданного тебе приказа. Пожалуйста... дай нам возможность доставить Авроре эту информацию.

Нет, я не верю, что мой синеглазый монстр поднимет на меня руку! Ведь он учил меня! Я смотрела в его суровые глаза. Он не зверь, у него есть душа, я знаю. И голова на плечах. И интуиция. Он должен... Должен понять, почувствовать!

— Как быть с приказом? — проговорил он.

— Сошлись на Аврору, скажи, что она его отменила. — Да, я хваталась за соломинку. Но эта соломинка — всё, что у нас сейчас было. — Она подтвердит, когда всё узнает... У меня нет сомнений. Пож-ж-жалуйста, Алекс!

Умоляю тебя, заклинаю тебя, пойми, поверь!

Да... Да! Я увидела это в его голубых глазах.

— Хорошо. — Алекс убрал оружие. — Я узнал тебя достаточно, чтобы верить. Если ты ввязалась в это, значит, не без причины. Я свяжусь с Авророй. Отбой! — Это уже "волкам".

Я села на ступеньки. В висках слегка постукивало, по телу бегали мурашки, колени подрагивали. На волосок... Мы были на волосок от смерти.

Алекс отошёл для разговора с Авророй. Конрад присел рядом и обнял меня за плечи. Господи, как хорошо... чувствовать себя живой. Будь я мертва, я не смогла бы ощутить тяжесть его руки у себя на плечах.

— Это он?

— Прости... что? — Я не "въехала" в вопрос.

— Ну... Тот крутой чувак, о котором ты говорила? Крутой, но женатый.

Я вздохнула.

— Да. Он.

— Что ж... Я тебя понимаю.

Алекс что-то объяснял Авроре по телефону, а "волки" праздно прохаживались по берегу, стояли группами по два-три. Они не собирались убивать нас. Я потянулась губами к Конраду: мне невыносимо хотелось ощутить его нежность. И плевать, что на нас смотрят.

— Ты молодец, козочка, — сказал он, поцеловав меня. — Я всё больше восхищаюсь тобой. Умеешь не только драться, как львица, но и вести переговоры.

— Алекс нормальный. Я... Я была уверена, что он поймёт.

Раздался голос Алекса:

— Аврора ждёт вас обоих у себя.

— 5.9. Канат

Земля дымилась под пальцами, превращаясь в кусочки красной, обожжённой глины. Огненный дождь и запах... горелой плоти.

Шевелящиеся огненные волосы Леледы.

"Сто семьдесят семь! Сто семьдесят семь достойных".

— Госпожа... Госпожа!

Я вынырнула из видения. На лбу выступил пот, под ложечкой — очаг тошнотворной слабости. Двое собратьев, Норман Констанция и Деймон Урсула, по-прежнему находились в моём кабинете и с беспокойством поглядывали на меня.

— Госпожа, ты плохо себя чувствуешь?

— Нет, всё в порядке...

Я попыталась взять себя в руки: надо вернуться к вопросам, которые они пришли обсудить. Расширению их бизнеса снова мешала "Аврора".

Господи, что за Армагеддон мне видится вот уже в который раз?..

И тут — звонок. Алекс.

— Аврора, у меня две новости...

— Начинай с хорошей, — перебила я.

— Я нашёл Викторию.

Отлегло от сердца.

— Жива?

— Гм, кхе, — откашлялся Алекс. — Жива и, насколько я могу судить, неплохо проводила тут время... Кхм.

— А плохая?

— От президента "Авроры" я получил приказ уничтожить её и парня, что вместе с ней.

— Какого ещё парня?

— Ну, я же говорю — неплохо проводила время... Они вдвоём уложили десятерых бойцов из отдела безопасности, также посланных их уничтожить. Трое убитых, семеро раненых. Рэмбо хрЕновы.

М-да, отличные новости. На кончиках пальцев уже рождалось знакомое щекотно-электрическое чувство: так работало моё чутьё. Завертелось, увязывая концы с концами, сопоставляя факты и протягивая ниточки между, казалось бы, не стыкующимися событиями. Я собрала в пучок эти концы, сжав кулак. Юля вела какую-то игру.

— Хорошо, — сказала я. — Что-то ещё есть?

— Так точно. Виктория утверждает, что у неё есть важная информация для тебя. Касательно происшествия в "Красной дымке".

— Ну, этого следовало ожидать. Значит, так: обоих ко мне. Приказ об уничтожении отменяю.

— Понял тебя, Аврора. Конец связи.

Я пробарабанила пальцами по столу, выбивая ритм подозрений. Юля, Юля... Не хочешь ты жить мирно. Что же с тобой случилось? Ты проглотила слишком большой кусок, и у тебя несварение?

— Гм, гм...

Из задумчивости меня вывел Норман Констанция. Я сказала:

— Собратья, прошу прощения. Мне сейчас сообщили важные вести, и мне придётся отвлечься. Не возражаете, если мы перенесём решение ваших вопросов на завтра?

— Разумеется, Госпожа.

Оба собрата поднялись. Проводив их, я принялась расхаживать по кабинету. Что там за парень? Новый знакомый или старый? Что-то подсказывало мне, что у них весьма интересные новости.

Группа Алекса доставила их. Вика выглядела взбудораженной: это была её вторая серьёзная переделка, считая ту, в результате которой она вступила в наши ряды.

Парень, войдя, снял тёмные очки. Трёхдневная щетина мужественно украшала его лицо, русые с бронзовым отливом волосы лежали в живописном беспорядке, полы слегка запылённого кожаного плаща покачивались при ходьбе. Под плащом его одежда была испачкана кровью, но раны, очевидно, уже затянулись. Он вошёл уверенной, мягкой, чуть раскачивающейся походкой, как будто посещение замка Великих Магистров было для него привычным делом. При этом он со скучающим видом почёсывал щетину, не выказывая никаких признаков удивления или любопытства.

Что ж, узнаваемый типаж непутёвого парня, к которому приключения притягиваются словно магнитом.

Ну и, конечно же, неотразимого для женщин.

Когда они с Викой вошли, мне сразу стало всё ясно. Они могли сколько угодно делать вид, что между ними ничего нет, но не ввели бы меня в заблуждение: от них просто пахло сексом. Ну что ж, хоть кто-то испытал радость жизни... Тем более, что, судя по моим видениям, скоро всем станет не до этого.

— Ну, здравствуйте, ребята. Что у вас?

Вика раскрыла было рот, но парень опередил её:

— Я прошу прощения, сударыня... Госпожа Великий Магистр. Но не могли бы вы распорядиться, чтобы сначала нам принесли по пакетику крови? А то мы жутко проголодались после увлекательных приключений.

Наши взгляды встретились на миг. Схватка в зимнем небе, боль в лопатках, бескрылое падение. Километры по снегу ползком с переломанными ногами, голод, приют в человеческом жилище. Темноволосая девушка, жалость, очарованность, привязанность... кровь. Выхаживая его, она поила его своей кровью. Когда он уходил, умоляла обратить её. Он не сделал этого. Вряд ли любил, но нежность оставила на сердце рубец.

Всё это я увидела за секунду. Может быть, и он в это время "читал" меня — пусть. Он видел мои раны, а я — его. Но мои крылья уцелели, а его — нет.

— Да, конечно, — сказала я. — Сейчас вам принесут перекусить. Ваше имя — Конрад?

— Так точно, госпожа.

— Присаживайтесь.

Они сели на стулья, где недавно сидели собратья Норман Констанция и Деймон Урсула, а я отдала дворецкому распоряжение принести два пакета.

Когда они насытились, я повторила свой вопрос:

— Ну, так что же у вас?

— Весьма интересные вещи происходят, — ответил Конрад. — Вы, наверно, уже знаете о происшествии в клубе "Красная дымка"?

Я кивнула.

— Я тоже там был. С ними сидел один тип по имени Лаэрт, — продолжал он. — Занимался тем, что создавал, так сказать, взрывоопасную атмосферу в компании, причём, судя по результату, весьма умело. Когда началось мочилово, он слинял из клуба. Я прошёл по его следу, самого его сцапать не удалось, но я обнаружил у него в квартире кое-что любопытное. Пивные дрожжи. Видимо, он второпях оставил одну пластинку.

Мои наэлектризованные пальцы свивали из разрозненных фактов один канат, натянутый до невозможности и стонавший от недобрых вибраций, пронизывавших его. А потом они потянулись к телефону и отправили вызов на номер дока Гермионы.

Недоступен. Ну почему, когда ты нужна, ты всегда недоступна?

Ладно, попробуем другой вариант. Позвоним ещё одному специалисту, родному и любимому.

— Кариночка, привет. Скажи, пожалуйста, ты знаешь, что могут пивные дрожжи?

— Пивные дрожжи? — удивлённо переспросила моя дочь. — Ну, они являются богатым источником витаминов... в частности, группы В... Укрепляют иммунитет, улучшают пищеварение...

— Нет, не в этом смысле, — перебила я. — Что они могут сделать с НАШИМ организмом?

До Карины дошло.

— А... Вот что ты имеешь в виду... Ну, в небольших дозах они оказывают растормаживающее действие, вызывают возбуждение нервной системы, агрессивность...

— Агрессивность?

— Да. Вообще дрожжи и молочнокислые микроорганизмы оказывают на нервную систему хищника серьёзное воздействие. Дрожжи — даже более сильное, чем молочнокислые бактерии...

— Спасибо, доченька. Я узнала то, что мне было нужно. Как ты сама?

Секундная пауза.

— Н-нормально, — ответила Карина с запинкой. — А вообще-то, мамуль, мне нужно с тобой поговорить.

Меня слегка встревожил её тон, но сейчас я спешила разобраться с этой ситуацией вокруг происшествия в "Красной дымке".

— Хорошо, родная, чуть попозже, ладно?

— Ладно...

— Целую тебя. Пока.

Мои пальцы двигались, канат вился, становясь всё длиннее. А началом он уходил в заседание руководства "Авроры", когда принималось решение по силовой структуре в Ордене. "Если со стороны Ордена будет предпринят хотя бы один агрессивный шаг по отношению к 'Авроре', мы будем считать себя вправе также применить силу — в таком объёме, какой сочтём нужным", — так сказала Юля. В "Красной дымке" орденские силовики совершили нападение на представителей службы безопасности "Авроры", окончившееся убийством нескольких из них — чем не "агрессивный шаг"?

Вот, кажется, и сошлись концы.

А главное, не оговаривался тот объём, в котором "Аврора" могла осуществить применение силы в отношении Ордена. От физического уничтожения лиц, непосредственно совершивших агрессивный шаг, до полномасштабной войны.

Вот к чему были все мои видения...

— 5.10. Персона нон грата

— У вас есть конкретные доказательства? — спросила я.

— Доказательства? Единственный вещдок, то есть, та пластинка с таблетками, остался у меня дома, — сказал Конрад. — На нас как раз напали, было не до того... Мы занимались спасением своей жизни.

— Я пошлю за ней кого-нибудь, — сказала я. — Вы с Викой пока остаётесь здесь до моих дальнейших распоряжений.

— Покажешь мне замок? — подмигнул Конрад Вике.

Она еле сдержала улыбку.

Увы, с доказательствами у нас было туго. Выяснилось, что после нападения авроровцев в квартире Конрада разгорелся пожар, который уничтожил единственную улику, указывавшую на то, что инцидент в "Красной дымке" был подстроен. Все остальные улики, которые мы могли бы найти в клубе, были уже оперативно подчищены службой безопасности "Авроры". Что касается других доводов, основанных на чувствах, догадках и проникновении в сердце теней, — от них "Аврора" могла просто откреститься, упорно всё отрицая.

В главном офисе "Авроры" меня ждал сюрприз. Едва я вошла в холл, как меня сразу остановили охранники — дюжие парни из службы Каспара.

— Госпожа Великий Магистр, простите, но вы не можете сюда пройти.

— Это ещё почему? — нахмурилась я.

— Потому что вы объявлены персоной нон грата, — объяснил один из них.

Объяснил он это с какой-то неуверенностью в голосе, будто для него самого это было удивительно. Но приказ есть приказ.

— Когда и кем? — спросила я.

— Госпожой президентом, разумеется, — осторожно пояснил охранник. — Вам теперь закрыт доступ на все территории, принадлежащие Обществу "Аврора". Приказ получен нами сегодня утром.

Я набрала номер Юли. Она не отзывалась.

— 5.11. Ночное совещание

Звонок президента "Авроры" застиг меня на пороге ванной с полотенцем на плече: я собирался принять душ и отдохнуть после рабочего дня.

— Я созываю экстренное совещание правления "Авроры". Прошу явиться незамедлительно, Оскар.

— А что случилось? — поинтересовался я.

— Непосредственно на совещании и узнаешь, — сухо ответила Юля.

Полотенце полетело на крючок... Душ и отдых пришлось отложить и лететь в центральный офис. Нехорошие предчувствия одолевали меня всю дорогу, а когда среди собравшихся я не увидел Авроры, то понял, что они подтверждаются.

Недоумение и лёгкую нервозность испытывал не только я, но и все, кто прибыл на совещание. Кого-то вызов поднял с постели, и они сдержанно позёвывали, с беспокойством переглядываясь.

Наконец появилась Юля — как всегда, элегантная и свежая, будто только что из салона красоты, невзирая на поздний час. Окинув взглядом собрание, она сказала:

— Прошу прощения у присутствующих за то, что пришлось побеспокоить в столь неудобное время, но повод серьёзный. Прошу присаживаться.

Когда все расположились на своих местах, она продолжила:

— Думаю, многие из вас слышали о происшествии в клубе "Красная дымка"... Если кто-то слышит об этом впервые, сообщаю: вчера в этом клубе представители недавно созданной так называемой службы безопасности Ордена совершили жестокое убийство членов "Авроры".

По залу заседаний прокатился гул. Удивление, возмущение, шок провибрировали в нём.

— По показаниям свидетелей, они напали первыми, — продолжала президент "Авроры". — Фердинанд Кассандра, боец вышеупомянутого формирования и член Ордена, нанёс внезапный удар мечом Эдуарду Ромму, нашему бойцу, отрубив ему голову. После чего началась схватка, в результате которой были убиты ещё двое наших бойцов и двое получили ранения. Прибывшая на место группа быстрого реагирования ликвидировала зачинщиков инцидента. По данному факту агрессии было проведено предварительное разбирательство, согласно результатам которого нападавшие были вменяемы, трезвы и атаковали без весомых и объективных причин.

Несколько секунд в зале стоял гул взволнованных голосов, а Юля терпеливо ждала, когда все успокоятся и умолкнут. Когда стало тише, она сказала, грозно сверкая глазами:

— Друзья, этот возмутительный случай только подтверждает то, в чём мы уже давно убедились: "Аврора" и Орден не могут сосуществовать мирно. Причём источником агрессии является именно Орден, который мы столь опрометчиво восстановили в праве иметь силовую структуру и которому дали значительные послабления относительно первоначальных условий мирного договора. Вот к чему это привело! Пока мы держали Орден в узде, ничего подобного произойти не могло.

Раздались голоса:

— Распустить Орден!

— Снова загнать его в прежние рамки!

Юля, опершись руками на кафедру и обводя взглядом зал, ответила:

— Увы, ни распустить Орден, ни снова как-то ограничить его мы не можем.

— Но почему?

— Потому что, друзья, у руля там теперь стоит Аврора. — Юля опустила взгляд и помолчала мгновение, а когда снова заговорила, в её голосе звучала горечь и недоумение: — Я не знаю... Не могу объяснить, почему она взяла такой курс. Не стану скрывать: в мои планы входило с её помощью распустить Орден, чтобы избежать всего того, что сейчас происходит, но Аврора внезапно изменила направление нашей политики относительно Ордена. Она пожелала восстановить его. С самого своего вступления в должность Великого Магистра она только и занимается тем, что налаживает его дела, а об Обществе "Аврора" и своём значении для него как будто забыла. В том числе, не будем забывать, что именно с её подачи была восстановлена боеспособность Ордена, был создан отряд, члены которого совершили нападение в клубе на наших бойцов.

— Вы хотите сказать, госпожа президент, что Аврора развивает враждебный нам курс?

— Боюсь... Мне трудно это говорить, но похоже на то, — сказала Юля. — Ещё она ввела всеобщее обучение членов Ордена боевым приёмам, а это, сами понимаете, говорит о многом. В том числе, не исключена и подготовка масштабной агрессии...

— Да нет! Не может того быть, чтобы Аврора пошла на нас войной!

— Увы, теперь от Ордена можно ожидать чего угодно, — сказала Юля, качая головой. — Первый шаг уже сделан — пролилась первая кровь.

— А что говорит сама Аврора? Почему её здесь сегодня нет? Было бы неплохо выслушать её объяснения.

Юля вскинула подбородок и выпрямилась, готовясь, видимо, к самому главному.

— Я специально не позвала её на сегодняшнее совещание, — ответила она. — Я подумала, что так будет лучше... Потому что, как ни прискорбно это признавать, Аврора уже не та, что была раньше.

Тут она сделала эффектную паузу, которую заполнили разнообразные звуки: недоуменное кряканье, движение стульев, удивлённые замечания.

— Не хочу вас пугать, но, более того — можно сказать, что это уже не наша Аврора, — довершила она.

— Как это? То есть? — посыпались вопросы.

— Друзья, на обряде её посвящения в Великие Магистры произошло нечто... необъяснимое и страшное, — сказала Юля со сдержанной скорбью в голосе. — Она выпила древнее зелье, так называемую кровь Первого — Первого Великого Магистра Ордена. Признаюсь, я не очень-то верила, что это может иметь какую-то силу, но теперь вижу, что это зелье действует, и действие его имеет страшные и необратимые последствия.

Повисло удивлённо-скорбное молчание... Наверно, такое же действие на всех произвела бы весть о смерти Авроры. Никто не произносил ни слова, не задавал вопросов, все просто переваривали услышанное.

— Да, Аврора изменилась, — проговорила Юля. — Как это ни печально, но она прониклась духом Ордена, она стала настоящим Великим Магистром.

— Но может быть, есть какой-то способ... вернуть прежнюю Аврору? — раздался робкий вопрос.

Юля медленно, печально покачала головой.

— Боюсь, что мы потеряли её...

Сказав это, Юля сошла с кафедры и села, будто ей стало невыносимо трудно стоять. Признаюсь, во время её речи я хоть и молчал, но во мне клокотало возмущение... и одновременно восхищение её способностью манипулировать другими. Мастерски сыгранная роль, казалось, отняла у неё все силы, и она попросила принести ей мини-порцию крови, чтобы восстановить их. Опорожнив стограммовый пакетик, она заговорила уже со своего места за столом:

— Я говорила с Авророй, и не раз. Одна, без свидетелей, откровенно. Она считает себя Великим Магистром Ордена, и ей это нравится. Она с удовольствием занимается его делами, а к делам Общества "Аврора" стала равнодушна. В общем, она покинула нас. — Последнюю фразу Юля припечатала ладонью к столу.

Когда стихла очередная волна голосов, она объявила, выговаривая слова не без труда:

— Я предлагаю... Точнее, вынуждена предложить объявить Аврору вне Общества.

Закрыв глаза, она выдержала обрушившуюся на неё волну цунами — цунами возгласов. Подняв ладонь, она повысила голос:

— Друзья! Мне крайне тяжело это говорить... Но я не вижу смысла пытаться вернуть Аврору, потому что возвращать уже... некого. Аврора больше не с нами душой, она ушла... бросила нас. И возвращаться у неё нет желания. Итак, прошу вас высказать свои мнения.

Однако, никто не торопился высказываться. Всеми владело замешательство. И тут я встал, и на меня обратились десятки глаз.

— Госпожа президент... Смею высказать мнение. А точнее, сперва задать несколько вопросов. На каком основании вы предлагаете предать Аврору анафеме? Только из-за того, что она решила повысить уровень благосостояния Ордена? Чуть ослабить удушающую хватку Общества "Аврора" на его горле? Только лишь за то, что она посмела не сойтись с вами во взглядах? Вы считаете её меры по обучению членов Ордена самообороне подготовкой, как вы выразились, к масштабной агрессии? Только за то, что несколько парней, перебрав коктейлей, повздорили и покрошили друг друга? Простите, но я не верю в то, что они были трезвы. Либо выводы вашей экспертизы ошибочны, либо... имеет место подтасовка. Прошу прощения, пусть мои слова не покажутся клеветой, это всего лишь моё предположение. Я ни в коей мере не оправдываю этих парней, но не передёргиваете ли вы факты? Не слишком ли стараетесь сгустить краски? Для чего вы это делаете, госпожа президент? Признайте, ваша цель — стереть Орден с лица земли как таковой, и всегда было вашей целью! А Аврора встала у вас на пути, вот и всё! И вы не остановитесь ни перед чем — даже перед необходимостью стереть с лица земли и Аврору! А вы, — обратился я к собранию, — слушаете, развесив уши, и верите каждому слову, как идиоты!

С каждым моим словом лица слушателей становились всё напряжённее, а лицо Юли вообще превратилось в каменный лик статуи. Что я наговорил? Это был взрыв... Внутри всё жгло кипятком, в висках стучало. Провальная речь, позор мне как адвокату. Доказательств никаких, одни эмоции. Но я не мог терпеть весь этот спектакль дальше. Просто не мог. И пошло всё к чёрту... Вся эта пирамида под названием Общество "Аврора".

— Полагаю, за такое неуважение к президенту и к собранию вас следует выдворить из зала, — ледяным тоном сказала Юля.

— Может, заодно уж и из "Авроры"? — Что я говорю? Меня занесло... К чёрту, теперь уже всё равно.

А Юля ответила:

— Хорошая идея. Вы сами предложили. Сдайте ваше удостоверение члена "Авроры".

Надо же, как чётко и спокойно работали мои руки, когда я доставал из кармана корочки. В тишине послышался звучный хлопок: это я положил удостоверение на стол перед Юлей.

А я не верил, что это когда-нибудь случится. Что я потеряю голову, скину маску хитрого лиса и мудрого советника и брошу всё это им в лицо.

Я знаю одно: нельзя служить двум господам, потому что одного будешь любить, а другого ненавидеть, об одном радеть, а о другом — нет. Я принёс присягу Авроре. Я сказал: до последнего вздоха и последнего удара сердца.

После этого совещания я отправился в ближайший клуб и заказал коктейль со сливками.

Когда позвонила Аврора, я... в общем, она прислала за мной. Я был пьян в стельку. Помню её грустный взгляд...

— Оскар, старина... Ну зачем же так.

Кажется, я нёс какую-то чушь.

— Прости, дон Аврора... Твой консильери* сейчас ни на что не годен...

Она засмеялась.

— Спи давай. Ты мне нужен вменяемый.

И укрыла меня одеялом.

— Глава 6. Конрад

— 6.1. Назад к корням

Да, Кон, приятель, это непруха, определённо, непруха... Впрочем, я уже привык к разного рода превратностям, их судьба отмерила на мою долю щедро. Квартира съёмная, чужая, а вот вещи жаль — их-то я на свои деньги приобретал, на свои... кровные. Да, в прямом смысле, заработанные на крови, потому что я поставляю "Авроре" доноров. Я знаю, где искать негодяев: они — моя работа. Я служу в бельгийской местной полиции — забавно, правда?

Как меня туда занесло и почему я называю Вику козочкой? Долгая история. Впрочем, если вы располагаете временем...

Моё полное имя — Конрад Корделия. Да, я родом из Ордена, отсюда и такое имя. Я получил его... дай Бог памяти... в 1953 году. А родился я за двадцать семь лет до этого в польском городке Кудова-Здруй, Нижняя Силезия, что известен своим водолечебным курортом и прекрасным климатом предгорья. И все двадцать семь лет моей человеческой жизни меня звали Лукаш ВСзняк.

Когда в сентябре 1939 года Польшу начали бомбить, я был тринадцатилетним мальчишкой. Мой отец погиб в первые дни войны, и нам с матерью (я был старшим в семье) пришлось туго... Каково жить в оккупированной, поделенной между другими государствами стране? Это знают только те, кто там жил. Мать и две сестрёнки не выдержали и полугода, и я остался один. Я не знаю даже, где их могилы; всё, что мне от них осталось — имена: мать звали Аньела, сестрёнок — Агнешка и Ханна. Косточки их уже истлели в земле, а души наверняка на небесах...

Я плохо помню то время: наверно, память пытается избавиться от страшного, чтобы у её обладателя не поехала крыша. Я бродяжничал, воровал — выживал, как мог. Когда шайку таких же, как я, беспризорников, расстрелял забавы ради пьяный немецкий офицер, я понял: нет страшнее зверя, чем человек... человеку. Даже звери убивают ради пропитания, а люди — просто так. Не знаю, чем бы закончились мои скитания среди кошмара войны: возможно, я разделил бы участь миллионов, чьи жизни она унесла. Но судьба протянула мне руку... холодную руку хищника.

Тогда я не знал, что он — хищник. Для меня он был просто странного вида человеком, одетым в чёрное поношенное пальто, неопределённого возраста — от тридцати до пятидесяти. Я брёл через зимний лес, и последним моим обедом два дня назад была мороженая кочерыжка. Ноги отказались нести меня, и я упал.

Очнулся я оттого, что меня кто-то тормошил. Это был он, бледный мужчина в потёртом пальто и с глубокими тёмными глазами. Я тогда подумал, что он так выглядит оттого, что бедствует и голодает; тогда я не мог знать, что он за существо. Он поднял меня, замёрзшего, полумёртвого, на руки и куда-то понёс.

Я пришёл в себя в сумрачной комнате с закопчённым потолком, на железной скрипучей кровати. Потрескивал огонь в печи и пахло... жареным мясом! Я решил, что мне это мерещится с голоду, и долго лежал в ожидании, что наваждение пройдёт, и я проснусь в снегу. Но нет — оно и не думало проходить, более того, снова появился этот незнакомец. Пока я лежал в забытье, он успел приготовить самое настоящее жаркое из зайца. А ещё у него было кофе и хлеб. Хлеб плохой, пополам с отрубями и ещё каким-то наполнителем — в общем, эрзац, но для меня, уже начавшего пухнуть от голода, это было спасением. Кофе было не натуральным, а цикориевым, но и это казалось роскошью. Главное — горячее, а вкус и запах — дело десятое.

— 6.2. Лесной отшельник

Этот ужин и тепло печки спасли мне жизнь. Моего благодетеля звали Марций, и он жил в этом домишке в глухом лесу совершенно один, вдали от людей. В единственной комнате, кроме печки и кровати, был ещё стол и шкаф с книгами — Марций оказался образованным, как университетский профессор. Я спросил, сам ли он построил себе этот домик, и он сказал: "Нет, дом был заброшен, и я просто занял его". А вот книг он натаскал сам — уж очень любил чтение.

Я решил, что Марций прячется здесь от войны, а потому не особо расспрашивал его, почему он живёт в такой глухомани. На большом пальце у него я заметил необычной формы кольцо — с острым выступом наподобие когтя. Дорогое, усыпанное мелкими бриллиантами, с общим потрёпанным видом Марция оно сочеталось странно. Я строил разнообразные догадки о том, как оно могло к нему попасть; версий было много — от воровства до разорения старинного аристократического рода. При всей неприглядности и затрапезности его внешнего вида что-то аристократичное в Марции всё же было: тонкие пальцы, высокий лоб с небольшими залысинами, благородная форма носа. Волосы он носил длинные, спадающие засаленными прядями ему на плечи, слегка сутулился, а передвигался совершенно неслышно, мог появляться откуда ни возьмись, будто из воздуха, что поначалу меня порядком напугало. Накормив меня зайчатиной, сам он есть не стал, сказав, что уже ел сегодня.

Я согрелся и отоспался, позавтракал остатками зайца. Марций ушёл в лес за дровами, велев мне никуда не отлучаться. Это было, пожалуй, лишним: я и не собирался покидать этот нищий домик, ставший моим спасительным убежищем. Куда я пошёл бы? Кругом — война и смерть, а я был всего лишь мальчишкой-сиротой.

Отсутствовал Марций довольно долго, и я уже начал беспокоиться: не случилось ли с ним чего-нибудь? Мало ли — ведь время военное... Вскоре от нечего делать я стал разглядывать книги. Они были не только на польском, но и на разных других языках, и среди них можно было встретить как художественные, так и научные. Имелось много книг по математике, физике, химии, медицине, истории. Нашлось несколько томов Британской энциклопедии. Словари, справочники, сборники задач. Всё было строго систематизировано, почти как в библиотеке. Ну точно, какой-то профессор, решил я.

Вернулся хозяин домика уже почти под вечер, нагруженный, как вол: с дровами на горбу, гусем под мышкой, кринкой молока в руках и сумкой мёрзлой картошки в зубах. Также в сумке были лук и морковка. Где, когда и как он раздобыл всё это добро? И вернулся целый и невредимый?

"Умеешь похлёбку варить?" — спросил он.

Я радостно кивнул. У меня слюнки потекли в предвкушении.

С гусем мы быстро управились — ощипали, выпотрошили и разрубили на части: хватило бы на несколько похлёбок. И ничего, что картошка была подмёрзшая, а лук с морковкой слегка с гнильцой: суп получился шикарный. Ещё бы клёцки сюда — и было бы вообще объеденье.

Сам Марций опять есть не стал.

"Позже поем. Сейчас не хочу".

Мне было это удивительно. Чувство голода в последнее время стало моим постоянным спутником, и я не понимал, как можно не хотеть есть. Может, Марций был болен, и потому его аппетит оставлял желать лучшего?

Как бы то ни было, я ни разу не видел, чтобы Марций ел. Я остался у него: идти мне было некуда, а он, казалось, был рад моему обществу. Каждый день (или иногда через день) он ходил на промысел и всегда возвращался не с пустыми руками: дрова, кой-какая еда, одежда для меня. В общем-то, всё, что он приносил, было для меня, а сам он... Загадка. Святым духом он, что ли, питался?..

Через неделю он устроил мне банный день: согрел воды и вымыл меня в корыте, а голову мне оболванил старой ручной машинкой, жутко дёргавшей волосы, и которую то и дело заклинивало. Эта операция была настоящей пыткой, но после я был благодарен ему за стрижку: с ней было гораздо удобнее.

Дни были бы пустыми и невыносимо скучными, но Марций придумал занятие: он затеял учить меня. В школу я, понятное дело, уже давно не ходил, и он занялся моим образованием. Математика и словесность, французский и немецкий языки, история — в общем, всё, по чему имелись книги в доме, и вошло в мою индивидуальную программу. Пока Марций ходил на добычу дров, еды и необходимых вещей, я учил уроки, а когда он возвращался — отвечал их ему. Он раздобыл тетради, чернила, ручки, карандаши, даже линейку, ластик и циркуль, и я вычерчивал окружности и треугольники, делая задания по геометрии. Куда он ходил за всем этим, я понятия не имел.

Учителем он был талантливым, но строгим и требовательным. Сам он знал столько всего, что я не уставал поражаться, как этакая уйма знаний умещалась у него в голове. О своём прошлом он не говорил, а когда я пытался осторожно расспрашивать, сразу замыкался и делал вид, что ему некогда. Проверяя мои письменные задания, он ругал меня за почерк и заставлял выводить каждую букву и цифру, говоря, что мужчина должен чётко, разборчиво и красиво писать. Линейкой по рукам он меня не бил и подзатыльников не давал: ему было достаточно одного взгляда, чтобы повергнуть меня в трепет. Да, взгляд у него временами бывал жутковатый — мурашки по коже. Как холодная бездна космоса.

— 6.3. Новые сапоги

Я жил у Марция уже месяца четыре, когда произошёл случай, заставивший меня всерьёз задуматься о странностях моего благодетеля. Одну из них я уже назвал: я никогда не видел его за едой. Но если это можно было хоть как-то объяснить — например, тем, что он ел незаметно для меня, то природа второй странности не поддавалась никакому объяснению, кроме версии о чуде.

Дело было весной. Марций сказал, что попробует раздобыть новые сапоги для меня (старые уже просили каши); он ушёл, а я остался дома — учить уроки. Мне было задано прочитать главу из "Отверженных" в оригинале, решить три задачи по геометрии и восемь уравнений по алгебре, а также изучить главу об упадке Римской империи. Начал я с математики и управился с ней за час, а потом часа два читал со словарём о том, как Жан Вальжан забирал Козетту у Тенардье; было тяжеловато сто раз подряд заглядывать в словарь, но история Козетты чрезвычайно занимала меня, а потому я, увлечённо пыхтя, одолел главу. Надо было ещё отметить изученные грамматические конструкции, но это я надеялся сделать по ходу ответа урока, а потому я отложил Гюго и перешёл к римлянам. Солнышко пробивалось сквозь лиственный шатёр, чирикали птицы, и мне захотелось посидеть на крылечке. Я взял книгу по истории и устроился с ней на воздухе.

Я прочёл главу один раз и начал закреплять прочитанное, когда вернулся Марций. Я поднял голову и хотел сказать ему, что уже доучиваю последний урок, но слова застряли у меня в горле: Марций шатался и еле волочил ноги. Мешок за его спиной что-то оттягивало — видимо, обещанные сапоги. Остановившись, он оперся рукой о ствол дерева, постоял утомлённо, потом сделал ещё несколько шагов к дому и осел в траву. Книга свалилась у меня с колен, и я бросился к нему с криком:

— Дядя Марций!

Вблизи я увидел: он был весь изрешечен пулями. Его пальто, в котором он ходил зимой и летом, было продырявлено и пропиталось кровью. У меня подкосились ноги, и я осел в траву рядом с ним.

— Дядя Марций...

Он погладил меня по голове тяжёлой, холодной рукой.

— Ничего... Ничего, Лукашек, — глухо проговорил он, пытаясь сфокусировать взгляд на моём лице. — Не бойся... Всё обойдётся.

Он собрался с силами и стал подниматься. Я кинулся ему помогать, но он отстранял меня:

— Нет... Отойди... Ты испачкаешься в моей крови.

Он почему-то панически боялся запачкать меня кровью и непременно хотел дойти до дома сам. И таки добрался, уронил мешок на пол, сбросил пробитое пулями пальто и рухнул на стул.

— Лукашек... Согрей воды... — простонал он.

Я бросился растапливать печь. Налил в чугунок воды, поставил греться, а Марций тем временем разделся по пояс. Я хлопотал у печки и не видел, что он делает, но когда услышал страшный, звериный рык, то в ужасе обернулся. Всё тело Марция было жутко напряжено, каждый мускул вздулся и выпукло проступил под кожей, а раны пузырились кровью. Рыча, Марций весь дрожал от невероятного напряжения, с искажённым лицом и вздувшимися венами на лбу и шее. Вдруг — стук... Стук, стук, стук — по полу.

Это были пули. Каким-то невообразимым способом Марций выдавил их из себя, и они со стуком падали на пол. Я, не видевший в жизни ничего подобного, стоял с открытым ртом. Когда все застрявшие в теле пули вышли, Марций расслабился и открыл глаза. Он был измучен до предела.

— Вода согреется — поставь на стол... Найди тряпку почище...

Когда вода согрелась, он стал обмывать себе раны, отжимая тряпку в помойное ведро. До спины он дотянуться не мог, и я протянул к тряпке дрожащую руку:

— Дядя Марций, давай, я...

Он пронзил меня своим страшным, космически-чёрным взглядом.

— Не надо тебе прикасаться к моей крови.

Хоть я и содрогнулся под этим взглядом, но что-то заставило меня настоять:

— Ты же не достанешь до спины! Давай... Я не боюсь её.

Поморщившись, он сдался.

— Только потом эту воду выплесни, тряпку выбрось и сходи на ручей, прополоскай посуду... И руки вымой с мылом...

Я всё сделал. Пришлось разорвать на бинты чистую рубашку.

Марций лежал на кровати, а я думал о том, что я стану делать, если он умрёт... Я помогал ему как мог — убирал в домике, стирал и готовил, но кормильцем и добытчиком был он. Я понятия не имел, куда податься, где добывать всё то, что приносил Марций. Ну, почему он ничего мне не рассказывал? Может быть, вместо того чтобы заставлять меня решать задачки, лучше бы он научил меня ловить зайцев?

От этих тяжких и полных безнадёги размышлений меня оторвал слабый голос Марция:

— Уроки выучил?

Я растерянно кивнул. Он потребовал:

— Принеси тетради.

Я принёс, и он проверил математику.

— Два уравнения неверно решены, и в одной задаче ошибка. Ладно, с этим потом разберёмся... Главу из "Отверженных" прочёл? Перескажи, что ты понял.

Я попытался, но ничего не вышло. Всё выскочило из головы.

— Плохо, — сказал Марций. — Ладно, с Римом как?

Я только растерянно смотрел на него. Мне хотелось плакать.

— Что молчишь?

По щеке потекла слеза.

— Ну? Это ещё что такое?

Я разревелся. Не проливал слёз я, наверно, с того времени, как потерял родных. Давно... А тут — прорвало. Плакал беззвучно, только сотрясаясь всем телом.

— Лукашек... Перестань сырость разводить, — проговорил Марций. — Выживу я.

— Я учил... Правда, учил, — шептал я. — Но когда увидел тебя...

— Ладно, понятно всё с тобой. — Марций слегка застонал, ложась поудобнее. — Сапоги я тебе таки принёс... В мешке возьми. Посмотри, хоть не продырявило их?

Сапоги чудом уцелели.

Я всю ночь не спал, всё прислушивался. Тишина меня пугала. Не умер ли Марций? Скрип... Это он пошевелился на кровати. От сердца отлегло. Свернувшись калачиком на тюфяке возле печки, я уснул.

Проснулся я, ощущая запах цикориевого кофе и разогретой похлёбки. Марций, будто бы и не был вчера изрешечен пулями, как ни в чём не бывало хозяйничал у стола.

— Умывайся и завтракай, — сказал он, заметив, что я открыл глаза и смотрел на него.

Вскочив, как пружиной подброшенный, я с разбегу обнял его и уткнулся ему в грудь. В животе разлилось счастье... Прохладная ладонь Марция поглаживала мой стриженый затылок.

— 6.4. Чудовище

Марций сказал, что у него такая особенность — всё заживает быстро. Но чтобы НАСТОЛЬКО быстро? Это было чудо, не иначе. Наутро от ран остались только розовые пятнышки новой кожи.

А летом я узнал, кто он.

Мы стали ходить вместе в лес: Марций учил меня читать его знаки, слушать и смотреть. И не просто смотреть, но видеть. Эти уроки были не менее, а иногда даже более интересными, чем математика и история.

Домик был расположен в такой глухомани, что даже звуки войны сюда редко докатывались, не говоря уже о том, что не ступала и вражеская нога. Впрочем, всё когда-нибудь случается в первый раз, вот и в нашу глушь однажды пожаловали немцы.

Уж не знаю, зачем их сюда занесло — может быть, они прочёсывали лес в поисках партизанов. Марция не было дома, когда группа из шести немцев в камуфляже окружила домик. Они выволокли меня наружу и обшарили наше жилище, перевернув там всё вверх дном, ничего особенного не нашли и приступили к допросу. Первым делом спросили имя и национальность. Я дал ответы: "Лукаш Возняк", "поляк". И чёрт дёрнул меня за язык сумничать: "А вы здесь кого ожидали найти? Китайцев?"

Это им не очень понравилось. Меня сбили с ног ударом приклада. "Сколько ещё здесь человек? Какова ваша деятельность?" — орали они со всех сторон.

На этом война для них была окончена навсегда.

На них налетело клыкастое чудовище с красными угольками глаз, которое двигалось так молниеносно, что в один момент трое из них упали со сломанными шеями на землю. Оставшиеся принялись стрелять в чудовище, но оно, отмахиваясь от пуль, как от назойливых мух, голыми руками прикончило двоих, а третьего повалило на траву и впилось клыкастой пастью ему в шею.

Я наблюдал за всем этим, как парализованный. На чудовище была одежда Марция, у него было его лицо и его фигура. Когда окровавленная пасть оторвалась от жертвы, картинка в моих глазах затянулась звездчатой пеленой...

Когда она рассеялась, Марций выходил из дома с лопатой. Он скрылся за деревьями, а я остался в траве, окружённый трупами немцев.

Через некоторое время Марций вернулся — без лопаты. Взвалил одного немца на плечи и утащил, потом вернулся за вторым, третьим, пока не перетаскал куда-то всех. Наверно, у меня что-то перемкнуло в голове. А если он сейчас вернётся... за мной?

Сначала четвереньки, потом — ноги. И бег, сумасшедший, без передышки, подгоняемый ледяным дыханием ужаса в спину.

Бежал я, бежал... И выбежал прямо на небольшой лагерь на полянке, где немцев было уже не шестеро, а человек тридцать. Палатки, костёр, в котелке что-то булькало. Суп из консервов. Видимо, те шестеро пришли отсюда. Я попятился, да было поздно: меня увидели и тут же сцапали. И опять вопросы: "Кто таков? Откуда? Имя?"

И вдруг с неба посыпался град пуль. Немцы, как подкошенные, падали один за другим вокруг меня; пули прошили котелок, и струйки варева полились через дырки. Над полянкой на огромных крыльях цвета давно не стираной серой тряпки парило красноглазое чудовище и с двух рук косило немцев из автоматов. Те успели пару раз в него пальнуть, но оно уворачивалось от пуль, не прекращая стрелять. Минута — и в живых на полянке остался я один.

Чудовище приземлилось и превратилось в Марция. Окинув взглядом усеянную трупами полянку, он сказал:

— Яму придётся полдня копать...

Я зажмурился. Тишина — даже птиц не было слышно. И совсем близко — так близко, что я вздрогнул — раздался голос Марция:

— Лукашек, сынок... Если бы я хотел тебя убить, то, наверно, сделал бы это ещё давно, когда нашёл тебя в снегу этой зимой. И не кормил бы, и не учил бы всё это время...

Меня обняли его руки. Он не набрасывался, не драл мне клыками горло, просто обнимал — крепко и нежно.

— У меня был сын... Он был примерно как ты, когда умер. И моя жена... Они оба погибли много лет назад. Когда я был ещё человеком.

Я открыл глаза. Передо мной было лицо Марция — то, которое я привык видеть, без клыков и адского огня в глазах.

— А сейчас... Сейчас ты — кто? — прошептал я.

— Хищник, — ответил он.

— 6.5. Возвращение

Итак, Марций, мой спаситель, заботившийся обо мне совсем как отец, был вампиром — или хищником, как он сказал, они себя называли. Вот почему я никогда не видел, как он ел: он уходил на охоту и пил кровь — когда животных, когда людей, как повезёт. Ему ничего не стоило слетать на своих быстрых крыльях в далёкие дали за нужными вещами (подозреваю, он их просто воровал). Убить его было непросто, раны на нём заживали очень быстро, даже самые тяжёлые, от которых обычный человек непременно бы умер.

Были и ещё такие, как он, — так Марций сказал мне. Это была древняя организация, и называлась она Орденом. В знак своей к нему принадлежности Марций носил на большом пальце это необычное кольцо.

Всех убитых немцев он закопал в лесу — для этого ему пришлось вырыть очень большую яму. Но силой он обладал нечеловеческой, а потому управился быстро.

Я не знал, как быть... Оставаться с ним было вроде как страшно: а вдруг он набросится на меня и высосет мою кровь? А с другой стороны, куда мне идти посреди войны и разрухи? Он же стал уговаривать:

— Прошу, не уходи, не покидай меня. Я полюбил тебя, как сына... Ты дорог мне, я никогда не причиню тебе зла и не стану обращать в хищника, если ты не захочешь этого сам.

Что делать? Ведь и я успел привязаться к нему, он стал для меня даже лучшим отцом, чем мой собственный. Привязанность оказалась сильнее, чем новая страшная правда: я остался с ним до конца войны. С ним я чувствовал себя почти в безопасности, его необычайная сила и способности защищали нас и помогали выжить в это непростое время. Я упросил его взять меня с собой, и мы с ним стали летать в окрестные сёла и города. Больно было смотреть, что там творилось...

Но вот наконец немцы были выгнаны из Польши. Германия проигрывала войну, войска союзников обложили её, как охотники волка, бои шли уже на её собственной территории, немецкие города бомбили. Гитлер покончил жизнь самоубийством, а над Рейхстагом взвился советский флаг. Война кончилась. Мне было тогда девятнадцать лет.

А вы думали, что я герой? Простите, не оправдал ваших ожиданий. Я не участвовал в партизанском движении, не убил ни одного немца, я отсиделся в глухом лесу... В компании с вампиром-отшельником. Вот так.

Я всё-таки решил вернуться из леса к людям. В моём родном городке ловить было нечего, и я подался в большой город Вроцлав (Бреслау, как он назывался на немецкий лад, центр Нижней Силезии) на поиски удачи. Марций понимал, что мне нужно устраивать свою жизнь, и не удерживал меня около себя, даже помог с поисками работы. Оказалось, у него были кое-какие связи. Я устроился рабочим на завод и сдал экстерном экзамены на аттестат о среднем образовании: Марций оказался хорошим учителем. Даже не пришлось посещать вечернюю школу: проверка моих знаний показала, что школьную программу я вполне освоил.

— 6.6. Судьба

Жизнь начала налаживаться. Свою карьеру я начинал с неквалифицированного рабочего, а за три года дорос до мастера участка, параллельно окончив техучилище. Работа и учёба отнимали всё время, но я был доволен жизнью. Когда учёба была закончена, стало больше свободного времени, и я наконец-то обратил свой взгляд на противоположный пол. Нет, не то чтобы я совсем не смотрел на девушек до этого: смотрел, и ещё как, даже начал встречаться с одной толстушкой, но у нас что-то не заладилось. Она требовала от меня уделять ей много внимания и времени, а я работал и учился... Уделял всё, что мог, но, видно, ей было этого мало. Ну, и ещё я не мог позволить себе дорогие ухаживания. В результате моя пышечка переключилась на парня, по её мнению, более перспективного, чем я. Как водится, я какое-то время погрустил, а потом, как сейчас модно выражаться, забил на всё. Стал просто наслаждаться свободой.

За четыре года ещё три или четыре девушки оставили царапинки на моём сердце, но ни одна не задержалась в нём. Я уже было начал думать, что я какой-то непутёвый, и девушки не рассматривают меня всерьёз как кандидата на их руку и сердце, начал копаться в себе и искать причины. Это продолжалось, пока на горизонте моей холостяцкой свободы не появилась Аполония — Лёня.

Лёня работала в начальной школе — учила ораву детишек читать, писать и считать. У неё было всё, что нужно: маленькая ножка и большое сердце, густые волосы цвета ромашкового отвара, аккуратный носик с чуть приметными веснушками, ямочки на щеках и серовато-зелёные задумчивые глаза, в которых временами зажигались озорные искорки. Нет, нельзя сказать, что она была красавицей, но её конопушки, ямочки и искорки в глубине спокойных глаз заставили моё сердце ёкнуть: вот она, та особенная, единственная, моя. Земля ушла из-под ног, язык отнялся, разум капитулировал, а сердце-победитель подняло флаг: влюбился. Не то чтобы я не влюблялся раньше — влюблялся, и не единожды, но на сей раз это было что-то особенное. Лёня... Лёня, твоё певучее имя надолго заняло главенствующее место в моём сердце, сколько лет я страдал и тосковал по тебе, сколько долгих зим сравнивал всех девушек с тобой, сколько вёсен не мог тебя позабыть... И по сей день помню.

Что тут рассказывать? Было всё: встречи, прогулки, звёзды, мой пиджак на её плечах, её пальчики в моей руке, её губы на моих. Поездка в горы, где она скакала... как козочка. Моя козочка. Мы встретились в конце апреля, а в июне я сделал ей предложение, и она сказала "да". Свадьба должна была состояться в июле. Сказать, что я был счастлив — ничего не сказать. Я летал на крыльях (хотя у меня их тогда ещё не было), и не знал, что судьба меня поджидает в кустах.

Судьба вылезла из кустов и похлопала меня по плечу тогда, когда я никак этого не ждал. С Марцием я больше не встречался, хотя изредка и вспоминал его, но не подозревал, что знание о существовании хищников как-то отразится на моей жизни. Я думал — довольно и того, что я никому об этом не рассказываю, но ошибался.

Был прохладный и сырой летний вечер, я только что проводил мою невесту до дома и шёл к себе, когда с неба свалилась крылатая тень. Меня подхватил чёрный вихрь, и в мгновение ока я очутился на крыше дома. В глаза мне смотрели два красных огонька... знакомых, но не Марцию они принадлежали, нет. Это был другой хищник, причём далеко не такой дружелюбный.

Закон таков: тот, кто узнал о хищниках, должен быть либо убит, либо превращён в хищника. Марций нарушил этот закон, и его отправили за это в вампирскую тюрьму Кэльдбеорг. Меня же поставили перед выбором: или примкнуть к Ордену, или умереть. Не знаю, почему меня не убили сразу, а всё же дали выбор; наверно, я приглянулся моему будущему наставнику, хищнику по имени Юлий Беатриса.

Ну, вы уже, конечно, догадываетесь, какой я сделал выбор, потому что результат вам известен. Что делать? Я хотел жить, а умирать не хотел. Жить — в любом виде... Осудите ли вы меня или оправдаете — не так важно сейчас, ибо это ничего уже не изменит. Поверите ли, но я надеялся, оставшись в живых (хоть и став хищником), всё-таки не покидать Лёню. Смерть — разлука с ней, об этом было невыносимо даже думать. Наивный же я был!..

Ни о каком сохранении наших с ней отношений и речи быть не могло. Если бы я ей открылся (а это пришлось бы рано или поздно сделать), она подлежала бы уничтожению. Делать её кровопийцей я не стал бы ни при каких обстоятельствах. Когда я всё это осознал, я взвыл волком, но — поздно.

К концу декабря я был готов к вступлению в Орден. Мне стало уже всё равно... Я уволился с работы, покинул Вроцлав и оставил Лёню — что мне было ещё терять? Но судьба, видно, хотела меня добить. Для обряда посвящения нужен был вступительный дар — кто-то из членов моей семьи. Семьи, которой у меня не было.

— Ну что ж, сойдёт и бывшая невеста, — сказал мне мой наставник.

При этих словах я набросился на Юлия, сгрёб за грудкИ и так впечатал в стену, что у того дух перехватило. Но уже через секунду он отшвырнул меня и пару раз приложил мордой об пол. Наставника надобно уважать и чтить!..

Лучше я сам сдохну, чем позволю им тронуть Лёню, думал я, слоняясь по обледеневшим ночным улицам. Думал, думал... и думал. И таки придумал... выродок клыкастый.

У Лёни была младшая сестра Олеся, очень на неё похожая. Не как близняшка, но сходство было большое. И вот я (гореть мне в аду за это) надумал подсунуть им вместо моей Лёнечки Олесю: авось, не заметят. За жертвой пришлось возвращаться во Вроцлав. Подходя к знакомому дому, я ощутил такое волнение, что пришлось спрятаться за углом и присесть там на тротуар — голова закружилась.

Соблазн был велик, и я поддался ему. Я подглядывал за Лёней через окно, взобравшись на растущее возле дома дерево. Козочка моя, стонало сердце. Похудела. Глаза грустные. Держится, бодрится, улыбается всем, но сердце в груди — кричит. По-прежнему учит детишек, но всё чаще задумывается на уроках, словно проваливаясь куда-то...

Хватит терзать себя, решил я и спрыгнул с дерева.

Олесю я подкараулил, когда она возвращалась вечером с работы. Обряд посвящения состоялся.

— 6.7. Нарушение инструкций

Разумеется, мой обман вскрылся позднее, и это не способствовало укреплению уважительных и дружеских отношений между мной и собратьями по Ордену. Я был на плохом счету, даже мой наставник презирал меня и не раз говорил, что лучше бы меня уничтожили. Я скверно начал, скверно продолжил, а кончил и того хуже.

Я всё время просто прозябал в рядовых членах Ордена — братьях. Ни о каком повышении с таким пятном на репутации и речи быть не могло. Так тянулось годами без изменений. А потом появилось Общество "Аврора" — сначала большая головная боль Ордена, а затем и геморрой. Оно набирало обороты и становилось всё могущественнее, грозя подмять под себя старую вампирскую шайку под названием Орден Железного Когтя.

Незадолго до начала войны меня отправили на работу в Кэльдбеорг — в охрану. Гм... Вы думаете, что быть вертухаем в вампирской тюрьме престижно и почётно? Ага. Как бы не так. Менее подходящей работы для меня и выдумать было нельзя. Меня тошнило от этой службы. Впрочем, воспользовавшись такой возможностью, я попытался что-нибудь разузнать о судьбе Марция, и мне удалось выяснить, что бедняга впал в анабиоз. Ну, а что делали с такими несчастными в Кэльдбеорге, думаю, вы знаете. Мне и самому довелось, выполняя служебные инструкции, выбрасывать их на корм рыбам.

Но однажды я нарушил эти инструкции.

Её звали Робертина Аврелий, и осуждена к сроку в Кэльдбеорге она была за то, что, влюбившись в человека, открыла ему правду о хищниках. Убить возлюбленного она отказалась, обратить — тоже. В итоге получила срок, а её парень... Не знаю точно, но, скорее всего, его просто прикончили.

С виду это была хрупкая миловидная девушка, красивую головку которой не уродовало даже бритьё. Но выдержать тяготы заключения было ей не по силам, она медленно угасала, а последние несколько дней лежала в своей камере в полузабытье. Обычно заключенным не давали днём лежать, но её не трогали: было ясно, что она "доходит". Врача в то время в Кэльдбеорге вообще не было: после того как последний доктор уволился, начальство не сочло необходимым искать нового. Выживет узник — так выживет, а умрёт — туда ему и дорога, рассуждало оно.

И вот настал день, когда з/к Робертина Аврелий перестала реагировать на внешние раздражители, перестала стонать, дышать, сердце её остановилось. Мы вызвали начальника тюрьмы, он явился, констатировал анабиоз и распорядился сделать всё как обычно. Мы с напарником выбрали камень, захватили верёвку, тело узницы и полетели на побережье. Напарник по дороге пожаловался, что ужасно голоден, и я сказал ему, что справлюсь сам, а он пусть летит насыщаться. "Спасибо, дружище, — обрадовался он. — Я твой должник".

Тело Робертины лежало на берегу, у кромки волн, рядом — камень и верёвка, а я сидел в раздумьях. Ведь её ещё можно было оживить, если влить ей в желудок кровь. Я с жалостью смотрел на её милое, почти детское личико, на котором застыло жалобное выражение. За что её посадили? Да, она нарушила закон... А в сущности, за то, что полюбила, но полюбила не того, кого следовало. И Кэльдбеорг убил её. Чёрт, разве можно убивать за любовь?! В моей груди вскипало горестное негодование.

Я был один на один с океаном, готовым поглотить её тело. Отдам ли я его волнам эту девушку? По инструкции — должен. Но что-то не нравится мне эта инструкция. Я видел фашистов, нюхал издали дым крематориев, но мне не доводилось видеть людей, непосредственно кидавших в их разверстые пасти измождённые тела узников. Неужели я — один из таких?..

Я встал. Решение созрело.

Камень я сбросил в воду без тела, а девушку отнёс на большую землю. Раздобыл медицинский зонд, поймал жертву, сцедил кровь в бутылку и влил в желудок Робертины живительную субстанцию...

Девушка очнулась, и я отпустил её на все четыре стороны, предупредив, чтобы она не попадалась на глаза собратьям. В общем, наверно, зря я это сделал. Куда она могла бы податься, и что за жизнь ей придётся теперь вести? Тем более, того, кого она любила, наверняка не было в живых: Орден об этом уж точно позаботился. Между тем, в глазах её была признательность, и первым делом, без сомнения, она собиралась отправиться на поиски любимого... Вот только суждено ли было ей его найти?..

Моё нарушение инструкций обнаружилось не сразу. Робертина провела на свободе полгода, а потом её обнаружили. Поскольку срок свой она отбыла не до конца, то это сочли побегом; её вернули с добавлением срока ещё на полтора года, а мне вкатили четыре с половиной за пособничество в побеге. Вот так я оказался по другую сторону решётки.

Робертина на свободе окрепла физически и смогла досидеть свой срок. Возлюбленного она так и не нашла. Но, по крайней мере, она выжила, а потому я не считаю, что устроил всё это совсем уж напрасно.

— 6.8. Хорошая девушка Сьюзен

Я отсидел уже два года, когда началась война между Орденом и "Авророй". Через некоторое время меня вызвал к себе начальник тюрьмы и предложил досрочное освобождение — при условии, что после короткого курса восстановления физической формы я сразу же отправлюсь воевать: у них не хватало бойцов. Я подумал: с одной стороны, выйти на свободу было бы неплохо — мне осточертели эти стены и медленное угасание на кроличьей крови, а с другой — на войне меня могли убить. Что лучше: впасть в анабиоз в Кэльдбеорге или погибнуть в бою? Какую смерть предпочесть?

Подумав и взвесив, я выбрал войну. Если мне суждено умереть, так уж лучше умереть свободным.

Повоевать мне довелось восемь месяцев. За это время я не получил сколько-нибудь серьёзных ранений и уже начал считать себя везунчиком, но благосклонность фортуны закончилась: в небе над Аляской парни из отряда "чёрные волки" отрубили мне крылья.

Одно крыло было отсечено у самого основания, второе — до половины. Бесконечные секунды свободного падения и — удар.

Очнулся я от боли. Кажется, на мне не осталось живого места. Падал снег, заметая меня, и я попытался отгребать его уцелевшей рукой.

Куда ползти? Я не мог сориентироваться. Метель мешала небо с землёй, север с югом, верх с низом. Я напряг все чувства, но, видимо, перестарался и потерял сознание снова.

Снова меня разбудила боль. Она, как мой хранитель, не давала мне отключиться и замёрзнуть в снегу. Кажется, обе ноги были сломаны.

Левая рука тоже оказалась сломана, и только на правую я мог кое-как опираться, чтобы продвигать своё тело. Похоже, я лежал на какой-то дороге. Как там у Шекспира? "Коня, коня! Корону за коня!" А я отдал бы всё за снегоход.

Возможно, у меня были и какие-то внутренние повреждения. Как чувствует себя отбивная котлета? Наверно, так же, как я.

Я полз с передышками. Боль не позволяла делать долгих усилий, но я уловил запах человеческого жилья и держал курс туда. Сколько я полз? Не знаю. Ночь не кончалась. Ну, всё правильно. Я же за полярным кругом.

Маленький городишко, нет, скорее даже посёлок. Ближайший дом...

Её звали Сьюзен, и она говорила по-французски — на моё счастье, потому что с английским у меня обстояло значительно хуже. Румяные от мороза щёки и блестящие тёмные глаза, полные испуга — вот что я увидел в первую очередь. Учительница в единственной школе посёлка. Да, как Лёня.

Обледеневшей рукой я стиснул её ручку с телефоном: она хотела вызвать спасателей. Я покачал головой.

Она жила одна. Лёжа на полу в её гостиной, я как мог, убеждал её никого не вызывать и вообще никому не сообщать обо мне. Собрав остатки сил, я применил психическое воздействие. В тепле я расслабился и отключился...

И снова боль привела меня в себя. Сьюзен накладывала мне шины на ноги, соорудив их из ручки от швабры, каких-то реек и дощечек. Шоколадного цвета волосы рассыпались по её плечам и шелковисто блестели. Мне так захотелось их коснуться, что я не удержался, протянул руку и ощутил их между пальцами.

— Я знаю, кто вы, — вдруг сказала она. — Вы хищник.

Однако, это был сюрприз.

— И как давно ты знаешь?

— О хищниках? Уже год. Я состою в "Авроре" и готовлюсь стать одной из вас.

Значит, я попал в дом потенциального врага? Неплохо. Интересно, она знает, что я — из Ордена?

— Послушай... Мне нужно отлежаться. Скоро я буду как новенький.

— Я знаю, — ответила она, серьёзно глядя на меня тёмно-карими глазами. Ей очень шло быть серьёзной.

Нет, я не мог обманывать её... Этот милый носик и невинный бутончик губ не заслуживали такого отношения.

— Я твой враг, милая Сьюзен. Я из Ордена.

Коготь был у меня на цепочке на шее, как у всех бойцов. Это — чтобы не потерять с пальца.

— А ты переходи в "Аврору", — предложила она.

Как ни было мне хреново, но я не удержался от смеха.

— Ну ты и сказала... С какого перепугу я должен перейти? Всю жизнь был в Ордене, а тут вдруг...

А Сьюзен стала расписывать мне, чем "Аврора" лучше Ордена, по её мнению. Там мне не придётся убивать людей: донорскую кровь можно получить в "пунктах питания". Можно устроиться на нормальную, легальную работу и быть полезным членом общества — как "Авроры", так и человеческого.

— Что ж ты так агитируешь меня? — усмехнулся я. — Какое тебе дело до меня, красавица?

А она ответила:

— У тебя глаза... человеческие.

М-да, вот так новость... Уже несколько десятилетий я вампир, и глаза у меня должны быть, соответственно, вампирские, а оказывается — человеческие.

— Да, у тебя холодная кожа и клыки, есть крылья, но глаза — как у человека, — сказала она.

Я ощутил в лопатках боль.

— А вот тут ты ошиблась... Крыльев у меня больше нет. Их отрубили члены восхваляемой тобой "Авроры".

Она растерянно умолкла.

— Ладно, — сказал я. — Лучше помоги мне взобраться на этот диван... На полу жестковато.

В сущности, а Орден чем хорош? Они всю дорогу презирали меня, ни во что не ставили, потому что я слегка надул их со вступительным даром. Засадили в Кэльдбеорг, а потом призвали: дерись за нас! И я пошёл драться, как истинный патриот своей родной организации... Без крыльев остался. Гм, интересно, будут они платить мне пособие по инвалидности?

Я пролежал у Сьюзен десять дней, и все эти десять дней она заботилась обо мне, как родная мать. Может быть, я поправился бы значительно скорее, если бы не голодал — ну, не хотел я кусать её! Рука не поднималась... то есть, точнее сказать, пасть не открывалась на её белую изящную шейку. Это было бы плохой благодарностью за её заботу. Я терпел... И когда мог, и когда уже не мог. А потом она принесла мне большую кружку крови. "Откуда?" — мысленно спрашивал я её.

На запястье у неё была повязка.

— Ты что?.. — прохрипел я.

— Пей, — сказала она, поднося кружку к моим губам.

Учуяв запах, я забыл обо всём.

Конечно, этого было маловато, чтобы как следует насытиться, но всё лучше, чем ничего. Мне малость полегчало, а вот она, побледневшая, устало опустилась в кресло. Кровопотеря давала о себе знать.

— Слушай, милая... Не делай так больше, ладно? — сказал я. — Я потерплю как-нибудь.

— Ничего, — пробормотала она со слабой улыбкой. — Тебе это нужно... Чтобы поправляться.

— Не вздумай, — повторил я. — Столько, сколько мне нужно, ты всё равно не нацедишь. Брось эту затею.

Но и на следующий день она принесла такую же кружку. При этом она еле держалась на ногах.

— Прекрати это, — потребовал я. — Я не прощу себе, если ты умрёшь от кровопотери.

Откуда в ней было столько самоотверженности? Зачем она отдавала мне свою кровь? Мне, чужому, да ещё и врагу? Хотя, какой я теперь уж враг... Не знаю. И я ничего не мог дать ей взамен.

А она вдруг попросила:

— Пожалуйста, обрати меня.

— У тебя же вроде и так это запланировано, — удивился я.

— Долго ждать. Я хочу сейчас.

— Зачем тебе это вообще? Что такого ты в этом находишь, что так стремишься стать хищницей?

Она упрашивала, но я отказался. Пусть это делает кто угодно, только не я.

Кое-как я всё-таки поправился. Переломы срослись, раны зажили, только крылья новые не выросли. Отлетался я. Всё.

— 6.9. Козочка

Сью спала, когда я уходил ранним утром. Я тихонько поцеловал её в лоб... Не проснулась.

Я крепко задумался: как мне отсюда выбираться — без крыльев-то? Подумал... и пошёл пешком.

Потом пешком идти надоело, и я угнал машину. Куда я держал путь? А куда глаза глядят. Я на всё забил. Всё достало. Просто путешествовал — ну, или бродяжничал, если быть точнее. Устав от всего, я не искал ничего конкретного. Просто шёл... ехал... шёл... снова ехал. Охотился. Спал, где придётся. Любовался природой.

А потом ребята из отряда "чёрные волки" задержали меня.

"Аврора"? Почему бы и нет? В общем-то, мне было всё равно. Меня обучили и внедрили в полицию: как верно заметила Вика, у "Авроры" везде свои люди. Я ловлю негодяев, а особо отъявленных отправляю в "пункты питания". На корм хищникам.

Вика — единственная женщина после Лёни, которую я назвал "козочкой". Самой Лёни уже давно нет в живых... Она всё-таки вышла замуж, и муж её был русским, по фамилии Безенчук. Их сын Владимир с женой погибли в автокатастрофе, и сестра жены Лариса взяла на воспитание их дочь Вику.

Сейчас она спит на моём плече, даже не подозревая, как сильно я её люблю.

— Глава 7. Горная Цитадель

— 7.1. Чутьё

Мама озадачила меня странным звонком: спросила, какое действие могут оказывать пивные дрожжи на организм хищника. Что-то там, кажется, случилось, я почувствовала это в её голосе. Наверно, у меня уже развилось какое-то чутьё... сродни вампирскому.

...Где-то с шестого месяца я начала чувствовать извращения аппетита, причём весьма характерные. От пищи исходил неприятный запах, а на вкус... В общем, нельзя взять в рот.

В первый раз это случилось утром: я готовила себе завтрак, а Алекс собирался на службу. Он брился в ванной, а я разбила на сковородку два яйца. Да, немного странная у нас семья: мы едим отдельно друг от друга, не сидим за одним столом, не желаем друг другу приятного аппетита, и поговорка относительно пути к сердцу через желудок в случае с моим мужчиной не работает. Я поначалу не придала большого значения странному запаху, поднимавшемуся от сковородки, только глянула — не пригорело ли? Да вроде нет.

Сделав на соковыжималке апельсиновый фреш, я отрезала три ломтика батона и переложила яичницу на тарелку. Немного грустно завтракать в одиночестве... Но что-то я пока никак не решусь на обращение, хотя мой муж — хищник, и ребёнок, судя по всему, будет им тоже. Алекс вышел из ванной, вытирая полотенцем свежевыбритые лицо и голову, а я отправила в рот кусочек яйца...

Фу, гадость какая!.. Яйца протухшие?.. Одной рукой поддерживая живот, а другой прикрывая рот, я метнулась к кухонной мойке, выплюнула всё и прополоскала рот.

— Пушиночка, что с тобой? — Меня обняли руки Алекса. — Тебе нехорошо?

— Да кажется, яйцо плохое попалось, — пробормотала я.

— Бывает, — сказал он, а сам посмотрел на меня внимательно.

Я взяла стакан с соком, чтобы запить. Но вместо привычного кисловато-сладкого вкуса я ощутила нечто настолько отвратительное, что и слов не подобрать, чтобы описать, на что это было похоже.

— Что, и апельсины плохие оказались? — спросил Алекс, когда я выпрямилась над мойкой, в которую вылился из моего рта сок.

— Кажется, да...

Он взял стакан, понюхал, сморщился.

— И правда, гадость.

— Это для тебя — гадость, а я... — начала я и осеклась. Холодок догадки коснулся моих плеч и волос.

И Алекс смотрел на меня с пониманием во взгляде. Но в ужас он не пришёл, а обнял меня и ласково, щекотно прошептал на ухо:

— Всё хорошо. Я с тобой, мячик.

Мячик — это намёк на мой живот, круглый, как будто я проглотила мяч. Меня обычно коробило это прозвище, а он специально, чтобы поддразнить, называл меня так: его забавлял мой обиженный вид. "Ты такая уморительная, когда дуешься, — признался он. — У тебя так мило губки оттопыриваются, и нос смешно шевелится!" Но говорил он это с такой нежностью во взгляде, что долго обижаться было просто невозможно. Сейчас мне было тоже не до обид... Но по другой причине.

— Ты сейчас подумал то же, что и я? — пробормотала я.

Он помолчал, тихонько касаясь губами моего лба и виска.

— Думаю, мы с тобой оба знаем, что это значит, — ответил он.

— Я бы не стала торопиться с выводами, — сказала я, а у самой колени дрожали. — Сегодня поеду в центр, посоветуюсь с Гермионой, попробуем выяснить, что это на самом деле такое.

Алекс смотрел на меня с ласковыми морщинками в уголках глаз.

— В этом есть и плюс, родная. Теперь можно целоваться без опасений, что это испортит тебе аппетит.

Его губы мягко и властно накрыли мой рот. Хоть и прохладные, но всё равно их нежность заставила что-то глубоко в моей груди сладко ёкнуть. Ребёнок вдруг толкнулся, и Алекс засмеялся.

— Что, кроха, приревновал? Сейчас, и тебя поцелую.

Он погладил и поцеловал мне живот, а я сказала:

— Вообще-то, у нас будет девочка. На УЗИ уже видно.

Пришлось ехать в центр без завтрака. Я описала Гермионе ситуацию, и она сразу предложила меня обследовать. Я и сама хотела поскорее во всём разобраться, и мы приступили к обследованию безотлагательно.

Что же оно выявило? Оказалось, что я не превращаюсь в хищника, я по-прежнему человек, а крови требует не мой организм, а маленький вампирчик у меня в животе, у которого проснулась жажда крови. Но как ему её получить? Сам он её пить не может, остаётся действовать только через маму. А его мама была в шоке, оттого что теперь не могла взять в рот человеческую еду.

— Значит, "Плацента" работает, — сказала я. — А я уже было подумала, что начинаю превращаться...

— Она работает и пока что прекрасно справляется со своей задачей, — кивнула Гермиона. — Но всё-таки не следует забывать, что существует вероятность заражения во время родов, и даже кесаревым сечением её не исключить. Скорее, оно даже увеличит риск.

— А что если ввести перед родами повышенную дозу? — предположила я.

— Не факт, что это сработает, — ответила она. — Надо думать. Это серьёзное препятствие, которое может свести на нет весь смысл "Плаценты".

Я вздохнула. Шансы — пятьдесят на пятьдесят. Или я останусь человеком, или стану хищником...

— А с другой стороны, — сказала Гермиона, чуть улыбнувшись, — почему бы тебе всё-таки не перейти к нам? В твоей семье все хищники — мама, муж, дочка. И только ты — человек. Подумай... Зачем тебе стоять особняком от них?

Подобный разговор был у меня и с Алексом где-то через полгода после свадьбы. Я здорово напряглась: ведь перед свадьбой он обещал, что не будет настаивать на моём обращении в хищника, а теперь начал мягко подводить к тому, чтобы мне всё-таки превратиться. Теперь ещё добавилась малютка-хищница, что растёт внутри меня, да ещё Гермиона. Все смотрят на меня и ждут...

— Ладно, не напрягайся, — улыбнулась Гермиона. — Я бы сказала, что это неизбежно, но коли всё же есть шанс, то... решать, конечно, тебе.

Я ужасно не хотела пить кровь. Хоть значительную часть своей жизни я провела среди вампиров, но представить себе, что я тоже стану питаться, как они... Мне становилось от этой мысли неуютно. Я старалась не думать о том, как Алекс питается — представляла, будто он ест... скажем, в кафе. Но сколько ни пытайся что-то воображать, от реальности не уйти, и эта реальность под вечер заявила о себе тоскливым чувством в животе. Надвигался голод. Я забилась в кресло и закрыла глаза, обречённо прислушиваясь к нему.

— Это не ты хочешь крови, а твой ребёнок, — сказала Гермиона, видя моё состояние. — Так что нервы придётся отставить — дочку надо кормить. А как ты хотела, дорогуша?

У меня к горлу подступил ком. В самом деле, о чём я думаю! Эгоистка... Я приложила руку к животу и погладила. Она маленькая, беспомощная, она зависит от меня. Я должна думать в первую очередь о ней.

— Я сейчас как раз собираюсь в пункт питания, — сказала Гермиона. — Пойдём вместе, а то если ты придёшь туда одна и попросишь крови, это будет выглядеть странно, учитывая то, что ты человек.

Это выглядело странно в любом случае: взгляд девушки из обслуживающего персонала хранилища, куда мы пришли для утоления голода, выразил недоумение, когда Гермиона попросила два пакета крови — для себя и для меня. Мы устроились на удобном кожаном диванчике, и Гермиона сделала первый глоток.

— Давай, — сказала она мне, кивая на пакет в моих руках. И добавила с усмешкой: — Приятного аппетита.

Я бы предпочла, чтобы она не шутила так: мне и без того было не по себе. Это не для меня, это для малышки, убеждала я себя, откручивая пластиковую белую пробочку пакета. Это нужно моей девочке, повторяла я, поднося пакет ко рту. И тут я ощутила запах...

Манящий, дразнящий, соблазнительный, ВКУСНЫЙ! Я не знаю, с чем его сравнить: нет, пожалуй, ни одного блюда, аромат которого хотя бы отдалённо напоминал его.

И я сделала глоток.

А потом принялась пить — жадно, безостановочно, с наслаждением! У Гермионы оставалось ещё полпакета, а мой был уже пуст.

— Ну вот, и совсем не страшно, — улыбнулась Гермиона.

...И всё-таки, что там с дрожжами?.. Мама спрашивала явно не из праздного любопытства. Алекса что-то долго нет — уже одиннадцатый час. Хотя бывает, что он возвращается и среди ночи, и утром — служба такая, что поделаешь.

В полночь я всё-таки легла в постель, хотя сразу заснуть не получилось. Сегодня вечером я не зашла в хранилище — забыла, потому что есть абсолютно не хотелось, а сейчас уже начал просыпаться голод. Не ехать же сейчас, хотя пункты питания работают круглосуточно... Ну, где же Алекс?

Я ещё не спала, когда в час ночи он наконец открыл дверь и вошёл. Приближение его я почувствовала за несколько секунд до этого — лёгкое волнение и прохладные мурашки. Приближение Гермионы я тоже чувствовала, но немного по-другому — в виде лёгкого покалывания вдоль позвоночника, а маму я угадывала по замиранию сердца и какой-то звонкой напряжённости окружающего пространства.

Он сложил своё оружие в сейф, мечи — на подставку. С некоторого времени я не могу без содрогания ходить мимо них: мне чудится, что от них веет чем-то жутким, каким-то замогильным ужасом... Наверно, потому, что эти мечи многих убили.

Сегодня он вернулся какой-то другой, я прямо чувствовала волну чего-то недоброго, катившуюся впереди него. Нет, не у него изнутри она исходила, это было что-то внешнее, постороннее — энергетика произошедших с ним событий, как запах зимнего вечера и снега от одежды, когда кто-то заходит в тёплую квартиру с мороза. Отчего-то сразу вспомнились дрожжи. Это как-то взаимосвязано?

— Пушиночка, привет. Прости, что так допоздна задержался. Дела были кое-какие.

Он сказал это, ещё не зайдя в спальню. Ведь откуда-то он знал, что я не сплю? Раньше я поражалась таким вещам, а теперь сама начала чувствовать намного больше. Вот почему я сейчас чувствую, будто что-то случилось?

Знакомая широкоплечая и круглоголовая фигура заслонила дверной проём. Я включила лампу, и свет отразился в его глазах колючими искорками, заблестел на его черепе. В руке у него была пластиковая сумка.

— Конечно же, голодная, — усмехнулся он, доставая из неё пакет с кровью. — Опять постеснялась зайти в хранилище?

Вот, и так — во многих отношениях. Иногда даже жутковато делалось от его предупредительности, хотя пакет был сейчас как нельзя кстати. Пока я насыщалась, а точнее — кормила малышку, Алекс раздевался.

— Что-то случилось? — спросила я, хотя уже и так сама знала: да, случилось.

— С чего ты взяла? — Он повесил форму и стоял возле шкафа в плавках, великолепный и устрашающе могучий.

— Чувствую, — ответила я.

— Чувствуешь? Гм... — Он подошёл и взял меня за подбородок, заглянул в глаза — совсем как тогда, в первую нашу встречу, когда он сказал: "Я найду того, кто это сделал, и принесу тебе перо из его крыла". — Ладно, я в душ.

Через десять минут он вернулся, пахнущий гелем для душа, забрался под одеяло и притянул меня к себе. Захватывающий дух поцелуй — и новость:

— Да ерунда какая-то происходит. Юлия объявила Аврору вне Общества. И запретила называть её как-то иначе, чем Великий Магистр. А ещё Оскара исключили. Он ушёл в Орден.

Гром среди ясного неба!.. Во мне порвалась какая-то натянутая струнка.

— И что это... значит? — пробормотала я.

— Хорошего мало, — сказал Алекс, поглаживая мне живот. — Но ты погоди переживать, может, ещё устаканится...

В его голосе было мало уверенности.

— Думаешь, назревает... что-то? — Я заглянула ему в глаза.

Он чмокнул меня в нос.

— Не думай об этом. Тебе родить надо спокойно.

— 7.2. Час "икс"

Ну, вот и началось.

Канат, который держали мои наэлектризованные пальцы, просто стонал от напряжения. Всё пространство корёжилось, скручивалось в воронку, и нас в неё затягивало...

Пришло два официальных извещения: первое — о том, что Общество "Аврора" разрывает все отношения с Орденом Железного Когтя, а второе — о том, что пятьюдесятью двумя процентами голосов было принято решение о снятии меня с поста главы "Авроры". Другие сорок восемь были за меня, но кто их слушал?

В зале собраний висела тяжёлая тишина. Положив перед собой два извещения, я сказала:

— Собратья, Общество "Аврора" разорвало с Орденом все отношения. Думаю, вы понимаете, что это значит, и что за этим может последовать. Я объявляю в Ордене военное положение.

Тишину нарушил нарастающий гул голосов. Перекрывая его, я продолжала:

— Мы должны быть готовы к чему угодно. Все, кто способен сражаться, получат оружие. Всех детей и всех, кто не может драться, надлежит разместить в моём замке. В его подземелье в максимально краткие сроки будет оборудовано в дополнение к уже имеющемуся хранилищу ещё одно, на четыреста пятьдесят донорских мест. Также я отдаю распоряжение о расконсервировании Горной Цитадели.

О Горной Цитадели помнили только самые старые хищники Ордена, а многие более молодые собратья вообще впервые слышали это сочетание слов. В очередном видении я услышала его из уст Леледы. Окружённая колышущимся заревом, она сказала: "Открыть Горную Цитадель".

Повисло молчание. Его нарушил Оскар:

— Гм, гм... Туда не ступала ничья нога с незапамятных времён. Считается, что на Горную Цитадель наложено проклятие. Нам было завещано не открывать её, чтобы не выпустить наружу запертое в ней древнее зло.

Пронизывавшие пространство тончайшие струнки, сотканные из волос Леледы, вибрировали и пели, и из них мои пальцы вили новый канат, началом своим уходивший в бездну тысячелетий.

— "Проклятие" и "древнее зло" — это лишь печати запрета, призванные держать любопытных подальше от Цитадели, — сказала я. — Есть вещи, которые до поры до времени лучше не трогать, но в час "икс" они могут оказаться единственным спасением.

— Или обернуться гибелью, — тихо добавил Оскар.

— Нет, — твёрдо возразила я. — Я чувствую... Гибель они несут, но не для всех.

— Откуда ты знаешь о Цитадели, Госпожа? — спросил Оскар. — Ты... гм, весьма молода для такого знания.

— Если знание хочет кому-то открыться, оно не всегда выбирает стариков, — вздохнула я. — Леледа подсказала мне.

Благоговейный шёпот прошелестел по залу.

— Нам не известно её точное местоположение, — сказал Оскар. — Только регион — Перуанские Анды.

— Вот и поищем, — улыбнулась я.

— 7.3. Мой дом — моя крепость

— Мамочка, почему мне нельзя остаться с тобой? — всхлипывала девочка.

Мать гладила её по волосам обеими ладонями.

— Это распоряжение Госпожи Великого Магистра, моя милая. Здесь ты будешь в безопасности.

Девочка перевела полные слёз глаза на отца. Тот промолчал, просто поцеловал её. Я подошла, и родители поклонились.

— Мы благодарны вам, Госпожа.

Девочка бросила на меня робкий взгляд и застыла, не зная, что говорить или делать. Я взяла её за руку и сказала:

— Пойдём. Ничего не бойся, тебя здесь никто не обидит.

Оглянувшись на родителей, она сделала шаг и встала, готовая рвануться обратно. Я обняла её за плечи.

— Пошли, пошли.

В замок прибыло двести восемьдесят детей разных возрастов; с совсем маленькими было позволено остаться матерям. Их защиту было поручено осуществлять отряду из двухсот бойцов, снабжённых таким количеством оружия и боеприпасов, которого хватило бы на целую дивизию.

Вика рвалась вместе со мной в экспедицию на поиски Горной Цитадели, но я велела ей и Конраду остаться на защите замка. Оскара на время своего отсутствия я назначила главным.

Перед отбытием я приняла Вику в Орден. Было не до торжественных церемоний, и всё прошло по сильно урезанному сценарию: в присутствии десятерых свидетелей Вика, встав на колени, поцеловала меч Великого Магистра, получила коготь и имя Мелисса Люций.

— Извини, пышных церемоний устраивать нет времени, — сказала я, обнимая её. — Поздравляю тебя, Мелисса Люций, отныне ты наша сестра.

Вика растерянно улыбнулась.

— Клятва в верности, — шепнул ей Оскар.

— До последнего вздоха и последнего удара сердца, — скороговоркой выпалила Вика.

— Ну вот и прекрасно, — сказала я.

Свидетели поднесли ей чашу крови, и она выпила её, а в остатки я макнула кропило и обрызгала её раскрытые крылья.

— 7.4. Поиски входа

Итак, Перу.

Страна, на территории которой в древности процветала цивилизация инков.

Последний инкский правитель Тупак Амару был убит испанцами в 1572 году, и это был конец империи.

Законы их были столь строги, что некоторые преступления, такие как убийство, воровство и коррупция, отсутствовали почти полностью.

В их городах искусно сделанный водопровод не уступал римскому, но в нём не было использовано вредного для здоровья свинца.

Завоёвывая соседние племена, они сначала трижды предлагали им добровольно присоединиться к империи, а уж только потом предпринимали военные действия.

Вдоль дорог общей протяжённостью 10-15 тысяч километров у них было 5-7 тысяч почтовых станций, что помогало им узнавать новости очень быстро. Если современные дороги приходят в негодность в течение нескольких лет, то их дороги — даже при бессчётных землетрясениях, пережитых этим краем — служили веками.

Но после испанского завоевания от их построек нам остались лишь руины.

А вот кто возвёл так называемые мегалитические постройки — сооружения из гигантских каменных блоков, подогнанных друг к другу с точностью до долей миллиметра без трещин и зазоров, а также без использования строительного раствора? Блоки неправильной геометрической формы идеально входят друг в друга, как куски паззла, да ещё и имеют следы машинной обработки. Но какие машины могли быть у инков? Ведь и из современных-то машин далеко не всякая способна ворочать глыбы такого веса, а уж вырезать и обрабатывать их с такой безупречной гладкостью поверхностей... можно ли было сделать это известными инкам простыми инструментами? Та же история — с пирамидами в Египте и Центральной Америке, но сейчас речь не о них, а о Горной Цитадели.

Вывод напрашивается сам: здесь существовали цивилизации до инков, причём, судя по этим постройкам, уровень их технического развития мог быть равным нынешнему, а мог даже и превосходить его. Инки только ремонтировали и использовали эти мощные постройки для своих нужд: на следах ремонта хорошо видна разница между той, древней технологией и более примитивной технологией инков.

Но все эти цивилизации погибли.

Я уже говорила, что подсказки мне давала Леледа. Она разговаривала со мной не в привычном понимании этого процесса; иногда я слышала и слова, но большей частью её "словами", обращёнными ко мне, были мои ощущения, иногда смутные, иногда чёткие, а также кажущиеся внезапными озарения. Сами ли они возникали, или мне кто-то их "подбрасывал"? Однажды вступив в контакт с Леледой, я уже не могла спутать её присутствие ни с каким другим явлением, даже с моей собственной способностью проникать в "сердце теней". Наше с ней взаимодействие походило на плетение сетки: она тянула верёвочки, а я связывала их в узлы. Странно, но я ощущала себя пауком, улавливающим колебания нитей паутины, только паутина эта была не натянута между веточками кустов, а охватывала весь мир. Начинала вибрировать какая-то нить — я шла по ней, полуосознанно, полуинтуитивно, и тайное становилось явным.

Образ Горной Цитадели проступил в сплетении этих нитей, озарённый ледяным блеском тысячелетних снегов. Зачем мы должны были туда проникнуть? Чтобы что-то найти... или узнать. То, что было там скрыто на протяжение стольких лет, могло дать ключ к разрешению создавшейся ситуации, а что именно — я пока не знала, но надеялась разобраться на месте, когда мы отыщем Цитадель и войдём в неё. Я возглавила экспедицию, в состав которой вошли два историка Ордена и их ассистенты, технический персонал, а также бойцы для охраны — всего восемнадцать членов команды. Технику мы взяли с собой серьёзную и тяжёлую, поэтому для её доставки пришлось использовать вертолёты.

Разумеется, ни одни встретившиеся нам руины древних инкских крепостей не могли быть Цитаделью: это было нечто принципиально иное. Так подсказывало мне моё подстёгиваемое Леледой чутьё, и я, следуя ему, повела отряд к самым вершинам Анд, ослепительно сверкавших снегами. Хоть у нас и были крылья, предохранявшие нас от падения и дававшие нам большую свободу передвижения, но чтобы ползать по склонам гор в поисках входа в Цитадель, всё же было нужно альпинистское снаряжение, и мы были экипированы надлежащим образом.

Искать следовало гору, по форме напоминавшую пирамиду: эта картинка, вспыхнув передо мной в видении, чётко стояла перед глазами. Я была уверена, что узнаю эту гору, если увижу. Мы пролетали над снежными вершинами, окутанными облачной дымкой, похожей на клочки ваты, над сверкающими на солнце ледниками; над нами раскинулась холодная синева неба, а внизу сверкали поразительно яркой лазурью горные озёра и бурлили потоки. Сочная зелень долин сменялась мертвенной белизной снегов, петляли по склонам горные тропы и остатки древних дорог; пролетели мы и над каменистой пустыней Наска, изрезанной разломами и хаотично исчерченной огромными прямыми линиями и знаменитыми изображениями фигур животных. Сквозь серую пыльную завесу проступали их древние очертания, как обращение людей к богам. Нет, хоть мы и пролетали над землёй, но не были богами и не могли послать на неё дождь...

И вот... Сердце ёкнуло: она, пирамидальная гора. Она величественно стояла как бы немного особняком, в стороне от цепи, сверкая роскошной ледяной шапкой, и нити невидимой сетки задрожали, отдаваясь звоном в моей душе. Она, это она, я её узнала!

— Здесь! — крикнула я, сворачивая к горе.

Гора приближалась, и холод волнения охватывал меня всё сильнее. Теперь нужно отыскать вход в Цитадель, он должен был находиться где-то под коркой снега и льда. Пока я ничего определённого не чувствовала — видимо, нужно было сесть на склон. Ближе... Ещё ближе. Лёд заскрипел под шипами горных ботинок.

Какая эта гора была всё-таки колоссальная! Мы казались просто букашками на её могучей груди.

— Осторожно, — предупредила я остальных, также начавших неуклюже приземляться на заснеженный склон. — Сход лавины мы ещё устроим, но не прямо сейчас.

И как я должна искать этот вход? Хоть бы какой-то знак, маленькая зацепка... Я прислушивалась к себе — не подскажет ли чего-нибудь Леледа? Гладя ладонями хрусткий чистый снег, я отпустила на волю все чувства.

Бах! Яркая вспышка. Картинка: крылатые существа, работая ручными электрическими станками для обработки камня, резали горную породу, как масло. Вырезали, выпиливали, выдалбливали, высверливали, дробили и вынимали целые куски камня, продвигаясь вглубь горы. Они вырезали тоннели и целые залы, камеры, переходы. Где?.. Где?.. Мои руки искали, нащупывали нить, по которой мне шла эта картинка... шарили в пространстве. Сетка натянулась, зазвенела. Да, это снова подключилась Леледа. Подскажи... Подскажи мне!

И она подсказала. Я нащупала нить.

Она вела на восточный склон пирамидальной горы. Я оттолкнулась и взлетела.

Как только я увидела восточный склон, всё сразу встало на свои места. Оно самое! Это было здесь. Ещё никогда я не проникала в сердце теней на такую нереальную, головокружительную временнУю глубину — она измерялась тысячами лет. Я проваливалась вглубь веков, как в бездонный колодец, и время говорило со мной, шелестело в ушах и скользило перед глазами, осязаемое и живое.

— Здесь...

Вот оно, это место. Здесь был вход, я чувствовала его, он дышал мне в лицо... теплом жизни тех, кто его проделал. Слабым, почти стёртым... Но оно было, и я его чувствовала!

— Здесь!

Все уставились на мою ладонь, лежавшую на поверхности снежного покрова.

— Ну что ж... Вызываем вертолёт?

Вертолёт с техникой остался в ближайшей горной деревушке и должен был найти нас по сигналу маячка. Мы вышли с ним на связь, и он вылетел к нам.

Пока мы ждали, я обследовала снежную корку и определила контуры входа. Вот тут моя ладонь чувствует его дыхание, а чуть в сторону — нет. Значит, здесь граница. Таким образом я очертила на снегу прямоугольник размерами примерно два метра в ширину и три в высоту. Нужно очистить склон от снега, и тогда мы его увидим...

Появился вертолёт. Мы поднялись со склона и отлетели на безопасное расстояние, а с вертолёта склон начали обстреливать снарядами. И вот оно... Снежный поток с грохотом пошёл вниз, клубясь и сметая всё на своём пути — не дай вам Бог оказаться там! Это верная гибель. Всё, что представляло опасность для нас во время работы по расчистке и вскрытию входа, сошло, и теперь можно было спокойно делать всё, что угодно, не боясь лавины.

Мы заработали лопатами, и вскоре вход открылся нашему взгляду. Он был немного заглублён в склон, и пол углубления образовывал небольшую горизонтальную площадку, на которой могло поместиться четверо — пятеро человек. Сам вход был закрыт каменной плитой.

С помощью привезённой нами техники мы просверлили плиту насквозь в нескольких местах в верхней её части, а в отверстия ввели складные крюки, закреплённые на концах тросов. За другие концы тросов мы взялись сами, всей командой, и взлетели.

Натяжение тросов — и плита упала на пол углубления. Вход был открыт.

— 7.5. Не уверен — не входи

Ощущения накрыли меня сразу. Будто кто-то открыл некий канал, по которому на меня хлынул поток информации, и я едва успевала его осознавать и переваривать. Мы спускались по ступенькам, вырезанным в монолитной горной породе много тысяч лет назад, и навстречу нам открывалось прошлое — нужно было только суметь его прочесть. Я оглянулась на историков: улавливали ли они то же, что и я?.. Чувствовали ли, понимали ли, КАК глубоко мы копнули? Они осматривались, дотрагивались до стен тоннеля руками.

— Надо же... Это вырублено в цельном куске камня... Какие же инструменты должны для этого быть!..

— Поверхность гладкая... Будто инструмент резал и одновременно зашлифовывал.

— Но давность!.. Могли ли быть тогда такие инструменты?

— Есть гипотезы, что когда-то на Земле существовали высокоразвитые цивилизации...

— И где они сейчас?

— Возможно, война или глобальная катастрофа...

Так они переговаривались вполголоса, пока мы спускались. Спуск был долгий, а в конце тоннеля путь нам преградила каменная кладка, замуровывавшая ещё один дверной проём. Историки сразу кинулись её обследовать и обнаружили высеченную над дверью надпись. В свете фонарей проступали выдолбленные в камне знаки.

— Гм... Это похоже на древний Язык времён основания Ордена... Но есть существенные различия. Такое ощущение, что это ещё более древний вариант!

Я спросила:

— Вы можете прочесть, что тут написано?

Они ударились в лингвистические рассуждения, наперебой предлагая варианты перевода, а я между тем просто провела рукой по письменам...

— "Не уверен, что тебе это нужно — не входи", — вырвалось у меня.

Члены исторической команды изумлённо посмотрели на меня, потом кинулись проверять.

— Да-да... Весьма, весьма похоже, что именно это и обозначает надпись! — закивали они.

Это было как вспышка, как воспоминание из прошлой жизни... но не моей. Как будто душа того, кто сделал эту надпись, подсказала мне смысл высеченных слов.

— 7.6. Вошёл — будь готов

Тоннель наполнился грохотом отбойных молотков. Блок за блоком отваливались, открывая проём, и вскоре от кладки осталась только груда кирпичей на полу. Когда облако пыли рассеялось, мы заглянули в проход.

Там была камера примерно пять-шесть метров в ширину, столько же в длину и в высоту. Лучи фонарей упёрлись в очередную стену.

— Да сколько можно! — воскликнул кто-то с досадой. — Опять долбить!

На высоте около двух метров на стене была ещё одна надпись. Один из ассистентов историков увлечённо бросился вперёд, к ней, и тут...

Пол камеры, на который он ступил, оказался одной из створок люка, и бедолага с криком провалился, а створки поднялись и вернулись в прежнее положение. Все только ахнули, а я скрипнула зубами. Нужно было сначала прислушаться к ощущениям — может быть, я и почувствовала бы подвох, но этот растяпа так внезапно рванулся вперёд, что я не успела его остановить. Выходит, остальные ничего не чувствуют здесь... Может, слишком большая "глубина погружения" для их способностей в области проникновения в сердце теней?.. Неужели лишь я одна способна на это? Или всё дело в Леледе?

— Так, всем без паники, — сказала я. — Попробуем его вытащить. Все видели границы люка? На него не наступать!

Добраться до механизма ловушки снаружи было крайне сложно и требовало долбёжки камня, а это заняло бы много времени. Неизвестно было состояние провалившегося ассистента: если он получил тяжёлые травмы, следовало спешить.

Вместо того чтобы долбить люк, я решила поставить в нём временную распорку, чтобы можно было в него спуститься и выбраться назад. Нужен был прочный предмет такого размера, чтобы между створками остался зазор, достаточный для прохождения туловища. Выбор пал на один из ящиков от техники, который для прочности мы наполнили камнями: пустым его могло и расплющить. План действий был таков: кто-то прыгает на люк, но с раскрытыми крыльями, чтобы тут же подлететь, а другие быстро спускают ящик между створками так, чтобы часть его выступала вниз, за створки. Мы не знали точно, на какой вес рассчитана ловушка: может быть, она сработала бы и на кошку? С какой силой работал закрывающий механизм? Выяснять было некогда.

Фокус удался. Ящик застрял между створками, не давая им закрыться, и в образовавшийся зазор на верёвке спустился один из наших охранников. Под люком был глубокий колодец с ледяной водой, и ассистент ничего себе не сломал, хотя и здорово нахлебался. Бедняга был в состоянии шока, но живой и невредимый.

— Тут ловушки покруче, чем в пирамидах, — пробормотал он.

— Если ты знаешь о ловушках в пирамидах, чего здесь расслабился? — спросила я.

Ассистент только скорчил несчастную гримасу. Я сказала:

— Всем быть начеку. Кто знает, какие ещё сюрпризы тут есть. Без моего "добра" не делать и шагу, ясно?

Осторожно обходя коварное место на полу, оказавшееся люком, мы подобрались к стене с надписью. Она гласила: "Если вошёл — будь готов ко всему".

— Прочитать бы это до того, как кое-кто рванул вперёд, — усмехнулась я.

Мокрый ассистент пристыжённо молчал.

— 7.7. Сквозняк

Стена была сплошной, нигде на первый взгляд не виднелось ни трещин, ни швов. Неужели мы попали в ложную камеру? Мы принялись ощупывать и осматривать каждый сантиметр её стен, нажимали там и тут в поисках какого-нибудь секретного механизма, но ничего не находили. Даже пол обследовали, но всё равно — ничего. Пока все ломали головы, я направила свет фонаря на потолок.

Есть! Тончайший, как нитка, едва заметный стык двух плит.

— Стойте, ничего не трогать! — рыкнула я. — Сначала я.

От наших крыльев для обследования потолка было мало проку. Пригодились бы присоски, но у нас их не было; впрочем, зато имелась разборная конструкция, на которую можно было влезть. Мы быстро скрутили её из деталей, и получилось нечто вроде башни или этажерки высотой в четыре метра. Можно было бы надстроить ещё один ярус — детали имелись, но тогда стало бы слишком мало пространства между верхней площадкой и потолком.

Как только я приложила ладони к потолку, как зазвенела одна из нитей "паутины". Как будто сквозняком потянуло... Но откуда здесь быть сквозняку, если между потолком и стенами нет даже миллиметрового зазора?

Или есть?..

— Переместите меня к стене! — приказала я. — Вот туда!

Охранники подхватили конструкцию и вместе со мной перенесли её в указанном направлении.

Это был не сквозняк, конечно, просто так сработало моё чрезвычайно обострившееся чутьё. Оно привело меня к маленькой прямоугольной вставочке в потолочном перекрытии, размером со спичечный коробок, искусно замаскированной под геометрический орнамент по периметру потолка. Даже самый острый глаз мог не разглядеть её: она выглядела совершенно как часть украшения, но я обладала чем-то большим, чем просто зоркие глаза. Я нажала на неё пальцами...

Где-то в глубине, за стенами, послышался гул и скрежет, и часть потолка отъехала в сторону.

Ура!..

— 7.8. Бездна времени

Над камерой находился небольшой пустой зал с тремя ответвляющимися коридорами. Я ещё немного поломала голову и послушала чутьё, чтобы найти, как закрывается и открывается потолок (он же — пол верхнего зала), и нашла: это была похожая вставочка, только в углу, точно так же замаскированная под орнамент.

В этом зале нас ждал ещё один удивительный сюрприз: мы обнаружили систему освещения. На потолке зала находились круглые плафоны, цвета которых было не разобрать из-за какого-то тёмного налёта, а в коридорах тянулись ряды трубкообразных ламп. Система не работала.

— Охренеть! — воскликнул один из членов исторической группы. — В те доисторические времена людям было известно электричество? Сенсация!

— Погоди с сенсациями, — сказал другой. — А может быть, освещение было проведено недавно? Ну, скажем, в двадцатом веке?

— Так ведь Цитадель не использовалась хрен знает сколько времени! — встрял третий. — Не один век! И даже, быть, может, не одно тысячелетие. Первое упоминание о ней в документах Ордена относится аж к 750-му году нашей эры, но уже на тот момент она была очень древней. Возможно, её возраст приближается к возрасту Великих Пирамид в Гизе. И никто сюда не проникал — запрет, наложенный ещё Первым Великим Магистром, строго исполнялся!

— Откуда тебе известно, что никто не проникал? Может, проникал?

Я сказала:

— Ребята, мы здесь первые. Поверьте мне. И насчёт возраста... Цитадели очень много ТЫСЯЧ лет.

Повисла благоговейная тишина: все примолкли, почувствовав жутковатый холодок бездны времени, внезапно приоткрывшей свою завесу. И похоже, здесь только я чувствовала её полную глубину, а остальные не проникали и на десятую долю...

— 7.9. Правда о нас

Итак, куда идти? Я останавливалась перед входом в каждый из коридоров и прислушивалась к себе, а точнее — к этому месту. Я застыла, просканировав всю "паутину", центром которой я была, стараясь понять, в каком направлении нам двигаться и что искать. У меня возникло очень тяжёлое чувство, будто здесь происходило что-то страшное... отчаяние, безнадёжность, обречённость. Боль... смерть. Стены впитали всё это, и сейчас оно обрушилось на меня. Я чувствовала это сквозь тысячи лет, и моя душа, войдя в резонанс, тоже корчилась от боли, выворачивалась наизнанку, а все... Все остальные просто ждали, что я скажу, куда их поведу. Они полагались на меня и не знали, что я сейчас испытывала.

От свалившейся на меня тяжести — не физической, моральной — я сначала растерялась, "поплыла", ловя ртом воздух, но потом усилием воли собралась: нужно было идти вперёд и вести других. Сосредоточиться. Понять.

Чувствительнее всего паутина звенела в направлении среднего коридора. Значило ли это, что там находилось то, ради чего мы сюда прибыли? Я не знала, просто уже в который раз положилась на чутьё.

— Туда...

Я двинулась вперёд, в средний коридор, и все последовали за мной. Каждый шаг мне давался с напряжением, я ловила вибрации паутины, настороженно слушая и пытаясь определить, не подстерегала ли нас опасность в виде каких-нибудь ловушек. Я шла, как по минному полю, стараясь абстрагироваться от тягостных эмоций, обложивших меня со всех сторон.

Снова камера, в ней — вход ещё в две. Как комнаты в квартире. Потолки очень высокие. Везде прямоугольные плиты на подставках — что-то вроде лежанок. Но не на голом же камне они спали? Были и матрасы, и одеяла когда-то... Сейчас — всё голое. Пустое. Жизнь ушла. В стенах — прямоугольные выемки. Полки? Да, полки, туда что-то ставилось — оборудование, оружие, бытовые предметы... А вот эти круглые отверстия? Электропроводка. Желобки... Тут шёл кабель. Куда всё делось? Увезли, забрали... Эвакуация. Попытка спастись... По всему видно, безуспешная.

Все погибли.

Новые и новые помещения. Подставки (столы?), выемки в стенах, желобки, отверстия. Не для украшения, явно. Технического назначения. А вот большой зал с огромным каменным столом. И тоже — желобки, отверстия, выемки... Я дотронулась рукой до холодной каменной столешницы. Бах! Глазам больно от яркой вспышки. Я увидела тот же самый стол, только в выемках под столешницей была какая-то аппаратура, а над ней — голографический экран... Зал для совещаний! Здесь все собирались и что-то планировали.

Военные действия.

И всё это — тысячи лет назад.

Невероятно? Да. Неправдоподобно? Судя по тому, что мы сейчас наблюдали... это ПРАВДА.

Всё это — БЫЛО.

Бах... бах... бах... Вспышка за вспышкой, картинки шли одна за другой. Паутина пела, как арфа гигантских размеров, раскинувшаяся на весь мир, и каскады её аккордов разрывали... взрывали меня изнутри. Я лопну, я сейчас взорвусь!

...............

*

Они жили много тысяч лет назад. Техническое развитие их общества было на очень высоком уровне, им было всё по силам, и продолжительность их жизни составляла две-три тысячи лет. Созревали они медленно и первое потомство производили к пятому-шестому веку своей жизни. Была среди них раса бескрылых — обычных людей, и крылатых. Крылатым требовалась кровь людей, чтобы жить и поддерживать свою силу. Чтоб не убивать слишком много, они держали людей в хранилищах... таких же, какие сейчас у нас. У них была договорённость с человечеством, по которой им отдавали часть населения в качестве пищи. Потом между крылатыми начались внутренние разногласия... борьба за власть. Подключились и люди: не всех из них устраивало такое положение вещей, они не желали быть жертвами. Началась война. Страшная война, приведшая к глобальной катастрофе и тотальному уничтожению почти всего населения. Параллельно с войной крылатых стала поражать странная болезнь. Однако кроме этих двух рас на Земле жили и другие существа — в ту пору примитивные, дикие племена (как, впрочем, и сейчас в мире существуют племена, до сих пор не знающие цивилизации, только их осталось уже мало). С ними немногие выжившие представители цивилизованных рас делились своими знаниями, чтобы оставить на земле хоть какое-то наследие после себя. (И подтолкнуть развитие новой цивилизации, поскольку катастрофой человечество было отброшено далеко назад, а жалкой горстке выживших было уже просто не по силам всё восстановить.) Лишь считанные единицы крылатых дожили до первого тысячелетия новой эры; они были реликтами, влачившими печальное существование и обречёнными на вымирание. Они вырождались: их женщины всё чаще не могли рожать детей, а если изредка и рожали, то либо мёртвых, либо с несовместимыми с жизнью отклонениями. И тогда кто-то из них решился на эксперимент: скрестить свой вид с уже расплодившейся в ту пору человеческой расой. Первые эксперименты дали неплохой результат: появились существа, по своим признакам очень близкие к настоящим крылатым, но с дефектом. Они плохо переносили солнце. Крылатые пытались исправить этот дефект, и это им удалось. (Раньше, до войны, скрещивания людей и крылатых не проводилось ввиду отсутствия в этом необходимости, а теперь такая необходимость появилась — сохранение расы.) Существо без этого дефекта было женского пола, а имя его было Леледа.

К тому времени срок жизни последних крылатых подошёл к концу. Остались после них только созданные ими твари — хищники, которые после смерти своих создателей были предоставлены сами себе. Кровь этих существ обладала свойством превращать людей в таких же, как они, созданий. Леледа выделялась среди своих соплеменников своей силой и способностями; она и впрямь была исключительной. Ей пришло в голову попытаться помочь им справиться с боязнью солнца при помощи своей крови, и когда ей это удалось, её стали считать чуть ли не богиней. Она основала Орден в 663 году от рождества Христова; однако, по-видимому, стараясь убрать у неё боязнь солнца, крылатые всё-таки что-то упустили. У Леледы был другой дефект: при всей свой исключительной силе она не могла иметь потомства. По этой причине она завещала поить новых Великих Магистров её кровью, так как полагала, что с ней им передастся часть её силы. Своего первого преемника избрала она сама; её выбор пал на хищницу с белыми, как у неё самой, крыльями.

*

...............

— Госпожа... Госпожа, что с вами?

Подо мной был холодный каменный пол, а надо мной склонились обеспокоенные члены экспедиции. Мне светили в глаза фонарём, хлопали по щекам, обмахивали — словом, всячески пытались привести в чувство. Паутина только слегка позванивала, затихая после мощного выброса информации. Даже не выброса — просто взрыва сверхновой звезды! Кажется, я грохнулась в обморок.

— Госпожа, как вы? Может, вам лучше выйти на воздух?

— Неплохо бы снежку... умыться, — хрипло пробормотала я.

Один из охранников помчался за снегом, а я обводила взглядом стены. История повторялась, в точности как у крылатых. Снова борьба за власть, война. Война, которая могла привести к страшным последствиям.

Может быть, Леледа привела меня сюда, чтобы я, узнав правду о том, как кончили наши предшественники (и, выходит, создатели), предотвратила войну? Но как я её предотвращу, если Юля уже непримиримо настроена?

Может быть, в Цитадели есть ещё что-то, что мы должны найти?

— Место, где мы сейчас находимся, — военная база, ребята, — сказала я. — Последний оплот расы крылатых.

И я начала рассказывать всё. Меня слушали в полном молчании. Вернулся охранник с полной шапкой снега. Набрав горсть, я потёрла им лицо. Это было очень бодряще.

— Бррр! Ух... — фыркнула я, встряхивая головой. — Так вот...

И я продолжила свой рассказ. Когда я закончила, один из историков пробормотал вполголоса:

— Просто охренеть... Это же историю Ордена переписывать нужно!

— Не только Ордена, — усмехнулась я. — Но и Земли.

— 7.10. Золотые жуки

— Как такое может быть? Высокоразвитая цивилизация — десять-двенадцать тысяч лет назад? Но она должна была оставить после себя какие-то следы... артефакты! Куда всё девалось? Ведь если они производили какую-то аппаратуру, должны были быть какие-то заводы... оборудование! Почему так мало осталось свидетельств?

— Ещё не всё найдено. А может, что-то и найдено, да только никто тебе этого не откроет, потому что тогда придётся переписывать всю историю! Заново! А это не шутки. Всё встаёт с ног на голову, летит в тартарары! Многое, что написано умными людьми, сделавшими научную карьеру, защитившими что-то там... добившимися авторитета и признания в научных кругах... можно отправлять в мусорную корзину! Та ситуация, что сейчас сложилась в науке... Господствующие теории... не пускают на свет что-то новое... держат свою нишу...

— Просто смехотворно... а как же истина?

— Многие вовсе не истины ищут... Честолюбие — вот что ими движет. Добиться признания, стать непререкаемым авторитетом... Занять своё место... И не отдавать его никому...

Я слушала эти разговоры вполуха. Пока мои историки спорили, я бродила по помещениям, пытаясь понять, оставило ли прошлое нам ещё что-нибудь важное. Наткнувшись на замурованный вход в какую-то камеру, я устало прислонилась к кладке... На меня столько свалилось одномоментно, что просто голова разрывалась. Я завидовала остальным участникам экспедиции, потому что они не улавливали здесь так много, как я. Их сердца не разрывались на части от боли за погибшую жизнь, души не содрогались от масштабов трагедии, случившейся когда-то...

На глазах выступили слёзы, скатились по щекам. Когда я в последний раз чувствовала влагу на глазах? Уже и не помню. Юля... Господи, что ты творишь, безумная! Мы же стоим на пороге точно такой же катастрофы. Наверно, потому дух Леледы и активизировался накануне этой угрозы...

Соскользнув по стене, я опустилась на корточки и достала из внутреннего кармана фотографию Карины, которую всегда носила с собой, у сердца. Её жизнь так хрупка, так уязвима. Тонкий стебелёк, к которому уже протянулась безжалостная рука, чтобы изломать его... Торопливо стерев пальцами слёзы, я убрала фото и прислонилась затылком к стене.

Бах! Информационный удар в спину, от которого по всем моим нервам, как по проводам, пробежало что-то электрическое, тело содрогнулось и выгнулось дугой. Там, за каменной кладкой, пульсировало и билось что-то очень сильное, живое. Меня будто опутали невидимые щупальца и притиснули к стене... Картинка: то ли сундук, то ли чёрный каменный саркофаг, а в нём... золотые жучки.

Я пришла в себя на полу, опираясь на локоть: что-то отбросило меня от стены. Туда тянулись нити паутины, вибрируя и звеня так, что дух захватило.

— Эй, сюда!

Я позвала рабочих и велела вскрыть вход в камеру.

Да, тот самый саркофаг, который я увидела... Гладко отшлифованный и изготовленный, по всей видимости, из цельного куска чёрного базальта. Кроме него, ничего в помещении не было.

— Поднять крышку!

Удивительной красоты ларец, великолепно сохранившийся, оказался на дне каменной ёмкости. Послышались "ахи" и "охи", к находке сразу потянулись загребущие, жадные до открытий руки историков...

— Стоп. — Мой голос прозвучал отрывисто и властно, и руки тут же виновато отдёрнулись.

Едва мои руки коснулись крышки...

Бах! Снова мучительная вспышка — как удар в лицо.

...Когда крылатые умирали, их жизненная сила не уходила, бесследно растворяясь в пространстве, а концентрировалась, принимая материальную форму. В ларце была собрана сила последних из них...

Золотые жуки, каждый размером с грецкий орех. Нет, золотыми они казались только на первый взгляд, а на самом деле... Золото ли это было? Или нечто живое?

— Невероятно, — послышался восхищённый шёпот.

Жук блестел на моей ладони, тёплый, словно живой. На лапках проступали крошечные щетинки, панцирь покрывала едва заметная ребристость.

— Почему невероятно? Раз мы видим это и держим в руках — значит, вероятно, — сказала я.

Как нам могли помочь эти жуки? Как сделать так, чтобы они "заработали"? Я щупала паутину, но она пока молчала. Ну ничего, ничего, ещё зазвучит... Надеюсь.

— Красота-то какая, — восхищались члены команды. — Удивительные безделушки!.. За них, наверно, можно было бы выложить не один миллион!..

— Это не просто безделушки, — сказала я. — И они бесценны. Так же, как бесценна душа.

Ну, неужели они совсем ничего не чувствовали? Как будто они — обычные люди, а не хищники, потомки крылатых. Неужели никто, кроме меня, не улавливал тепло, исходившее от жуков, не догадывался, что они — живые? Что с ними со всеми?

При пересчёте оказалось, что жуков было сто семьдесят шесть.

"СТО СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ достойных", — сразу застучало в висках. Леледа повторяла эту цифру, но я никак не могла взять в толк, что она означала... Близость разгадки дохнула мне в спину холодком. Но количество жуков — сто семьдесят шесть, стало быть, должен быть ещё один? Но где он? Или это — не то? Осечка?

Все вопросительно поглядывали на меня, стараясь понять, о чём я задумалась.

— Что-то не так, Госпожа? — спросил кто-то.

— Да сама пока не пойму, так или не так, — промычала я, кусая ноготь.

Нет, похоже, это именно то, о чём говорила Леледа. Я печёнкой чувствовала: это было оно. Сто семьдесят семь, но одного не хватает. Но почему "достойных"? Почему, скажем, не жуков? Кто такие достойные? Может, она имела в виду тех, чью жизненную силу эти жуки хранили? Одни вопросы. Паутина, ну почему ты молчишь?..

Жуки были самой ценной находкой, обнаруженной нами в Цитадели — ну, если не считать информацию, которая открылась мне в её стенах. Но как я должна была распорядиться тем и другим? Пойти к Юле и заявить: так и так, много тысяч лет назад наши предшественники развязали страшную войну и уничтожили сами себя, и мы сейчас стоим на пороге того же самого? Ах да, я же совсем забыла: ведь теперь я персона нон грата на территории "Авроры"! И вообще, у меня было такое чувство, будто рассудок её президента был не совсем в порядке... Вместо живой души, которую я чувствовала в ней когда-то, теперь был какой-то холодный бесформенный комок, изуродованный шрамами, морщинистый и неприятный.

Дальнейшее обследование Цитадели окончательно утвердило меня в убеждении, что здесь была военная база. Не храм, не культовое сооружение, а именно крепость, база, а также убежище. Были здесь жилые помещения и помещения технического назначения; внимательный осмотр выявил на поверхности камня следы обрабатывающих инструментов, очень похожих на современные и даже, пожалуй, более мощных. Это подтвердили специалисты-каменщики из нашей команды. Те небольшие огрехи, без которых не обходится работа, позволяли сделать выводы о типе и размерах инструментов, оставивших эти следы, и выводы эти не оставляли сомнений в том, что ручными они быть не могли. Невозможно было вручную, каким-нибудь тесаком или долотом проделывать такие операции. Алмазные пилы, фрезы, свёрла, буры, шлифовальные машины — всеми этими инструментами располагали строители Цитадели, и качество выполненной ими работы было потрясающим.

Никаких мумий или иных останков живых существ мы не нашли, но хватало и жуков. За такую находку не жалко было отдать жизнь. А вот открывшаяся мне правда о страшном конце крылатых повисла на моей душе тяжким грузом...

— 7.11. Дома

Возвращаясь из экспедиции, я боялась, что "Аврора" уже начала военные действия, но вокруг замка Великих Магистров было как будто тихо. Ворота замка открылись перед нами дождливой ночью, встречали нас Оскар и Вика с Конрадом.

— С возвращением, Госпожа, — приветствовал меня Оскар. И добавил, обращаясь к членам поисковой команды: — Приветствую и вас, собратья. Удачной ли была ваша экспедиция?

— Да, мы много чего узнали, — ответила я. — И кое-что привезли. Но об этом потом, сейчас рассказывай: как у вас тут обстановка? "Аврора" уже проявила какую-то активность?

— К сожалению, да, проявила, — доложил Оскар. — Она нанесла первые удары по периферийным владениям Ордена, уже есть потери.

Эта новость отозвалась во мне ледяным окаменением. Паутина болезненно завибрировала. Значит, началось...

— Замок она пока штурмовать не решается, — продолжал Оскар. — Мы потеряли три пункта питания, нападения на остальные пока успешно отражены.

Что ж, всё правильно. Первым делом — лиши противника продовольствия. Не будет питаться — не сможет драться. Три пункта питания — серьёзная потеря: с одного пункта кормится до трёхсот хищников.

— Каковы потери живой силы? — спросила я.

— Восемьдесят собратьев, — ответил Оскар. — Из них тридцать пять бойцов, остальные — так сказать, гражданские. Мирные собратья. Надо сказать, ты хорошо поступила, Госпожа, что в своё время обучила их самообороне: это очень пригодилось многим для выживания. Со стороны "Авроры" потери составляют тридцать бойцов.

— Что ж, соотношение потерь — яркий показатель, — вздохнула я. — Неважные пока у нас дела... Ну, ладно. Как у нас здесь, в замке? Как себя чувствуют дети?

Детьми занимались Вика с Конрадом, и, надо сказать, у них неплохо получалось. Вика и её помощники организовывали игры и всяческие развлечения, а Конрад вёл секцию самообороны, и тоже не один: ему помогали бойцы из замковой охраны, которым пока нечем было заняться. Многие дети, впрочем, грустили и беспокоились, хотели к родителям; я прошлась по комнатам и собственными глазами увидела унылые личики малышей, да и у старших был немного растерянный вид. Некоторым детям повезло: их папы служили в охране и могли находиться рядом с ними, другие же с завистью смотрели и лишь мечтали о родительских объятиях. Впрочем, все взрослые, как могли, старались успокаивать и подбадривать детей, и на детской территории атмосфера стояла в целом всё-таки тёплая и доброжелательная. Не обходилось, конечно, и без истерик, срывов и капризов, доложила Вика.

Вид у неё был озабоченный, слегка встрёпанный и замотанный: сразу было ясно, что ей приходилось крутиться как белка в колесе.

— Ты молодец, — похвалила я, потрепав её по плечу.

Конрад пользовался у детей большим успехом: малыши так и висли на нём, а старшие уважали его и слушались. Стоило ему войти в комнату, где плакал ребёнок, и спросить: "Ну-ка, что тут такое?" — как слёзы сразу прекращались, а их проливатель бросался к нему в объятия. От меня не укрылся тёплый взгляд Вики, который она бросала на него в такие моменты: наверняка она думала, что из Конрада выйдет хороший отец.

— 7.12. Сто семьдесят седьмой жук

Когда я прибыла в замок, паутина ожила и задрожала. Я была уверена, что где-то должен быть сто семьдесят седьмой жук, и близость его чувствовалась отчётливо. "А не у Леледы ли он?" — осенило меня. Может быть, она получила его непосредственно от своих создателей? Паутина зазвенела утвердительно, и я, окрылённая, бросилась на поиски. Сперва я пошла по простому пути — навела справки у Оскара, и тот сказал, что все вещи Первого Великого Магистра хранятся в особой запертой комнате в подземелье замка.

— Ключ от двери, — потребовала я.

Оскар развёл руками:

— Я им не распоряжался, он был в ведении Ганимеда Юстины. А где он его хранил, я не знаю.

Я только досадливо рыкнула.

Разумеется, запертая дверь не могла стать непреодолимым препятствием между мной и недостающим жуком. Я приказала вскрыть замок без ключа.

— А что случилось, Госпожа? — встревоженно спросил Оскар. — Для чего тебе понадобились священные вещи Первого?

— Как только я найду то, что ищу, сразу же расскажу, — пообещала я. — Возможно, от этого зависит наша судьба.

— Судьба? — переспросил он, изменившись в лице.

— Именно! — кивнула я. — Ты просто не представляешь, насколько это важно!..

— Эээ, кхм, гм, — прокашлялся Оскар, шевеля бровями. И обрадовал меня: — В таком случае, взламывать замок не придётся... У меня есть дубликат ключа.

Я посмотрела на него, приподняв бровь. Он смущённо улыбнулся.

— У тебя есть ещё какие-то секреты от меня? — грозно спросила я.

— Ну что ты, что ты, моя Госпожа! — заверил он. — Помилуй, какие у меня могут быть секреты от тебя?

И вот, старинный большой ключ с гулким скрипом повернулся в замочной скважине массивной, окованной железом двери.

Оскар щёлкнул зажигалкой, и на полочке заплясало пламя свечей в канделябре, озарив скудным дрожащим светом маленькую мрачную комнатку со сводчатым потолком. На стенах висели полуистлевшие тряпки, бывшие когда-то одеждой, но меня это не интересовало. Гораздо больший интерес представлял алтарь с ювелирными украшениями, среди которых выделялся золотой ларчик, инкрустированный драгоценными камнями.

— Это? — спросил Оскар, кивая на него.

— Да, — сглотнула я, чувствуя холодок волнения.

— Это самая удивительная из священных вещей, — сказал он. — Этот жук, как говорят, появился из тела Первого в момент смерти.

— Из тела? — переспросила я, чувствуя звонкое натяжение всех нитей паутины, сопровождавшееся мурашками вдоль позвоночника.

— Да. Он материализовался над её грудью.

Оскар открыл ларчик, и я увидела жука. Точь-в-точь такого же, как остальные сто семьдесят шесть, найденные нами в Цитадели. Всё сошлось, нити паутины связались в узел! Значит, сила Леледы крылась не только в том, что её создали такой... Она владела силой крылатых, получив от своих создателей одного жука, а когда она умерла, эта сила покинула её и снова стала жуком. Значит, чтобы начать работать, жук должен как-то попасть в тело...

— Гм, ты обещала рассказать, Госпожа, — напомнил Оскар. — Вы отыскали Цитадель? Это как-то связано с ней?

Я взяла жука в руки, любуясь им в трепещущем свете пламени свечей. Тёплый... Удивительно. Я держала на ладони частичку существа, жившего много тысячелетий назад.

— Да, мы нашли Цитадель, — задумчиво ответила я. — И там мы обнаружили сто семьдесят шесть точно таких же жуков.

Оскар изумлённо уставился на меня. Я кивнула.

— Да, их всего сто семьдесят семь. Присядь, я расскажу тебе остальное. Присядь, присядь, потому что стоя ты вряд ли сможешь дослушать это до конца.

— Как-нибудь постараюсь устоять, — пробормотал он. В его глазах взволнованно плясали отблески пламени.

— Ну, как знаешь, я тебя предупредила.

И вновь зазвучала история крылатых, их могущества и гибели. Рассказывая, я снова содрогалась от боли, слова иногда застревали, но я заставляла себя продолжать. Оскар слушал молча, не перебивая, а когда я закончила этот рассказ, давшийся мне с таким трудом, провел ладонями по обеим своим щекам, оттянул нижнюю челюсть и издал шумный вздох.

— Ффууффф... Кгм... Мда... Это...

— Звучит, как бред? — горько улыбнулась я.

— Ну... В это действительно трудно поверить, но... — начал он.

— Но? — Я поглаживала жука пальцем по спинке: казалось, от прикосновения к нему мне становилось легче, будто тот, чья жизненная сила была заключена в жуке, морально поддерживал и успокаивал меня.

— Но у меня нет причин тебе не верить, моя Госпожа, — закончил Оскар.

— Ну, спасибо, что хоть не объявляешь меня сумасшедшей, — усмехнулась я.

Мой палец, проводя в сотый раз по ложбинке между надкрыльями жука, вдруг ощутил лёгкую боль, будто скользнул по лезвию бритвы. Странно... Ведь там, кажется, не было острых краёв? Золотистый панцирь жука окрасился кровью и вдруг вспыхнул мягким внутренним светом, а кровь впиталась, не оставив на поверхности и следа. Надкрылья зашевелились, приподнялись, начали двигаться и усики жука, а лапки защекотали мне ладонь. Я вскрикнула от изумления, Оскар тоже смотрел как зачарованный. Треща светящимися крылышками, жук взлетел, облетел меня кругом и завис перед моим лицом. Жутковатое и восхитительное это было ощущение — будто на меня смотрел кто-то живой, разумный... как человек. Нет... КРЫЛАТЫЙ! Смотрел оценивающе, как будто прикидывал, хотел ли он иметь со мной дело.

И, видно, принял решение.

Отлетев немного, он помчался прямо на меня, будто собирался протаранить мою грудь.

БАХ!

— 7.13. Чудеса

Это был даже не "бах", а грандиозный "супер-мега-бабах" — как будто в мою грудь влетела баллистическая ракета и разнесла меня на атомы.

Но, хотя и тело моё вроде как превратилось в газопылевое облако, разум продолжал существовать.

Не дыша, без биения сердца.

Без осязания, обоняния и других чувств.

Чистой мыслью.

СПАСИБО, услышала я. Точнее, не услышала, а уловила чью-то мысль. СПАСИБО, БЛАГОДАРЯ ТЕБЕ Я СНОВА ЖИВУ!

Если бы у меня была кожа, она покрылась бы уютными мурашками от теплоты, наполнявшей эти слова. Но газопылевое облако не может чувствовать мурашек, а потому оно сжалось, уплотнилось и приняло форму лежащего на полу тела, над которым склонился испуганный Оскар.

— Госпожа... Аврора! — звал он, похлопывая меня по щекам.

Однако, что-то слишком часто я стала падать в обмороки в последнее время, вы не находите? Пора с этим завязывать...

Я поднялась на ноги. Чувствовала я себя превосходно, во мне бурлила такая кипучая сила, что я была готова взорваться. Выход, этому нужен выход! Срочно!

Хоть я не шевелила и пальцем, но предметы разлетелись в стороны от меня: опрокинулся алтарь, раскатились по полу украшения, обрушились полки, а Оскар отлетел и ударился спиной о стену. Настала полная тьма: погасли свечи.

Ничего себе...

Это я сделала?

— Оскар, старина, как ты там? — спросила я с беспокойством.

Он ответил не сразу. Я обнаружила, что вижу очертания его фигуры вполне чётко, в какой-то голубоватой цветовой гамме. Он сидел на полу, прислонившись спиной к стене, слегка оглушённый. Я подошла и стала помогать ему подняться на ноги.

— Дружище, прости... Само как-то получилось, — извинялась я, отряхивая его. — Ты как — нормально?

— Да вроде нормально, — ответил он. Я видела даже выражение его лица: ошарашенное, с широко раскрытыми глазами. — Что это было?

— Сама не поняла, — сказала я. — Из меня что-то вырвалось... кажется.

— Не слабо вырвалось, — хмыкнул он и стал щупать свои карманы. — Где моя зажигалка?.. Темновато стало.

— Я и так вижу, — сказала я. — Можешь не зажигать света.

И я принялась наводить порядок: поставила на место алтарь, собрала украшения — они голубовато серебрились на полу. Оскар стоял и слушал.

— Ты видишь всё, Госпожа?

— Абсолютно. Только голубоватое всё.

— Я всё-таки зажгу свет...

Чиркнула зажигалка. Оскар нашёл канделябр, вставил обратно выпавшие свечи и зажёг их, потом обернулся ко мне и внимательно в меня вгляделся.

— Мне это померещилось, или жук ожил и влетел тебе в грудь, моя Госпожа?

— Не знаю, — ответила я честно. — Давай его поищем, может, он где-то здесь?

Нигде жука не оказалось. Мы обшарили весь пол, заглянули во все углы; я без особого почтения перетрясла все древние, рассыпающиеся в прах тряпки на стенах, когда-то служившие Первому Великому Магистру одеждой, но поиски не дали результата. Жук исчез. И, если верить глазам Оскара, исчез он у меня в груди.

— Как ты себя чувствуешь, Госпожа? — спросил Оскар заботливо.

— Спасибо, прекрасно себя чувствую, — ответила я. Это была чистая правда.

Мы поднялись из подземелья. По замку бегали разыгравшиеся дети: они затеяли футбол в одном из залов, а Конрад стоял на воротах. Зал был таким большим, что его площади вполне хватало, чтобы игре развернуться. Улыбаясь, я остановилась в дверях зала и наблюдала за ними; воистину, эти мрачные стены не видели ничего подобного, наверно, со времени своего возведения. Играющие дети! Нет зрелища более радостного для глаз. Если дети играют, а не плачут, значит, жизнь продолжается.

Один малыш ударил по мячу, но неумело, и вместо условных ворот мяч полетел в меня. Конрад, увлечённый игрой, не сразу меня заметил и закричал:

— Ну, мазила!

А когда он увидел, куда летит мяч... Кажется, он слегка вжал голову в плечи.

Как говорится — упс!..

Я машинально выставила вперёд руку, загораживая лицо, и тут случилась странная вещь: мяч, не долетев до меня, застыл в воздухе буквально в двадцати сантиметрах от моей ладони.

От неожиданности я взмахнула рукой, и мяч полетел в Конрада. Тот был так поражён увиденным, что не успел уклониться, и мяч стукнул его в лоб. Конрад слегка отшатнулся, но устоял на ногах, глядя на меня, как на восьмое чудо света. Нет... Девятое, наверно?

— Ой, — вырвалось у меня.

Наверно, жук и в самом деле влетел мне в грудь. И последствия уже начались...

— Глава 8. Достойные

— 8.1. Испытания

Это были ещё не все чудеса. Меня изогнуло от боли в спине, и оказалось, что это резалась ещё одна пара крыльев! Вы спросите, куда мне их столько? Вот и я задавалась тем же вопросом. Быстрее летать? Возможно. Можно было регулировать их число, расправляя только одну пару или обе, причём дополнительная пара отличались от моих наличием золотистых бородок в перьях, которые придавали крыльям красивый блеск.

— Вы как серафим, Госпожа, — сказал потрясённый Оскар.

— У них же вроде по шесть крыльев, — усомнилась я.

Я пока не рискнула предлагать остальным испробовать на себе жуков — до тех пор, пока не выясню, чем это чревато. У меня открылись новые способности, но мне хотелось выяснить до конца весь их список, а потому я попросила мне в этом помочь охрану.

Я велела группе из десятерых бойцов имитировать нападение на меня. Потом, повинуясь интуитивному порыву, увеличила их число до двадцати. Но что-то вяло они стали нападать поначалу, и я крикнула им:

— Да не бойтесь вы! Атакуйте как следует, обещаю не причинять вам вред.

— Мы не хотели бы причинять вред ТЕБЕ, Госпожа, — отвечали они.

— Обещаю претензий не предъявлять, — усмехнулась я. — Беру всю ответственность на себя.

Окружённая двадцатью нападающими, я просто позволила чуду работать... И от взмаха моей руки все двадцать бойцов отлетели назад, будто отброшенные взрывной волной. Не знаю, как я это сделала — это получилось само, словно я умела это всегда. Пока они удивлённо поднимались с травы, я прислушивалась к себе: в теле была разлита удивительная пружинистая лёгкость.

— Неплохо, — отметила я. — Что ж, попробуем что-то более серьёзное и опасное. Огонь по мне!

Они всё ещё не верили и боялись.

— Но Госпожа, а если...

— Никаких "если"! Огонь! — рявкнула я.

Бойцы исполнили приказ моментально: в меня полетели двадцать мини-снарядов. И тут вдруг время вокруг меня словно застыло: я увидела снаряды зависшими в воздухе. Потом они начали двигаться вперёд, но с черепашьей скоростью — сантиметр за сантиметром. А что, если я сейчас остановлю их, как остановила тот мяч?

Так, остановить-то остановлю, но куда их потом направить? Не поубивать бы ребят! А направлю-ка я их вниз...

Подскок с разворотом на триста шестьдесят градусов, взмах рук — и время потекло с нормальной скоростью, вокруг меня взлетели фонтанчики из земли и травы, а я упруго приземлилась. Раздались изумлённые возгласы:

— Ни хрена себе!..

— Госпожа, как вы это сделали?

Всё это я делала по какому-то наитию, будто моё тело помнило, как действовать, и работало на автомате. А может, это крылатый помогал?..

Испытания продолжались. В схватке на мечах я специально подставлялась под удар, и наносимые мне царапины и порезы заживали в ту же секунду, а раньше на это потребовалось бы время. Регенерация ускорилась просто невероятно. Это хорошо, это просто отлично!

Но вдруг в пылу схватки, увлекшись, я тяжело ранила одного из бойцов. Поддерживая вываливающиеся внутренности руками, он осел на землю, а я стояла, остолбенев от ужаса и сострадания. Этот взгляд было невозможно вынести... Застонав, я кинулась к нему, обняла за плечи.

— Прости... Прости меня, пожалуйста, — бормотала я.

В наступившей гробовой тишине слышались его хрипы, из широкого разреза вываливались внутренности и хлестала кровь. Как ему помочь?! Что я могу сделать, чтобы остановить это? Стоя на коленях рядом с бойцом, я бережно опустила его на траву и в горячем порыве желания остановить это, как-то залечить, наложила руки на страшную рану, пачкаясь в его крови.

— Прости меня, родной, — повторяла я со слезами на глазах и трясущимися губами. — Я не хотела, клянусь... Не хотела этого! Ты поправишься, всё будет хорошо... Ведь голова цела, а остальное — заживёт...

Он смотрел на меня сияющими глазами, в которых не было и тени упрёка, только безграничное изумление и восхищение. "Почему он так смотрит?" — смутилась я. А он сказал, широко улыбаясь:

— Уже зажило.

Я глянула на рану... А никакой раны не было, боец оказался цел и невредим! У меня только вырвался судорожный всхлип, и я стиснула парня в объятиях, гладя его по стриженому затылку. Гора с плеч свалилась... Нет, целая планета! А остальные обступили нас, разглядывали его живот, щупали: всё цело! Только кровь смыть.

Я опустилась на траву, отходя от шока. Да, мне доводилось раньше и наносить раны, и убивать, но тогда это были враги, а ранить своего — того, кому не хочешь вреда — это совсем другое. Над замком синело чистое небо и сияло солнце, а война уже шла...

Все уже поняли, что парень не сам регенерировал — это не могло произойти так быстро. На заживление требовалось некоторое время — разное, в зависимости от тяжести увечья, от нескольких часов до нескольких дней. Но тут... Только что у него вываливались кишки, а уже через секунду он был целёхонек, будто я и не вспорола ему мечом живот.

На моих руках осталась его кровь — кровь из несуществующей раны.

Получается, я могу не только сама мгновенно регенерировать, но и мгновенно исцелять?..

Вот так жучок...

— 8.2. Молчание "Авроры"

— Простите, а кто её спрашивает?

— Аврора.

— Госпожа Великий Магистр?

— Ну... И так меня тоже можно называть.

Пауза, и служебно-сухой голос секретарши ответил:

— Извините, но госпожи президента сейчас нет на месте.

Я поинтересовалась:

— А когда она будет?

— Не могу сказать точно, скорее всего, её не будет до конца дня.

— А завтра она будет?

— Возможно.

— Тогда я позвоню завтра ещё раз.

Неделя попыток установить контакт с "Авророй" не дала никакого результата. Юля не брала мобильный, а на её рабочем месте секретарша всё время отвечала, что госпожи президента нет. Письмо мы тоже отправляли, ещё в самом начале — и электронной почтой, и обыкновенной, но до сих пор не пришло ответа. Нападения авроровцев на Орден продолжались, мы несли не только человеческие потери (уж простите, что употребляю слово "человек" применительно к хищникам, но не скажешь же "хищнические"!), но и экономические: уже несколько собратьев разорились, и к их разорению определённо была причастна "Аврора".

Я хотела всё-таки переговорить с Юлей и попытаться объяснить ей, что войну следовало остановить... Хотя и не возлагала больших надежд на понимание с её стороны. Но попытаться следовало, попытка на сто процентов стоила того, а потому мы испробовали все способы связи.

Но достучаться до Юли не удавалось. Нехороший признак... Означало ли это, что она собиралась вести войну до конца и договариваться уже ни о чём не желала? Я бы сказала о её поведении — "детский сад", если бы всё это не было так чревато недетскими последствиями.

Оставалось последнее — личная встреча. Хоть меня и всех членов Ордена и объявили персонами нон грата на территории "Авроры", придётся явиться к ним непрошеными гостями, если по-хорошему договориться о встрече не получается.

Я хотела отправиться одна, без охраны, дабы продемонстрировать свои мирные намерения, но Оскар всё-таки уговорил меня взять с собой небольшой отряд.

— А если они попытаются захватить тебя, Госпожа? С них станется... И что мы будем тогда делать?

— Что ж, если они попытаются меня захватить, мне придётся использовать силу жука, — сказала я. — Заодно и испытаю её в реальной обстановке, а не при имитации.

— Ох, Госпожа, ты рискуешь... — Оскар покачал головой.

— Ничего иного не остаётся, — вздохнула я.

— 8.3. Мирные намерения

Хоть секретарь и повторяла, как автоответчик, что президента нет, на самом деле Юля дневала и ночевала в главном офисе, потому что он был хорошо защищён. Она сидела там, как Гитлер в бункере.

Ну вот, какие-то ассоциации нехорошие пошли. Но слово — не воробей...

Встречены мы были в высшей степени радушно — приветливыми взглядами стволов автоматов, заряженных мини-снарядами.

— Ребята, ну что вы в самом деле! — попыталась я урезонить охрану. — Ещё недавно мы с вами были в одной лодке, а теперь вы так неласково нас встречаете.

— Приказ президента, — ответил начальник охраны.

— Мы пришли с мирными намерениями, — не сдавалась я. — Всего лишь поговорить с президентом. Она не отвечает ни на звонки, ни на письма, а нам крайне необходимо обсудить с ней нечто важное.

— Простите, приказ президента, — повторил непробиваемый начальник охраны.

— Пожалуйста, доложите президенту о моём приходе, — настаивала я. — Может, она всё-таки захочет встретиться?

— Да уже доложено, как только вас засекли, — ответил тот. — Пускать не велено.

— Хм, вот, значит, как. А если мы попытаемся войти? Тема очень серьёзная.

Начальник охраны был мне незнаком. Может, недавно назначен? Не знаю, какой бы получился разговор, встреть меня здесь, скажем, сам Каспар. Но у него, видимо, есть дела поважнее... Тут, видно, начальнику в динамик гарнитуры что-то передали, и моя паутина тревожно зазвенела... Готовность номер один!

— Вы арестованы, госпожа Великий Магистр! — заявил начальник охраны. — За попытку проникновения!

— Какую попытку? — засмеялась я, искренне удивившись. — Мы даже ещё не пытались.

— Двинетесь вперёд хоть на волосок — стреляем! — был ответ.

Странный он какой-то — нервный. Дёргался слишком. Да, с таким каши не сваришь. Может, уйти, не провоцировать его, не рисковать ребятами? Я-то владею силой жука, а вот моя охрана пока обычная. Уйти... Не поговорив с Юлей?

— Ребята, — сказала я охране вполголоса. — Вы свободны.

Они вытаращились на меня. Я кивнула.

— Да, да, свободны. Спасибо, что сопроводили, дальше я сама.

— Но Госпожа...

— Это ПРИКАЗ!

От моего рыка пошло волнами пространство. Моя охрана, посерев с лица, попятилась.

— Приказ, мать вашу! Всем возвращаться в замок!

Они не посмели ослушаться. Отправив свою охрану, я повернулась к авроровцам. Они были явно озадачены моим поступком.

— Ну вот, видите? В подтверждение того, что я пришла с миром, я отпустила охрану. Теперь можете меня хоть арестовывать, только проводите к президенту.

Охранники обступили меня.

— Руки!

Я выставила руки вперёд.

— Не так, за спину!

Я повиновалась. На моих запястьях защёлкнулись наручники. Они что, всерьёз думали, что это меня в случае чего остановит?.. Да я порву эту железку на счёт "раз".

Ан нет, не выйдет... Наручники были силовые, такие просто так не порвёшь. Новинка... Держал не железный замок, а поле. Ну ладно, посмотрим, чем ещё они меня удивят.

Меня отконвоировали в офис. Охраны было полно и там — целый полк, и все провожали меня напряжёнными взглядами. Я шествовала под конвоем, в наручниках, с лёгкой ироничной улыбкой на лице. Многих здесь я знала — если кого-то и не по общению, то просто в лицо. В ответ на их недоуменные взгляды я подмигнула.

— Привет, ребята... Вот, госпожа президент удостоила меня своего внимания.

Однако привели меня не к Юле, а в подвал, и закрыли в камере с колоссальной толщины дверью с сейфовым замком. Так... Что-то мне всё это очень не нравится.

— 8.4. Последнее предупреждение

Время тянулось, а за мной никто не приходил. Но я терпеливо ждала, не теряя надежды: может, Юля одумается и выслушает меня? Впрочем, разместили меня не сказать чтобы очень удобно, и ничего хорошего это не предвещало, а потому моя надежда таяла с каждой минутой.

Так прошло пять часов. Паутина звенела всё тревожнее, и наконец я решила: с меня хватит. Это уже ни в какие ворота! Встречи с Юлей я, похоже, уже не дождусь, а вот кое-чего другого могу дождаться. По всей видимости, выпускать меня не собирались, и я печёнкой чувствовала, что этим они могли воспользоваться, чтобы надавить на Орден.

Забавно: когда-то так поступил именно Орден. Теперь роли поменялись, лишь заложник остался тот же — я. Вот только заложником я была уже далеко не таким беспомощным.

Пора отсюда выбираться. Крылатый, помоги мне...

Внутри меня будто зарождался торнадо. В какой-то момент я вдруг увидела себя со стороны — сидящую на лежанке, со скованными за спиной руками и закрытыми глазами. Моё "я" стало огромным, как Вселенная, и мне были подвластны все процессы, происходящие в ней. Почему бы не договориться с полем, державшим мои руки скованными? Почему бы по-дружески не попросить его чуть ослабнуть? Или стать нестабильным? Поле, конечно, ничего против меня лично не имело — мы не были с ним врагами, даже напротив — были едины, как части мироздания. Конечно, оно было готово исполнить мою просьбу и слегка забарахлило, стало прерывистым, и в один из таких перебоев я рванула руки в стороны...

Браслеты разомкнулись и упали на пол. Я растёрла затёкшие запястья и подошла к двери. Масса металла толщиной двадцать сантиметров — такую и хищнику не пробить. Ну, хищник, может, и не пробьёт, а вот крылатый... Надо только сосредоточиться на раскручивающемся в груди торнадо, а потом... выпустить его наружу!

На грохот сбежалась, наверно, вся охрана. Я и в неё выпустила из груди ураган, и все разлетелись в стороны, как кегли от шара. Не желая никого убивать, я направляла все выпущенные в меня снаряды в пол или потолок, наблюдая нарастающее изумление и почти панику на лицах авроровцев. Ни один их выстрел не достигал цели, снаряды будто бы рикошетили от какого-то невидимого щита. А мне что? Я знай себе отбрасывала их еле заметно ползущие в меня снаряды и шла к своей цели.

Юля, надо отдать ей должное, не побежала прятаться, услышав звуки пальбы. Она встретила меня в своём кабинете — хоть и белая, как мрамор, но не трясущаяся от страха. Я спросила только одно:

— Ты читала письмо? Знаешь, о чём я хотела с тобой поговорить?

По её глазам было видно — читала. Но не сочла нужным ответить.

— Что ж, Юля, это было последнее предупреждение. Орден не будет нападать, но, защищаясь, не станет ограничивать себя в средствах.

— 8.5. "Да" и "нет"

К замку я успела как раз вовремя: он был окружён тремя сотнями авроровцев во главе с Каспаром, который кричал в мегафон:

— Сопротивление бесполезно! Великий Магистр у нас!

Встав рядом с ним, я чиркнула зажигалкой и прикурила.

— Привет, Кас. Разговора с Юлей у нас не получилось, пришлось уйти не солоно хлебавши.

Он вздрогнул и уставился на меня. Каюсь, специально устроила эффектное появление. Когда я брала у него мегафон, он от неожиданности даже не препятствовал.

— Ребята, всё хорошо, я здесь! — крикнула я. — Сдаваться уже не нужно, ни в коем случае! Я сейчас приду! — Вернув ему мегафон, я добавила: — А сейчас извини, я пойду. Юля не отличилась гостеприимством, даже не предложила мне перекусить, так что я страшно голодна.

Не успела я сделать и пяти шагов, как Каспар воскликнул:

— Стой!

Я остановилась и обернулась. О, как волнительно находиться под прицелом трёхсот стволов! Каспар сверлил меня взглядом и был весь напряжён, как охотничья собака. Но он колебался, он не знал, как поступить, и его внутренние метания были мне так же слышны, как если бы он высказывал всё это вслух.

— Кас, ну ты же не прикажешь в меня стрелять? — улыбнулась я.

Он кусал губы и не отвечал ни "да", ни "нет". Между этими "да" и "нет" внутри у него сейчас происходило грандиозное сражение.

— Ты хочешь устроить здесь бойню? — продолжала я. — Она гарантирована, если вы сделаете хотя бы один выстрел. В замке дети. Мы будем защищать их до последнего. Ну, ты не возражаешь? Я пойду?

Я сделала ещё один шаг, и послышалось клацанье затворов. Секунда... Каспар поднял руку и сказал хрипло:

— Не стрелять!

Я беспрепятственно дошла до ворот.

Когда я вошла в замок, на моей шее сразу повисла Вика.

— Ну, ну. — Я погладила её по лопатке. — Со мной всё в порядке.

— Ты здорово нас напугала, Госпожа, — сказал Оскар. — Когда вернулась охрана и сказала, что ты её отпустила... А потом под стены замка пришли авроровцы с заявлением о том, что ты захвачена...

— Я в полном порядке, жива и здорова, с вами, — сказала я. — Меня и правда вроде как задержали, но мне надоело там сидеть, и я решила уйти. С Юлей мне поговорить так и не удалось. Она не желает нас слышать.

— Другого я и не ожидал, — вздохнул Оскар.

— Я запишу видео-обращение, — сказала я. — Не слышит Юля — быть может, другие захотят услышать. Разошлём всем членам "Авроры", кто имеет в руководстве хоть какой-то вес. А сейчас... Думаю, настала пора рассказать о том, что мы узнали в Цитадели и что там нашли. Дольше тянуть не следует, события приобретают грозный оборот.

— 8.6. Подопытный кролик

Центральный зал замка был погружён в потрясённое молчание. Только что прозвучала история крылатых, а на столе, покрытом чёрной скатертью, ровными рядками лежали золотые жуки.

— Вы все видели, какие способности я приобрела, после того как один из этих жуков вошёл в меня. Жук этот был раньше у Леледы, а теперь слился со мной. Но, по-видимому, не каждый желающий сможет стать носителем жизненной силы последних крылатых, заключённой в них, а лишь только те, кого жуки сами изберут.

Я собрала в зале столько собратьев, сколько смогло поместиться. Я не сомневалась, что они поверят в услышанное — как тут не поверить, когда перед ними стоял живой пример действия золотого жука!..

— Сразу предупреждаю: те, кого жуки изберут, не должны стать машинами для убийства и не будут служить нам для нападения на "Аврору", хотя их сила будет велика. Мы будем продолжать пытаться не допустить распространения агрессии на весь мир...

Я чувствовала их эмоции: при последней фразе всем стало очень нехорошо и страшно.

— Нет, собратья, я не запугиваю вас, просто вы должны быть готовы... к любому варианту развития событий. Возможно всё. Ну что ж... — Я обвела взглядом собравшихся. — Может быть, кто-нибудь готов попробовать? Бояться не нужно, вреда жуки не причинят — говорю по собственному опыту.

Нужно было дать им время, чтобы всё это уложилось у них в головах, и я присела в кресло рядом со столом. Я помнила своё состояние сразу после того, как это свалилось на меня: голова пухла и душа рвалась в клочья... Поэтому я понимала, каково сейчас было собратьям. Мой взгляд скользнул и задержался на Вике с Конрадом. Как и у всех, вид у них был ошеломлённый, Вика уцепилась за руку Конрада, а тот думал о чём-то, сдвинув брови. Потом, с решительным прищуром в глазах, он взглянул в направлении стола с жуками и что-то шепнул Вике. Она напряглась, вскинув на него испуганный взгляд, и Конрад, погладив её по щеке и чмокнув в нос, сделал шаг к столу. Но был тут же вынужден остановиться: рука Вики не отпускала его. На них мало кто обращал внимания, и Конрад, вернувшись, поцеловал Вику в губы, подержал за руки и всё-таки подошёл ко мне.

— Гм...

— Да? — Я подняла на него взгляд.

— Вам вроде бы нужны подопытные кролики? — сказал он с усмешкой, нервно почёсывая в затылке. — Ну... Я как бы... готов.

— "Как бы" или готов? — улыбнулась я.

— Готов, — ответил он уже серьёзно.

— Хорошо, — кивнула я.

Вика следила за Конрадом таким взглядом, будто он шёл по меньшей мере на эшафот. Я ободряюще улыбнулась ей, а Конраду показала на жуков.

— Бери любого. Держи его в руках, поглаживай пальцем по спинке. Ну, и... посмотрим, как он отреагирует.

Если бы взгляды присутствующих были лучами света, Конрад бы просто ослеп. Остановившись перед столом, он разглядывал ряды жуков, теребя себя за подбородок.

— Какого же выбрать-то?..

— Думаю, любого, — сказала я.

— Эх, была не была! — И Конрад взял наугад крайнего жука.

Пространство просто звенело от напряжения. Все, затаив дыхание, неотрывно следили за Конрадом, а он сосредоточенно тёр жуку спинку. Пока ничего не происходило.

Вдруг его лицевые мышцы слегка дёрнулись, и он пробормотал, рассматривая свой палец:

— Чёрт, порезался...

Теперь и я, встрепенувшись, с напряжением наблюдала за жуком. Происходило всё то же, что и в моём случае: жук ожил, зашевелился и вспыхнул золотистым внутренним свечением.

— Ну ни хрена себе, — пробормотал Конрад.

Под всеобщее "ах" жук взлетел, описал круг около головы Конрада, а потом с разгону врезался ему в грудь и как бы растворился в ней. Золотое свечение из центра на груди, куда врезался жук, за один миг охватило всего Конрада, по его телу пробежала судорога, и он со сдавленным вскриком упал на колени.

— Кон!

Вика подлетела к нему, обняла, гладила по щекам. В этот момент она душевно раскрылась, не заботясь о том, как это выглядело со стороны, и только слепой не увидел бы её любви. Но Конрад, казалось, не слышал её: его глаза закатились под верхние веки, тело выгнулось, будто что-то рвалось из него наружу.

— Кон... Господи... — Дрожащими руками Вика потянулась, чтобы погладить его по волосам, и в этот момент глаза Конрада открылись.

Их зрачки сияли золотистым светом, а из выгнувшейся колесом спины вырвались наружу два могучих крыла дымчато-голубоватого цвета. С рычанием он схватил того, кто находился ближе всех — Вику, и взмыл с ней к потолку зала, завертелся в воздухе голубым торнадо, а потом спустился на пол. Взлохмаченная Вика смотрела вокруг ошалелыми глазами, а Конрад засмеялся.

— У меня снова есть крылья...

Вика тоже растерянно улыбнулась, а в следующую секунду они стояли уже крепко обнявшись. Вика ерошила волосы Конрада, а он щекотал губами её висок, щёку и ухо. Я спросила:

— Ну, как самочувствие?

Он ответил:

— Лучше не бывает!..

— 8.7. Пятьдесят семь

Воодушевлённые примером Конрада, остальные собратья решились. В тот день из присутствовавших на собрании тридцать жуков выбрали своих хозяев. Среди них были Оскар и Вика. У всех появлялась вторая пара крыльев, как правило, немного отличающаяся по окраске от собственных, и только Конрад оказался с одной парой — собственных он был лишён.

Кого жуки избирали? "Достойные" ("носить в себе жуков", вероятно) оказывались такими разными, что мне трудно подвести их под какую-то стройную классификацию. Были среди них старые и молодые, горячие и хладнокровные, робкие и решительные, задумчивые и деятельные, мечтатели и практики. Обоих полов и всех возрастов — даже среди детей, которых мы, разумеется, также не забыли испытать, нашлись избранные. Разные по характеру и темпераменту, жизненному опыту и роду деятельности, они на первый взгляд не имели ничего общего, да нам сейчас было и некогда исследовать и анализировать глубинные причины их избранности: это заняло бы слишком много времени. А как раз времени у нас было мало, зато проблем — много. Может быть, когда-нибудь позднее мы поймём, почему их жуки избрали, а на других не отреагировали? Сейчас мы восприняли жуков как некий дар судьбы и покуда пользовались им просто интуитивно, на ощупь...

Остальным собратьям, не присутствовавшим в тот день на собрании, тоже было предложено испытать — не являются ли они достойными? Ожили и отдали свою силу ещё двадцать пять жуков, а остальные даже не шевельнулись при прикосновении к ним. Не хватало ещё ста двадцати достойных, но уже все члены Ордена перебрали жуков...

Следует отметить ещё одну особенность носителей жуков: их необычайная сила требовала для своего поддержания крайне мало крови — всего около стакана раз в три-четыре дня. Мы пока не могли объяснить точно, с чем это было связано, но предполагали, что крылатые, чья жизненная сила им передалась, умели извлекать из крови гораздо больше энергии, чем их эволюционные преемники, хищники, и эта способность передалась достойным.

Я записала видео-обращение, в котором призывала членов "Авроры" не принимать участия в войне. В нём я раскрывала им глаза на искусственное создание повода к военным действиям — подстроенный инцидент в клубе "Красная дымка". Доказательствами, впрочем, я подкрепить свои слова не могла, но вложила в них максимум убедительности. Ведь не все в "Авроре" были настроены против меня: при принятии решения о снятии меня с должности её главы "за" проголосовало только пятьдесят два процента; для вынесения решения этого было формально достаточно, но за цифрами стояли люди — сорок восемь были "против". Надеялась ли я, что брошенные мной семена сомнения упадут на благодатную почву? Да, надеялась. А что ещё оставалось?

Обращение было разослано наудачу: среди получателей могли оказаться и те, кто был в сорока восьми процентах, и те, кто входил в решившие всё пятьдесят два. Но, быть может, и кого-то из моих противников удастся если не привлечь на нашу сторону, то хотя бы заставить усомниться в честности "Авроры" по отношению к Ордену? Кто знает... В любом случае, отсутствие единодушия в "Авроре" играло нам на руку, и одной из самых важных задач, которые я обозначила перед собратьями, было дальнейшее внесение разлада в ряды членов "Авроры".

Итак, к настоящему моменту у нас было пятьдесят семь достойных, шесть из которых являлись детьми.

— 8.8. Диверсия

Чёрт бы побрал эту госпожу президента: из-за её затеи с войной я сутками не вижу жену, а ей со дня на день рожать. Не то чтобы я был поклонником идеи присутствия мужчин при родах, но Каринка что-то в последнее время сильно нервничает. Боится, что что-нибудь произойдёт... пойдёт не так. Наверно, это просто нервы, с беременными случаются всякие заскоки. Док сказала, что всё у неё нормально, наша дочура здорова и развивается как положено, а я доку верю, она своё дело знает. Карина вроде сама врач, должна понимать, но вот взяла и вбила себе в голову какую-то хренотень. Она всерьёз попросила меня быть с ней рядом во время родов и при этом смотрела такими жалобными, такими несчастными щенячьими глазами, что я... ну, просто не смог отказать. Ну, вот... А раз пообещал, надо выполнять. Не знаю только, буду ли я в тот момент свободен — вот в чём вся загвоздка. Будь она неладна, эта война...

А сегодня прямо с утра ещё новость: "волков" вливают в службу безопасности "Авроры" — то есть, под общее командование Каспара. Уж не знаю, какому долбо... гм, гм, умнику пришла в голову эта замечательная мысль. Аврора бы такого точно не допустила. "Для удобства осуществления руководства всеми подразделениями целесообразно объединить..." Ну, и прочая лабуда. Нас, конечно же, спрашивать не стали, поставили перед фактом. Всё согласовано, подписано, извольте исполнять.

Явился я пред светлы очи нового начальника. Ещё недавно мы с ним были на равных, а теперь приходилось перед ним навытяжку стоять. Субординация, ничего не попишешь, но ох как не по нутру мне это было! Рррр!.. Но я постарался этого не показать.

Начал Каспар стелить довольно мягко:

— Понимаю, Алекс, тебе не очень по душе эти перестановки, но они, я полагаю, вполне оправданы. Думаю, сейчас не время для соперничества, мы должны действовать сообща, слаженно, и такая структура наших сил будет лучше способствовать этому, нежели дробление руководства между несколькими командирами.

— Руководству виднее, — сухо сказал я и добавил: — Сэр. — Каспар теперь был, считай, генералом.

Он щеголял новой стрижкой — почти под ноль. Гм, под меня косит? А щетина на голове — чтобы не обвиняли в "обезьянничании" причёски? Ого-го, какая разница — целых два миллиметра, ага! Впрочем, череп у него оказался хорошей формы, не уродливый.

— Ладно, перейдём сразу к делу. — Он положил на стол папку, развернул. — Мы намерены осуществить диверсионные действия в пунктах питания Ордена. Охвачены будут сразу все имеющиеся пункты. Операция запланирована на сегодняшнюю ночь, начало — в три часа.

— Сегодня в три? — удивился я. — Нереально! Мы не успеем ничего подготовить, учитывая масштаб операции.

— Ничего и не нужно готовить, всё уже спланировано, — сказал Каспар. — Вам остаётся только исполнить. — И добавил с усмешкой: — Вы же профессионалы, сможете сыграть партитуру с листа.

Я хмыкнул, оценив его остроумие с музыкальным уклоном.

— Благодарю вас, сэр, за столь высокую оценку. И тем не менее, мы предпочитаем сами планировать операции.

Каспар холодно прищурился.

— Думаю, вообще-то, пора забыть это разделение на "мы" и "они", — сказал он. — Мы теперь единая сила, должны работать вместе и считать себя одним целым. Кстати, раз уж речь зашла об этом... Операция будет совместной: половина моих бойцов, половина "волков". Ответственным за операцию назначаю тебя.

— Благодарю за доверие, сэр, — отчеканил я. Взглянул на часы: пятнадцать ноль восемь. — Значит, на всё про всё у нас... двенадцать часов?

— Вполне достаточно, я полагаю, — ответил он. — А для таких талантливых ребят — даже много.

— Разрешите идти, сэр?

— Разрешаю.

По дороге на базу я пролистал план операции. Что ж... Всё вроде бы грамотно, но... Просто с души воротит. Не хочу я участвовать в этой операции, и точка. Достало это идиотское противостояние. Мало того, что они выгнали Аврору, так теперь хотят оставить её голодной.

Пискнул мобильный: пришло видео-сообщение. От Авроры? Так, это интересно! Ну-ка... Я нажал "воспроизводить".

Вот и знакомое личико... Она, родная наша. Уже не одна седая прядь, а две: вторая — от виска.

— Я приветствую вас, собратья. Не удивляйтесь, что я обращаюсь к вам словом, употребляемым в Ордене, сейчас я вкладываю в него не узкий, а широкий смысл. Смысл этот в том, что мы принадлежим к одной расе.

Аврора говорила, а я тихо охреневал. Я так и знал, что с той бойней в "Краной дымке" что-то тёмное! Не зря там всё было так подозрительно чисто... Никаких следов. Значит, подчистили... Госпожа президент не нашла, к чему подкопаться в том, как Аврора управляла Орденом, и решила сама подстроить повод... По-моему, это уже верх... Не знаю даже, верх чего! Дерьмо полное!

— Я понимаю, что не могу подкрепить вещественными доказательствами этот факт, но всё же прошу поверить мне. Все улики были уничтожены...

Да не надо никаких вещественных доказательств, родная! Я и так верю тебе больше, чем себе самому.

На подлёте к базе решение созрело. Папку с планом операции я сбросил в озеро. У нас будет свой план.

На базу уже явились серые. Мои ребята, конечно же, уже вовсю задирали их, атмосфера стояла напряжённая, прямо искры проскакивали. Вовремя я прибыл: ещё б чуть-чуть, и не миновать драки.

— Так, отставить выяснения, чьи яйца круче! Инструкции мной получены, приступаем к подготовке.

Ну, подготовка была не то чтобы совсем липовая, всё было как положено: разбились на группы, всё согласовали и подробно обговорили. Если не считать того, что план я набросал сам. Терпеть не могу, когда насаждают инструкции сверху, когда не самими разработано. Не то чтобы чужой план был непонятный или неграмотный, нет. Просто чужой — он и есть чужой. Да дело было, в общем-то, даже и не в этом...

Без двадцати шесть я с "чистого", чужого телефона позвонил Авроре.

— Рада тебя слышать, Алекс, — сказала она. — Несмотря на то, что мы теперь как бы враги.

— Жизнь покажет, кто друг, а кто враг, — сказал я. — Аврора, у меня для тебя новости. Сегодня в три часа ночи будет диверсия в ваших пунктах питания. Выведение из строя оборудования и порча доноров. Всё по полной программе.

Она помолчала.

— Жизнь уже показала. Спасибо, Алекс. Тебя поставили на руководство операцией?

— Так точно. Операция совместная с серыми. Предполагается ударить по всем вашим хранилищам. Группы по двенадцать на каждый объект. Ребятам я ещё ничего не говорил о том, что солью информацию тебе: как бы к серым не просочилось, а от серых — к Каспару. Как поступим?

— Будем предотвращать диверсию, — вздохнула Аврора. — Даю тебе слово, ни один "волк" не погибнет.

Я сказал:

— Я ничего им не говорил ещё и потому, что не хочу подводить их. Если в руководстве узнают, что я сделал, мне светит разжалование, а то и вовсе вылет из "Авроры". Скорее, даже последнее. А может и вообще... — Я потёр шею: она как-то сразу затекла и похолодела, будто уже чувствовала нежные объятия ошейника гильотины. — Я знаю, на что иду, и я готов. Но готовы ли они... Не уверен.

— Алекс, — сказала Аврора с волнением в голосе, — мы не позволим им тронуть тебя. Никакого "вообще", у тебя жена и скоро будет ребёнок. В общем, так: сразу после того как всё завершится, ты укроешься в моём замке.

— Нет уж, Аврора, я не привык бегать и прятаться, — сказал я твёрдо.

— А оставлять жену вдовой и ребёнка сиротой, значит, привык, — хмыкнула Аврора. — Лишь бы не потерять лицо, да?

Под сердцем заныло: мои девочки. В ушах лязгнул падающий топор гильотины. Крик Карины... Бррр! Я встряхнул головой, чтобы прогнать наваждение. Не вовремя всё это завертелось, ох, не вовремя... И тем не менее, я повторил:

— Я никогда не бегал и сейчас не побегу. Исключено.

— Ладно... Посмотрим, что можно сделать, — сказала Аврора.

— 8.9. "Люди икс"

Два пятьдесят пять. Мы на месте.

Семеро из группы отвлекали охрану пункта, а пятеро проникли внутрь. Я контролировал снаружи. Всё пока шло по плану. Вдруг — звонок.

— Алекс, всё в порядке. Диверсия предотвращена, можешь зайти, полюбопытствовать, — сказал голос Авроры.

Я не поверил своим ушам.

Однако внутри пункта перед моими глазами предстало прелюбопытное зрелище. Вся диверсионная группа лежала мордой в пол, обезоруженная, а над ними, держа их на прицеле, стояла знакомая сладкая парочка — Виктория и её парень, с которым я её в домике на озере застукал. Оба — все такие из себя крутые, в тёмных очках, с головной гарнитурой, в чёрных куртках. Я их в таком прикиде не узнал сначала, но парень подал голос:

— Привет, диверсанты. Ну что, не получилось у вас ни хрена?

— Привет, Бонни и Клайд, — ответил я. — Вы, я гляжу, поддерживаете свою репутацию крутых Рэмбо, которых даже взрывчатка не берёт?

Виктория сверкнула улыбкой — ослепнуть можно.

— Мы теперь гораздо круче, чем раньше!

И такая картина была, похоже, во всех пунктах.

Нас отпустили. Пришлось с позором возвращаться на базу, как побитым псам, а мне, поверите ли, было неловко перед ребятами: они же не знали, что их командир — предатель, и всю дорогу недоумевали, как такое могло произойти. Я для порядка опросил их: почему не смогли выполнить задание?

— Да там... "люди икс" какие-то! — доложили мне.

— В смысле? Крутые шибко? — Я почему-то сразу подумал о Вике и её приятеле... Крутые, хм.

— Да вообще хрень непонятная! Рукой взмахнут — и тебя как взрывной волной отбрасывает! Мини-снаряды от них отскакивают, будто вокруг них невидимый щит, ничем их не возьмёшь. А самое удивительное — они никого из наших не уложили. Чего они нас отпустили-то?

— Ребята, потому что это наша Аврора, — только и мог я им сказать. — Она никогда бы нас не тронула, вот почему. И хоть госпожа президент велит именовать её исключительно Великим Магистром, она по-прежнему наша.

Вернулись мы на базу. Чувствовали все себя странно: эти "люди икс" сделали нас, как младенцев, и это притом, что было их всего ничего — максимум, по двое на каждый пункт. А сделав, отпустили: идите, ребятки, гуляйте, только больше не шалите!

То, чего я ждал, случилось, когда я сидел в комнате отдыха вместе с моей группой. Вошли двое серых, но в штатском, а это значит — особый отдел. По мою душу. Ну, надеюсь, Аврора не подкачает...

— Управление собственной безопасности, особый отдел, — представились они. — Александр Дилайла, просим следовать за нами.

Люди в сером, ага.

Ребята недоуменно посмотрели на меня. А я сказал, протягивая свой телефон Дьюку:

— Спасибо, Дьюк, хорошее видео. Здорово вы поразвлеклись.

Дьюк не понял, но напряжённо прищурился и телефон взял.

— Ага, — изобразил он улыбку. — Неплохо.

Всё-таки умный парень, сообразил подыграть. Надеюсь, они догадаются просмотреть последнее полученное видео-сообщение от Авроры и поймут, почему я так поступил.

— 8.10. Допрос и приговор

Нет, не в застенки меня привели, а пока что к Каспару. Его покрытая тёмной щетиной голова была склонена над какими-то документами. Поднял на меня взгляд — и будто холодной водой меня окатил. Всё-таки здорово причёска меняет облик. Побрился — и совершенно по-другому стал выглядеть. Жутковато как-то. Да нет, не то чтобы я его боялся, но стало неуютно от его взгляда.

— Присаживайся, — проронил он спокойно, почти безразлично.

Я сел перед его столом, а он ещё с минуту листал документы, не обращая на меня внимания, потом наконец откинулся в кресле и уставился на меня.

— Ну что, как операция? — Будто ещё не знал, что она провалена.

— Операция закончилась провалом, сэр, — отчеканил я.

— Гм... И почему? — спросил он, спокойно так.

Лучше бы он орал.

Я сказал:

— Сэр, диверсия была предотвращена Орденом. У них появились бойцы с какими-то сверхспособностями. Они могут отбрасывать противника при помощи волны неизвестной природы и менять направление полёта выпущенных в них снарядов.

Каспар ухмыльнулся уголком губ.

— Неужели?

— Так точно, сэр. Об этом докладывают все бойцы, участвовавшие в операции.

— Потери есть?

— Никак нет.

— Вот это-то и странно.

Каспар захлопнул папку с документами и поднялся из-за стола, отошёл к окну, держа руки за спиной. Было шесть тридцать утра, а он то ли уже встал, то ли ещё не ложился.

— Алекс, ты был ответственным за эту операцию, и она провалена. Что я должен думать? — спросил он, глядя в окно сквозь приоткрытые жалюзи. На улице уже вовсю светило солнце и чирикали птички.

— Не могу знать, сэр, — ответил я.

— А может, Великий Магистр получила от кого-то информацию о готовящейся операции накануне её проведения? — Каспар повернулся ко мне. Взгляд его не стал ни на градус теплее.

Я молчал. Тучи сгущались, вот-вот должны были засверкать молнии.

Каспар сел, сцепив пальцы замком перед собой, не сводя с меня цепкого взгляда. Кажется, он ведь отбывал срок в Кэльдбеорге вместе с Авророй и был готов за неё продать дьяволу душу. И где теперь всё это?..

— Алекс... Может, сам признаешься?

Я молчал.

— Бойцы были в курсе? Если нет, то им ничего не будет, а если да...

Знал ведь, гад, на какую точку давить. Знал, что я лучше сам на гильотину лягу, чем подведу моих ребят.

— У вас есть доказательства, что имел место слив информации? — спросил я. Хотя о чём я спрашиваю? Особый отдел — серьёзная контора. Там в игры не играют.

— Значит, доказательства тебя интересуют. — Каспар откинулся на спинку кресла, порылся в ящике стола, промычал: — До-ка-за-тель-ства... Ну, как тебе, скажем, вот это?

Он положил передо мной пакет с обломками телефона. Того самого, который я использовал для звонка Авроре.

— Изволь. С этого аппарата был сделан звонок Авроре. И на нём — твои следы. Нет, отпечатков нет, но сердце его тени свидетельствует, что ты брал его в руки, и это — достаточное доказательство для нас. Не спрашивай, как мы его нашли: это наша работа — искать и выяснять правду.

— Быстро сработали, — только и смог сказать я, усмехнувшись.

— Да, наши сотрудники не даром едят свой хлеб... то есть, пьют кровь. Что ж... — Каспар убрал обломки в ящик стола. — Думаю, этого вполне достаточно, Алекс. Не звонил же ты ей, чтобы просто поболтать?

— А почему нет? Мы как-никак родственники. Она моя тёща. — Трёп, пустой трёп, но что мне сказать ещё?

Каспар ухмыльнулся.

— О, разумеется! Тёще с зятем всегда есть о чём поговорить.

— Конечно, — не унимался я. — Я рассказывал ей новости о Карине. Они давно не виделись из-за того, что госпожа президент закрыла Авроре доступ на территории Общества. Ведь нашу с женой квартиру тоже можно считать таковой?..

— Алекс, не тяни кота за хвост, а? — поморщился Каспар. — Не отнимай у нас время. И так понятно, о чём вы с ней говорили... Ну, сам подумай: сначала ваш разговор, а потом срыв операции. Тут явно просматривается причинно-следственная связь. Кроме того, зачем тебе было звонить с чужого телефона? Очевидно, потому что ты не хотел "светить" свой собственный. Такие ухищрения — и только ради того, чтобы просто поболтать? Не смеши меня.

— Каспар, ты смотрел видео-обращение Авроры? — вдруг пошёл я в атаку. Да уж какая там на хрен атака — просто совесть его прозондировать... В душу заглянуть напоследок. И формальности я потому тоже отбросил.

Каспар слегка опешил, этот вопрос застал его врасплох. Он не ожидал этого, но овладел собой.

— При чём здесь это? — спросил он сухо.

— Ага, значит, смотрел. И что ты думаешь об этом? Не кажется ли тебе, что это похоже на правду? Не сотрудники ли из особого отдела сделали уборку в "Красной дымке"?

— Я не собираюсь обсуждать с тобой это обращение, — отрезал Каспар. — Речь сейчас не об этом, не уходи от темы.

— А это напрямую связано, — сказал я. — Формально у "Авроры" не было претензий к Ордену, и тогда было решено подстроить повод для войны. Совсем-то без повода как-то не с руки начинать, так ведь?

Каспар так и жёг меня глазами, морда — кирпичом. Неужели я всё-таки вывел его из себя? Неужели сейчас начнёт орать?.. Ну давай, родимый! Может, хоть так душу свою проявишь.

Нет, он не повысил голос, по-прежнему с каменным лицом нажал кнопку внутренней связи и сказал ледяным тоном:

— Увести задержанного в камеру.

Только в камере я вспомнил, что не позвонил Карине. А телефон остался у Дьюка. Ждёт меня, наверно, бедная девочка, переживает... Вот только суждено ли было ей меня дождаться?

Тёща моя любимая, не подкачай. Я на тебя рассчитываю...

Поздно вечером меня снова привели к Каспару. По его каменной физиономии я понял: ничего хорошего не жди.

— Александр Дилайла, с вами поступят по законам военного времени. Вы предатель. Доказательства были сочтены достаточными для вынесения вам смертного приговора, который будет приведён в исполнение в ноль часов тридцать минут. Приговор утверждён президентом Общества "Аврора".

Быстро они, однако... До ноля тридцати осталось всего двадцать минут. Аврора, где же ты?..

Никогда не думал, что закончу вот так — в комнате с кафельными стенами, пристёгнутый силовыми кандалами к доске, с головой, торчащей из ошейника. Прямо мне в лицо смотрел чёрный круглый глаз сливного канализационного отверстия, куда смоют мою кровь.

Ноль тридцать. Леденящий звук шагов за дверью...

— Подождите десять минут, — гулко раздался голос Каспара. — Соблюдём все формальности. Дадим шанс приказу о помиловании застать его ещё живым.

Снова шаги: он ушёл. Зачем тянуть? Чтобы помучить меня ещё немного, пощекотать мою шею дыханием смерти? Вряд ли раздастся звонок и казнь отменят. Так бывает только в кино.

Карина, пушинка моя, прости. Я должен был подумать о тебе... но не мог поступить иначе.

Топор полетел вниз.

— 8.11. Тревога

Я набрала номер Алекса, но ответил чужой голос. Тоже мужской, но незнакомый.

— Кто это? — спросила я, чувствуя холодное веяние сквозняка на плечах и спине.

— Здрасьте... Это Дьюк. А это Карина, да?

— Да, — еле слышно пробормотала я, ощущая холод уже всем нутром. — А где Алекс?

— Эээ... Алекса сейчас нет на месте... Он... как бы это сказать... Его увели в особый отдел.

— Что случилось? — Что-то страшно сжалось внутри.

— Ну, тут вышли небольшие непонятки... Короче, ему, сейчас, наверно, задают вопросы.

— К-какие в-вопросы?.. — заикнулась я.

— Ну, откуда мне знать! — Дьюк засмеялся. — Кариночка, солнышко, да вы не переживайте. Обычные дела, начальство вызвало на ковёр. Слегка подрюч... э-э, то есть, поспрашивают и отпустят.

— А почему его телефон у вас?

— Ну... забыл он его.

— Сп-пасибо...

Этого ещё не хватало. Особый отдел... Чего им от Алекса надо? К чему они подкопались? Страшное ледяное предчувствие давило на грудь. Алекс забыл телефон? Он никогда ничего не забывал. Никогда и ничего!

От этого предчувствия я не смогла уснуть минувшей ночью. Если бы не Гермиона, которая утром зашла на часок, занеся мне пакет крови, я бы вообще сошла с ума. Рядом с ней мне становится как-то спокойнее, она обладает чем-то... Неким даром успокаивать.

Но этого хватило ненадолго. Сейчас на часах была полночь, и ледяной страх снова начал поглаживать меня по плечам.

Кому же позвонить? Я никого не знала из особого отдела, разве что только Каспар имел к нему отношение... Правда, я ещё никогда ему не звонила вот так: слишком важная он персона, по делам мы не пересекались, а потому у меня даже его номера в памяти телефона не было... Но где-то в книжке было записано, надо искать. Даже страшновато ему звонить — ощущение, будто самому Господу Богу. Но эта давящая ледяная тревога — ещё страшнее, она невыносима. Найдя номер, я стала нажимать цифры.

— Слушаю. — Сдержанный, холодный голос, довольно низкий, но чуть выше, чем у Алекса.

Отчего-то все слова застряли в горле. Чего я так перепугалась? Чего мне бояться? Но чувство такое, будто кто-то положил на меня холодную каменную плиту, из-под которой не выбраться...

— Я слушаю, говорите.

Я всё-таки нашла в себе силы заговорить.

— Э... Здравствуйте, Каспар, это Карина... Жена Алекса... Вы не знаете, что там с ним? Мне сказали, у особого отдела к нему возникли какие-то вопросы...

— Здравствуйте, милочка. Нет, вопросов к нему уже больше нет.

Вроде должно было наступить облегчение, но его не наступало.

— То есть, его уже отпустили?

— Кхм... Мне очень жаль, дорогая, но то, что сделал ваш муж, не прощается. Он оказался предателем. Ему был вынесен смертный приговор. Сколько сейчас времени?.. Да, полагаю, он уже приведён в исполнение. Мне жаль вам это сообщать. Крепитесь. Всего вам хорошего.

Телефон упал на ковёр. Приведён в исполнение... Каменная плита раздавила моё сердце. Чернота и холод.

Что-то полилось по ногам...

Звонок в дверь. Гермиона. Второй раз за день пришла.

— Карина, ну, как ты тут? Схваток ещё не было? — Взгляд вниз. — Да ты в луже стоишь! Воды отошли! Ну-ка, солнышко, пойдём.

Секунда — и я у неё на руках. Обнимая её за шею, я бормотала:

— Гермиона... Алекса... казнили. Каспар... сказал, что он предатель. Приговор... приведён в исп... исполнение...

— Что?! — Её глаза сверкнули, а потом она заговорила быстро и глухо: — Держись, держись, милая... Сейчас надо думать о малышке. Сосредоточься на ней. Всё будет хорошо, я с тобой. Всё будет... хорошо.

Мы взлетели.

— 8.12. Рэмбо и Чёрный Плащ

Топор остановился в трёх сантиметрах от шеи, а охранники и палач отлетели, словно отброшенные взрывной волной, и ударились о стену.

— Спокуха, браток, — раздался над ухом знакомый весёлый голос. — Рэмбо уже здесь, и он спасёт тебя!

Лязг топора, но не падающего, а поднимающегося. Другой знакомый голосок прозвенел:

— Ага. А я — Чёрный Плащ.

— Она — ужас, летящий на крыльях ночи, — добавил первый. — И хлебная крошка в постели президента "Авроры"!

Этот дурацкий юмор я узнаю из миллиона...

Чёртов удушающий ошейник разжался, кандалы отключились. Казни не будет?..

— Не будет, не будет, — раздался смешок. — Мы — твой приказ о помиловании. Вставай, сматываемся отсюда.

Приказ о помиловании... Десять минут. Каспар, ну ты и сволочь! Хитрая сволочь! Мог бы хоть намекнуть...

Это были Рэмбо и Чёрный Плащ, то есть, Вика и её парень — вспомнил его имя — Конрад. Виктория, окинув взглядом вырубившихся охранников и палача, у которых кровь шла носом, заметила:

— Кажется, я переборщила с ударной волной...

— Ничего, очухаются, — ответил Конрад. — А пока этого не случилось, надо делать отсюда... крылья!

Он вскинул руку, как бы показывая: "Вон туда!" — и ближайшее окно в коридоре вылетело вместе с рамой.

...Только в воздухе я начал приходить в себя. Твою... бабушку! Топор уже летел! Он летел вниз! Как они его остановили? Вместе с кашлем из меня извергался поток непечатной ругани, а они только посмеивались. Конрад сказал озадаченно:

— Ну, ты и загибаешь... Даже я таких слов не знаю! Может, не стоит так выражаться при даме?

— Да ладно, ничего, у него просто шок, — звонко засмеялась Виктория.

— ШОК?! Да я просто в а*уе!!! — Я опять поперхнулся: встречный воздух застревал в горле.

Я даже не сразу сориентировался, куда мы направлялись — просто летел за ними, как телок на верёвочке. Конрад на лету принял звонок.

— Слушаю! Да, Аврора, всё в порядке, мы его вытащили. Ага... Понял, поворачиваем! — И, убрав телефон, сказал мне: — У твоей жены роды начались, приятель, летим в центр.

Похоже, я успеваю выполнить своё обещание...

* * *

!!!

— 8.13. Эйне-младшая

— А вот и мы, — сказала Гермиона ласково.

Малышка кричала у меня на животе, а сквозь приподнятые жалюзи на прозрачной стене операционной виднелась фигура... Высокая, широкоплечая, в чёрной форме и с круглой гладкой головой. Родные голубые глаза между белыми полосками. Он пришёл... Даже ОТТУДА. Он обещал быть рядом и исполнил своё обещание. Несмотря ни на что.

Я не смогла... Не сдержала слёз. Они застилали глаза, а грудь невыносимо сотрясалась и разрывалась. Я смотрела на него и рыдала, а он не растаял в воздухе, не исчез... а ворвался в операционную. Его губы, живые, осязаемые, крепко, почти до боли впились в мои.

— Девочка моя.

Мне это не снилось? Не мерещилось?.. Он... живой?! Да, его щека под моей ладонью, его губы на моих пальцах, его рука вытирала мои мокрые щёки. Не призрачный, настоящий...

— Ты... Тебя... — только и смогло вырваться из стиснутой рыданием груди.

— Пушинка, я с тобой. Всё хорошо.

Гермиона на мгновение застыла, а потом сказала:

— Я рада, что всё кончилось благополучно.

А он... Он коршуном набросился на пищащий и шевелящийся у меня на груди комочек. Казалось, он хотел его проглотить. Нет, не проглотил, а схватил и стал целовать — личико, животик, малюсенькие кулачки.

— Ну всё, всё, — добродушно ворчала Гермиона. — Папаша, верните ребёнка маме.

— Это что за ущемление прав отцов? — возмутился он. — Это мой ребёнок тоже! Почему я не могу его держать?

Малышка выглядела совсем крошечной у его могучей груди — как котёнок. А мою ладонь колола едва заметно проступавшая на его голове щетина... Значит, живой... У призраков щетины не бывает.

— Каспар сказал... что приговор приведён в исполнение, — с трудом выговорила я сквозь всхлипы.

— Гильотина сломалась, — засмеялся он.

Господи, какое счастье — просто ощущать губами его губы...

...Одной рукой бережно прижимая девочку к груди, другой Алекс держал бутылочку. Ну да, с кровью. А что ещё могла есть маленькая хищница? У неё ещё не было зубок, но в качестве пищи ей требовалось нужно отнюдь не молоко. Хищники питаются кровью с рождения.

— Каспар сказал, что ты... предатель. Почему? Что ты сделал?

Он усмехнулся.

— Послал к чертям Общество "Аврора".

— То есть? Как это?

— А вот так... — Алекс хмыкнул. — Каспар, кстати, тоже хорош. Десять минут! Хоть бы намекнул мне, подмигнул бы как-то, что ли... Нет, доиграл роль до конца. Да так, что все поверили, даже я!

— О чём ты? — Я вспомнила холодный и непреклонный голос Каспара по телефону.

Алекс склонился и поцеловал меня в висок.

— Потом, пушинка. Потом объясню. Всё хорошо. Всё — как надо.

— Значит, ты теперь в Ордене?

Малышка почмокивала, сося бутылочку. Алекс, сияя нежностью во взгляде, улыбался дочке.

— Ты моя сладкая красавица... Ну что, как назовём наше чудо?

— Ты не ответил.

Он поднял взгляд — серьёзный и задумчивый.

— Я с Авророй. Где она — там и я. Скажет вступить в Орден — вступлю. Куда я денусь?

— А как же "волки"? Что они подумают?

— Не знаю. Не знаю пока, пушинка. Давай лучше пока выберем имя дочке.

Я сказала:

— Давай назовём её Эйне.

Это имя уже давно скользило прохладной тенью за мной; она лежала тогда в холодильнике со швом на шее и инеем на ресницах, спокойная и чуть насмешливая. Чтобы мама жила, она отдала свою жизнь. Её покой хранила чёрная кошка.

— Думаю, маме будет приятно, — сказала я.

— 8.14. Свобода воли или упрямство

Приятно? Не знаю... Мурашки по коже и лёгкая грусть. Впрочем, Карина молодец, это хорошая мысль. Эйне? Моё сердце сказало: "Да".

Я достала из мешочка золотого жука и протянула Алексу.

— Уверена, ты тоже достойный.

— Достойный чего? — спросил он.

— Не чего, а просто достойный. Так называются те, кого вы обозвали "людьми икс".

Я рассказала ему всё. Слушая, он задумчиво потирал затылок, потом взял жука на ладонь и, разглядывая его, проговорил:

— Что ж, от второй пары крыльев я не откажусь.

Я не ошиблась. Проникновение жука произошло в пустом холле центра, который был территорией "Авроры", и куда мне был запрещён вход, но док Гермиона впустила меня без разговоров. Вторая пара крыльев Алекса оказалась тех же цветов, только в другом соотношении: если его собственные крылья были алыми с чёрными кончиками больших перьев, то крылатый подарил ему чёрные с алыми кончиками. Стильно, что тут скажешь!

— Добро пожаловать в число достойных, — сказала я, положив руку ему на плечо.

Ещё слегка взбудораженный после проникновения жука, Алекс встряхнулся и порычал, скаля белые зубы, а потом засмеялся.

— Забавные ощущения!..

— Запомни, Алекс: достойные не убивают, — сказала я. — Нам дана большая сила, но используем мы её не для уничтожения живых существ. Более того, мы обладаем даром исцелять раны, причём моментально.

У меня были с собой ещё два жука: для малышки Эйне и дока Гермионы. Когда я вошла в палату Карины, она спала, утомлённая родами, а новорождённая крошка лежала в кроватке. Достав жука из мешочка, я высвободила ручку девочки из одеяльца и начала потирать её о спинку жука...

Едва заметная царапинка оставила на панцире совсем микроскопический след — наверно, всего несколько десятков кровяных клеток, но жук ожил. Очень бережно и нежно, без судорог и неприятных ощущений, жук растворился в тельце малышки, озарив его золотым светом. Ребёнок даже не проснулся.

— Мама, что ты делаешь с ней? Что это?

Я встретилась с испуганным взглядом проснувшейся Карины.

— Всё хорошо, родная, — сказала я. — Вреда от этого не будет, только польза.

— Это точно, пушинка, — добавил Алекс, появившийся в дверях палаты. — Я только что получил такого же жучка и чувствую себя отлично.

Карина переводила встревоженный взгляд с меня на Алекса. Выражение страха за ребёнка в её глазах заставило моё сердце ёкнуть.

— Ну что ты, малыш, не волнуйся, — сказал Алекс, нежно прижимая её к себе и целуя её испуганно приоткрытые губы.

Я начала рассказывать ей о жуках и достойных. Алекс, только что узнавший всё это и сам ставший достойным, уютно устроил её в своих сильных объятиях, чтобы ей не так жутко было слушать о трагическом конце крылатых и опасности новой мировой войны.

— Вы и в меня хотите вселить одного из них? — спросила Карина робко.

— Милая, ты ещё остаёшься человеком, а жук может вселиться только в хищника, — ответила я. — Хоть в тебе и происходили изменения из-за того, что ты вынашивала маленького представителя нашей расы, заражения и обращения не случилось. Так сказала Гермиона. Ваш экспериментальный препарат сработал.

— Я знаю. — Она устало склонила голову на плечо Алекса. — Но я не хочу становиться хищником. Не уговаривайте...

— Никто тебя насильно не заставит, что ты, — сказала я.

— Алекс то и дело заводит об этом речь, — поморщилась она. — Все хотят обратить меня...

— Да что ты, пушинка! — Алекс нежно чмокнул её в нос. — Не хочешь — никто тебя принуждать не станет, девочка моя родная. Хотя, если честно, я думал, тебе понравилось.

— Пить кровь? Сначала да... Даже слишком. Так понравилось, что это меня пугало! Это было неестественно для меня, я ни на минуту не переставала это осознавать. Я пила её только потому, что это было нужно ребёнку. Я никогда не хотела быть хищником, поймите вы это! — Карина уткнулась в подушку и свернулась клубком. — И никакие сверхспособности меня не прельстят, — пробурчала она в подушку.

— Не хочешь — не надо, — заключила я.

Что касается дока Гермионы, то её ответ меня удивил. Она отказалась испробовать жука даже после того, как всё услышала и увидела. Поначалу она скептически отнеслась к истории крылатых, но наглядная демонстрация способностей, которые дают жуки, поколебала её недоверие. Впрочем, она немало удивила меня, всё равно сказав "нет".

— Для чего мне эти способности? Я не воин, а лечить я и так умею.

— Гермиона, ты сможешь лечить ещё лучше и быстрее, — убеждала я. — Просто приложив руки! Представляешь? Сколько усилий это экономит!

— И тем не менее, это мой выбор, и вы должны его уважать, — сказала она. — Я не считаю себя избранной, это не моя стезя.

— Это решают жуки, — возразила я.

— А я предпочитаю решать сама, — отпарировала она. — Мы обладаем свободой воли, не так ли? Или нет?

— Гермиона, твоё упрямство просто непостижимо для меня, — призналась я. — Многие просто мечтают о том, чтобы жук их выбрал, а ты отказываешься.

— Я — не многие, — ответила она с улыбкой.

— Я надеюсь, что ты передумаешь, — сказала я. — Будем считать, что ты не дала окончательного ответа.

Мне всегда было известно, что нрав у дока не из лёгких, но мотивов этого отказа, сколько ни старалась, я не могла объяснить.

— 8.15. Утро

"Каспар, я больше не могу так...

...ты изменился

я больше не узнаю тебя...

...не тот, за кого я выходила

женат на "Авроре"...

...устала от ваших интриг

война — безумие президента...

...наши дети не видят отца

закрытая дверь вместо души...

"Регина, ты должна понять...

...сейчас не время

возрождение Ордена не входило в планы...

...если любишь, принимаешь таким, как есть

глупо возлагать на меня всю ответственность...

...моё положение обязывает

это моя работа...

...не руби сгоряча

поставить подписи мы всегда успеем, но сделанного не вернёшь...

...я люблю наших детей независимо от того, как часто я бываю дома

ты тоже, знаешь ли, теперь не совсем та, на которой я женился, и что с того...

...любил и люблю, но если тебе на это плевать

как хочешь".

Женат на "Авроре".

"Согласен ли ты, Каспар..." — "Да".

"Согласна ли ты, Аврора..." — "Да".

Обручальное кольцо скользит ей на палец, под белой дымкой фаты — две серебристые пряди, рот приоткрыт, кроваво-алая помада, глаза-льдинки. Податливая мягкость губ, жадно впиваюсь в неё, глубоко проникаю, завладеваю, терзаю, кусаю, щекочу языком клыки, привкус крови. Ты моя.

Ткань платья рвётся, белая кожа, шершавые круги сосков. Распластана на простыне, голубой лёд глаз, презрительный белоснежный оскал, преодолеваю сопротивление колен, ты моя. Врываюсь, укрощаю, бешеное родео, подчиняю, успокаиваю... тише, девочка, тише. Моя.

"Кас, ну ты же не прикажешь в меня стрелять?"

Багровое пламя, жар, слепящий свет, конец света в огненном зареве... сквозь приоткрытые жалюзи.

Это всего лишь рассвет за окном, луч солнца бьёт мне в глаза. Спина приняла форму кресла, ноги сбросили папки со стола. Мучительное напряжение в брюках, ткань предательским бугром. Так, пора завязывать с этим бредом.

Уже неделя (если быть точным, восемь дней), как я ночую в кабинете, и три недели со дня разговора о разводе. Не слишком удобно спать в кресле, закинув ноги на стол, но в остальном — жить можно. Точнее, выживать. Что мне нужно, чтобы быть в более или менее приемлемом физическом состоянии? Принять душ, побриться и поесть. Всё это можно делать здесь: душевая кабинка и хранилище всегда к моим услугам. Джентльменский набор — бритва, трусы, носки — в чемодане под столом.

Нет, меня не выгнали из дома. Я сам так решил. Временно. Там посмотрим.

Часы тоже при мне: шесть ноль три. Сколько я спал? Два часа.

Вода прохладно струится по бритой голове. Этой причёске — семь дней.

Гель из баллона, треск срезаемой щетины. Война — не война, развод — не развод, а лицо должно быть в порядке.

Это последняя свежая рубашка. Дальше — вопрос.

Слегка взбодрившийся, с освежёнными холодным умыванием глазами, возвращаюсь в кабинет. Кнопка внутренней связи.

— Келли, принеси мне литровый пакет из хранилища.

— Сию минуту, сэр.

Голова всё-таки чуть тяжёлая, несмотря на бодрящие водные процедуры. Недосып уже становится хроническим.

Келли входит с пакетом, кладёт на стол. Глаза — встревоженные. По одному его виду можно сразу определить, случилось что-то или нет.

— Так, что там ещё?

— Сэр, только что доложили: "волки" устроили забастовку. Отказываются покидать территорию базы и выполнять какие-либо приказы.

— Что требуют?

— Пока неясно. Но у них было обнаружено вот это.

На стол ложится телефон. Ловкие пальцы Келли нажимают кнопки, отыскивая нужный файл. Так и есть, то самое обращение Авроры.

— Чей телефон?

— Командира "волков", сэр.

Так, не будем пороть горячку, сначала выясним, в чём причина. Хотя, скорее всего, из-за Алекса. Бедная Карина... Не начались ли у неё роды после нашего разговора по телефону? Только Бог свидетель, что я хотел сказать девочке совсем другие слова, но нельзя было иначе... Не исключено, что и за мной следят. Я даже подозреваю, кто.

Я дал Авроре десять минут, чтобы вытащить Алекса из-под топора гильотины. Возможно, и меня вычислят, но это произойдёт не так скоро.

— 8.16. Неповиновение

Я прибываю на базу. Да, тут и впрямь забастовка — сидячая. Но не грозит ли она перерасти в вооружённый мятеж?

— В чём дело, бойцы?

Тяжёлое молчание, угрюмые лица. Враждебность зашкаливает, бочка пороха вот-вот рванёт.

— В чём дело? Что за неповиновение? — повторяю вопрос.

Блондин с дерзкими зелёными глазами, сделав шаг вперёд, спрашивает с вызовом:

— Где наш командир?

— Я ваш командир, — отвечаю я. — Вы разве не в курсе?

— Нашим командиром всегда был Алекс, а не вы, — дерзит он. — Куда вы его дели?

— Ваше имя, боец? — требую я.

— Дьюк Новак, — бесстрашно отвечает он.

— Так вот, боец Новак, Александр Дилайла оказался предателем, — говорю я. — В срыве диверсионной операции в пунктах питания Ордена виновен он. Он предупредил Орден, и они смогли предотвратить диверсию.

— Значит, у него были причины так поступить, — говорит Новак.

— Вы его оправдываете?! — Приходится повысить голос. Играть, но не переигрывать.

— Мы его понимаем, — подаёт голос другой "волк", скуластый, с тёмным ёжиком волос и угрюмыми чёрными бровями, похожий на мексиканца. — Вся эта затея с войной — дерьмо собачье. Та история в клубе — подстава.

— Вы что, верите Великому Магистру Ордена больше, чем президенту "Авроры"?

— Мы верим Авроре, — отвечает угрюмобровый. — А у президента крыша поехала.

— Вы знаете, что вам светит за оскорбление президента? — цежу я сквозь зубы.

— А не пошёл бы ты? — И с усмешкой угрюмобровый добавляет: — Если что — меня зовут Хименес.

— Как ты разговариваешь со мной, "волчонок"? — Храбрые парни, жаль, не удастся их подчинить.

— А что ты нам сделаешь? Прикажешь нас всех перестрелять? Давай, только тебе это дорого будет стоить. Половину своих серых уложишь. А тебе мы никогда не будем подчиняться. Или верни Алекса, или мы пополним собой ряды Ордена, потому что "Аврора" превратилась в хрен знает что! Не в такую "Аврору" мы вступали!

Надо тянуть время. Атмосфера слишком взрывоопасная, любое резкое движение — и бабах. Может, что-нибудь и удастся придумать, а пока...

— Хорошо, мы подумаем, как быть. Пока я бы попросил вас не делать резких движений.

— Алекс будет возвращён? — спросил угрюмый Хименес.

— Я сказал, подумаем!! — рявкнул я.

Поганая ситуация. Так, в кабинет, подумать. Говорил же я Юлии, что не следует с ним так жёстко, потому что тогда мы потеряем "волков". Нет же, завизжала с пеной у рта: казнить, нельзя помиловать. И правда, совсем крышу снесло у бабы. Климакс, недотрах, или просто шиза? "Авроре" конец с таким президентом.

Телефон... Ну, кто там ещё? О, президент, легка на помине.

— Каспар, что там за буза у "волков"?

— Уже разбираюсь, госпожа президент, — отвечаю я.

— Есть что доложить?

— Немного.

— Ко мне, быстро!

— Слушаюсь.

На полпути — снова телефон. Гм, странно... Регина. Почему мне кажется, что она не по поводу развода?

— Каспар... — Всхлипы.

— Что случилось? Ты там плачешь? Что? Ну?

— Каспар, наша дочь... пропала.

Всё моё нутро будто кипятком обдало.

— КАК ЭТО ПРОПАЛА?!

— Утром Анхель как обычно сопроводил её в школу, а когда прилетел забирать... Её там не было! Кас, её похитили!

Сплошные всхлипы и рыдания.

— Регина, возьми себя в руки. Что говорит Анхель? Он искал её?

— Искал...

— И что?!

— Не нашёл...

— Чёрт! За что я ему плачу такие деньги? Ладно, держись там... Я скоро буду.

— 8.17. Из ряда вон выходящее

Через полчаса я дома. Регина с порога падает мне на грудь. Отлично... Ещё неделю назад видеть меня не желала, а как проблемы — сразу Каспар стал нужен.

И вдруг из своей комнаты выбегает Лола.

— Папочка!

Я стою, как идиот... Ничего не понимаю!

— Кас, прости, — бормочет Регина. — Я это придумала... Чтобы ты пришёл домой.

— Регина! Ты что, совсем обалдела?! — взрываюсь я. — Если ты хотела, чтобы я пришёл, так бы и сказала! Зачем было придумывать какое-то похищение?

— Ты слишком занят! — восклицает она знакомым тоном, который я в последнее время только и слышу от неё. — Нужно что-то из ряда вон выходящее, чтобы ты появился дома! Что-то вроде похищения ребёнка!

— Па-ап, — встревает Лола. — Ты надолго пришёл или только на минутку?

— Иди в свою комнату, — говорю я ей.

Кажется, резковато... чёрт. Она, надувшись, разворачивается и убегает. Я медленно бреду в гостиную и опускаюсь на диван, а Регина стоит в дверях.

— Ну и что такого ты мне хотела сказать, что нужно было придумывать такую замануху? — спрашиваю я. — У меня чуть инфаркт не случился!

Она присаживается на подлокотник, и её ладонь скользит по моей голове. Я уклоняюсь.

— Так, давай без этих прелюдий!.. Сразу к делу, хорошо?

Она горько морщится.

— Всегда у тебя — "дело", "дело"...

Я вздыхаю.

— Милая, у меня очень мало времени и очень много проблем, которые нужно решать. Поэтому давай, говори побыстрее. Что у тебя? Ты нашла адвоката для ведения бракоразводного процесса? Или что там ещё?

— Кас, я не знаю... Может быть, мы поторопились с этим.

— С чем?

— С разговором о разводе...

— Вот как! То есть, ты уже не хочешь этого?

— Кас, я...

Регина соскальзывает с подлокотника и забирается на диван, поджав под себя ноги. Обалденные ноги, кстати. Грациозно-кошачьи изгибы тела. Огромные, прозрачно-серые глаза, а лицо сейчас какое-то растерянно-доверчивое, детское.

— Кас, я беременна.

— Это тоже... из ряда вон выходящее? — усмехаюсь я. — Вроде похищения?

Но внутри что-то сжимается... А если правда? Регина утыкается лицом в округлую выпуклость спинки дивана и всхлипывает. Устало, тихо и, кажется, по-настоящему. Вот теперь во мне что-то ОЧЕНЬ СИЛЬНО сжимается.

— Регина, погоди плакать... Скажи, это точно? — Я пытаюсь повернуть её лицо к себе, заглянуть в глаза.

Она всхлипывает, шмыгает носом и кивает. Закрывает глаза, из-под век выдавливаются две крупных слезы и стекают по щекам. Я вытираю их.

— А реветь-то зачем?

Она морщится, как котёнок, собравшийся чихнуть.

— Я думала, ты... будешь не рад, — бормочет она. — Скажешь, что сейчас не время, война и всё такое... Зачем нам ещё один ребёнок...

— Ну и дурочка.

Регина порывисто стискивает меня, обняв за шею, её губы сплющиваются о мои. Я обнимаю её, и поцелуй получает страстное продолжение.

— Давай не будем разводиться, — шепчет она.

— Не будем. — Я пропускаю меж пальцев прядки её шелковистых чёрных волос, подстриженных под каре с густой чёлкой. Чёрные волосы и светло-серые глаза.

— Прости меня... Я люблю тебя... — Опять всхлипывает.

— Ну, ну, всё... Не реветь! — Чмокаю её в правильный прямой носик с тонкими изящными ноздрями, зарываюсь губами в чёлку. — А Кир где?

Она смахивает остатки слёз.

— В Академии... Каникулы уже кончились.

— Жаль... Я бы хотел с ним увидеться.

Потом я заглядываю в комнату Лолы. Она всё ещё дуется, делая вид, что читает. Не отвечает на мои объятия, недовольно морщится:

— Отстань...

Если бы её на самом деле похитили... Представить страшно.

— Лол... Ну, поцелуй меня. Сейчас война, кто знает, что может случиться...

Зря я это сказал... Тут же — слезинки в уголках глаз и судорожно крепкие объятия. Горячий шёпот:

— Папочка, будь очень-очень осторожен... пожалуйста!

Я смеюсь:

— Папа почти всё время протирает штаны в кабинете, зайчишка. Волноваться не о чем.

Входит Регина и обнимает нас обоих. Идиллия... У меня там "волки" вот-вот с цепи сорвутся, Юлия ждёт меня с докладом, а я — дома.

— 8.18. Новость

Как говорится, помяни чёрта...

Звонит телефон, и это, конечно, президент.

— Где ты там?!

— Буду очень скоро, — отвечаю я.

У Регины вытягивается лицо. Я целую её в нос.

— Прости, долг зовёт.

— Чёрт бы побрал этот долг, — морщится она.

— Не будем снова на эту тему, — хмурюсь я.

Она, устало махнув рукой, выходит. Я, чмокнув Лолу, догоняю её и обнимаю сзади, прижимаюсь к ней. Она оборачивается, мы сливаемся в поцелуе и долго не можем оторваться друг от друга. Думаю, не стоит ей знать про сон об Авроре.

Через сорок минут я вхожу в кабинет президента.

— Сколько можно тебя ждать? Где тебя носит? Что там с "волками"? — не дав мне отрапортовать о приходе, обрушивается она на меня.

— Госпожа президент, "волки" не желают признавать меня своим командиром, — отвечаю я. — Они требуют возвращения Алекса. Но, учитывая недавние события, их требование вряд ли выполнимо.

— Ты должен заставить их повиноваться! Не знаю, как ты это сделаешь, но ты должен их удержать! — требует она нервно.

— Как, по-вашему, я должен ухитриться это сделать? — спрашиваю я холодно. — Я просил вас не горячиться с Алексом, но вы меня не послушали. Теперь "волков" ничем не удержать.

— Отправь туда своих бойцов! Пятьсот... тысячу... да хоть всех! — психует она.

— И что? — усмехаюсь я. — Устроить бойню? Отличная идея, госпожа президент. Давайте, наши бойцы начнут крошить друг друга! А Орден посмеётся.

Юлия в изнеможении падает в кресло.

— Что-то нужно сделать.

— Боюсь, уже ничего нельзя сделать, — говорю я. — Полагаю, это было изначально неизбежно. "Волки" любят Аврору и пойдут за ней хоть в Орден.

Она округляет глаза.

— "Чёрные волки" на службе в Ордене? Не бывать этому!

Я развожу руками.

— Вам была нужна война, госпожа президент, — вы её получили.

Звонок телефона: Келли. Ну, видимо, мы дождались... Юлия напряжённо выпрямляется в кресле, а я принимаю вызов.

— Что, Келли?

— Новость, сэр. "Чёрные волки" покинули базу.

Летите, "волки", летите. Нам вас всё равно не удержать. Может, и к лучшему...

— Глава 9. Единство

— 9.1. Присяга

— На подступах к замку собрались "чёрные волки", — доложил Оскар. — Похоже, весь отряд, всем составом.

Я вышла на крепостную стену. Зябкий утренний сентябрьский воздух был пронизан резкой сырой свежестью, густо-розовые лучи зари заливали луг перед замком, черневший от массы "волков", построенной, как для смотра. Алекс тоже подошёл, и мы вместе смотрели на грозные прямоугольники, выстроенные в образцовом порядке.

Нас с Алексом заметили, и по рядам прокатилась команда "смирно!" В глазах Алекса сверкали весёлые искорки, когда он обводил взглядом своё воинство. Набрав воздуха в грудь, он закричал во всю мощь своих лёгких:

— "Волки"! Как это понимать?!

— Отряд "чёрные волки" прибыл в твоё распоряжение, Алекс! — последовал рапорт. — Твоё и Авроры!

Бойцы Ордена тоже по тревоге высыпали на стену, напряжённо всматриваясь в чёрное море "волков", готовые в любую секунду вступить в схватку. Я подала им знак "отбой тревоги", слетела со стены на луг, прямо перед центральной частью построения, а за мной следом пружинисто приземлился Алекс.

— Кто заводила? — спросил он. — Сознавайся!

Один "волк" сделал шаг вперёд.

— Боец Новак!

— Ну Дьюк, ты и отжёг, — усмехнулся Алекс.

Присутствие "волков" под стенами вызвало у всех в замке в нервозность и тревогу, детей увели в подземное убежище. Я сказала:

— Не бойтесь! "Волки" пришли не штурмовать нас, а присоединиться. Они теперь с нами.

Основную часть отряда было решено разместить вместе с бойцами Ордена, вследствие чего тем пришлось потесниться на своей базе, а несколько взводов "волков" осталась в замке: лишняя охрана никогда не помешала бы. Все эти хлопоты заняли пару дней; как ни странно, с бойцами Ордена у "волков" не возникло такой напряжённости в отношениях, как с "серыми" (так называли тех, кто находился под командованием Каспара — из-за их серой формы).

Ночью, при свете костров на лугу перед замком состоялось принесение присяги. После моего изгнания из "Авроры" "волков" автоматически освободили от неё, а потому было решено повторить их клятву верности мне — теперь уже как Великому Магистру Ордена. На церемонии присутствовали Оскар, Вика с Конрадом и некоторые другие собратья; пришли и Карина с маленькой Эйне — посмотреть на своего мужа и папу. Впрочем, смотрела только Карина, а малышка, хорошо накормленная незадолго перед этим, сладко спала в кружевном одеяльце. "Волки" были пострижены и облачены в парадную форму: вместо масок-шапок — чёрные береты с эмблемой отряда, блестящие сапоги вместо ботинок и белые перчатки. Их бравый и подтянутый вид не мог вызывать иных чувств, кроме гордости — как в былые времена.

Руководил присягой Алекс. Он принёс её первым, а за ним — все остальные "волки". Я слышала, как Вика проговорила:

— Блин, романтика... Ночь, костры и "волки".

— Скоро будет не до романтики, — вздохнул Конрад.

Вика помолчала, а потом проговорила тихо, от души:

— Теперь и умирать не страшно... Сражаясь бок о бок с такими ребятами.

— Что ты говоришь! — нахмурился Конрад. — Я те дам!.. Умирать она собралась... Вот запру в замке, и будешь там сидеть, пока война не кончится.

— Ага, щас, — отозвалась Вика, своенравно вздёрнув носик. — Хрен ты меня запрёшь, милый... Я — достойная. Не знаю, дар это или крест, но я буду нести его, раз уж он мне достался.

— Не одной тебе, козочка, — ответил тот со вздохом, обнимая её за плечи. — Не одной тебе.

В рыжем отсвете костров глаза "волков" горели бесстрашным неугасимым огнём, и я знала: они были готовы отдать жизнь за меня. И я — за них. Многим... о, многим из них предстояло сделать это... А чем я могла им отплатить? Только, пожалуй, тем, что в моём сердце им было отведено не менее важное место, чем Карине и моей маленькой внучке.

Из их числа мы обрели ещё тринадцать достойных. Итого, вместе с Алексом и малышкой Эйне, достойных стало семьдесят два.

— 9.2. Дыхание прошлого

Ордена не должно быть, должна остаться только "Аврора"! Ну зачем, зачем ей понадобилось его возрождать? Назло мне? Да, видимо, назло, потому что с "Авророй" она чувствовала себя не у дел. А кто она, в сущности? Никто. Я сделала её символом, почти идолом, но она в делах "Авроры" почти не принимала участия, палец о палец не ударила — пахала я, а она только пользовалась готовым. Я поднесла ей всё на блюдечке... с нуля создала такую империю, только чтобы она мной гордилась... а ей всё это оказалось не нужно. Ну что ж, не нужно так не нужно, но тогда "Аврора" — моя, а она не имеет права претендовать ни на власть, ни на авторитет, ни на любовь... Любовь. Почему в Ордене её так полюбили? Ведь ненавидели же, презирали, в тюрьму засадили!.. А теперь готовы за неё в огонь и воду. Она им: "Ребята, давайте жить дружно!" И они сразу приползли: "Прости нас, Леопольд!" Почему меня так не обожают — до самозабвения, до самопожертвования? А ведь я всегда делала больше... да что там, именно я делала ВСЁ, для того чтобы для "Авроры" настал рай на земле, а она?.. Просто помахала мечом, надев форму "волков", и сразу же — Вождь!.. Мирового пролетариата, блин... А кто зарабатывал деньги, кто строил, кто забывал есть и спать — всё только ради того, чтобы члены "Авроры" обрели "светлое будущее"?!

Я. Я! Я!!!

Всё это сделала я, но помнить в веках будут её, а не меня. Почему?! Почему глупый народ не может разобраться, кто их истинный кормилец, слуга и... мать? Тупость, беспросветная тупость! Что она такого сделала, чтобы быть готовым идти за ней хоть в рай, хоть ад? Вместо того чтобы пахать на благо "Авроры", как я, она взялась поднимать Орден. Что, неужели скажете, вот за ЭТО?! Не понимаю.

И, между прочим, в "Авроре" ещё не все смирились с тем, что она уже не наша, что она теперь вся насквозь орденская. Поглядывают искоса... Но слово сказать боятся! Ещё бы. Я им поговорю!..

И мы должны достать этих жуков. Во что бы то ни стало. И у нас тоже будут супер-бойцы, как у Ордена. Вот тогда посмотрим, кто будет смеяться последним!

— Сундук с жуками будет перевозиться в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое сентября, по маршруту Бельгия — Польша — Россия, — докладывал начальник особого отдела Мигель Альварес. — Отряд сопровождения будет насчитывать до двадцати бойцов.

— Зачем они решили его перевозить? — перебила я. — Чтобы перепрятать в более надёжное место, что ли?

— Не могу знать, госпожа президент, — ответил тот. — Но нам удалось узнать время и маршрут их передвижения.

— И что вы предлагаете?

— Я предлагаю, госпожа президент, проследить за грузом до места назначения, а потом выкрасть.

— Хорошее предложение. Я одобряю. Действуйте.

— Будет исполнено.

Это была неслыханная удача: нам удалось разведать информацию об этих жуках, которые делали из обыкновенных хищников супер-воинов, способных остановить пулю на лету и вышибить массивную железную дверь, даже не прикасаясь к ней. Орден, как видно, использовал ещё не всех жуков — меньше половины, а оставшаяся их часть, если повезёт, достанется нам! Тогда у нас будет что противопоставить им...

Всех очень воодушевила эта перспектива, только Каспар сидел задумчивый. Побритый наголо, он стал чем-то похож на этого предателя Алекса, который не только сам переметнулся в Орден, но ещё и всех "волков" за собой увёл.

— Ну, что ты как в воду опущенный? — спросила я его, не скрывая раздражения. — Что за кислая мина? Что тебе опять не нравится?

Вид у него был какой-то сонный, вялый; он сидел, подпирая рукой щёку и уставившись в одну точку. На мой вопрос он ответил не сразу, пару секунд хмурился и щурился — будто ему хотелось чихнуть, а не получалось.

— Ну, что? — поторопила я его.

Наконец он соизволил выйти из транса.

— Странно всё это, — изрёк он глубокомысленно и опять замолчал.

— Что странного-то? — спросила я. — Что-то сегодня из тебя слова клещами приходится вытягивать.

Он потёр подбородок, собрался что-то сказать... и опять завис.

— Ну, не умирай! — Я ткнула его кулаком в плечо. — Давай, рожай, что там у тебя за соображения?

Каспар вдруг улыбнулся и сказал:

— Кстати, о родах... Регина беременна.

— И из-за этого ты такой смурной сегодня? — поразилась я. — Это всё?!

— Это немало, — ответил он.

— Нашли время плодиться, — фыркнула я.

Его брови вздрогнули и нахмурились, будто я ему наступила на любимую мозоль. Но, слава богам, это вывело его из транса окончательно.

— И в войну люди рождаются, — сказал он. — И хищники тоже. А странно то, что нам так легко досталась эта информация, да и затея эта с перевозкой жуков... странновата.

— Тебе всюду мерещатся подвохи и ловушки, — хмыкнула я. — Ты только представь, что мы сможем сделать с помощью таких бойцов! — Я встала, прошлась по опустевшему конференц-залу. — Нет, нельзя упускать такую возможность!

— На вашем месте я бы ещё подумал над всем этим, госпожа президент, — сказал Каспар.

— Ты не на моём месте, — отрезала я.

Спустя полчаса — я обедала в пункте питания — зазвонил телефон. Номер был незнакомый, но мне не требовался определитель, чтобы почувствовать затхлое дыхание прошлого.

Однако, голос, принесший это дыхание, был незнакомый, молодой и приятный.

— Здравствуйте, Юлия... Простите, пожалуйста, за беспокойство... — зачастил он. — Меня зовут Марина, я соседка вашей мамы. Точнее, квартирантка. Она сдавала мне комнату. Я вот по какому поводу звоню... Ваша мама умерла. — Вздох. — Да... Мои примите мои соболезнования. Понимаете, в чём проблема... Кроме вас, у неё нет никого, кто мог бы заняться похоронами. Не могли бы вы...

Она ещё что-то говорила, но её голос слышался сквозь толщу времени, которое прошло с того проклятого дождливого октябрьского дня. Дня, когда кончилось моё детство.

Его тяжёлое дыхание, волосатая грудь, навалившаяся на меня, потные вонючие подмышки... Никогда не пользовался дезодорантом. Вечно сальный нос с расширенными порами. Он делал это... А потом покупал мне сладости.

А ОНА закрывала глаза на это. Не верила мне.

-...взяла бы на себя хлопоты с похоронами, но, как бы это сказать... я несколько стеснена в средствах, — прорезался голос Марины сквозь мерзостный пласт памяти. — Алло! Юлия, вы меня слышите?

— Слышу, — сказала я. — Хорошо, назовите адрес. У меня где-то записано, но долго искать.

Она назвала.

— 9.3. R.I.P.

Маленький сибирский городок встретил меня слякотной тоской разбитых улиц. Кривые полузасохшие клёны давно было пора спилить, но они стояли, придавая двору заброшенный и неопрятный вид. Телохранителей я оставила на улице. Перед крыльцом подъезда разлилась огромная лужа; в неё были набросаны какие-то кирпичи, дощечки, прочий хлам, по которому народ перебирался через неё, совершая чудеса эквилибристики. М-да... В нашей глубинке всё по-старому.

Я уже собиралась одним махом перескочить через лужу и оказаться на крыльце, не замочив ног, но рядом оказался нежелательный свидетель — бабуля с кошёлками, которая стояла перед лужей в нерешительности и шамкала:

— Вот кажну ошень тут море штоит... И как перебиратьша-то? Кабы я кожочка была молодая, перепрыгнула бы по кирпичикам-то... Да штарая штала, прыткошть уже не та, как бы в лужу не швалитьша... Бежображие, и никто ничего ш ней не жделает... Доченька... А доченька?

Это она ко мне.

— Что вам, бабуля?

— Да вот как бы мне череж лужу-то... Не поможешь?

Я кивнула телохранителям. Один из них, Люк, подхватив старушку вместе с её кошёлками на руки, перемахнул через лужу. Обалдевшая бабуля только охнула.

— Ой, милок, как ты это... шкакнул-то шибко... шпортшмен, што ли, ты?

— Спортсмен, спортсмен, — пробасил Люк.

— Шпашибо, шынок, храни тебя Гошподь, — рассыпалась бабка в благодарностях.

Она вползла в подъезд, и я перескочила на крыльцо. Раздолбанная дверь, загаженная лестница, вонь... Алкаши и коты справляли здесь малую нужду, да и большую, похоже, тоже нередко. И в этой забытой Богом дыре закончила свои дни моя бесценная маменька.

Обогнав по-черепашьи карабкавшуюся по ступенькам бабку, я поднялась на третий этаж и нажала на кнопку звонка.

Марина оказалась ядрёной девицей лет двадцати восьми, с пышными, чуть расплывшимися формами, круглыми щёчками-помидорчиками, шикарной золотистой шевелюрой, забранной в хвост, и густо накрашенными ресницами. Сочный алый рот просто утопал в щеках. Она словно сошла с картины Кустодиева "Русская Венера".

— Ой, здравствуйте! — густым, грудным голосом приветствовала она меня. — Вы Юлия, я сразу догадалась... Проходите, пожалуйста... Как вы быстро приехали!

Да, она жила и умерла здесь. Затхлое дыхание прошлого не могли освежить никакие аэрозоли, а от убогости этого жилища не могла отвлечь даже идеальная чистота, царившая в нём.

— ...так уж получилось. Вы не подумайте, что я какая-то аферистка, которая присвоила себе её квартиру. Она в последнее время сильно болела, и я ей была вместо сиделки. Вот она в благодарность и отписала мне эту квартиру. У неё, кроме жилплощади, ничего и не было, никаких богатств...

Последние её дни были унылы и мучительны. Тюремный срок, хоть и небольшой, пустил её жизнь под откос. От былого благосостояния не осталось и следа.

Конечно, она не сама додумалась сделать это с отчимом, это Аврора устроила. Он остался жив, и он по-прежнему в Питере. А она умерла вдали от него.

-...проходите, пожалуйста, я чай поставила. Уж чем богаты, конечно...

Щекастая "Венера" выставила на маленький кухонный стол какие-то варенья-соленья, чашки-блюдца, печенье-конфеты. Её сдобные телеса колыхались, когда она челноком сновала от стола к шкафчику, пересекая тесное пространство кухоньки за три шага. Эти округлые, полные руки выносили из-под неё судно, стирали загаженные гноем пролежней простыни, мыли её в таких местах, о которых и подумать гадко. И получили неплохое вознаграждение — эту хоть и убогую, но всё-таки жилплощадь.

— Спасибо, ничего не нужно, — сказала я. — Мариночка, у меня сейчас совершенно нет времени заниматься похоронами, а поэтому я буду вам признательна, если вы возьмёте это на себя. Денег я вам дам.

Она остановилась посреди кухни и удивлённо захлопала ресницами — как они у неё вообще поднимались с килограммом туши на них?

— Но я думала, раз вы приехали, то сами будете... Она вам всё-таки мама...

— Не приехать я не могла, но у меня действительно нет времени, Марина, — сказала я с нажимом. — Какая сумма нужна?

Видимо, слово "сумма" подействовало на неё магически. Она ещё немного похлопала глазами, а потом сбегала в комнату и принесла какую-то мятую бумажонку.

— Вот, у меня всё уже подсчитано, — затараторила она, подсовывая её мне. — Памятник, ограда, гроб, могилку выкопать... Всё так дорого, так дорого...

— Короче, — перебила я. — Сколько?

— Вот, тут кружочком обведено...

Я достала чековую книжку и выписала чуть большую сумму. Марина повертела в руках чек. Похоже, ей было непривычно обращаться с такими документами.

— Пойдёте в банк и обналичите. Ничего сложного. Тут немного больше — с учётом комиссии.

Rest in peace, dearest Mother. Requiem aeternam dona eis, Domine.

— 9.4. In vino veritas

Мёртвые листья шуршали под ногами вперемешку с водой и грязью, окурками, фантиками, бутылками. Кстати, о бутылках: вон какой-то мужичонка бомжеватого вида собирал стеклотару, не брезгуя заглядывать даже в урны. Приставал к пьющей пиво молодёжи, клянчил:

— Вы, как допьёте, бутылочку потом... Можно вашу бутылочку?..

В мятом пакете у него звякал сегодняшний улов. К потёртому пальто пристали нитки, а стоптанным ботинком он наступил в собачье дерьмо. Из-под вязаной шапочки торчали седые пряди, нездоровая бледность покрывала одутловатое лицо с набрякшими мешками под глазами, нос...

Сальный нос с расширенными порами.

— Ну, здравствуй... папа.

Он уставился на меня, моргая заплывшими глазами и щурясь под больным осенним солнцем.

— Юля?..

Подслеповато улыбаясь, отчим смущённо теребил пакет с бутылками: неловко... в таком виде.

— Какая ты стала... Не узнать. Бизнес-леди! А ребятки... — Он с опаской глянул на Люка и Маркуса.

— Моя охрана.

— О как... Важная ты стала, с охраной ходишь... А я вот... Побила меня жизнь, да.

При этом в глубине его мутных кроличьих глаз отъявленного алконавта тлела искорка... Нет, не раскаяния — опаски. Зачем я пришла? С какой радости мне отыскивать его? Явно же не для того, чтобы поплакать в объятиях, предаваясь воспоминаниям. Особенно, если эти воспоминания... М-да.

— Ну что, трубы горят?

Отчим смущённо усмехнулся, звякнул стеклотарой в пакете.

— Да вот... Пытаюсь собрать на опохмел.

— Брось это, я куплю тебе.

Недоверчивость проступила в его взгляде: в подарки судьбы он не верил. Всё никак не решался расстаться со звякающим сокровищем, на сбор которого он потратил столько времени и за которое даже вступил в схватку с тремя конкурентами. Вышел победителем, хотя и не без потерь... Пара бутылок разбилось, да рукав пальто надорван.

— Правда купишь?..

— Правда. Идём.

Мы молча пошли по аллее парка. Люк и Маркус следовали на некотором расстоянии. Бутылки раздражающе позвякивали в пакете, и я сказала:

— Брось! Они не понадобятся.

— Ну, как это не понадобятся, — забубнил отчим. — Не сейчас, так потом... Не каждый же день ты собираешься мне благодетельствовать...

Я поморщилась и не ответила. На сколько там у него? На бутылку пива и то не хватит.

Когда мы подошли к магазину элитного алкоголя, он затоптался на пороге, с безнадёжностью махнув рукой.

— Ууу... — уныло проскулил он. — Не, доча, меня сюда даже не пустят... Рожей не вышел...

— Не беспокойся, со мной — пустят, — усмехнулась я.

Когда мы вошли, мой неприглядный спутник тут же приковал к себе тяжёлые взгляды охраны. Я сказала:

— Спокойно, это — со мной.

"Это", впрочем, не преминуло опозориться, сунув под пальто бутылку виски "Баллантайнс", пока я выбирала для него коньяк. Стоило ли так разоряться? Ему хватило бы и пузыря дешёвой водяры... Но нет, мне хотелось подчеркнуть разницу между нами, чтоб он, пьянь подзадборная, прочувствовал, кто теперь он, и кто я!..

Деньги тратить на разруливание ситуации с администрацией магазина мне не хотелось — обошлась психическим воздействием. Когда мы вышли, я окинула отчима презрительным взглядом.

— Без этого никак было нельзя?

Он виновато моргал.

— Прости, доча... Как-то само получилось... Соблазн... Впал в искушение...

— "Искушение", — хмыкнула я. — Эх, ты... Ворюга супермаркетный.

— 9.5. Точка невозврата

Обретался отчим уже не там, где мы когда-то жили. Он разорился, пришлось нашу большую и дорогую квартиру продавать и покупать вместо неё малогабаритную двушку у чёрта на куличках.

— Фу, — поморщилась я, осматриваясь. — Не квартира, а бомжатник.

— Уж прости, доча, гостей я сегодня не ждал, — оправдывался отчим, торопливо убирая с кухонного стола грязную посуду с объедками и пустые бутылки. — Если бы ты предупредила, что хочешь меня, так сказать, навестить, я бы хоть прибрался маленько...

Он выкладывал и выставлял на стол содержимое нового хрустящего пакета.

— Ох, доча, зачем такая роскошь? Напоминание о лучших временах, которые давно минули... Когда-то я мог себе позволить всё это, да, мог... "Хеннесси Гранд Шампань"... Душу только растравить. И закусь тоже под стать выпивке... Ну, Юленька, ты даёшь!

Без пальто и шапочки он выглядел ещё более жалким: засаленное тряпьё болталось на нём, как на скелете, всклокоченные седые волосы давно не стрижены и не мыты. Порцию "Хеннесси" он в себя влил, как воду, и жадно набросился на еду.

— О, хорошо-то как... Просто к жизни возвращаюсь! Не ожидал, не ожидал, что ты вот так... А что ты, собственно, вдруг вспомнила про меня, а, Юль?

— Мама умерла, — сказала я.

Он на секунду перестал жевать, его взгляд потемнел и ожесточился.

— Туда ей и дорога, — сказал он, наливая себе ещё. — Всю жизнь мне искалечила... Я же так и не восстановил... мужскую функцию-то, да. Хоть и пришили мне его назад, а работать как раньше он уже не смог.

Жуя и запивая еду "Хеннесси", он расписывал мне свои болячки во всех неприятных подробностях. Потом спохватился:

— Юль, а ты чего не ешь, не пьёшь? Давай, а то мне одному как-то неудобно...

— Нет, спасибо, мне не хочется, — отказалась я. — Ты угощайся... Почувствуй себя человеком.

— Да уж, — хмыкнул он. — Ну... как знаешь. Было бы предложено.

Через минуту он спросил:

— Ну, а ты? Как сама? Хотя, чего спрашивать — и так видно...

— У меня всё отлично, — сказала я.

— Замужем?

— Вдова.

— А... сочувствую. Дети есть?

Сволочь. Какая же он сволочь. Это мне мерещилось, или у него ехидца блеснула в глазах?

— Был... пасынок. Погиб.

— А... М-да, печально. А своих, значит, нет?

Он это нарочно, да?

— У меня не может быть детей, и ты это знаешь, — процедила я.

Он шевельнул бровями.

— Не знал... Правда, не знал.

— Не прикидывайся.

— Ничуть не бывало. Значит, внучат мне не видать... Жаль, жаль... Сочувствую тебе, Юляша.

Зачем я его нашла? Зачем, купив ему дорогую выпивку и хорошую еду, сидела и выслушивала его лицемерные слова сочувствия? А он уже поплыл от выпитого, взгляд стал сальным — так и мазал по мне, какая мерзость...

— Юляш... — начал он пьяненьким, интимно-фамильярным тоном. — Может, мы... Того? Вспомним... тряхнём стариной?.. Ведь нам хорошо было... не отрицай, тебе нравилось. Ты одна, я один... Так чего ж ещё? Да, пусть я и не могу, как обычно, но я знаю и другие... ик! Другие способы доставить женщине удовольствие. А, Юль?.. Ты красивая баба, очень красивая... Раз уж ты устроила мне сегодня праздник... может, логически завершим его... а?..

— ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ, МРАЗЬ, СНОВА ПРЕДЛАГАТЬ МНЕ ЭТО?!!

"Хеннесси", тарелки с едой, стаканы — всё полетело на пол с опрокинутого стола, звериный рык вырвался из-за моих оскаленных клыков, глаза превратились в два адских уголька. Стискивая горло этой падали, я шипела ему в лицо:

— Уж прости, завершение будет не таким, как ты хотел, ничтожество! Сразу нужно было тебя раздавить, как таракана, ты мразь проклятая, недостойная топтать эту землю! Всё, на что ты пригоден — это кормить червей!

Хрупкая человеческая плоть сплющивалась под моей рукой, раздавливаемое горло хрипело и хлюпало, рвались хрящи и ломались кости. Я сжимала и сжимала, пока не выжала вон весь дух из этого ничтожного тела. А выжав, бросила на пол, в остатки его последнего в жизни ужина.

Облив его остатками коньяка, я зажгла спичку и бросила. Заплясали голубоватые язычки пламени. Подойдя к газовой плите, я самую малость отвернула ручку конфорки.

Rest in peace, Father. Requiem aeternam dona eis, Domine.

Надо же, оказывается, я не разучилась плакать.

Серое небо сеяло еле ощутимый дождик, листья с сухим шорохом неслись по асфальту. Ядрёный дым тонкой сигары "Slim Panatela" защипал язык: алкоголя мы, хищники, не переносим, а вот табак почему-то — нормально. Дымим с удовольствием.

Грохнул взрыв.

— Люк, Маркус! Возвращаемся.

Что ж, дорогие родители, покойтесь с миром. Для вас уже всё закончилось, а для меня ещё продолжается.

Мне остаётся только идти до конца. Точку невозврата мы уже миновали.

— 9.6. Одно целое

— Освободим наши головы от дурных и суетных мыслей, а сердца — от суетных чувств. Забудем гнев и злобу, раздражение и страх. Им не место в наших душах. Члены "Авроры" — не враги, а заблуждающиеся. Они наши собратья, точно такие же, как мы друг другу.

Достойные, числом семьдесят один, включая меня, стояли кругом в церемониальном зале замка, освещённом свечами. Эйне была ещё слишком мала, чтобы участвовать в тренировках. Тренировки включали в себя не только развитие физических навыков, основанных на полученных от жуков способностях, но и навыков психологических и духовных. В роли гуру выступала я. Откуда я сама узнала всё то, чему пыталась научить собратьев? Всё от той же Леледы. Кроме того, у меня был такой сложный и удивительный инструмент, как "паутина". В ней можно было прочесть практически всё, выбраться, как по канату, из бездны незнания к свету знания, а звон и вибрация её нитей подсказывали нужное решение, когда, казалось бы, со всех сторон окружала тьма и неизвестность. Я и собратьев учила её чувствовать, и мы все оказывались вплетёнными в неё; каждый мог ощущать себя её центром, а всех остальных — периферией, тогда как на самом деле центров у неё было столько, сколько нас самих.

— Наше призвание — творить не войну, но мир. Исцелять, а не убивать. Любить, а не ненавидеть. Те, чья жизненная сила течёт в нас, слишком поздно осознали свои ошибки, и теперь мы призваны не допустить их повторения. Нам нужно для жизни очень мало крови, но у кого мы её взяли, тому должны отплатить за неё какой-либо помощью. Если не останется хранилищ, именно так мы должны будем поступать. Не просто брать, но и что-то давать взамен. А сейчас возьмёмся за руки. Я передам вам от себя некое чувство... И его вы должны передать соседу, сосед — следующему, и так далее, пока круг не замкнётся.

Единение и любовь — вот что я передала стоявшему по правую руку от меня Конраду. Удастся ли ему передать то же Вике? А ей — следующему в круге? Паутина зазвенела. Один, второй, третий... двадцать пятый. Сорок седьмой... "Мы — достойные. Мы — одно целое".

И вот, от стоявшего слева от меня Оскара мне пришло то же самое чувство, которое я пустила по кругу. Пройдя через сердца всех участников, оно обогатилось оттенками, ведь каждый из нас — индивидуальность и воспринимает мир по-своему, но в целом это было оно, любовь-единение, суть его осталась сохранной.

— "Мы — достойные. Мы — одно целое". Запомните этот сигнал: придёт время, и он послужит нам.

— 9.7. Могила

Странное Аврора отдала распоряжение: спрятать сундук с жуками в озёрно-пещерной глухомани на севере нашей необъятной матушки-России. В группу сопровождения включили меня и Конрада.

Приземлились мы километрах в двухстах от места назначения и целый день петляли в лесах и болотах, тщательно запутывая следы. Группа разделилась пополам и шла по сложному двойному маршруту, в точках пересечения частей которого сундук передавался от одной половины группы к другой. Таких встреч с передачей было семь. И, конечно же, — видно, по закону подлости, не иначе! — мы с Конрадом оказались в разных группах.

Перед заданием мы все хорошо подкрепились на дорогу, так как сил предстояло потратить немереное количество. Двигаться приходилось полулётом-полупешком. В лесу не особенно разлетаешься, маневрировать между близко растущими деревьями сложно, так что крыльями мы пользовались нечасто, в основном передвигались бегом. Для справки: передвигаясь с использованием ног, хищник может развивать скорость до ста десяти километров в час, разгон до восьмидесяти — за полторы секунды. Ага, почти как гепард, даже побыстрее в разгоне. Но сто десять километров — это верхний предел, в среднем же мы пробегали за час семьдесят пять — восемьдесят. Ну, и короткие перелёты значительно ускоряли процесс, хотя подлетать над верхушками деревьев в соответствии с инструкцией нам следовало как можно реже.

Это петляние преследовало определённую цель — запутать того, кому вздумается разыскать сундук. Места вокруг были хоть и красивые, но странные: эти леса вызывали какое-то гнетущее чувство, которое даже временами сбивало с толку чутьё. То ли здесь была какая-то аномальная зона, вроде Бермудского треугольника, то ли... В общем, мы сами чуть не заплутали, хоть у нас имелась с собой и точная карта, и техника на всякий случай. Но техника то и дело барахлила, да и чутьё, как я уже сказала, тоже работало со сбоями в этом суровом, красивом и загадочном краю. Мы пробирались нехожеными тропами по местам, в которые не ступала нога даже здешних охотников... Местам опасным, пронизанным грозной силой и какой-то древней скорбью, отголоски которой эхом отдавались из-за деревьев. Мне было очень не по себе, да ещё и необъяснимым образом тянуло в сторону от нашего маршрута, и моя группа уже начала сомневаться, правильно ли мы идём. Я была единственной достойной на всю группу, и ко мне прислушивались и доверяли мне даже больше, чем технике и карте, но, кажется, меня начало уводить не в ту степь, и ребята уже поглядывали на меня, как поляки на Ивана Сусанина.

Мы должны были встретиться с группой Конрада, чтобы в очередной раз принять у него груз; до места встречи оставалось, если верить приборам, километров десять, не больше, и путь наш лежал на северо-северо-восток, но какое-то странное чувство охватило меня в этом месте. Я на протяжение всего пребывания в этих лесах чувствовала себя странно то в большей, то в меньшей степени, но на сей раз ощущение усилилось многократно. Это было из разряда "тепло — ещё теплее — горячо".

Как бы описать это чувство? Если у вас когда-нибудь были проблески воспоминаний из прошлой жизни, то вам оно, наверно, должно быть знакомо. Именно ощущение чего-то знакомого стрункой запело во мне и вывело из равновесия, и я заметалась, припадая то к одному стволу дерева, то к другому.

— Вика, ты чего? — недоумевая, спрашивали меня ребята.

Со стороны казалось, будто я пытаюсь расслышать что-то в глубине стволов. На сердце давила тоска, я не находила себе места от беспричинного беспокойства, которое опутывало меня душным коконом. Я пыталась его разорвать, но только ещё глубже увязала.

— Да что с тобой, скажешь ты или нет? — воскликнул Деррен, "волк" из моей группы, хватая меня за плечи.

— Погодите, ребята, — пробормотала я, садясь на корточки и прислоняясь к стволу дерева. — Погодите... Сейчас.

Я помассировала виски, пытаясь успокоиться, а все стояли и смотрели на меня с тревогой. Деррен присел передо мной и осторожно взял за руки.

— Вика, тебе плохо? Если ты плохо себя чувствуешь, может, отдохнём?

Я замотала головой. В ушах звенело, руки и ноги похолодели. Усилием воли я заставила себя подняться.

— Нет... Не будем останавливаться, а то выбьемся из графика движения...

Приборы снова забарахлили, даже с компасом что-то случилось, и пришлось ориентироваться по чутью. Струнка тревожной тоски звенела всё громче и невыносимее, земля качнулась под ногами, и я остановилась, обняв дерево.

— Ну, что опять? — спросил Деррен.

— У меня такое чувство, будто мне знакомы эти места, — пробормотала я.

Деррен усмехнулся.

— Ещё бы... Мы тут уже столько петляем, что мне тоже кажется, что я вижу знакомые деревья и кочки. Но это только так кажется, Вика.

— Нет, это другое, — сказала я. — Мне кажется, я была здесь когда-то... давно. Много лет или даже... веков назад.

— Ну и ну, — присвистнул Деррен озадаченно.

Моя струнка привела нас в очень странное место... Похоже, здесь находилось когда-то что-то вроде языческого капища. Всё было похоронено под толстым слоем земли, но передо мной вдруг вспыхнула картинка: каменные глыбы и вырезанные из цельных брёвен идолы... похожие на крылатых людей. Крылья сложены за спиной, а в руках какие-то странные предметы... Я моргнула, и картинка исчезла.

От невыносимой тоски хотелось плакать. Щупая ладонями землю, я чувствовала ИХ... Они были здесь. Точнее, их тела. Зарываясь пальцами в траву, я помертвела от волны скорби, накрывшей меня с головой. Я... Я ТОЖЕ ЛЕЖАЛА ЗДЕСЬ. Что-то горестно отзывалось во мне, как будто я пришла домой, но вместо дома нашла пожарище — то, что осталось от дома... Вот почему меня так сюда тянуло, вот почему мне было так странно, тоскливо и страшно здесь.

— Вик... Да что опять такое! — Деррен стирал слёзы с моих щёк. — Сейчас-то что случилось?

Я пробормотала:

— Кажется, я... Я похоронена здесь.

Да, это прозвучало более чем странно, учитывая то, что я, произнося эти слова, находилась не под землёй, а на ней — на коленях, с пальцами, вплетёнными в траву. Слёзы капали из глаз безостановочно.

— Да ты что, Вика! Ты же — вот она, живая!

Сквозь застилающую глаза пелену слёз я взглянула на группу. Они смотрели на меня так, будто я была не в себе. А я и впрямь находилась сейчас где-то в другом месте... или времени.

— Нет, не в том смысле... — Было очень трудно подбирать слова: моя душа будто перестроилась на иной, древний язык, и настала странная растерянность и неуверенность в том, правильно ли я говорю. — Не я, а мой крылатый... Тот, чью силу я в себе ношу, лежит здесь. Это... могила последних из них. А древние племена, жившие здесь когда-то, видимо, обожествляли их... или считали какими-то духами... Поклонялись им... Не знаю.

— Гм, — промычал Деррен озадаченно. — И как ты это узнала?

— Она — достойная, этим всё сказано, — перебил его другой "волк", Вальтер. — Они чувствуют больше, чем мы.

— А при чём тут древние племена? — спросил Деррен.

— Здесь было место поклонения.

Это было последнее, что я смогла из себя выдавить. Сев под деревом и прислонившись спиной к стволу, я полностью отдалась тоске. А что бы почувствовали вы, если бы вдруг нашли собственную могилу?

Все мои чувства пришли в полное расстройство, я не могла сейчас ни ориентироваться, ни отвечать на вопросы. Группа топталась на месте, а я уносилась душой в скорбные дали, сквозь время, к своим истокам, к истокам другого мира...

— Вик... А Вик! Ну, давай... Приходи в себя как-то, — прорезался сквозь века голос Деррена. — Мы должны двигаться.

Я открыла глаза. Моя крылатая душа рвалась к небу над верхушками деревьев, а тоска держала её у земли...

— Ну, оживай давай...

Я даже не отреагировала, когда рука Деррена обняла меня за плечи, но вздрогнула, услышав грозный голос:

— А ну-ка, убрал от неё руки!

Нас нашла группа Конрада.

— 9.8. У ручья

— Да я что... Я — ничего, — сказал Деррен, встав и отойдя в сторону.

Надо мной склонилось лицо Конрада с нахмуренными бровями. Ревность... Какое неуместное здесь и сейчас чувство. Мелкое и смешное.

Но уже через секунду её заглушило беспокойство.

— Вика... Козочка, ты что как неживая?

Он взял мои безжизненно повисшие руки в свои, окинул остальных хмурым и тревожным взглядом.

— Что случилось? Что с ней?

— Да не знаю, она вдруг начала странно вести себя, беспокоиться... Сказала, что здесь, — Деррен обвёл рукой место, — могила крылатых.

Конрад закрыл глаза, приложил руку к земле. Снова открыв глаза, он сказал:

— Да, похоже на правду. — И, склонившись ко мне, стал щекотно целовать меня в нос, в глаза и брови. — Козлёночек мой... Ну давай, приходи в себя. Всё хорошо, я с тобой.

Его живительные поцелуи пробудили во мне — меня саму, отделили меня от крылатого и от тоски. Он положил руки мне на плечи, и мне в солнечное сплетение вошло тёплое и мягкое: "Мы — достойные. Мы — одно целое". А ещё он сказал: "Я люблю тебя". Мои ожившие руки поднялись и обвили его шею.

— Кон... Здесь лежит мой крылатый... — прошептала я ему в шею.

Секунда — и я уже стояла на ногах, поддерживаемая Конрадом. Он тоже был достойным, и он один понимал меня, а остальные могли только смотреть с удивлением и беспокойством.

— Тридцатиминутный привал, — распорядился он. — Мы скоро вернёмся.

Теперь, в его присутствии, мне стало гораздо легче: он подставил мне плечо во всех смыслах этого выражения. Пока встретившиеся группы располагались для передышки, мы с ним отошли в лес, чтобы скрыться от их взглядов.

По круглым камням, усыпанным жёлтыми листьями, журчал ручей. Конрад, присев, подставил под серебристую струю руку, набрал пригоршню воды и умыл лицо. Я последовала его примеру: после многокилометровой эстафеты по лесам с сундуком это было очень кстати. Холодная вода освежала и бодрила, а грустное осеннее солнышко, пробивавшееся сквозь лесной шатёр, блестело на ресницах радужными пятнами.

— Странные здесь места, — сказала я. — Мне здесь не по себе.

— Да, есть немного. — Конрад снял куртку, постелил на землю и похлопал по ней, приглашая меня присесть.

Мы уселись рядом и с минуту, как зачарованные, смотрели на ручей, не произнося ни слова. Воистину, можно бесконечно смотреть на текущую воду... Иногда с дерева срывался золотой лист, падал в ручей и лодочкой уносился прочь. Конрад, обняв меня, щекотал губами моё ухо и щёку.

— Ну, как ты, козлёночек? Тебе лучше?

Я поёжилась от уютных мурашек, пробежавших по телу от его голоса, и прильнула к нему.

— Да... — И отправила ему по каналу солнечного сплетения: "Я тебя люблю".

— Козочка моя... Я соскучился по тебе.

От его слов у меня что-то сладко сжалось в низу живота. Они были правдивыми и светлыми, как солнце, устало гладившее наши макушки, простыми и древними, как деревянная статуя на земляничной поляне. Не размыкая губ и рук, мы опустились на траву. Это было нужно нам как глоток горячего чая в зимнюю стужу, как островок покоя и нежности среди враждебного океана — слиться хоть на полчаса, хоть на пять минут. Земля подо мной плыла, небо кружилось... Вода журчала, изливалась, врываясь в меня горячими струями... Мать-сыра-земля... дай нам сил... пройти через это...

Вода журчала, унося жёлтые листья-кораблики, лес молчал — слушал лепет наших чувств. Ничего нового в них не было — всё то же, что и века, и тысячелетия назад.

— Я люблю тебя... Очень, очень...

— И я тебя, козочка. Я не могу без тебя.

Поймав жёлтый кораблик, я привязала его травинкой к палочке. Конрад сказал:

— Не поплывёт. Дай сюда.

Он ловко связал из палочек нечто вроде катамарана, даже с мачтой, к которой приладил листик-парус.

— Всё-таки достойные — немножко как белые вороны, — сказала я. — Остальные нас не понимают. Вот и ребята на меня смотрели, как на...

Я не договорила: Конрад скользнул по мне обжигающе нежным взглядом.

— Остальным надо выдавать только то, что им нужно знать, — сказал он. — Ну что ж, спуск судна на воду...

Катамаран поплыл!

— Ура! — Я захлопала в ладоши.

Но проплыло "судно" до первого порога: там оно перевернулось, и его затянуло в бурный водоворот.

— Но хоть немножко-то всё-таки проплыла наша лодочка, — сказал Конрад. — Хоть чуть-чуть порадовалась тому, что она есть, что она плывёт...

Как мы, подумалось мне.

— Слушай, я вот что... хотел спросить, — вдруг начал Конрад. — Когда всё это кончится... и если мы останемся живы... Ты выйдешь за меня замуж?

Обжигающее счастье пролилось вниз по моему нутру. Пусть мы — лодочки из хвороста в бурном море, но какое-то время мы можем плыть борт о борт и быть счастливыми. Надолго ли? Неважно. Наверно, до первого водоворота... А может быть, вдвоём мы и сумеем удержаться на плаву — кто знает?

— Уж прости, что я вот так просто и неромантично, — виновато улыбнулся Конрад. — Даже кольца не дарю... Хотя...

Он сорвал цветочек и обвязал вокруг моего пальца.

— Вот... Сойдёт?

— Большего и не нужно, — сказала я.

От его взгляда дрожь волнения пробежала по моему телу.

— Это значит "да"?

Ответ я послала ему в солнечное сплетение. Да! Он почувствовал, и это отразилось частично в его взгляде, частично — в жарком поцелуе, которым он приник к моим губам.

Как не хотелось отсюда уходить! Но мы должны были двигаться дальше, а потому вернулись на место привала. Держа меня за руку, Конрад прочистил горло и сказал:

— Прошу секунду внимания! У нас важная новость. Мы с Викой объявляем о нашей помолвке.

Что тут началось! На нас обрушился просто шквал поздравлений и объятий, кто-то даже предложил качать нас, но Конрад решил, что затея — не очень. Когда шквал немного поулёгся, он добавил:

— Всех парней прошу отныне иметь в виду — эта девушка ЗАНЯТА! Я заявляю свои права на неё!

Я ткнула его кулаком в бок:

— Ты, собственник! Права он заявляет...

— А как ты хотела? — нахмурился Конрад, привлекая меня к себе. — Всё серьёзно, назад дороги нет. Или ты склонна передумать?

— Нет! Не склонна, — заверила я от души.

— Ну что ж, эта встреча оказалась судьбоносной, — заметил кто-то.

— Жаль только, что снова приходится расставаться, — проговорил Конрад, прижимая меня к себе крепче. — Впрочем, надеюсь, что ненадолго.

И под шум аплодисментов и весёлые выкрики мы обменялись поцелуем.

— 9.9. Пещера

Дальше сундук несла моя группа. Мы оставили в этих лесах уже столько следов, что распутать их было крайне затруднительно, если не сказать невозможно. Под конец это начало сбивать с толку нас самих: мы то и дело натыкались на следы недавно прошедшей другой группы или даже собственные. А сколько километров мы намотали в этом походе, даже представить трудно.

Наконец настал завершающий этап. С места последней, седьмой встречи мы разошлись группами по двое-трое в разные стороны, а сундук понесли я и Конрад.

Тайником для сундука стала природная подземная пустота, уходившая вглубь на несколько десятков метров. Снаружи вход имел вид узкой расселины, в которую предстояло спускаться на верёвке. Уже стемнело, но нам это не особенно мешало: в темноте мы видели почти так же, как днём, и, хоть картинка была и тускловата, нам и такой вполне хватало. Конрад собирался спускать сундук сам, а мне сказал ждать на поверхности.

— Ну вот, самое интересное пропущу! — запротестовала я. — Я тоже хочу в пещеру!

— Нет, милая, ты останешься здесь, — сказал Конрад ласково, но решительно. — Жди меня, а если я не вернусь через час, зови на помощь. Ребята хоть и разбрелись, но не покинули регион. Они ждут от нас сигнала.

— Что значит — если не вернёшься? — встревожилась я.

Он взял меня за плечи и чмокнул в нос.

— Не волнуйся, козочка, я надеюсь, что всё пройдёт нормально. Но на всякий случай наверху должен кто-то остаться, только и всего. Ну, всё... Я пошёл.

И я осталась ждать его возвращения — одна в тёмном лесу. Не хочу сказать, что я боялась: я сама была такой Красной Шапочкой, от которой Серый Волк не ушёл бы живым, но внутри опять тревожно звенела струнка. Время ползло с улиточной скоростью. Я то и дело поглядывала на часы, думая, что уже прошло минут тридцать, тогда как на самом деле оказывалось всего пять.

На тридцатой минуте отсутствия Конрада зазвонил мой телефон.

— Вика, здравствуй, это Галина Ивановна из сорок третьей квартиры, соседка ваша с тётей Ларой.

— Здравствуйте, Галина Ивановна, — ответила я, уже чувствуя холодок.

И — удар...

— Тётю Лару сегодня увезли в больницу, Викуля. Инфаркт... Ты сейчас где — в Москве?

Тёте Ларе я сказала, что живу и работаю в Москве. Она ничего не знала о том, кем я стала.

— Д-да, — ответила я с запинкой.

— Если можешь, приезжай. Нужны деньги на лекарства, и так далее... Приедешь?

— Постараюсь...

— Уж постарайся, будь добра. А то укатила в свою Москву, а о тёте даже не вспоминаешь!..

Я хотела прорычать: "Откуда вам знать, вспоминаю я или нет?!" — но сдержалась. Сказала только:

— Большое вам спасибо, что позвонили.

От этой новости я чуть не впала в прострацию. Первый мой порыв был — домой! Но тут же меня остановило: а как же Конрад? Где он там? Почему его до сих пор нет? Час истекал, тревога нарастала — и за него, и за тётю. С ума сойти... Я металась, не находя себе места.

И тут я услышала — даже не услышала, а почувствовала ногами глубинный грохот и гул... Гул, от которого все мои волосы встали дыбом. Приглушённый слоем земли, человеческому уху он мог быть и не слышен, но моё ухо хищника уловило его. Обвал? Там же Конрад!! Меня затрясло. Звать на помощь? Но пока ребята доберутся, пройдёт слишком много времени. Следы мы так запутали, что сами заблудились бы. Выход один — лезть в пещеру самой.

На помощь я всё-таки позвала, но дожидаться группу не стала. По верёвке я спустилась в каменное "горло", первые метры которого были прямыми, а потом начинался весьма неудобный уклон. Обдирая о камни колени и руки, я спускалась всё глубже, пока не оказалась в небольшом гроте, от которого ответвлялись два прохода. След Конрада вёл в правый. Я ринулась туда... и чуть не сорвалась в провал. В полу прохода зияла дыра, по-видимому, только что образовавшаяся, в которую — я чувствовала — провалился Конрад. Как туда спуститься? Прыгать? Можно, но опасно: могу угодить на голову Конраду или спровоцировать ещё какой-нибудь обвал. Нужно осторожно... На непредвиденный случай все члены группы, и я в том числе, имели при себе разнообразные нужные вещи, такие, как верёвка, например. У меня был целый моток. На одном конце я сделала петлю и закинула на надёжный каменный выступ, похожий по форме на гриб, а свободный конец бросила в провал. Двадцать секунд — и я была внизу.

Это был ледяной грот потрясающей красоты. Впрочем, любоваться сталактитами и причудливым ледяным рельефом мне было некогда: следовало как можно скорее найти Конрада. И я нашла его быстро...

Он лежал на залитой кровью груде камней, насквозь пронзённый огромной сосулькой. От этого зрелища я чуть не лишилась рассудка.

— Кон, родненький, солнышко моё! — закричала я, бросаясь к нему.

Он открыл глаза и посмотрел на меня... Жив, слава Богу! Я смеялась и плакала, гладя его по лицу, а потом вдруг увидела, как в его взгляде мелькнула какая-то тень...

— В сторону! — прохрипел он.

Я была так охвачена чувствами, что, кажется, моя реакция слегка замедлилась. Когда я подняла голову и увидела зависшую в воздухе здоровенную сосульку, до меня молниеносно дошло, что если бы Конрад не остановил её на лету, меня бы тоже пригвоздило. Движением руки Конрад отбросил сосульку, а я, ослабев, уткнулась ему в плечо. Его рука легла мне на голову.

— Всё хорошо, маленькая, — услышала я его усталый, слабый голос. — Помоги мне вытащить эту ледышку.

Руки соскальзывали с окровавленного льда, и я никак не могла крепко ухватиться за торчащий из груди Конрада конец сосульки, которая была не одиночной, а представляла собой несколько сросшихся сосулек общим весом в несколько килограммов. Наконец мне удалось... Кровь из раны полилась рекой, Конрад захрипел, а я вся сжалась от ужаса.

— Ничего, малыш... Ты что, забыла, что мы регенерируем мгновенно? — улыбнулся он, и голос его прозвучал уже совсем иначе — почти как обычно.

Пара секунд — и раны как не бывало, а меня успокоительно целовали губы Конрада.

— Всё хорошо... Давай выбираться из этого грота Падающих сосулек.

Мы выбрались на поверхность. Группа ещё не подоспела. Я стиснула Конрада и уткнулась в его куртку, а он гладил меня по голове, по плечам и спине. Испуг меня постепенно отпускал, сменяясь облегчением, а губы Конрада довершили курс лечения.

— 9.10. Мама

Задание мы выполнили — спрятали сундук с жуками, о чём Конрад и доложил Авроре. Несчастный случай с ним произошёл уже после того, как он спрятал его, и не нужно было быть спелеологом, чтобы прийти к выводу: пещера опасна.

Я отпросилась у Авроры на пару дней. Как же давно я не была дома... Сердце ёкнуло и сжалось при виде родных мест, а на глаза навернулись слёзы. Мне не составило труда найти больницу, в которой лежала тётя, даже не спрашивая об этом у позвонившей мне соседки.

Дежурная сестра, когда я назвала имя, отчество и фамилию тёти, как-то замялась... И в её глазах я прочла одно слово: УМЕРЛА.

Я не успела.

Я сидела в холле на диванчике, когда подошёл врач и стал что-то говорить. Я слышала, но не понимала.

Мама, прости меня. Прости меня, мама...

Я хотела назвать тебя так, я думала об этом... Но так и не назвала.

Не знаю, Господи, услышишь ли Ты молитву такого существа, как я? Имею ли я право обращаться к Тебе? Но я не за себя прошу, а за моего самого родного человека. Прими её душу и позаботься о ней так, как она того заслуживает... Ибо она заслуживает самого лучшего места в Твоём Царствии.

— 9.11. Охота за сундуком

— Время прибытия на место — шестнадцатое сентября, два часа тридцать минут. Время отбытия — семнадцатое, ноль часов пятьдесят минут.

Я спросил:

— И что они целый день делали в лесу?

— Полагаю, путали следы, сэр.

— Охрана выставлена?

— Никак нет, сэр. Группа отбыла всем составом, никто не остался. И больше никто не прибывал.

— Странно...

И дались же нашей двинутой президентше эти жуки! В лепёшку разбейся, а добудь. Назначила меня лично руководить операцией. Хоть я теперь ночую уже не в кабинете, а снова под боком у жены, но Регина сегодня утром посмотрела на меня укоризненно, когда я сказал, что, возможно, буду отсутствовать несколько дней. "Всё та же история", — вздохнула она, хотя о разводе речи не завела. Она понимает: ребёнку нужен отец. А я не решился сказать ей, что, по-видимому, скоро я вообще перестану бывать дома...

О том, что всё это странно, госпожа президент и слышать не желает: идея получить жуков затмила ей разум, не иначе. Я представил ей весь расклад так, как я его вижу: Орден оставляет нам в лесу подарочек, заранее предполагая, что мы пойдём его искать — не думаю, что они этого не предполагают. Что может за этим крыться? Получим ли мы в результате всего этого желанных супер-воинов, а может быть, это троянский конь? Почему они использовали не всех жуков, а часть оставили нам? Вот что не даёт мне покоя! А госпожа президент как будто ослепла и оглохла, стала как одержимая. Ох, не нравится мне всё это... И почему я всё ещё с ней? Всё ещё надеюсь её образумить? Но, похоже, затея обречена на провал... Так почему же?

Неужели потому что цепляюсь за свою должность и статус? Неужели я врос в "Аврору" так, что вырваться не смогу?

А поющий ей дифирамбы Альварес, похоже, дышит мне в затылок. Почему-то он не выразил недовольства, когда его идею поручили исполнять мне — будто так и надо. Он остался временно замещать меня, пока я буду бродить по лесам и болотам в поисках заветного сундучка, а может... может, в планах Юлии перевести временное замещение на постоянную основу? Не нравится ей, что я режу правду в глаза, а его слащавое поддакивание ей, конечно, больше по нутру.

Следовало смотреть на дело реалистично: я не надеялся отыскать сундук за один день, а потому мы взяли с собой запас крови в портативном холодильнике. Кровь с консервантами и антикоагулянтами — не самый изысканный деликатес, но что поделаешь! Поход, как я предчувствовал, нам предстоял долгий. Придётся устраивать пикник на природе.

Едва войдя в лес, мы растерялись от обилия следов орденцев, прятавших сундук. Они были настолько многочисленны и перепутаны, что поначалу мне показалось невозможным отыскать центр этого лабиринта. Но я не привык так легко сдаваться. Мы взяли след и пошли по нему.

Дело осложняло то, что в этой местности барахлили навигационные приборы, которыми мы не поленились на всякий случай экипироваться, да и наши собственные ощущения что-то сбивало. Какая-то странная была в этом лесу атмосфера, гнетущая. То и дело след шёл через болота, и несколько раз ребята по неосторожности проваливались. Мы их благополучно вытащили, но с этого момента вооружились палками, чтобы щупать почву под ногами, прежде чем ступать. Разумеется, это сильно замедляло наше продвижение. Да и вообще, идя по следу, не особенно разгонишься: приходится постоянно прислушиваться и принюхиваться, а след был, повторюсь, крайне запутанный.

Сильно озадачило то, что они шли то с сундуком, то без него. Мы долго ломали голову над этой загадкой, пока не наткнулись на место, где следы сходились, и сундук, похоже, тоже побывал там. Так вот оно что! Они были разделены на две группы и петляли по лесу одновременно, периодически встречаясь и передавая сундук друг другу, чтоб ещё больше нас запутать. Что ж, это им удавалось неплохо. Чтобы понять масштабы нашей задачи, представьте себе участок в пятьдесят на пятьдесят километров, поросший непроходимыми лесами, перемежающимися заболоченной местностью; вот эти две с половиной тысячи квадратных кэмэ мы прочёсывали частым гребнем, пытаясь расшифровать, куда и откуда шли хитросплетения следов. Двигались они быстро, делая в час по семьдесят-восемьдесят километров, а мы шли по следу значительно медленнее, не более тридцати-сорока.

Начали мы в шесть утра девятнадцатого числа, двигались без передышки до двадцати двух часов, но результат не спешил обрушиваться нам на головы. Было решено сделать привал и перекус. Мы облюбовали довольно-таки живописное местечко у ручья, катившегося по огромным округлым камням, разбили палатки и достали из холодильника пакеты с кровью. Холодную пить не то, что свежую, только что из донора, но за неимением ничего лучшего мы подкреплялись тем, что у нас было. Силы она восстанавливала точно так же, хотя входившие в её состав добавки немного портили вкус.

Ребята уже дремали, а я бродил вдоль берега ручья. Пока мы интенсивно двигались по следу, думать было некогда, а сейчас тишина, одиночество и сумрак способствовали размышлениям. Зачем они оставили нам часть жуков? Ведь если Орден хочет нас разбить, было бы намного логичнее не позволить нам получить их. Полторы-две сотни таких воинов способны противостоять армии небольшого государства. Какая им выгода делиться с нами? Или нас ждёт какой-то сюрприз? Вот чего не люблю, так это неожиданностей... А может, они положили в сундук не тех жуков, а что-нибудь другое? Какое-нибудь... неизвестное оружие массового поражения? Мало ли, что они могли найти в Цитадели. Кто даст гарантию, что эти жуки (если там и правда они) будут превращать нас в сверх-воинов, а не, скажем, в чудовищ, которые кинутся уничтожать нас же самих? Вот будет весело! Мне это кажется, или Юлия в последнее время стала плохо соображать? Да ещё этот Альварес, льющий мёд ей на извилины... Похоже, оттого они у неё и начали слипаться. Не удивлюсь, если он ещё и в постель к ней залез. Неужели ему так хочется меня сместить, что ради этого он толкает "Аврору" на тропу войны, подливая масла в огонь президентского безумия? Понимает ли этот идиот, к чему всё это может привести?

Хотя, впрочем, не такой уж он, должно быть, и идиот, если выбился в начальники особого отдела. Это, кстати, не моя была идея — сформировать этот отдел. Это Юлия с её паранойей, с её манией видеть везде предателей и орденских шпионов, придумала его и назначила руководителем этого смазливого жополиза. Или... чего-то-там-другого-лиза, учитывая мои подозрения о постельных приключениях госпожи президента. Тьфу... вот нашёл, о чём думать на ночь глядя.

А вот тут, похоже, кто-то приятно проводил время. Секс на природе. Мда, улучили момент в такое, казалось бы, неудобное время! Это ж как должно было приспичить! А вот мне с Региной сейчас не светит разрядиться. Ей сейчас не до того... капризничает, нервничает. Скорее бы уж кончился этот первый триместр. С первыми двумя детьми так же было.

Рвущееся платье, шершавые круги сосков, голубые льдинки глаз. "Согласен ли ты..."

Бррр! Холодная вода из ручья прогнала наваждение. Ну и сон... Я до сих пор не мог его забыть. Нет, у меня жена, дети, и я их люблю. Но почему она не выходит у меня из головы уже много лет? Бывали периоды, когда я совсем о ней не думал, иногда даже очень подолгу, а потом снова — как вспышка...

Так, хватит об этом. Сейчас не время.

Закрыть глаза на часок... Господи, когда же я как следует высплюсь?..

— 9.12. Искать — не прятать

Раннее северное утро. Мы снова пробирались сквозь чащу под холодным осенним дождём, грязь чавкала под ногами, лес был наполнен несмолкаемым шорохом. От воды нас спасали непромокаемые плащи с капюшонами. Вдруг за деревьями мелькнуло что-то светлое. Я поднял руку, и отряд остановился, напряжённо вглядываясь. Напрягая все чувства, я пытался определить, что это было. Не зверь, не птица, не человек и не хищник. Оно оставило странный след, зябкий, от которого мурашки бежали по телу. Живое существо такого следа не оставляет...

— Старичок-лесовичок, — усмехнулся кто-то. — Надо было взять с собой какое-то угощение и оставить на пенёчке, а то он нас запутает.

Остальные зафыркали.

— Ты в лесных духов веришь, Боримир?

— Верю — не верю, а следовало его задобрить, — ответил Боримир. — Мы пришли непрошеными гостями, шастаем тут... А лесного хозяина не почтили.

— Да ну тебя... Сказочки.

Сказки это были или нет, но белая тень ещё пару раз мелькала то слева, то справа, а то — впереди. И всякий раз веяло холодком, пробиравшим до самого сердца. Близился полдень, а мы всё плутали, да ещё и след куда-то исчез.

— Точно, лесовик запутал, — сказал Боримир.

— Ну, их-то не запутал, когда они сундук прятали, — сказал я. — Интересная теория, но я предпочитаю полагаться на свои чувства, а они мне подсказывают, что скоро мы снова возьмём след.

Но след мы потеряли надолго. Снова наступил вечер, и прекратившийся было дождь зарядил снова. Вода струями лилась с капюшонов, и в лесу не осталось ни одного сухого места. Впрочем, палатки были с полом, так что расположиться на привал дождь нам не помешал, равно как и утолить голод. Запасов крови оставалось ещё на два раза, поэтому нужно было спешить с поисками сундука.

Но вот странное дело! И на следующее утро, продолжив движение, мы не никак не могли напасть на след. Ещё недавно следы орденцев были повсюду, а тут — как дождём смыло. Конечно, дождь тут был ни при чём, но то ли мы действительно сбились, то ли напрочь потеряли чутьё — как бы то ни было, наши блуждания не спешили увенчиваться успехом. Хоть и говорится, что отрицательный результат — тоже результат, но нас такое положение не устраивало. Результат нам был нужен положительный, и как можно скорее.

Мы решили взлететь над местностью, чтобы сориентироваться. Причина потери следа выяснилась: оказалось, что мы вообще ушли за пределы обследуемого участка, а там орденцев и в помине не бывало.

— Да, не слабо нас лесовик увёл, — опять заладил своё Боримир.

Лесовик ли был в том виновен или кто-то иной, но всё пришлось начинать с начала. Для этого необходимо было пополнить запасы крови, и двое из отряда были посланы в ближайший пункт питания. Ну, насколько близкий? Километров триста будет. А ближе ничего не было, потому пришлось ждать.

— 9.13. День шестой

След мы снова взяли и довольно быстро пошли по нему. Я уже начал злиться, мне надоели эти скитания: скорее бы найти проклятый сундук и развязаться с этим. Да ещё дождь как будто задался целью промочить нас до нитки или вообще утопить: всё время лило как из ведра, лишь с короткими перерывами.

— Не повезло нам с погодой, — ворчали ребята. — Скоро вода в ботинках хлюпать начнёт. Командир, сколько мы ещё по этой жиже топать будем?

— Пока не найдём то, что нам приказано найти, — огрызнулся я. — Думаете, МНЕ всё это нравится? Отставить разговоры! Шагом марш!

— Лучше б крыльями...

— Поиск по такому запутанному следу не позволяет развивать больших скоростей, вы это должны понимать. Придётся топать. Всем заткнуться и шагать!

Мытарства наши продолжались уже четвёртые сутки, когда поступил звонок от президента. Она требовала результата. Оказалось, связь барахлила так, что три предыдущих её звонка не достали меня, только на четвёртый раз соединение прошло, и оттого госпожа президент была злющая, будто у неё в одном месте раскалённое шило сидело. На её злобное нытьё я ответил раздражённым рычанием — достало уже утруждать себя церемониями с этой неуравновешенной дамой. Если у неё проблемы с гормонами, при чём здесь я?..

Утро шестого дня наших лесных злоключений под дождём встретило нас по-прежнему отсутствием результата и мерзкой погодой. Ботинки уже не выдерживали непрерывного пятидневного купания, и отсыревшие ноги чувствовали себя отвратительно. В довершение всего позвонил Альварес — по поручению президента.

— Ну, как? Продвигается дело? Уже что-нибудь нашли?

Когда пять суток топаешь по непролазному лесу, поливаемый сверху дождём и нахлёстываемый по морде ветками, спишь урывками и питаешься кровью с привкусом химии, подобные вопросы от сидящих в тепле и сухости штабных крыс вызывают приступы неконтролируемой ярости. Мне до ужаса захотелось вылить в трубку ведро отборного мата, но я ограничился ответом:

— Чёрта лысого мы нашли. Так и передай президенту. И хватит названивать, как появится результат — сразу доложим.

Он помолчал, переваривая мой ответ, потом ядовито так прошипел:

— А кто тебе позволил хамить госпоже президенту?

— Неужели она тебе нажаловалась? Ах, какой я нехороший! — съязвил я.

— Непозволительно так разговаривать с женщинами, — прогундосил он.

— Ох, не нуди, Альварес, — ответил я. — Слава Богу, ты не дама, и если ты ещё раз вякнешь, я выскажу всё, что я о тебе думаю! Обещаю, мало не покажется. И вообще, меня уже достал ваш гадючник!

— В Орден хочешь? — прошипел Альварес.

Ну, что тут скажешь? Я не замедлил сдержать обещание. Всё, что я сказал, подлежало сплошной замене звуком "пи", а единственными пристойными словами были предлоги "в" и "на". Наверно, Альварес там подавился трубкой, а я дал отбой связи. Достало! А ребята, оценив мой словарный запас, понимающе ухмылялись из-под капюшонов, с которых лилась непрерывная капель.

Да, славное начиналось утро.

Шестой день прошёл так же, как предыдущие пять — без результата.

— 9.14. Пещера Али-Бабы и новое назначение

Наверно, в числе семь всё-таки что-то есть: на седьмой день поисков мы наткнулись на вход в подземную пещеру, в которую вел чёткий след, причём знакомый мне по местечку на берегу ручья. Парочка, предававшаяся там любовным утехам, побывала и здесь. Задрожавшей печёнкой я почувствовал: вот оно. Мы у цели.

— А вот и наша пещера Али-Бабы, — сказал я.

Послышались возгласы:

— Неужто пришли?!

— Не прошло и года!..

Все рванулись было к входу, но я жестом остановил их:

— Осторожно, парни. В этих пещерах бывают обвалы. Левандовский, Ланге, Накано — остаётесь на поверхности, остальные — за мной.

Отыскать в пещере сундук уже не составило труда: след к нему вёл чёткий. Он был спрятан в небольшом углублении и завален горкой камней. Крышка была опечатана. Вскрывать? Да к чёрту. Доставим так, а там пусть делают, что хотят.

— Объект обнаружен, покидаем пещеру, — скомандовал я.

Когда мы пересекали один из гротов, я почувствовал вибрацию — сначала лёгкую, потом она усилилась; слева от нас рухнула каменная глыба, потом ещё одна. Обвал... Я крикнул, сунув сундук шедшему впереди меня Боримиру:

— Передавай вперёд, по цепочке! И — бегом!

От грохота было уже ничего не расслышать, но ребята поняли моментально. Сундук ушёл вперёд по рукам. Последнее, что я видел — как на Боримира упала глыба размером с автомобиль.

— Командира и Боримира завалило, сэр!

— Сундук у вас?

— Так точно, сэр...

— Всей группе возвращаться на базу!

— Но сэр... а как же...

— Будет выслана специальная бригада с техникой, она и будет разбирать завал, а вам там больше делать нечего! Оставьте только радиомаячок на месте. Вы меня поняли?

— Понял, сэр...

Мигель Альварес лихорадочно соображал, барабаня пальцами по столу. И подфартит же так!.. Кажется... кажется, из этого может что-то получиться. Нужно только использовать этот шанс с умом.

После краткого доклада президенту об успехе поисков сундука и понесённых при них потерях он лично возглавил спасательную операцию.

Наравне со спасателями, спустившимися в пещеру для оценки объёмов и степени опасности работы, он осматривал и оценивал, трогал руками каменные глыбы, похоронившие под собой одного солдата и главу службы безопасности "Авроры", а также незаметно положил в дальнем углу, между камнями, маленькое устройство.

Расхаживая по пещере, он вернулся на это место и закричал:

— Здесь взрывное устройство! Уходим!

Едва все выскочили из пещеры, прогремел взрыв. Он вызвал страшный камнепад, но, слава Богу, никто не пострадал — всё благодаря бдительности и быстрой реакции Мигеля Альвареса!

В результате завал стал непригоден для разборки, а учитывая опасность новых обвалов, Альварес отдал распоряжение прекратить работы и оставить тела погребёнными под камнями.

Президент спросила:

— Что за взрывное устройство?

— Полагаю, оно оставлено орденцами, больше некому было его подложить, — не моргнув глазом, ответил Альварес.

Президент скрипнула зубами и прищурилась.

— Так и знала, что без сюрпризов не обойдётся, — процедила она. — Сволочи!

Она была так ослеплена злостью, что не почувствовала в тоне Альвареса ни капли лжи. Да ей было просто и не до того: она наконец-то получила сундук с жуками, и мысли о перспективах его использования занимали её полностью.

— Осмелюсь спросить, госпожа президент, — подобающе понизив голос, начал Альварес, — в связи с гибелью начальника службы безопасности "Авроры"...

— Я назначаю тебя на его место, — не дав ему закончить вопрос, ответила президент. — Понимаю, на тебе ещё и особый отдел, так что обязанностей прибавится.

— Я постараюсь оправдать ваше доверие, госпожа президент, — выпрямившись, торжественно сказал Альварес. — Надеюсь, что я справлюсь.

О да. Он справится, как справился с заданием подстроить инцидент в "Красной дымке", ставший поводом к войне — в обход и без ведома Каспара. Президент уже тогда не доверяла главе службы безопасности, считая, что он добровольно не пойдёт на такие интриги против своего старого друга Авроры, а поэтому она выбрала для этого щекотливого дела сотрудника с более гибкими моральными принципами — его, Альвареса. Что ж, всё закономерно: те, кто не гнётся — ломаются, а более гибкие обходят их... И занимают их место.

— 9.15. Погиб при исполнении

Это случилось. Сундук стоял на моём столе с откинутой крышкой, и жуки золотистой массой поблёскивали в нём. Я дотронулась до него... и сразу вспышка, боль. Он шёл замыкающим и передал сундук по цепочке. Сундук выбрался, а он — нет.

Я открыла зажмуренные глаза, сердце разжалось, а губы сжались. Что ж, он исполнил своё предназначение. Лучшей смерти нельзя и пожелать.

Дверь распахнулась.

— Мадам, ну что же это такое, — послышалось возмущённое квохтанье Ангелины. — Госпожа президент, извините, так получилось...

Моя секретарша извинялась за то, что ей не удалось задержать на подступах к кабинету стройную женщину в элегантно облегающем силуэт чёрном костюме, в чёрной шляпке с вуалью и чёрных перчатках. Леди в трауре?

Да, его жена.

— Всё в порядке, Ангелина, — сказала я. — Оставь нас.

Дверь за секретаршей закрылась. Ясные серые глаза жены Каспара смотрели на меня с застывшим в них безумным горем, но ноги в изящных вечерних туфлях ступали по ковролину хоть и медленно, но твёрдо, а железная хватка её затянутых в шёлковые перчатки рук на сумочке-кошельке была чуть приметно судорожной. Она была так сдержанна, что казалось, прикоснись к ней — и взорвётся. Но тем не менее, в горе она казалась ещё красивее. Чудовищно звучит, но траур был ей к лицу.

— Здравствуй, Регина, — сказала я. — Чем могу помочь?

Угол её идеальных губ, покрытых тёмно-бордовой помадой, горько дрогнул.

— Помочь... Помочь? Как вы можете помочь, если отказались достать хотя бы его... тело?!

Я встала.

— Регина, пойми... Состояние пещеры нестабильное, вероятность новых обвалов очень велика. Ты хочешь, чтобы там завалило кого-то ещё? Мне очень, очень жаль... правда. Каспар прекрасно выполнил свой долг, это не подлежит сомнению. Мы можем и должны им гордиться.

Взгляд Регины упал на сундук. Если бы он обладал способностью плавить, жуки превратились бы в кипящее золото. Подойдя, она запустила в него руку, сгребла несколько штук и, потрясая ими, воскликнула:

— Вот за это... за эти безделушки он отдал свою жизнь?!

— Регина, это не безделушки. — Мягко разжав её обтянутые шёлком пальцы, я забрала жуков и положила в сундук. — Они могут принести нам победу над Орденом. Они стоят, чтобы за них отдать жизнь, и не одну.

— Ничего нет ценнее жизни! — Её красивый голос дрогнул и сорвался в хрип, на длинных ресницах повисли тяжёлые капли. — И миллионом этих жуков не окупить её!

— Это не простые жуки, они обладают огромной силой, — попыталась я объяснить.

Она не желала ничего слышать. Как ни старалась она владеть собой, её горе вырвалось наружу, и она осела возле стола на колени, сотрясаясь от беззвучного плача и сдвигая локтями папки с бумагами. Жутко было видеть её, столь красивую и безупречную, в этой унизительной позе, с застывшей маской горестного крика на лице, и я стала мягко побуждать её подняться.

— Регина... Хорошая моя... Держись, пожалуйста, — говорила я ей, прекрасно понимая, что никакие слова её не утешат, но что-то нужно было говорить. — Мы, как можем, поддержим тебя и детей. Ты будешь получать его зарплату в полном размере, плюс пособие на детей в размере одной трети этой суммы на каждого из них.

— Да разве деньги заменят нам его! — выдохнула Регина сквозь рыдания.

— Нет, конечно, — вздохнула я, беря её под локти и осторожно пытаясь поднять. — Но совсем без них тоже нельзя. Обещаю, материально вы не пострадаете, как жили при Каспаре, так и будете жить. Мы об этом позаботимся. Ну... Давай, поднимайся. Не надо так... Садись в моё кресло.

Она начала подниматься, но ноги подвели её и подкосились, и мне пришлось подхватить её и перенести в кресло. Связавшись с доктором Гермионой, я попросила прислать кого-нибудь из центра за Региной, а пока мы ждали их прибытия, держала её за руку и успокаивала.

— Мне не нужны врачи, — осипшим от слёз голосом проговорила она. — Не хочу в больницу...

— Никто тебя туда класть и не будет, — сказала я. — Просто окажут помощь и доставят домой.

— Не нужна мне никакая помощь...

— "Не нужна", "не нужна"... Регина, не будь как маленькая. Кстати, о маленьких. В твоём положении такие потрясения очень вредны, и думаю, наблюдение доктора будет нелишним.

Доктор Гермиона прибыла лично с двумя ассистентами. Осмотрев Регину, она погрузила её в гипнотический транс.

— Успокоительных инъекций спиртом ей сейчас нельзя, — пояснила она. — Вредно для ребёнка. А что произошло?

— Каспар погиб при выполнении задания, — ответила я.

Гермиона нахмурилась, но приняла это известие стойко. Покосилась на сундук с жуками, спросила:

— Это они?

Я кивнула. Гермиона покачала головой и велела одному из ассистентов взять Регину на руки. Они отбыли, а я села в своё кресло и достала из сундука одного жука...

Минут пять я держала его, пытаясь понять, как он работает. Пока ничего не получалось. Ну ничего, мы разберёмся.

— Глава 10. Как равный равному

— 10.1. Логово Ордена

Чернота и невесомость сменились светом и ощущением тяжести тела. Кажется, я лежал, причём на какой-то мягкой поверхности. На камни не похоже... Ими я был зажат со всех сторон, а сейчас ничто не давило на тело. Свобода. Может, я умер?

Светлое пятно обрело чёткие очертания и превратилось в лицо. Голубые льдинки глаз, две седые пряди в гладко зачёсанных и убранных в узел на затылке волосах. Какой у неё красивый лоб. В меру высокий, линия волос ровная и аккуратная. Брови тёмными длинными дугами, не слишком тонкими, но и не чрезмерно густыми — как раз такими, как надо. Склад губ можно было бы назвать суровым или высокомерным, но единственная улыбка сразу меняла всё выражение. Лёд в глазах таял, в них блестели озорные искорки, и её лицо озарялось внутренним сиянием, от которого сердце замирало.

— Очнулся, — сказала она с этой умопомрачительной улыбкой. — Привет, старина.

Я попытался приподняться, и тут же картинка смазалась и поплыла. На лоб мне мягко легла ладонь.

— Тихонько, — прозвенел её голос. — Не вскакивай так резко. Я тебя, конечно, подлечила, но контузило тебя всё-таки здорово.

Моё горло напряглось и... сумело заговорить.

— Я... жив?

— Ну конечно, жив, — засмеялась она. — Тебя не придавило камнями. Глыбы упали вокруг тебя, а одна легла сверху, как крышка, и слегка стукнула тебя по макушке. Ты оказался в пустом пространстве между ними.

— Чудо, — пробормотал я.

— Чудо, не иначе, — кивнула она.

А я спросил:

— Аврора... Это правда ты? Я не умер, и мне это не снится? Где я?..

Она еле сдержала улыбку, приняла серьёзный вид и сказала:

— Отвечаю по порядку. Да, я. Ты не умер, и тебе это не снится. Ты в моём замке.

Сердце трепыхнулось, как пойманный зверь. В замке...

— Да, ты в главном логове Ордена, — улыбнулась Аврора. — И пока ты был без сознания, ты в бреду выболтал все секретные планы "Авроры".

Она что, шутила? Да, озорные искорки... В груди забурлили пузырьки смеха и заставили меня пару раз хмыкнуть. Аврора, ласково теребя меня за уши, тоже засмеялась.

— Кас, дружище ты мой... Ведь мы друзья, как и раньше?

От того, как она тискала и теребила мои уши, мне стало тепло, и смех защекотал где-то под рёбрами.

— Не знаю... Ты Великий Магистр Ордена, а я вроде как в "Авроре" за начальника службы безопасности, — сказал я.

Она смотрела на меня весело, с нежностью и любопытством, склонив голову набок.

— А что, Великому Магистру и начальнику службы безопасности "Авроры" нельзя дружить?

— Да как-то это... — начал я и запнулся.

— Как-то — это как? — Она, похоже, задалась целью открутить мне уши совсем. — Зачем ты так оболванился? Теперь ухи торчат... Ах ты, чебурашка-чебурашка... Ух... — Состроив забавную беличью гримаску, она потёрлась своим носом о мой.

Что-то во мне сломалось, треснуло. Какой-то панцирь, который не пропускал в мою душу ни воздуха, ни света, раскололся, и я, почуяв свободу, рванулся наружу, вперёд, вверх... приподнялся на локте и одной рукой обнял её, прильнув небритой щекой к её гладкой щёчке.

— Старушка, я жутко соскучился по тебе...

Её руки тоже тепло обняли меня, голос защекотал моё ухо:

— Ну вот, давно бы так. А то всё "госпожа Великий Магистр", "госпожа Великий Магистр"...

Мягко надавив на плечи, она заставила меня снова лечь. Я не противился, мне было просто спокойно и хорошо рядом с ней. Ну и пусть, что я в главном логове Ордена. Здесь никто не истерит, не кусает, не готов перегрызть другому горло... Почему-то я чувствовал себя как дома. Неужели ей удалось превратить Орден в то, чем должна была быть "Аврора"?

— Так это вы меня вытащили? — спросил я. — Но почему не свои, не "Аврора"?

Она вздохнула, грустно улыбнувшись.

— Свои тебя предали, дружище.

Что-то чёрное и холодное ворохнулось на сердце, ледяные иголочки вонзились в тело. Я уставился на Аврору.

— Ты это сейчас как Великий Магистр говоришь... вербуешь меня?.. Или...

— Или. Я говорю как твой друг. Они решили оставить тебя под завалом. Твою должность уже заняли.

Чёрное и холодное на сердце превращалось в алое и раскалённое.

— Альварес?

Аврора кивнула. Ну что ж... От него следовало ожидать.

— А ещё... там был ещё кто-то? Или только я один?

— Один боец, — ответила Аврора. — Но увы... — Она нахмурилась, потемнела лицом. — Спасать там было уже некого. Его просто раздавило в лепёшку огромной глыбой... Не обошлось без жертв, к сожалению. Мы этого не хотели, но... Не всегда случается так, как мы хотим.

"Боримир", — понял я. А вслух сказал:

— Его звали Боримир, и он верил в лесных духов.

Рука Авроры легла на мою.

— Полагаю, к обвалу привели сильные дожди, которые там шли в последние несколько дней, — сказала она. — Когда наши прятали сундук, было сухо. Но тоже не обошлось без происшествий: на Конрада упала сосулька.

Мы помолчали минуту. Я с болью думал о Боримире, а Аврора... не знаю, о чём. Но взгляд её тоже не был особенно весёлым. Я решился задать давно интересовавший меня вопрос:

— Зачем вы спрятали там сундук с этими жуками? Это был какой-то ваш план?

Аврора усмехнулась.

— Так и думала, что ты что-то заподозришь... головастый ты умник! — Она потрепала меня по макушке. — Да, мы намеренно это сделали, чтобы "Аврора" получила свою часть жуков. Если бы мы вручили их вам просто так, открыто, вам это показалось бы слишком подозрительным, и вы могли не принять подарок, решив, что мы задумали причинить вам вред при помощи жуков. А так... Вы добыли их сами, хитростью.

Аврора иронично улыбнулась. Да уж, хороша хитрость, подумал я. Скорее тупость и жадность.

— Но, как видно, и этот план был не без недостатков. Умники, заподозрившие подвох, в "Авроре" всё-таки нашлись. — И Аврора снова погладила меня по голове.

— Сдаётся мне, что я был единственный, — хмуро ответил я. — Альварес... он просто либо тупица, либо ищет своей выгоды. Скорее, второе. А Юлия... По-моему, она помешалась.

— Меня она тоже давно тревожит, — вздохнула Аврора. — Кажется, идея уничтожить Орден стала у неё навязчивой. А что мы делали "Авроре" плохого, чем ей мешали? Нам вполне хватило бы места в мире. Зачем было развязывать новую войну?

— Затем же, зачем развязываются все войны на земле, — сказал я. — Потому что кому-то становится мало того куска пирога, который он имеет.

— Я верила, что в душе ты не одобрял Юлину затею, — сказала Аврора.

— Зато Альваресу она очень нравится. — Просто не могу спокойно думать об этом му... этой сволочи. Просто кишки от ярости переворачиваются.

— Он идёт по головам, — вздохнула Аврора. — И, если честно, я опасаюсь за Юлю. Как бы с таким "военным советником" она не осталась не у дел.

— Что ж, она получит то, что заслужила, — сказал я. — Вот только я не знаю, старушка, как мне дальше быть. В "Авроре" меня уже вроде как не ждут, а здесь... Ну и в ситуацию я угодил.

Аврора встала и протянула мне руку.

— Поднимайся потихоньку. Пройдёмся по замку, может, и надумаешь чего.

— 10.2. Пробный жук

— Почему я должна с этим разбираться? У меня и без этого куча забот.

...Ко мне явилась президент "Авроры" и поставила мне на стол серебристый чемоданчик. Я сразу догадалась, что там, хотя упаковка сменилась. Конечно, там были жуки.

— Мы не знаем, как они работают, — сказала она. — Надеюсь, с твоей помощью, Гермиона, нам удастся это выяснить. Попробуй разобраться, что к чему с ними.

По выражению моей старшей дочери, я выпала в осадок.

— Ничего себе! Почему именно я должна с этим разбираться? У меня и без этого куча забот.

— Сейчас это важнее всего остального, — отрезала Юлия.

— Я никогда не имела дел с подобными вещами, это не моя область, — попыталась я отвертеться. — Вы пришли не по адресу, госпожа президент. Древние артефакты — это к историкам, а не к медикам.

Юлия смотрела на меня сквозь прищур, не предвещавший ничего доброго.

— А у меня другие сведения. Во время родов Карины тут побывали Аврора и Алекс. Аврора предлагала тебе впустить в себя жука, так ведь? — Она выбила холеным маникюром дробь по крышке стола и, подняв подбородок, бросила на меня победный взгляд. — И она должна была рассказать тебе, как заставить его работать. Значит, я пришла по адресу. Ты единственная, кто это знает, и ты не посмеешь это от нас скрывать. Даю тебе сутки, чтобы найти и создать пробного воина. Оставляю тебе одного жука, но, разумеется, за центром будет установлено наблюдение, чтобы с этим сокровищем, не приведи Бог, что-нибудь не случилось.

Юлия достала из чемоданчика жука и положила на стол, а остальных забрала с собой. Поставив передо мной такое требование, она всем своим видом дала понять, что отказ будет воспринят как предательство.

Как она узнала?.. Впрочем, теперь, когда "Авророй" управляет особый отдел, это не так уж удивительно.

Жук был очень похож на скарабея. Скорее всего, это и был скарабей — тот самый, считавшийся священным у египтян, а в сущности — обычный навозный жук. Интересное совпадение... Он лежал передо мной на столе, и я никак не могла отделаться от ощущения, что это живое существо, а не золотая фигурка. Я рассматривала его, а он изучал меня. Что же мне теперь делать? Юлии нужны воины для убийства, а Аврора, кажется, говорила, что эти так называемые достойные — не убивают, а напротив, стараются нести мир и защищать живое. Стало быть, если Юлии удастся создать таких воинов, она заставит их убивать? Невесёлое же нас ждёт будущее...

— Привет, сеньорита. О чём так тяжко задумалась?

Не успела я моргнуть, как мой рот оказался в плену властных и настойчивых губ Цезаря. Ох уж эта его манера страстно целовать из-за угла, когда этого меньше всего ожидаешь!..

— А что это за жучок? — Цезарь, присев на край стола, взял скарабея в руки. — Хм, да он, никак, из чистого золота?

— Я не уверена, золото ли это, — сказала я.

— Пробы вроде нигде не стоит, — промычал Цезарь, вертя жука так и сяк.

— Её просто и не может быть, жук очень древний, — объяснила я. — Тогда пробы ещё не ставили. Да я вообще сомневаюсь, из золота ли он.

— А где ты его взяла?

Я вздохнула.

— Юлия поручила мне создать с его помощью супер-воина — такого, какие есть у Ордена.

— А, эти, пуленепробиваемые, — кивнул Цезарь. — А с какой стати именно ты должна этим заниматься?

Я пожала плечами.

— Долго рассказывать...

— А я никуда не тороплюсь, — сказал мой муж. — Давай, выкладывай.

Я начала рассказывать, а Цезарь всё разглядывал жука и ветел в руках. Внезапно он вздрогнул и посмотрел на свой палец.

— Вот сволочь, об него, оказывается, пораниться можно!..

Но это было ещё не всё. У жука поднялись надкрылья, зашевелились усики, и он начал перебирать лапками на ладони у обалдевшего Цезаря.

— Да он живой, мать его!..

Цезарь уронил ожившего жука, но тот не упал на пол, а взлетел. Покружив возле него, жук врезался ему в грудь и растворился в ней. С глухим стоном Цезарь, не устояв на ногах, осел на пол, и его тело охватила волна золотистого света. Глаза распахнулись, из зрачков лился тот же свет, а за спиной раскрылись две пары крыльев. Несколько раз он дёрнулся, как будто в его теле пытался уместиться кто-то очень большой и сильный, а потом замер... Но только на мгновение.

Его большие руки тяжело опустились мне на колени, а в следующую секунду я оказалась в его объятиях. Глаза Цезаря тлели страстью. Вжикнула молния куртки моего спецкостюма, одна за другой стали расстёгиваться пуговицы блузки, но при этом Цезарь не прикасался к ним руками — они САМИ расстёгивались. Выражение "раздевать взглядом" исполнялось в буквальном смысле! Моя бровь приподнялась в изумлении:

— Цезарь?..

Он только утробно заурчал, как голодный котяра, готовый наброситься на свою добычу, и плотоядно облизнулся. С пуговицами было покончено, теперь лопнула передняя застёжка моего лифчика, и чашечки разлетелись в стороны.

— Цезарь, может, потерпим до дома? — пробормотала я, хотя по взгляду мужа было ясно, что ждать он не собирался.

— Я хочу тебя здесь и сейчас, красавица, — прорычал он.

— А если кто-то войдёт?..

Дверь кабинета закрылась, и её подпёр стул — всё это абсолютно без участия чьих-либо рук, само по себе. Всё, что было на столе, полетело на пол, и на расчистившейся поверхности оказалась я, а на мне — Цезарь.

— Пощады не будет, — дохнул он мне в губы.

— 10.3. Семья

Лил дождь, колыхалась занавеска, в приоткрытую балконную дверь тянуло сырой свежестью и тоской. Что-то бормотал телевизор, сменялись картинки на его экране. Дети спали, а я лежала на диване, уставившись в "ящик", но совершенно не понимая сути того, что там шло.

Я вообще не понимала сути того, что сейчас происходило. Из-за каких-то чёртовых золотых жуков он был похоронен под сотнями тонн камней, и наверняка мучения его были страшными. Если ему сразу не размозжило голову, то он ещё мог сутками страдать... пока не впал в анабиоз. Мы не так хрупки, как люди, и долго сопротивляемся, прежде чем умереть. Но в такой ситуации эта сопротивляемость только продлевает страдания... Каково ему там... с переломанными костями, разорванными внутренностями, придавленному невыносимой тяжестью? Почему, почему они не стали его спасать? Опасность новых обвалов? Вздор. Им просто вздумалось его убрать, потому что он перестал быть ко двору. И теперь я буду получать его зарплату и пособие на детей от них — от его убийц?

А наш ещё не родившийся малыш так и не увидит своего папу.

Зачем я изводила его упрёками, что он совсем не бывает дома, что дети его не видят, зачем говорила о разводе?! Дура... Идиотка. Мало ему было неприятностей на службе, так ещё дома терпеть мои истерики... Лучше бы он пропадал на своей треклятой работе, бывал дома раз в две недели, но был бы жив, ЖИВ!..

Надо плакать потише, а то дети проснутся.

Телефон... Кому я понадобилась в такой час? Идите вы все к чёрту, не хочу никого слышать.

Опять. Да что это такое!

— Мамочка, телефон звонит.

Из детской высунулась заспанное лицо Лолы. Ну вот, этот дурацкий звонок её разбудил.

— Ну и пусть себе звонит, — сказала я. — Мы ничьего звонка не ждём. Иди, спи дальше.

Лола ушла, а телефон через минуту снова зазвонил. У меня внутри вдруг что-то сжалось и затряслось, как желе... Предчувствие поползло холодными лапками вверх по плечам, повисло на руке упругим шнуром, когда я протягивала её к трубке, а потом зазвучало знакомым голосом:

— Долго ты к телефону не подходила, родная. В ванной была?

Мне это снится, я сейчас проснусь, и не будет никакого звонка, никакого голоса, просто я, дождь и одиночество.

— Сероглазка, ты меня слышишь? Ты там? — настойчиво спрашивал голос, слишком реальный, слишком близкий, чтобы быть плодом моего воображения.

— КАСПАР?!

— Ну да, я. Прости, что в такой поздний час звоню. Вы ещё не спали? Как там дети?

— Кас, ты жив? С тобой всё в порядке?!

И моментально — глаза мокрые, голос дрожит, в носу хлюпает. ОН ЖИВ!

— Да, Регина, жив, всё хорошо.

— Тебя вытащили?!

— Да, малыш. Не закрывай балкон, я сейчас зайду.

Гудок... Трубка повисла на шнуре, а сердце — на ниточке. На балкон неслышно приземлилась мужская фигура... и сердце оборвалось.

Он был жив, и его руки обнимали меня. Они практически держали меня, потому что колени ослабели и подкашивались.

— Ну... Ну. Успокойся... Ты сейчас утопишь меня в слезах.

— Кас, я люблю тебя...

— И я тебя, сероглазка. Соскучился безумно... — Крепкие поцелуи впивались мне в губы. К животу прижалась его ладонь. — А тут всё в порядке?

Я закивала, смеясь и плача.

— Вот и хорошо.

Обнимая его, я не сразу разглядела, что на нём была орденская форма. Заметив мой вопросительный взгляд, он сказал:

— А это потому, малыш, что вытащили меня не свои. Общество "Аврора" бросило меня там умирать, а Орден спас. Я пришёл забрать вас.

Холодок пробежал по моим плечам.

— В Орден?

Каспар кивнул.

— А больше некуда. Ты только не бойся, это вовсе не логово демонов... Там даже атмосфера лучше, чем в "Авроре". Ты пойдёшь со мной?

Я уткнулась ему в плечо, вдыхая его родной запах.

— Куда я денусь?.. Я за тобой — хоть в ад... Лишь бы с тобой.

Он приподнял моё лицо за подбородок, заглянул в глаза.

— Орден вовсе не ад, малыш. Это то, чем могла бы быть "Аврора", если бы у неё был нормальный руководитель. Дети спят?

— Да...

— Придётся разбудить, мы уходим немедленно.

Лола и Кир не спали и всё слышали. Тем лучше: не приходилось им ничего объяснять. Лола сразу повисла на шее отца, а Кир набычился: его напрягала орденская форма Каспара.

— Папа, Орден ведь наш враг, — сказал он нерешительно.

— Самый главный враг "Авроры" — её президент, сынок, — ответил Каспар. — Одевайся скорее, мы уходим.

— Ты уверен, что мы поступаем правильно? — спросил Кир.

— А что ещё остаётся делать? — ответил Каспар серьёзно, ероша ему вихры и глядя в глаза. — Я стал им не нужен, и они просто выбросили меня. И я понял, что воевал не на той стороне.

На сборы ушло полчаса. Пока я бросала в чемоданы самое нужное, Каспар сидел в кресле с пристроившейся у него на коленях Лолой. Она, счастливая оттого, что папа жив, не раздумывала о сущности противостояния "Авроры" и Ордена, о том, кто прав и кто виноват, кто кого предал и кому что выгодно.

— Готово, — сказала я, ставя уложенные чемоданы на пол.

Каспар встал.

— Хорошо. Летим. — И добавил, оглянувшись на Лолу и Кира: — Ничего не бойтесь. Там, куда мы отправляемся, вас никто не обидит.

— 10.4. План "Универсальный солдат"

— Превосходно, — сказала президент.

Цезарь продемонстрировал потрясающие сверхспособности: останавливал на лету выпущенный в него снаряд, вышибал железные двери, не прикоснувшись к ним и пальцем, проявилась у него и способность к моментальной регенерации. Вот только он наотрез отказался воевать против Ордена — то есть, против Авроры. Юлия нахмурила брови.

— Отказываясь повиноваться Президенту, вы нарушаете Устав Общества, Цезарь, — сказала она. — Прошу вас, подумайте.

— А тут и думать нечего, — ответил он. — Аврора мой друг и всегда им останется, даже если она теперь Великий Магистр Ордена.

— Вот как. — Юлия изогнула бровь. — За такие слова я могла бы вообще исключить вас из Общества, но ограничусь всего лишь санкциями. Вы лишаетесь права получать кровь в пунктах питания, и на всех членов вашей семьи накладывается ограничение в её количестве, которое они могут получать. Таким образом, они не смогут брать кровь на вашу долю. Если вы не образумитесь, я вообще лишу всю вашу семью права на питание. Вам останется только вернуться к убийству людей, а это — очередное нарушение Устава.

Цезарь хмыкнул.

— Думаю, Аврора не откажется кормить меня и всю мою семью по старой дружбе.

— То есть, вы будете просить отпустить вам кровь в орденских пунктах?

— А почему бы нет? В отличие от некоторых, Аврора чтит узы дружбы.

Юлия скривилась. "В отличие от некоторых" — это был камень в её огород. Когда-то и она называла себя другом Авроры.

— Хорошо, — сказала она. — Я дам вам время на раздумье. Срок — неделя.

После этого она вызвала меня к себе для разговора тет-а-тет.

Войдя в президентский кабинет, я застала его хозяйку за странным занятием: она брала из чемоданчика одного жука за другим и тёрла им спинки. Жуки никак не реагировали. Я не удержалась от усмешки, но вовремя стёрла её с лица: Юлия подняла на меня взгляд и торопливо собрала жуков, сунула в чемоданчик и захлопнула его.

— Полагаю, Гермиона, и ты считаешь себя другом Авроры? — спросила она.

Я предпочла осторожно промолчать. Конечно, импульсивный Цезарь не мог поступить иначе... Оставшись верным себе, он рубанул сплеча — впрочем, как и всегда. Но я решила пока не пороть горячку.

— Мне бы не хотелось идти на конфликт, — сказала я обтекаемо.

Она устремила на меня пронзительный взгляд и сканировала меня им.

— Что ж, это похвально. Проанализировав неудачу с Цезарем, я вот о чём подумала... У тебя в центре отличная команда психотехников. Почему бы нам не применить для подчинения супер-воинов ваши методы? Причём, как я интуитивно полагаю, нужно делать это сразу же после того, как жук войдёт в избранное им тело, не дав кандидату времени осознать что к чему.

— То есть, госпожа президент, вы предлагаете не оставлять им выбора? — уточнила я.

— Ты видела, что получается, если давать им право на выбор, — хмыкнула она. — Мы не можем позволить себе роскошь раздаривать жуков направо и налево, теряя при этом их обладателей. Нам нужно пристроить максимальное количество жуков в тела лояльных и управляемых субъектов. Как ты полагаешь, ваши психотехники справятся?

— Полагаю, нам всё под силу, — ответила я.

Юлия откинулась в кресле и сцепила пальцы замком, довольно прищурившись.

— Что ж, отлично. Можно было бы, скажем, организовать всеобщий медосмотр для всех питающихся кровью членов "Авроры", психологическое тестирование, ещё там что-нибудь... Ну, и незаметно для них проверять на совместимость с жуком, а всех счастливчиков сразу же, незамедлительно обрабатывать психически.

— Что именно им должно быть внушено? — спросила я.

— Ну, сама понимаешь... — Юлия сделала многозначительный жест рукой, шевельнув бровями. — Нужно сделать так, чтобы они повиновались нашим приказам, как машины. Посылают убивать — идут и убивают, независимо от того, КОГО нужно убить... Никакого ослушания. Беспрекословное повиновение.

Я кивнула.

— Думаю, это вполне реально.

— Ну, вот и договорились, — сказала Юлия удовлетворённо. — Назовём этот план "Универсальный солдат". Ну, тогда готовь распоряжение о медосмотре — и мне на утверждение.

— Будет сделано, госпожа президент.

Юлия кивнула и закурила сигару марки "Slim Panatela".

— 10.5. Не думай о секундах свысока

Ну что ж, Гермиона, раз выпал такой шанс, глупо его упускать.

Разобрав свой телефон, я, впрочем, ничего подозрительного не обнаружила. Но он всё равно отпадает. Нужен такой телефон, который трудно будет связать со мной.

Взяв с собой приличную сумму денег, я отправилась после работы по магазинам. Автоматически рассматривая тряпки, сумочки, обувь, я прислушивалась к чутью: не подскажет ли оно мне чего-нибудь?

На пятом или шестом бутике я уловила что-то знакомое. Чьё-то настойчивое присутствие. Кинув украдкой взгляд вокруг, я никого особенного не увидела, но вряд ли они будут держаться в поле видимости. Однако призрак присутствия неотступно следовал за мной, а это значило, что они всё-таки были.

Вряд ли их можно так легко засечь, если не подозревать, что у них есть причина делать то, что они делают. Нужно просто знать о них, настроиться на них. Это придаёт конкретную направленность чутью, заостряет его на определённого рода восприятии. Когда же не ищешь ничего конкретного, оно рассеивается, становится поверхностным. Кроме того, невозможно быть всегда настороже, потому что режим "тревоги" отнимает много сил. Рано или поздно расслабляешься. Этим они и пользуются.

После бутиков я зашла перекусить в пункт питания. Там ощущение присутствия ослабло. Неужели показалось?

На улице оно снова усилилось. Не показалось...

Идеальным местом был клуб. Два фактора, а именно: 1) длительное воздействие на слух громкой музыки и 2) высвобождаемые массой отрывающихся там посетителей мощные выбросы психической энергии — создадут сильные помехи в работе чутья. Лучшего фона и придумать нельзя.

А вы думали, что война хищников — это сплошные взрывы, обстрелы, атака — контратака? Нет, пока что это было что-то вроде "швырнул гранату — ушёл обедать". И в войну люди, то есть, хищники, развлекались в клубах и ходили по магазинам.

Сколько они уже вели меня? Ого, четыре часа. Давно я так не гуляла...

В клубе я сразу разместилась за самым дальним столиком на кожаном диване, заказав себе коктейль с пониженным содержанием сливок. Вышеназванные два фактора я хорошо почувствовала на себе, но их, красавцев, всё-таки заметила. Видимо, они тоже знали об особенности такого "фона" и надеялись, что я их не засеку, потому и решились максимально сократить расстояние. Их было двое. На меня они старались не смотреть, но я знала, что это они. Моё чутьё ещё не успело сильно заглушиться фоном клуба.

Полчаса — и фон сделал своё дело. Чутьё онемело, как после анестезирующей инъекции. Должно быть, и у них сейчас так. Я выпила свой коктейль, распустила волосы и пошла на танцпол. Ну что ж, держись, клубный пипл!.. Доктор Гермиона Горацио идёт зажигать.

Отираясь между танцующими, я подыскивала жертву. Ох, на что только не пойдёшь ради правого дела... И вот она, крутящаяся задница с проступающим в кармане прямоугольником. Да вы, доктор, ещё и щипач по совместительству. Мда...

Так-с, знакомая физиономия мелькнула. Я смотрю, они тоже пошли в отрыв? Надо от них отрываться. Я просочилась вниз, опустилась на четвереньки и поползла между танцующими ногами. Пока я ползла, мне два раза наступили на руки, но я, закусив телефон, не пикнула.

Через десять минут я переводила дух на крыше высотного здания на другом конце города. Да, я пошла на противоправное деяние — украла телефон, но на войне все средства хороши.

Я набрала номер, который помнила наизусть.

— Слушаю, кто это?

— Аврора, здравствуй, это Гермио-на. Я с чужого телефона. За мной была слежка, еле оторвалась от них.

— Шпионка ты моя... Ну, говори, что у тебя?

Я рассказала ей о планах Юлии. Она выслушала молча и сказала:

— Делай, Гермио-на. Делай смело.

— То есть, как это? — удивилась я. — Я должна создать этих... универсальных солдат?

— Да, — ответила она твёрдо.

— Аха... так... я понимаю, у вас есть какой-то контр-план? — сказала я.

— Ну, можно сказать и так, — засмеялась она.

— Ты уверена, что... — начала я.

— Просто делай свою работу, — перебила она мягко. — Остальное — наша забота.

— А как мне быть с Цезарем? Он отказался. Юлия пригрозила санкциями, причём всем нам. Всей семье.

— Не думаю, что она что-то сделает тебе или вашим детям, при условии, что ты будешь на неё исправно работать. Полагаю, что она не настолько беспечна, чтобы разбрасываться таким специалистом, как ты. Ты — сокровище, которое надо беречь, важный стратегический ресурс, так что мне не кажется, что она это всерьёз сказала. Кто же будет выполнять её план "Универсальный солдат"? Нет, она не такая идиотка. Ну, если что — пусть Цезарь приходит в любой из наших пунктов, его там накормят. Ты умничка, Гермиона, целую тебя. Спасибо, что ты есть.

Телефон я выбросила в водохранилище. Найдут телефон — найдут на нём мои следы. Ну что ж... Теперь можно и домой. Вот Цезарь удивится, что его примерная жена тусуется в клубах без него!

— 10.6. Команда

— Ты собираешься этим заниматься? Превращать достойных в солдат-зомби? Не ожидал от тебя, красавица.

Цезарю не понравилось не только моё времяпрепровождение в клубе (без знания истинной его цели), но и моё намерение работать на Юлию и выполнять её план "Универсальный солдат" (без сведений о моей шпионской деятельности). Но если уж я решила быть резидентом, так следовало идти до конца, не раскрываясь даже самым близким... Ношение маски не числилось в ряду способностей импульсивного и горячего Цезаря, и я была уверена, что он не смог бы ничего скрыть, знай он то, что я хотела скрыть. У него всё было на лице написано, так что даже не требовалось проникать в сердце теней. Весь как раскрытая книга: есть желание — читай.

— Это моя работа, дорогой, — ответила я. — Такая же, как и любая другая.

Да, мы с ним были очень разными... Но знаете, когда я выходила за него замуж, мне было как-то всё равно, что он — простой парень со средним образованием, а я — леди с высшим, плюс учёная степень. Не в образовании дело. И даже не в разнице характеров. Может быть, он и не мог назвать разницу между железодефицитной анемией и анемией Аддисона-Бирмера и даже отличить лейкоцит от эритроцита, но когда поздним вечером, измотанная после рабочего дня, я слышала его голос, говоривший: "Устала, моя красавица? Ну, иди ко мне на ручки", — это было всё, что мне нужно в жизни. Прыгнуть в его объятия и долететь до дома, не шевельнув и крылом, уютно устроиться у него под боком и уснуть — что могло быть лучше?..

И вот сейчас я была вынуждена, глядя в глаза моего родного Цезаря, говорить жестокие слова и видеть в его взгляде недоумение, упрёк и осуждение.

— Как ты можешь? Как у тебя только духу хватает? Ты забыла разве, как ты, рискуя должностью, в Кэльдбеорге проносила нам в карцер кровь, чтобы мы не впали в анабиоз от голода? Тогда ты была для меня ангелом... моим зубастым ангелом, моей маленькой девочкой с чудесными волосами, которая сыплет мудрёными словечками... А теперь? Во что ты превратилась? Работа... Это же жизни, судьбы! А для тебя — работа?!

О да, Цезарь мог, когда хотел, говорить проникновенно, с пафосом, ошарашивая слушателя накалом эмоций... Да, все его слова били мне по сердцу, но чтобы Юлия поверила, что я "лояльна и управляема", всё должно было быть по-настоящему. Даже если ради достоверности мне придётся поссориться с мужем... Меня утешала только надежда, что это ненадолго. Цезарь всё поймёт... потом. А сейчас... увы, сейчас приходилось причинять боль ему и себе, чтобы его эмоциональная реакция послужила лучшим подтверждением того, что я — преданная прислужница президента.

Он не встретил меня после работы и не явился ночевать домой. Когда никто не видел, я позволила себе по-женски пореветь в подушку, а публично снова надела маску. И только Цезарем это не ограничивалось: некоторых коллег мне тоже пришлось поразить своей "верноподданностью". Да, пришлось давить и приказывать, чувствуя их внутренний протест. Я сомневалась, что все смогут сыграть роль так же, как я, и только моему заместителю Иоширо Такаги я решилась открыться. В нём я была уверена так же, как в себе — в том, что он всё поймёт верно, и что его непроницаемые японские глаза не выдадут наш секрет. Это принесло мне хоть и маленькое, но всё же облегчение: одной мне было бы тяжело нести этот груз.

В общем, это был сплошной ад. А в пункте питания я встретилась с президентом. Она подсела за мой столик и сочувственно заметила:

— Сегодня у тебя какой-то замотанный вид. Проблемы?

— Да так... — вяло улыбнулась я, боясь переиграть. — Цезарь бунтует... Скандал закатил, ночевать не пришёл. Да и с коллегами не всё гладко.

— Пусть бунтует, — сказала она спокойно. — С ним всё ясно. Он для нас потерян. А вот что там насчёт коллег? Есть недовольные? Поподробнее — кто, чем?

— Думаю, со своими подчинёнными я справлюсь, — осторожно ответила я.

Она взглянула на меня пронзительно поверх пакета с кровью.

— Ну, смотри. Всё должно пройти без задоринки.

— Пройдёт, госпожа президент, — сказала я.

Она улыбнулась уголком губ.

— Я рада, что хоть ты не бунтуешь. А то если бы и с тобой проблемы возникли... Не знаю, как бы нам всё это удалось. Ты уверена, что твоя команда не подкачает?

— Всё будет как надо, — заверила я.

— Ну что ж... Я надеюсь на тебя. Не подведи.

Впрочем, под конец рабочего дня меня ждал сюрприз. Иоширо, кивнув мне, сказал:

— Идём. Надо поговорить.

Я шла, чувствуя лёгкий холодок нервозности, который перешёл в ледяной ком в кишках, когда я увидела всю команду психотехников в сборе. Что они мне сейчас заявят?

Иоширо кивнул им, и встал Франц Кушнер.

— Гермио-на, мы всё знаем. Не волнуйся, мы не подведём. Мы должны работать командой, а какая же команда без единства?

Я укоризненно посмотрела на Иоширо. Он с чуть приметной улыбкой качнул головой.

— Если ты боишься, что мы не сумеем разыграть спектакль, то зря, — сказал Франц. — Какие же мы тогда психотехники?

— Да, тогда всех нас следует уволить за профнепригодность, — поддержал Зикомо Барака.

Мне захотелось всех их обнять, да только рук не хватало. Они, словно прочитав мои мысли (психотехники всё-таки), обступили меня, и я, скольких смогла обхватить, стольких и обняла.

— Ребята... спасибо, — пробормотала я глухо. — Простите, что не доверилась вам... Не потому, что сомневалась в вашем профессионализме... Просто не хотела подводить вас под монастырь. Вы же понимаете, что это значит.

— Чего мы не понимаем, так это твоего желания взвалить всё только на свои хрупкие плечики, — сказал Франц.

— Я не знаю, что сказать, — вздохнула я.

— Скажи, насколько серьёзно мы должны обрабатывать их? — спросил Макс Мандаров. — Может, сделать временное внушение или поверхностное?

— Если честно, ребята, Аврора не просила как-либо халтурить при работе, — ответила я. — Видимо, у них есть какой-то план. Она сказала просто делать нашу работу. Видимо — как положено, на совесть.

— Но если зафигачить обработку по полной... Не знаю, получится ли у них снять программу, — с сомнением проговорил Макс.

Я подумала и сказала:

— Аврора говорила уверенно. Значит, у них есть какой-то туз в рукаве. Что ж, парни, будем делать по полной программе.

— 10.7. Братство Жука

Массовый "медосмотр" начался. В связи с ним в центре была приостановлена вся остальная работа, а команда психотехников трудилась с раннего утра до позднего вечера, посменно. Всего специалистов было двенадцать, и им предстояло принять огромную массу пациентов. Я подключилась к ним тринадцатой и втянулась в выматывающий процесс выуживания из общей серой стаи "золотых рыбок" — достойных.

Как это происходило? Пациенту предлагали удобно устроиться в кресле якобы для снятия электроэнцефалограммы; ему и впрямь подсоединяли к голове аппаратуру и включали её, а в это время психотехник начинал свою работу. Ровным, монотонным голосом задавая пациенту вопросы психологического теста, параллельно он мягко вводил его в транс, после чего давал ему в руки жука. Если происходило соединение с жуком, пациента (точнее, теперь уже достойного) не выводили из транса до конца, а передавали в руки сопроводителей, которые перемещали его на подготовительную базу — когда-то там располагался санаторий — для дальнейшей обработки. В случае, если жук не реагировал, проходящего осмотр просто выводили из транса с установкой забыть о том, что он держал его в руках, и отпускали. Проверка на совместимость с жуком проводилась в последнюю очередь: перед ней шёл обыкновенный осмотр.

В этой круговерти мне было даже некогда вспомнить о Цезаре, а он не появлялся дома уже три дня, и его телефон не отвечал. Может, он уже сбежал в Орден? Теряясь в догадках, я спешила к семи утра в центр, вкалывала там до одиннадцати вечера и, зверски голодная, мчалась в пункт питания. Вот там я снова вспоминала о Цезаре, и кровь застревала у меня в горле. Где он сейчас, голодный он или сытый? В авроровских пунктах его всё-таки сняли с довольствия, и ему ничего не оставалось иного, как только в самом деле просить крови в орденских. Впрочем, я не сомневалась, что Аврора не откажется его накормить.

"Медосмотр" длился десять дней. Из ста пяти жуков активизировались девяносто восемь, и ясно было, что оставшиеся семь приходились на нашу долю — самих сотрудников центра. Я запросила распоряжений у президента, и Юлия ответила:

— Медики останутся на своих рабочих местах. Целительский дар им очень пригодится.

Итак, мы приступили к проверке самих себя. Уже перевалило за полночь, все были усталыми и голодными, час назад центр покинула последняя группа осмотренных членов "Авроры". Семь жуков лежало на столе в центральном холле.

— Ну, ребята, кто первый? — спросила я.

— Давай, ты, — ответили мне.

Я покачала головой.

— Нет, я в последнюю очередь. Иоширо... Может, ты?

Японец спокойно кивнул и подошёл к столу, взял жука. Минута поглаживания — и кровь выступила на его пальце. Он усмехнулся и окинул взглядом всех остальных.

— Повезло, — заметил он.

Мы стали свидетелями уже стольких соединений с жуками, что наблюдали за дальнейшим почти спокойно. Жук врезался в его грудь, вспышка золотистого света, вторая пара крыльев. Придя в себя, Иоширо поморгал, встряхнул головой и улыбнулся своей загадочной восточной улыбкой. Все явно ждали от него описания ощущений.

— Ничего, — сказал он, поднимаясь с пола. — Можно терпеть без анестезии.

В числе избранных жуками оказались Франц, Зикомо и Макс, а также Ванесса Арно из отдела травматологии. Когда проверку осталось пройти мне одной, на столе лежало два жука. Странно. Если мне суждено получить жука в грудь, я могу получить только одного. А кому же второй? Может, мы не всех проверили? Или он предназначен для кого-то из Ордена? В любом случае, сначала нужно было разобраться со мной, и я взяла в руки золотое насекомое.

Легчайшая боль, кровь... Ну что ж, видимо, судьба.

И меня разнесло на атомы.

Став облаком, я неслась в восторженном полёте с кем-то невидимым, и этот кто-то с теплом и нежностью благодарил меня за продолжение жизни, которое я ему подарила.

А потом я снова стала собой и очнулась на полу у стола, с четырьмя крыльями за спиной. Надо мной склонились пятеро обладателей жуков — Иоширо, Франц, Зикомо, Макс и Ванесса.

— Добро пожаловать в Братство Жука, босс, — улыбнулся Макс.

Ну, и каково это — быть достойным? В сущности, неплохо. Чувствовала я себя отлично, усталость прошла, вот только печаль и тревога никуда не делись. В принципе, всё было как всегда. Опираясь на крышку стола, я поднялась и кивнула в знак того, что всё нормально.

— А что же делать с этим? — Франц взял последнего жука. — Вроде все прошли проверку. Чей он?

— Что ж, доложим об этом президенту, — сказала я.

Юлия, узнав, что остался последний жук, как-то заволновалась и сказала, что сейчас сама приедет в центр. Всех она велела отпустить по домам, только мне следовало дождаться её приезда.

Я сидела в опустевшем холле в полном одиночестве, держа на ладони жука. Кому же он мог предназначаться? Расслабленно откинувшись в кресле, я слушала тишину.

Звонок. Цезарь! Я встрепенулась.

— Да...

— Красавица, — произнёс его расчувствованный, покаянный голос. — Малышка, детка моя. Прости меня, а? Как я сразу не понял? Ты умница... Просто молодчина. А я — дурак, что усомнился в тебе...

Я растеклась по креслу, глаза защипало от слёз, а сердце так расширилось, что могло вместить в себя весь холл.

— Ты где?

— Прости, что заставил тебя волноваться... Я у Авроры. Как ты там? Тебя с детьми не оставили без крови?

— Нет... нет. — Я шарила по карманам в поисках носового платка. — Всё хорошо.

— Я жду тебя, сеньорита. Когда всё это закончится, бери детей и дуй сюда. Поняла?

— Цезарь... Всё не так просто...

— А по-моему, проще некуда. Я сам вас заберу. Всё. Целую тебя, радость моя.

После этого разговора я сидела расчувствовавшаяся, с отсыревшими глазами, и даже не заметила, как подошла Юлия. Не сводя взгляда с жука, она сказала:

— Его я заберу с собой.

— Как вам будет угодно, госпожа президент, — ответила я.

Жук лёг ей в ладонь. С минуту она держала его, дотрагиваясь большим пальцем до его спинки, но ничего не происходило. Досадливо поджав губы, она стиснула его в кулаке и ушла.

— 10.8. "Демоны"

После того как все достойные были обнаружены и собраны на подготовительной базе, началась настоящая работа. Так и не выводя их из первоначального транса, в котором они были доставлены, их погружали в более глубокий, и они получали следующие установки: Орден — враг, которого необходимо уничтожать; подобные им воины, называемые достойными — тоже враги; Великий Магистр Аврора Магнус — главный враг. Ничьим приказам, кроме Юлии и Мигеля Альвареса, они не должны были подчиняться.

Встал вопрос о том, как назвать отряд. "Унисолы" уже были, "терминаторы" звучало глупо, и Юлия решила назвать их "демонами". "Демоны" обнаружили фантастическую обучаемость, и те из них, кто не имел боевой подготовки, под руководством инструкторов схватывали навыки буквально на лету. С ними не приходилось подолгу мучиться, добиваясь результата: результат они выдавали сразу. "Мечта инструктора" — так называли "демонов" обучавшие их наставники. Это устраивало президента, которой результат, как водится, нужен был позарез: ей не терпелось увидеть отряд в деле. А дело она планировала нешуточное — ни много ни мало, штурм замка Великих Магистров, надеясь на то, что с "демонами" ей будет по плечу всё.

Когда работа сотрудников центра была окончена, мы покинули базу. Вечером этого дня в центре кроме дежурных остались мы — избранные жуками. Что мы могли сделать, чтобы помочь Авроре? Ничего. Она сказала, что сама справится. Нам оставалось только держать кулаки за неё.

— 10.9. "Цветок лотоса"

В последние дни я чувствовала себя как-то странно: появилась усталость, голова временами кружилась, иногда мутило. Впрочем, это могло быть из-за интенсивных тренировок, которые теперь проходили каждый день по нескольку часов. Больше всего мы отрабатывали психоэнергетический удар в область солнечного сплетения; по словам Авроры, это было основное, что нам предстояло исполнить, а потому исполнять мы этот удар должны были безупречно. Он был призван пробить самую мощную защиту. Тренироваться приходилось друг на друге: один из партнёров ставил защиту, второй пробивал её, и ощущения у первого были при этом не из приятных. После этих тренировок у меня было такое чувство, будто меня два часа крутили в центрифуге. Моим партнёром был Конрад, но, как ни старался он меня щадить, удар получался весьма чувствительным. Мой удар был, видимо, послабее, а вот защиту у меня получалось ставить хорошую — как заметил Конрад, хватило бы и на двоих. Он из сил выбивался, пытаясь её пробить.

— Ну, Вика, ты просто какая-то бронетанковая, — говорил он.

Что такое защита? Это было что-то вроде яйцеобразного поля вокруг тела достойного, с весьма сложной структурой. Оно состояло из нескольких слоёв, самым плотным из которых был наружный — наподобие скорлупы; он принимал на себя основную силу удара, до восьмидесяти её процентов. Более тонкие внутренние слои задерживали оставшиеся двадцать, и силу удара нужно было рассчитать так, чтобы пробивался самый последний слой. Защита существовала постоянно, даже в расслабленном состоянии, когда о ней не думаешь, но можно было управлять ею — плотностью слоёв, их количеством и толщиной. Наружный, самый плотный слой в спокойном состоянии, как правило, отсутствовал и образовывался только усилием воли, если была в нём необходимость, а остальные имелись в наличии так же, как имеется у нас, скажем, дыхание, но мы не думаем о нём. Удар, который мы тренировали, назывался "цветок лотоса" — потому что пробиваемые слои защиты при этом разворачивались, как лепестки этого цветка.

— Программируя бойцов, психотехники пользовались тем, что их первичная защита слаба, — рассказывала Аврора. — Они сняли её, как кожуру с апельсина, и могли делать с их обнажённой психикой что угодно. В момент "рождения" достойные были слабы и уязвимы, и этим коротким периодом можно воспользоваться, что и было сделано. Потом с достойным такого проделать уже нельзя: его защита крепнет с каждой минутой его жизни. После удара защитное поле почти сразу восстанавливается, но в короткий промежуток, когда оно раскрыто, можно успеть сделать очень много — если уметь, конечно. Чему я и пытаюсь вас научить, и сама учусь вместе с вами. Защита, имея особую структуру, не разрывается бесформенно и хаотично от удара, а раскрывается по особым линиям, в момент раскрытия напоминая цветок лотоса, в серединке которого находится незащищённая душа. Потом по этим же линиям защита и восстанавливает свою целостность. Это как застёжка-молния — всегда по одному и тому же месту.

Мы со дня на день ждали нападения. Все наши силы были приведены в боевую готовность, но основная ставка делалась на нас, на достойных. Мы должны были исполнить то, ради чего "Авроре" отдали остальных жуков. Мы не должны были потерять ни одного из них.

— Я отдаю себе отчёт в том, что план рискованный, — сказала Аврора на собрании военного совета. — Потому основными его участниками и исполнителями будем мы, достойные, а все остальные — в резерве, к их помощи мы прибегнем только в случае крайней необходимости. Я не хочу подвергать их жизнь опасности, потому что они более уязвимы. Они не должны так рисковать.

— Аврора, какова бы ни была опасность, "волки" готовы разделить её с тобой, — сказал Алекс. — Как всегда делили. Они не будут прятаться за спинами достойных только потому, что те обладают сверхспособностями. Они тоже кое-то умеют, ведь так? — При этих словах Алекс обернулся к "волкам", и те поддержали его одобрительным гулом. Тринадцать из них были достойными, но и остальные не хотели оставаться за бортом.

— Я присоединяюсь к словам Алекса, — выступил Каспар. — Если существует опасность, мы не оставим тебя один на один с ней, Аврора. Мы понимаем, что ты хочешь уберечь нас, но мы далеко не так беззащитны, как ты полагаешь. Сидеть на скамье запасных — прости, это не для нас.

Теперь, когда бОльшую часть своего времени Аврора занималась достойными, командование бойцами Ордена было возложено на Каспара. Держа в руках целый сундук с жуками, себе он не взял ни одного. А теперь жуки были далеко. Алекс, будучи в числе достойных, не оставил командования "волками", но соперничества между его отрядом и остальными бойцами, какое, как я слышала, было у них в "Авроре", не возникло вновь, хотя они снова находились друг с другом бок о бок. Но, видимо, что-то всё-таки изменилось.

— И тем не менее, встречаться в бою с такими, как мы, вам ещё не приходилось, — сказала Аврора. — Именно поэтому я хотела бы вас до поры поберечь. Это не значит, что вы не будете участвовать совсем, просто всему должно быть своё время. Если вы вступите раньше, это может не помочь, а усложнить нам задачу. Поймите правильно.

Семерыми достойными-детьми Аврора тоже не хотела рисковать, и они, конечно же, возмутились. (Кроме малышки Эйне, пожалуй: та умела пока только кушать и спать.) Подростки Эрик, Ян и Изабелла считали себя, разумеется, взрослыми и желали участвовать наравне с остальными, да и малыши Берт, Вик и Ушико тоже рвались в бой. После собрания все вшестером явились к Авроре с требованием:

— Мы тоже пойдём! Мы достойные или нет?

— Разумеется, вы достойные, — ответила Аврора. — Но вы — наше будущее, а будущее надо сохранять.

— Ну, мелкие пусть сидят в замке, но мы должны участвовать, — настаивал Эрик, самый старший. — Я, Белла и Ян — мы пойдём с вами. Иначе какой от нас прок?

Малыши таким раскладом были очень недовольны.

— И мы, и мы пойдём! — пищали они. — Мы не маленькие!

— Ребятки, от вас обязательно будет прок, — сказала Аврора, сгребая в объятия младших. — Не сомневайтесь. Но это действительно очень опасное дело, я даже не всех взрослых хочу на него отпускать. Что уж говорить о вас. — Малыши скуксились, и она нахмурилась: — Только не плакать! Если вы думаете, что там будет весело и здорово, то ошибаетесь. Это не игра, всё будет реально и страшно. Вы ещё принесёте пользу, но там, где вам это будет по силам.

— 10.10. Пуповина

Этой ночью мне не спалось. Беспокоило тревожное и тянущее чувство в низу живота, а ещё какое-то напряжение звенело в пространстве. С паутиной что-то происходило.

Тому, кто не чувствовал паутины, эта ночь могла показаться вполне обычной. Покой и мрак, осенний холод, в общем — спать, натянув одеяло до носа, да и только. А что ещё делать? Почти все в замке и спали, а меня донимали живот и паутина. Что же такое со мной? Не хватало ещё разболеться, когда такое грядёт... А достойные вообще болеют? Надо спросить у Авроры.

Затопить камин, что ли? Дрова были в наличии, спички тоже. Может, потрескивающий танец огня меня успокоит.

Разжечь никак не получалось: то ли дрова отсырели, то ли ещё что. В своей комнате я жила с шиком — одна, а многим приходилось жить по трое, а то и четверо-пятеро. Спали на надувных матрасах. С одной стороны, мне было неловко из-за этого "шика" (хотя какой там шик — комнатушка маленькая, одна кровать едва вмещалась), а с другой — всё-таки не хотелось лишаться своего личного пространства. И всё-таки совестно — хотя бы перед детьми, которые жили, как селёдки в бочке.

— Всё ещё не научилась разжигать огонь? Стыд-позор!

Конрад вошёл без стука. В его руках дрова быстро занялись, и комната наполнилась уютным жёлтым отсветом. Мне сразу вспомнилась наша первая ночь в домике на озере. Тогда всё так быстро и лихо закрутилось, что чувства вспыхнули, как вот сейчас пламя в камине. Тогда они обжигали, а сейчас грели ровным теплом, и казалось, что нас роднит нечто большее, чем просто приключения в духе голливудского боевика. Почему-то чудилось, что это "нечто" — из далёкого прошлого... Щупая паутину, я видела странные картинки: какая-то война, маленький домик в лесу, мужчина в чёрном пальто. И девушка с глазами, очень похожими на мои, весело убегающая по горной тропинке.

— Козочка... Я всё думал, говорить тебе или нет... — начал Конрад, задумчиво глядя на огонь.

Я как-то сразу почувствовала: это оно, "нечто". То, что собирался сказать Конрад, было связано с этим.

— Наверно, стоит сказать, потому что ты решилась на такой важный шаг, как стать моей женой. Начну с того, что я родом из Польши. Моё настоящее имя — Лукаш Возняк. Когда началась Вторая мировая, мне было тринадцать. Вся моя семья погибла, я стал бродягой. Я скитался по разрушенной войной стране, пока меня не подобрал Марций. Он был хищником. Мы жили в лесу в крошечном домишке, и он кормил и учил меня... но не обращал. Добывал для меня человеческую еду.

Да... Это оно, "нечто". К этим словам прилагалась виденная мной картинка: мужчина в чёрном пальто. Значит, та война — Вторая мировая.

— Когда война кончилась, я стал устраивать свою жизнь, — продолжал Конрад. — Нашёл работу, полюбил девушку...

Нитка паутины запела струной, сердце ёкнуло. Она, девушка с моими глазами. Горная тропинка.

— Моя бабушка тоже была из Польши, — пробормотала я. Так, вдруг отчего-то вспомнилось...

Конрад кивнул и продолжал:

— Мы собирались пожениться, когда за мной явились хищники. Оказывается, Марций нарушил закон, не обратив или не убив меня после того, как я узнал о том, что он за существо. Я хотел жить... и согласился на обращение. С моей невестой пришлось расстаться, потому что я не хотел ей такой же судьбы. Я стал Конрадом Корделией. Успехов в Ордене я не добился... Так сказать, карьера не задалась. А всё оттого, что я слегка обманул хищников со вступительным даром, подсунув им вместо своей невесты её сестру.

Струнка снова запела.

— Сестра моей бабушки пропала без вести, — вспомнилось мне.

Ладонь Конрада накрыла мою руку.

— Мне довелось служить в охране тюрьмы Кэльдбеорг, но там я нарушил инструкции и отпустил на волю заключённую, выведя её из анабиоза. И сам стал заключённым. А потом началась война между Орденом и "Авророй". Меня освободили досрочно и отправили воевать. Тогда я и потерял крылья. Плюнул на всё... И стал работать на "Аврору". А потом встретил тебя.

Струнка звенела, невыносимо натянутая...

— Эта девушка... твоя невеста...

— Её звали Лёня. Аполония.

— Мою бабушку тоже так звали...

Когда мои губы пробормотали это, губы Конрада почти касались их.

— Моя козочка, — прошептали они. — В свободное время я разыскал семью Лёни... Узнал, что она вышла замуж за русского. Её сын погиб в автокатастрофе вместе со своей женой, и их дочку взяла себе сестра жены. Я видел тебя ещё девчонкой... Козочкой с загорелыми ножками.

Тела я почти не чувствовала, будто вися в невесомости... на руках Конрада. Вся боль и тоска его жизни втекла в меня через солнечное сплетение, раздирая мне сердце на части, и вытекала слезами из глаз. А его губы нежно осушали их.

— Я люблю тебя уже давно... Гораздо дольше, чем ты думала.

— Не меня... ЕЁ, — всхлипнула я.

— Тебя, тебя, — щекотали меня его губы. — Ты другая... И тебя я люблю по-другому. Та любовь и эта — как два разных человека. Но нынешняя выросла из старой... и отделилась от неё, как дети отделяются от родителей. Если бы всё сложилось по-другому, ты могла бы быть моей внучкой... А так — станешь женой. Я надеюсь.

Он ласково заглянул мне в глаза, вытер мои мокрые щёки. Всё, что он чувствовал, втекало в меня и заполняло меня всю без остатка трепетным тёплым сгустком нежности, а НЕЧТО обрело плоть и кровь, запульсировало внутри, соединив нас, как пуповина.

Паутина вдруг рванулась, будто сдёрнутая чьей-то грубой рукой, а в висках застучало:

"Тревога, достойные, всем на защиту замка!"

— 10.11. Стая

В эту тихую ночь мне не было покоя. Да, наверно, не только мне: всем достойным было не по себе. В паутине чувствовалась напряжённость, гнетущее ощущение чьей-то отдалённой злобы. На подступах к сознанию скопилось что-то тёмное.

А между тем, ночь была прекрасна. Над замком раскинулся звёздный шатёр, чёрная бездна космоса пристально смотрела на нас, несчастных глупых созданий, которые не могли научиться жить в мире с собой и другими. Доколе она будет терпеть нас, нашу агрессию и глупость? Может, пора нас уничтожить, как были уничтожены наши предшественники, и запустить перезагрузку? Чаша её терпения была полна. Последняя капля уже налилась и повисла, готовая сорваться.

Свежий ветер гладил мой лоб, темнота обнимала. Кроме меня на замковой стене никого не было, даже караул, кажется, придремал в дозорной башне. Паутина вдруг страшно вздрогнула и сорвалась, а на горизонте замаячило что-то похожее на птичью стаю. Я обернулась... Стая приближалась со всех сторон.

— Аврора, нас окружают, — подскочил дозорный.

— Уже вижу, — ответила я.

"Тревога, достойные! — отправила я мысленный сигнал по нашей 'внутренней' паутине, которая, в отличие от 'внешней', разорванной в клочья, была ещё невредима. — Всем на защиту замка!"

Ну, вот и началось.

— 10.12. Схватка равных

Когда Конрад, вскочив, схватил меня за руку, пришлось забыть и о животе, и обо всём остальном. В висках стучал и пел призыв Авроры, как сигнал горна, и это значило, что настал наш час исполнить то, что мы должны были исполнить. Нас звали на замковую стену, и мы бросились туда.

Угроза надвигалась со всех сторон, с жутким гулом смыкаясь вокруг замка чёрным кольцом. Ночной холодный ветер растрепал мне волосы, которые я не успела убрать, и сквозь их пряди я видела ИХ. Они летели первыми, а следом за ними — бойцы "Авроры".

"Оцепить стену! Сомкнуть защиту для отражения силовой волны!" — услышали мы по "внутренней связи".

На земле вокруг замка зажглись мощные прожектора, ослепив нас нестерпимо ярким светом, а от воя сирен мороз бежал по коже и поднимал дыбом все волосы, будто разверзнувшийся ад нёсся на нас со всеми своими чертями и демонами. Да, это были "демоны" — достойные, которым внушили убивать нас. Конрад? Он был где-то поблизости — моим соседом по цепочке, в которой мы стояли по периметру стены.

Силовой волны, которую они на нас одновременно обрушили, хватило бы, чтобы разнести стены замка, и нам пришлось напрячься и выпустить встречную волну. От двух столкнувшихся волн пространство страшно содрогнулось, как от взрыва, только без огня, но никаких разрушений не случилось — только все внутренности вздрогнули у тех, кто находился рядом, да завибрировала каменная кладка под ногами. Но перевести дух не пришлось: тут же в нас полетел град снарядов. Дальше всё было, как при замедленном показе: я выбросила вперёд руку, и ближайшая ко мне сотня снарядов, летевшая со скоростью один сантиметр в секунду, изменила траекторию и улетела вверх и вниз, а я, уже немного привыкшая к яркому освещению, устремилась на первого попавшегося "демона".

Их форма была похожа на форму "волков", но двигались они на фоне остальных неизмеримо быстрее. Атакованный мной "демон" оказался женщиной. Завидев меня, "демоница" выхватила из-за спины меч, а я — хвать... а оружие-то всё осталось в комнате. В каком виде была — так и побежала на стену. Вот я растяпа! И вдруг:

— Вика, лови!

Ян?! Откуда он здесь? Сказано же им было, засранцам этаким, чтобы сидели в замке! Ещё не хватало нам здесь детей! Вот неслухи! Схватив брошенный им мне меч, я рыкнула:

— А ну, быстро в замок!

Дальше разговаривать было некогда: сталь ударилась о сталь. "Демон" била меня и волной, и приходилось метаться в воздухе мячиком для пинг-понга, уходя с линии удара. Защита вокруг неё была "мягкая", без внешнего слоя-скорлупы, а эмоциональный фон — на удивление нейтрален. Она действовала, как машина, без каких-либо личных мотивов. Да, здорово им промыли мозги... Ну ничего, сейчас мы это дело исправим, надо только улучить подходящий момент.

Да ещё эти мини-снаряды, как стая саранчи!.. По размеру — как пуля, но голову сносят на "раз". Ну зачем они в нас стреляли? Ведь всё равно шанс попасть — ноль целых ноль десятых. Ах, чёрт, откуда это мне прилетело?! Бедро обожгло болью... Отклонённый кем-то снаряд.

— Смотреть надо, куда отбрасываешь!.. А если бы в башку?!

— А ты не подставляй её! Подставляй задницу — там мозгов нет, вышибать нечего!

Кажется, я знаю, кто так шутит.

— Конрад, мать твою!..

— И я тебя люблю, дорогая!

В общем, было весело. "Демон" махала мечом, как заведённая, от прожекторов болели глаза, летающие в воздухе снаряды жалили, как осы, а мне нужно было во что бы то ни стало сделать "лотос". И тут вдруг мимо меня что-то прогудело, бабахнуло, и послышалось, как каменная кладка брызнула в стороны. Этого ещё не хватало! Они садили по замку из базук. Совсем с ума сошли! Там же дети! Ещё один снаряд. Так, "демон", подожди, я сейчас! Ну-ка, детка, лети вон в тот прожектор, а то он уже заколебал светить в глаза.

Есть, огненный глаз закрылся навсегда. Впрочем, их осталось ещё много, но одним стало всё-таки меньше. Ещё бы эту гуделку им заткнуть, а то просто уши вянут от её воя! "Ууыхх!" — это просвистел меч "демонихи" в сантиметре от моей шеи.

— Ты совсем охренела, дура?! — заорала я на неё. — Так и убить недолго!

Впрочем, что это я?.. Убить меня и являлось её целью. А вот я её убивать была не должна, мне следовало нанести ей удар "цветок лотоса". Но для этого нужно было ОЧЕНЬ постараться. Без права на осечку...

И лучший момент для этого — момент её очередной атаки!

Тут снова нужен замедленный показ. Представьте себе двух зависших в воздухе друг против друга четырёхкрылых существ с обнажёнными мечами; меч одного из них уже летит серебристой молнией, чтобы снести голову противнику, а другой, отведя в сторону своё оружие, с выражением небесного спокойствия на лице выпускает из другой руки со сложенными в подобие мудры пальцами... Нет, не сгусток света, не молнию и не луч. Нечто невидимое...

И лотос распустился вокруг "демона". А прямо в нас летел выпущенный каким-то придурком снаряд из базуки.

Теперь нужно было послать в открытую середину лотоса наш сигнал: "Мы — достойные. Мы — одно целое", — на эмоциональном фоне любви. Но скажите мне, где в этом адском пекле, царившем вокруг, я должна была найти любовь?! Где в этом бурлящем котле агрессии отыскать хоть её крупицу?.. Как в пересохшем рту не было слюны, так и любовь просочилась в трещины пересохшей души.

"Всё — внутри нас", — учила Аврора.

НЕЧТО. Пуповина. Конрад. Козочка...

А капелька-то есть.

И она упала с моих пальцев в золотистое средоточие души "демона". Нет, теперь уже — достойной. Перламутровые лепестки сомкнулись, светящиеся линии их краёв стёрлись, и только в зрачках свет ещё недоуменно теплился...

Снаряд мог уничтожить эту красоту, но не уничтожил: я успела отклонить его, и всё, что он смог сделать — это вырыть в земле воронку.

Теперь вы представляете себе, как быстро двигаются достойные.

Её меч опустился.

— 10.13. Контратака

Да, с сиренами они славно придумали: им удалось напугать женщин и детей в замке. Но и только.

Они налетели, как стая саранчи: впереди эти их зомбированные "демоны", за их спинами — остальные. Достойные сразу занялись "демонами", а нам пришлось защищать замок от всех остальных, которые так и норовили запулить из базуки в окошко.

— Аврора, твой план придётся видоизменять! — проорал я, оглохший от воя сирен. — Они ломятся в замок! Разреши вступить в бой!

— Разрешаю, Кас, — ответила она. — Но старайтесь держаться от "демонов" подальше! Их мы берём на себя.

— Понял! Нам и тех хватит вот так! — И я показал, насколько нам их хватит — под завязку.

— Но старайтесь всё-таки не убивать лишний раз, — добавила Аврора.

— Ха, это уж как получится, — ответил я. — Мы их в гости не приглашали — они сами пришли! Вот пусть и огребают по полной!

Первым делом нужно было убирать этих летающих снайперов. Уж очень мощными были их базуки: подобьют не то что танк — крейсер! А если такой снарядик влетит в окно — в комнате никого в живых не останется. Хорошо, что Регина с детьми в подземном убежище.

Я послал группу Хейгена разобраться с базуками. Хейген был лучший снайпер, и его ребята были ему под стать. Причём работать они умели как на точке, так и в воздухе, так что задание было — самое то для них.

Вторая задача была — не подпускать врага близко к замку, а он так и рвался, так и лез! Ну как тут исполнить пожелание Авроры не убивать их? Пару-тройку всё равно убьёшь, не без этого. Как же не отстреливать их, настырно кружащихся, как вороньё, над нашими стенами, чтоб не повадно было? Разве что спиртом стрелять, но что потом с ними, бесчувственными, делать? Выбрасывать за территорию, да следить, чтобы они ручки-ножки не поломали? Возни много. И много им чести! В общем, били мы их по полной, но и они нам тоже жару задали: только что держался в воздухе товарищ, глядь — и нет его, лежит где-то...

Хейген методично снимал одну базуку за другой, но этих зараз не становилось меньше: на место снятого стрелка прилетал новый. Я уже подумывал, не послать ли группе на подмогу ещё и Рагнара с его спецами по стрельбе спиртом, как вдруг заметил на замковой стене мальчонку, присевшего возле раненого. Раненый был наш, и мальчишка — тоже... Совсем малыш, похожий на херувимчика с четырьмя крылышками — точно, из достойных. Ведь этой мелочи пузатой велели сидеть в убежище! Пачкая ручонки в крови, пацан занимался исцелением раны и не видел, что в него уже прицелился какой-то отморозок из "Авроры". Сволочь... Стрелять в ребёнка?! От переполнившей меня ярости я жахнул в гада очередью. И голову снёс, и тело прошил — в общем, с избыточным расходом боеприпасов, но тут уж было не до экономии... Подлетел, схватил мальчонку в охапку:

— Ты что тут делаешь, мелюзга?! Тебе где было сказано находиться?!

На что он серьёзно и важно ответил:

— Мы помогаем.

— А ну, быстро в убежище! Помощники нашлись!

Вдруг он поднял руку, и я обмер, увидев застывший в тридцати сантиметрах от моего лица мини-снаряд. Ещё бы чуть — и я без головы... А мальчишка отмахнулся от него, как от мухи, и снаряд выбил каменную крошку из многострадальной стены замка. Вот тебе и херувимчик!

— Тебя как зовут, супермен? — хрипло спросил я.

— Вик, — ответил он, улыбаясь до ушей.

— Неужели не боишься?

— Не-а.

— Хоть ты и молодчина, но всё равно — в убежище! — сказал я, притиснув его к себе. — Погулял — и хватит.

Ещё не хватало, чтобы этих ангелочков тут отстреливали... Я потащил его внутрь, а он, маленький, возмущённо пищал и выворачивался — рвался в бой. Маленький-то маленький, а силища — почти как у взрослого! Я еле доволок его до убежища, впихнул туда и крикнул:

— Кто тут за ними присматривает?! Почему у вас дети на поле боя разгуливают?

К мальчишке тут же кинулись две женщины — мол, ах, такой-сякой негодник! А я искал глазами своих.

— Кас!

Ко мне протискивалась Регина, следом за ней — Лола с Киром. Налетели, прильнули — не оторвать. Ничего не говорили, только прижимались и вздрагивали. Перецеловав их всех, я оторвал их от себя — пришлось оторвать.

— Я только на секунду. Всё, мне пора.

Оторвал их, а казалось — будто сердце.

Что творилось снаружи? Во-первых, стихла сирена. Я был готов расцеловать того, кто её заткнул — так она всех уже достала. А во-вторых, с "демонами" происходило что-то странное: они вдруг начали отступать. У остальных при виде этого энтузиазма явно поубавилось — дрогнули, растерялись. Я почувствовал: вот сейчас мы им и влупим!

— Ребята, а ну, поднажмём! — заорал я. — За мной!

Все тоже почуяли, что настал переломный момент. Слов не требовалось. Кто-то подхватил мой вопль, и с оглушительным рёвом мы лавиной обрушились на авроровцев. Все до единого мчались и орали, стреляли и рубили, а ведь нас было меньше!.. Воздух был наполнен брызгами крови, в лицо летели ошмётки плоти, перья, целые куски крыльев... Это был ад, а не контратака.

На кровле дозорной башни, сильно пострадавшей от базук, стояла Аврора — тоже с головы до ног в крови, но без оружия. Мне почудилось, что из её шевелящихся пальцев тянулась серебристая тонкая нить — она будто пряла её, как мойра Клото. Мы встретились взглядами, и она мне кивнула.

— Вперёд! — орал я, хотя надобности в том уже не было — все и так неслись вперёд.

Побежали! Авроровцы улепётывали от нас! От хохота у меня текли слёзы по щекам, смывая с них чужую кровь. А это что за сумасшедшая? Что она делала в самом пекле? Что она орала с перекошенным лицом? Пыталась остановить отступавших? Безнадёжная задача. Она была щепкой в потоке брёвен, её никто не слышал и не видел, а через секунду она дёрнулась в воздухе и начала падать — с развороченной снарядом грудью.

Не знаю, что заставило меня кинуться к ней, ещё живой, заслонить собой и подхватить. Я опустил её на землю... Страшно было смотреть, во что превратился луг вокруг замка: воронка на воронке, всюду тела убитых и раненых. И к ним присоединилась президент "Авроры". Её голова лежала на моём колене, безжизненно откинутая, с забрызганным кровью мертвенно-белым лицом, а из-под воротника выбивался какой-то чёрный шнурок. Я потянул за него и извлёк шерстяной мешочек, то ли тёмно-синий, то ли чёрный — из-за пропитавшей его крови было непонятно. Я встряхнул его, и на ладонь мне выпал золотой жук.

Он был такой горячий, что почти обжигал кожу. Едва коснувшись ладони, он зашевелился и взлетел.

— 10.14. Двойная защита

Они отступали... Обратились в бегство, побросав свои прожектора. Мы нанесли всем "демонам" удар "цветок лотоса", а дальше... Дальше — ждать, сказала Аврора. Ждать чего? Это был бы очень интересный вопрос, если бы мне не было сейчас так плохо. Настолько, что пришлось опуститься на стену и сесть, прислонившись спиной к каменной кладке.

Все кричали, смеялись, обнимались: победа! На стене, в замковом дворе, на изрытом воронками лугу — везде шумело ликование. Когда на стену приземлился четырёхкрылый Каспар, его встретили бурной овацией. К нему протиснулась жена, повисла на шее и впилась в его губы поцелуем, гладя его по щекам и голове. Странное сочетание белизны её унизанной кольцами руки и его багровой от засохшей крови кожи...

А у меня не было сил встать, чтобы радоваться вместе со всеми. Все раны, которые я получила, тут же зажили, так что я была цела и невредима, но при этом чувствовала себя отвратительно. Я смотрела, как радостно встречали Аврору, но она, в отличие от всех, была серьёзной и усталой. Как будто думала: "Рано радоваться... Ещё не всё".

— Достойные, займёмся ранеными, — сказала она.

А меня подняли и обняли руки Конрада.

— Козочка, а ты что тут сидишь? Пошли, Аврора зовёт раненых лечить. Нам рано расслабляться, дел ещё куча.

Я измученно уткнулась ему в плечо и промычала:

— Угу... Сейчас пойдём... Только передохну чуток...

Он взял меня за подбородок, заглянул в глаза.

— Ты чего это?

— Не знаю, — простонала я. — Хреново мне что-то... Устала.

Его объятия стали крепче, а в глазах мелькнуло ласковое выражение.

— Кажется, у нас будет маленький, — сказал он.

— Ты что, беременный? — фыркнула я, невзирая на смертельную усталость, не удержавшись от смеха.

Он тоже засмеялся.

— Не я, козочка... ТЫ!

— Я?! Но откуда ты...

Колени что-то совсем ослабели, и если бы не руки Конрада, я сползла бы вниз. А он сказал:

— Помнишь, я говорил, что у тебя защиты хватило бы на двоих?.. Так вот, она и правда двойная: одна — твоя, вторая — малыша. Вот почему её так трудно пробить. Но я только сейчас допёр, почему так... Блин, если бы я догадался раньше, сидеть бы тебе в убежище!

— Ещё чего!.. — Я замахнулась, чтобы стукнуть его кулаком по плечу, но вместо этого зарылась в него лицом и всхлипнула. А его пальцы ворошили мне волосы.

— Глава 11. После бури

— 11.1. Радостное событие

Осеннее солнце грустно освещало следы недавней битвы: когда-то прекрасный, полный цветов луг был перепахан, изуродован воронками, а стены замка щеголяли новоприобретёнными дырами, щербинами и проломами.

Я бродила по лугу, касаясь ладонями травы и впитывая боль этого места. Десятки раненых мы подняли и перенесли отсюда в замок, ко многим из них я сама приложила руки, и плоть их стала целой, а вот души — не знаю... Умеют ли достойные лечить души? Ответа на этот вопрос я пока не нашла ни в паутине, ни у Леледы.

Некоторые из них были авроровцами — те, по-видимому, второпях не успели забрать с собой всех своих раненых. Их мы лечили так же, как своих, не пожалели для них и крови из своих запасов. Вылечив и накормив, мы их отпускали с миром на все четыре стороны, что не помешало, впрочем, пятерым из них попросить позволения остаться.

Да, пятеро членов "Авроры" от души захотели остаться в Ордене, и мы приняли их, как когда-то "Аврора" принимала бывших членов Ордена.

В последнее время происходило слишком много невесёлого, но одно радостное событие всё-таки случилось, подняв всем настроение: Конрад с Викой попросили меня поженить их. Они ждали ребёнка. Будучи Великим Магистром, я имела право объявлять членов Ордена мужем и женой, и, зная об этом, Конрад с Викой и пришли ко мне с такой просьбой.

— Сначала мы думали, что сыграем свадьбу после того, как вся эта катавасия закончится, — сказал Конрад. — Не знаю, закончилась ли она, или нас ждут ещё какие-то проблемы, но теперь, я полагаю, слишком надолго откладывать свадьбу не стоит. — И он чмокнул в нос прильнувшую к нему Вику.

У неё был устало-умиротворённый вид. После штурма замка она плохо себя почувствовала, но всё обошлось.

— Как ты вообще с таким самочувствием выдержала бой? — поразилась я.

— Тогда было некогда думать об этом, — призналась она. — Самочувствие отошло на второй план, а на первом... Надо было защищать замок, детей в нём. Выполнить нашу задачу. Вот и всё.

— Она у нас просто герой, — с гордостью сказал Конрад, обнимая её за плечи.

— Вы все молодцы, — ответила я. — С задачей вы справились блестяще.

— 11.2. Свадьба

Ради такого торжественного случая я сменила форму "волков", в которую влезла с начала военных действий, на мундир Великого Магистра. Я уже порядком поотвыкла и от диадемы, и от мантии, и от высокого, почти подпирающего подбородок жёсткого воротника с бриллиантовой звездой под ним, да и вообще от проведения каких-либо церемоний. Я в принципе недолюбливала орденские церемонии и всегда стремилась их сократить или переделать, а по возможности обходиться совсем без них, но на сей раз повод был приятным. И всё же, уточнив у Оскара сценарий старинного вампирского свадебного обряда, от кое-каких его деталей я решила отказаться — например, от купания жениха и невесты в крови, принесения ими в качестве свадебного дара Ордену крови девственницы и ещё от некоторых диких вещей.

— Ты самый молодой Великий Магистр за всю историю Ордена, моя госпожа, — сказал Оскар. — С тобой, кажется, помолодел и он. Произошло столько изменений, что нас теперь и не узнать.

— Дело не в моём возрасте, — ответила я. — А в том, что всё рано или поздно должно меняться. Орден в двадцать первом веке не может оставаться таким же, каким он был, скажем, в восемнадцатом.

— И всё же нельзя недооценивать роли личности руководителя, госпожа, — с улыбкой заметил Оскар. — Ты привнесла в нашу жизнь свежую струю, и, кажется, нам это нравится.

— Вот только не все наши собратья из "Авроры" это оценили, — вздохнула я.

Жених и невеста не ожидали, что на их свадьбе будет столько гостей. Торжество получилось общеорденским — ведь несправедливо было бы устраивать его только для узкого круга, а всех остальных оставить без праздника, да ещё в такое бедное на радости время. Набега авроровцев мы не опасались: после столь грандиозного провала "Аврора" вряд ли могла так скоро собрать силы для нового удара.

Что за свадьба без пышного подвенечного платья невесты и марша Мендельсона, пусть даже если это свадьба двух хищников? И то, и другое на этой свадьбе было. Исполняемый на старинном органе марш звучал с жутковатым своеобразием под сводами церемониального зала, но всё же это была она, всемирно известная мелодия, и под неё Вика в белоснежном платье и Конрад в строгом чёрном костюме прошли по алой ковровой дорожке к трону Великих Магистров, на котором восседала я. Расстояние от первой ступеньки трона, на котором они должны были остановиться, отмечал Оскар — собственной представительной фигурой в смокинге, стоя чуть за пределами возвышения, на котором располагался трон.

Дойдя до Оскара, жених и невеста остановились, а я встала и спустилась на две ступеньки. Марш смолк, и я произнесла:

— Ну, вот это и случилось, ребята. Я поздравляю вас. Думаю, не только вы, но и все мы заслужили этот праздник... А для достойных это событие важно вдвойне: это первая создаваемая ими семья, а скоро их станет не сто семьдесят семь, а сто семьдесят восемь.

По залу прокатился одобрительный гул, а Вика смущённо заулыбалась. Она ещё не вполне отошла после боя за замок, а строго говоря, не только она одна, и всем нам был просто необходим этот праздник, чтобы расслабиться и повеселиться.

— Что ж, перейдём к делу, ради которого мы и собрались, — сказала я. — Конрад, согласен ли ты взять в жёны Викторию?

— Да, Великая Госпожа, — улыбнулся он.

— Виктория, согласна ли ты взять в мужья Конрада?

— Да, Великая Госпожа...

— Ну что ж, тогда властью, данной мне избравшими меня собратьями, объявляю вас мужем и женой! Любите друг друга и будьте счастливы, ребята.

Кольца поднёс малыш Вик — тот самый отчаянный неслух, отличившийся при защите замка тем, что исцелял и возвращал в строй раненых. За это он получил от меня одновременно и выговор, и благодарность, а в награду был удостоен чести поднести жениху и невесте кольца. Исполненный потешной важности, он прошествовал через зал с подносом, на котором блестели два золотых кольца — о да, его роль была действительно чрезвычайно важна!

Кольца были надеты, поцелуй запечатлён, поздравления получены, и Вика спросила:

— А букет бросать надо?

Она не была уверена, что этот момент присутствовал в традициях Ордена. Я переглянулась с Оскаром, он улыбнулся и пожал плечами.

— А почему бы нет? — сказала я.

Вика приготовилась к броску, а толпа незамужних девиц с горящими глазами уже ловила, причём некоторые из них были, мягко скажем, уже в весьма зрелом возрасте. Но — девицы, а значит — имели право. Букет взлетел...

И — удар-вспышка. Огонь, крики, смерть. Огненный дождь с неба. Дымящаяся земля с красноватыми кусочками обожжённой глины.

Придя в себя на троне, поддерживаемая Оскаром с одной стороны и Каспаром с другой, я увидела, какой переполох я наделала своим припадком. Ко мне сбежались все, и через толпу протискивалась Карина. Её руки обняли меня, гладили по щекам.

— Мама...

— Всё... нормально, — сипло пробормотала я.

Давно уже со мной этого не случалось.

Карина деловито и властно — совсем как Гермиона — отогнала толпу, чтобы её угнетающее воздействие не нависало надо мной, но, осматривая меня, призналась:

— Мам, ничего не пойму... С тобой вроде бы всё в порядке.

После родов к ней снова вернулся нормальный человеческий аппетит, а жажда крови исчезла, но некоторые странности всё же остались. Странностями это было для человека, конечно, а для хищника это был обычный набор способностей. Её обострившееся чутьё весьма походило на наше, и она пользовалась им при диагностическом обследовании, как Гермиона, зачастую совсем не прибегая к помощи приборов, а поцелуи мужа больше не вызывали у неё извращений вкуса. Крылья у неё, правда, не выросли, температура тела, частота сердцебиения и дыхания остались прежними, но повысилась физическая выносливость и сила. Словом, её человеческое естество не подверглось радикальному изменению, но приобрело некоторые признаки, свойственные хищникам.

Я ответила:

— Со мной действительно всё в порядке. Не нужно прерывать праздник. Видимо, усталость и напряжение сказываются.

— 11.3. На дне

Холодная вода и сухой шелест травы. Берег. Рассветает. Одежда промокла. Небо давит строгой синевой, засасывает в свою чистую глубину. Под спиной — сырость. Спина грязная.

Они ОТСТУПИЛИ. ПОБЕЖАЛИ.

Немного ОТСТУПАЯ от краёв горизонта, висят румяные тучки. Это рассвет. По воде БЕЖИТ рябь.

Здесь хорошо. Мне не нужно никуда идти. А жуки не ходят, они ползают или летают.

Кажется, голод. Придётся вставать.

Мужчина с собакой. Его шея, мои клыки.

Рык, клыки собаки, боль.

Скулёж, хруст шеи. Тишина.

Сытость.

Спать. Почему я так хочу спать?

— А ну, пошла отсюда! Разлеглась тут! Вывалялась в грязи, как свинья!

Пинок в бок. Старик с заросшим седой щетиной лицом, в резиновых сапогах. Сальный нос с расширенными порами.

Сальный нос!..

Моя рука, его горло. Хруст, хрип, бульканье. Requiem aeternam dona eis, Domine.

Отними мой разум, Господи.

Старые, истёртые деревянные ступеньки. Сколько ног по ним прошло. Шли, кладя кресты, кланяясь, в пахнущее ладаном пространство. Теперь я лежу на них.

— Кто же тебя так, милая?

Сердобольная старушка со светлыми глазами, в чистеньком платочке. Знает ли, подозревает ли, прежде чем жалеть, кто перед ней? Мои зубы скалятся, из горла рвётся вой, а из глаз бегут слёзы. Звериный облик мой пугает тебя, да?.. А не испугало, когда твой муж делал это со мной? Не верила, не боялась зверя, а сейчас боишься? Правильно, бойся, беги от меня, я и есть зверь, который сожрёт твою душу!

— Фуй, малахольная какая-то...

Вот то-то же. Иди в свою чисто убранную квартирку с вышитыми салфеточками, да смотри, чтобы какая-нибудь сердобольная русская Венера не заграбастала твою жилплощадь.

Потрескавшиеся надгробия, последние листья на ветках, и ветер воет: "УУУУ".

И я тоже вою: "Уууууу..."

Царапая землю, сгребая мёртвые листья над последним пристанищем мёртвых людей.

— И шо ты здеся развылася, голуба?

Шорох метлы, запах перегара. То ли мужчина, то ли женщина. Штаны и стоптанные сапоги, шерстяная шапчонка, алконавтическое лицо.

— С дурдома, штоли, сбегла, а?

Зубы скалятся. Хочу рычать.

— И шо ты скалисси, прям как псина? От ненормальная девка! А ну, пшла отседова, пока метлой поганой под зад не получила!

Рычу. Злая баба, дура баба. Алкашиха. Такой шею свернуть — как комара убить. Кровь плохая, слишком много промилле.

— Не, точно с дурдома...

Видимо, с утра она ещё не похмелялась, плохо видит, потому что длина моих клыков должна вызывать другие впечатления. Если я зверь, то это — грязь.

— Не пОняла!.. Ты шо, русский язык не понимаш? Сказано же: мотай отсель! А то я те щас...

Моя рука, её горло. Её метла, мой глаз, боль.

Никогда раньше не видела, чтобы такие проспиртованные особы ставили олимпийские рекорды по бегу. Догнать?

Грязь. Не стоит.

Почему я так хочу спать?

Глаз болит. Ууууу...

— 11.4. "Дело врачей"

— Как могло получиться, что "демоны" не справились с задачей, доктор Гермиона?

Затея со штурмом замка Великих Магистров с треском провалилась: в самый ответственный момент "демоны" прекратили сражаться, штурмующие обратились в бегство, президент "Авроры" была ранена. И сейчас временно исполняющий обязанности президента Мигель Альварес допрашивал меня в кабинете Юлии.

Невысокий, коренастый, с чёрным ёжиком волос на круглой лобастой голове, он восседал в президентском кресле, буравя меня тяжёлым холодным взглядом. Черты его смуглого чернобрового лица были, пожалуй, приятны, но это жёсткое и властное выражение сводило на нет всё приятное впечатление. Нахождение под его взглядом было почти равноценно личному досмотру с раздеванием.

— Об этом нужно спросить у них самих, сэр, — ответила я.

Альварес криво усмехнулся.

— А я вот вас хочу спросить. Вы занимались их психикой. Возможно ли, что это — недоработка психотехников?

— Исключено, — сказала я. — Мы работали на совесть. Была проведена глубокая обработка с долговременным программированием.

— Программу можно каким-то образом снять? — спросил он.

— Ключа к выходу из неё нет.

— Но ведь эти... достойные как-то взломали её!

"Эти достойные" — два эти слова были даже не сказаны, а презрительно сплюнуты им на стол. А между тем, шесть "этих достойных" были в нашем центре, и я сама принадлежала к их числу.

— Была ли программа взломана извне или преодолена самими "демонами" — это ещё не выяснено, — возразила я.

— Но вы ведь говорите, что ключа к выходу из неё нет. Могли ли они сами преодолеть программу?

— Я знаю только то, что нет ничего невозможного.

— Возможно ли повторное проведение обработки для исправления недочётов?

— Нецелесообразно, сэр. Это приведёт к разрушению психики.

— То есть, они будут непригодны к дальнейшему использованию?

— Именно так.

Альварес откинулся в кресле, потом снова навалился локтями на стол.

— И как вы сами полагаете, что мы должны с ними теперь делать? Если они вышли из повиновения... Какой нам от них прок?

Я не спешила с ответом. А он спросил:

— Столько работы — и всё впустую... Не досадно?

— Досадно, разумеется, — сказала я.

Он холодно прищурился и проговорил, отчеканивая каждое слово:

— Что-то не похоже, чтобы вы были сильно огорчены, доктор. А между тем, такой провал бросает тень на весь ваш центр. Вам поручили дело, результат которого был чрезвычайно важен для "Авроры", а вы... облажались. По полной. Или вы хорошо владеете собой, или... Или вы облажались намеренно. А точнее, по заданию Ордена.

— Вы можете это доказать? — спросила я бесстрастно.

— Будем разбираться, — столь же бесстрастно ответил Альварес. — Особый отдел уже разрабатывает эту версию. Будем беседовать с каждым сотрудником, принимавшим участие в проекте по созданию "демонов".

Альварес открыл хьюмидор с сигарами любимой марки Юлии — "Slim Panatela", достал одну, обрезал кончик и закурил.

— Каково состояние президента? — спросил он.

— Без изменений, — ответила я.

— Хорошо. Можете быть свободны, — сказал Альварес. И добавил многозначительно: — Пока свободны.

Я вернулась в центр. Присутствие там сотрудников особого отдела не могло способствовать созданию спокойной рабочей атмосферы, а с момента поступления президента они дежурили в центре круглосуточно. Каждое наше движение фиксировалось ими, а их постоянный, многократно повторяемый вопрос "что вы делаете?" приводил нас на грань нервного срыва. Нельзя было ничего предпринять без объяснения.

Президент поступила к нам через три дня после штурма замка; её физическое состояние могло быть оценено как удовлетворительное, никаких серьёзных повреждений на её теле нами не было обнаружено, хотя следы крови на одежде имелись в изобилии. Одежда, надо сказать, была в ужасном состоянии — в нескольких местах разорвана, вся в грязи и уже упомянутой крови. Обувь отсутствовала. Но не только внешний вид Юлии шокировал всех, ещё более тягостное впечатление производило состояние её рассудка. Сознание было спутано, налицо была полная дезориентация в окружающей реальности и собственной личности, приступы маниакального возбуждения чередовались с периодами апатии и сонливости. В момент поступления она была как раз во власти возбуждения, и пришлось прибегнуть к успокоительной инъекции, иначе она разнесла бы нам весь центр.

Трудно было сказать, временное ли это психическое расстройство, или же президент сошла с ума окончательно и бесповоротно. В её палате неотлучно дежурили сотрудники особого отдела, сменяя друг друга на посту, и, как я уже говорила, невозможно было ничего сделать с Юлией без дачи объяснений, что и зачем. Эти объяснения дежурные передавали Альваресу.

Я вошла в холл. Да, вот они, агенты "тайной канцелярии", сидели на диване. При моём появлении они пронзили меня рентгеновскими взглядами: таким и металлоискатель не требовался, они и так, пожалуй, видели насквозь.

Первым делом я проверила состояние президента. Она проснулась, и я попробовала поговорить с ней.

— Госпожа президент... Юлия, — обратилась я к ней.

Она устремила на меня пустой, непонимающий взгляд и ничего не ответила.

— Вы меня узнаёте? — спросила я.

Ответом мне было прежнее непонимающее молчание.

— Юлия, вы помните, что с вами произошло? — повторила я попытку установления контакта.

На её амимичном лице появились проблески отражения неких чувств. Лоб сначала нахмурился, потом разгладился, глаза закрылись и открылись опять.

— Не начинать без моего распоряжения... внезапность. Использовать сирены и прожекторы, — глухой и отрывистой скороговоркой произнесла она.

В её памяти снова и снова прокручивались сцены боя, мешаясь с какими-то обрывками из далёкого прошлого. Бормотала она и молитвы — католические на латыни и православные на русском, а закончился весь этот бессвязный словесный поток бурными рыданиями, перешедшими в жуткий звериный вой. Дежурный сотрудник особого отдела наблюдал за этим с внешней бесстрастностью, но не думаю, что ему не приходили в голову безрадостные мысли о будущем "Авроры". Юлия между тем пришла в сильное возбуждение, начала беспокойно озираться по сторонам, а потом вдруг прыгнула на сотрудника и, тряся его за грудки, зарычала:

— Не смейте отступать, слышите?! Не смейте! Ни шагу назад!

Шприц-ампулы со спиртом были под рукой — в шкафчике в палате. Я вколола президенту пять граммов и при помощи слегка ошарашенного нападением сотрудника особого отдела водворила её обратно в постель. Пока я поправляла ей одеяло и подушку, сотрудник стоял и молча смотрел.

— Ну, что вы стоите столбом? — усмехнулась я. — Докладывайте вашему боссу, что у президента опять был приступ возбуждения, и ей была сделана успокоительная инъекция спиртом в количестве пяти граммов.

Во время перерыва я зашла в курилку. Там были Иоширо, Франц и ещё кое-кто из группы психотехников — как раз те, кто был мне нужен, и никого лишнего. Сделав им знак продолжать разговор, я достала телефон и в опции "написать СМС" набрала текст:

"Ребята, нам предстоит 'дело врачей'. Я была на ковре у А. Он подозревает саботаж и предательство. Будут допрашивать всех. Держитесь, о моём разговоре с Авророй — ни слова".

Набрав, я протянула телефон Иоширо со словами:

— Посмотри, забавная собачонка. Я её сфоткала по дороге на работу.

Иоширо, взяв телефон, увидел отнюдь не снимок собаки, а этот текст. В его мимике это никак не отразилось, и он передал аппарат Францу. Тот прочёл, кивнул, сказал:

— Смешная животина.

И передал телефон дальше. Текст прочли все, и никто даже глазом не моргнул. Молодцы. Пока все читали, Иоширо что-то набирал у себя.

— А вот посмотри, это цветёт сакура. Одна из моих любимых фотографий.

"Фотографией" оказались слова:

"Не беспокойся. Мы в одной лодке".

Я сказала:

— Красота-то какая.

Не удивлюсь, если тут уже везде скрытые камеры.

— 11.5. Ум и красота

— Хм, значит, собачки и сакура.

Мигель Альварес, сидя в президентском кабинете, просматривал видео с камеры, установленной в курилке медицинского центра. Совершенно невинный разговор с демонстрацией фотографий на телефоне — этим происходившее в курилке и казалось на первый взгляд. Альварес выбрал кадр и увеличил фрагмент, на котором была рука доктора Гермионы с телефоном. Высокое разрешение камеры позволяло сильно увеличить изображение без потери чёткости и увидеть мельчайшие детали, но, увы, дисплей телефона с этого ракурса было невозможно рассмотреть. Альварес досадливо поджал губы: нужно было поставить в курилку хотя бы две камеры в разных местах, тогда, может быть, с другого ракурса и получилось бы что-то увидеть. А доктор Гермиона, как будто зная о местоположении камеры, села так, чтобы экрана телефона не было видно. Да нет, не могла она знать, просто случайность... А если знала? Ну... Тогда она сама могла бы работать в особом отделе.

Впрочем, если принимать во внимание случай, когда она ловко и грамотно ушла от слежки в ночном клубе, оставив с носом сотрудников отдела, то вполне возможно, что она могла подозревать и о наличии камер. Причём, если она и подозревала что-то, то ничем себя не выдавала: взгляд её не блуждал, как если бы она что-то искала, движения были чёткими и уверенными, никакой нервозности и нерешительности. Альварес переключился на видео с другой камеры, установленной возле душевых кабинок. Вот тут, надо сказать, ракурс был весьма удачен: в кадр попали очень интересные подробности...

Доктор Гермиона раздевалась. Альварес нажимал на "паузу" каждые пять секунд, скользя взглядом по изгибам её изящной фигурки. Вот с плеча непринуждённо упала бретелька лифчика, вот освободилась, упруго колыхнувшись, её грудь. Несколько выбившихся из-под заколки прядей волос спускались ей на шею. Она исчезла в душевой кабинке, и Альварес, отмотав видео назад, стал смотреть заново, чувствуя сладострастное напряжение. Доктор Гермиона была не только умной, но и чертовски красивой женщиной. Нет, черты её лица нельзя было назвать безупречно правильными, но и заурядной она также не была: чувственный рот и большие глаза, длинная шея и роскошные волосы, несомненно, привлекали и радовали взгляд. Ножка тридцать пятого размера и грудь третьего. Нет, где-то между третьим и четвёртым. Точёные лодыжки, плавный и мягкий, не слишком крутой изгиб бёдер. Следовало отметить — никакого целлюлита.

Альварес промотал видео вперёд до момента, когда доктор Гермиона выходила из кабинки, обёрнутая большим полотенцем. Волосы она не мочила. Закусив зубами сигару, Альварес смотрел, как она одевалась, а когда она исчезла из кадра, он вернулся в самое начало эпизода.

Теперь он нажимал на "паузу" только в моменты, показавшиеся ему особенно пикантными и красивыми. Вот это падение бретельки и освобождение груди от чашечек бюстгальтера, например. Безумно красиво и естественно, без рисовки и преувеличенной игры на камеру, как часто бывает в фильмах определённого жанра. А вот этот поворот головы и взгляд в сторону, в то время как пальцы расстёгивали пуговицы блузки — просто прелесть. Этот кадр Альварес выделил и нажал команду "распечатать". Что тут говорить — она была великолепна. Что ему были эти цыпочки с модельной внешностью, которые менялись раз в неделю? Их можно узнать и за один день, просто каждый день менять их было всё-таки как-то не с руки. А эту женщину хотелось изучать понемногу, день за днём, сантиметр за сантиметром... медленно, смакуя и наслаждаясь. Что ему была президент "Авроры", в чьём кабинете он сейчас смотрел это видео и чьи сигары курил? Сумасшедшая. Дёрганой и нервной она была даже в постели. Хотела только доминировать. А имела ли она на то моральное право?

Палец Альвареса скользил по листку с распечатанным кадром. Да, доктор Гермиона Горацио — достойное сочетание ума и красоты, над такой женщиной и победа слаще. Ну, это, конечно, приятное, которое следовало совместить с кое-чем полезным. План этого "полезного" Альварес сейчас как раз начал обдумывать.

По его распоряжению дети доктора Гермионы, дочь Аврора (видимо, названная в честь всем известной Авроры) и сыновья-близнецы Герман и Генрих, были встречены у школы и помещены под охрану в домик в швейцарских Альпах — тот самый, в котором когда-то жила во время войны Аврора.

Далее Альварес вызвал к себе доктора Гермиону.

Через час она вошла в президентский кабинет. Альварес наблюдал за ней с напряжением и азартом охотника, ловя каждое её движение. Как всегда, она была спокойна и серьёзна. Вспомнив упавшую бретельку, Альварес невольно напрягся и скользнул взглядом по её груди, но тут же взял себя в руки.

— Итак, доктор, — начал он, когда она села. — Поскольку "демоны" не могут быть перепрограммированы, мы приняли решение об их уничтожении. Жаль, конечно, затраченных на их создание и подготовку усилий, но так хотя бы Орден их не заполучит.

Надо признать, доктор Гермиона действительно хорошо владела собой. Со стороны казалось, что эта новость не вызвала у неё никаких эмоций. Она помолчала лишь секунду и спросила:

— Каким же образом вы намерены осуществить их уничтожение?

— Мы надеемся на вашу помощь, доктор, — ответил Альварес. — Вам они доверяют и позволят вам сделать им успокоительную инъекцию. Когда они заснут, мы и проведём ликвидацию.

Альварес замолчал, ожидая ответа доктора Гермионы и наблюдая за её реакцией. Она, не двинув и бровью, спросила:

— Хорошо, когда вы планируете это провести?

— Полагаю, долго тянуть не стоит, — ответил Альварес. — Завтра в девять вечера вы прибудете к ним на базу и сделаете уколы, а дальше... Дальше — наша забота.

Её самообладанием нельзя было не восхититься. На её лице не отражалось никаких чувств, а мысли свои она прочесть не давала — блокировалась. К слову сказать, со всеми психотехниками возникала эта проблема: находясь в ясном сознании, они не пускали в свои мысли никого и не давали прочесть сердце своей тени. На допросах они держались точно так же бесстрастно, как сейчас доктор Гермиона, и из них ничего не получилось выудить, кроме слов, а слова, как известно, — всего лишь слова. Расколоть эти орешки особому отделу пока не удалось.

— Почему вы полагаете, что "демоны" подпустят меня к себе и позволят сделать укол? — спросила доктор.

Альварес приподнял уголок рта в усмешке.

— Ну, они ведь должны чувствовать, что вы — своя. Братство жука, не так ли?

"Браво, док, вы держитесь блестяще! Ноль эмоций", — отметил он про себя.

— Хорошо, — сказала доктор Гермиона. — Значит, завтра в двадцать один час. Это всё или будут ещё какие-то указания?

— Нет, всё. Вы свободны. — Альварес откинулся в кресле и наблюдал за ней сквозь лёгкий прищур. Когда доктор Гермиона встала, он добавил: — Обворожительно выглядите сегодня, док. Впрочем, как и всегда.

Есть! Удивилась, торжествующе отметил про себя Альварес. Не ожидала услышать такое от него. А он пошёл ещё дальше, проводив её до двери кабинета и на прощание поцеловав ей руку. Вроде бы ничего особенного не было в этом ритуале, и доктор Гермиона была не первой женщиной, которой ему довелось целовать руку, но короткое прикосновение губами к её гладкой коже, можно сказать, даже взволновало его. Как снятие первой пробы. Это была только кожа на руке, а не между грудей, например, но... Уже кое-что. Последует ли за этим что-то большее? Хм... Посмотрим.

— Благодарю вас, — сказала она сухо. — Ничего особенного.

"Ты особенная", — ответил ей Альварес взглядом, стиснув её тонкие пальчики. Значит, её всё-таки можно было застать врасплох.

Дальше оставалось только следить.

— 11.6. Западня

Вечером доктор Гермиона отправилась в торговый центр. По указанию Альвареса следившие за ней сотрудники отстали, дав ей почувствовать свободу, и вскоре она вышла на улицу, под дождь. Накинув капюшон пальто, она взлетела и чёрной тенью растворилась в плачущем небе.

Тусклый блеск рельсов, одиночество начала или конца пути. Прислонившись спиной к пустому вагону и воровато оглянувшись по сторонам, она достала только что украденный ей телефон. Дисплей загорелся: она набирала номер.

— Противозаконными вещами занимаетесь, доктор, — сказал Альварес, обойдя вагон и оказавшись прямо перед ней.

Её огромные глаза широко распахнулись и серебристо заблестели в дождливом сумраке. А в следующую секунду в шею ей вонзилась шприц-ампула, и она, обмякшая, повисла на заботливо подставленных руках Альвареса.

— Вот так, моя красавица, иди ко мне, — проговорил он, подхватывая её поудобнее.

Держать её на руках было очень волнительно. Ощущение живой тяжести её тела, пусть и бесчувственного, вызывало приятные мурашки и создавало иллюзию обладания... А что, собственно, могло ему помешать обладать ею?!

Через двадцать минут он опустил её на шёлковые простыни в роскошном гостиничном номере президентского класса. По обе стороны от широкой кровати стояли букеты алых роз, обои амарантового красного цвета контрастировали с белым потолком, позолоченной лепниной и золотыми занавесками, на резном деревянном столике поблёскивал хрустальный графинчик с кровью и два бокала, а также кувшинчик со сливками.

Он снимал с неё одежду, как будто разворачивая дорогой подарок — бережно, без спешки. Вот она, эта бретелька. Его пальцы скользнули по ней... Нет, не получится сбросить её так естественно и красиво, как она сама тогда упала. Лифчик с передней застёжкой. Его он оставил на ней, а заколку вынул и распустил её волосы по подушкам. Мягкая шелковистая волна податливо сжалась в его руке. Не отрывая взгляда от её опущенных ресниц, он взял одну розу из букета и провёл лепестками по щеке, шее и груди доктора Гермионы... Бутон задержался в ложбинке, а потом заскользил ниже, по животу и бедру. Колготки с неё он тоже пока не стал снимать, гладил её ноги через них, возбуждаясь всё сильнее.

Нет. Что за удовольствие овладеть бесчувственным телом, не ощущая ни отклика, ни хотя бы сопротивления? Вся прелесть именно в том, чтобы видеть эти глаза, пусть даже презрительные или ненавидящие. Пусть. Любое выражение в них прекрасно, и в сущности, неважно, что именно в них будет — лишь бы был живой отклик, реакция. А спящее тело... Пресно, неинтересно. Пропадала вся пикантность. До её пробуждения оставалось не менее двух-трёх часов, и Альварес, чтобы сбросить преждевременное возбуждение, отправился в душ и встал под прохладные струи.

Завязав пояс махрового халата, он остановился перед зеркалом, провёл пальцами по подбородку. Маленькая щетина. Ничего, пусть. Пусть почувствует прикосновение мужчины.

А номер, который она набирала? Его даже пробивать не нужно было — Альварес и так знал, чей он. Доктор Гермиона была верным шпионом Авроры. Подняв трубку, он заказал в номер кальян.

Ожидая, он выпил бокал крови. Держал в руках её одежду, рассматривал туфли — чёрные, на среднем каблуке, не новые, но очень женственной формы. Понюхал внутри. Терпкий, пряный, горьковатый запах, как в лавке специй. Кровь с паприкой. Пальто со следами влажности: прогулка под дождём. Недешёвое, качественное. Чёрная прямая юбка офисного стиля, шёлковая блузка светлого розовато-лавандового цвета. Альварес зарылся в неё лицом и вдохнул запах.

— 11.7. Сотрудничество

И вот — лёгкий хрипловатый стон. Альварес напрягся, как охотничья собака, не сводя взгляда с лежавшей на кровати женщины. Она пошевелилась, повернула голову. Подкравшись, он склонился над ней, чтобы поймать её первый взгляд. Её ресницы дрогнули и поднялись, открыв расфокусированный взгляд, который постепенно прояснялся.

— Вам стало плохо на улице, — сказал Альварес, предвосхищая её вопрос. — Я счёл своим долгом оказать вам помощь.

— Почему... я раздета?

Альварес едва сдержал торжествующую улыбку, видя её смятение.

— Чтобы одежда вас не стесняла, я снял её, — с невинным видом ответил он. — Не бойтесь, я не тронул вас.

Доктор Гермиона обвела взглядом номер, отметила розы, шёлковое постельное бельё и махровый халат Альвареса.

— Чувствуйте себя как дома, Гермиона, — улыбнулся он. — Ведь можно вас так называть? Просто, без званий и формальностей?

Она натянула на себя простыню. Пока она, слабая и рассеянная после инъекции спиртом, не успела сконцентрироваться и заблокироваться, Альварес улавливал её мысли. Она думала о звонке, который собиралась сделать, о детях, которые не вернулись вовремя из школы. Альварес колебался: перейти к делу сейчас или ещё немного понаслаждаться её растерянностью? И решил всё-таки начать.

— Большое спасибо за оказанную помощь, — сказала доктор Гермиона. Её голос был ещё слабоват, но уже похож на её обычный. — Не хочу больше злоупотреблять вашим... гостеприимством.

— Ну что вы, — белозубо улыбнулся Альварес. — Какое злоупотребление, о чём вы? Мне это очень приятно. Нахождение в обществе женщины, сколь обольстительной, столь же и умной, может доставлять мне лишь удовольствие.

При этих словах он окинул её откровенно оценивающим взглядом, и она, поджавшись, закуталась в простыню и волосы.

— И тем не менее, мне пора, — сказала она. — Если вы не возражаете, я пойду.

Решительность в её голосе была слабовата. Альварес присел на кровать, пока не трогая доктора Гермиону и пальцем, но раздевая взглядом.

— А если возражаю? — Завладев её рукой, он поднёс её к губам, поцеловал пальцы, запястье, погрузил губы в ладонь. — Вы потрясли меня, околдовали, Гермиона... Я не могу просто так отпустить вас. Не могу.

— Как вас понимать?

Она была напряжена. Пыталась собраться, но это пока плохо ей давалось: спирт ещё не вполне выветрился.

— Так и понимайте. Я покорён вами.

— Я замужем.

— Ну, я не думаю, что это может быть препятствием.

— Для меня — может.

Альварес немного отстранился и окинул её взглядом. Ему определённо нравилось её смущать.

— Хорошо... Погодим с этим. — Он сменил тон с бархатно-обольщающего на деловой и холодный. — Если вы думаете, что обводите особый отдел вокруг пальца, под носом у него шпионя в пользу Ордена, то ошибаетесь. Я обманул вас: вам не стало плохо на улице, вы были пойманы на попытке позвонить Авроре. Номер установлен.

Альварес выдержал паузу, наслаждаясь её замешательством. Безумно хотелось впиться поцелуем в эти растерянно приоткрытые губы, но он себя сдерживал.

— В прошлый раз вам удалось уйти от наших сотрудников, но сейчас этот номер у вас не прошёл. Признаюсь, я даже немного разочарован. — Альварес усмехнулся. — Теряете хватку, доктор. Как же вы могли так проколоться? Впрочем, я преклоняюсь перед вашей смелостью, каковы бы ни были ваши убеждения. Вы достойный противник. Но, к сожалению, на сей раз вы попались, милая Гермиона.

— И что теперь? — спросила она, вызывающе сверкнув глазами. — Отправите меня на гильотину?

— Уверен, смерти вы не боитесь, — ответил Альварес, откидывая волосы с её плеча и ощутив её каменное напряжение. — Этим вас не взять. Но вот судьба близких вас должна волновать гораздо сильнее, чем собственная...

Попадание в точку, с удовлетворением отметил Альварес про себя. Как она сразу насторожилась!

— Гермиона, ваши дети у нас. Не беспокойтесь, с ними всё в порядке. И будет в порядке, если вы будете вести себя благоразумно. Всё зависит от вас.

Удар волной опрокинул кресло и сорвал картину со стены. Альварес был готов к этому и успел уклониться в сторону.

— Полегче, дорогая! — усмехнулся он, глядя в горящие холодной яростью глаза доктора Гермионы. — Я ведь могу и позвонить сотрудникам, находящимся сейчас рядом с вашими детками...

— Если упадёт хоть волос с их голов, тебе не жить, — прорычала она.

Простыня соскользнула с неё, волосы рассыпались каштановым водопадом по спине и плечам, кончиками касаясь постели; оскалившись, она изогнулась, как готовая к прыжку пантера, опасная и великолепная.

— Повторяю, всё будет зависеть от вас, — сказал Альварес беспощадно. — Пока ваши дети у нас, вы будете делать всё, что вам скажут, иначе... Вы можете их никогда не увидеть.

Доктор Гермиона глухо зарычала, но обуздала себя.

— Вы блефуете, — сказала она, снова натягивая простыню.

— Отнюдь, — спокойно возразил Альварес. — Вот, можете убедиться сами.

Он набрал номер.

— Это Мигель Альварес. Дайте трубку девочке.

С этими словами он передал телефон доктору Гермионе. Она жадно выхватила его.

— Аврора? — дрогнувшим голосом спросила она. — Доченька, где ты?.. Что за дом? Ну, хоть примерно?.. Ладно, понятно... Как вы там? Всё в порядке? Ну, хорошо... Ничего не бойтесь, родные, скоро вас отпустят домой, я обещаю.

Альварес забрал телефон, хотя она явно хотела сказать что-то ещё.

— Ну, убедились? Поверьте, с ними всё в порядке. Но встретитесь ли вы с ними или нет, будет зависеть от вашего благоразумия и лояльности.

"О, злись, злись, кошечка! В гневе ты просто нереально хороша!"

— Что вы от меня хотите?

— Ну вот, это уже другой разговор. — Альварес снова присел на кровать, оставаясь, впрочем, начеку. — Я хочу, чтобы вы сделали то, что собирались сделать — позвонили Авроре.

Она удивилась, но тут же снова поджалась, как пружина, пытаясь понять, что за этим кроется. Альварес холодно усмехнулся.

— Да, вы правильно догадываетесь — разумеется, вы должны будете сказать ей не то, что ВЫ хотели, а то, что Я велю вам сказать.

Закусила губу — а деваться некуда. Какая борьба, какая драма! И сейчас ей было явно не до самоконтроля: все чувства были написаны у неё на лице. Альварес упивался победой.

— А сказать вы должны будете следующее: вам удалось заново запрограммировать "демонов", и завтра после двадцати двух часов им следует ожидать повторного штурма. Ну как, оцениваете коварство моего плана? Пока они ждут штурма, в это время мы уничтожим "демонов", и они ничего не успеют сделать, чтобы их спасти.

Доктор Гермиона молчала. По-видимому, она лихорадочно искала какой-то выход, какое-то решение, но явно ничего не могла придумать...

— Когда я увижу детей? — спросила она мрачно.

— Как только сделаете уколы, разумеется, — ответил Альварес. — Когда будет сделан последний, я сообщу вам адрес, где они находятся, и вы сможете их забрать. И ещё. Вы сделаете уколы сами, без ассистентов. Чем меньшее количество сотрудников об этом знает, тем лучше. До этого момента вы будете находиться здесь, под наблюдением особого отдела. Спирт для инъекций вам дадут уже на месте.

Доктор Гермиона закрыла глаза и откинула голову на подушку. Видимо, она признала своё поражение.

— Ну, что? — поинтересовался Альварес. — Будем сотрудничать?

Она открыла глаза — пустые, потемневшие.

— Да, — глухо ответила она.

Альварес протянул ей телефон — не тот, украденный ею, а "чистый", какие в отделе использовались для особых нужд. Не определялся ни их номер, ни физическое местоположение аппарата.

— Звоните. И постарайтесь, чтобы ваш голос звучал естественно.

Доктор Гермиона взяла телефон, в течение секунды овладела собой, а потом набрала номер.

— Аврора? Привет, это Гермиона... Да, опять играю в шпиона. У меня для вас важная информация. Удалось перепрограммировать "демонов". Да, вот так... Мы даже не ожидали, что у нас получится. Завтра после десяти вечера "Аврора" планирует повторить штурм замка, так что будьте готовы... Ну всё, не могу долго разговаривать. Да не за что... И вы берегите себя. Цезарь там? Передай ему, что он мой мускулистый мачо. Пока.

Замолчав, доктор Гермиона протянула Альваресу телефон.

— Ну вот, всё оказалось совсем не сложно, — усмехнулся он, беря его. — "Мускулистый мачо"... Неплохо, неплохо. За это стоит выпить.

Наполнив оба бокала кровью и плеснув чуть-чуть сливок, он протянул один доктору Гермионе, и она машинально взяла.

— Ну же, пейте.

Она равнодушно выпила. Это Альваресу совсем не нравилось. Гораздо лучше было, когда она злилась, а теперешняя её апатия нагоняла на него тоску. Неужели не будет и сопротивляться? Поставив пустой бокал на столик, Альварес подсел к ней и пропустил между пальцев прядку её волос. Она сразу же подобралась. Ну, вот это уже лучше. Он пощекотал языком её ухо, и она вздрогнула.

— Что вы делаете?

— То, что давно хотел сделать, — сказал он и впился в её губы.

Его отбросило невидимой волной. Ударившись о стену, он несколько секунд приходил в себя, а она натягивала на себя одежду.

— На вашем месте я бы так не спешил, — прокряхтел Альварес, поднимаясь на ноги. — И был бы полюбезнее. Всё-таки, ваши дети по-прежнему у нас.

От этих слов она застыла. Хоть она и блокировалась, но борьба с гневом явственно ощущалась в ней. Когда руки Альвареса легли ей на плечи и сдвинули с них блузку, которую она не успела застегнуть, её лицо превратилось в каменную маску.

— Убери от меня руки, — процедила она.

— Подумай о детях, — в тон ей ответил Альварес.

Блузка соскользнула на пол, щёлкнула застёжка лифчика, и жадному взгляду Альвареса открылась её грудь с дерзко торчащими вверх и в стороны сосками. Он накрыл её ладонями. Идеальный размер и форма. Он не любил большую грудь, похожую на пару перезрелых дынь, но и совсем плоская ему не нравилась. То, что он сейчас держал в руках, было в самый раз... Не удержавшись, он забрал в рот сосок, одновременно спуская с доктора Гермионы колготки. Он колол её щетиной, мял руками ягодицы, а она стояла статуей.

— Ну, расслабься хоть немного, а?

Схватив её на руки, он бросил её на кровать, скинул халат и навалился сверху. Оторвав бутон розы, он посыпал лепестками её разметавшиеся по подушке волосы, и отвращение в её глазах только сильнее заводило его. Но несмотря на всё отвращение, её губы вызывающе рдели, и Альварес властно впился в них. Они не отвечали, и он, злясь, кусал и терзал их. Он не спешил переходить к основному "блюду": этой женщиной следовало наслаждаться медленно, с чувством и расстановкой, максимально растягивая удовольствие...

— Мой муж порвёт тебя на клочки, — прошипела она.

— Твой... мускулистый мачо сейчас далеко, — хмыкнул он. — Да и вряд ли ты решишься ему об этом рассказывать, не так ли?

И, по закону подлости — телефонный звонок. От его мерзкого звука внутри у Альвареса что-то сжалось с болезненной досадой, разгоравшееся желание скукожилось, из-за стиснутых зубов вырвалось рычание.

— Телефон, — сказала доктор Гермиона.

— Да пошли они к чёрту, — прорычал Альварес.

— А если это насчёт президента?

— Потерпит.

— А если ей хуже? Или она умерла?

— Нет... Не может такого быть.

Как бы то ни было, пришлось ответить на звонок.

— Да! — раздражённо пролаял Альварес в трубку. — Что там?

— Сэр, президент проснулась и зовёт вас.

— Меня?

— Да, сэр.

— Хорошо, я скоро буду.

Скрежетнув зубами, Альварес бросил телефон. Доктор Гермиона невозмутимо отодвинулась и закуталась в простыню.

Одеваясь, Альварес развязал узел галстука и крикнул:

— Дорогая! Не поможешь мне завязать галстук?!

— Ты что, сам не умеешь, дорогой? — в тон ему ответила доктор Гермиона.

— Умею, но самому неудобно. Пожалуйста, дорогая, будь так любезна! Не хотелось бы предстать перед подчинёнными в неаккуратном виде.

Накинув халат, она подошла и принялась завязывать, причём ей явно хотелось придушить его этим галстуком.

— Туговато, милая. Ослабь чуть-чуть.

Она стала ослаблять узел, а Альварес ухмыльнулся. Будто жена провожает мужа на работу...

— Готово.

— Спасибо, моя радость.

На прощание он снова впился в её губы — ничего не мог с собой поделать. Возможно, в детстве за этот большой рот и большие глаза доктора Гермиону дразнили лягушонком, но когда она выросла, этот рот стал сводить с ума мужчин.

— Увидимся, дорогая.

"Дорогая" одарила его полным ледяного презрения взглядом, но Альварес только усмехнулся: пусть себе презирает на здоровье. Теперь это уже ничего не изменит.

— 11.8. Любовь

Если бы Гермиона знала о существовании паутины и умела ею пользоваться, ей не пришлось бы рисковать, звоня мне по телефону. Кто бы успел научить этому достойных, оставшихся по ту сторону баррикад? На то, чтобы научиться чувствовать паутину, читать её и пользоваться ею в качестве средства связи, требовалось некоторое время, но его как раз и не было, равно как и самой возможности встретиться с достойными из "Авроры" и обучить их до конца. Потенциально они могли всё то же самое, что и мы, только ещё не полностью осознавали свои способности и не развивали некоторые из них, требовавшие специальных тренировок, а тренировки я проводила только со "своими" достойными первой волны превращений, тогда как достойные второй волны, в число которых входила и Гермиона, этому специально не обучались. А "демонов" их инструктора учили только драться и убивать.

После звонка Гермионы у меня возникло чувство, что там не всё чисто. Я попыталась прощупать паутину, но она пока не выдавала ничего конкретного. Попробовала я достучаться и до Гермионы, но качественной связи с ней установить не удавалось, потому что она не владела нужными для этого навыками; мне удалось только почувствовать её эмоции, и они мне очень не понравились. Кажется, она попала в переплёт. Моё беспокойство нарастало.

Надо сказать, паутина — вовсе не безотказный, стабильно работающий инструмент, бывают у неё и "капризы", и "нелётная погода", и "помехи". Влияет на неё и общее состояние дел в мире. Чем напряжённее и агрессивнее общий фон, тем чаще сбои, искажение информации и молчание, и тем труднее получить от неё помощь. Именно сейчас я получала по ней только смутные ощущения, из которых было трудно сделать однозначные выводы.

— Ты считаешь, что они не могли перепрограммировать "демонов", госпожа? — спросил Оскар.

— Это маловероятно, — ответила я. — Скорее, либо программа ещё не успела полностью сломаться, либо у нас что-то не получилось с ударом "цветок лотоса". В общем, я пока не знаю, что и думать. И паутина ведёт себя странно...

Я вздохнула. Побаливала голова, чувствовалась усталость. Оскар сочувственно погладил меня по плечу.

— Что ж, значит, пока будем готовиться к штурму, — сказал он. — До него ещё почти целые сутки, успеем. А тебе не мешало бы выспаться, моя госпожа. У тебя уже тёмные круги под глазами.

Я покачала головой.

— Возможно, я ещё что-нибудь выловлю в паутине...

— В таком состоянии ты точно не выловишь ничего стоящего, — возразил Оскар. — Утро вечера мудренее. Давай-ка в душ — и спать.

Я поморщилась.

— Ладно... Может, на свежую голову и правда лучше получится прощупать паутину. Все тоже пусть отдыхают, набираются сил. Если всё это правда, и штурм будет, силы нам очень пригодятся.

Перед тем как лечь спать, я провела с достойными тренировку и сообщила им о том, что, возможно, будет новый штурм. Алекс не удержался от замечания:

— Аврора, а почему мы всё время только обороняемся? Мы явно сильнее их, почему бы нам не перейти в наступление? Чего мы ждём?

— Поддерживаю этот вопрос, — присоединился Каспар.

Я покачала головой.

— Нет, ребята... Мы не должны нападать. Да, мы сильнее, причём настолько, что можем вообще стереть их с лица Земли, но не будем делать этого. Когда агрессия порождает ответную агрессию — конец становится всё ближе... Так не должно быть. Именно от этого и погибли крылатые.

Сказав это, я подошла и обняла Каспара и Алекса, погладив их лысые головы и прислонив их к своей.

— Пожалуйста, поверьте мне. Признаюсь честно: я сама порой не до конца всё понимаю, и вы вправе не считать моё мнение истиной в последней инстанции. Я сама ещё учусь, познаю себя и этот мир, одновременно пытаясь передать познанное мной вам. Это как если бы второклассник взялся учить первоклашку. Ребята... Я люблю вас, очень люблю. И ИХ... тоже. Я не могу отдать приказ начать их уничтожение. Они не враги, поймите это. Нет правых и виноватых. Мы все — одно. И мы не должны убивать друг друга, но убиваем... Вот от этого мне больно. Каждую минуту больно.

Алекс вздохнул, следом за ним вздохнул Каспар.

— И вы тоже должны любить их, как любите меня, свои семьи, своих собратьев по Ордену, — продолжала я. — Хотя слово "должны" тут не совсем уместно... Любовь — она либо есть, либо её нет. Я чувствую, она в вас есть, просто не надо убивать её в себе, не надо глушить её. И не надо так вздыхать. Алекс, я знаю, ты думаешь о тех, кто отпустил топор гильотины над твоей головой, а ты, Каспар, — о тех, кто бросил тебя под завалом. Простите их. Если вы этого не сделаете, любовь, о которой я говорю, не войдёт в ваши сердца.

— Всё это трудно, Аврора, — проговорил Каспар. — Но я верю, что с тобой у нас всё получится.

— 11.9. Операция "Спокойной ночи"

— Ну как, готова? — спросил Альварес.

Готова ли я была, пользуясь доверием ко мне "демонов", усыпить их спиртом, чтобы им, спящим, снесли головы? Чтобы они не присоединились к Ордену, Альварес был готов убить их. И ради того, чтобы я помогла ему в этом, он забрал моих детей.

Как я посмотрю в глаза моим детям и мужу, когда увижу их? (Или — если увижу). Как я посмотрю в глаза Иоширо, Францу, Максу? Как я буду жить дальше, зная, что я участвовала в убийстве стольких достойных? Как будут жить мои дети, зная, что ради них было принесено в жертву столько жизней?

Нет, я не была готова. Но я сказала:

— Да.

— Вот и отлично, — кивнул Альварес и подал мне пальто.

Всунув руки в рукава, я спросила:

— Что президент? Она вам что-то сказала?

Он поморщился:

— Как обычно... Несла всякий вздор. Бред сумасшедшей. — И добавил с досадой: — Я-то думал, она пришла в себя... И ради этого пришлось прервать столь приятный вечер! Надеюсь, мы ещё вернёмся к этому, а, док?

Его рука стиснула мой локоть. Как бы я хотела подвесить его за одно место, а потом это место медленно отпилить! А вместо этого я разговаривала с ним о президенте. Глаза, не смыкавшиеся всю ночь, горели, болела голова, в руках и ногах была трясучка.

— Вы не забыли о своём обещании? — спросила я.

— Ну разумеется, нет. Ваших детей никто и пальцем не тронет.

— Уберите руку, пожалуйста.

Если ты не уберёшь руку, подонок, я размажу твои внутренности по этим красным обоям и золотым занавескам, но платить гостинице за это, как истинный джентльмен, всё равно будешь ты!..

Мы прибыли на базу. Мне было достаточно одного взгляда на "демонов", чтобы определить: программа сломана, но они ещё по инерции повиновались приказам, не связанным с ведением боя. Хотя они ещё не решили, как себя вести и куда податься, но машинами для убийства они определённо больше не желали быть. У меня хорошая память на лица... Среди них были те, кого я знала ещё в мирной жизни, до превращения их в "демонов". У многих из них были семьи. Их родные и пикнуть не посмели — особого отдела боятся все. Больно видеть, во что превратилась "Аврора"... Уже давно нет того духа "свободы, равенства и братства", которым всё было пропитано в первые дни её существования. Теперь — жизнь под надзором. Паранойя президента породила этого монстра — особый отдел, который теперь заправляет всем, держа всех за горло холодной железной рукой. Это спрут, опутавший своими цепкими щупальцами всю жизнь "Авроры".

Сумерки, небо в гнетущей пелене туч. "Демоны" были построены на главном плацу базы, блестящем от затянувшегося моросящего дождя. Прячась под капюшоном пальто, я слушала, как Альварес говорил:

— Доктор Гермиона прибыла, чтобы провести осмотр и сделать вам инъекцию, которая повысит ваш тонус и увеличит силу.

Нет, не увеличит силу, а отнимет её. Ком в горле. Не заплакать. Только бы не заплакать. Тогда — конец. С каким лицом я сейчас подойду к ним? Аврора, Герман и Генрих. Надеюсь, они хотя бы вовремя их накормили. Если выяснится, что мои дети сидели голодные, я их всех... Я им всем мозжечок удалю.

Аккуратно застеленные серыми одеялами кровати в два яруса. За окнами — осенний дождливый сумрак, на потолке — лампы-трубки. "Демонам" приказали лечь. Глядя, как они разуваются и снимают куртки, чтобы заснуть вечным сном, я не заметила, как ко мне кто-то подошёл с коробкой.

— Возьмите, доктор.

Я вздрогнула. Коробка со шприц-ампулами легла мне в руки. Упаковки по пять штук. Альварес подошёл, открыл коробку и глянул на верхнюю — точнее, на её маркировку.

— Так, всё верно. Ну-ка, а следующая? — Он достал верхнюю упаковку и посмотрел на ту, что лежала под ней. — Гм... Всё верно. Хорошо, доктор, приступайте.

Он отошёл. Какая-то струнка зазвенела во мне и заставила достать две верхние упаковки шприц-ампул. "Спирт этиловый, 96%". А под ними... Колени задрожали и начали подкашиваться.

"Витаминный комплекс Nо 3".

Потом скажут, что у нас был сговор. "Заговор врачей". Не было никакого плана, никакого сговора: доктор Гермиона безвылазно сидела в гостиничном номере президентского класса под охраной сотрудников особого отдела, а её заместитель Иоширо Такаги то ли по ошибке, то ли каким-то чудом что-то почувствовав, положил в коробку шприц-ампулы не со спиртом, а с витаминами. О чём он думал? Предполагал ли, что сделают с доктором Гермионой, если "демоны" не заснут? Как она должна всё это осуществить? Импровизировать на месте? И что ей сейчас делать под тяжёлым взглядом Мигеля Альвареса?

Я положила упаковки на место, повернулась к Альваресу спиной и пошла к ближайшему ряду кроватей. Коробка могла открываться с двух сторон, и незаметным движением пальцев я перевернула её.

Импровизировать. Как? Если я сейчас срочно не сяду, совсем ослабевшие ноги подведут меня, и я растянусь на полу. Вот будет картина... Доковыляв-таки, я присела на край кровати и сказала лежавшему на ней "демону":

— Закатайте рукав выше локтя.

Пока он послушно закатывал рукав, я распечатывала упаковку со шприц-ампулами.

— Вам захочется спать, — сказала я. — Понимаете? ЗАХОЧЕТСЯ СПАТЬ. Это нормально, так действует препарат. В нужный момент вы проснётесь, и всё будет хорошо.

Понимал ли он? Я делала ударение на словах "захочется спать", "в нужный момент проснётесь". Не знаю, что заставило меня при этом положить руку ему на грудь. Уголки губ "демона" чуть заметно приподнялись, он смотрел на меня доверчиво и спокойно. В спальне присутствовали сотрудники особого отдела, и я не могла говорить открыто.

— Вам захочется спать ПРЯМО СЕЙЧАС, — сказала я, вонзая иглу.

В его глазах что-то мелькнуло... Дай Бог, чтобы это мне не померещилось.

— Прямо сейчас.

Я вынула иглу, и "демон" закрыл глаза. Неужели понял?..

Я перешла к следующему. Ему я повторила то же самое, положив руку на грудь. Когда игла была выдернута, его глаза закрылись. Кто бы мог подумать, что так действует витаминный комплекс номер три!

Следующий "демон", следующее "вам захочется спать", следующая шприц-ампула. Пустые упаковки я складывала в ту же коробку, только с другого конца.

Все "демоны" лежали с закрытыми глазами, и со стороны казалось, что они спят. Две упаковки оказались лишними — как раз те самые, со спиртом. Они находились в коробке где-то между пустыми, когда я вручала её одному из сотрудников. Колени уже не дрожали, но лёгкий холодок держал меня за бока.

— Прекрасно, доктор, — сказал Альварес, когда я вышла под сеющее дождь небо. — Вы можете забрать своих детей в домике в швейцарских Альпах, в котором жила во время первой войны Великий Магистр Ордена. Полагаю, вы знаете, где это.

Я кивнула. Успею ли я туда добраться, прежде чем...

Иоширо, как ты додумался сделать подмену? Или это сделал не ты?

Почему-то я была уверена, что это сделал он. Не знаю, что с ним теперь будет. Ему надо бежать, как и мне. Бросить родной центр? Иного выхода нет. Так или иначе, это была твоя последняя операция в стане врага, агент Гермиона. Операция "Спокойной ночи".

— 11.10. Озарение

— Штурма не будет. Это была дезинформация. Надо вытаскивать достойных из медицинского центра.

В восемь вечера в замке все готовились к встрече противника. Проверялось и чистилось оружие, достойные тренировали удар "цветок лотоса", детей увели в убежище. Весь день паутина молчала, и только к вечеру её нити "заговорили" со мной, и наконец пошли картинки: центр дока Гермионы, стоящие плотным кругом достойные с соединёнными по-мушкетёрски руками, будто говорящие "один за всех и все за одного". Братство Жука. Японец, складывающий в коробку упаковки со шприц-ампулами. Домик в горах, в котором я провела почти год... Альпы. Трое испуганных подростков — мальчики-близнецы и девочка. Охрана.

— Она сказала: "Передай Цезарю, что он мой мускулистый мачо", — вспомнилось мне. — Цезарь, твоя жена так тебя называет?

— Что за чепуха! — фыркнул он в ответ. — Ничего подобного. Она называет меня "мой неутомимый ягуар".

Я не удержалась от улыбки, а Цезарь смущённо кашлянул.

— Что, правда? — Я шутливо толкнула его в бок.

— Никому не говори, — попросил Цезарь.

Зачем Гермиона попросила передать мужу эти явно неверные слова? Видимо, она хотела привлечь этой намеренной ложью наше внимание и сказать, что всему остальному сообщению не следует верить! Скорее всего, в момент разговора с ней рядом кто-то находился, и Гермиона, чтобы он не догадался, подала нам такой секретный знак — кодовое слово, ошибка в котором означает, что информация ложная. Только муж мог знать, как она его называет... Ну, Гермиона! Настоящая шпионка. Ей бы в разведке работать.

— Ты хочешь сказать, что доктор Гермиона нас обманула? — нахмурился Каспар, когда я ему об этом рассказала.

— Номер, с которого она звонила, не определялся. Тебе это о чём-нибудь говорит? — спросила я.

— Хм... Напоминает почерк особого отдела, — процедил он. — Они используют такие аппараты с глушителем сигнала. Они что, завербовали её?

— Она у них в лапах, — сказала я. — Её детей держат в домике в Альпах, где я жила в начале первой войны. Думаю, ты хорошо помнишь его.

— Сволочи...

Я положила руку ему на плечо.

— Кас, ты помнишь, о чём мы говорили вчера?

Он вздохнул.

— Аврора, если ты считаешь, что я должен любить и прощать этих гадов, то извини — я пас. Пусть моя душа горит в аду.

— Постарайся хотя бы не ненавидеть, — улыбнулась я. — Ничего, кроме вреда тебе же самому, твоя ненависть не принесёт.

— Ага, гнев приводит на Тёмную сторону Силы, юный джедай, — усмехнулся он. — Знаем мы эти сказки.

— Сказка — ложь, да в ней намёк, старина. Вот что... Там и коллеги Гермионы в опасности, их надо вытаскивать. "Демоны" сами справятся, я чувствую. Нам надо сконцентрироваться в основном на Гермионе, её детях и коллегах. В домик за ребятами пошлём Цезаря: думаю, лучше родного отца с этим никто не справится, да и дети сразу успокоятся, если за ними придёт папа, а не кто-то чужой. Ты — в центр, а к "демонам" — Алекс. Или, может быть, наоборот?

— Как скажешь, Аврора.

Цезарь, узнав, что его жена и дети в руках особого отдела, пришёл в такую ярость, что его пришлось успокаивать всем вместе.

— Аврора, можно, я убью этого козла? Ну, можно, а?! — буйствовал он. — Если он хоть пальцем тронул мою жену... если она пролила хоть одну слезинку... Я ему этого так не оставлю!

— ЦЕЗАРЬ!

Я обняла его, ощущая мощь его гнева, перекатывавшегося в нём штормовыми волнами. В моих объятиях шторм постепенно стихал, поверхность душевного "моря" Цезаря разглаживалась, и он доверчиво уткнулся мне в ухо, по-медвежьи облапив меня. Я заглянула ему в глаза.

— Никаких убийств на почве мести, хорошо? Альварес получит своё. То, что он сам себе отмерил, придёт к нему, но не ТАК. А ты пойдёшь за своими ребятами, они в домике в Альпах. Я там жила во время первой войны. Знаешь, где это?

Он кивнул, зажмурился, с шумом выдохнул.

— Уфф... Чуть крышу не снесло... Вот сволочь, вот говнюк... Я б ему...

— Цезарь!.. Не забывай: ты — достойный.

— Ладно, ладно.

— 11.11. Ранение

Когда доктор Гермиона покинула базу, Альварес сделал группе ликвидаторов, ждавших своей минуты, знак войти и приступить к выполнению их работы.

— Стрелять в голову.

Они вошли бесшумно, с автоматами на изготовку, и пружинисто побежали между рядами коек. За окнами шуршал в сумраке дождь, тихо гудели лампы-трубки, "демоны" лежали неподвижно. Ликвидаторы заняли позиции. Альварес отдал команду:

— Огонь.

"Демоны" открыли глаза.

Альварес хотел крикнуть ликвидаторам, чтобы не стреляли, но было слишком поздно: выпущенные ими мини-снаряды, срикошетив от невидимого щита, созданного "демонами", угодили в самих стрелявших, в стены, в потолок. Несколько ламп, выпустив напоследок сноп искр, погасло. Альварес скорчился от невыносимого, испепеляющего ада, охватившего всю паховую область, и упал на бок. В том, что там ничего не осталось, сомнений не было...

Оставалось только одно — нажать кнопку на телефоне и прохрипеть:

— Переместить детей в запасной адрес... Немедленно!

— 11.12. Домик

— Есть, сэр!

Когда раздался телефонный звонок, Аврора спорила с Германом и Генрихом из-за телевизионного пульта: мальчишки хотели смотреть сериал по "Робокопу", а она — "Сейлормун". Они безвылазно сидели в этом домике со вчерашнего дня под надзором пяти сотрудников из особого отдела; нельзя было ни позвонить домой, ни отправить письмо по электронной почте, ни, уж тем более, выйти. Разрешалось только смотреть телевизор. Зачем их сюда доставили, когда отпустят, что с мамой — ничего не было известно. Мальчишки поначалу пытались "качать права", но один из сотрудников, дюжий верзила со стрижкой как у американских морпехов (островок из коротких волос на макушке), влепил Герману такую пощёчину, что тот отлетел и ударился о стену. Генрих, увидев это, оскалился и зарычал, а верзила хмыкнул:

— Ты тоже захотел? Щас схлопочешь.

Их усадили на диван и включили перед ними телевизор. Шли какие-то мультики. Поначалу все трое сидели молча, с каменными лицами, тупо уставившись на экран, потом Аврора взяла пульт и переключила на другой канал — надоел идиотский малышовый мультик. Фильм о подводном мире с заунывным голосом за кадром был хоть и скучноват, но не так глуп, как мультик, и они стали смотреть на подводные красоты. Зверюга-"морпех" с бульдозерной челюстью сидел в кресле и тоже смотрел. Ему было, похоже, всё равно, на что пялиться. Его накачанные руки были скрещены на груди, отчего ткань пиджака так натянулась, что казалось, одно неосторожное движение — и швы лопнут.

Поесть им дали поздно вечером — по пол-литровому пакету на каждого. У сотрудника, вручившего им пакеты, был вид как будто подобрее, и Аврора решилась задать вопрос:

— Зачем мы здесь?

Сотрудник, блондин с небольшими розовыми прыщиками на лбу, так зыркнул, что Аврора пожалела, что спросила.

— Мы не уполномочены отвечать ни на какие вопросы, — отрезал он. И добавил: — Вы здесь для вашей же безопасности, мы вас охраняем, так что с нами лучше не ссориться.

Трое сотрудников сидели наверху, а двое — с ними вместе, в гостиной. Иногда они менялись. Когда наверх уходил злой "морпех", становилось чуть-чуть легче...

В час ночи телевизор был выключен.

— Отбой, — сказали ребятам. — Всем спать.

Диван раздвинули, и на нём улеглись Герман с Генрихом, а Аврору устроили на раскладном кресле-кровати. Охранять их остался Прыщ — так прозвала про себя Аврора блондина с холодным взглядом и угревой сыпью. Он уселся во второе кресло и, по-видимому, спать не собирался. На стене остался гореть "дежурный" свет.

О чём только не думала Аврора ночью... После того как папа ушёл в Орден, многое в их жизни изменилось. Появилось ощущение тревоги. Мама, как обычно, ничего не рассказывала, но они с Генрихом и Германом подозревали, что у неё неприятности на работе. Наверно, из-за этих неприятностей их и держали здесь...

Утром их разбудили, сунули по такому же, как вчера, пакету, и снова врубили телек. Шли пока только дурацкие утренние передачи и мультики, да короткие выпуски новостей каждые полчаса.

Чем занималась охрана, уходя наверх, было неизвестно. Аврора немного изменила мнение о "морпехе": он хотя бы не мешал смотреть телевизор — ему было безразлично, что смотреть, и он просто сидел в кресле в неком подобии транса, а Прыщ, приходя, брал пульт и сам выбирал программу. Из-за него приходилось смотреть спорт. Мальчишкам вроде было ничего, а Аврора скучала. Разве что конкур казался поинтереснее: Авроре нравились лошади, но Прыщ скоро переключил с конкура на автогонки. Вот была скукотища!.. Ну, гоняли эти машины по кругу — снова, снова и снова. Однообразно. Аврора снова начала думать о маме...

Домик был уютным, в стиле шале, с большим камином в отделанной деревом гостиной и тёмными балками на потолке. Из окон открывался горный пейзаж с гордо стремящимися в небо елями. Было бы здорово отдохнуть здесь зимой всей семьёй, покататься на лыжах...

Да уж, вот и отдохнули. Даже бесплатно. Только без лыж... Аврора вздохнула.

Наконец Прыщ поднялся с кресла, бросил пульт на диван и пошёл на второй этаж. Его сменил "морпех", а это значило, что можно было выбирать программу на свой вкус, но тут они встали перед выбором: "Сейлормун" или "Робокоп"? "Девчачий мультик" или "крутое кино"? Пультом завладел Герман и переключил на "Робокопа", но в этот момент зазвонил телефон.

Вниз сбежал Прыщ. Сняв трубку, он ответил:

— Есть, сэр!

Все остальные были уже в гостиной. Прыщ сказал:

— Приказ о перемещении.

Тут же телевизор был выключен, ребят подняли с дивана, сунули им куртки:

— Одеваться!

Аврора спросила:

— Мы возвращаемся домой?

Прыщ (видимо, он был в группе главный) только рявкнул в ответ:

— Разговоры отставить! Быстро одеваться и на выход!

Небо было чистым, звёздным. Из-за елей к домику выбежали три тёмных фигуры, и сотрудники особого отдела выхватили автоматы. Аврора присела и зажала уши. Ледяные когти страха вцепились и пробили сердце насквозь.

Вспышки выстрелов следовали одна за другой, но фигуры и не думали падать. Они выхватили что-то вроде пистолетов. Первым упал Прыщ: сначала замер, уронив автомат и покачиваясь, а потом осел на ступеньки и растянулся. Остальные продолжали стрелять, но никакого вреда от их стрельбы чёрным фигурам не было. Они попали в "морпеха": тот удивлённо вытащил из шеи шприц, подержал его на ладони, покачиваясь, потом отшвырнул и снова вскинул автомат. И тут же в него вонзился ещё один — в плечо. "Морпех" опустил автомат и рухнул.

Фигуры вышли на квадраты падающего из окон света. Вроде бы теперь было легче в них попасть, но они оставались не задетыми и продолжали стрелять шприцами. Один за другим упали остальные "особые", и настала тишина.

Аврору обняли сильные руки, и знакомый голос сказал:

— Не бойся, родная. Всё кончилось.

Чёрная фигура сняла маску, и Аврора молча, что было сил обняла её. Генрих и Герман прижались с обеих сторон:

— Папа!

Папа сгрёб всех троих в объятия.

— Всё, ребята, пошли домой.

— 11.13. Горы, ёлки и радость

В доме горел свет, а на крыльце лежали пятеро сотрудников особого отдела. Наши... Наши здесь побывали! Радость сшибла меня с ног, накрыв, как волна цунами, и я осела на ступеньки. Горы, ёлки и радость.

У радости был запах спирта.

Выдернув шприц из ближайшего бесчувственного тела, я сжала его в кулаке... Наши.

А конкретнее — Цезарь, мой муж и отец моих детей.

Всё. Всё!

Альварес, пошёл ты в задницу! Мы сделали тебя!

Я сидела на ступеньках и смеялась.

И тут зазвонил телефон. (Мне его вернули, перед тем как я покинула базу).

— Сеньорита! Где ты?

— Привет, Цезарь, — ответила я сквозь смех. — Я возле домика... Тут... спящие красавцы, в количестве пяти штук. И спиртом пахнет...

— Малыш, дети со мной. Всё хорошо.

— Я уже поняла...

— А чего ты смеёшься?

— Да так... Просто хорошо, вот и смеюсь...

— Давай, дуй в замок, быстро! Ждём тебя!

— Уже лечу...

— Глава 12. Президент

— 12.1. Переговоры

— Временное прекращение военных действий? Как-то смущают меня ваши формулировки, господин Альварес. Может, всё-таки мир?

— До мира, уважаемые, нам ещё как до Луны и обратно.

Случилось то, чего Альварес так старался не допустить: "демоны" присоединились к Ордену. В ту же ночь посланный на базу Алекс привёл их всех с собой. Я приняла решение о расформировании отряда "демоны", и его члены теперь именовались достойными — кем они, по сути, и являлись. Места в замке уже не хватало, и их было решено разместить в заброшенной деревушке в его окрестностях: слишком далеко от себя я их держать не хотела, поскольку общение с ними мне предстояло каждодневное. Жильё там было хоть и ветхое, но привести его в мало-мальски божеский вид представлялось возможным, чем бывшим "демонам" и предстояло заняться в свободное от обучения время — разумеется, им нужно было срочно навёрстывать упущенное, чтобы сравняться с нами. Быть достойным — это не значило лишь уметь отклонять пули и наносить удары невидимой волной, моментально регенерировать и исцелять раны других. Достойный — это ещё много чего.

Мы втроём — я, Оскар и Альварес — сидели в президентском кабинете. И.о. президента уже оправился после ранения, но чувствовал себя не лучшим образом, причём скорее в моральном плане, нежели в физическом. Затруднения по мужской части, которые он теперь испытывал, отнюдь не способствовали смягчению его нрава, а выражаясь простым языком, он был злой как чёрт. Нет, он не кричал и не брызгал слюной, но злоба чувствовалась в каждом его движении и каждом слове. Он был не из тех, кто впадает в депрессию и распускает сопли, но в нашем случае, наверно, для всех было бы лучше, если бы он как раз являлся таким. Увы, к всеобщему несчастью, Альварес принадлежал к типу личности, которая, когда ей плохо, заставляет страдать и окружающих.

Чувствуя необходимость в переговорах, мы отправили "Авроре" официальное послание на имя и.о. президента Мигеля Альвареса, не особо надеясь на ответ, но неожиданно получили его: Альварес изъявил согласие сесть за стол переговоров. Что-то мне подсказывало, что миром здесь ещё не пахло, но такую возможность не следовало упускать.

То, что он предложил, было, однако, странным.

— Что вы подразумеваете под "временным прекращением военных действий"? Сколько оно продлится? Что может послужить причиной для их возобновления? Слишком туманные у вас формулировки, господин Альварес, — сказал Оскар.

Альварес восседал за президентским столом подобно сфинксу, наполняя пространство кабинета зловещими флюидами. Честное слово, паутина вблизи него просто корчилась в судорогах.

— Полагаю, "прекращение военных действий" означает именно "прекращение военных действий", и ничего иного, — ответил он. — А временное оно потому, что мы ещё не приняли окончательного решения по поводу дальнейших отношений с Орденом.

Я вздохнула.

— Мигель, давайте начистоту. Вы понимаете, что проигрываете. Не верю, что вы этого не осознаёте. Для чего нужно это упорство? Что и кому вы хотите доказать и чего этим добьётесь? Эта война бессмысленна. Да и не только эта — все войны вообще... Наилучшим решением было бы заключение мира — я так считаю.

Казалось, Альварес окончательно превратился в каменное изваяние, и вся жизнь замерла в нём, только губы шевелились, отвечая.

— Повторяю: мы ещё не приняли окончательного решения. О мире говорить рано, поэтому мы выступаем с предложением о временном прекращении военных действий. Если вас это не устраивает — ничего не могу поделать.

— Ну что ж, худой мир лучше доброй ссоры, — сказала я. — Хоть меня и сильно смущает эта формулировка, но ввиду отсутствия иных предложений придётся принять это.

— 12.2. Месяц

От Альвареса мы отправились в медицинский центр. В холле нас сразу остановили сотрудники особого отдела:

— Стойте. Вам сюда доступ запрещён.

— Спокойно, собратья, — улыбнулась я, кладя руку на плечо обратившегося к нам сотрудника. — Мы с дружеским визитом, и наши намерения абсолютно мирные.

Защита у хищников тоже имеется, хоть и не такая сильная, как у достойных — без "скорлупы", и толщина слоёв меньше. Лёгкое психоэнергетическое прикосновение оставило их в состоянии небольшого "зависания", и мы беспрепятственно прошли к палате Юли.

Хотя я была без диадемы и в форме "волков", дежуривший там сотрудник особого отдела сразу узнал меня. Он встал и сказал:

— Госпожа Великий Магистр, сюда вам нельзя. Прошу покинуть палату.

— Опять нельзя, — вздохнула я, используя тот же приём, каким я заставила "зависнуть" охрану в холле. — Почему ж нельзя-то, если мы пришли с миром и не причиним президенту никакого вреда?

Да и невозможно было уже, наверно, нанести ей больший вред, чем уже был нанесён. От того, что я увидела, сжалось горло.

Состояние Юли было близко к коме. Отвисшая нижняя челюсть, закатившиеся под верхние веки глаза. Я спросила у подошедшего врача, широкоплечего и высокого:

— Что с ней происходит?

Тот помялся и ответил, косясь на сотрудника особого отдела:

— Ну, возможно, вследствие поражения головного мозга...

Я повернулась к сотруднику и сказала:

— Друг мой, не могли бы вы оставить нас на пять минут?

С какой стати он, сотрудник особого отдела, должен был исполнять просьбы Великого Магистра Ордена? А с такой, что я ОЧЕНЬ УБЕДИТЕЛЬНО попросила. Я не нанесла ему вреда и не пробила защиту, только чуть-чуть затронула...

Он вышел.

— Итак, — сказала я, когда мы с врачом остались над Юлей вдвоём. — Что происходит? Только честно. Я чувствую, вам самому это не по душе.

— Спирт очень вреден для нашего организма, вы знаете, — ответил тот, всё ещё колеблясь. — Как наркотики для человека — так и он для нас. Приступы возбуждения, возникающие у госпожи президента, купируются только спиртом... В связи с привыканием приходится увеличивать дозу...

— Какова уже доза?

— До тридцати граммов в сутки... Это притом, что максимальная допустимая — десять.

— Неужели нельзя использовать ничего другого, кроме спирта?

— Больше ничто не даёт такого эффекта.

— А психотехники не могут помочь?

— Нет. На обработку — неадекватная реакция. То, что можно сделать с более или менее здоровой психикой, здесь не проходит. Результат непредсказуем. Несмотря на все достижения современной медицины, тяжёлые психические расстройства и у людей-то по-прежнему мало поддаются лечению... У нашей расы с этим обстоит не лучше.

— Каков прогноз при дальнейшем использовании спирта?

— Неблагоприятный... Как я уже сказал, поражение важнейших структур мозга... — Доктор почесал нос, устало нахмурился. — Разрушение высших психических функций. Необратимая кома, развитие хронического вегетативного состояния... Состояния "овоща", проще говоря. Ну, и как итог — необратимый анабиоз, понятие которого у нас эквивалентно понятию смерти.

— Сроки?

— Мы, конечно, используем все известные средства для поддержания мозга и минимизации вредного воздействия спирта, но в данном случае это только на десять-пятнадцать процентов... продлевает мучения. Три недели такой "терапии" она ещё выдержит. Максимум — месяц.

В тишине я слышала только скорбный звон нитей паутины. Доктор выглядел усталым и задумчивым. Указом Альвареса Гермиона и её заместитель Иоширо Такаги были сняты с должностей в центре и исключены из "Авроры" — заочно, поскольку с той ночи они находились под защитой Ордена и ни дома, ни на своих рабочих местах не появлялись.

— Кого назначили вместо Гермионы? — спросила я.

Доктор, выйдя из задумчивости, ответил:

— Меня. Я доктор Отто Береш.

Квадратное лицо с мужественным подбородком, узкие губы, намечающиеся вертикальные складки на щеках — всё как будто говорило о воле и жёсткости, но глаза — большие, задумчивые — были совершенно "из другой оперы". Как части двух разных лиц, составленные вместе. Глаза мечтательного юноши, а лицо — генерала. Забавно. Телосложение прекрасное, в плечах — косая сажень. Шатен, стрижка не слишком короткая, с падающими на лоб прядями.

— Давно здесь работаете? — спросила я.

— Со дня основания. Начинал вместе с Гермионой. Просто не представляю, как центр будет без неё и Иоширо...

Я улыбнулась.

— Уже скучаете по ним? А давайте тоже — к нам?

Он тоже улыбнулся.

— Я бы с удовольствием... Но на кого центр останется?

— Прогнётесь под Альвареса?

Пожал плечами.

— Он мне безразличен. Для меня важен центр.

— Надеюсь, вас не коснётся его... гм, правящая рука, — сказала я. — Но если что — мы с радостью вас примем. Доктор Гермиона теперь возглавляет наш небольшой медицинский центр. Он — не то что этот, но всё-таки...

— Благодарю вас. Буду иметь в виду, — улыбнулся доктор Береш.

Неужели Юле осталось жить месяц?

— 12.3. Спасти

Это не давало мне покоя ни днём, ни ночью. Однако у меня было много хлопот с обучением новых достойных; я поручила собратьям помочь им обустроить их жизнь, и в деревушку свозились стройматериалы для ремонта домов, нужные в быту вещи, одежда. Впрочем, перед тем как приступать к обучению, нужно было добиться, чтобы их психика "оттаяла" после обработки, чтобы их эмоции вернулись в нормальное русло, а лучшего средства для этого, чем упражнение "единство", просто не было.

На просторном лугу за деревней мы разжигали большой костёр и становились вокруг него. Я передавала по кругу чувство любви-единения, и оно, пройдя сквозь их души, отогревало их, как огонь костра, плясавший свой танец страсти под тёмным вечерним небом; по тому, в каком виде чувство возвращалось ко мне, я оценивала состояние группы и степень их готовности к восприятию новых знаний. Не нужны были сложные и длинные психологические тесты, беседы и анализы: всю нужную информацию давал отпечаток, с которым, пройдя сквозь круг, возвращалось ко мне отправленное мной чувство. Оно приходило в несколько искажённом виде, но раз за разом искажение становилось всё меньше, а это значило, что достойные приходят в нужную для начала занятий форму.

И всё-таки меня беспокоило состояние Юли. Всякий раз, когда я вспоминала о ней, сердце сжималось от щемящей жалости, а перед мысленным взглядом вставало её лицо с отвисшей челюстью и закатившимися глазами. Лицо, в выражении которого не было ничего разумного и осмысленного. Насколько повреждён её мозг? Сколько теперь требуется спирта в сутки, чтобы снять приступы возбуждения? Может, уже не тридцать граммов, а больше? Ремни и даже цепи для хищника — не препятствие, поэтому, видимо, без успокоительного средства нельзя было обойтись. Но как быть, если это средство разрушало её разум ещё сильнее?

И всякий раз, думая об этом, я испытывала непреодолимое желание что-то сделать, как-то помочь. Спасти её. Это желание поднималось во мне, как приливная волна, властное и неумолимое, смывая собой все преграды и обиды. Да собственно, даже слово "обиды" тут не совсем подходит: обиды как таковой на Юлю у меня не было, только боль от натворённых ею безумств и их последствий. Что с ней произошло? Как она могла превратиться из той хрупкой и неуверенной питерской девушки в это неуравновешенное, беспринципное, стремящееся к власти любыми средствами существо? Или всё это в ней уже тогда БЫЛО?

Нужно что-то сделать. Не дать ей умереть.

Да, она выгнала меня из "Авроры". Да Бог с ним, "Аврору" я никогда не считала своей. Я была там как пятое колесо. Как ни парадоксально звучит, Орден мне ближе и роднее, он по-настоящему мой. И тут нет ничего искусственного, всё идёт от сердца, из души.

Да, она подстроила повод к войне и таки развязала её. Это уже серьёзнее, но...

Я не могу допустить её смерти. Она не должна умирать вот так. Если я могу что-то сделать, я должна это сделать.

— 12.4. Без спирта

Я снова отправилась в центр. Дежурившие там сотрудники особого отдела снова преградили мне путь, но я раздвинула их, как занавески, и прошла сквозь заслон.

Палату Юли оглашал дикий звериный рык, как будто там пытались укротить льва. Четверо сотрудников центра, весьма крепкого телосложения, удерживали бьющуюся Юлю за руки и ноги, а доктор Береш целился шприц-ампулой ей в шею. Я выбросила вперёд руку:

— Отто, подождите! Не надо!

Он обернулся, и вырвавшаяся из хватки ассистента нога Юли ударила его по руке. Шприц-ампула вылетела и покатилась по полу.

— Отто, в сторону! Пустите меня к ней! — воскликнула я.

Вглядываясь в неузнаваемо искажённое яростью лицо с оскаленными клыками, я взяла его в свои ладони.

— Юля... Всё хорошо. Не хочешь укол? И не надо. Никто тебе его не поставит.

Она вдруг перестала биться. Ассистенты ещё держали её, но бешеное напряжение её мускулов уже пропало, яростный оскал сменился плаксивым выражением. По её щекам покатились слёзы, и она протяжно и душераздирающе завыла. Это даже не было похоже на человеческий плач, это был именно вой — вой страдающего зверя. Он пронзил меня до глубины души... и мне самой захотелось завыть — от жалости к страданиям живого существа. И мне было всё равно, что она сделала, когда была разумной. Я гладила её по коротким волосам — её подстригли для удобства ухода — и повторяла успокаивающе:

— Всё, Юля, всё... Никто тебе не сделает больно. — И добавила, обращаясь к ассистентам: — Можете отпустить её.

Те не спешили исполнять, всё ещё недоверчиво косясь на неё. Я повторила:

— Отпустите. Она не опасна.

Ассистенты неохотно разжали хватку. Только сейчас я заметила, что все руки и ноги Юли были в синяках.

— Спирт влияет и на скорость регенерации? — спросила я доктора Береша.

Он, не сводя с Юли такого же настороженного взгляда, как у ассистентов, ответил:

— Да, он несколько снижает её.

Мои поглаживания, похоже, действовали на неё успокаивающе. Она сжалась в позе эмбриона, и я укрыла её одеялом. Но едва я сделала шаг в сторону от кровати, как она сразу встревоженно закричала и вцепилась в мой рукав, и мне пришлось присесть рядом. Это снова успокоило её.

— Я с тобой, я никуда не ухожу, — ласково повторяла я, поглаживая её.

Юля тянула меня за куртку, стараясь прижаться ко мне, и я обняла её. Она со звериной злобой и обидой косилась на доктора и ассистентов, прильнув ко мне в поисках защиты. Гладя её прижавшуюся к моей груди голову, я спросила:

— Она совсем не разговаривает?

— Нет, только кричит, как животное, — ответил доктор Береш. — Полагаю, повреждены участки коры мозга и прилегающие подкорковые области, отвечающие за речь, отсюда — афазия. Понимание речи окружающих также затруднено, присутствует и расстройство навыков чтения и письма.

— Ужас, — пробормотала я. — Ещё что-нибудь? Говорите всё как есть, Отто.

Доктор Береш помолчал немного и добавил:

— Могу только уточнить. Длительное воздействие на организм спирта привело к повышенному тромбообразованию и закупорке сосудов мозга... Вследствие этого — мелкоочаговое ишемическое поражение подкоркового белого вещества и развитие мультиинфарктной деменции. — Заметив мои нахмуренные брови, он скомканно закончил: — Кхм, ну, это уже специфические детали. Проще говоря, психическое расстройство усугубляется мозговой сосудистой недостаточностью.

— В общем, так, — сказала я. — Больше никакого спирта. Это убивает её.

— Но как мы будем купировать приступы возбуждения?

— Вы видите, как она успокоилась в моём присутствии? Буду приходить и успокаивать. Если потребуется — буду сидеть возле неё.

Слово — не воробей, сказать-то я это сказала, но вот как буду осуществлять? Ведь у меня ещё достойные, их обучению тоже нужно уделять немало времени. В общем, ещё сама толком не зная, что, как и когда я буду делать, я взялась за лечение Юли. И — снова на ощупь, вслепую, сантиметр за сантиметром звенящих нитей паутины...

Я два часа провела возле Юли, поглаживая её по голове и ласково разговаривая с ней. Возможно, она не понимала моих слов и даже не узнавала меня, но её успокаивало само моё присутствие и звук голоса; когда ассистент принёс пакет с кровью, чтобы покормить её, она враждебно оскалилась и глухо зарычала, и тот сказал ей, как собаке:

— Ну, ну... хорошая девочка.

Несмотря на то, что он принёс еду, Юля не хотела его к себе подпускать — рычала всё более угрожающе, и я, опасаясь, как бы это не кончилось новым приступом, взяла у ассистента пакет и сказала:

— Выйдите, пожалуйста. Вы видите, как она на вас реагирует? Не надо её нервировать.

Тот пожал плечами и вышел, а я открыла пакет и поднесла ко рту Юли.

— Пора кушать...

Стоило Юле учуять запах, как в её глазах вспыхнул кровожадный блеск, и она впилась ртом в пакет. Высосав всё до капли, она заурчала, как сытая кошка, и принялась тереться головой о моё плечо. Я обняла её, и она, прижавшись к моей груди, уснула.

Вошёл доктор Береш.

— Надо же... Вы и правда её успокоили, — сказал он вполголоса.

— Вот видите, и никакого спирта не нужно, — ответила я.

— Но приступы у неё бывают до трёх раз в день, — заметил доктор Береш. — А иногда и по ночам. Вы будете приходить каждый раз?

— Посмотрим, — сказала я.

В этот момент в палату ворвалась вооружённая охрана из особого отдела. Старший открыл было рот, но я приложила палец к губам, взглядом показывая на спящую на моей гуди Юлю, и он сказал шёпотом:

— Госпожа Великий Магистр, незамедлительно покиньте палату и здание центра. Это приказ исполняющего обязанности президента Общества "Аврора" Мигеля Альвареса.

— А я не повинуюсь приказам господина Альвареса, — также шёпотом ответила я. — Поскольку не являюсь его подчинённой. Он может меня только просить, а исполнять его просьбы или нет, я буду решать сама.

Старший угрожающе прошептал:

— Не вынуждайте нас применять силу, госпожа Великий Магистр! Немедленно отпустите президента!

— Ребята, сил у вас против меня, мягко скажем, маловато, — тихо рассмеялась я. — Серьёзно вам говорю. Давайте не будем затевать тут мышиную возню, а то президента побеспокоим, она проснётся и начнёт сильно нервничать. Вас же и покусает. Я ничего плохого ей не делаю, вы же видите.

— У нас приказ выдворить вас из центра, — ответил старший группы. — Вы по-прежнему остаётесь персоной нон грата, а значит, не должны здесь находиться.

— Я в курсе, — сказала я. — Но я хочу помочь президенту, а значит, мне придётся здесь находиться. Или, может быть, вы разрешите мне её забрать? Так будет и для меня удобнее, и вас избавит от моего появления на вашей территории.

— Об этом не может быть и речи. Отпустите президента и покиньте центр. Вы хотите спровоцировать конфликт?

Я вздохнула.

— Ладно, раз вы такие твердолобые... Конфликта я, конечно же, не хочу — мы только что заключили договор о временном прекращении военных действий.

Я начала осторожно опускать Юлю на подушку, но она беспокойно застонала во сне и вцепилась в мою куртку. Я замерла, прислушиваясь. Нет, не проснулась.

— Опустите президента, — повторил старший.

— Да подождите вы, — прошипела я. — Я не могу резко оторвать её, она же проснётся... И такое начнётся!.. Вы хотите, чтобы у неё случился приступ?

Я ещё несколько секунд подержала Юлю в объятиях, убеждаясь, что она не собиралась проснуться, и только потом с величайшей осторожностью разжала её пальцы. Уложив её, я укрыла её одеялом и напоследок тихонько погладила по волосам. Мне не хотелось её оставлять, сердце сжималось от грусти, жалости и беспокойства. Во сне у неё было по-детски простодушное выражение лица, без налёта жестокости и властолюбия, я узнавала в ней ту Юлю, с которой я познакомилась когда-то в Питере. У меня даже мелькнула мысль: а может, ей и лучше быть безумной? Сбросить бремя страстей и грехов, освободить разум от суетных мыслей, стать подобно ребёнку или бессловесному животному — может, так её душа очистится? Может быть, сумасшествие для неё — благо?

— Госпожа Великий Магистр, — вернул меня к реальности настойчивый шёпот старшего в группе охраны. — Покиньте здание центра.

Я вздохнула и пошла к двери. В дверях я обернулась и бросила взгляд на Юлю: она спокойно спала. Что будет, когда она проснётся и не найдёт меня рядом? Станет кричать, плакать? Буйствовать? И тогда ей снова вколют спирт, разрушающий её мозг... Внутри у меня зашевелилась жгучая злость на твердолобых сотрудников особого отдела, слепо исполняющих приказ Альвареса и тем самым мешающих мне помочь ей. Что за идиотизм!

Доктор Береш проводил меня до выхода. Прощаясь, я дала ему номер своего телефона — новый, "чистый" и неопределяемый, которым недавно снабдил меня Каспар, использовав свои старые связи.

— Если что — звоните мне, Отто. Попробую в следующий раз обойти охрану, но для этого вам нужно будет открыть окно палаты.

— Дежурный охранник не даст, — покачал головой доктор Береш.

— Придумайте что-нибудь, — сказала я.

— Ну... Ладно, попробую.

— 12.5. Меткий промах

В том, что приступ скоро последует, я почти не сомневалась, а потому решила не улетать слишком далеко. На время ожидания я выбрала в качестве убежища вокзал. Как говорится, если хочешь что-то спрятать, положи это на видное место; в данном случае я "положила" себя на весьма видное место — место массового скопления людей. Купив газету, я устроилась в зале ожидания.

От чтения меня отвлёк вызов по паутине: на связи был Оскар.

"Госпожа, где ты? Мы беспокоимся! С тобой всё в порядке?" — прозвенела нить.

"В порядке, — ответила я. — Я недалеко от медицинского центра. Расскажу, когда вернусь".

Ждать пришлось довольно долго. Сидеть надоело, и я вышла на перрон. Прибыл поезд. Наблюдая за людской дорожной суетой, я выкурила сигарету и уже собралась возвращаться в здание, как вдруг почувствовала напряжение паутины. Следуя за нитью, я увидела шагавшую в толпе женщину в тёмной одежде — длинной юбке, куртке, ботинках на низком каблуке.

...Вспышка-удар. Картинка: огонь, крики, смерть. Газеты, телевидение, радио. Выпуски новостей. Сорок восемь жертв...

Моя рука легла ей на плечо. Поток людской толпы замер: занесённая мужская нога над лужей, зависший в воздухе окурок. Все звуки пропали. Тишина. Мир умер.

— А стоит ли это делать? — прозвучал мой голос. — Ты унесёшь с собой столько жизней... Тебя запрограммировали на это люди, не Бог. Вон, видишь, полицейский? Иди и сдайся ему. И тебе это действительно зачтётся.

Нога ступила в лужу, окурок упал в урну. "Стук-цок-хлоп-чавк-ууууххх-щщщ-стук-цок-цок-цок-фффииуууффф..." — вернулись вокзальные звуки. Мир ожил, завертелся. Люди шагали, поезда шли.

Она задумчиво смотрела на полицейского, когда у меня зазвонил телефон.

— Аврора! У президента приступ!

— Уже лечу.

Я была уже в воздухе, а женщина распахнула куртку перед полицейским. Его глаза широко раскрылись, рука потянулась к рации.

— Сапёров сюда! У меня тут женщина со взрывчаткой!

Финала я не видела, но знала, что никто не пострадал.

Через две минуты я влетела в открытое окно палаты. Доктор Береш и трое ассистентов удерживали Юлю, а сотрудник особого отдела в отключке лежал на полу. Мои ладони — к её мокрым от слёз щекам.

— Юля, я здесь! Я с тобой! Успокойся, всё хорошо.

Она снова успокоилась, прижавшись ко мне. Я спросила, кивнув на распростёртого на полу сотрудника:

— А с ним что?

Доктор Береш смущённо улыбнулся:

— Получил инъекцию, предназначенную президенту.

— И как же это вышло?

— Ну... Он стал оказывать нам помощь, удерживая президента. И я слегка промахнулся.

Я засмеялась.

— Весьма меткий промах, Отто!

— Как бы этот промах не стоил мне должности, — усмехнулся он.

— Ничего, вам есть куда пойти, — напомнила я.

Чудо: Юля улыбалась. Вряд ли она понимала, о чём речь, скорее, так она откликнулась на мой смех.

— Она в первый раз улыбнулась, — прошептал доктор Береш. — Определённо, вы оказываете на неё положительное влияние.

— Не знаю, — сказала я. — Я сама пока ничего не знаю.

— Надо попробовать поговорить с Альваресом, — сказал доктор Береш. — Чтобы он вернул вам доступ в центр. Может быть, у вас и получится...

Юля дремала, а я, сидя рядом на стуле и облокотившись на край матраса, ворошила пальцами её волосы. Не знаю, что у меня получится.

Не знаю...

— 12.6. Препятствие

— Я не понимаю его логики! — возмущался доктор Береш по телефону. — Ваше воздействие явно даёт положительный результат, а он накладывает запреты... Тем самым он препятствует выздоровлению президента!

Передо мной встало препятствие: Альварес не подпускал меня к Юле. Боялся ли он, что я могу нанести ей вред, или же наоборот — не желал её выздоровления? После некоторых размышлений я пришла к выводу: второе, но под официальным прикрытием первого. Он стремился заполучить власть в свои руки, а для этого Юля отнюдь не была нужна ему живой и здоровой, а потому он запретил доктору Берешу пускать меня в центр — под угрозой увольнения. Это значило, что для снятия приступов возбуждения Юле снова будут колоть спирт.

— Я так и объяснил ему, что спирт допустимо использовать одноразово, а систематическое его применение, да ещё в таких больших дозах, ведёт к разрушению мозга... да просто к гибели пациента! — с негодованием рассказывал доктор Береш. — И что бы вы думали? Он сказал, чтобы я продолжал "лечить" президента по-прежнему, а вас не подпускал к ней на пушечный выстрел! И что я должен после этого о нём думать?

— Он боится, как бы президент действительно не выздоровела, — сказала я. — Хотя, если честно, я не знаю, будет ли у всего этого какой-то результат...

— А я не сомневаюсь, что будет! — с уверенностью ответил доктор Береш. — И я не понимаю, зачем ему препятствовать улучшению в её состоянии!

— Политика — грязная штука, Отто, — вздохнула я. — Лучше не лезьте в неё — запачкаетесь.

— Политика... когда на кону жизнь! Не понимаю!

— Счастливый вы, — невесело усмехнулась я. — Трудно сейчас встретить такую честную и неиспорченную душу.

— Скорее уж несчастный, — с горечью ответил он. — Белые вороны не в чести...

— Кажется, Альварес ошибся с назначением, — проговорила я. — Буду рада видеть вас с нами, Отто.

— Что будем делать? У меня рука больше не поднимется колоть ей спирт.

Я задумалась. Доктор Береш находился между двух огней: с одной стороны, он любил центр, врос там корнями и переживал за его судьбу — что с ним будет, если руководителем назначат кого-то не слишком совестливого и готового из страха перед властью пойти на нарушение врачебной этики? С другой же стороны, выполнение приказа Альвареса было равносильно убийству пациента — этого совесть доктора Береша тоже не могла принять.

— Я подумаю, как с этим быть, — сказала я. — А пока я буду думать, попробуйте во время приступа у президента позвонить мне и дать трубку ей. Может, получится успокоить её и таким образом. Попытаемся, по крайней мере.

— Что ж, попытаемся.

Между тем мои попытки исцелить Юлю вызывали недоумение у собратьев. Всё-таки не до конца они понимали меня...

— Думаешь, в благодарность за исцеление она прекратит попытки уничтожить Орден? — заметил с усмешкой Каспар. — Какие цели ты преследуешь, скажи честно?

— Я ничего не думаю и не преследую никаких целей, дружище, — ответила я. — Я просто не могу поступить иначе. Всё во мне противится мысли о том, чтобы позволить ей умереть таким образом. Не уверена, что удастся вернуть ей разум, но позволить медленно убивать её спиртом я не могу.

— Не знаю, не знаю, — покачал Каспар головой.

— Значит, вы пока не поняли самого главного, чему я пытаюсь вас научить, — вздохнула я. — Того, без чего наш мир летит в тартарары.

— Видимо, плохие мы ученики, — усмехнулся он.

— Вы не плохие, — сказала я. — Возможно, вы ещё не совсем готовы. Эта война отличается от первой в энергетическом плане... Она требует перехода на новую ступень. Поменялось и сдвинулось всё. На первый план выступают совсем другие вещи... Сейчас важнее не то, кто умеет лучше драться, а кто умеет предотвращать драку. Не то, кто первый уничтожит врага, а кто сделает его другом. Не то, кто нанесёт более глубокую рану, а кто сумеет исцелить её. Возможно, я не совсем понятно говорю, но я и сама не до конца могу всё объяснить. Кас... Вы всё ещё мыслите и чувствуете в категориях той, первой войны, вот в чём проблема. А сейчас всё по-другому.

— Да что тут сложного, — проговорил Каспар. — Ты уже говорила об этом... Мы должны научиться любить наших врагов, так?

— Да, — кивнула я. — А ещё не считать их врагами.

Он вздохнул.

— Вот бы ещё научить ИХ не считать врагами нас...

Я сказала:

— Если не научимся — погибнем.

Каспар сначала усмехнулся, потом нахмурился.

— Даже так?

— Да, так. Увы.

Звонок от доктора Береша не заставил себя долго ждать. Он застал меня в деревне достойных; я ходила по домам, наблюдая за тем, как достойные налаживают свой быт, и выясняя, что им ещё необходимо. Те достойные, которых эксперимент Юли вырвал из семьи, забрали близких сюда — зачастую из комфортабельных домов и квартир со всеми удобствами, но никто не жаловался. Среди достойных царила атмосфера дружбы и единения, сплочённости и взаимопомощи; хоть каждый из них имел полный комплект вооружения, жизнь текла в мирном русле, без ссор и стычек.

В трубке слышался тоскливый вой, и я, выскочив из дома на улицу, закричала:

— Юля! Юля, это я! Я здесь, слышишь меня? Успокойся, не плачь! Я с тобой.

Видимо, доктор Береш поднёс телефон к её уху, и она услышала меня, потому что вой затих, слышалось только жалобное поскуливание. Я без остановки продолжала говорить ласковые слова, и на том конце линии настала тишина. Я замолчала, вслушиваясь, а потом удивлённый голос доктора Береша сказал:

— Просто невероятно... Вы и по телефону сумели её успокоить.

— 12.7. Мама

Так продолжалось несколько дней. Со стороны, наверно, это выглядело странно: в любое время суток раздавался звонок, и я, чем бы ни была занята, бросив все дела, говорила в трубку примерно одни и те же слова:

— Юленька, солнышко, маленькая, я с тобой, я рядом. Никто тебя не обидит. Всё хорошо. Не надо плакать, лучше послушай: "Жил старик со своею старухой у самого синего моря; они жили в ветхой землянке ровно тридцать лет и три года..."

Я рассказывала ей сказки, читала стихи — лишь бы она слышала мой голос. Карина однажды заметила:

— Как будто она твой ребёнок... С которым тебе не дают увидеться.

Я задумалась. И правда: в моём сострадании к ней было что-то материнское, а она разумом была действительно как маленький ребёнок. При этом я чувствовала, что разговоров по телефону мало: они могли её лишь успокоить, а для исцеления нужен был и физический контакт. По словам доктора Береша, все эти дни удавалось обходиться без инъекций, и это положительно сказывалось на состоянии Юли. Приступы стали реже: вместо трёх-четырёх раз в сутки — один-два. На фоне усиленного питания это способствовало восстановлению повреждённых участков мозга и сосудов, и на восьмой день я услышала в трубке запинающийся, невнятный голос, который сказал:

— Ма...ма... Я... те...бя... лю... лю...

Я чуть не расплакалась. Рассудок Юли был ещё не в порядке, если она считала меня своей мамой, но как радостно было слышать вместо звериного рыка членораздельные слова! Я сказала:

— И я тебя люблю, Юленька.

Кто бы мог подумать несколько месяцев назад, что мы будем говорить друг другу такие слова!..

Но радость моя длилась недолго.

Три дня звонков не было совсем, и я извелась от нехороших предчувствий. Паутина их подтверждала. Не вытерпев, я позвонила доктору Берешу сама.

— Отто, что-то случилось? Как там Юля?

— Кхм... Здравствуйте, Аврора...

Кажется, сейчас будут плохие новости.

— Теперь у центра другой руководитель, — сказал доктор Береш. — Альварес узнал о наших "телефонных сеансах". Теперь я не имею доступа к президенту.

Его голос прозвучал как-то сухо и обыденно, но я чувствовала его боль. Она вошла в меня и разлилась горечью во рту.

— Кто теперь руководит центром? — спросила я.

— Его зовут Ганнибал Электра, — ответил доктор Береш.

— "Доктор Каннибал", — вырвалось у меня.

— Простите?

Как же можно забыть доктора Каннибала! Его вкрадчивый и вежливый голос, его взгляд, от которого по спине бежали ледяные мурашки! Если вы помните, он некоторое время был врачом в Кэльдбеорге, придя на эту должность в конце моего срока. Когда я освободилась, он ещё работал там, а о дальнейшей его карьере мне не было ничего известно. По всей видимости, он выжил в первой войне, примкнув к "Авроре", и вот теперь был поставлен Альваресом в руководители основанного доком Гермионой центра.

— Старый знакомый, — ответила я. — Он был тюремным врачом, вы знаете?

— Гм... Нет, я не знал, — угрюмо проговорил доктор Береш. — Отлично... Полагаю, Альварес в курсе.

— Я тоже так полагаю, — согласилась я. — Он знал, кого назначал...

— Пожалуй, я начинаю с вами соглашаться... В том смысле, что он не желает выздоровления президента, — сказал доктор Береш.

Мы помолчали. Да... Нынешняя осень выдалась богатой на невесёлые события.

— Но вас, по крайней мере, не уволили? — спросила я.

— Пока нет, — вздохнул он и грустно усмехнулся. — Но сдаётся мне, этот день близится...

— Мы ждём вас, — сказала я. — И док Гермиона тоже будет рада вас видеть.

— Спасибо, Аврора, — ответил доктор Береш. И вдруг спохватился: — Ничего, что я называю вас просто по имени, а не госпожой Великим Магистром?

Я засмеялась:

— Ну разумеется, ничего... Так даже предпочтительнее. Не очень люблю титулы и церемонии. В общем так, Отто... Пока ничего не предпринимайте, никаких резких движений не делайте. Будем думать, как спасать Юлю.

Закончив разговор и нажав кнопку разъединения, я зарычала. Учу собратьев любви и прощению, а самой сейчас так и хочется кое-кого выпотрошить...

Спокойно. Сосчитать до десяти...

— 12.8. Новый руководитель

Доктор Ганнибал Электра наблюдал за VIP-пациенткой сквозь прозрачную стену из ударопрочного пластика. Коротко остриженные волосы взлохмачены, в глазах — дикий блеск, повадки — как у обезьяны. Она то спрыгивала на пол и передвигалась по палате на четырёх конечностях, то заскакивала обратно на кровать и, раскачиваясь из стороны в сторону, периодически выла. Из членораздельных звуков она произносила только "мама". Сначала она не обращала на доктора Ганнибала внимания, но когда он вошёл, настороженно замерла, вглядываясь в него немигающим взглядом.

— Будем знакомы, меня зовут доктор Ганнибал Электра, я ваш новый врач, — сказал доктор Ганнибал.

Вытянув шею и снова втянув голову в плечи, пациентка высоким и громким голосом, с неестественными паузами между слогами, выкрикнула:

— Де ма...ма?

Видимо, это следовало понимать как "где мама". Пока доктор обдумывал ответ, пациентка начала проявлять признаки беспокойства. Она начала раскачиваться и теребить одеяло, а потом снова выкрикнула:

— Де мааа...мма?!

— Простите, но я не знаю, где ваша мама, — сказал доктор Ганнибал. — Очевидно, её здесь нет.

— Маа-мааа! — оглушительно завизжала пациентка, ударив обеими руками по одеялу. — Мааа-мааааа!!

От её визга зазвенело в ушах, и доктор поморщился.

— Пожалуйста, не надо так нервничать и кричать, — сказал он недовольно. — Будете плохо себя вести — накажу, мало вам не покажется.

По-видимому, она не представляла себе, что её могло ждать, а потому не приняла слов доктора Ганнибала всерьёз и завизжала ещё громче, колотя руками по одеялу. И доктор преподал ей урок, достав из кармана электрошокер и ударив её разрядом. Тело пациентки выгнулось дугой, и она с хрипом упала, ударившись затылком об изголовье кровати.

— Что вы делаете!

В палату ворвался высокий, богатырского телосложения врач с падающими на лоб прядями тёмных волос. Склонившись над пациенткой, он с тревогой всмотрелся в её лицо, а потом поднял блещущий негодованием взгляд на доктора Ганнибала.

— Это недопустимо! Вам здесь что — тюрьма?

Доктор Ганнибал усмехнулся, убирая электрошокер в карман.

— Зря вы так, коллега, это очень простое и действенное средство против всякого рода истерик. Даёт очень хороший воспитательный эффект. Кстати, вы не ещё проводили электросудорожную терапию?

— Нет, не проводили, — ответил этот здоровяк, у которого на нагрудной карточке значилось имя — "доктор Отто Береш". — Поскольку для неё нужна общая анестезия, а соответствующее средство для нашей расы только одно — спирт, который чрезвычайно вреден при длительном систематическом использовании, то какой бы то ни было терапевтический эффект будет сведён на нет вредом, наносимым организму спиртом.

— Спирт вреден? Не смешите меня, — хмыкнул доктор Ганнибал. — Его всегда использовали в качестве универсального средства — и успокоительного, и анестетического, и ничего с пациентами не случалось. С каких пор он стал вреден?

— Не с каких пор, — огрызнулся доктор Береш. — А всегда. Один, два, три раза его ещё можно применить без большого вреда, и то если не превышать дозы в десять граммов в сутки, но дольше — уже опасно!

Пока он доказывал вредность длительного применения спирта, пациентка пришла в себя.

— Маа-маа! — опять завела она свою песню.

— Не кричать, — сурово сказал доктор Ганнибал. — Ещё разряд хотите?

В ответ раздался звериный рык, а в следующий миг доктор Ганнибал оказался на полу, придавленный этой сорвавшейся с цепи сумасшедшей. Недолго думая, он тут же снова пустил в ход электрошокер и сбросил с себя потерявшую сознание пациентку.

— Да что же это такое! — воскликнул доктор Береш, поднимая её с пола и укладывая на кровать.

Про себя доктор Ганнибал не мог не отметить: если бы не сумасшествие, она была бы очень даже ничего... Пока доктор Береш не укрыл её одеялом, из-под подола рубашки были видны её заголённые ноги, красивые и стройные, в белых носках. Придя в себя, она начала выть и лить слёзы, и доктор Береш, гладя её по голове, напевал какую-то песенку — вроде колыбельной.

— С завтрашнего дня начинаем курс электросудорожной терапии, — сказал доктор Ганнибал. — А что ещё остаётся?

— Но спирт... — начал доктор Береш.

— Ну, если вы считаете его таким вредным, коллега, то обойдёмся без наркоза, — усмехнулся доктор Ганнибал.

Глаза доктора Береша округлились.

— Вы что! Электрошок без наркоза? Вы... Вы на фашистов не работали? Не ставили на людях эксперименты в концлагерях?

— Да будет вам уже драматизировать, коллега, — поморщился доктор Ганнибал. — Экий вы, батенька, нервный... ЭСТ — весьма эффективное средство, применяемое в психиатрии, неврологии и наркологии на протяжении уже не одного десятка лет.

— Я не спорю, — сказал нервный доктор Береш. — Но проводиться она должна надлежащим образом, с миорелаксантами и под общим наркозом, а не в виде... пытки. Кроме того, гм... коллега! — доктор Береш произнёс это слово с ноткой язвительности, — действие электросудорожной терапии на представителей нашей расы ещё не изучено, поскольку возникновение психических расстройств у нас — весьма редкое явление. Вы говорите о применении её у людей, а мы, согласитесь, довольно-таки сильно отличаемся от них по биохимическим и другим показателям.

— Не понимаю, в чём беда, — усмехнулся доктор Ганнибал. — Расценивайте это как шанс изучить нечто неизученное, тем самым внеся вклад в науку!

— Не могу разделять вашего энтузиазма, — ответил доктор Береш неприязненно. — Госпожа президент — не подопытный кролик.

— Госпожа президент? — хмыкнул доктор Ганнибал. — Обязанности президента сейчас временно исполняет господин Альварес, но полагаю, что весьма скоро он станет их исполнять на постоянной основе.

— Вот как! — проговорил доктор Береш, холодно прищурившись. — Ну, если в планы господина Альвареса входит встать во главе "Авроры" окончательно, то я вполне понимаю, почему он выбрал именно вас в качестве лечащего врача Юлии и руководителя этого центра. Хотя, насколько я могу судить по первому впечатлению от вас, по своему профессиональному уровню вы не годитесь для этого.

Взгляд доктора Ганнибала, устремлённый на собеседника, был ничуть не теплее.

— Не нравится моё назначение — вас никто здесь не держит, — сказал он.

— Намёк понятен, — усмехнулся доктор Береш. — Но я, пожалуй, пока останусь. Я боюсь оставлять пациентку с вами.

— Вообще-то, коллега, вы отстранены от лечения данной пациентки, — заметил доктор Ганнибал. — И вмешиваться вам не следует.

— А если я буду вмешиваться?

— Тогда, полагаю, придётся попросить вас освободить своё рабочее место в данном центре.

— 12.9. Похищение

Заслон охраны я разбила, как кегли — причём это был страйк. Конечно, скоро они очнутся и снова прибегут выгонять меня, но сейчас я не думала об этом.

В палате Юлю пытали каким-то компактным аппаратом с ЖК-монитором и двумя электродами. Ассистент держал электроды у висков Юли, и её руки и ноги подёргивались. За процедурой наблюдал коренастый тип с коротко подстриженными усами и бородкой. Да, это был он, доктор Каннибал-Ганнибал. Ничуть не изменился.

Он тоже меня заметил и вышел из палаты.

— Вы, простите, кто будете? И кто вам разрешил сюда войти?

Я хмыкнула.

— Вот те раз! Доктор Ганнибал, вы меня не узнали?

— А... Госпожа Великий Магистр, — проговорил он с усмешкой. — Простите, действительно, не узнал... Когда мы в последний раз виделись, у вас, помнится, была другая причёска.

— Да, пожалуй, я сильно обросла с тех пор, — ответила я, дотрагиваясь до волос.

— Та причёска вам была больше к лицу, — ухмыльнулся он. — Подчёркивала красивую форму вашего черепа.

— Благодарю за комплимент моему черепу, — сказала я. — Но в данный момент меня больше волнует, что происходит там. — И я кивнула в сторону палаты.

— Это называется электросудорожная терапия, — ответил доктор Ганнибал. — Электрический импульс, проходя через мозг, провоцирует в нём судорожный припадок, стимулирующий выработку определённых веществ, участвующих в регуляции настроения. — Заглянув в палату, доктор Ганнибал сказал ассистенту: — Всё, всё, достаточно. Сколько длился припадок?

— Двадцать семь секунд, — ответил ассистент.

— Достаточно.

Ассистент отсоединил электроды и убрал изо рта Юли резиновый валик. Подошёл доктор Береш.

— Здравствуйте, Отто, — сказала я. — Думаете, вот это, — я показала в сторону палаты, — может ей как-то помочь?

— Я вообще сомневаюсь, что этот метод окажет нужный эффект на представителя нашей расы, — ответил он, бросив на доктора Ганнибала колючий взгляд. — Доктор Ганнибал ставит здесь, с позволения сказать, эксперимент. Психические расстройства — довольно редкое явление в среде хищников, а потому не особенно изучалось за неимением достаточного количества случаев. Стало быть, и методы лечения не разработаны... А что касается ЭСТ, то механизм её воздействия и в человеческой среде недостаточно изучен, лишь предполагается, что она вызывает выработку в мозгу веществ, влияющих на настроение, в связи с чем ЭСТ и используется в психиатрической, неврологической и наркологической практике.

— Значит, эксперимент? — Я повернулась к доктору Ганнибалу. — Доктор, а если она умрёт от этого?

— Умрёт? — фыркнул он. — Чепуха. Риск умереть от ЭСТ такой же, как, скажем, от стоматологической операции под кратковременным общим наркозом.

— Кстати, о наркозе, — вмешался доктор Береш. — Для него используется спирт, а его побочные эффекты вам уже известны. За курс электрошоков он может доконать пациентку. Кроме того, он снова приведёт сосуды мозга в такое состояние, при котором и сам электрошок применять опасно.

— Доктор Береш, я бы попросил вас!.. — перебил доктор Ганнибал, повысив голос.

— Доктор Каннибал... э-э, то есть, Ганнибал, — сказала я. — Мне всё ясно. В связи с таким негуманным и безалаберным отношением к пациенту я не могу оставить Юлю на вашем попечении: ваше так называемое лечение убьёт её. Вы не врач, а... простите, живодёр.

— Да как вы смеете!.. — вознегодовал он.

— Смею, смею. Я немедленно забираю её у вас.

Я вошла в палату и на глазах у оторопевшего ассистента закутала спящую Юлю в одеяло и взяла на руки. Вынося её из палаты, я добавила:

— Можете заняться лечением мужского бессилия у господина Альвареса. Только вот не знаю, готов ли он сам довериться вашим рукам.

Впрочем, беспрепятственно вынести Юлю из центра мне не дали: очухавшаяся охрана примчалась и окружила меня, нацелив на меня оружие.

— Немедленно отпустите президента!

Стоя с Юлей на руках посреди холла, окружённая дулами автоматов, я усмехнулась:

— Но если я её отпущу, она упадёт. Вы вообще думаете, что говорите?

— Отпустите президента, госпожа Великий Магистр!

— А если не отпущу? Не откроете же вы огонь — в неё попадёте!

— А мы метко стреляем. Прямо между глаз — и вашей головы нет.

— Да неужели?! Ну, попробуйте!

То, что произошло дальше, можно было бы назвать "танец Нео под пулями" — "Матрица", как говорится, отдыхает. Из стволов вылетели мини-снаряды, но, пока они медленно ползли в мою сторону, у меня была масса времени подскочить вверх на три метра — не выпуская из рук Юли, разумеется. Обалдевшие доктор Ганнибал и доктор Береш наблюдали за этим с приличного расстояния. В верхней точке прыжка я подбросила Юлю — благо, высота потолка позволяла — и освободившимися руками направила все снаряды в одну точку, потом снова подхватила Юлю и приземлилась уже за пределами окружения. Столкнувшиеся между собой мини-снаряды произвели неплохой взрывчик, от которого охранники разлетелись в стороны и упали на задницы, а я пулей вылетела из центра.

Погода была отвратительная: лил дождь. Он намочил Юле лицо, и она начала забавно морщиться, как будто собиралась чихнуть.

— Мааа... ма, — простонала она во сне.

— Всё хорошо, Юленька, мама с тобой, — сказала я, взлетая.

— 12.10. Святая

Когда я приземлилась на замковом дворе, выбравшаяся из-под одеяла рука Юли бессознательно обнимала меня за шею.

Охрана заинтересованно проводила глазами свёрток в моих объятиях, из которого виднелась только рука и стриженая голова; любопытные взгляды сопровождали меня всюду, где я проходила, вплоть до самой моей комнаты.

Там я уложила Юлю на кровать и растопила камин. Был уже конец ноября, и, несмотря на мягкость европейского климата, стояла пронзительная прохлада, которая для ослабленного организма Юли была весьма ощутима. Спирт повышал чувствительность к окружающей температуре — я помнила это по своему опыту, когда мне делали операцию по восстановлению крыльев во время первой войны. Наркоз был спиртовой, и после него мне некоторое время было зябко.

Раздался тихий стук в дверь, и я с беспокойством глянула на Юлю: не разбудило ли её это? Нет, она по-прежнему спала.

— Войдите, — ответила я вполголоса.

Вошла Карина. Подойдя, она сразу обняла меня.

— Мам, я рада, что ты вернулась... Я беспокоилась.

Чмокнув её в нос, я сказала:

— Ещё не хватало тебе за меня беспокоиться... У тебя и без меня есть за кого.

Карина посмотрела на меня укоризненно. Что тут скажешь... Покуда я жива, она будет за меня переживать.

Она между тем с любопытством взглянула в сторону кровати.

— Это Юля? Я её не узнала, — прошептала она. — Ты забрала её из центра?

— Да. Её бы там залечили.

— В смысле?

— Альварес приставил к ней не врача, а какого-то живодёра. Мой старый знакомый, кстати... Бывший тюремный доктор. Доктор Каннибал... тьфу, то есть, Ганнибал Электра.

— Ничего себе... И что теперь?

— Пока не знаю. Буду пытаться привести её в себя. Там ей нельзя было оставаться.

Карина робко подошла и всмотрелась в лицо спящей Юли.

— Бедная... Знаешь, несмотря на все её выходки, мне её жалко. А ты, мама... Ты, наверно, святая.

— Да брось... Тоже мне, святую нашла, — хмыкнула я. — Я стольких убила... И людей, и собратьев.

— Ты воин, мама, — сказала Карина серьёзно. — А воинам время от времени приходится убивать. Но воины тоже бывают святыми.

— Хищник не может быть святым, это однозначно, — заключила я, обнимая её.

Огонь в камине разгорелся, весело треща. Устала я что-то, сильно устала... Надо где-то взять надувную кровать, пусть уж Юля спит на моей.

— 12.11. Рассвет

Юля чихнула и проснулась. Приподнявшись на локте и сев, она тёрла слипающиеся глаза, и её нога в белом носке высунулась из-под одеяла. Потом она принялась чесать всклокоченную голову, широко зевая, а я, сидя на своей надувной кровати, с улыбкой наблюдала. Она была по-детски непосредственна — не заботилась ни о том, как она выглядит, ни что о ней подумают другие. Ей хотелось зевать, и она зевала во весь рот.

Потом она обвела недоуменным взглядом комнату: это была явно не палата. А увидев меня, она радостно закричала и чуть не сшибла меня на пол, с наскоку стиснув в объятиях.

— Маа... ма... — гортанно и чуть гнусаво протянула она.

Я гладила и ворошила её волосы, а она уткнулась мне в шею и урчала.

— Да, малыш, мама с тобой... Ты дома.

Она снова обвела комнату взглядом.

— До... до-мА? — повторила она с ударением почему-то на втором слоге.

— Дома, Юленька, дома.

— До-ма...

Радовалась она тоже с детской непосредственностью, глядя вокруг широко распахнутыми, удивлённо сияющими глазами. Её восхищало всё: серенькое осеннее утро за окном, широкая кровать с резным изголовьем, мечи на подставке...

— Ай!

Схватив меч и достав его из ножен, она порезалась. Отбирая у неё оружие, я сказала строго:

— Юля, это нельзя трогать! Острый! Больно!

Она уже поняла это. Потешно приподняв брови домиком, она сосала порезанный палец, и я чуть не рассмеялась над ней. Порезалась, маленькая...

— Дай пальчик, фокус покажу.

Она доверчиво протянула мне руку. Я провела пальцем по порезу, а потом дунула. Ранка тут же затянулась, вызвав у Юли крик изумления. Смотреть на неё было одновременно и забавно, и жутковато — такое вот странное сочетание чувств. Жутковато было оттого, что она, взрослая, вела себя как несмышлёное дитя, ничуть при этом не притворяясь: она чувствовала себя ребёнком и мыслила, как ребёнок.

Однако, надо было решать, что делать с моим взрослым ребёнком. По утрам я проводила тренировки с достойными в деревне — с девяти до часу, потом был отдых и обед, с двух до восьми я занималась различными другими делами Ордена, с восьми до одиннадцати — тренировка со старшей группой достойных. Тех, что жили в деревне, я условно называла младшими. И лишь с одиннадцати было моё личное время, которое я могла потратить на познание себя и мира посредством паутины. Спать я шла в час — в два, но иногда паутина затягивала и до трёх... А иногда и до утра. Как в таком расписании найти время для Юли? Прямо сейчас мне было пора отправляться в деревню, но на кого оставить её? Видимо, придётся брать её с собой. Но как она поведёт себя там? Не придётся ли её ежеминутно успокаивать? В общем... Для начала её нужно было одеть.

Размер у нас с ней был почти одинаковый. Я открыла шкаф и окинула содержимое взглядом. Так уж получилось, что в моём гардеробе не было ни одной юбки и ни одного платья. Но это так — мимоходом. Юля же в свою бытность у руля "Авроры" носила и юбки, и платья, одеваясь элегантно и со вкусом, но на данный момент я могла предложить ей камуфляжные брюки, серую футболку, куртку и армейские ботинки.

— Юленька, пойдём гулять, — сказала я. — Давай оденемся.

С моей помощью она сумела одеться, а вот с завязыванием шнурков возникла проблема: они Юлю не слушались, не хотели завязываться. Это так расстроило её, что она чуть не заплакала.

— Ничего, Юля, скоро ты снова научишься их завязывать, — вздохнула я. — А сейчас мама тебе поможет... Смотри, как это делается.

Когда со шнурками было покончено, я причесала её взлохмаченные волосы, отметив про себя, что ей уже пора бы помыть голову. Взяв её за руку, я сказала:

— Ну, пойдём.

Теперь в замке было поменьше народу: детей было решено временно отпустить по домам, но всё равно в коридорах нам кто-нибудь да встречался, и от каждого "доброе утро, Аврора" Юля вздрагивала и сжималась.

— Юля, ты что? Не надо никого бояться. Тебя здесь никто не обидит, — сказала я, заметив её нервозность. — Привет, Вика.

— Аврора, я хотела... — начала та, но, увидев со мной Юлю, озадаченно умолкла.

Юля же явно пыталась спрятаться за моей спиной и выказывала признаки беспокойства. Я сказала:

— Попозже, Вика, ладно? Я сейчас в деревню.

Когда мы вышли на замковый двор, обнаружилась ещё одна проблема: у Юли не получалось воспользоваться крыльями. Перенеся её через стену, я положила руки ей на плечи и слегка размяла их.

— Юленька, вспоминай давай. Это же просто, как ходить.

Но оказалось — не так просто. Впрочем, после шнурков я не удивлялась. Солнце поднималось в туманной дымке, багровое, но не греющее, а ветер носил по лугу, ещё хранившему следы штурма, сырую зябкость. Это место показалось Юле смутно знакомым... Она с болезненным стоном уткнулась мне в куртку.

— Что? Что такое?

Юля только мычала, мотая головой, а потом бросилась бежать. Бежала она неуклюже, спотыкаясь и едва не падая. Я быстро настигла её, обняла и погладила, а потом игриво предложила:

— А ну-ка, догони! Догони маму!

И я побежала в направлении деревни. На крыльях на максимальной скорости от замка до неё было минут пять, так я обычно туда и добиралась, но сегодня из-за Юли пришлось использовать ноги. Оглядываясь на неё, я постепенно прибавляла скорость: Юля бежала всё увереннее, больше не спотыкаясь, и ей это явно нравилось.

Багровое солнце уже встало в холодной серой дымке и ослепительно горело на новенькой металлочерепице недавно перекрытых крыш, когда мы вбежали на луг, где обычно проходили занятия с достойными. Все были уже в сборе. Согнувшись и опираясь на колени, я проговорила, отдуваясь:

— Простите, ребята, за задержку... У меня сегодня была незапланированная утренняя пробежка! Фух...

Юля, тоже время от времени хватая ртом воздух — при физических нагрузках потребность в дыхании возрастала, — уселась прямо на пожухшую влажную траву. Я сказала:

— Юленька, не сиди прямо на земле, она сырая! Попку намочишь. — Сбросив куртку, я постелила её на землю. — Вот сюда пересядь.

Юля перебралась на куртку, а достойные приблизились и обступили нас.

— Госпожа президент?

Юле явно стало не по себе от стольких устремлённых на неё взглядов, и она занервничала, закрывая лицо руками и сжимаясь. Присев возле неё на корточки, я успокоительно погладила её по голове и обняла за плечи.

— Нет, такие слова мы ещё не выговариваем. Так что, пожалуйста, просто Юля — прошу любить и жаловать. Юленька, не бойся, никто тебя не обидит.

Она вела себя беспокойно: вскакивала, начинала расхаживать, подвывая, а иногда опускалась на четвереньки и ползала. Мне несколько раз пришлось отвлекаться на неё, и достойные поглядывали на неё с недоумением.

— Что с президентом? — спрашивали они.

— Она немного не в себе, ребята, — сказала я. — Я забрала её из медицинского центра. Там новый руководитель. И у него явно задание от Альвареса сжить Юлю со света.

Юля между тем нервничала всё сильнее. Ей хотелось куда-то бежать. Что делать? И я придумала.

— Ребята, как насчёт пробежки вокруг деревни?

Это было забавно: колонна достойных бежала трусцой, а я — сбоку, как инструктор по физподготовке, да ещё и с песней! Пела я по принципу "что вижу — то пою", всё, что придёт в голову, а колонна весело подтягивала. Сначала Юля наблюдала с напряжённым любопытством, а потом вскочила и побежала рядом со мной, как умея, подхватывая слова "песни". Потом я скомандовала:

— Рука — на плечо соседу!

Теперь все бежали, соединённые друг с другом — чем не упражнение "единство"? Немного видоизменённое по форме, но суть — та же. Я передавала на бегу сгусток чувства "любовь-единение", и оно распространялось по колонне, и Юле, державшейся за мою руку, тоже перепадал кусочек, хоть она и не была достойной.

Слушать паутину нужно было в неподвижности, и мы уселись на лугу, подстелив куртки: я — в центре, остальные — как бы в форме расходящихся от меня лучей, вдоль невидимых нитей паутины. Уставшая после пробежки Юля устроилась рядом со мной, положив голову мне на колени. Пока мы учились прощупывать паутину, она задремала.

Пошёл дождь. Занятие закончилось, и мы с Юлей побежали домой. Бегать ей очень понравилось, и мы даже сделали несколько кругов возле замка, вызвав немалое удивление у его обитателей. Набегавшись всласть, Юля проголодалась и досуха высосала полуторалитровый пакет. Нужно было принять душ, и я, опасаясь оставлять её одну хотя бы на минуту, взяла её с собой в ванную комнату. Я тёрла её мочалкой и мыла ей голову, а потом она, закутанная в большую махровую простыню, сидела на кровати, а я подрезала ей волосы покороче на висках и затылке, чтобы придать её стрижке хоть какую-то приличную форму. Потом я сделала ей массаж плеч, шеи и головы, и это усыпило её, а у меня появилась возможность заняться делами.

— Ну, и что мы теперь будем делать, госпожа? — спросил Оскар. — Я уже получил от Альвареса требование вернуть президента. В противном случае, как он сказал, военные действия будут возобновлены.

— Угу, — усмехнулась я. — Последнее китайское предупреждение. Что он нам может сделать без "демонов"? Что-то мне подсказывает, что он не будет нападать на нас всерьёз: он сейчас занят кое-чем другим.

— И чем же, госпожа?

— Пока не могу точно сказать. Что-то связанное с властью, с Юлей.

— Снова интриги?

— Ну, а чем же он ещё может заниматься?

— Может, стоит попытаться вмешаться?

— Можно, конечно, но... — Я положила руку на плечо Оскара. — Вот что я тебе скажу, друг. Для "Авроры" настают последние дни... И Юле там делать нечего.

Оскар встревоженно нахмурился и навалился локтями на стол.

— Вот так новости!.. То есть, как это — последние дни?

— Сама ещё толком не знаю, дружище, — вздохнула я. — Просто чувствую. А ты разве не ощущаешь в паутине что-то грозное?

Оскар задумался.

— Сказать по правде, мне тоже как-то не по себе. Только ничего определённого я не могу вычленить из этих ощущений. Может, я ещё не так хорошо умею пользоваться паутиной, как ты?

— Боюсь, дело тут не в тебе, — сказала я. — У меня тоже всё очень смутно. Такая неопределённость в паутине — недобрый знак...

— Мрак какой-то, — проговорил Оскар.

— Нет, старина. Эра мрака как раз закончилась, и настаёт рассвет, который выгонит хищников из тени. Только не все мы его переживём.

— Не пугай меня, госпожа.

— Я не пугаю. Просто хочу, чтобы ты был готов.

— 12.12. Реабилитация

Мы с Юлей вставали в пять утра — ещё засветло, и отправлялись на утреннюю пробежку от замка до леса и обратно. Это занимало около полутора часов. Юля уже начинала пробовать пользоваться крыльями, но пока у неё ещё получалось неуверенно и неуклюже. За две недели в замке в её состоянии наметилось улучшение: речь к ней постепенно возвращалась, приступов возбуждения за все эти дни случилось только два, хотя плакала она ещё часто. Я регулярно делала ей массаж, который вызывал у неё двух-трёхчасовой сон, а доктор Гермиона посоветовала для скорейшего восстановления речи разрабатывать мелкую моторику рук. Юля уже не дичилась всех подряд, приняла Карину и Вику, не боялась Конрада и Алекса, хотя на Каспара ещё посматривала исподлобья. Я надеялась, что собратья осознают, что сейчас не время припоминать Юле все её прошлые дела, и, кажется, они это осознавали. Никто не говорил ей плохого слова, все обращались с ней мягко и бережно, а также по моей просьбе старались не навязываться: Юля не любила больших скоплений народа, кроме, пожалуй, пробежек с достойными вокруг деревни. Это было её любимым развлечением, и если в какой-то день мы не бегали, она была угрюмой и плаксивой.

Вика здорово помогала мне с Юлей, беря на себя заботу о ней, пока я была занята. Педагогический талант у неё я заметила ещё в то время, когда в замке укрывались дети, а Юля во многом была сейчас как ребёнок. Следуя рекомендации Гермионы работать над мелкой моторикой рук, Вика часами занималась с Юлей лепкой, вырезанием из бумаги узоров, рисованием. Конрад тоже подключился к делу, только с другой стороны: он взял на себя физическую активность Юли. Максимум, что я успевала с ней делать — это массаж, а Конрад занимался с ней гимнастикой у-шу, теннисом и плаванием. Да, они ходили на озеро и плавали в ледяной воде, после чего бежали десять-пятнадцать километров, а потом ещё и летали. Надо сказать, со всем этим аппетит у Юли стал отменный, а сон — пушками не разбудишь. И хоть Конрад много занимался с ней, Юля не пропускала утренних тренировок в деревне, а я ради неё видоизменила упражнение "единство", которое выполнялось теперь исключительно на бегу и с песней. Впрочем, достойным этот вариант нравился:

— Как в армии, — смеялись они.

Хоть Юля оставалась замкнутой, как я уже сказала, дичиться окружающих и прятаться за мою спину она перестала, только при виде Каспара она каменела и уходила в себя. Сколько я её ни расспрашивала, она молчала, как партизанка. Я обратилась к Каспару, и он сказал:

— Не знаю, почему она так себя ведёт. Как будто я её обидел... А ведь вообще-то, я её спас тогда, во время штурма. Она попала под выстрел, ей всю грудную клетку разворотило... Я исцелил ей рану и отпустил.

Помнила ли об этом Юля? Или, может быть, ей казалось, что Каспар в чём-то виноват? Вечером я растопила в комнате камин, усадила Юлю у огня, а сама присела на скамеечку у её ног и взяла за руки, давая понять, что разговора не избежать. Она долго молчала, глядя на пламя. Я сказала:

— Да, Юля, смотри на огонь. Пусть он вытопит всё плохое, всё грустное, всю боль и злость, всю печаль. Пусть сожжёт все преграды.

Огонь трещал, Юля молчала. Я сказала:

— Каспар спас тебя, ты помнишь? Во время штурма тебя ранили, и он исцелил тебя.

На её окаменевшем лице ничто не дрогнуло, только шевельнулись губы, проронив:

— Лучше бы не спасал.

— Юля, да ты что! — Я обняла её, поглаживая и растапливая в ней эту обледенелость. — Не говори так.

Следовало срочно что-то делать с этим — как-то вызвать слёзы, потому что эта каменная скорбь была гораздо хуже. Через пять минут на моём месте сидел угрюмовато-смущённый Каспар, тревожно поглядывая то на меня, то на неподвижную Юлю и не зная, что сказать или сделать.

— Кас... Не нужно ничего делать. Да и говорить, может быть, не придётся, — сказала я ему. — Просто... Побудьте вместе.

Я оставила их наедине. Когда я через пятнадцать минут вернулась, по щекам Юли катились слёзы, а Каспар, по-прежнему смущённый, неуклюже держал её за руку. Положив руки им на головы, я почувствовала: что-то изменилось. В лучшую сторону... Ощущая под правой ладонью колючую щетинистую макушку Каспара, а под левой — Юлин мягкий, аккуратный газончик, я сказала:

— Всё хорошо, ребята. Я люблю вас.

— 12.13. Бумажные лебеди

Новость о том, что в "Авроре" назначены выборы нового президента, ничуть меня не удивила. Альварес предоставил собранию руководства Общества медицинские документы, согласно которым Юля страдала психическим расстройством и не могла больше занимать пост президента по состоянию здоровья. Оскар даже раздобыл и предоставил мне копию этих документов, подписанных врачебной комиссией во главе с руководителем авроровского медицинского центра доктором Ганнибалом Электрой. В документах значилось, что Юля с такого-то по такое-то число находилась в медицинском центре, где ей был поставлен такой-то диагноз, а дальше следовало подробное описание симптомов и заключение о её нетрудоспособности. Доктор Отто Береш участвовать в этом отказался, и наш небольшой центр принял нового сотрудника.

Шелестел прибой, покачивались пальмы, Юля сидела на горячем песке, обхватив колени руками и глядя в морскую даль. Это был тот самый островок, на котором мы с ней отдыхали... уже очень давно. Как и энное количество лет назад, я перенесла её сюда на руках: такой длинный перелёт она сама ещё не могла осилить. Хотя Юля разговаривала уже почти нормально, приступы прекратились, и называть она меня снова стала Авророй, было ясно, что прежней она уже не станет. Она была молчаливой и задумчивой, отвечала односложно, хотя речь к ней вернулась почти в полном объёме; создавалось впечатление, что ей просто не хотелось говорить. Часто она уходила в себя, да так глубоко, что не сразу удавалось до неё достучаться. Когда я сегодня утром осторожно заговорила с ней об "Авроре", она даже не проявила интереса, а вот на предложение слетать на островок откликнулась с энтузиазмом — впрочем, слово "энтузиазм" для описания её эмоциональных проявлений будет, пожалуй, слишком сильным. Задумчивое согласие — наверно, так более точно...

Ветер трепал её просторную белую рубашку, закатанные до колен брюки открывали босые ноги, а ботинки с вложенными в них носками стояли в тени пальмы. Сев рядом, я достала из кармана сложенный листок — один из копии тех самых документов, на котором было заключение о нетрудоспособности.

— Юль, тут написано, что ты больше не можешь занимать пост президента "Авроры", — на всякий случай пояснила я.

Юля не особенно долго всматривалась в текст, задумчиво щурясь. Дочитав, она подержала листок, а потом начала складывать из него лебедя: тренируя мелкую моторику кистей рук под руководством Вики, она обучалась искусству оригами и складывала из бумаги множество фигурок. Это переросло у неё в хобби, и она могла часами этим увлечённо заниматься, а когда её от этого отрывали, проявляла недовольство, хмурясь и забавно двигая губами. Сложив лебедя, она вручила его мне, сопроводив подарок лёгким поцелуем в щёку, встала и пошла по влажному песку вдоль линии прибоя.

Поздно вечером, завершив все дела, я сидела у камина. Каминная полка и прикроватная тумбочка были полны бумажных фигурок — лебедей, лягушек, птеродактилей, свиней, кошек, цветов. Юля спала, а вот ко мне сон не шёл. Побаливала голова. Звенящее молчание паутины и треск огня.

Раньше я не писала стихов, а тут... Из ноющей головы родились строчки.

На каменной глыбе в траве придорожной я знак оставляю: найди.

Кровавой слезой из глазниц опустевших я пыль прибиваю в пути.

Багровый небесный пожар этим утром мне душу обжёг, ослепил.

Ползу я на ощупь по выжженным землям и чувствую: нет больше сил.

Тебя не увижу, но всё же узнаю — лишь сердце сожмётся в груди.

Кровавой слезой тебе знак оставляю. Прошу, умоляю: найди!

Я скомкала листок и бросила в огонь.

— Глава 13. Рождественский вирус

— 13.1. Рождество на карантине

Шестнадцатого декабря выборы состоялись. Новым президентом "Авроры" стал Мигель Альварес.

К факту своего смещения Юля отнеслась равнодушно. Её не интересовали больше ни "Аврора", ни власть, ни политика, ни даже её любимые сигары. Всё, что представляло для неё когда-то ценность, перестало что-либо значить, она полностью отрешилась от суеты, которой прежде наслаждалась и на которую тратила столько усилий. Она с маниакальной страстью влюбилась в искусство оригами и теперь уже без помощи Вики постигала его премудрости, раздобыв кучу книг и пособий по нему. Делала она всё более и более сложные фигуры — уже из множества деталей, используя также цветную бумагу. Свои произведения она дарила всем, а когда весь замок заполнился её бумажными фигурами, она стала дарить их достойным в деревне. Приступов у неё больше не было, и как ребёнок она себя не вела, говорила хоть и мало, но как будто адекватно, бредовых мыслей не высказывала; тем не менее, из категории буйнопомешанных она перешла в категорию "тихих сумасшедших" — из-за этого своего всепоглощающего увлечения оригами. Это тоже можно было назвать своего рода помешательством, хотя и безобидным.

Однако её бумажные фигуры так наводнили замок, что их было уже некуда девать, а выбрасывать такую красоту рука не поднималась — особенно последние её работы, сложные и поистине виртуозно сделанные. От простеньких фигурок, выполненных во множестве экземпляров, мы потихоньку, втайне от Юли всё-таки избавлялись, потому что иначе в замке шагу нельзя было бы ступить — всё было бы ими завалено. Юля, занятая изготовлением новых фигур, не замечала исчезновения старых, тем более что мы старались поддерживать баланс их количества на постоянном уровне.

Зима выдалась не по-европейски холодной и снежной, и Рождество обещало быть "белым". Всюду уже началась предпраздничная суета, и нас она тоже, естественно, коснулась. Почему хищники не могут праздновать Рождество? Если все вокруг отмечают, почему бы им тоже не отмечать? Среди нас были представители разных конфессий, но важен был сам дух праздника, радость от него. Но, увы, радости на сей раз он нам не принёс.

Двадцать четвёртого декабря, в канун Рождества, ко мне пришла с докладом док Гермиона. У неё были тревожные новости.

Я приветствовала её:

— Здравствуй, Гермиона. Ну как, готовишься к Рождеству?

Она ответила:

— Да вот боюсь, что нынче нам будет не до праздника. К нам обратилось трое собратьев с одинаковыми симптомами. Самочувствие вроде бы нормальное, но при этом — резкое снижение скорости регенерации тканей.

Я нахмурилась. Что-то в паутине вздрогнуло...

— Насколько резкое?

— На уровне человеческой. Я провела обследование... И обнаружила в их крови вирус неизвестного вида. Также он обнаруживается в слюне и слёзной жидкости.

— Как он попал к ним? — спросила я. — И как он распространяется?

— Вот этого я пока не могу сказать точно. Мы только начали его изучение, ещё почти ничего не ясно. Но два способа передачи, можно считать, гарантированно есть: воздушно-капельный и контактный. Самое опасное, я считаю, то, что внешне он не проявляется какими-либо тревожными симптомами, по которым можно было бы почувствовать, что в организме что-то происходит.

— Насколько мне известно, на организм хищника вирусы не действуют, если он нормально питается, — сказала я.

— Это верно, если говорить об известных нам вирусах, — ответила Гермиона. — Защитные силы нашего организма способны подавлять жизнедеятельность большинства распространённых в человеческой и животной среде болезнетворных микроорганизмов. Но этот вирус — нечто принципиально иное. Такое ощущение, будто он создан именно для того, чтобы поражать хищников. Это "наш" вирус.

Паутина звенела всё громче. История крылатых снова всплыла в памяти... Одновременно с войной их начала поражать болезнь. Всё повторяется.

Я отправилась вместе с Гермионой в медицинский центр, чтобы взглянуть на больных. Двое мужчин и одна девочка-подросток. Они были помещены в палаты-боксы с прозрачными стенами, и им было в этой изоляции явно не по себе: ведь больными они себя не чувствовали, разве что травмы, из-за которых и обнаружилось снижение скорости регенерации, вызывали у них тревогу. Я сказала пару ободряющих слов мужчинам, а к девочке вошла в палату, предварительно по настоянию Гермионы облачившись в защитный костюм — комбинезон с капюшоном, перчатками и маской-респиратором. Так ходили все сотрудники центра: была объявлена вирусная опасность.

Девочка была смуглой, с тёмными кудрявыми волосами и пухлыми, чуть вывернутыми губами — чувствовалась лёгкая примесь африканской крови, но черты её лица были тонкими, почти европейскими.

— Привет. Как тебя зовут? — спросила я ласково.

— Ноэми, Великая Госпожа, — ответила она робко. И спросила: — Меня ещё долго будут тут держать? Завтра Рождество... Я хочу домой.

— Если честно, не знаю, детка, — ответила я. И спросила, показав на забинтованную руку: — Что у тебя там? Сильно болит?

Она поморщилась.

— Болит немножко... Обожглась. И почему-то не заживает уже два дня.

— Можно, я взгляну? Сними повязку.

Ноэми принялась разматывать повязку. Бинт прилип к ране, и она морщилась, отрывая его. Под повязкой был ожог размером с пол-ладони, лопнувшие волдыри открывали блестящую поверхность. Оставлять это, чтобы само заживало? Если бы не вирус, регенерация заняла бы пару часов, не больше. Но сколько времени это займёт теперь? Я уже и подзабыла, как долго заживают такие ожоги у людей. Недели две? И всё это время девочка будет маяться с этой болячкой? Не долго думая, я попробовала исцелить её, но через плотную перчатку защитного костюма это почему-то не получалось. Я не сразу сообразила, что мешает перчатка, и в первую секунду удивилась: я что, разучилась исцелять? Нет, не должно быть... Стащив перчатку, я коснулась ладонью ожоговой поверхности, и через секунду она на глазах превратилась в здоровую кожу. У Ноэми вырвался возглас удивления.

Когда я вышла, Гермиона тут же подскочила ко мне с каким-то дезинфицирующим раствором.

— Аврора, что ты делаешь! — воскликнула она.

Она принялась обрабатывать мне руку, а я ободряюще улыбнулась девочке, наблюдавшей за этим через прозрачную стенку палаты.

— Так... Отпустить тебя я теперь не могу, — заявила Гермиона. — Пока не выясню, заразилась ты или нет.

— Да ты что! У меня куча дел! — запротестовала я.

— А если ты уже заразилась? — сурово нахмурилась Гермиона. — Хочешь подвергнуть риску всех, с кем ты общаешься?

Я задумалась.

— Хм... И как долго ты думаешь держать меня на карантине?

— Не могу сказать.

— Ладно. Но раз уж я здесь застряла, вылечу тогда и их. — Я кивнула в сторону боксов, в которых находились мужчины.

Их звали Феликс и Марк. У Феликса был порез, у Марка — большой кровоподтёк в полспины. Такие повреждения обычно заживали за пару часов, а то и быстрее, но у них они держались как минимум уже двое суток. Исцелив мужчин, я заняла своё место в точно такой же палате. Связавшись с Оскаром по паутине, я предупредила, что застряла на неопределённое время в медицинском центре.

"Что случилось, госпожа?" — тревожно зазвенели нити в ответ.

"Похоже, у нас появился какой-то вирус. Главный признак заражения — сильное замедление регенерации. Если у кого-то заметите такое — немедленно к Гермионе".

"Понял тебя".

— 13.2. Зараза

Рождество я встретила в палате. Анализ моей крови пока ничего не показал, но Гермиона успела кое-что выяснить о распространении заразы.

— Мы обнаружили возбудителей даже в потожировых кожных выделениях, — сообщила она. — То есть, версия контактного пути передачи инфекции подтверждается.

— А как насчёт воздушно-капельного способа? — спросила я.

— И этот путь подтверждается, так как возбудители были обнаружены в слюне и на слизистых оболочках дыхательных путей. Вирулентность очень высокая: для заражения достаточно всего нескольких единичных возбудителей.

Я провела в центре ещё два дня, но анализы показали, что я не заражена. А ведь я прикасалась к открытой ране заражённой девочки. Может быть, обладатели жуков этой заразе не подвержены? Хорошо бы.

В замке меня ждали с волнением. Оскар доложил, что среди собратьев проводился тест: на пальце делался маленький надрез, и ни у кого из обитателей замка не обнаружилось замедления регенерации. Это меня немного успокоило, но лишь временно: то, что конец "Авроры" уже в ходу, мне было ясно. Нужно было срочно узнать, как обстояли с этим дела у них. Информация по паутине поступала плохо, но пара ниточек звенели в направлении пунктов питания...

Зараза шла оттуда.

— Не обновлять запас доноров хранилища в замке, — распорядилась я. — Проверить все наши пункты!

Близился Новый год, но нам было не до праздника. На наш медицинский центр свалилось столько работы, что сотрудники дневали и ночевали там, делая анализы донорской крови. И результат поверг всех в шок.

ВСЕ пункты питания были заражены неизвестным вирусом. Все, кроме замкового. А это могло значить лишь то, что все собратья, жившие вне замка, уже заразились.

— Это что, какое-то секретное биологическое оружие "Авроры"?! — предположил Каспар.

— Нет, ребята, — сказала я. — Похоже, это не "Аврора".

— 13.3. Восемь из шестнадцати

Доктора Ганнибала Электру разбудил звонок из центра:

— У нас шестнадцать раненых! Четверо в критическом состоянии!

Доктор Ганнибал глянул на часы: было полпятого утра.

— Хорошо, сейчас буду, — хрипло буркнул он.

Плеснув воды в лицо, он вытерся полотенцем. Ранку на подбородке защипало. Вчера вечером он, надумав сбрить усы с бородой, поранился — совсем чуть-чуть, так что зажить должно было через полчаса, но — не зажило.

Центр превратился в военный госпиталь. Бывший на дежурстве доктор Вернер сообщил:

— Нападение на главный офис "Авроры". Говорят, еле отбили атаку.

— Орден совсем обнаглел, — проворчал доктор Ганнибал.

На что доктор Вернер ответил:

— Не Орден. Люди.

Доктор Ганнибал вскинул брови.

— Люди? Они что, с ума сошли?

Доктор Вернер пожал плечами.

— Не знаю. Видимо, да.

Были задействованы все операционные. Происходило что-то странное: несмотря на то, что врачи действовали, как обычно, жизнь покидала раненых прямо на операционном столе, их тела стали не по-вампирски хрупкими. С такими ранениями они должны были выжить — ведь головы у них были целы, но врачи теряли раненых одного за другим. Необратимый анабиоз или смерть — в данном случае, наверно, не было большой разницы.

— Не понимаю, что за чертовщина, — пробормотал доктор Ганнибал, срывая окровавленные перчатки и отходя от стола, на котором лежало безжизненное тело. Сквозные и слепые ранения, задеты многие жизненно важные органы, большая кровопотеря, но всё это, чёрт возьми, не должно приводить к летальному исходу, если голова на месте!

Ассистенты накладывали швы, а доктор Ганнибал, сорвав одноразовый халат, вышел из операционной и стремительным шагом направился в курилку. Там он устало рухнул на диван. Из шестнадцати поступивших в центр раненых семеро умерли, пятеро находились в тяжёлом состоянии, балансируя на грани жизни и смерти, у остальных угрозы жизни как будто не было. Хотя со всей этой чертовщиной... Кто его знает, выкарабкаются они или нет.

Домой смысла не было возвращаться, рабочий день не только начался, но и был уже в разгаре. С серого сонного неба валил снег — большими, тяжёлыми хлопьями.

В полдень позвонил Альварес.

— Как раненые?

Если экспертизой состояния здоровья бывшего президента доктор Ганнибал весьма угодил президенту нынешнему, то сейчас порадовать начальство было нечем.

— Господин президент, новости неутешительные... Живы девять из шестнадцати, причём за пятерых я опасаюсь. Могут не выжить.

— Вы сделали всё возможное?

— Разумеется, господин президент. Как всегда. А можно спросить, что...

Но в трубке были уже гудки.

Ещё один звонок остановил доктора Ганнибала уже в дверях.

— Да.

— Здравствуйте, коллега.

— Кто говорит?

— Отто Береш. Помните?

— Допустим. Что вам нужно? Мне некогда, у нас полный центр раненых.

— Все живы?

— Послушайте...

— Ответьте, это важно. И тогда я скажу кое-что, что прояснит для вас ситуацию.

— Девять из шестнадцати.

— Я вам скажу, почему вы потеряли семерых. Из-за резко сниженной скорости регенерации — до человеческого уровня. По нашим меркам их раны были пустяковые, а по людским — несовместимые с жизнью. Видимо, они поражены вирусом.

— Каким ещё вирусом?! Это что, ваш очередной фокус?

Доктор Береш усмехнулся.

— А мы, признаться, на вас грешили... Значит, вы даже ещё не в курсе? Новый вирус, поражающий нашу способность к быстрой регенерации. У вас не было случаев обращения пациентов с жалобами на незаживающие травмы?

Что за галиматья? Но желание бросить трубку что-то пересиливало. Доктор Ганнибал дотронулся до крошечного пореза на выбритом вчера подбородке... Пореза, от которого через полчаса не должно было остаться и следа, но который, тем не менее, ещё был на месте.

— Что за вирус? Вы что, начали применять биологическое оружие?

— Вы глухой, коллега? Я же сказал — нет. Если бы это были мы, зачем бы я вам звонил и давал информацию? Вирус был нами обнаружен чуть больше недели назад, двадцать четвёртого декабря. Передаётся всеми путями, в том числе контактным и воздушно-капельным. Проверьте ваши пункты питания, скорее всего, они заражены. Мы свои уже проверили... Заражение подтвердилось. Я выслал вам на электронный адрес центра первые результаты — что мы уже успели по этому вирусу выяснить, для облегчения вашей задачи. Удачи, коллега.

Доктор Ганнибал, чувствуя слабость в коленях, опустился в кресло и включил компьютер.

После того, что он там прочёл, он ещё минут десять сидел неподвижно, теребя свой пораненный подбородок.

— Доктор Ганнибал, мы потеряли ещё одного, — доложили по внутренней связи.

Уже восемь из шестнадцати.

— 13.4. Зачистка

— Так, задание нашей группы: зачистить от хищников квадрат Б-28. На территории проживает одна семья, адрес следующий: посёлок Берёзовая Роща, улица Сиреневая, дом восемь.

Отрывистым, спокойным, холодным голосом капитан Мороз озвучил наше задание. Хищники передвигаются быстро, слышат, как кошки, опасность чуют издали, поэтому всё приходится делать стремительно, чтобы твари не успели расползтись до нашего прихода. Иногда случалось и так, что в адресе было уже пусто: либо почуяв приближение группы, либо кем-то предупреждённые, хищники покидали свои дома, и тогда — всё, ищи других зубастых, потому что этих фиг догонишь. Даже на вертолёте. Упустил — считай, задание провалено.

— Дудник, опять в облаках витаешь?

Я ответил:

— Никак нет!

Капитан Мороз сказал:

— Тогда приступаем.

В облаках, честно сказать, витать действительно некогда. Зазеваешься — и ты стал обедом хищника. Особенно теперь, когда их пункты питания заражены, и они перешли на охоту. Очищать их и набирать новых доноров им теперь хрен кто позволит: вампирская сущность этой конторы под названием "Аврора" всплыла на поверхность, как... Ну, в общем, всем стало ясно, кто они такие. Кровососы, возомнившие себя хозяевами мира. А люди у них — так, скот. Уже летел к чертям и их бизнес, и их связи.

— Дудник! Шевели булками, опять ты самый последний!

Я заскочил в вертолёт и сел рядом с Дэном. Он ткнул меня в бок и поддразнил:

— Опоздун.

Мы взлетели. Весёленькой выдалась эта зима. Всё началось в конце декабря: хищникам подсунули заражённые вирусом препараты для "кормления" доноров, и те, напившись их крови, подцепили заразу. Самих доноров они, конечно, проверяли перед тем, как использовать, а вот препараты проверить, видимо, не догадались — были уверены в своих поставщиках. А поставщики и сами не знали, что их продукция заражена... В общем, хитрая там была комбинация. Результат — теперь хищники уже не были неуязвимыми, умирали так же, как люди, от тех же ран, и убить их стало гораздо проще. Третьего января было объявлено начало кампании по массовому истреблению кровососов и свержению владычества "Авроры" над человечеством.

Заснеженный посёлок спал, когда мы в пять утра подлетели к стоявшему на отшибе двухэтажному коттеджу. Вот так — жили себе люди, жили и ни сном ни духом не ведали, что среди них благоденствуют зубастые монстры, ловко маскирующиеся под людей. Ни тебе общин каких-нибудь закрытых, ни подземных поселений — прямо так, в открытую! Ну, немножко в стороне от человеческих домов, но — в одном посёлке. Совсем обнаглели, твари, ничего не боятся! Впрочем, с их способностью пудрить мозги людям — вполне вероятно, что соседи ни о чём не подозревали.

Приказ был — живых не оставлять, пленных не брать. Честно скажу: мне до сих пор не по себе оттого, что приходится зачастую убивать безоружных... Есть у них и профессиональные бойцы, с ними сложнее — отпор могут дать серьёзный, в рукопашный бой с ними вообще лучше не вступать — безнадёжное дело: хоть и заражённые, они всё ещё сильнее людей и двигаются быстрее. Но сейчас нам предстояло ликвидировать гражданских: глава семьи, судя по внешнему виду дома — бизнесмен, и небезуспешный.

Впрочем, от красивой отделки дома через пару минут ничего не осталось: пулемётный обстрел превратил стены в решето. Если внутри кто-то был, вряд ли остался не задетым. И всё же не следовало расслабляться: от этих тварей можно было ждать чего угодно.

Мы вошли в дом и быстро рассредоточились, проверяя каждый уголок. Неужели успели сбежать? Пока никого не было видно... Первой обнаруженной "жертвой" оказался дорогущий домашний кинотеатр — он был разнесён вдребезги и превратился в груду железа, проводов и пластмассы. Дэн поморщился: он питал слабость к хорошей видеотехнике. Я знал, о чём он подумал: если бы действовали поаккуратнее, то здесь было бы чем поживиться. Впрочем, за мародёрство по головке нас бы не погладили, а у кого руки загребущие — могли и под трибунал попасть.

Вдруг с диким рыком на Дэна сзади прыгнула красноглазая клыкастая тварь — с виду, не очень крупная, довольно щуплая. Я в первую секунду даже не понял, кто эта фурия — женщина или девочка-подросток, но перемазанная кровью дорогая шёлковая комбинация с кружевами явно принадлежала взрослой женщине. Не успел я моргнуть, как она широким ножом полоснула его по горлу и оттолкнула, и он, хрипя и заливая пол кровью, упал навзничь. А в следующую секунду я всадил в неё очередь. Шёлковая комбинация превратилась в кровавое месиво.

Она лежала на ковре с полусогнутыми голыми ногами, тонкая и хрупкая, раскинув в стороны руки и глядя застывшим взглядом в потолок. Золотистые кудри разметались по полу, а в приоткрытом рту виднелись длинные клыки.

— Вот тварь, — сплюнул Мороз.

Он склонился над Дэном, но в этот момент на втором этаже послышалась очередь: кто-то добил ещё одного хищника. Мороз, стоя на колене возле Дэна, сказал мне:

— Ну, что встал столбом? Продолжай работать!

Что можно почувствовать, когда у тебя на глазах перерезают горло товарищу? Какая-то баба в нижнем белье... Но жёсткий взгляд Мороза сказал: не время для чувств. И не место.

И я... пошёл работать.

— 13.5. Как снег на голову

И доработался.

Стоя посреди комнаты, я оглядывался. Книжки, компьютер, плакаты с какими-то попсовыми певичками. Прямо посреди компьютерного монитора — дырка. Да, всю мы технику перекокали... Плюшевый медведь, разбросанные по столу карандаши и незаконченный рисунок. Деревья и солнце.

В шкафу что-то упало, и я резко повернулся на звук, но палец мой, лежавший на спуске, как будто занемел — вот этот рисунок на столе не давал ему нажать, держал, словно магнит. Я должен был без раздумий жахнуть очередью по шкафу, но не мог. Вместо этого я

...медленно...

...подкрался...

...и приоткрыл дверцу.

Из складок одежды на меня смотрели два огромных, полных слёз серых глаза. Над ними была тёмная густая чёлка, а всё, что ниже, закрывали пальцы. Глазастое существо тряслось мелкой дрожью. Дрожало всё: чёлка, пальцы, даже слёзы. Худенькие колени, левое — в крови. Сердце сжалось: неужели зацепило? Вчера эти тонкие пальцы сжимали карандаш, рисуя деревья и солнце, а сегодня... Сегодня — обстрел, шкаф, кровь на коленке. Мёртвые родители.

— Ну, что ты тут нашёл?

От звука голоса Мороза я даже вздрогнул. Он заглянул в шкаф и увидел дрожащее существо, хмыкнул.

— И что стоим, Дудник? Почему не стреляем?

У меня пересохло во рту. Одно дело — начинить пулями зарезавшую Дэна клыкастую тварь, и совсем другое — выстрелить по этим полным слёз глазам, чёлке и худым коленкам.

— Я в детей стрелять не могу, — сипло проговорил я.

Ноздри Мороза вздрогнули. Даже странно: фамилия у него была "холодная", а внешность — "горячая", южная. Даже что-то цыганское проглядывало. Блеснув яркими белками глаз, он выволок существо из шкафа. Оно оказалось девочкой.

— Это не ребёнок, Дудник, а маленький хищник! И подлежит уничтожению! Вот, смотри! — Мороз грубо сдвинул большим пальцем её верхнюю губу и обнажил зубы и дёсны. — Видишь? Они ещё маленькие, почти не заметные, но подрастут и вцепятся тебе в горло.

Он хотел показать мне клыки, но я видел только глаза. И майку с медвежатами. И розовые шортики с голубым кармашком. Вот это — хищник? Обыкновенная девчушка, до смерти перепуганная, совсем не похожая на кровожадную тварь. Она, наверно, даже охотиться-то не умеет, пьёт только донорскую кровь в пакетах. Дитя вампирского прогресса. И наверняка не понимает, что она сделала плохого, за что её хотят убить.

— Это такая же тварь, только маленькая. Больше никакой разницы! — Мороз швырнул девочку на пол. — Уничтожь её.

Я вскинул автомат. Она вся сжалась, дрожа и тоненько похныкивая, тёмные волосы липли к её мокрым от слёз щекам. На вид ей было лет пять-шесть — по человеческим меркам. Не знаю, сколько ей было на самом деле. Если хищники стареют медленнее нас, то и растут, наверно, тоже медленнее.

— Ну?! — нетерпеливо воскликнул Мороз.

Теперь я видел: её зацепило. Чуть задело кожу, оттого вся нога в крови. Интересно, хищники чувствуют боль так же, как мы, или они к ней менее чувствительны?

— Дудник!

Я опустил оружие.

— Нет. В ребёнка стрелять не буду.

Мороз со злостью пробормотал что-то нечленораздельное и отпихнул меня в сторону. По тому, как он вскинул автомат, было видно: у него рука не дрогнет. Сейчас он нажмёт на спуск, и детское тельце задёргается, пробиваемое пулями...

Но нажать он не успел: с жутким грохотом потолок проломился, и кусок перекрытия упал прямо на Мороза, каким-то чудом не задев ни девочку, ни меня. Я отскочил. Когда облако пыли немного рассеялось, я разглядел стройную фигуру в чёрной форме и чёрной маске-шапке, слегка припорошённую этой самой пылью. Это называется — "свалиться как снег на голову" в прямом смысле. Она пружинисто распрямилась и, не успел я вскинуть автомат, выбросила вперёд руку. В меня как будто врезалась невидимая бетонная плита.

...Кажется, я был живой. Эта "плита" не убила меня, только здорово шарахнула. Я пошевелился. Вроде, всё цело, но было такое чувство, будто я — груша, и меня измолотил усердно тренировавшийся боксёр. Рядом лежал Мороз, девочки не было. Приподняться удалось с трудом: сразу закружилась голова, в ушах противно запищало. Я подполз к капитану, пощупал пульс. Тоже живой.

Ну, ни фига себе был ударчик... Я не мог стоять на ногах, комната сразу начинала плыть, а к горлу подступала тошнота. Подтянув к себе автомат и нацепив его на плечо, я пополз на четвереньках вниз. На ступеньках мне встретились два бесчувственных тела — Долгих и Новикова. Оба живы, но в глубокой отключке. Что их вырубило? Или кто?

Я прополз по ступенькам настолько, что уже открылся вид на гостиную. От того, что там происходило, я обалдел.

Расстрелянная мной фурия в окровавленной комбинации сидела на диване живёхонька, прижимая к себе всхлипывающую девочку, гладя её по головке и целуя, рядом сидел мужчина в окровавленной майке и трусах — видимо, её муж и хозяин дома, а все наши ребята лежали кто где — то ли мёртвые, то ли без сознания. Над Дэном склонилась женщина в чёрной форме и высоких ботинках, с убранными в узел тёмными волосами с проседью.

— Жив ещё, как ни странно, — проговорила она.

Дэн жив?!

И я навернулся с лестницы. Сосчитал задницей и рёбрами все ступеньки, да к автомату боком приложился — больно, чёрт... Чёрт, чёрт, твою мать!!

— 13.6. Голубые молнии

Когда падение закончилось, и я немного пришёл в себя, надо мной склонился лысый тип в такой же чёрной форме. Здоровенный, синеглазый брутальный красавец, но голова гладкая, как яйцо. Она блестела, словно отполированная.

— Один очухался, — сказал он. — Снова его вырубить?

— Не надо, Алекс, — ответила женщина. — Он пока слаб.

О да, слаб я был просто чертовски. Лежал распластанный на полу у лестницы, с болью во всём теле, и не мог подняться. А женщина что-то делала с Дэном... Склонившись над ним, она приложила руку к его перерезанному горлу, и через пару секунд послышался его хриплый вдох.

— Крови много потерял, но жить будет, — сказала женщина.

Она что, залечила ему рану?! Дэн лежал, хрипло дыша, с закрытыми глазами, а она, выпрямившись, перевела взгляд на меня. Она была хищница, несомненно, но не такая, как остальные... В её глазах как будто прятались голубые молнии, а лицо было настолько светлым, что становилось жутко... По-хорошему жутко, если можно поставить эти два слова рядом. Мурашки и восторг. Свет этот шёл откуда-то изнутри, как будто из её глаз смотрел кто-то древний... как древнеегипетский бог. При чём тут Египет — фиг его знает...

Когда она склонилась надо мной, мне показалось, будто кто-то невидимым пылесосом всасывает мои мысли, моё сознание. Это её глаза всасывали меня, и она доставала из ящичков моего мозга их содержимое и разглядывала его.

— Значит, ты не стреляешь в детей, Никита Дудник, — проговорила она. — Даже если это дети хищников. Ты хороший человек, Ник.

Откуда она знала, как меня называют — Ник? Впрочем, она же хищница, они умеют читать мысли. Столько усталости в её глазах... Обычной человеческой печали. Красивая... А она разжала руку, и из неё посыпались пули, стуча, как железные горошины. На её ладони осталось несколько пятнышек крови. Это что — пули, извлечённые из ран? Когда, как и чем она сумела их извлечь?

— Столько боли мы друг другу причиняем, — сказала она. — Столько мучений.

Она поднялась с корточек и кивнула семье, которую мы должны были ликвидировать.

— Накиньте на себя что-нибудь, только быстро. И уходим.

Те побежали одеваться, а она склонилась над Дэном. Тот открыл глаза и смотрел на неё далёким, потусторонним взглядом, а она похлопала его по плечу.

— Жить будешь. Только подумай над тем, КАК ты живёшь, чтобы не оказалось так, что я зря тратила на тебя свои силы.

Семейка хищников собралась фантастически быстро и вернулась уже в чистой одежде. Мужчина нёс на руках девочку, а у женщины на плече была дорожная сумка. Через пять секунд в доме остались только мы.

Я подполз к Дэну. Он был, похоже, в шоке, но шея у него снова стала целой, будто её и не резали ножом. Я приподнял ему голову.

— Дэн... Дэн, ты как?

Он разлепил бледные, пересохшие губы и выдавил глухо:

— Жить... буду... — А глаза будто кого-то видели за моим плечом. Мне стало неуютно, и я даже обернулся, но никого не увидел.

Потихоньку начали приходить в себя остальные. Все чувствовали себя так же, как я — как боксёрская груша после энергичной тренировки.

— Ни хрена себе... Что это было?

Не приходил в себя только Мороз, хотя пульс у него прощупывался. Его сильно стукнуло куском потолка. Когда к нам вернулось нормальное самочувствие, мы перенесли его в вертолёт.

Возвращаться ни с чем — не самое лучшее из возвращений. А у меня не шли из головы голубые молнии глаз этой хищницы.

— 13.7. Просьба

В ночь на двенадцатое января мы принимали дорогого гостя — нового президента "Авроры" Мигеля Альвареса.

Я осталась ночевать в деревне достойных, в доме у Алексиса и Елены Канарис. До замка зараза ещё не добралась — наше хранилище доноров было чистым. Пока чистым...

Меня разбудило сообщение по паутине от Оскара. "Госпожа, прибыл Мигель Альварес. Он предупредил, что заражён. С ним пятеро телохранителей. Я ещё не впускал их в замок. Твои распоряжения?"

Я связалась с Гермионой, и она сказала, что примет меры.

Через пять минут я была в замке. По моему вызову явились Каспар и Алекс, и Гермиона выдала нам всем маски и резиновые перчатки, а в зале для совещаний установила несколько ультрафиолетовых ламп. Её я тоже попросила присутствовать на переговорах — как медицинского советника.

Вошёл Альварес с телохранителями. Блестя коротким мехом воротника элегантного чёрного пальто и чёрным ёжиком волос на круглой лобастой голове, он остановился в нескольких шагах от края длинного стола, на котором лежала горка масок и перчаток. Показав на неё пальцем, он спросил:

— Нам следует это надеть?

— Если вас это не затруднит, — сказала я.

— Ничуть.

Сняв пальто и отдав его одному из охранников, Альварес выбрал из горки маску и нацепил её, со щелчком натянул перчатки. Его примеру последовали телохранители. Я пригласила:

— Прошу вас, присаживайтесь, господин Альварес. Мы вас слушаем.

Прежде чем сесть на предложенное ему место, Альварес задержал взгляд на Гермионе. Выражение скрытых под масками лиц было нельзя разобрать, видны были только глаза, и у Альвареса они буравчиками всверливались в Гермиону, тогда как её глаза оставались отстранённо-безразличными. И только она знала, чего ей стоило так держаться.

— Что вас привело к нам, господин президент? — спросила я.

Сцепив обтянутые голубым латексом пальцы в замок, Альварес медленно начал:

— Госпожа Великий Магистр... Признаюсь, мне было трудно решиться на этот визит.

Я чуть усмехнулась под маской:

— Понимаю. И ценю ваше мужество, господин Альварес. Я вся внимание.

Он помолчал секунду, глядя на свои руки, и продолжил:

— Во-первых, хочу поблагодарить вас за то, что не отказались принять меня. Надеюсь, мой визит не принесёт вам неприятностей... Постараюсь не кашлять.

Я кивнула. Он продолжал:

— Не буду ходить вокруг да около, дорога каждая минута. Я пришёл к вам с просьбой о помощи. Да, как ни абсурдно это звучит после того, что происходило между "Авророй" и Орденом.

Каспар и Алекс крякнули, но я бросила на них взгляд, и они воздержались от замечаний. Оскар сохранял бесстрастное молчание и вид внимательного слушателя.

— Опасность угрожает всем нам, — продолжал Альварес свою речь. — Независимо от того, кто из нас является членом "Авроры", а кто принадлежит к Ордену. У меня нет сомнений, что распространение вируса и нападение людей связаны между собой напрямую. У нас есть все основания полагать, что вирус — дело их рук, а цель — максимально ослабить нас, чтобы облегчить наше уничтожение. Если добавить к этому то, что численность нашей расы по сравнению с человеческой очень невелика, а количество профессиональных бойцов и того меньше, то мы вряд ли долго продержимся. Положение "Авроры" в обществе пошатнулось, начались проблемы в деловой сфере. Все СМИ сейчас только и шумят об этом.

— Думаете, кто-то организовал всю эту шумиху? — спросила я.

— Полагаю, людям давно известно о нас, и вы об этом тоже знаете, — ответил Альварес. — Просто верили в наше существование всегда лишь ничего не способные предпринять единицы. Основное же просачивание информации к людям началось с появлением "Авроры". Какое-то время нам удавалось держать этот процесс под относительным контролем, равно как и самих людей, но...

Альварес замялся, и я продолжила:

— Но оказалось, что контроль — это иллюзия?

— Ну, можно сказать и так, — медленно кивнув, ответил Альварес.

Он снова посмотрел на Гермиону поверх маски, и было трудно понять, чего в его взгляде было больше: досады, злости, горечи или тоски. Гермиона и бровью не повела. Их разделяли километры...

— Как бы то ни было, я пришёл с просьбой о помощи. Нападения людей происходят повсеместно, и по нашим подсчётам, мы потеряли уже двести тридцать восемь членов "Авроры". Многовато за пару недель.

— Да, многовато, — согласилась я.

— Нападения осуществляются группами профессиональных бойцов, по чётко составленному плану. — Альварес сидел неподвижно, как статуя, и только его постоянно шевелящиеся пальцы выдавали его состояние. — Сразу многими группами, так что мы не успеваем защитить или хотя бы предупредить наших членов. Идёт массовое повсеместное истребление нашей расы.

— Нам всё это известно, господин Альварес, — сказала я. — Наши собратья тоже страдают и гибнут. Какую помощь вы хотели бы от нас получить?

— Я имею в виду прежде всего обладателей жуков, так называемых достойных, — ответил Альварес. — Их уникальные способности могли бы послужить для защиты как членов "Авроры", так и собратьев Ордена. Ну, второе — это естественно, а что касается нас... Своими силами мы не справляемся. Мы можем рассчитывать на помощь достойных?

Повисло молчание. Оскар молчал бесстрастно, Каспар с Алексом молчали недоуменно, а что касается Гермионы, то она всеми силами старалась не выдать своих чувств. Хорошо, что Цезарь не присутствовал, а то скандала было бы не избежать.

— Так что вы скажете, госпожа Великий Магистр? — спросил Альварес.

Я ещё раз обвела взглядом всех присутствующих и сказала:

— Мигель, я не люблю титулы и церемонии. Называйте меня Авророй — так и проще, и короче. Да, разумеется, достойные будут делать всё возможное, чтобы защитить нашу расу. Перед лицом такой опасности принадлежность к какому-либо сообществу перестаёт иметь значение, а имеет его лишь наша общая природа.

Поймав протестующе заблестевшие взгляды Алекса и Каспара, я нахмурилась, и они, как ни желали высказаться, всё же промолчали. Представляю, чего им стоило сдержаться.

Альварес встал.

— Госпожа Великий Магистр... то есть, Аврора... Признаюсь: я не ждал этого и не питал надежд. Я могу только сказать вам спасибо... За ваше великодушие. Если вы не погнушаетесь подать мне руку...

Я встала и протянула ему руку. Он, сдвинув маску, приложился губами к обтягивавшему её латексу.

— Благодарить, право же, не за что, — сказала я. — Это не одолжение кому-то, а прямое предназначение достойных — сохранять жизнь. Выполнять его для них — всё равно что дышать.

При этих словах я взглянула на Каспара и Алекса: они были адресованы как Альваресу, так и им. А то они, похоже, самое главное-то и забыли. Нет, что ни говори, всё-таки они ещё мыслили в категориях первой войны... Как их перестроить в другую "систему координат"? И возможно ли это?

— Как вы решаете вопрос с питанием? — спросила я.

— В данный момент у нас нет возможности обновить донорские ресурсы, — ответил Альварес. — Сами понимаете, не до того... Пока медицинский центр решает проблему лечения имеющихся доноров, я разрешил питаться старым способом. Разумеется, в соответствии с Уставом.

— И как, уже нашли какой-то способ очистить кровь доноров?

— Пока пытаемся применять обычные противовирусные препараты.

— Есть результаты?

— Не сказать, чтоб впечатляющие, но... Сдвиги есть.

— Хорошо. Если что, сотрудники вашего центра могут обращаться к их коллегам из нашего.

— Благодарю вас.

— Ну что ж, тогда последнее, но немаловажное. — Я проследила направление взгляда Альвареса. Да что ты будешь делать! Он сегодня просто не сводил глаз с Гермионы. — Ваше обращение к нам предполагает, что всякая вражда между "Авророй" и Орденом должна прекратиться. Полное доверие, честность, равенство и взаимопомощь. Иначе просто невозможно.

Альварес медленно и задумчиво кивнул.

— Да... Да, разумеется. Это само собой.

— Рада это слышать, — сказала я.

Мы обменялись рукопожатием. Оскар последовал моему примеру и также пожал руку Альваресу, и после некоторого колебания Каспар и Алекс тоже подошли встряхнуть руку президенту "Авроры". Гермиона явно хотела как-нибудь избежать этого и не стала подходить к Альваресу, но не получилось: он сам к ней подошёл.

— Предлагаю всё плохое оставить в прошлом, — проговорил он.

— Если вы искренне это предлагаете, то я не против, — ответила Гермиона. Однако, это прозвучало всё-таки весьма натянуто.

Альварес запечатлел на её руке долгий поцелуй. Не знаю, что за удовольствие целовать через латекс, но, видимо, он что-то в этом находил...

После его ухода Гермиона включила лампы и раздала нам тёмные очки.

— Нам тоже надо прожариться ультрафиолетом. — И, показывая нам пример, встала перед лампой, уперев руки в бока.

Встав рядом с ней, я заметила вполголоса:

— Альварес тебя просто пожирал взглядом. Мда, запала ты ему в сердце, однако...

— Да какое уж там сердце, — фыркнула она. — Сомневаюсь, что оно у него вообще имеется в наличии... Конечно, не с анатомической точки зрения, а... ну, ты понимаешь.

— Что-то говорит мне, что оно всё-таки у него есть, — сказала я. — Не самое светлое и чистое, но... уж какое есть.

Стоя под лучами лампы, Гермиона погрузилась в не очень приятные для неё воспоминания, а я думала вот о чём: неужели для того чтобы "Аврора" помирилась с Орденом, нужна была угроза уничтожения нашей расы как таковой? Нельзя было всё понять без этого?..

Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Но иногда бывает слишком поздно.

— 13.8. Чтецы паутины

Как мы должны были защищать собратьев? Как вовремя узнавать о том, кому и где требовалась защита? С объявлением людьми войны хищникам агрессивный фон резко усилился, негативно сказываясь на работе паутины, и нужно было срочно что-то придумать. Мне вдруг пришло в голову: а если объединить усилия? Если читать паутину коллективно, как бы единым разумом? Я искала решение чисто интуитивно, на ощупь, и нащупала-таки — лучших "паутинщиков" среди достойных. Был с этим ещё один нюанс: чтобы слаженно работать, "чтецы паутины" должны были иметь идеальное "сцепление" друг с другом, как кусочки паззла. Примитивно говоря, там, где у одного были "выступы", у партнёра должны были иметься "углубления" соответствующей формы. Узнать, кто, с кем и насколько сочетается, можно было только, что называется, "в процессе"...

Команда сложилась из девяти "чтецов", а я подключалась к ним для усиления в качестве десятого члена, когда был особо тяжёлый фон. Как всё происходило? Помимо нашей внутренней паутины, чтецов соединяли особые глубинные нити, образовавшиеся в процессе работы, а все остальные во время сеанса чтения подключались и ловили от них информацию — точно так же, как на один сайт в глобальной сети может зайти множество людей и одновременно получить там одни и те же сведения. Таким образом, паутина была трёхуровневой: внешняя её часть составляла третий уровень, паутина между всеми достойными — второй, а между чтецами — первый. Моё участие заключалось иногда в корректировке пространственно-временной привязки получаемой информации: я уточняла в спорных и сложных случаях, когда и где произойдёт (или уже происходит) требующее нашего вмешательства событие.

В числе чтецов оказалось трое детей, среди них — непоседливый малыш Вик, которому до всего было дело. (Если помните, тот самый, что лечил раненых во время штурма замка прямо в разгар боя, под обстрелом.) Он оказался не только талантливым чтецом паутины, но и обладал способностью настраивать остальных членов команды на чистое и бесстрашное восприятие. Этот малыш обладал поистине фантастической силой духа, и зачастую малоприятные вещи, которые чтецам приходилось видеть, не пугали его и не выводили из равновесия. Он был спокоен, как маленький Будда, и остальные чтецы невольно заражались его спокойствием. Можно сказать, что эмоциональная стабильность работы команды поддерживалась в основном благодаря Вику.

Этот центр чтения паутины работал по шестнадцать — восемнадцать часов в сутки. Чтецы работали бы и больше, но входящим в их число детям всё же нужен был отдых. При этом не охваченная ими часть суток терялась, а значит, кто-то не получал помощи — это означало потерянные жизни. Такое положение дел никак не могло нас устраивать, и это заставило нас подобрать "второй состав" — для работы посменно: требовался охват всех двадцати четырёх часов. Во второй команде чтецов было одиннадцать, и опять туда попали дети, на сей раз — двое подростков. Это позволило сократить время работы каждой команды до двенадцати часов.

Могу сказать, что самоощущение чтеца — очень необычное, его трудно описать словами. Растворяешься в одном огромном "Я", воспринимающем колебания паутины в десять раз сильнее, чем каждый член команды в отдельности, но при этом не перестаёшь быть собой, сохраняя ядро своей личности неизменным. Только на время работы это ядро уходило на глубину, освобождая пространство для приёма и обработки информации из паутины, индивидуальные качества уступали место единству, и тут-то как раз и становилось важным наличие идеального "сцепления" и нужных "углублений" под каждый "выступ". Без этого точного прилегания информация искажалась, не возникало той степени единства, необходимого для безотказной работы всего этого считывающего организма, и далеко не все достойные были способны исполнять роль чтецов в одной команде.

Для пущей оперативности достойные распределились по всем территориям, на которых проживали хищники, и в зависимости от места, где нам следовало вмешаться, вызов принимали ближайшие к этой точке группы. В одну группу входило два-три достойных, редко — четыре (на особо опасных участках). Для получения информации от чтецов расстояние не имело значения, внутренняя паутина работала быстрее глобальной компьютерной сети и была стабильнее внешней: на ту влияли "погодные условия" в мире, а второй уровень паутины зависел от состояния самих достойных. Тренировки не прошли даром: все достойные могли поддерживать себя в более или менее устойчивом для приёма информации состоянии.

— 13.9. Одноклассник

Высокий, сильный парень в форме, направивший автомат на дрожащую маленькую девочку в шкафу, был бы симпатичен, если бы, гад такой, не целился в ребёнка. Что-то тут не так... Не мог этот двухметровый симпатяга быть убийцей детей, для этого у него слишком честное лицо положительного персонажа.

Расстояние... в пределах двухсот километров от меня.

Время до события? По информации чтецов — от пятнадцати до двадцати минут. Ох, близко, в последний момент уловили! Корректирую... пятнадцать.

Я могла участвовать в работе чтецов с любого расстояния, равно как и для них не имела значения удалённость друг от друга — теоретически, но на деле команда чтецов находилась в одном помещении. Сегодня я была в паре с Алексом, и мы сидели на заснеженном уступе в горах. Было раннее утро, в сухом и звонком от мороза воздухе не слышалось ни звука.

— Алекс, ребёнок в опасности, — сказала я. — У нас пятнадцать минут и двести километров.

Он уже принял информацию: я услышала сдержанное рычание. Недавно став отцом, он теперь принимал очень близко к сердцу всё, что касалось детей.

— Спокойно, — сказала я. — Без эксцессов. Не будем забывать, кто мы такие.

— Полетели, — прорычал он.

Заснеженный посёлок, дом на отшибе. Стены были изрешечены вертолётными пулемётами, внутри уже действовала группа. Направленным ударом волны я пробила крышу, а Алекс влетел в окно.

Да, чувства меня не обманули: двухметровый симпатяга и не думал стрелять в девочку, но это за него чуть было не сделал тот, кто лежал сейчас на полу, сбитый ударом куска потолка. Почему эта ясноглазая честная морда показалась мне такой родной, будто я знала этого парня всю жизнь? Будто училась с ним в одном классе или жила в одном дворе? Разбираться было некогда: её обладатель уже вскинул оружие. Пришлось вырубить его волной.

— Всё, всё, маленькая... — Я прижала к себе девочку и погрузила её в полудрёму.

Алекс уже раскидал всю группу, и добрые молодцы лежали без чувств повсюду: кто на ступеньках, кто на ковре, кто в дверном проёме. Уложив девочку на диван, я склонилась над её матерью... А мой "одноклассник", оказывается, стреляет в женщин... если они перерезают горло его товарищам. Красивая шёлковая комбинация превратилась в дырявую окровавленную тряпку, золотые завитки волос разметались по узорам коврового рисунка. Пуль в теле сидело не меньше дюжины, и все они, повинуясь моей руке, вышли из ран и зависли в воздухе — мне осталось их только собрать. А другой рукой я уже исцеляла истерзанную плоть. Алекс занимался наверху её мужем и отцом девочки.

Она ожила, закашлялась, устремила на меня недоуменный взгляд, который через секунду стал испуганным при виде лежащего на диване ребёнка.

— С ней всё в порядке, — успокоила я. — Она спит.

Через минуту они сидели на диване втроём: родители и их сонная дочка, все в крови, ошарашенные, недоуменно обводя взглядами усеянную бесчувственными телами гостиную. Одно из этих тел было с перерезанным горлом, но ещё живое.

Не дать ему умереть, пусть он и собирался убить эту семью. Мы достойные, мы сохраняем жизнь.

Дэн. Его звали Дэн. И ещё будут звать, потому что ему суждено выжить. В его жилах циркулировала крошечная капля вампирской крови, попавшей в рану с руки матери девочки. С Викой было так же. Не завидую я тебе, Дэн...

— Глава 14. Свои и чужие

— 14.1. Допрос

Дэну перерезали горло — это видели все. А когда все очнулись, его шея была цела, без малейших следов раны — ни шрамов, ни царапин. Что на самом деле произошло, видел только я один, и все подробности из меня вытянули прибывшие к нам очень серьёзные ребята из Центрального штаба. Прибыли они на удивление быстро. Кровопотеря у Дэна была немалая, и его забрали в госпиталь сразу после нашего возвращения на базу, а вечером того же дня приехали гости, которые хотели всё знать. Перед глазами у меня стояла побледневшая веснушчатая физиономия Дэна на носилках, в то время как цепкие взгляды ребят из штаба буравили меня. Они были в гражданской одежде — ни имён, ни званий...

— Сколько их было?

— Двое...

— Всего лишь?! Вы ничего не путаете, Дудник?

— Никак нет.

— Хорошо... Как выглядели?

— Женщина... Рост примерно сто шестьдесят пять — сто семьдесят, глаза голубые, волосы тёмные, с проседью. Телосложения худощавого. Мужчина... Рост где-то сто восемьдесят пять — сто девяносто, атлетического сложения, глаза... тоже вроде голубые. Бритый наголо. Оба в форме отряда "чёрные волки".

Они спрашивали — я отвечал. А что оставалось?

— Вы утверждаете, что выпустили в хищницу очередь, прямо-таки изрешетив её пулями, а потом видели её живой и здоровой?

— Так точно.

— И её мужа тоже?

— Так точно. Эти двое увели всю семью с собой.

— Так, уточните: как женщина попала в дом?

— Через крышу... В смысле, она пробила её насквозь. Обломком потолка задело капитана Мороза.

— Вы открыли по ней огонь?

— Не успел. Она выбросила вперёд руку, и меня что-то ударило.

— Она вас ударила?

— Да нет... В том-то и дело, что она ко мне и не прикасалась вроде, а ударило что-то невидимое. Ну, как взрывной волной отбросило. И я потерял сознание.

Допытывали они меня, наверное, целый час. Больше всего их интересовало, что хищница делала с Дэном, причём в мельчайших подробностях: до каких частей тела дотрагивалась, сколько раз, как долго, едва ли не в какой позе она была при этом. Я не выдержал:

— Слушайте, может, вам ещё описать, какой формы была её задница, когда она сидела возле него на корточках?

— Так значит, она сидела на корточках?

— Бл-лин!..

— Не "блин", а отвечайте!

И так далее, примерно в таком духе. Если их волновала форма её задницы (весьма, кстати, неплохой, раз уж речь зашла об этом), то меня больше беспокоило, как там Дэн — не начнут ли его в связи со всем этим изучать и препарировать? Это они могут, это им только дай. И плевать они хотели, что это живой человек. А может... Леденящее и противное, как паук, подозрение заползло в душу: а если она с ним что-то сделала? Ведь такая быстрая регенерация бывает только у них, хищников... Кажется, мне становилось понятнее, почему ребята из штаба так дотошно расспрашивали.

— Что с Дэном? — спросил я хмуро.

— Здесь вопросы задаём мы, — ответили мне.

— А мне что, нельзя спросить? Мне, вообще-то, не всё равно, что с ним будет!

Один из них успокоительно положил руку мне на плечо... Терпеть не могу, когда так делают, но сдержался, плечом не двинул.

— Не надо так кипятиться, Дудник, — сказал мне этот успокоитель мягко и ласково, как будто я был нервной барышней. — Ваш товарищ, насколько нам известно, в госпитале. Состояние его удовлетворительное. Всё в порядке... Не нервничайте.

— А я и не нервничаю, — ответил я. — Просто так спросил.

Хм... Чего это он так усердно меня успокаивает? Видно, не без причины. Эх, похоже, Дэн влип по полной.

— 14.2. Превращение

Господи, да что же это такое?.. Кишки горят огнём, будто мне залили туда кипящее масло. А эти докторишки только суетятся вокруг и квохчут, как курицы... Да сделайте же что-нибудь, помогите!

Мама дорогая... Я сейчас взорвусь... Мои мозги сейчас лопнут...

Иглы в венах, ноги в ремнях.

— Пустите, гады!..

— Успокойтесь, успокойтесь. Мы делаем всё возможное.

"Мы сделали всё возможное"... Так они всегда говорят, когда пациент уже дохлый!

— Пульс — двадцать ударов в минуту. Это метаморфоза.

— Картина крови?

— Изменение формы эритроцитов. Характерная для хищников форма рисового зерна.

— Соотношение?

— Человеческих клеток осталось тридцать процентов.

Господи... Господи, спаси...

Адская ядовитая пустота, засасывающая всё, как чёрная дыра — это моё нутро. Если б мог, проглотил бы планету.

— Попробуем начать с тридцати граммов.

Что это? Что они мне дают? Мамин мясной пирог? Ма... Откуда? Пропитанная вкусным соком корочка... колечки лука?

Жидкое и красное.

Как вкусно!

Господи... живот сейчас разорвёт изнутри... Кишки плавятся... Дыра в животе...

— Ничего не понимаю. Им же должна быть нужна кровь?

— Чёрт..

Чернота.

— Фу... Пульс появился. Мы чуть не угробили его... Если бы дали ему сразу много...

— Кто ж знал, что сразу кровь нельзя? Как-никак, в первый раз наблюдаем метаморфозу.

— 14.3. Ищейка

Тоненький ошейник, под одеждой и не заметно. Особенно под воротником чёрной водолазки, которая сейчас была на мне. Я сидел на стуле в тёмной комнате, освещаемой только одной настольной лампой.

— Итак, Денис... Конечно, очень жаль, что с вами так вышло, но от этого никто не застрахован. Там всюду была их кровь, так что она вполне могла попасть вам в рану.

Это она, с голубыми глазами и проседью, что-то сделала со мной.

— Но не огорчайтесь, даже в таком состоянии вы сможете послужить нашему делу. Теперь вы сможете чуять своих, и это поможет нам в поисках и преследовании спрятавшихся хищников.

Этот тип за столом, сцепив пальцы замком, говорил и говорил. И ему было плевать, что будет с моими родителями, когда они узнают. И с Алёнкой.

— Раньше это было крайне затруднительным делом, но мы надеемся, что с вашей помощью мы сможем их эффективнее выслеживать.

Я потрогал горловину водолазки, под которой проступал узкий обруч.

— А это?

— Это... Хм... — Тип усмехнулся. Что ж он морду прячет за светом этой мерзкой лампы? — Это для контроля, так сказать. Если вы перестанете подчиняться приказам или нападёте на человека... Одно нажатие кнопки — и вашей головы больше нет.

Сволочи. Так обращаться со своими...

Мда. Какой я им теперь свой? Я теперь по другую сторону... Нелюдь. Кровосос.

— Кровь вы будете получать регулярно, не беспокойтесь. Донорскую, разумеется. Не так чтобы совсем досыта, но с голоду умереть вам не дадут. Если от вас будет толк, может, и увеличим ваш паёк. Нападёте на человека — будете уничтожены точно так же, как все остальные хищники.

Вот они, мои руки, лежат себе на коленях. Покорные, смиренные. А вот как сжать сейчас их в кулаки и как...

Я вскочил, чтобы разбить эту прячущуюся за лампой физиономию, но рука в рукаве форменного кителя направила на меня что-то вроде пульта от автосигнализации, и в ошейнике что-то пискнуло... Я обмер. Тип усмехнулся.

— Думали, это блеф? Ошейник работает, и ещё как. К вам приставят куратора, пульт будет у него. Будете хорошо работать — может, всё и обойдётся.

Я спросил:

— А когда мавр сделает своё дело? Уничтожите меня?

— А вы надеетесь дожить до конца войны?

Вот даже как...

— Хотя, впрочем, всяко может случиться. Может, вам и повезёт, и вы выживете. Пока не могу ничего обещать, но... возможно, за особые заслуги вас и оставят в живых.

— И кормить будут? — усмехнулся я.

— Всё возможно.

— 14.4. Спасение доноров

Мы ворвались в офис "Авроры" в три часа — так повелось, что в основном операции были ночные. Охраны оказалось маловато — видно, здорово мы их прижали, и у них уже не хватало бойцов на оборону всех объектов. Завязалась кровавая бойня в холле, и скоро светлая отделка стен стала пятнисто-дырчатой. Хоть твари были и уязвимы из-за вируса, но двигались всё же чертовски быстро, и реакция у них была фантастическая. На моих глазах подстрелили четверых наших; я тоже стрелял (даже попадал), перекатывался, прыгал... и допрыгался.

— Дудник, пригнись! — услышал я рык Мороза.

Ему можно было поставить "отлично" за доброе намерение и "плохо" за своевременность: предупреждение слегка запоздало, и я словил пулю в плечо. Впрочем, самому не следовало зевать...

Я закатился под офисный стол. Достав шприц-ампулу с обезболивающим, я вкатил себе укол и, зажмурившись, ждал, пока поутихнет боль. Наши медленно, но верно пробивали дорогу к цели — хранилищу доноров. Нашей задачей было вызволить этих бедолаг, потому что, как сказало начальство, люди — превыше всего. Ну, в принципе, где-то так и есть...

И мы таки сделали это! Хоть хищники дрались отчаянно, защищая свою пищу, мы прорвались к хранилищу. На двери стоял электронный замок. Вежливо подбирать код, используя даже самую современную технику, у нас не было времени, а потому решили обойтись без церемоний — взорвали, и дело с концом.

Не знаю, как остальные, а я первый раз был в хранилище. Зрелище — малоприятное. В ваннах с жидкостью лежали люди в водонепроницаемых костюмах весьма сложной конструкции, с подсоединёнными к ним трубками, жидкость изнутри подсвечивалась и имела зеленоватый оттенок. Лица у бедняг были жутковато бледные, расслабленные, как у слабоумных, у некоторых глаза не полностью закрыты — виднелись белые полоски глазных яблок. Стриженные под ноль головы лежали на мягких подголовниках, возвышаясь над жидкостью, и каждая ванна была оснащена кучей аппаратуры. Видно, всё это стоило немалых денег...

— Сволочи, — процедил Мороз. — Что творят...

В хранилище мы обнаружили забившихся в угол живых хищников — судя по спецодежде, это был обслуживающий персонал. Не долго думая, Мороз скосил их всех очередью... Кое-кто к этому присоединился и начал помогать, а мне опять стало муторно. Может, из-за раненного плеча, а может, от вида безжизненно падающих фигур и стремительного образования пятен крови на их чистенькой спецодежде.

Был вызван транспорт для перевозки доноров. Надо было доставать их из ванн, и встал вопрос: освобождать от костюмов или вынимать прямо в них, отсоединив только трубки? Было решено не раздевать, потому как — долго, да и люди замёрзнут. Однако трубки были подсоединены как-то хитро, а искать способ их правильного отсоединения было некогда, и потому мы, плюнув, стали для быстроты просто резать их. Хрен с ним, с оборудованием. Из-за плеча я не мог таскать доноров в вертолёты, поэтому делал, что мог — резал трубки. Когда доноров поднимали из ванн, из перерезанных трубок капала на пол прозрачная жидкость и кровь.

А Дэн, кстати сказать, так и не вернулся в группу. Нам сказали, что его перевели в другую, но мне что-то слабо верилось в эту версию. Что-то там было не то... Я то и дело думал о нём, а ещё у меня из головы не шла эта хищница с голубыми молниями в глазах. Мне почему-то казалось, будто я её знаю или знал когда-то... Может, в прошлой жизни. Да нет, не может быть такого. Откуда мне её знать?

А вот знаю, и всё тут. Будто она была девчонкой из моего двора... Почему-то виделась картинка: какие-то пацаны гоняют во дворе мяч, и я вместе с ними; лето, зелёная трава, столб с чёрным репродуктором, старинным, похожим на четырёхугольный колокольчик. Какие-то девчонки в пёстрых платьях идут и лижут мороженое, а среди них — она. Без седины и с совсем другим лицом, но вот эти молнии в глазах... Они были те же. И, кажется, она мне очень нравится...

Да брось, Ник, сказал я сам себе. Всё это — бредни, игра воображения, сон...

Что-то я отвлёкся.

А между тем моя рука с ножом обрезала трубки у очередного бедняги, и вдруг откуда-то снизу послышался стон. Я глянул. Недобитая хищница из обслуживающего персонала подползла ко мне: за ней по светло-бежевым плиткам пола тянулся кровавый след.

— Кого вы освобождаете? — хрипела она, цепляясь за мою ногу. — Это отбросы вашего общества... Преступники... Подонки... Они никому не нужны...

Ребята, вытащившие из ванны донора, только что отошли и не видели её. Странный порыв заставил меня присесть на корточки и прошептать:

— Тихо ты... Лучше притворись мёртвой. Видишь вон того смуглого парня? Это капитан Мороз. Или от-Мороз, судя по его нраву. Будешь шевелиться — придёт и добьёт тебя.

Она продолжала бормотать что-то насчёт отбросов общества, а я шикал на неё, убеждая прикинуться мёртвой. Её окровавленная рука вцепилась мне в плечо... Чёрт, как раз в раненное! Я слегка застонал и оторвал от себя её руку. Как раз за рану схватилась, дура.

Выстрел — и её мозги шмякнулись мне в лицо. Капитан Мороз опустил автомат.

— Дудник... Уже второй раз, — сказал он.

Вот урод... Надо же было так выстрелить.

— Что — "второй раз"? — переспросил я, ища, чем бы умыться.

— Больно много церемонишься с ними, — ответил Мороз. — Жалостливый выискался.

Под рукой не было ничего более пригодного для умывания, чем жидкость в донорской ванне. Я набрал её в пригоршню и смыл кровь и мозги с лица. Вроде ничего, не едкая. Солоноватая.

— Она сказала, что доноры — отбросы общества, — сообщил я, утираясь рукавом. — Преступники и всё такое.

— Чушь, — процедил он. Развернулся и отошёл.

Я был почти уверен, что его фамилии не хватало приставки и окончания. От-Мороз-ок.

Интересно, та девчонка с мороженым — из какого времени?

— 14.5. Куратор

Вампир-ищейка — согласитесь, это нечто новенькое. Новый проект, за который кого-то в случае успеха наградят повышением, а в случае провала дадут по шее... и погонам. Тот дяденька, что объяснял мне мои цели и задачи, прячась за лампой, и был руководителем этой новинки. Полковник Радович.

Я сидел в машине, высунув нос в проём опущенного бокового стекла. День как день, пасмурный, зимний. Пустынная дорога, заброшенный завод вдали. Отныне никакой человеческой еды мой желудок не принимал. Хорошо, хоть сигареты моя вампирская сущность не отторгала, а то бы совсем была тоска. Я достал пачку, вытряхнул одну и зажал в зубах.

— Можно не курить?

От звука этого голоса я съёжился, как от скрипа гвоздя по стеклу. Ыххх... Мой куратор, мать её за ногу. Да, вы не ослышались, в кураторы мне досталась девка, причём стервозная — просто ужас. На мордочку симпатиШная, но вот характер... Лучше застрелиться, чем работать в паре с такой. Однако, как они не побоялись приставить её ко мне? Я ж вроде монстр-кровопийца. Вдруг укушу?

— Хочу и курю, — буркнул я, щёлкая зажигалкой. — И ты мне не запретишь.

— Я твой куратор, и ты обязан подчиняться моим приказам, — стервозно заявила она.

— Угу. Щас. Яволь, госпожа куратор. — Я взял под невидимый козырёк.

Вам, наверно, интересно, как она выглядит? Отлично выглядит. Вопреки плохой экологии и куче химических добавок всюду, где только возможно — прекрасные густые волосы шоколадного оттенка, чистая светлая кожа без единого прыщика, изящный носик, карие глаза. Шоколад и молоко. Фигурка тоже весьма ничего — в нужных местах всё в полном порядке, не убавить и не прибавить. С удовольствием бы ею полакомился — её аромат был способен снести крышу любому хищнику.

— Я не люблю, когда курят! — свирепо наморщила она свой хорошенький носик. Получилось впечатляюще, несмотря на то, что её носик и свирепость были плохо сочетающимися понятиями.

И с этими, я бы сказал, офигительно грозными и страшными словами она выхватила сигарету у меня прямо изо рта и выкинула из машины в снег. Ну, это был, конечно, поступок! Можно делать с хищником что угодно, если у тебя к запястью пристёгнут дистанционный пульт от его смерти.

— А я люблю курить, — усмехнулся я. — И что нам теперь делать? Кто из нас прав?

— Прав тот, у кого пульт, — сказала она, чуть отгибая манжету куртки и внушительно демонстрируя браслет с финтифлюшкой не больше наручных часов. — А он у меня.

— А я хитрая и быстрая тварь, — сказал я. — Ты можешь просто не успеть им воспользоваться.

— Посмотрим, — хмыкнула она.

— Валяй, мне по барабану, — бросил я равнодушно, отворачиваясь и глядя на серые зимние тучи. — Не то чтобы я так уж цеплялся за эту грёбаную жизнь.

— Ты серьёзно хочешь сдохнуть? — двинула она аккуратной бровью. Наверно, выщипывает каждый день — не дай Бог, если хоть один волосок не там, где надо, вырастет!

— Ну... — Я чиркнул зажигалкой, глядя на пламя. — Думаешь, я по своей воле стал таким? Ни хрена подобного. Так что мне всё это как бы побоку... Одним хищником станет меньше. Туда мне и дорога.

— Ты правда так думаешь? — Она активировала ошейник, и от его писка у меня пробежал холодок по лопаткам. — Ну, как ощущения?

— Обожаю пощекотать себе нервишки, — сказал я. — Я ж адреналинщик, ты не знала?

— А чего это ты посерел с лица? — поинтересовалась она.

— Будто ты не знаешь... Я всегда так бледно выгляжу.

Да уж... Выглядел я теперь стильно: рыжие волосы, бледная кожа, а чёрная водолазка с чёрной курткой подчёркивали мою бледность и тени под глазами. Прямо голливудская звезда в гриме вампира.

Ну как? Оценили моё самомнение? Вообще-то, выглядел я, как наркоман со стажем.

— Ладно, будем считать, что ты меня устрашила, — сказал я. — Можешь убрать своё украшение. Тебе не идёт, кстати. Плохо сочетается с серьгами и вообще...

— Хватит трепаться, — оборвала она. — И вообще, что мы тут сидим? Как насчёт того, чтобы поискать хищников?

— Дык вроде приехали, — сказал я, кивнув в сторону заброшенного завода. — Там они и прячутся.

— Чего ж ты молчишь-то, кровосос хренов?!

И моя кураторша принялась вызывать ликвидационную группу. Вид у неё был при этом взъерошенный, как у козы, ужаленной в задницу осой.

Да, кажется, я забыл сказать, как её зовут. Её звали лейтенант Войцеховская. Для друзей и близких — Злата, но я, понятное дело, в их число не входил. Мне надлежало именовать её "товарищ лейтенант".

— 14.6. Особенности аппетита

Моё дело было найти логово хищников, лейтенанта — вызвать группу. Несмотря на всю разницу между нами, у нас всё-таки было кое-что общее: ни мне, ни ей не нравилась наша работа. Мне — понятное дело, почему, а вот ей было не по вкусу её задание, потому что девочка рвалась в реальный бой, прямо так чтоб со стрельбой да геройством. А тут — ездить с хищником, как кинолог с собакой... Вынюхивать и докладывать. И, пока группа мочит кровососов, сидеть в сторонке. По мне так самое то для девушки, но ей, видно, хотелось сражаться наравне с парнями.

Группа уже окружила завод, а мы ехали по пустой дороге среди уныло-снежного однообразного пейзажа. Я всё-таки закурил, выпуская дым наружу.

— Подними стекло, дует, — потребовала моя кураторша. — И брось сигарету.

Если бы мой взгляд мог сжигать заживо, от неё осталась бы щепотка золы. Там, на этом заводе, сейчас убивали хищников, а ей... дует. Какая проблема! Ничего, потерпит.

М-да... Когда это я, вчерашний человек, успел воспылать сочувствием к кровососам? С тех пор, как сам стал им?

С тех пор, как люди, теперь уже бывшие мои сородичи, надели на меня ошейник?

Сам не знаю.

Мы остановились в придорожном гостиничном комплексе, окружённом заснеженными соснами и елями и манившем жёлтым светом своих окон. Тёмно-красные стены, белые наличники, тщательно очищенная от снега парковка на двадцать мест, уютные комнаты, кровати с мягкими матрасами, кафе. Что ещё нужно усталым путникам?

Лейтенант сказала:

— Попытаешься сбежать — себя же и погубишь. Если утром не обнаружу тебя в комнате — нажимаю на кнопку, и, где бы ты ни был, твоя башка взорвётся.

— Может, тебе будет удобнее следить за мной, если мы заночуем в одной комнате? — предложил я, подняв бровь.

К выражению её молочно-шоколадного личика можно было добавлять подпись: "Обломайся, похотливый козёл!" Глядя на неё, внутренне я разразился дьявольским хохотом. Кажется, мне нравилось её злить. Счёт — 1:0 в мою пользу.

— Я тебя предупредила насчёт побега, — сказала она ледяным тоном. — Если не хочешь остаться без головы, будешь сидеть в комнате, как домашняя собачка.

Я хмыкнул. Что ж, 1:1. Довольно с меня этих ошейниковых сравнений. Нечестно бить в больное место.

— Как скажешь, золотце, — сказал я.

— Для тебя я товарищ лейтенант, — отрезала она.

— Есть, товарищ лейтенант, — я по-шутовски взял под воображаемый козырёк.

— Не паясничать над воинским приветствием, — нахмурилась она.

— Или что? — усмехнулся я. — Нажмёшь на кнопку?

— Так, всё. Хватит. Пошли в кафе, я зверски голодна, — заявила она и направилась в гостиничную забегаловку.

Я, конечно, последовал за ней, но по дороге заметил:

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? Мне-то в кафе делать как бы нечего.

— Ничего и не будешь делать, — проворчала она в ответ. — Просто не отходи от меня ни на шаг. Держись в моём поле зрения.

В течение следующих пятнадцати минут я со скучающим видом сидел, изредка бросая взгляд на лейтенанта, которая уминала котлету с макаронами. В кафе, освещённом аппетитно-золотистым, как жареный лук, светом было по-домашнему уютно, и в целом я был не против провождения времени здесь, вот только в рот я ничего не мог взять: передо мной символически стоял стакан воды.

— А мне еда полагается? — спросил я. — Думаю, я заслужил.

Она поморщилась, на секунду перестав жевать.

— Блин, обязательно было именно сейчас об этом говорить?

Похоже, мысль о крови подпортила ей аппетит, хе-хе. Ну, раз взялась быть моим куратором — терпи мои особенности.

— Уж прости, таковы нюансы моего аппетита, — усмехнулся я. — Мне, может, тоже не очень приятно сидеть и нюхать запахи человеческой еды, в то время как в животе урчит от голода.

— Дам, дам я тебе твою еду, — проворчала она. — Потерпи.

— Хорошо, потерплю, только не слишком долго.

Она доела свою порцию уже без особой радости — просто потому, что за неё было всё-таки заплачено.

Ключ от моей жизни, как и от смерти, был тоже у неё, и им она открыла сумку-холодильник, содержимое которой и правда вряд ли бы вызвало у человека аппетит. Сумка была полна пакетов с кровью, один из которых моя кураторша достала и бросила мне. Даже не подала в руки, а бросила, как бросают псу кость. Ну вот, опять... Пёс — ошейник. Всё вертится вокруг этого чёртова ошейника, или у меня едет крыша?

Я поймал пакет и зажал между ладонями. Холодный. Подогреть бы... Но мои руки не достаточно тёплые, чтобы довести его до приятной для употребления температуры. Не просить же об этом лейтенанта!

— Всё, отбой, — сказала она. — Я буду в своей комнате, а ты оставайся в своей и без моего ведома никуда не отлучайся.

— Есть, — ответил я мрачно.

Сумку она забрала с собой и ушла. Оставшись один, я сел на кровать и обвёл взглядом комнату. Как бы объяснить, какая разница между холодной и тёплой кровью? Ну вот, скажем, вы любите остывший чай? Или холодную картошку? В общем, те блюда или напитки, которые обычно употребляют горячими? Вот. Где-то так. Конечно, голод не тётка, и я был не в том положении, чтобы воротить нос и привередничать, но всё-таки... Я подошёл к батарее и потрогал. Ничего, горяченькая. Может, на неё положить? Нет, слишком горячая, кровь может свернуться. И я поступил по-другому: стал прикладывать к батарее руки, а потом, растерев ладони друг о друга, греть ими пакет.

Так я провозился с полчаса, пока кровь не согрелась. Это было совсем другое дело.

— 14.7. Человек

Моя шоколадно-молочная кураторша заперла на ночь дверь своей комнаты. Хм, неужели боится меня? Забавно. Встречный вопрос, к самому себе: а что я, собственно, делаю возле её двери ночью? А потопаю-ка я обратно.

Наши комнаты располагались через стену, и я своим вампирским ухом слышал все её перевороты в постели. Похоже, у неё тоже были нелады со сном. Интересно, она понимает, что эти двери для меня — не препятствие? Или надеется на мою порядочность? Ха, ожидать порядочности от хищника в моём положении!

Идиоты её начальство. Или полные кретины, или им плевать на неё. Если я всерьёз захочу на неё напасть, она не успеет пустить в ход пульт. Её палец будет ещё занесён над кнопкой, а я уже буду держать её за горло. Человеку в быстроте с хищником не потягаться. Хоть я стал этой тварью недавно — даже крылья ещё не выросли, но кое-какие вещи уже освоил.

Из кармана выпала фотография и легла на пол чёрно-белым паспортным прямоугольником три на четыре. Алёнка. И боль сразу вонзилась когтями в сердце. Прямоугольник боли, всего двенадцать квадратных сантиметров, но сила — три тонны на каждый из них.

Им сказали, что меня убили. Может быть, им и правда лучше думать, что я мёртв, чем знать, кем я стал.

Морозный рассвет розовел на снегу, когда я вышел во двор покурить. Машина стояла там же, куда я её поставил, а подобные мне существа погибли на том заводе. Может, было бы лучше, если бы я погиб с ними. Почему во мне горько вибрирует каждая клетка, когда я думаю о них?

— Вот ты где! А я уже хотела нажимать на кнопку.

А вот и моя кураторша. Она не обнаружила меня в комнате: я не стал сидеть там, как привязанная собачонка.

— Ну, и нажала бы. Избавила бы общество от одного кровососа.

— Я всегда успею это сделать.

На её ладони лежала моя двенадцатисантиметровая боль.

— Твоя девушка? Что, малолеток совращаешь?

— Это моя сестра. Дай сюда! — рыкнул я.

Фотография легла на место — в карман, а лейтенант посмотрела на меня с любопытством. Никак, человека во мне разглядела? Вот спасибо. А то я сам уже перестал в это верить...

— Едем дальше. Продолжаем выполнять задание, — сказала она.

— 14.8. Нападение

Ну, что я могу сказать о нашей работе? Мы ещё два раза доложили об обнаружении хищников, точнее, я их выследил, а лейтенант доложила. Колеся по дорогам и ночуя в мотелях, мы не подозревали, что за нами тоже следят.

Они налетели на нас прямо посреди дороги — крылатые демоницы с красными глазами. Капот машины потряс тяжёлый удар, и к лобовому стеклу прильнула клыкасто улыбающаяся физиономия с глазами-угольками. Крылатое существо, клещом прицепившись к машине, ехало на нашем капоте и ухмылялось зубастой пастью — весёлая картинка! Следом обрушился удар и на крышу, и на багажник, а ещё несколько кружились над нами — эта напасть была всюду. Лейтенант выхватила пистолет и принялась палить по ним, но они, на пару секунд взлетев, возвращались на место снова. Под ударами их кулаков разлетелись стёкла, и они нагло полезли в салон, не обращая внимания на наше сопротивление. Раньше я никогда не бил женщин, но тут пришлось поработать кулаками, и кое-кто из них недосчитался зубов, а кое-кто обзавёлся синяками. А мне ведь ещё и машину надо было вести — виляя в разные стороны, я старался сбросить других, которые цеплялись к нам вслед за теми, кто уже залез внутрь. Это было весьма рискованно на зимней дороге. В один из моментов, когда я отвлёкся на удержание руля, одна из этих тварей вцепилась пастью в молочно-белое горлышко лейтенанта. Я двинул хищнице по черепу так, что кость треснула, и зубы её разжались, но в следующий миг меня ослепила чёрная боль с красными сполохами...

Лезвие ножа выдернулось из моего загривка, окровавленное по самую рукоятку. Всадившая его тварь, ухмыляясь, сделала им надрез на шее лейтенанта.

— Ты что делаешь, сука?! — зарычал я.

Чья-то нога ударила по тормозу, и в весьма неподходящий момент, так что машина чуть не слетела с дороги. Порхавшие снаружи хищницы всей гурьбой навалились на нас, вырвали дверцы и поволокли нас из машины. Хоть я и раздавал удары всем желающим направо и налево, без стеснения и без скидки на женский пол нападавших, но чувствовал, что они одерживают верх: их неистовая и остервенелая сила влекла меня из машины наружу. Что там с лейтенантом по другую сторону машины, мне и взглянуть было страшно, да и обзор загораживали крылья этих дряней. Они, видно, намеревались растерзать нас заживо.

— Девочки, ну что это за суд Линча? — раздался чей-то могучий звучный голос. — Отпустите их!

Голос этот, как северный ветер, изрядно остудил распалившихся крылатых стерв и как будто вернул на место их снесённые пылом расправы башни. Меня перестали рвать на куски, хлопающий курятник крыльев угомонился, и...

И тут башню снесло мне.

Это была она — голубоглазая, с проседью. Та, что сказала мне: "Жить будешь", и с чьим прикосновением закончилась моя человеческая жизнь. В форме "чёрных волков", с двумя мечами за спиной, она звонко проскрипела ботинками по снегу и остановилась по другую от меня сторону машины.

— Девушку-то вы зачем так? — сказала она. И добавила, обращаясь к одной из хищниц: — Привет, Пандора.

Та — коротко стриженная, вся какая-то серая, будто отлитая из стали — ответила мальчишеским хриплым голосом, ещё подрагивавшим после потасовки:

— Здравствуй, Аврора. Ты знаешь, чем занимались эти двое? Выслеживали наших и науськивали на них ликвидаторов! А вот эта мразь недодавленная, — она ткнула в меня пальцем, — предатель! Он хищник, а работает на людей!

— Сейчас посмотрим, что он за предатель, — сказала Аврора.

Она на секунду исчезла за машиной и снова появилась — с лейтенантом на руках. От молочно-шоколадной красоты моей кураторши ничего не осталось — она была вся сплошная кровавая ссадина. Бережно усадив лейтенанта в машину, Аврора озабоченно осматривала её.

— Издеваться-то зачем? И заражать?

— А мы хотели её отпустить, — ответила стальная Пандора. — Метаморфозу на снегу, под открытым небом и в одиночестве она вряд ли переживёт. А если переживёт... Не завидую я ей. Свои же найдут и прихлопнут.

Аврора покачала головой.

— Садистки вы... Поймите вы раз и навсегда: чем больше мы отвечаем злом на зло, чем больше взвинчиваем жестокость — тем ближе наш конец. Я уже устала вбивать это всем в головы. Не понимаете...

— А как прикажешь с ними поступить? — изумилась Пандора. — В ножки им поклониться? Может, ещё выйти им навстречу и сказать: "Вот они мы, вызывайте ваших ликвидаторов"?!

Аврора снова покачала головой. Слушая её речь, я тихо охреневал. Если не ошибаюсь, она и была самая главная хищница — та самая Аврора, собственной персоной... И чего это она тут разводила душеспасительные разговоры? Типа, подставить левую щёку и всё такое? Но больше всего я хотел её спросить: что она сделала со мной?

— Ну-ка, предатель, дай-ка глянуть... — Она подошла ко мне и взялась за воротник моей водолазки.

Я дёрнулся, и она надавила ладонью мне на плечо. Под тяжестью её руки у меня чуть ноги не подкосились: будто на плечо мне опустилась не рука, а шестидесятитонный вагон.

— Тихо, тихо, — сказала она.

Стянув вниз горловину, Аврора открыла для всеобщего обозрения мой ошейник.

— Вот, полюбуйтесь, чем его держат.

— Это что за хреновина? — озадачилась Пандора.

— Полагаю, эта хреновина может взорваться и оставить нашего предателя без головы, — сказала Аврора. — Пульт, видимо, у девушки. Дэн, — вдруг обратилась она ко мне (я даже вздрогнул), — у тебя ко мне какие-то вопросы?

Я провалился в глубину её глаз — даже земля из-под ног поплыла. Она держала меня за воротник, а казалось — за сердце.

— Только один, — сипло пробормотал я. — Что ты тогда со мной сделала? Там, в доме? Это ты... сделала меня таким?

— Нет, Дэн, — ответила она. — Тебе в рану попала кровь хищника, а я только залечила тебе перерезанное горло. Уже после того, как случилось заражение.

— Залечила? Как?

— Долго объяснять. — Аврора улыбнулась. — Этой истории много тысяч лет. Боюсь, в двух словах не рассказать.

Её дышащий северным ветром голос и голубая прохлада глаз уносили меня куда-то в неведомые головокружительные дали, куда-то поверх туч, за небо, сквозь время. Она положила руку на мой раненый загривок, и из её ладони заструилось блаженное облегчение — как холодная вода на ожог.

— Вот так я это сделала.

Я схватился рукой за загривок. Забрался под водолазку, щупал, щупал... Раны не было, хоть кровь и осталась. Всё цело и невредимо, и никакой боли. Видимо, мои глаза выражали крайнюю степень обалдения, потому что Аврора негромко засмеялась — будто перекатывались кусочки льда в чистой родниковой воде.

— Так, ты здоров, — сказала она. — Теперь займёмся девушкой.

Она склонилась над лейтенантом, которая полулежала в машине, безжизненно запрокинув голову на спинку сиденья.

— Изменения уже начались... Медленно, но неуклонно, — вздохнула она и окинула хищниц таким взглядом, что они все потупили глаза в землю. Взяв лейтенанта за запястье, Аврора осмотрела браслет. — А вот и пульт.

Стремительно вернувшись ко мне, она с силой вцепилась в ошейник, будто хотела его сломать.

— Э-э! — закричал я испуганно. — Рванёт ведь!

— Не бойся, не рванёт, — ответила она спокойно.

Пискнуло. Я зажмурился... Всё...

Не всё? Я открыл сначала один глаз, потом второй. Вроде жив ещё, и голова на плечах. Под нажимом пальцев Авроры в ошейнике что-то щёлкнуло.

— Всё, он выведен из строя.

— Точно? — спросил я хрипло.

Аврора улыбнулась и взялась за пульт на руке лейтенанта. Хоть я и был мало чувствителен к холоду, меня мигом обдало ледяной волной. Кнопка... Палец Авроры нажимал её, но ошейник не реагировал.

— Ээ... ни у кого валидола не найдётся?.. — пробормотал я, держась за сердце.

Аврора похлопала меня по плечу.

— Всё нормально, Дэн.

— 14.9. Зимняя ночь

Ночь, лес, палатка на снегу. В багажнике у нас было всё для ночёвки под открытым небом, в том числе и спальные мешки с подогревом. Аврора чудесным образом укротила напавших на нас хищниц и заставила их отогнать нашу пострадавшую машину в автосервис для ремонта дверец.

Моей кураторше приходилось очень туго: она лежала в спальном мешке бледная, как покойник, с блестящим от пота лбом и ввалившимися глазами, окружёнными голубыми тенями. Хоть все её раны Аврора залечила, в её организме происходили изменения, которые остановить было уже нельзя. Изредка она открывала глаза и стонала, и Аврора успокаивала её:

— Потерпи, Злата. Это не будет длиться бесконечно. Скоро всё завершится.

Лейтенант как будто заснула, и Аврора жестом пригласила меня выйти из палатки.

Над верхушками сосен мерцали звёзды, зимнее лесное царство было погружено в ночной покой. Я полез за сигаретами, но пачка оказалась пустой. Вспомнив, что в мотеле я выкурил последнюю, я поморщился. Аврора протянула мне свои:

— Угощайся.

Мы закурили. Я нарушил морозную тишину первым:

— И как нам быть дальше?

— Предлагаю вам продолжать выполнение вашего задания, — сказала Аврора. — Но оповещать об обнаружении хищников не только ваше начальство, но и нас — точнее, сначала нас, потом их, с достаточным промежутком времени, чтобы нам успеть что-то предпринять. А мы уж как-нибудь разберёмся. К самим хищникам соваться и предупреждать их, чтобы уходили, не нужно: за вами могут следить. Точнее, будут следить — сейчас, после вашего длительного отсутствия на связи. В общем, вы работаете, как обычно, но... с небольшим нюансом.

— Вербуешь нас в двойные агенты? — усмехнулся я.

— Что-то вроде того. О том, что Злата обратилась в хищника, докладывать командованию пока не нужно.

— Хм... А как быть с кровью? Она ведь понадобится нам уже в двойном объёме. Они могут что-то заподозрить.

— Мы поможем.

— А когда нас раскусят? Рано или поздно это случится.

— Мы обеспечим вам отход на нашу сторону. У нас вас примут, обещаю.

— Несмотря на то, что я "предатель"?

Её рука снова легла мне на плечо, глаза в темноте мерцали ясными голубыми звёздочками.

— Ты в тисках обстоятельств, Дэн. Понять тебя можно. А если вы будете сотрудничать с нами, вам это зачтётся. Даю слово.

Едва она сказала "даю слово", я уже верил. Я сам не мог себя понять. Я уже был готов присягнуть ей на верность и знал, что она тоже не подведёт. Откуда? А вот поди разбери...

— И сколько мы будем так... работать? — спросил я.

— Сколько поработается, столько и будете. Точная информация от вас будет нам очень полезной. У нас есть, конечно, свои способы, но уточнение никогда не бывает лишним. Но конец один — вы уходите к нам. С людьми вам больше делать нечего. Ну, как?

Для приличия я потянул молчание, сдерживая готовое вырваться "да". Смешно, конечно, что я так ломался... Как девчонка на первом свидании.

— Я-то, может, и согласен... А как будет с лейтенантом, не знаю. За неё не могу отвечать.

Аврора вздохнула.

— А ей никуда не деться... Грустно это всё, конечно. Но действительно — никуда. Не думаю, что она побежит к своим. Вы теперь как нитка и иголка.

Видимо, я был иголкой, а моя нитка в палатке опять начала стонать и ворочаться, обливаясь потом: её бросило в жар. Выглядела она, скажем прямо, неважно. Осунулась, побледнела, вокруг глаз залегла голубизна. Бедняга... Свои мучения я хорошо помнил, а потому представлял, каково ей сейчас было. Я присел возле неё и наблюдал, как скатывались капельки пота по её бумажно-белому лбу. Где-то были салфетки... Порывшись в сумке, я их нашёл и, достав одну, промокнул ей лицо. Она открыла глаза — мутные, невменяемые.

— Ничего, ничего, — сказал я. — Прорвёмся, золотце.

— Я для тебя — товарищ лейтенант, — шевельнулись её бескровные губы.

Я усмехнулся.

— Всё, товарищ лейтенант, со званиями покончено. Для нас обоих.

— 14.10. Жёлтые стены

Они всюду, со всех сторон. Хлопанье их крыльев, адские пасти и глаза. Их когти рвут жёлтые стены и жёлтое небо... почему так тесно? Почему мир ограничен стенами, сходящимися вверху острым углом? Почему мои ноги не могут выпутаться из тесноты этого мира?

Стекло, разбитое их кулаками, врезается в лопатки, скребёт в горле. Сердце замерло в сжатом положении и не может вытолкнуть густую, как повидло, кровь... в пакетах в сумке, полить ею макароны, мерзкий кетчуп. Заслуженная еда.

Куда деться от их крыльев, от скалящихся пастей, от царапающих когтей и терзающих клыков? Холодный ствол, снять с предохранителя. Расстегнуться на свободу, выползти из кокона, из плена жёлтых стен на белый холодный снег... слепящий, яркий, невыносимый, с расплывающимся на нём чёрным силуэтом с рыжей головой.

Коричневые стволы. Зелёные иголки. В ушах — звук крыльев.

— Ну, и куда ты выползла?

Чёрные высокие ботинки перед моим лицом. Ноги в чёрных брюках с серебристыми молниями. Руки в карманах.

— А стрелять в кого собралась? Нет тут никого.

Пальцы ложатся на ствол, надавливают и опускают его вниз.

— Не надо в меня целиться. Хотя... Сколько пальцев видишь?

Веер из пальцев расплывается перед глазами.

— Шесть... Во... восемь.

— У, нет... Не попадёшь, — усмехается он. — Ты сейчас свою задницу обеими руками нащупать не сможешь, не то что в кого-то попасть. Ну-ка...

Снова жёлтые стены, сходящиеся вверху. Только что был снег — и опять кокон. Не хочу... Не хочу кокон! Ноги и мысли в нём путаются, и руки скованы. Но тепло. В этом узком мире — только я и он, в чёрном, с рыжей головой и бледным лицом. Ресницы светлые, как инеем покрытые.

— 14.11. Всё как есть

Жёлтые стены — это палатка, а кокон — спальный мешок. Мы в лесу, и мне очень плохо. Как будто я отравилась. Шарю в поисках пистолета... Его нет. Наверно, этот рыжий хищник стащил. Всё, с меня хватит! Нажимаю кнопку. Фу... Где бы он сейчас ни был, его башка взлетела на воздух. И пошло оно всё... Достало.

Шаги по снегу... Это он? Как он может ходить без головы?!

Нет... Вот она, его голова — просунулась в палатку. Причёска называется "ударило током".

— Ты же должен быть... уже дохлым. — Что это с моим голосом? Его еле слышно.

Хищник усмехается, сев на расстеленный рядом пустой мешок. Высокий и гибкий, как лиана, а руки длинные, как у орангутана.

— А-а, ты кнопку нажала? Не работает ошейничек, не старайся. Твоё раздолбайское начальство, посылая тебя на это задание, даже не задумалось о том, что тебе делать в случае, если он выйдет из строя.

— То есть как это... выйдет из строя? Он должен взрываться при попытке его сломать! — Я всё шарю в поисках пистолета, но его нет ни внутри моего мешка, ни в палатке... Чёрт, тошнит-то как... Почему мне так плохо?

Голова кружится, и я без сил ложусь. В ушах звенит на разные лады, стены палатки плывут вокруг меня. Хищник смотрит на меня сочувственно.

— Значит, не всё предусмотрено в его конструкции, — говорит он.

— Где мой пистолет? — Пытаюсь выпутаться из этого дурацкого мешка, но — слабость. Безнадёжно...

— Ты об этом? — Хищник поигрывает моим пистолетом, другой рукой облокотившись на колено. — Здесь он, никуда не делся.

— Дай! — тянусь я.

— "Дай", — передразнивает он, щуря глаза со щёточками светлых ресниц и держа руку с пистолетом на отлёте. — Это тебе не игрушка! Низзя, низзя трогать! Атата по попке получишь!

— Прекрати, — бессильно злюсь я. — Верни на место!

— А зачем? — приподнимает он золотистые брови. — Стрелять вроде не в кого.

— Тебя хочу пристрелить, — скрежещу я зубами.

— А меня-то за что? — смеётся он.

— Придурок ты...

— И всё? Только за это?

— Отдай, я сказала...

Хищник и не думает отдавать мне пистолет — суёт себе за пояс.

— Ты ещё не вполне адекватная. Оружие тебе я пока не могу доверить.

— Ты, кровосос недоделанный! — рычу я. Слабо получается — как ворчание больной собаки.

Он мрачновато усмехается.

— Почему же недоделанный? Я-то как раз таки вполне доделанный. А вот ты — ещё не совсем, золотце. Ой, то есть, товарищ лейтенант.

Мне так дурно, что смысл его слов не доходит до меня. Что за чушь... Да что там, придурок — он и есть придурок. Но, кажется, в глубине его карих глаз мелькнуло что-то горькое и зловещее... Или мне мерещится? Горсть ледяных мурашек за шиворот. Звучит как чушь, но надо спросить...

— Ты... что имеешь в виду?

Он молчит, нюхает где-то сорванную сосновую веточку. И лицо у него такое, будто он сейчас продекламирует: "Быть или не быть..."

— Ты слышал, что я спросила?

— Слышал.

— И?..

— Думаю, что ответить.

— Говори всё как есть.

— Всё сложно и, боюсь, не очень приятно...

— 14.12. Место под солнцем

Ну, вот я и сказал ей всё как есть. Хотя нет, лукавлю: я не стал говорить, что её заразили намеренно, чтобы она помучилась, а вместо этого представил всё так, будто это вышло случайно, как со мной. Ей и этого хватило, чтобы сначала впасть в истерику, потом — в шоковое состояние, а затем — в ступор. И это притом, что ей ещё предстояла половина превращения. Зачем ей лишний груз ненависти?

Пока она лежала в прострации, я спрятал подальше всё оружие — на случай, если ей взбредёт в голову покончить с собой (этого тоже не следовало исключать). Она даже не шевельнулась, хотя ещё пять минут назад исчезновение пистолета заставило её весьма активно двигаться и говорить. Сейчас — ни оха, ни вздоха. Я даже забеспокоился: жива ли? Вроде бы жива — физически, а что до морального состояния... Тут я не решался ставить даже хотя бы примерный "диагноз". Всё было ещё впереди.

Несмотря на мороз градусов в пятнадцать, лежавший под ярким солнцем снег был уже не такой сухой и рассыпчато-хрусткий, как месяц назад. Он отяжелел, смёрзся, лежал плотной коркой и уже не сыпался с руки, как сахар. Слышались голоса птиц. Пахло весной. Щурясь на солнце сквозь радужные сливающиеся пятна на ресницах, я сидел на входе в палатку и втягивал ноздрями горький запах сосновой веточки. Как я не видел всего этого раньше? Солнца, деревьев, снега?

М-да. Самое время полюбоваться природой... Вот, сидел, любовался. Я, иголка. Моя нитка (а кто её спрашивал, хотела она ею быть или нет?) загибалась там, в палатке, а я тут... птичек слушал. И трогал слежавшийся снег. И ёжился от радужных лучиков на ресницах. Как идиот.

— Пристрели меня...

Беспокойная же мне досталась ниточка! Ну, никак не хотела она тихо лежать в мешке. В первый раз выползла на снег, как слепой котёнок с пистолетом, всё рвалась с кем-то воевать, теперь вот просила прикончить её.

— Чего сразу "пристрели"-то? Выживешь. Я же живой. Хоть через всё то же самое прошёл.

— Не хочу жить так...

Ну вот, так и знал. Правильно я сделал, что спрятал оружие: был бы у неё пистолет, непременно додумалась бы пустить в себя пулю. А сейчас, с вирусом-то, это вполне реальный и верный для хищника способ сведения счётов с жизнью. Хотя она ещё не совсем превратилась. Недохищник, но и уже не человек.

— Так, ты мне это брось, поняла? "Так" — это, типа, хищником? А хищники что — не люди? Ну, то есть... — Кажется, я что-то не то сказал. Вот ведь...

— Вот именно — не люди, — простонала она.

— И что? Да, они не такие, и что теперь? Убивать их? Это так же, как убивать людей из-за цвета кожи.

— При чём здесь это... Хищники пьют кровь.

— И?.. Они делают это, потому что иначе жить не могут. Они так питаются. Вот скажи, чем лучше люди? Такие ли уж они невинные? Убивают себе подобных совсем из других побуждений. А хищники... Вот волки, скажем, едят зайцев. Пищевая цепочка. Так в природе устроено. Кто-то кого-то ест. И мы же не возмущаемся! Никто же не предлагает: давайте, мол, бороться за права зайцев! Мочить этих гадов, волков, которые обижают бедненьких ушастых! Люди тоже кушают живых существ, даже разводят их специально для этой цели. Свиней, коров, птицу. И убивают их пачками, и жрут! А из кровушки их, заметь, колбасу делают. И чего только, кроме колбасы, из неё ещё не делают! Есть десятки блюд из крови. И что? Никто даже не думает за это называть людей кровососами!

Ух ты, надо же, как я расходился... Когда это я успел стать защитником прав хищников? Ещё недавно сам их убивал... Да, стоило попасть в их шкуру, как всё круто поменялось. И понимание пришло, и оправдания находятся. Забавная всё-таки штука — жизнь.

— Всё это не то, — не соглашалась моя нитка. Едва живая, а туда же — спорить. — Нельзя пить кровь людей...

— Надо же! Кто тебе сказал? — усмехнулся я. — Где такой закон прописан?

— В Уголовном Кодексе...

Потрясающая логика. Я не мог на неё налюбоваться.

— Золотце моё, а кто тебе сказал, что к хищникам применимы людские законы? Даже у людей в разных странах разные законы, а тут — вообще другая раса. Со своими законами и своей моралью. Мы просто стоим выше людей в пищевой пирамиде, вот и всё. Никакие кодексы тут не вписываются. Тут простые законы природы действуют. А их нет в кодексах.

— Не сравнивай людей с животными... Это всё не то, — простонала она. — Человек обладает разумом...

Мне даже стало её жалко — этот спор отнимал у неё много сил, а ей надо было ещё превращение перенести. Ладно, всё, последний аргумент — и прекращаем.

— Почему не сравнивать? Разве человек — не животное? К млекопитающим относится, если не ошибаюсь. И разум тут ни при чём. Почему существа с высокоразвитым разумом не могут участвовать в природных отношениях? Люди — часть природы, не забывай. И хищники — тоже. Я скажу тебе, что это за война, золотце. Это война не за какие-то нравственные идеалы, гуманизм и прочую лабудень. Она — за место под солнцем. Люди хотят оставаться венцом творения, царями природы. И не хотят мириться с тем, чтобы их кто-то кушал! Может, зайцы, если бы могли, тоже повоевали бы против волков, да не могут. Ни мозгов не хватает, ни силы. А у людей хватает... И мозгов, и желания быть господствующей расой на этой несчастной планетке. Потому они и хотят уничтожить хищников. И не ищи тут высоких идей. Всё гораздо проще и непригляднее.

— Я тебе не верю... кровосос... — пролепетала она, закатив глаза.

Кажется, превращение вступило в следующую стадию. Я печёнкой чуял: внутри у лейтенанта что-то происходило. Всё меньше в ней оставалось человеческого, уступая место вампирскому, даже запах её менялся. Он уже не был таким соблазнительно-вкусным...

— Не верю твоим циничным рассуждениям, — бормотала она, а сама уже была на грани забытья.

— Тихо, тихо, — сказал я. — Не разговаривай. Береги силы. Они тебе ещё понадобятся, чтобы как-то выдержать это. А там уже легче станет.

Когда станет легче, было ещё неясно, а пока у меня имелись все основания опасаться, как бы моя нитка не отдала концы. Даже мне самому было рядом с ней не по себе, я реально чувствовал отголоски её мучений своей шкурой. Как-то душно и нехорошо мне стало в палатке... Хоть и не следовало оставлять её сейчас одну, я всё-таки вышел на свежий воздух.

И сигарет не было. Я с досадой смял пустую пачку. Вместо сигареты я стал грызть сосновую веточку — просто чтобы во рту что-то было. Неважная замена, но всё-таки...

Какое-то движение в воздухе заставило меня обернуться. Из-за дерева выглядывала та коротко стриженная хищница — Пандора, кажется. Почему я не услышал скрипа снега? Она что, рискнула летать между деревьями? Нужно быть настоящим асом, чтобы проделывать это в лесу, где и крыльями-то не особо размахнёшься. Вид этой притаившейся за стволом серой твари насторожил меня. Чего ей тут понадобилось? Что она вынюхивает? Моя рука инстинктивно потянулась к пистолету за поясом. Хищница сделала жест — мол, всё в порядке.

— Спокойно, приятель, — сказала она своим пацанским голосом.

— Тамбовский волк тебе приятель, — отозвался я.

— Не приятель, а товарищ, — поправила она.

— Какая на фиг разница?

— Да никакой...

— Тогда чего припёрлась?

Это она всадила в меня нож и моей кровью заразила лейтенанта. Если бы она не была женщиной, по морде бы ей дал. Хотя... Может, послать к чёрту приличия и сделать для неё исключение? Я уже сделал движение, но она опять выставила вперёд руку и положила на снег большую чёрную сумку.

— Да тихо ты... Нервный какой. Тут вам покушать и аппаратура для связи. Вашу-то мы раскокали, уж извините. Частота там уже настроена. Машина в сервисе, готово будет уже завтра.

— Быстро, — хмыкнул я озадаченно.

Она усмехнулась.

— Так сервис-то наш. Общества "Аврора", то есть. Мы попросили побыстрее — вот они и откликнулись на просьбу. От вас в сотне километров будет. По трассе на север. — И она махнула рукой, показывая направление. — Сами заберёте, или вам подогнать?

— Мы что, сотню километров пешком топать должны? — проворчал я.

— А ты что, летать не умеешь? — удивилась она.

Я буркнул:

— Да нет ещё, крылья не выросли.

— А, ты у нас новичок! — ухмыльнулась Пандора. — Понятненько. Ну, тогда... Как там твоя напарница — ещё не обратилась?

— Думается, посередине где-то.

— Тогда через пару дней мы вас ещё раз проведаем. Если она будет готова — подкинем до сервиса.

— Было бы неплохо. Особенно после того, что ваша девичья банда натворила.

— Ага. — Она сверкнула клычищами. Улыбка — непередаваемой красы! — Ну давай, товарищ тамбовский, чао.

В общем, мирно поговорили. Морду бить как-то расхотелось. Сказав "чао", через миг она была уже на дереве, будто её подбросило туда здоровенной пружиной. Едва касаясь ногами и руками веток, хищница в мгновение ока очутилась почти на верхушке и взлетела оттуда. Так вот как она к нам подобралась, понял я. Села на дерево и спустилась. Потому я и не слышал шагов.

— 14.13. До кондиции

— Ну что, ниточка, будем кушать?

Надо мной склоняется знакомая клыкасто улыбающаяся физиономия. И чего он такой радостный, будто поздравляет меня с днём рождения? И что за очередную кличку он мне придумал? Ниточка какая-то... Однако, внутри у меня жуткая пустота, которая, если её не заполнить, всосёт и меня саму, и всю нашу планету, как чёрная дыра. Это даже не голод, это какая-то глобальная катастрофа в масштабах отдельно взятого организма... Если такое бывает, конечно.

В руках у рыжего хищника — пакет с кровью. Он расстёгивает мой спальный мешок и кладёт его внутрь, прямо к моему телу... Бррр!

— Ты что? Убери это от меня, — гадливо содрогаюсь я.

— ЭТО? — усмехается он. — Это теперь твоя еда. Хорошо, что мешок с подогревом, а то, понимаешь ли, в холодном виде она не очень. Ничего, через полчасика станет гораздо приятнее для употребления.

От мысли, что мне придётся это пить, к пустоте добавляется тошнота. Гадость такая, что кишки норовят вывалиться наружу через горло...

— Я не буду это пить...

Рыжий с ухмылкой говорит:

— Это ты пока её аромата не чуяла. А как только почуешь — за милую душу выпьешь... Ещё добавки просить будешь. Так... Себе что ли, тоже достать?

И он заворачивает в свой спальный мешок второй пакет, включает подогрев, а потом, подумав, забирается в мешок сам.

— Погреюсь... А то с голодухи начинаю подмерзать.

Мир изменился. Или моё восприятие? Я слышу столько звуков, что просто с ума сойти можно, но что или кто производит большинство из них, я даже не знаю. Какие-то стуки, трески, шорохи... Будто я попала в чужую страну, не зная языка. А что с моим сердцем? Оно что, стоит?

— Эй...

Рыжий молчит, прикрыв глаза. Я с тревогой прислушиваюсь... Тишина в груди. Нет, стукнуло. Ещё раз. Но — ужасающе медленно.

— Эй, — снова окликаю я рыжего.

— Я не "эй", — отвечает он наконец. — У меня, в конце концов, имя есть. И ты его знаешь.

— Ну, Дэн...

— Чего?

— Сердце.

Дэн, пошевелившись в мешке, отвечает спокойно:

— Это нормально. Оно бьётся, только редко. С дыханием — то же самое. Не дрейфь, так и должно быть.

Мы лежим, и я с ужасом понимаю, что так оно и есть. А ещё мне совсем не холодно, и "плющить" меня уже перестало, только слабость и эта жуткая пустота внутри. Слышится вжиканье молнии: это Дэн достаёт свой пакет, высвобождает руки из мешка, открывает и пробует.

— Ммм... Ничего, уже почти дошла до нужной кондиции, — одобрительно причмокивает он.

Что это за вкусный запах? Я есть хочу! Я голодная, как зверюга! Во рту — море слюны, а кишки устраивают у меня в животе возню, как клубок змей. Этот запах... Я хочу это! Прямо сейчас!

— О, как глазки-то заблестели, — посмеивается Дэн. — А говорила — "не буду"!

— 14.14. Конец передышки

Ну, вот моя нитка и превратилась из доходяги в настоящего хищника. Выдержала, не загнулась, хотя была пара моментов, когда я всерьёз опасался за её жизнь. Как только она отведала крови, к ней вернулась её молочно-шоколадная красота, а глаза зажглись красноватым огнём. Оскалив розовые от крови клыки, она испустила долгий утробный рык и выгнулась змеёй — похоже, "вставило" её знатно. Я был рад за неё: ей повезло. А вот моя первая кровь чуть не угробила меня: люди не знали всех нюансов метаморфозы, в том числе и того, что, пока она не закончится, кровь давать нельзя. Хорошо, хоть те доктора догадались дать на первый раз совсем немножко — только поэтому я и не окочурился.

От крови поначалу всегда чуть-чуть хмелеешь — это я по своему опыту говорю, но, видимо, не у одного меня так. Злата была сначала под лёгким кайфом, а потом ей захотелось спать. Пошёл снег, начала сгущаться сумеречная синь, и мне тоже захотелось вздремнуть. Свернувшись в мешке, я закрыл глаза...

— Ишь ты... Спят, сладкая парочка.

От звука незнакомого голоса я вздрогнул и схватился за пистолет.

— Отбой, свои, — сказал голос.

Я включил фонарь, и заглянувшая в палатку хищница зажмурилась от яркого света. Похоже, она была одной из "девичьей банды", которая на нас напала на дороге. Злата тоже проснулась и вся поджалась, угрожающе зарычав. Гостья усмехнулась.

— У, какая злюка... С днём рождения, лапушка.

— У меня день рождения не сегодня, — враждебно хмурясь, ответила моя напарница.

— Это человеческий — не сегодня, — сказала хищница. — А теперь своим днём рождения считай день, когда ты стала хищником. Такой у нас обычай. — И, переведя взгляд на меня, спросила: — Ну что, готовы? Машина вас ждёт.

Наша небольшая передышка закончилась. Я вылез из мешка.

— Да, мы готовы.

— Так, подождите, — напряглась Злата. — Я не поняла. К чему мы готовы?

— Продолжать выполнять задание центра, товарищ Юстас, — усмехнулся я. — Пошли. Нашу машину отремонтировали.

Под встревоженное кудахтанье Златы я сворачивал палатку и собирал вещи. Она обрушивала на меня град вопросов: кто, что, куда, зачем, почему? Я не спешил отвечать, и она нервничала всё больше. Вместе с хорошим самочувствием к ней вернулся и её невыносимый вздорный нрав. Про себя я подосадовал: гораздо спокойнее было, когда она лежала пластом в палатке. Вот уж когда было тихо...

— Началось в колхозе утро, — проворчал я под нос.

— Так! В конце концов, я твой куратор! — выдала она последний аргумент. — Я требую объяснений! В чём дело? Тут какой-то подвох?

Я выпрямился, поставив сумки на снег.

— Во-первых, ты уже больше не мой куратор: ошейник не работает. И тебя саму уже пора курировать, новоиспечённая кровососка. А во-вторых...

Я хотел сказать, что обращена она была моей кровью, так что я теперь прихожусь ей как бы наставником, но прикусил язык. Нападения на дороге она почти не помнит и думает, что заражение произошло случайно в пылу схватки. Так я ей сказал. Пусть так и думает. Да и я... тот ещё наставник. У самого даже крыльев нет.

— Что — во-вторых? — спросила она, стоя с грозно упёртыми в бока руками. Ни дать ни взять — жёнушка, встречающая вернувшегося среди ночи мужика: "Ну и где ты был, дорогой?"

— Во-вторых, успокойся, — сказал я. — Мы продолжаем делать то, что делали. Детали потом объясню. Сейчас нужно добраться до машины.

За нами пришли трое хищниц. Пандоры среди них, кажется, не было: её мальчишеский голос и стриженую голову я узнал бы даже в темноте.

— А где ваша предводительница? — спросил я. — Которая Пандора?

Хищницы помолчали. Невесёлое было это молчание...

— Пандоры больше нет. Она погибла.

В лесном морозном сумраке запахло горечью. Вот так... Ещё недавно я разговаривал с ней, она скалила в ухмылке свои здоровенные клыки и в одну секунду взлетела на дерево, а сейчас её уже нет.

— Вот оно что, — пробормотал я.

— Она была убита сегодня утром в стычке с людьми, — сказала одна из хищниц.

Сказать тут было нечего, Злата тоже притихла. Одна хищница взяла наши вещи, вторая подошла ко мне сзади и крепко обхватила моё туловище, сцепив руки под грудью, а третья подхватила Злату. Нас поднял в воздух чёрный вихрь.

— Глава 15. Встреча с прошлым

— 15.1. Из палаты в камеру

Ад закончился, остались слабость и безразличие. Аквариумная зелень стен и воздуха разбавлялась перламутровым прямоугольным пятном окна с решёткой, а жёсткий и тонкий, как чёрствая лепёшка, матрас впитывал солёную тоску из-под моих рёбер. Зимний день порхал серым голубем где-то среди падающих с неба снежных хлопьев, и мир, суетливая ярмарка на борту огромного авиалайнера, летел в лихо закрученном штопоре вниз, чтобы разбиться вдребезги о землю. Не снижая градуса веселья и не сбавляя роковых оборотов, он летел в пропасть вместе со всеми своими скоморохами, торговыми рядами, пёстрой толпой и яркими огнями, а также горами мусора, подзаборной пьянью, грязными трущобами и душными от чада кухнями. Помахивая на прощание развешенными на верёвках простынями и дымя горящими двигателями, он летел в бездну.

И на его борту был я, издыхающий, как недобитый пёс, на чёрствой лепёшке матраса. Всё началось с того, когда та хищница в хранилище схватилась окровавленной рукой за моё раненное плечо. Случайно она это сделала или намеренно? Теперь это неважно. Я уже два дня был в госпитале со своим ранением, когда почувствовал странное недомогание. Я сказал об этом врачу, и у меня взяли кровь и мочу на анализ — как обычно.

Это было последнее, что происходило в моей жизни в обычном порядке.

После этих анализов я попал из палаты в камеру — не долеченный, слабый, с нарастающим недомоганием. Никто даже не потрудился объяснить мне, в чём дело.

Мне думалось, что в камере со мной забавлялась смерть, меняя обличья: сначала она, в красно-рыжем наряде и огненном гриме, прижигала моё нутро раскалёнными добела пальцами, потом, обернувшись Снежной Королевой, пронизывала меня ледяными иглами и одним дуновением превращала мой пот в иней. Так она играла со мной и издевалась, но не брала окончательно, лишь доводя до грани, до тонкой, хрустально-прозрачной кромки, за которой раскинулось её царство. Чёрным скользким угрём она обвивалась вокруг меня, щекоча подреберье тошнотой, вгрызалась в пупок и выедала кишки, потом тучей мелкой мошкары пробиралась в лёгкие и пожирала их, но всякий раз оставляла меня живым, держа на тонкой нитке над пропастью.

Видно, взять меня к себе не входило в её планы, потому что, несмотря на все муки, я всё-таки чувствовал под собой матрас, а временами видел окно с расплывающимися прутьями решётки. Оно покачивалось надо мной, как пятно солнечного света на поверхности воды, а я лежал на дне. Временами тяжёлая дверь открывалась, и вплывали какие-то фигуры, толпились вокруг меня и бормотали, бормотали булькающими голосами. Я ненавидел их за это бульканье и однажды попытался ударить, но на меня акулой налетела фигура в форме и двинула прикладом автомата между глаз. Я перестал видеть окно.

Когда я снова его увидел, смерть со всем её маскарадом была уже далеко, и вода из камеры ушла. Окно висело неподвижно, чёткое и холодно-серое, с безжалостно пересекавшими его прутьями, а под ним, озарённая его мертвенным светом, стояла она — девчонка с молниями в глазах. Та, что ступала пыльными босоножками по траве, когда я с пацанами гонял мяч во дворе. Из чёрного репродуктора — радиопозывные "Широка страна моя родная" и голос: "Внимание, говорит Москва! ...и гражданки Советского Союза... сегодня, двадцать второго июня, в четыре часа утра, без всякого объявления войны... напали на нашу страну... границы во многих местах... бомбардировке города... Великая Отечественная война... против немецко-фашистских захватчиков..."

И мы застыли: я с мячом, а она — с мороженым.

"Наше дело правое. Победа будет за нами!" — сказал Левитан. Её рука сжала мою.

Так вот когда это было. Моя прошлая жизнь, что ли?

Видение, блеснув напоследок голубыми молниями глаз, исчезло: его прогнало громыхание открывающегося окошечка в двери.

— На, пей, кровосос!

Мои дрожащие руки еле сумели схватить алюминиевую миску, в которой колыхалось то, что мне было нужно. Граммов триста... Мало, впроголодь, но всё же лучше, чем страшная пустота внутри. Я приник к краю миски ртом. Клыки стукнули о металл.

Вы когда-нибудь пили водку на голодный желудок и без закуски? Примерно так и "пошла" в меня эта кровь. Хмель мягко качнул камеру и превратил койку в колыбель.

— 15.2. Три секунды

Комната с серыми стенами, стул посередине, а на стуле — я. Руки были скованы за спиной, а предплечье ещё зудело от укола. Запах спирта преследовал меня и вызывал головокружение.

— Итак, значит, ваш ответ — нет? — сказал голос из динамика под потолком.

Я отрицательно мотнул головой.

— Голосом, голосом отвечайте! — резко и раздражённо каркнул динамик.

— Уверен, вы меня и так видите, — сказал я. То и дело комната начинала плыть, и только встряхивание головой немного помогало не уплывать вместе с ней.

— Дудник, вы понимаете, что это нарушение присяги?

— Я теперь всё равно подлежу уничтожению. Что мне терять? — Во рту пересохло, в груди чувствовалось жжение. От укола, конечно, от чего же ещё? Точно рассчитанная доза — чтобы я не дёргался, но мог говорить.

— Если вы будете сотрудничать, к вам отнесутся, как к человеку. Происшествие, конечно, беспрецедентное, но в случае добросовестного продолжения вами службы для вас может быть сделано исключение.

— Почему беспрецедентное? А Дэн? Он ведь тоже обратился, так? — Я напряг мускулы и попытался разорвать наручники. Интересно, у меня хватит сил?

Нет... Не получилось.

— Так что насчёт Дэна? Его вы тоже заставили... сотрудничать? Или уничтожили?

— Сейчас речь не о нём, а о вас. Вы всё ещё состоите на службе и обязаны выполнять приказы командования. Впрочем, кажется, бесполезно взывать к вашему чувству долга. — Голос в динамике прозвучал досадливо и презрительно. — Таким своим поведением вы только доказываете, что не достойны человеческого к себе отношения. Вы превратились в хищника.

— А кто вам сказал, что у них нет понятия долга и чести? — Во рту было так сухо и вязко, будто я наелся недозрелой хурмы. Язык стал шершавым и еле ворочался. — Кто вам сказал, что они не могут любить, прощать, жертвовать собой ради близких?

— Дудник, мы говорим не о них, а о ВАС! Вы намерены доказать, что имеете право считаться человеком, несмотря на произошедшее с вами изменение?

— Похоже, с вами тоже бесполезно говорить о чём бы то ни было, — сказал я. — Вы так ни хрена и не поняли.

А вот теперь у меня получилось: вделанная в пол цепь наручников лопнула, стул полетел в динамик. Зачем? Да достали они меня...

Свободой я наслаждался только три секунды: влетевшая в комнату охрана повалила меня на пол, и в плечо мне вонзилась игла.

— 15.3. Мама

— Никита... Сыночек...

Очнулся я в светлой и уютной палате, больше похожей на гостиничный номер класса "люкс". Обои приятного бежевого цвета, в стенах — декоративные ниши с подсветкой, гардины — из тюля и какой-то узорчатой шелковистой ткани, горшки с цветами, а кровать — с мягким изголовьем, похожим на спинку дивана. Ковёр, на тумбочке — лампа с причудливым полупрозрачным абажуром, картины, люстра... И среди этой незнакомой роскоши — мамины седые волосы и большие серые глаза. И прижатый к щеке скомканный, пропитанный слезами платочек.

— Ма...? — только и смог я выговорить.

Первым моим порывом было обнять её, но я не смог шевельнуться. Её ладонь погладила мой лоб и примяла ёжик волос на голове. Она пыталась улыбаться, а губы дрожали.

— Главное — живой... Всё будет хорошо, мой родной, ты поправишься, — сказала она.

Что за чёрт? Мало того, что я не мог двинуться — я вообще не чувствовал тела. Всё, что ниже шеи, было будто отсечено, жила только голова, да и та с трудом ворочала языком.

— Ма... Ты отку...? — вот всё, что у меня получилось.

— Из дома, конечно, откуда же ещё, — ответила она со смешком, а глаза были полны тревоги. Смотреть в них было невыносимо: сердце сжималось до боли. — На поезде доехала, в отдельном купе, представляешь? Такой шик! Даже не ожидала, что у вас всё так по-человечески устроено! И сюда билет оплатили, и обратный тоже, и номер в гостинице... Своих я ни копейки не потратила. И палата у тебя... — Она обвела взглядом вокруг. — Не палата, а хоромы! И доктора такие внимательные, приветливые, и сестрички не хамят... Чудеса прямо!

Что всё это значило? Эта шикарная палата, приезд мамы и паралич? Что за кнут и пряник? То камера, то дворец... Но почему я не мог шевельнуться? Что со мной сделали?

— Никитушка, а я тут тебе яблочки... апельсинчики... — Мама зашуршала пакетом, выкладывая фрукты. — Вот, тут ещё варенье черносмородиновое, твоё любимое.

Какое уж мне теперь варенье. Если бы она знала... С её-то больным сердцем.

— Сынок, а тебя эти твари... Не кусали? — спросила мама полушёпотом, глядя на меня с испугом.

Просто поразительно, какая она красивая — даже сейчас, с сединой. Волосы седые, а глаза — как у девушки. И что я должен был ей ответить? Что я сам — "эта тварь"?

— Нет, мам.

Она вздохнула с облегчением.

— Уф... Не дай Бог! Ужас, что в мире творится. Ты представляешь... у нас тоже логово этой "Авроры" разбомбили! На улице Грицевца. Как подумаю, что в двух кварталах от этих гадов жила... Дрожь пробирает.

— Ма... тебя они не тронули бы, — выдавил я.

— А ты откуда знаешь? — настороженно нахмурилась мама.

— Знаю... Воевал с ними. По... потому и знаю.

Она сидела рядом и минут сорок рассказывала домашние новости. У соседей квартиру обокрали, Любка Шувалова из соседнего подъезда с мужем развелась — со скандалом на весь дом и дележом имущества, Семён Семёныч с инфарктом в больнице, и так далее. Слушая её, я пытался проглотить ком в горле. Как будто я дома побывал. А мама вдруг спохватилась:

— Ой, что это я тут болтаю, балаболка старая! Никитушка, а яблочки-то? Может, хочешь? Или апельсинку?

Ком застрял, вонзаясь колючими боками в горло.

— Не... Не, спасиб... Потом.

— А варенье? Может, варенье хочешь?

Я поморщился и качнул головой, а мама нахмурилась.

— Как это так — не хочешь? Тебе поправляться надо, а как ты без витаминов поправишься?

Она точно накормила бы меня чем-нибудь, если бы не вошла медсестра и не объявила, что пациенту нужен покой.

— 15.4. Рычаг воздействия

— К чему это всё?

На стуле возле кровати сидел незнакомый полковник. Хоть его погоны были скрыты белым халатом, я каким-то чутьём определил его звание: на генерала он не тянул, да и генерал вряд ли бы лично снизошёл до меня, а для майора он был слишком важный. Ответственность — как раз по полковничьему плечу. Лет пятьдесят, тёмные волосы с проседью, залысины, длинное лицо, узкие холодные глаза... Кого-то он мне напоминал. Не вспомню сейчас, как звали актёра, сыгравшего в фильме про Штирлица генерала Кальтенбруннера, но именно на него этот полковник и походил. Просто одно лицо. И даже шрамик на щеке.

На мой вопрос он ответил вопросом:

— А вы как думаете?

— Понятия не имею, — сказал я.

Полковник задумчиво прищурил и без того небольшие глаза, отчего они стали совсем крошечными, поблёскивая на лице, как острия иголок. Поглаживая себя по колену, он со вздохом проговорил, как бы рассуждая сам с собой:

— Грустно всё это... И неприятно. Уффф... — Он выпустил воздух, слегка надув щёки и приподняв брови, будто то, что он намеревался сказать, неимоверно напрягало его. — Но ваша несговорчивость и упрямство вынуждают нас применять такие, я бы сказал, не совсем честные методы и искать рычаги воздействия.

Если бы я мог двигаться, я схватил бы этого "Кальтенбруннера" за грудки и швырнул об стену. Моё нутро словно кислотой окатило.

— Если вы тронете маму хоть пальцем... считайте, что вы — моя первая жертва, — процедил я.

Он поморщился.

— Ну что вы, в самом деле! Никто вашу маму не собирается трогать. Но вот узнать о том, кем вы стали, она может, и вряд ли это её обрадует. А если учитывать состояние её здоровья... Разумеется, оставить вас в живых мы не сможем. Это убьёт вашу маму. Подумайте о ней, вместо того чтобы упрямствовать.

— Ты... Оборотень в погонах! — зарычал я. Если бы не эта чёртова обездвиженность! — Чем вы отключили моё тело?!

"Кальтенбруннер" усмехнулся.

— Инъекция спиртом в спинной мозг на время сделала вас паралитиком. А насчёт оборотней и прочей нечисти... Это теперь вы у нас... хищник. Видели бы вы себя сейчас со стороны!

Возможно, в этот момент я и правда не был красавцем, но меня это заботило меньше всего. Вцепиться зубами и вырвать ему горло — вот чего я сейчас хотел.

— Впрочем, если вы всё же проявите сознательность, мы можем помочь вашей маме с поправкой здоровья. Она будет помещена на лечение в лучший из кардиологических центров, полностью за наш счёт. Вот вам и, так сказать, поощрение. Всё будет зависеть от вас и вашей любви к маме. Ну что ж... — Полковник поднялся со стула, придерживая сползающий с плеч халат. — Не буду вас больше утомлять, вам нужен покой. — При этих словах он криво усмехнулся.

Я провожал его взглядом, полным бессильной ярости. А он, остановившись в дверях, добавил:

— Кстати, вас, кажется, интересовала судьба вашего друга... Дэна. Так вот, он успешно работает на нас, выслеживает затаившихся хищников.

Значит, Дэн тоже обратился. Чем они его прижали? Может, сестрёнку в заложники взяли?

— Информация от него поступает верная, но такое ощущение, будто с запозданием, — задумчиво сказал полковник. — Хищники успевают спасать своих, как будто им кто-то сообщает точное время и место проведения зачистки. Всё это весьма странно. Неплохо было бы выяснить, каким образом они получают эту информацию.

Он вышел, а я закрыл глаза. Мама... Родное лицо с сияющим взглядом и серебристыми волосами встало передо мной. На тумбочке лежали фрукты и стояла баночка варенья.

Гады. Гады, сволочи.

Я не позволю никому тебя тронуть, мама.

— 15.5. Погром

Снова удар-вспышка выбил у меня почву из-под ног. Знакомый по кинохроникам голос сказал из чёрного репродуктора на столбе: "Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва!.. Сегодня, в четыре часа утра..." Этот голос был мне знаком не только по старым записям: я слышала его в реальности, стоя в июне сорок первого под репродуктором. Подтаявшее мороженое текло по руке, делая пальцы липкими, а с голубого неба летела страшная весть: война.

Мы только что закончили девятый класс. Я и он, парень в чёрных, мешковато сидящих штанах, с волнистой тёмно-русой чёлкой и коротко подстриженными висками и затылком. Выцветшая футболка в полоску с шнуровкой на воротнике, уже по-юношески широкие, но угловатые плечи и серо-зелёные глаза.

— Аврора! — пробился ко мне через пласт лет голос Алекса.

Я зажмурилась, снова открыла глаза и вернулась в настоящее, в котором был разгромленный медицинский центр "Авроры". Выбитые стёкла и осыпавшаяся отделка стен хрустели под ногами, а разбитое и искорёженное оборудование с безжизненно повисшими оборванными проводами уже не подлежало ремонту. Всё было загублено. Всюду — дыры от снарядов и крупнокалиберных пуль, копоть и запах гари. Осколки, обломки. Это был ураганный огонь, разнёсший всё вдребезги.

То ли произошёл какой-то "сбой" в паутине, то ли мы с чтецами сами что-то неверно поняли... Картинка шла такая: сотрудники центра спасаются бегством, бросая всё — лишь бы вытащить пациентов и самим унести ноги/крылья, а руководит эвакуацией... Никита Дудник, тот самый, с которым я как будто жила в одном дворе. Незнакомый и знакомый одновременно. Причём шла чёткая информация, что он — не человек, а хищник. Мы не знали, как это воспринимать, тем более что по ощущениям эвакуация была успешной.

К центру был брошен большой отряд, состоявший из "чёрных волков" и достойных. Я сама возглавила его. Когда мы прибыли, в здании уже не было ни души: всех, по-видимому, вывел Никита, а люди просто громили центр, ведя по нему шквальный огонь. Что делать? Вступать с ними в бой? От центра уже мало что осталось, а спасать внутри было некого: мы все это почувствовали, испытав невероятное облегчение. Я решила не рисковать жизнями ребят и приказала затаиться и ждать отхода людской погромной команды.

Да. Погромной команды, потому что военными их назвать язык не поворачивался. Впрочем, в качестве таковой они вполне справились со своей задачей: если бы то, что предстало перед нашими глазами, увидела Гермиона, она бы заплакала...

Каждый шаг сопровождался хрустом осколков, пахло горелым: начался пожар, причём в нескольких местах. По коридорам полз дым. Покашливая в кулак, Алекс сказал хрипло:

— Всё разнесли, гады... Больницы громить — это же последнее дело!

— Надо найти всех, — ответила я. — Их увёл этот парень.

Он был здесь, я чувствовала его след. Вот тут-то меня и ударило очередной вспышкой.

Я знала его, мы жили в одном дворе и учились в одном классе — тогда, в сорок первом. Он, прибавив себе возраст, ушёл на фронт, и больше я его никогда не видела... до нынешнего времени. Всё, что у нас с ним было — первый и единственный поцелуй у военкомата. Я разжала руки и отпустила его, чтобы потерять навсегда. Он сказал, как в песне: жди меня, и я вернусь.

Не вернулся.

По моим щекам катились слёзы. Как давно я не плакала... Да, найти, вцепиться, гладить по короткому ёжику волос и больше не отпускать моего улыбчивого зеленоглазого Никиту. Это сейчас его звали так, а тогда он был...

— Аврора! Ты что? — Голос Алекса вернул меня в настоящее. — Какое-то видение?

Я заморгала, потёрла глаза: их щипало от дыма. Мой приказ был коротким:

— Ничего. Сюда вызвать пожарных и — по следу!

— 15.6. Флешбэк

Мы нашли их далеко за городом, в заброшенной, полуразвалившейся церкви, укрытой снегом и спрятанной в зарослях деревьев и кустов. Тусклый свет в окнах придавал некий уют унылой, всеми позабытой церквушке, создавая иллюзию обитаемости. Велев "волкам" остаться снаружи, я вместе с несколькими достойными вошла внутрь.

Посередине был разложен костёр, к которому жались раненые, закутанные в одеяла; те, кто не мог сидеть, лежали прямо на голом полу, со свёрнутыми куртками врачей под головами. Наше появление заставило всех вздрогнуть и напрячься.

— Всё в порядке, свои, — успокоила я.

"Звонок" по внутренней паутине — и остальные достойные присоединились к нам, сразу же занявшись исцелением раненых. Слова им были не нужны, они сами знали, что от них сейчас требовалось. Раны заживали под их руками, и лежачие с удивлением поднимались, доверчиво глядя в лица своим целителям, а я искала глазами того, кого потеряла много лет назад.

И я его увидела. Круглая, стриженная ёжиком голова, ноги в огромных ботинках, тёплая горловина свитера вокруг шеи и глаза — родные, знакомые. Пусть он уже не был угловатым мальчишкой с волнистой чёлкой, превратившись в здоровенного детину с ногой сорок пятого размера и шириной плеча, которая вполне позволила бы мне на нём с удобством разместиться, глаза у него остались те же — ясные и честные. Мне открылся глубинный смысл пословицы: "Глаза — зеркало души". Кто и когда её придумал? Подозревал ли этот человек, что этими словами он сказал не только об отражении в глазах внутреннего состояния, но и о том, что в них можно увидеть и узнать родную душу?

Тёмные, изъеденные временем стены церкви раздвинулись и впустили небо — голубое море с бурунами облаков, и вместе с ним вернулось наше последнее лето среди зимы — кто знает? быть может, тоже последней.

...Сиреневый вечер, прохладные объятия ветра, шелест таинственно-тёмных кустов и тепло соединённых ладоней. Моя — чуть меньше. Его большой и указательный пальцы — живым браслетом вокруг моего запястья, кончики сошлись, а мои вокруг его — нет. Смешные измерения... А завтра была война.

В его глазах плясал отблеск пламени костра, ладонь оторвалась от моей. Сомкнув кончики большого и указательного пальцев вокруг моего запястья, он сказал:

— Пятнадцать сантиметров.

А я, не сумев сомкнуть пальцы вокруг его широкого запястья, ответила:

— Восемнадцать.

— С половиной, — уточнил он.

Ёжик на его затылке щекотал мою ладонь, сердце провалилось в бездну его объятий. Вокруг был сиреневый вечер и колышущиеся тени кустов... Наше последнее лето.

— Не уходи больше, — прошептала я.

— Я не смогу уйти, — ласково провибрировал его голос возле моего уха. Всё, как тогда, кроме одного — щетины.

— Ты колючий... Как тёрка, — сказала я. — Раньше ты был гладкий...

— Ну, так сколько лет-то мне было? — усмехнулся он.

В груди вскипал и пузырился счастливый смех. Счастьем было обнимать его, тереться о его колючую щёку, приминать ладонью ёжик его волос и чувствовать, как тот распрямляется, щекоча кожу, отчего смех ещё сильнее рвался наружу. Стискивая друг друга всё крепче, мы стояли в перекрестье удивлённых взглядов и смеялись. Все остальные недоуменно наблюдали наше воссоединение, а мы и забыли об их существовании, растворившись в сиреневых шелестящих сумерках нашей юности. Так не хотелось возвращаться в настоящее... Но пришлось.

— 15.7. Дом там, где сердце

Поручив Конраду подыскать для исцелённых раненых убежище, я лично привела сотрудников авроровского медицинского центра в наш. Конечно, он был поскромнее — и по размерам, и по оснащённости оборудованием, но выбирать не приходилось. Главной задачей было найти средство против вируса, чем сейчас и занимались Гермиона с Кариной. Я полагала, что помощь авроровских коллег не будет им лишней.

Гермиона уже знала, что произошло с центром: между её бровей пролегла складочка, губы были сурово сжаты, но блеск чуть покрасневших глаз выдавал её горе. Она любила этот центр, она создала его. Впрочем, своих бывших коллег она была очень рада видеть, а уж радость тех просто не поддавалась описанию: в душе все по-прежнему считали настоящим начальником именно её. Ну, может быть, исключение составлял только доктор Ганнибал, который явно чувствовал себя не в своей тарелке: в разгромленном ныне центре он был руководителем, а здесь ему не светила даже должность заместителя. А двум руководителям в одном центре, понятное дело, не бывать.

Обняв Гермиону за плечи, я сказала:

— Главное — коллектив цел. И мозги у всех на месте.

Она вздохнула:

— Да. Да, ты права, но... Оборудования всё же жалко. Там были уникальные аппараты... И вообще... — Она то моргала, то хмурилась, явно пытаясь сдержать слёзы. — Когда какие-то люди приходят и ровняют с землёй то, что сама создала, где работала день за днём... Это... я не могу выразить словами. Это как дом разрушить...

Она торопливо вытерла глаза. Слёзы всё же пробили все волевые барьеры, и ей оставалось только заслоняться рукой, чтобы никто не увидел.

— Теперь здесь твой дом, — сказала я. — А вообще, дом — это не только место, где ты живёшь или, как в твоём случае, работаешь. Дом — там, где рядом те, кого ты уважаешь и любишь. Дом можно носить с собой. В сердце. Так что — выше нос.

— Да, наверное, ты права. — Гермиона вымученно улыбнулась.

Всё-таки её боль была сильна... Ну ничего, зато теперь она воссоединилась со своим прежним коллективом, по которому — что скрывать! — всегда скучала. Впрочем, на самом деле скучать было некогда: нужно было искать спасение от вируса.

Подошёл доктор Ганнибал. На его лице отображались геморроидальные муки души — уж простите за сочетание несочетаемых понятий, но впечатление у меня сложилось именное такое.

— Эм-м, прошу прощения... Я бы хотел уточнить кое-что, коллега, — обратился он к Гермионе.

— Слушаю вас, — ответила она, сразу посерьёзнев и приняв деловой вид.

— Это касается моего статуса здесь и наших подчинённых, — сказал он. — Будем ли мы осуществлять руководство каждый в своей части коллектива или же как-то иначе?

— Мы обязательно обговорим организационные вопросы, — перебила Гермиона. — Но чуть позже. Сейчас нам всем нужно немного прийти в себя после случившегося.

Ганнибал неудовлетворённо пожевал губами и, чуть поклонившись, отошёл со словами:

— Хорошо, как скажете, коллега.

Когда он отошёл за пределы слышимости, я призналась:

— Раздражает он меня, ничего не могу с собой поделать. Он Юлю чуть со света не сжил. Мне кажется, ему лучше вообще держаться подальше от медицины.

Гермиона пожала плечами.

— Не знаю... Может, и от него будет какая-то польза, посмотрим. А если он будет только нагнетать обстановку и трясти своими амбициями... Придётся его, по-видимому, поставить на место.

— Ладно. — Я крепко прижала её к себе. — Устраивайтесь тут. Если возникнут какие-то проблемы — говори, попробуем решить.

— 15.8. Он

Снаружи у выхода из центра стоял Андрей, то есть, Никита... В общем, неважно, как его звали: довольно и того, что это был ОН. Прищурив в улыбке глаза с облепленными снегом ресницами, он просто молча смотрел на меня.

— И чего ты тут стоишь под снегом? — спросила я.

— Тебя жду, — был ответ.

...Тёплый майский вечер, школьное крыльцо и его преданные глаза. "Чего ты тут стоишь?" — "Тебя жду". — "Зачем?" — "Давай сумку, поднесу". Наша последняя весна...

Я стояла, уткнувшись ему в плечо, а его тяжёлая ладонь лежала на моей голове. Он здесь, рядом, и я больше его не потеряю. Не хочу. Не должна. Скажите, люди, так бывает? Встретились... И как будто продолжили с того места, на котором остановились, будто и не расставались никогда. Или расстались только вчера. Это не снег падал, это летели под порывами ветра лепестки яблонь и черёмухи, задерживаясь на волосах и щекоча шею, это не зима свирепствовала, а весна щедро усеивала наш путь пригоршнями блёсток своего пленительного безрассудства. Нам, молодым и смелым, казалось тогда, что вся жизнь перед нами — только протяни руку и возьми, и мы цвели, как эти яблони и черёмуха, не подозревая, что скоро нас сожжёт мертвящее дыхание войны...

И снова — настоящее.

— Как ты сумел... Как ты успел вывести всех из центра? — спросила я. — Вернее, как ты узнал о том, что центр будет атакован?

— Не знаю, — задумчиво ответил он, вороша мои волосы. — Я вдруг увидел, как его обстреливают...

— Увидел? — Я подняла лицо и заглянула в глубину его ясных и по-детски светлых глаз.

— Ну... Вроде как померещилось мне, — уточнил он. — Пригрезилось наяву. Ну, я угнал машину и рванул туда. Двенадцать часов ехал, думал — не успею. Оказалось, успел как раз впритык. Что ж вы такой важный объект так плохо охраняете?

Он сказал: "Пригрезилось", — и я из девчонки-школьницы превратилась в чтеца паутины. Серебристый рисунок её нитей сеткой пронизал пространство вокруг нас, и я увидела седую женщину с молодыми и светлыми глазами, а вдоль позвоночника прокатилась волна боли. Ещё я увидела мужское лицо со шрамиком на щеке и холодным взглядом. Его я уже видела в случае с Дэном и Златой, знакомый товарищ...

— И что ты вот так читать меня будешь, я тоже видел, — сказал он. — От тебя бесполезно пытаться что-то скрыть. Есть такие длинные нити, пронизывающие весь мир... Ими связано всё. Нас с тобой тоже связывает такая нитка, она тянется из жизни в жизнь... Не знаю, как это толком объяснить, я сам недавно начал всё это чувствовать и пока мало что понимаю в этом. Просто иду на ощупь.

Меня трудно чем-либо удивить, но с каждым его словом моя челюсть отвисала всё ниже.

— Откуда ты, простой хищник, даже ещё не научившийся летать, знаешь о паутине?

Он усмехнулся уголком губ.

— Значит, вот как это называется... Что ж, действительно, похоже на неё. Откуда? Не знаю, откуда. Я вот думаю... Наверно, потому что ты — необычная, а я связан с тобой. Может, это ты на меня как-то влияешь.

— Постой, постой. Не так много гипотез сразу. — Я прикрыла глаза и отключилась от паутины — поверите ли, она иногда даже мешает думать "своими" мыслями, а сейчас мне требовалось несколько секунд уединения. — Я не необычная, я — достойная, раз уж на то пошло.

— А у тебя с самооценкой всё более чем хорошо, — засмеялся он. — Лестно ты себя характеризуешь.

— Это не характеристика, это термин, — ответила я. — Так называются те, кого ты окрестил "необычными".

— Те, кто останавливает пули и бьёт невидимой волной?

— Да. И не только это.

— Забавный термин вы придумали.

— Мы его не придумывали, он был нам дан.

— Кем дан?

Его глаза сияли мальчишеским любопытством, и я, не удержавшись, засмеялась.

— Ты забыл, что случилось с Варварой на базаре?

Он, улыбаясь, невольно потёр нос. Я обняла его за шею:

— Вот именно.

Не успела я моргнуть, как моя талия оказалась в кольце его объятий, а губы — в плену поцелуя.

...Пасмурный летний день, душно. Толпа возле военкомата — мужчины постарше и помоложе, также и совсем мальчишки. Я искала глазами ЕГО. Сердце вздрогнуло: ОН! Серый костюм, белая рубашка, волнистый чубчик (быть ему стриженым) скрыт под кепкой. "Андрей!" Мои руки, его плечи. Взволнованные глаза: "Ты зачем сюда пришла? Не отговаривай, я пойду. Это мой долг!" — "Андрюшенька..." — "Не реветь. Не реветь, кому сказал! Жди меня. Всё будет хорошо, я вернусь"...

— Ты не вернулся... Это было наше последнее лето. Когда?

Его пальцы вытирали с моих щёк слёзы, а я стряхивала с его головы снег.

— Август, — сказал он. — А ты?

...Грязный снег, равнодушное солнце, нехотя проглядывающее сквозь рваные тучи. Колючая пеньковая петля вокруг шеи. Деревянный чурбак выбит из-под ног, чёрное удушье...

— Февраль, — прохрипела я, потирая ладонью горло.

Он гладил меня по голове и щекотно целовал в нос, в глаза, в брови.

— Всё, всё... Не вспоминай больше.

Летел снег, налипая на ресницы. Его лоб упёрся в мой, а глаза ласково сияли. Он был здесь, со мной, обнимал меня, будто не было ни того августа, ни февраля, ни той петли и удушья. Будто не было никаких войн, ран и разлук длиной в жизнь.

Нас соединяла Нить.

— 15.9. Крот

— Аврора, я бы хотел тебя предостеречь...

После тренировки Оскар деликатно взял меня за локоть и отвёл в сторону, к окну. Он осторожно бросил косой взгляд на Никиту, который, с любопытством наблюдая за тренировкой достойных, сидел у стены на скамейке.

— Я чувствую, что с этим Дудником не всё чисто. Он сказал, что сбежал от людей, которые пытались заставить его работать на них, но я ему не верю. Это легенда. Сдаётся мне, что он внедрился к нам в качестве крота, госпожа. Люди хотят узнать нас изнутри.

Я усмехнулась.

— Так это же замечательно. По-моему, все беды — от недопонимания.

Моя усмешка отразилась в его глазах, как в зеркале.

— Так ты уже знаешь?

— Разумеется, старина, — сказала я, положив руку ему на плечо. — Подсылая его, люди не учли одного — того, что мы сразу раскусим любого шпиона. Вот я и говорю, что они на самом деле плохо нас знают — а туда же, воевать.

— Ты что-то задумала? Я заинтригован. — Оскар шевельнул бровью.

— Посмотрим, — улыбнулась я. — Ты не слишком-то "наезжай" на Ника. Возможно, он сослужит нам службу. Кстати, он, кажется, не совсем обычен... Он чувствует паутину, хотя не является достойным.

А вот теперь Оскар по-настоящему удивился. Он снова глянул в сторону Никиты, который непринуждённо болтал с парой достойных у выхода из зала, причём так, будто они были уже сто лет знакомы.

— Кажется, он умеет находить общий язык с кем угодно, — заметил он. — Хорошее качество для шпиона.

— Или достойные чувствуют в нём своего, — сказала я. — Хотя у него и нет жука.

— Ты полагаешь, что паутину способны чувствовать и обычные хищники? — проговорил Оскар задумчиво.

Вот что значит разговаривать с "собратом по паутине"! Лишние слова не нужны, он сам поймёт всё, что нужно.

— Пока не могу сказать точно, — ответила я. — Но на самом деле нет ничего невозможного... Кто его знает, может, и способны, только не знают об этом.

Через полчаса мы были втроём: огонь в камине, я и ОН. Его стриженая голова доверчиво лежала у меня на коленях, и я всеми силами пыталась отбросить настоящее, чтобы полностью отдаться ощущению тепла, разливавшегося где-то в животе. Хотелось отринуть все заботы и мысли о войне и просто быть с НИМ. Сколько нам было отведено времени? Пока даже паутина не могла ответить на этот вопрос...

И всё-таки пришлось поднять шпионскую тему. Это было неизбежно.

— Они угрожали твоей маме? — спросила я.

Никита внутренне сжался, как от боли. Подняв голову с моих колен, он сел, глядя на огонь сузившимися и посуровевшими глазами. Долго молчал, потом ответил:

— Я чувствовал... Нет, я знал, что обмануть тебя не получится. Да, у меня задание разведать, каким образом вы получаете информацию о готовящихся операциях по уничтожению хищников. Ну, вот я и раскололся... — Он невесело усмехнулся. — Хреновый из меня шпион.

— Задание разовое или с перспективой? — спросила я.

— Они не уточняли, — ответил Никита. — Наверно, до первого результата, а там уж видно будет, отзовут меня или скажут работать дальше.

— Когда ты должен выйти на связь?

— Первая связь назначена через две недели. Под каким-нибудь предлогом мне придётся улизнуть и встретиться с моими шефами. За две недели я должен собрать нужную им инфу, а если не соберу... Не знаю. Секир-башка, наверно. А мама... У неё сердце больное.

Боюсь, это звучало суховато и смахивало на допрос. А огонь уютно потрескивал, создавая романтичную обстановку, и становилось до боли обидно за время, которое можно было бы потратить совсем на другое... Я притянула Никиту к себе и снова уложила его головой на свои колени. Поглаживая его ёжик, я сказала:

— Я знаю, ты боишься за маму... Точнее, того, как она воспримет твоё обращение. Но можно попробовать вылечить её и заодно изменить её отношение к хищникам. Тогда угроза твоих шефов просто потеряет силу, и это снимет тебя с их крючка.

— Ты можешь вылечить маму? — встрепенулся он.

— Могу попробовать, — сказала я.

— Лёлька! — Он сгрёб меня сильными руками и упёрся лбом в мой, как он всегда любил делать. — Я по гроб жизни буду тебе благодарен...

Богатырь с глазами доверчивого мальчишки — так он сейчас выглядел. Он верил безоговорочно каждому моему слову, каждому вздоху и движению — и сейчас, и тогда, и я не могла обмануть, не оправдать его доверия. Он один называл меня забытым именем — Лёля, прикасаясь им к моей душе. Он так и сказал: "Авророй тебя зовут те, кто тебя видит со стороны. А твою душу зовут Лёля". Откуда он это знал? Или не знал, а просто сказал наугад? Как бы то ни было, "Лёля" могло быть уменьшительным от многих имён: Оля, Юля, Лена, Алёна, Лариса, Лолита, Элеонора, Илона и даже Лейла — словом, всех певучих имён, где присутствовал звук "л". И это только женские. А Алексей, Леонид, Олег, Юлий? Тогда, в сорок первом, меня звали Олей, в этой жизни — Алёной. А ещё у славян была богиня весны Леля — дочь Лады.

А ещё... Леледа. Как ни странно. Может, её тоже кто-то называл Лёлей? Я-то думала, что Леледа — это слегка видоизменённое "Лилит", а теперь смутно чувствовала связь её имени с моим. Значит, не только белые крылья...

— Спасибо тебе, Лёлька, — прошептали губы Никиты.

— Рано благодарить, — сорвалось с моих. — Я ещё ничего не сделала...

— Ты сделаешь, я знаю.

Огонь в камине, уже отчаявшийся увидеть сколько-нибудь романтичную концовку этого разговора, был счастлив. Он дождался! Он так старался, трещал и плясал, а эти двое играли в вопросы-ответы... Но вот они наконец перешли от слов к делу, и огонь вспыхнул ярче, заглядывая в глубину их зрачков и разлетаясь в них на тысячи искр — довольный и счастливый, потому что были счастливы они. Надолго ли? Ответа пока не было.

— 15.10. Невеста

— Мам, привет. Познакомься, это Лёля.

Наверно, нет нужды описывать типовую двухкомнатную квартирку: таких миллионы. Ничего оригинального не было ни в её планировке, ни в обстановке. Её хозяйка, Любовь Александровна, обладала удивительно молодыми и светлыми глазами при почти совершенно седых волосах, а когда она заговорила, горло у меня сжалось: её голос был невероятно похож на мамин. Да и в светлом, добром её лице было что-то такое, отчего мне тут же захотелось уткнуться в её фартук и заплакать. Мама, как я по тебе скучаю...

Но, конечно, ничего подобного я не сделала: неудобно падать на колени перед незнакомым человеком и обнимать его. Вместо этого я сказала:

— Здравствуйте.

Столько любви сияло в её обращённом на сына взгляде, столько радости... В первые пару минут я даже не вникала в суть того, что она говорила, просто слушала её голос, чувствуя мучительную нежность и пульсацию солёной боли в горле. И не сразу поняла, в чём дело, когда прочла в её глазах недоумение: оказалось, она о чём-то спросила меня, а я всё пропустила мимо ушей. Толчок локтем от Никиты вывел меня из оцепенения.

— Простите, — пробормотала я. — Я не расслышала, что вы сказали.

Во взгляде Любови Александровны, обращённом на Никиту, читался вопрос: "Она у тебя что — глухая?" Я честно призналась:

— Просто ваш голос очень напомнил мне голос моей покойной мамы. Потому я и обалдела слегка.

Её губы вздрогнули в растерянно-растроганной улыбке.

— А... Ну ладно, ладно, неважно, — торопливо сказала она. И спохватилась, захлопотала: — Ох, что же я вас на пороге-то держу? Заходите, заходите! Раздевайтесь, разувайтесь... Никита, вот твои тапочки... Всегда на своём месте стоят, тебя ждут... Лёлечка, вам тоже сейчас тапочки дам... Чувствуйте себя как дома!

Мы повесили куртки и переобулись в тапочки. Забытое ощущение, уютное, домашнее... Мои ноги, привыкшие к обуви военного образца, поначалу слегка растерялись от этой необычной лёгкости и свободы, но уже через секунду блаженно и благодарно расслабились. Дома? Да, дома...

— Ну что ж, пожалуйте на кухню, ребята! У меня скоро борщ будет готов, — радушно пригласила Любовь Александровна.

В гости к Никите я отправилась без оружия, хоть это и было в какой-то мере рискованно. Но я решила не пугать его маму — хватит с неё и того, что мы собирались ей сказать.

Мы уселись к столу.

— Никитушка, ты — в отпуск, или как? — спрашивала между тем Любовь Александровна, поднимая крышку кастрюли. Попробовав красное булькающее варево под названием "борщ", она решительно посолила его и перемешала. — На сколько ты приехал?

Мы с Никитой переглянулись. Он ответил:

— Ненадолго, мам. Нам с тобой поговорить надо.

Крышка брякнула о кастрюлю, и Любовь Александровна тревожно посмотрела на нас, прижимая к груди пёструю прихватку. Ну конечно, она подумала о свадьбе. О чём она ещё могла подумать? Всё и правда выглядело так, будто Никита собирался представить ей меня как свою невесту, и у меня печально заныло сердце от мысли, что не эту радостную новость мы ей принесли, а совсем другую.

— Ой, ребята... — Любовь Александровна ухватилась за холодильник. — Ой, подождите, я за таблетками схожу...

Никита вскочил:

— Мам, тебе плохо?

— Да нет... Нет, это я так, чего-то разнервничалась, — пробормотала она, бледнея. — На радостях, что ты приехал...

— Мама... Ну что ж ты так. Мы ещё ничего не сказали, а ты уже нервничаешь, — проговорил Никита, обнимая её за плечи. — Впрочем...

Впрочем, подумал он, тут было отчего нервничать. Может, материнское сердце почувствовало что-то?

В дверном замке загремел ключ, и Любовь Александровна встрепенулась.

— Ой, это Вова с работы...

Ключ перестал греметь, и из прихожей послышался голос молодого человека:

— Мама, почему у тебя открыто? У нас что, гости?

Это он увидел нашу обувь — две пары солдатских ботинок. А потом и Никиту:

— О, братишка, привет! В отпуск?

— Привет, Вовка.

Братья обнялись. Вова был далеко не такого могучего телосложения, как Никита, заметно ниже ростом и стригся не так коротко. Он буквально утонул в объятиях брата, который держал его крепко, но бережно, помня о своей силе, после обращения возросшей многократно.

— Ты чего такой холодный весь? — вдруг спросил Вова. — Только что с улицы зашёл? Сегодня вроде не такой уж и мороз.

Однако, наблюдательный он парень. Никита в ответ промолчал. А Вова, заметив меня, сказал чуть смущённо:

— Здрасьте...

— Это Лёля, — представил меня Никита. И после короткой паузы добавил решительно: — Моя... невеста.

Табуретка куда-то провалилась подо мной. Э-э... Кажется, я что-то пропустила? В жизни бывает киномонтаж? А куда делась сцена предложения руки и сердца?

— Вот это новость! — воскликнул Вова. — Поздравляю! — И, бросив взгляд на мать, добавил: — Мама, кажется, в шоке.

Это можно было сказать не только о ней: я сидела, не ощущая под собой табуретки. Может, Никита пошутил? Нет, физиономия у него была решительная и серьёзная, а глаза — просветлённые. Только полюбуйтесь на него... Принял решение за нас двоих и доволен! Ну, не то чтобы я была против, но... Может быть, с этим всё-таки стоило подождать? Двух волнующих новостей для одного вечера было, пожалуй, многовато.

— Так, за это надо выпить! — решительно заявил Вова. — И за знакомство тоже. Мам, у нас есть?..

Любовь Александровна смогла только отрицательно качнуть головой: дар речи к ней возвращался очень медленно.

— Непорядок! — нахмурился Вова. — Ладно, я быстренько сбегаю в магазин — одна нога здесь, другая там!

И он устремился в прихожую. Никита хотел его остановить, но я качнула головой: "Пусть идёт".

— Я быстро! — И дверь хлопнула.

— 15.11. Тёплые руки

Конечно, с невестой Никита меня ошарашил, но надо было сделать то, зачем мы пришли. А к вопросу о свадьбе мы... ещё вернёмся, я полагаю. Ещё как вернёмся.

А Никита, не дав матери прийти в себя после первой новости, уже продолжал:

— Мам, я привёл Лёлю не только для того, чтобы познакомить тебя с ней. Она может вылечить твоё сердце, так что не понадобятся больше все эти таблетки, которые ты глотаешь горстями. Так... Где у тебя аппарат для измерения давления?

— В... В-в шкафу в комнате, — заикнувшись, пробормотала Любовь Александровна. И нерешительно добавила Никите вдогонку: — Сынок, я, конечно, понимаю, что бывают всякие там целители...

— Я знаю, что говорю, — перебил тот, задержавшись в дверях. — Верь мне. Ты представить себе не можешь, ЧТО Лёля может.

И он вышел из кухни, а Любовь Александровна перевела на меня недоуменный и слегка боязливый взгляд. С одной стороны, уверенный тон и напор Никиты подействовал на неё внушительно, но вместе с тем она не была склонна моментально верить в чудеса — словам о них, по крайней мере. Признаться честно, я и сама не вполне разделяла безоговорочную уверенность Никиты в успехе. Исцелять раны — это одно, а болезни — чуть-чуть другое. Впрочем, с Юлей у меня как будто что-то получилось, так может, и сейчас получится?

Вернувшись с тонометром, Никита тут же принялся разворачивать манжету.

— Ой, так подождите, борщ-то надо выключить! — вдруг вспомнила Любовь Александровна, порываясь подняться, но рука сына опустилась ей на плечо.

— Сиди, мам.

Кухня была такой крохотной, что Никита повернулся и со своего места легко дотянулся до плиты. Выключив газ, он протянул матери развёрнутую манжету.

— Давай. Надо измерить давление до и после.

— Да я и так чувствую, что повысилось, — проговорила Любовь Александровна, закатывая рукав халата и просовывая руку в манжету. — Голова болеть начинает...

— Значит, мы как раз вовремя, — сказал Никита.

Он нажал кнопку, и тонометр негромко загудел, накачивая воздух, потом автоматически начал его стравливать. Судя по писку прибора, раздававшемуся в такт пульсу, у Любови Александровны была ещё и аритмия. И вот, высветился результат: сто девяносто на сто десять.

— Ну, это ещё не так высоко, — отметила мама Никиты. — У меня и двести двадцать было...

Я намылила руки и около минуты подержала их под струёй воды — такой горячей, что кожа едва могла терпеть. Всё-таки у нас значительная разница температур: даже Вова заметил, обнимаясь с Никитой. Вытерев руки полотенцем, я вдобавок подержала их на горячем змеевике. Сочтя, что они достаточно согрелись, я подошла к Любови Александровне, которая слегка нервничала и по-прежнему была настроена скептически. Никита сидел возле неё на корточках и успокаивал:

— Мам, ну, ты же мне веришь? Я знаю, что говорю, а Лёля знает, что делает.

Знала ли я, что делаю? Скорее, я снова шла на ощупь, доверившись интуиции, но моя "пациентка" не должна была этого понять. Не мудря слишком долго, я сделала первое, что пришло в голову: приложила одну руку к левой стороне груди Любви Александровны, а другую — к соответствующей лопатке.

— То есть, вы просто так, руками, да? — послышался её робкий голос.

Я не ответила, сосредотачиваясь. Что-то менялось в теле под моими руками: кажется, мне удавалось найти с ним общий язык. Менялся даже запах. Неподвижно застывший Никита неотрывно наблюдал, но его волнение передавалось мне и выводило из равновесия.

— Андрюша, ты бы вышел ненадолго, а? Мешаешь сосредоточиться...

С языка нечаянно сорвалось его старое имя, а он даже не заметил и машинально повиновался. А Любовь Александровна удивилась:

— Андрюша?

— Это псевдоним такой, — выкрутилась я. — Оперативный.

— А...

Это прозвучало неуклюже, но для Любови Александровны сошло. А правда выглядела бы для неё вообще как бред: я почему-то знала, что она в реинкарнацию не верила. А изменения шли, став заметными уже не только мне.

— Ой... Кажется, легче становится, — пробормотала Любовь Александровна с изумлением.

Никита — тут как тут:

— Мам, ну, как ты?

— Да вроде... Вроде легче.

— Ну-ка, проверим давление.

Измерение показало цифры: 130/80.

— Ничего себе! — проговорила Любовь Александровна потрясённо. — Оно у меня само по себе уже не снижается почти, без таблеток не обойтись, а тут... Помогло! Помогло ведь, правда! — Она засмеялась, переводя сияющий взгляд с сына на меня и обратно.

— Возможно, нужно будет сделать так ещё пару раз, — сказала я задумчиво. — Хотя... Увидим. Измеряйте давление... Если оно будет повышаться снова, или сердце даст о себе знать — примем меры.

— Как ты себя чувствуешь? — допытывался Никита у матери.

— Да хорошо, хорошо! — ответила она со смехом.

То, что это правда, было ясно даже по её голосу: из глухого и усталого он стал звонким и радостным. Этот смех... Мамин смех.

— Надо же... Обычно, если давление резко сбить, тоже ничего хорошего, — продолжала Любовь Александровна описывать свои ощущения. — А сейчас... Хоть кросс беги!

— Ну вот, а ты ещё сомневалась, — улыбнулся Никита. — Лёля своё дело знает.

Жар его взгляда растопил меня, как кусок масла. А Любовь Александровна сказала:

— Лёлечка, у тебя такие тёплые руки! Спасибо тебе огромное... Это чудо какое-то!

— 15.12. Правда

Вернулся из магазина Вова. Увидев на кухонном столе тонометр, он нахмурился:

— Что, мам, опять давление?

На что Любовь Александровна бодро ответила:

— Уже нет! И представь себе, никаких таблеток. Лёля просто приложила руки и... Всё!

— Руки? — озадаченно повторил Вова. — Она у нас что, целитель?

— Видимо, да! Я прекрасно себя чувствую!

— Надо же... — Вова взглянул на меня с любопытством.

В отличие от взбодрившейся Любови Александровны, я испытывала лёгкую усталость, но на душе было светло. У меня получилось, я помогла ей. Пока было не совсем ясно, потребуется ли ей моя помощь в дальнейшем, но и то, что удалось сделать, весьма радовало. Впрочем, предстояло самое трудное, и оно начиналось прямо сейчас.

Вова выставил на стол литровую бутылку водки, выложил палку колбасы, длинный батон, салаты в пластиковых контейнерах. Любовь Александровна отозвалась о его выборе неодобрительно:

— Зачем взял эти магазинные салаты! Ими же отравиться можно!

Вова с улыбкой взглянул на нас:

— Заметьте, про водку она ничего плохого не сказала!

Мы с Никитой молча смотрели, как они накрывают стол. Признаюсь честно: мне захотелось просто сбежать, да и Никита чувствовал себя не лучше. Он сидел мрачный, глядя куда-то в угол, и Вова удивлённо заметил:

— Ребята, а что за похоронные лица? У вас свадьба, маме стало лучше... Радоваться ж надо!

Я подумала: может быть, эти люди, так легко принявшие сегодняшнее чудо, так же легко примут и эту новость? Любовь Александровна, по крайней мере, не упадёт с инфарктом. Теперь не должна. И всё же при мысли о том, что они сейчас испытают, мои потеплевшие руки снова стали холодными.

Вова разлил водку по рюмкам.

— Ну... Первый тост — за счастливое событие, которое, надеюсь, скоро последует! За жениха и невесту!

— Ой, я, наверно, только символически подержу, — сказала Любовь Александровна, поднимая рюмку. — Вроде лучше стало, но всё-таки пока побаиваюсь.

Вова выпил и вцепился зубами в бутерброд, а Никита сказал:

— Вован, прости, но мы тоже... символически.

— Как это? — нахмурился тот. — Ну, маме и Лёле ещё простительно, но ты-то с чего вдруг?..

Никита невесело усмехнулся одним уголком губ:

— Мы бы с удовольствием, но... Не пьём мы.

Вова слегка опешил.

— То есть, как это? Совсем, что ли?

— Совсем. — Никита посмотрел на меня. Да уж, настал момент истины...

Я кивнула для моральной поддержки. Он продолжил, медленно подбирая слова:

— Мам, Вов... Вы только не нервничайте и не бойтесь, ладно? Я... заразился во время одной из операций. Меня подстрелили, и в рану попала кровь хищника. В общем... Я не человек больше.

Повисла страшная тишина. То есть, это для них, людей, была тишина, а мы слышали биение их сердец и шум крови в сосудах. Слегка побледневший Вова проговорил:

— Ты... шутишь, что ли? Брат, не смешно.

— Не шучу, — сказал Никита. — Мы решили, что будет лучше, если я сам скажу вам об этом, а не кто-то чужой. Мама... Когда ты приезжала ко мне, всё это: роскошная палата, внимание, оплата твоего проезда — было показухой. Люди держали меня на крючке, угрожая, что уничтожат меня и сообщат всю правду тебе... заведомо зная, что ты этого не вынесешь. Я не мог этого допустить и вынужден был согласиться работать на них. Им нужен свой... — На язык просилось слово "человек", и Никита запнулся. — Шпион в лагере противника.

Тикали кухонные часы, у соседей работали телевизоры, журчала по трубам вода. Кто-то наверху принимал ванну. Работал холодильник. Орали коты в соседнем дворе.

— Мам, я только из-за тебя... согласился. А потом встретил Лёлю. Она тоже... хищница, но не обычная. Она обладает целительским даром, и мы решили, что вылечим тебя и расскажем всю правду сами. И тогда этим гадам... — Никита с усмешкой сверкнул глазами и сложил пальцы в фигу.

Рука Любови Александровны была прижата к груди... по привычке. Там ничего не болело, просто сильно билось сердце. И тем не менее, Никита встревожился:

— Мама...

Он вскочил со своего места и присел перед ней на корточки, взял её руку и прижал к губам.

— Мамуль... Кем бы я ни был, человеком или хищником, я тебя люблю. И на всё ради тебя готов. Вот и всё.

Я решила, что мне пора тоже сказать пару слов.

— Любовь Александровна, Вова... Вам не нужно бояться хищников. Они ничуть не страшнее людей. Начну с того, что меня зовут Аврора... Да, та самая, чьим именем названо всемирно распространённое Общество. Только к его созданию я не имею отношения, я теперь возглавляю другое сообщество хищников — Орден. К вашему сведению, питаемся мы донорской кровью, а в качестве доноров выбираем, скажем так, не самых лучших представителей человеческой расы — всевозможных негодяев, преступников. Среди нас есть небольшая группа, которой требуется гораздо меньше крови для поддержания сил, чем обычным хищникам — всего пару стаканов в неделю или около того. К ней принадлежу и я. Мы обладаем способностью исцелять и вполне могли бы быть полезными людям, но они предпочитают нас убивать. Люди всегда боялись неизвестного и видели в нём опасность. Конечно, проще убить, чем разобраться... Они не знают нас и, видимо, не очень-то хотят узнать. То, что мы питаемся их кровью, они считают достаточным аргументом в пользу нашего уничтожения. Да, долгое время хищники просто паразитировали на людях, беря от них то, что им нужно, и ничего не давая взамен, но времена изменились. Изменились и сами хищники, среди них появились мы — способные брать очень мало, а давать очень много. Если бы люди поняли, что можно сосуществовать с нами на взаимовыгодных условиях... Мы хотим, чтобы они это поняли, и попытаемся этого добиться. Удастся ли? Не знаю. Прошу вас, поверьте нам.

Я умолкла. Любовь Александровна и Вова тоже молчали. Никита держал ослабевшую и безвольную руку матери в своих и не сводил взгляда с её лица, а она смотрела на него — без слёз, не мигая, бледная и неподвижная. Поняла ли она меня? Трудно сказать. Единственное, в чём я убедилась, так это в том, что мы выбрали верную последовательность действий: сначала подлечить её сердце, а уж потом рассказывать...

Вова налил себе полную рюмку водки, залпом выпил и, зажмурившись, уткнулся в рукав. Опрокинул в себя ещё одну, закусил колбасой, налил третью, но так и не притронулся — просто сидел, уставившись на неё.

Рука Любови Александровны поднялась и легла на голову Никиты.

— Кем бы ты ни был, ты всё равно мой сын.

— 15.13. На крыше

Мы с Никитой смотрели с крыши на машину, которая наблюдала за домом. Точнее, делали это сидевшие в ней люди.

— Вот придурки, — хмыкнул Никита. — Чего они там увидят? Надо было на ближайшей крыше пост разместить. Или на верхнем этаже.

— Они рассчитывали на то, что ты бескрылый пешеход, — улыбнулась я.

— Блин, когда же эти крылья вырастут? Конечно, мне приятно, что ты носишь меня на руках, но должно быть наоборот.

— Скоро. Через пару месяцев.

Мы стояли посреди океана вечерних огней, а над нами мерцали звёзды. Никита, взяв моё лицо в свои ладони и уткнувшись лбом в мой, сказал:

— Лёлька... Спасибо тебе за маму.

— Не за что...

Его губы защекотали мои брови и глаза, и я, зажмурившись, ёжилась под поцелуями. И впрямь как жених и невеста... Кстати!

— Ник, а это что было за заявление?

— Насчёт чего?

— Насчёт того, что я твоя невеста. Может, сначала надо было меня спросить, согласна ли я?

На меня смотрели два недоуменно округлившихся глаза.

— А ты не согласна?

Поразительно... Он ни на секунду не допускал мысли о том, что я могу сказать "нет".

И он был прав.

— Предложение где, чудик?! — фыркнула я.

— А... Вот ты о чём! — заулыбался он. — Ну так... Вот оно.

Я покачала головой.

— Мне сразу показалось, что ты не такой, как все, но чтобы настолько... Чудо ты в перьях.

В его глазах мерцала задумчивая нежность. Взяв мою руку, он обхватил большим и указательным пальцем запястье.

— Лёлька, ты согласна стать моей женой?

У меня, как обычно, не получилось сомкнуть кончики пальцев вокруг его запястья, и я заменила указательный безымянным. Теперь удалось.

— Да.

— Глава 16. Не меч, но мир

— 16.1. Новое задание

Тяжёлый бронированный "Хаммер" грунтового цвета катил по коричневой от мартовской грязи трассе. "Кальтенбруннер" — полковник Радович — молча, с каменным лицом слушал мой доклад.

— Численность так называемых достойных — сто семьдесят семь. Именно они и обладают даром предвидения, благодаря которому им удаётся просчитывать ваши действия. Ещё они могут мгновенно заживлять раны и лечить болезни, а крови им требуется значительно меньше, чем обычным хищникам — около четырёхсот граммов в неделю. К вирусу они устойчивы, до сих пор среди них не обнаружено ни одного заразившегося. Ну вот, по вопросу о способе получения ими информации о готовящихся операциях — всё.

Радович, выслушав, спросил сухо:

— Есть что-то ещё?

Я сказал:

— Если разрешите, пару слов о намерениях хищников. Они не хотят войны. Заметьте, они не нападают, а только защищаются. Если достойные перейдут в наступление... Людям может очень сильно не поздоровиться. Но они этого не делают.

— Хм, и почему, по вашему мнению? — спросил Радович.

— На самом деле мирное сосуществование людей и хищников возможно, — сказал я. — На взаимовыгодных условиях. Их способности могли бы быть весьма полезными людям: например, в розыскном деле пригодилось бы их чутьё, а о целительском даре и говорить нечего. Зачем воевать, если можно сотрудничать? Хищники людям — свои способности, люди им — пищу, на той же донорской основе. Не так уж велика их численность, чтобы человечество не могло их прокормить. А польза от них могла бы быть огромная.

— Вот именно, что "бы", — хмыкнул Радович. — А они готовы эту самую пользу приносить?

— Думаю, готовы, — кивнул я. — Побывав среди них, я пришёл к такому выводу.

Полковник снова хмыкнул. Его глаза поблёскивали недоверием из-под низко надвинутой на лоб форменной шапки.

— Не верю я им, — сказал он. — И вам тоже не очень. Вас перевербовали?

— Вам этого не узнать, — усмехнулся я. — Придётся верить на слово.

— Как там здоровье мамы?

Если бы не вооружённый шофёр-телохранитель, я бы вырвал ему глотку, но вместо этого только проскрежетал:

— Спасибо, мама чувствует себя хорошо.

Радович холодно ухмыльнулся.

— Настолько хорошо, что в её медицинской карте написано об исчезновении признаков ишемической болезни сердца?

Говорил же я ей, чтобы не ходила в больницу! Но всего невозможно учесть — всех деталей, наверно, даже достойные не в состоянии предвидеть. Что делать?

— Так это вы, наверно, поощрять меня начали, — попытался я удержаться на плаву.

— Мы пока ещё ничего не начинали, — ответил он.

От его взгляда у меня заледенела спина. А от его следующих слов в глазах позеленело.

— Ваши мать и брат у нас, Дудник. Не беспокойтесь, вреда им не причиняется, но вы не сможете получить к ним доступа, пока не выполните следующее задание. Оно будет состоять в уничтожении парочки Войцеховская — Рассохин. Да, да, вы не ослышались. Это ваш приятель Дэн и его куратор, которые выполняли наше задание, выслеживая затаившихся хищников. Но они переметнулись на их сторону и передают нам информацию с задержкой, а их предупреждают. Было принято решение их уничтожить... Обоих, так как у нас есть сведения, что Войцеховская тоже больше не человек.

Я думал, что моё окаменевшее горло потеряло способность издавать какие-либо звуки, но, как ни странно, голос меня послушался.

— А почему бы вам самим их не уничтожить? Послать взвод...

— Нет, — перебил полковник. — Это привлечёт внимание. Мы не хотим шума вокруг этого проекта, поэтому ликвидация поручается вам, Дудник. И... по-моему, вы не в том положении, чтобы задавать много вопросов, не так ли?

Что ж, логика в этом есть... Они облажались, вот и не хотят громкой операции, предпочтя замести следы своей лажи по-тихому. А если всплывёт, что они использовали незаконные методы принуждения... Дэн здорово попал. И эта незнакомая мне девчонка. Бедняга.

— Неплохо держитесь, — заметил полковник с холодным подобием усмешки.

Видимо, он ожидал от меня истерики. Мои челюсти сжались до боли. Холодная ярость — вот всё, что я сейчас испытывал. Но я её обуздал, как учила Лёлька, хотя ударом кулака мог расколоть полковнику череп, как арбуз. Мы что-нибудь придумаем, мы вызволим маму и Вовку и покажем им всем здоровенную фигу. А пока...

— Какие будут инструкции?

Он прищурился и беззвучно усмехнулся: видно, оценил мою выдержку.

— Мы высадим вас поблизости от местоположения вашей цели; думаю, с вашим нюхом вы без труда их найдёте. На выполнение задания у вас будет двенадцать часов, ни минутой больше. Постарайтесь уложиться, если хотите, чтобы с вашей семьёй было всё в порядке.

Я ничего не мог с собой поделать: из горла сквозь намертво сцепленные зубы рвалось низкое нутряное рычание.

— Но-но-но, потише! — процедил полковник, не без опаски косясь на меня. — Держите себя в руках, Дудник.

"Всё-таки боится, гад", — внутренне позлорадствовал я.

— 16.2. Семь часов

Солнышко пригревало и сияло, заставляя меня щуриться. Снег под ногами уже напитался влагой, чирикали птицы, с крыши мотеля свисали сосульки. На что Лёлька надеется? Радович, кажется, не поверил в мирные намерения хищников, но доложить начальству обязан, а там разберутся. Не все же там такие отмороженные, как он. А если?.. Да нет, не верю. Будем надеяться, что кто-то из них всё-таки понимает, что лучшая битва — та, которой не было. Ну, если у них только гормоны не чешутся повоевать.

Небо улыбалось мне синевой Лёлькиных глаз. Послать бы к чёрту эту войну, залечь бы с ней на каком-нибудь необитаемом острове и любить, любить, любить друг друга до исступления... Забавно: для кого-то она Великий Магистр, а для меня — просто моя Лёлька, от одного имени которой сердце сжимается в сладкой тоске.

Эх, весна, что ж ты такая безрадостная выдалась?..

Я прошёл мимо мотеля: Дэна с его кураторшей там уже не было, след тянулся в лес. С шага я перешёл на бег трусцой, постепенно ускоряясь. След был чёткий и свежий, потерять их я не боялся и не "экономил" на скорости. Их внедорожник слегка барахлил. Откуда мне было это известно? Не знаю. Невидимая ниточка, тянувшаяся за Дэном, говорила, что он нервничал и сердился... на машину. Немного странно было ощущать его близость... Это был он, Дэн, но вместо манящего человеческого тепла чувствовался ровный холодок хищника. Его ниточка переплеталась с другой, да так плотно и неразрывно, что сомнений не оставалось: судьбы этих двоих связаны. Они — как иголка и нитка, и роднила их кровь.

Так, а вот и машина — у обочины лесной дороги, метрах в пятнадцати, с открытым капотом. Заглохла, похоже. Я прыгнул за дерево и осторожно, вполглаза, выглянул. Тот, кто возился под капотом, был точно Дэн — иголка, а вот его "ниточки" не было видно, но её присутствие я чётко ощущал. Она находилась где-то поблизости. Гм... Почему мне казалось, что она наверху?

— Ты у меня на мушке, — раздался женский голос. — Всё оружие — на землю, живо!

Я поднял взгляд. Вот она, "ниточка" — взгромоздилась на ветку соседней сосны, совсем как ворона из басни, разве только у той не было автомата и такого злющего взгляда. Да, кстати, и на ели она сидела, кажется?..

— Спой, светик, не стыдись, — хмыкнул я.

Она свирепо скривила свой весьма симпатичный ротик, приподняв верхнюю губу и продемонстрировав хищный оскал, а холодные глаза так и сверлили меня. Честное слово, так и хотелось шлепком по попе сбить с верхотуры эту стервочку, чтобы наглости у неё поубавилось. Вздумала в меня целиться, зараза! Вот только как дотянуться отсюда до её попы?.. Гм.

— Заткнись, — был её ответ. — Оружие на землю, или стреляю! А стреляю я хорошо, учти. Попаду тебе аккурат между глаз!

Теперь я понял, что у них за связь: капелька его крови текла в её жилах, и их можно было принять за дальних родственников. Даже в запахе была какая-то общая нотка, еле-еле уловимая, но... Что-то общее было, несомненно.

Я медлил, а стервочка вся изнервничалась на ветке: Дэн как будто не видел и не слышал ничего, возясь под капотом заглохшей машины. Странно. Не верилось, что он меня не почуял, а уж голоса наши не услышать он просто не мог. С такого расстояния и человек услышит, а хищник — уж тем более, в два счёта.

— Не стреляй в меня, золотце, — сказал я. — Я пришёл с миром.

Девица на сосне только скалилась, по-прежнему целясь в меня.

— Не болтать! Оружие на землю, я сказала!

Тут вдруг ветка под горе-вороной подломилась, и она с визгом рухнула вниз... прямо в мои объятия. Ошарашенно хлопая глазами, она смотрела на меня, а я сиял улыбкой.

— Поставь-ка девушку, — раздался вдруг голос Дэна. — Не твоя, не лапай.

Очутившись на ногах, она принялась по-птичьи отряхивать "пёрышки", а я встретился взглядом с Дэном. Да, в хищника он превратился окончательно и бесповоротно: в его глазах, опушённых светлыми, будто схваченными инеем ресницами, мерцал этот характерный блеск — холодный багровый отсвет зимнего заката. Он тоже всё понял, и в его взгляде отразилось угрюмое уныние.

— И ты тоже...

Ответа не требовалось: и так всё было ясно. Помолчав, Дэн со вздохом протянул мне руку:

— Ну, здорОво, браток...

Я пожал её. Девица переводила недоуменный взгляд с меня на Дэна и обратно.

— Познакомься, это Ник, — представил ей меня Дэн. — Мы с ним служили вместе. Ник, это Злата.

— Лейтенант Войцеховская, — поправила она, колюче блеснув глазами.

Да, гонора у неё было много, даже чересчур — для того незавидного положения, в котором они с Дэном оказались.

— Очень приятно, — сказал я.

Через пять минут мы сидели в машине: я на заднем сиденье, они — на передних, переваривая всё то, что я им немедленно сообщил. Мой рассказ был предельно короток.

— Н-да, — проговорил Дэн задумчиво. И добавил, обращаясь к девушке: — Попали мы с тобой, Ниточка.

Это слово — "Ниточка" — задело невидимую струнку... Я угадал про иголку и нитку. А в следующий миг почувствовал, о чём она подумала: убить меня и бежать... Уловить её порыв мне не стоило никаких усилий: такими "громкими" были её мысли. Наши взгляды встретились, и она тут же испуганно потупилась. Что ж... Я не винил её и вполне понимал.

— И ты попал, — добавил Дэн, подняв взгляд на меня. — Мы все попали.

— У меня на всё про всё двенадцать часов, — сказал я. — На путь от места высадки до вас, на саму ликвидацию и дорогу до условленного места. Ваши трупы я должен предъявить им.

Под вопросительно-напряжённым взглядом Дэна меня даже пот прошиб.

— Надеюсь, у тебя есть соображения?

— Есть, вот только не знаю, успеют ли они, — пробормотал я.

— Кто — они? — спросил Дэн.

— Достойные, — ответил я.

Успеют ли достойные за оставшиеся семь часов найти маму с Вовкой и вызволить их? План отчаянный, но другого просто не было. Я показал Дэну взглядом на рацию, и он нерешительно потянулся к ней, как вдруг пространство вокруг меня натянулось струной и запело: "Ник!" Видно, я как-то странно при этом выглядел, потому что Дэн спросил настороженно:

— Ты что?

"Ник! Ник, ты меня слышишь?" — звенела, вибрировала невидимая сетка, пронизывавшая и опутывавшая весь мир, и сердце в ответ радостно сжалось: Лёлька. Это была она.

"Да!" — крикнул я... Не голосом, а сердцем: горло только беззвучно напряглось.

"Ник, родной, где ты?"

"Лёль... Лёлька, я сейчас с Дэном. Я получил приказ ликвидировать их. Мама и Вовка в заложниках... У нас семь часов. Я должен предъявить им трупы".

"Я поняла, Ник. Мы успеем, обещаю! Всё будет хорошо. Вызволим и маму с Вовкой, и вас".

"Я верю тебе", — выдохнуло моё сердце.

"Я люблю тебя", — прозвенела паутина напоследок...

Да, это была паутина, чёрт бы её побрал! Я разговаривал по ней с Лёлькой... Но я не достойный, у меня нет жука в груди, нет даже крыльев. Как это всё могло получиться?

— Эй, ты где? — Перед моим носом защёлкали пальцы Дэна.

— Ушёл в астрал, — сказала Злата.

Я встряхнул головой и освободился из плена паутины, а потом придержал руку Дэна, уже лежавшую на рации.

— Всё, нет необходимости. Я уже...

— 16.3. Проблемы

— У нас семь часов, — сказала я.

А стало быть, разбираться, как Никита может пользоваться паутиной, не являясь достойным и не будучи этому обученным, времени не было. Я попробовала выйти с ним на связь, и мне это удалось, а дальше достойным предстояло напрячься.

Подключившись к чтецам паутины, я прервала их работу заданием несколько иного характера по сравнению с теми, что они выполняли до сих пор. Нужно было не предсказать события, а разыскать людей — маму и брата Никиты. Настроить чтецов на нужную "волну" было секундным делом: я "загрузила" во внутреннюю паутину группы образы искомых людей, и уже через мгновение мы прощупывали внешнюю сеть, пытаясь установить местонахождение Любови Александровны и Вовы. Само собой разумеется, информацию можно было не только считывать с паутины, но и загружать в неё, а поскольку все её уровни были естественным образом связаны, то внешняя скоро откликнулась... В ней выделился узел — это было местонахождение семьи Никиты. Дополнительная информация шла такая: заброшенная турбаза, охрана — около десяти человек.

"Все зафиксировали?" — спросила я.

"Так точно..."

"Каспар!"

"Здесь!"

"Это твоё задание. Приступай".

"Слушаюсь".

Точно так же было установлено местонахождение Никиты с Дэном и Златой, за ними отправился Алекс. Я посылала лучших из лучших: они никогда не подводили, не давали сбоев... Но всё пошло не так, как мы рассчитывали.

Сбой дала паутина. Уже через час Каспар доложил, что его отряд потерял цель. Пришлось чтецам снова работать, но началась какая-то ерунда: местонахождение заложников было вроде бы заново установлено, и отряд Каспара переориентировался, но по прошествии ещё одного часа выяснилось, что они прибыли не туда. Причём было совершенно непонятно, где произошла ошибка: то ли на этапе локализации узла паутины, то ли в передаче данных, то ли это у самого Каспара возникли проблемы с ориентированием.

Те же странности творились и у Алекса. Драгоценное время утекало, нервозность росла, и это, разумеется, не могло способствовать делу.

— Так, всем успокоиться, — сказала я. — Иначе мы вообще потеряем всякую связь. Пятнадцатиминутный релакс, ребята.

Прямо на своих местах чтецы погрузились в очень глубокий сон: их головы поникли, веки сомкнулись, лицевые мышцы расслабились. Расслабились и обвисли плечи, а малыш Вик так обмяк, что был на грани сползания на пол, и мне пришлось взять его к себе на колени. Я тоже ненадолго закрыла глаза...

— 16.4. Хранительница

...И оказалась на крутом скалистом берегу фьорда Кошки, залитом янтарными лучами зари. Знакомая сосна, словно отлитая из золота, сияла на фоне розовых облаков, и я как никогда сильно ощущала присутствие Леледы — всей кожей, как будто она вот-вот дотронется до меня ладонями.

"Познакомься со своим хранителем", — услышала я. Хотя, наверно, слово "услышала" вряд ли отражало механизм восприятия мной слов Леледы. Если бы душу можно было назвать органом слуха, она вся была бы сейчас сплошным ухом...

Каменная кошка смотрела вдаль и умывалась лапкой. Нет... Точнее, на месте каменного памятника сидела огромная живая кошка, и её роскошная чёрная шерсть шелковисто блестела в солнечных лучах. Размером она была с тигра, не меньше.

"Она — твой верный хранитель во всех мирах и проводник. Она привела тебя туда, где ты сейчас стоишь, она же поднимет и выше".

Не в силах отвести глаз от кошки, я понимала: в последней фразе из уст Леледы переплелись два смысла, и актуальны были одновременно оба. Один был связан с перемещением в пространстве, второй — с моей судьбой. А кошка обернулась, и я увидела её глаза...

Глаза Эйне — завораживающие, изменчивые и непостижимые. Да, это была она: на правом ухе серебрилась седая шерсть — с той же стороны, где была седая прядь волос. Уложив вокруг лап полукольцом огромный пушистый хвостище, она смотрела на меня задумчиво через плечо, и по коже бежал мороз от разумности этого взгляда: это была не просто кошка... Но и не человек, и не хищник. Кто же?..

"Ты?" — приблизилась я к ней с немым вопросом.

В её глазах, пронизывавших меня всезнающим взглядом, светилось "да". Да, это она наблюдала за мной с ветки клёна под окном, она спасла Карину от похитителей, и это её голова слетела с плеч вместо моей на каирском кладбище. Железо пронзило нас, соединив и нашу кровь, и наши души. Нас разъединили, но пуповина не разорвалась, она осталась, и в ней по-прежнему пульсировало МОЖЕТ БЫТЬ, ТЕБЕ ЭТО УДАСТСЯ. Что мне удастся? Тогда я думала, что это было пожеланием найти своё счастье и место в этом мире, но сейчас...

Много тысяч лет назад война людей и крылатых уничтожила мир. Никому не удалось его спасти...

Может, мне...........?

Эйне, неужели ты имела в виду ЭТО?

Я протянула руку и дотронулась до мягкой шерсти кошки. Она и ухом не повела, спокойно позволяя себя гладить, и я зарылась пальцами глубже в её тёплую шубу. Вороша её и лаская, я вдруг обнаружила на груди пятнышко... Нет, это было лишённое шерсти местечко размером с монету. Когда мои пальцы коснулись голой кожи, кошка напряглась и прижала уши, вздыбив шерсть на загривке. Мою грудь пронзила боль: железный прут от перил крыльца... Я отдёрнула руку, и из глаз хлынули слёзы.

Бедные, бедные наши хранители... Откуда у вас, раненных нами, берутся силы продолжать беречь нас, неблагодарных?..

Гладя огромную усатую морду моей хранительницы, я чесала ей за ушами и беззвучно бормотала солёными от слёз губами запоздалое "прости". Она долго молча терпела это, а потом широким, с ладонь взрослого мужчины, языком облизала мне лицо — три раза подряд. Умыв меня, она облизнула собственные усы и дёрнула ухом, а потом стала тыкаться носом в мои ладони. Я крепко обняла её могучую шею и зажмурилась.

"Спасибо тебе, Эйне".

Потом она мягко толкнула меня мордой в солнечное сплетение, прищур загадочных кошачьих глаз растаял, затянувшись мглой, и я вернулась с фьорда в комнату замка. Что-то щекотало мне лицо. Это сидевший у меня на коленях Вик маленькими ладошками бережно вытирал мои мокрые щёки, приговаривая:

— Не плачь, Аврора... Всё будет хорошо. Мы их спасём.

С его детского личика на меня смотрели умные и серьёзные глаза. Это был не ребёнок, а маленький мужчина, спокойный и уверенный, который никогда не плакал — даже от боли. Его родители погибли, и он уже знал об этом, но нёс своё горе с достоинством, не позволяя чувствам отражаться на работе в группе чтецов. Он работал наравне со взрослыми, даже превосходя их по выдержке и оказывая на всю группу стабилизирующее действие, и если у кого-то начинали сдавать нервы, он подавал пример мужества и стоического спокойствия. Глядя на него, остальным становилось стыдно нервничать и психовать. Погладив его светлую стриженую головку, я сказала:

— Да. У нас всё получится.

— 16.5. Ирония

Чтецы тоже проснулись, причём раньше меня: вместо пятнадцати минут я проспала двадцать. Они поглядывали на меня с некоторой тревогой.

— Аврора, как ты себя чувствуешь?

Я размяла шею и плечи, вытерла остатки слёз.

— Отлично. Что же вы меня не разбудили?

Чтецы пожали плечами.

— Хотели, чтобы ты подольше отдохнула... Когда ты спишь-то вообще?

Они были правы: спала я в последнее время три-четыре часа в сутки. Но... думать об этом сейчас не было времени. Снова в бой.

Осталось меньше пяти часов. Отряды Каспара и Алекса заблудились, и нам не оставалось ничего другого, как только попытаться снова сориентировать их. Но что-то сбилось: то ли мы неправильно определяли место, то ли информация передавалась с искажениями. Так сильно паутина ещё никогда не барахлила. Или что-то случилось с нами самими?..

Проблем добавляло ещё и то, что сейчас я не могла быть хладнокровным и рассудительным командиром: там был Никита. В животе у меня застрял плотный ледяной комок тревоги за него, я не могла расслабиться ни на секунду, спина окаменела, плечи сковало болезненное напряжение. В какую-то минуту у меня потемнело в глазах, и я, ощутив, что близка к обмороку, отключилась от чтецов. По голове и плечам бегали мурашки, меня подташнивало, взять себя в руки не удавалось.

— Извините, ребята... Я... кажется, устала, — пробормотала я. — Чёрт, как не вовремя...

Минут через двадцать мне стало лучше, но едва я вышла в паутину, как меня снова выбросило оттуда с премерзким ощущением в кишках. Откуда ни возьмись появился Оскар.

— Аврора, тебе нужен отдых, — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Я тебя подменю. Иди, приляг.

Но я не могла пойти к себе и лечь, я должна была следить за ситуацией. Там находился Никита, и о том, чтобы доверить руководство операцией кому-то другому, пусть даже Оскару, не могло быть и речи. Я приказала принести в комнату чтецов надувную кровать.

Время шло... Оставался всего час, когда мы получили радостные новости: Каспар обнаружил место, где держали маму и брата Никиты. Это было уже что-то. Но от Алекса по-прежнему не было слышно ничего, а мне, как назло, опять стало дурно, и я, сдавшись, решила на несколько минут отключиться.

Несколько минут оказались часом.

— Аврора, вернулась группа Каспара с заложниками, — услышала я голос Оскара.

Гора с плеч — слишком избитое выражение, да и масштаб маловат. Наверно, вес всей планеты свалился с меня, когда я услышала это. Оскар между тем озабоченно всматривался в меня.

— Госпожа, как ты?

Я села, попытавшись ладонями разогнать мурашки с головы и плеч. Надо же, я совсем не почувствовала, как меня из комнаты чтецов перенесли в мою спальню.

— Да вроде, ничего. А Алекс?

Оскар покачал головой.

— От него не поступало доклада.

— Чёрт... — Я спустила ноги на пол, всунула в ботинки и принялась зашнуровывать. — Время уже истекло. С Никитой связаться не пробовали? Меня что-то паутина не пускает в себя.

— Нет... — Оскар замялся. — Послушай, госпожа... Не знаю, что это значит, но есть ещё кое-что...

Я вскинула взгляд на Оскара. Новость была не из хороших, однозначно. Напряжённый холодный ком камнем повис у меня в животе.

— Слушаю.

— Кое-кого из отряда Каспара зацепило при штурме, — сказал Оскар. — Небольшие ранения... которые не зажили самостоятельно. А учитывая, что группа состояла только из достойных... это наводит на тревожные мысли.

Да, тут было чем озадачиться.

— Ты хочешь сказать, что у них пропала способность мгновенно регенерировать?

Оскар кивнул.

— Ещё этого нам не хватало, — пробормотала я.

Человеческое тепло я уловила сразу, выйдя из спальни. Оно привело меня в комнату Вики и Конрада, в которой сидели на кровати его источники — Любовь Александровна и Вова. Конрад пожарче растапливал камин, подбрасывая в огонь поленья, а Вика, сидя перед мамой Никиты на корточках, поглаживала её по руке и успокаивала:

— Всё хорошо... Всё закончилось, никто больше не причинит вам зла.

Закутанная в одеяло Любовь Александровна неподвижно смотрела на огонь. У неё был шок. Из-под серой пуховой шали выбивались на лоб седые пряди, руки лежали на коленях, прижимая складки одеяла, а ноги в чёрных войлочных полусапожках "прощай, молодость" были зябко поджаты. Увидев меня, Вика встала и уступила мне место, и я присела перед Любовью Александровной.

— Вам холодно?

Она не ответила. Я кивнула Конраду, и он подбросил ещё дров. Я спросила у сидевшего рядом Вовы:

— Ты как — в порядке?

Он помолчал, учащённо моргая, и неуверенно кивнул. Парень пребывал тоже не в самом лучшем состоянии, но психика у него была всё же покрепче, чем у матери. Он напряжённо поглядывал в сторону небритой и взъерошенной клыкастой личности по имени Конрад.

— Вам нечего бояться, — сказала я, беря руки Любови Александровны в свои. — Теперь вы в безопасности... хоть и среди хищников. Да... Ирония судьбы та ещё. — Я вздохнула.

Любовь Александровна смотрела прямо на меня. Её губы шевельнулись, и с них слетело:

— Где Никита?

Я села рядом и обняла её.

— Скоро... Скоро он будет здесь. Не волнуйтесь.

Пух её шали щекотал мне щёку, дрова жарко пылали, а Конрад с треском почёсывал щетину. Поймав мой взгляд, он смутился. Вика, уловив мою мысль, грозно сверкнула глазами на мужа, сунула ему в руки бритвенный станок с баллончиком геля и вытолкала из комнаты.

Никита, где же ты?..

— 16.6. Истерика

— Злата, успокойся. Пожалуйста, отдай мне оружие.

Судорожно стискивая автомат, Злата целилась в меня. В её диких глазах не было ничего, кроме ярости и безумия, подрагивающие губы то открывали, то вновь прикрывали бугры выступающих из дёсен клыков, напружиненные ноги беспокойно переступали, проваливаясь сквозь корочку слежавшегося снега. Она не подпускала к себе ни меня, ни уговаривавшего её Дэна, то и дело перенаправляя дуло автомата с меня на него.

— Не подходи! Оба не подходите! — рычала она.

— Тихо, Ниточка, тихо, — уговаривал Дэн, протягивая к ней руку. — Всё же было нормально, чего ты вдруг взбесилась?

— Ни хрена! Ни хрена не нормально! — провизжала она, срывая голос. — Какого хрена вообще происходит?! Я не просила, слышите? Не просила превращать меня в кровососа! А теперь что? Отстреливать меня, как собаку бешеную?! Я всю мою жизнь... Понимаете, всю жизнь хотела быть... полезной! Служить стране! Людям! Защищать слабых! И что?! Что теперь?! Я должна сдохнуть?!

Я сказал:

— Злата, ты вполне можешь быть полезной и защищать слабых, и будучи хищником тоже. Всё будет хорошо, Аврора вытащит нас.

— Вытащит? Когда? — закричала она истерично. — Они уже не придут, эти твои достойные! Время-то — тю-тю! Вышло оно, вышло! Всё!

— Ещё есть полчаса, — сказал Дэн спокойно.

Злата расхохоталась. Смех её прозвучал странно — нездорово, жутко и надрывно.

— Полчаса?! Да засунь себе эти полчаса сам знаешь куда! Что они могут дать?!

— Много, — ответил Дэн всё тем же уверенным, невозмутимым и ровным тоном. — За полчаса можно очень много успеть.

За её спиной темнели стволы сосен, а наш тыл "прикрывал" внедорожник — впрочем, толку от его прикрытия не было: бедолага, проехав несколько километров по лесной дороге, опять заглох. Так, скорее для моральной поддержки стоял. Вот ему-то и досталось больше всего.

— Да ни хрена они не успеют! — заверещала Злата. — Всё из-за вас... Кровососы... чтоб вам пусто было... чтоб вы в аду все горели... Вся моя жизнь... под откос из-за вас!

Да, похоже, совсем у девушки крышу снесло на нервной почве. А учитывая, что у неё в руках было оружие...

Наши с Дэном взгляды встретились. "Будь готов", — моргнул я ему.

Уж не знаю, как, но он уловил. А в следующий миг на весь лес загрохотала автоматная очередь, но мы с Дэном успели вжаться животами в снег, и бедному, ни в чём не повинному внедорожнику достались все пули, выпущенные в нас. Удушливо-острый запах бензина разлетелся в холодном воздухе и заполз в горло... Нет, не беспокойтесь: немедленный взрыв бензобака от пули — это миф, распространившийся благодаря его величеству Голливуду; бак и не думал взрываться, вот только далеко уехать на такой машине мы вряд ли теперь смогли бы. А слетевшая с катушек Злата садила и садила по машине очередь за очередью, пока не израсходовала весь рожок. Когда ответом на нажатие её пальца стала тишина, мы с Дэном, переглянувшись, оба молниеносно кинулись на Злату, повалили и обезоружили её.

— Гады... гады... сволочи, — скрежетала она зубами, напрягая жилы на шее.

— Дура, мы-то тут при чём? — сказал ей Дэн вполне беззлобно, а вот мне, признаться, хотелось влепить ей пару оплеух для приведения в чувство.

Мы вдавливали её в снег с минуту, пока она билась в истерике, а когда конвульсии перешли в обыкновенные слёзы, Дэн сделал мне знак убраться. Я слез с неё, встал и отошёл к машине. Да... Вид у изрешеченного в дуршлаг внедорожника был жалкий. Спустили два колеса — переднее и заднее с одной стороны, бак был пробит в нескольких местах, стёкла побелели, покрывшись мелкой сеточкой трещин.

— Трындец машинке, — пробормотал я.

Злата хныкала и поскуливала, сидя на снегу, а Дэн, обнимая её за плечи одной рукой, другой поглаживал по голове.

— Ну, всё, всё... У нас тоже нервишки пошаливают, но сейчас не время давать им волю.

— Меня... всё достало, — всхлипнула Злата.

— Так и нас тоже, — ответил Дэн. И добавил с усмешкой: — Мы все... трое в одной лодке.

Злата шмыгнула носом:

— Только собаки не хватает...

— Ага.

Дэн вытряхнул сигарету из пачки, взял в рот и почиркал зажигалкой. Пламя не выбивалось.

— Бензином пахнет, — с ещё заметным плаксивым дрожанием в голосе сказала Злата. — Взорвёшь нас к едрене фене...

— Не боись, — ответил Дэн. — Ничего не будет.

Ему наконец удалось высечь огонь, и он закурил. Злата потянулась к пачке:

— Дай мне сигаретку...

Дэн удивлённо вскинул светлые брови:

— Ты ж их вроде на дух не выносила?.. Ну, на...

Он поднёс ей зажигалку. Злата неумело затягивалась и кашляла, а я обошёл машину кругом.

— Мде, — протянул я. — Угробили железного коня ни за что ни про что.

— Он уже сам сдох, — ответил Дэн.

— Так хоть надежда реанимировать была, — возразил я. — А сейчас... Бросить придётся.

— Придётся, — согласился Дэн равнодушно. — Один хрен, всё равно не наша. Не тащить же на себе эту груду железа.

— Блин, задница промокла, — вдруг констатировала Злата, поднимаясь на ноги. Судя по голосу, она уже вполне пришла в себя.

Нда. Психанула, расстреляла машину, а сейчас уже обеспокоена сухостью своего мягкого места. Никогда не пойму этих женщин...

Что делать? Двигаться или ждать, пока нас найдут? Но искать нас могли не только хищники, но и люди. Радович уже, наверно, понял, что я послал его к чёрту. Я послал его, а вот он мог послать группу... Почему-то я чувствовал, что оставлять меня в живых не входило в его планы.

— Ну что, потопали? — предложил Дэн.

— Куда? — спросила Злата.

Он пожал плечами.

— Куда-нибудь. Как-то глупо торчать здесь...

— А брести куда глаза глядят — умнее? — огрызнулась она.

Дэн с усмешкой глянул на меня: "Да, ниточка мне досталась с характером".

После того, что мы только что наблюдали, я бы добавил: с приветом.

В итоге мы побрели куда глаза глядят. Проваливаясь в весенний снег, мы петляли по лесу, увешанные вещами и оружием, а самое драгоценное — сумку-холодильник с кровью — тащил на себе Дэн, не доверяя никому. Где-то далеко посланный мной к чёрту Радович скрипел зубами, а солнце клонилось к закату.

— 16.7. Облава

Шум моторов заставил нас сначала замереть, а потом сбиться в кучку. Снегоходы! Они были ещё далеко, но шли по нашим следам: снег-предатель выдавал нас. Видимо, Радович, поняв, что тихо убрать Дэна и Злату моими руками не удалось, решил-таки сделать немного шума. А почему, собственно, моими руками — тише? Заложников для моего принуждения они взяли — факт, и его, как шило, в мешке не утаишь. Разве что там придумана хорошая легенда, типа — спасательная операция, обеспечение безопасности или что-то в этом духе. Они могут всё представить так, будто они маму с Вовкой не в заложниках держали, а защищали... Сволочи, из любого дерьма выкрутятся, уж я-то их знаю!.. Только бы достойные успели...

— Погоня, — сказал Дэн.

— Уже понял, — ответил я.

Злату снова начало трясти. Порывисто взяв автомат на изготовку, она заскрежетала зубами:

— Гады... Сволочи... Ненавижу...

— Без истерик! — резко и сурово осадил её Дэн. — На деревья!

Это была неплохая идея, хотя с рюкзаками и оружием карабкаться оказалось не слишком-то удобно. Впрочем, всё, что могло дать нам хотя бы какое-то преимущество, следовало использовать, и через минуту на деревьях сидели уже три "вороны", но не с сыром, а до зубов вооружённые. Звук моторов приближался, и вскоре между стволами замелькали первые снегоходы. Один, два... три. Пять... Я насчитал двенадцать бойцов.

— Стреляем по моей команде, — сказал Дэн.

Упираясь ногами в ветки и прислонившись плечом к стволу, я, как мог, прицелился, хотя позиция была не из удобных. Тут как бы не сорваться... А ещё надо попытаться уложить хоть кого-то из преследователей, но тут — пан или пропал. Либо мы их, либо они нас. Лёлька, где твои обещанные достойные?

— Целься... — сказал Дэн вполголоса. — Огонь!

Мы одновременно открыли огонь по отряду, и сразу же четверо бойцов из двенадцати кубарем полетели со снегоходов. Остальные заметили нас и немедленно начали обстреливать в ответ, но прежде чем меня зацепило в плечо, я успел уменьшить численность отряда ещё на двух бойцов. По телу побежали струйки крови, но я, сжав зубы, продолжал вести огонь. Бросив драгоценную сумку с едой Злате, Дэн начал вытворять чудеса акробатики, белкой-летягой перескакивая с сосны на сосну и умудряясь при этом ещё и стрелять. С соседнего дерева послышался короткий вскрик, и я увидел, как Злата рухнула вниз. Она упала неуклюже, как тряпичный манекен, безжизненно распластавшись на снегу.

— Нитка! — крикнул Дэн.

Тут я учуял кое-что... Мы пустили нашим преследователям кровь, и эта кровь ПАХЛА. Прямо подо мной лежал раненый: его снегоход врезался в ствол и перевернулся. Клыки у меня во рту выдвинулись и защекотали остриями язык, а кишки запульсировали в предвкушении. Чёрт, некстати же я проголодался! А может... в самый раз?..

У меня перед глазами всё затянулось красной пеленой. Забыв о ране, я прыгнул...

Вдавив в снег тёплое, истекающее кровью, но ещё живое тело, я сорвал с его головы шлем, а Дэн меня прикрывал, отвлекая огонь на себя. Я глянул в бледное лицо с полузакрытыми глазами и приоткрытым ртом... К чёрту жалость.

Это был мой первый в жизни укус. На мгновение я перестал видеть и слышать... БАХ, БАХ, БАХ — грохало у меня в голове. Сердце жертвы...

— Ааааааа сдохните, черти, горите в аду! — сверля уши и разрывая мозг, раздался дикий вопль...

Злата! Она вскочила, взмахнула рукой, и мчавшийся на меня солдат упал ничком с ножом в спине. Чёрная тень с жутким рычанием полетела сверху: это Дэн, увидев, что Злата жива, прыгнул на другого солдата, который в неё целился. В итоге тот не успел нажать на спуск: Дэн голыми руками свернул ему голову.

Выпустив жертву, я отвалился на снег. Сколько я успел высосать? Глотков восемь-десять, не больше, но это были огромные глотки. Как только у меня горло не разорвалось от натуги?

— Нашёл время жрать! — крикнул Дэн.

— Должен же я был как-то восполнить кровопотерю, — ответил я — должно быть, не совсем впопад. Да в общем-то, неважно... Уфф.

За тяжеловатым чувством сытости последовал мощный прилив сил, и я, как огромная пружина, подскочил и ринулся в бой. Между тем наш враг дрогнул... "Снегоходчики", которых осталось в строю только четверо, попятились, паля без передышки, укрылись за деревьями, и началась затяжная перестрелка. Этак мы израсходуем все патроны, подумалось мне. А если к ним придёт подкрепление? Тогда наша песенка спета, против такого количества солдат нам не выстоять. И где же логика в действиях Радовича? Зачем было посылать меня к Дэну со Златой, чтобы потом накрыть нас всех вместе? А может, именно это он и задумал? Прихлопнуть всех разом... Лёлька! Где твои воины? Им уже давно пора появиться!

Шум моторов... Да, закон Мерфи: если что-то плохое может случиться, оно обязательно случается.

— Уходим! — скомандовал Дэн. — К снегоходам, я прикрою!

Перебежки, выстрелы из-за стволов, прыжки и перекаты — всё-таки, хищники двигаются быстрее людей, как ни крути. Завладеть тремя снегоходами под непрекращающимся огнём противника — та ещё задачка, но мы с ней справились, хоть и не без крови. И началось наше отчаянное бегство...

Но убежать нам не удалось: нас обложили, как волков. Мы метались внутри сужающегося кольца, кидаясь из стороны в сторону, пока Дэн не перевернулся: у него хлестала кровь из бедра. "Уж не артерия ли задета?" — мелькнуло в моей голове. Я круто остановился возле него, соскочил со снегохода и бросился пережимать сосуд выше раны. Снег вокруг Дэна был весь залит кровью, а охотники приближались. Лёлька... Ты обещала. Где ты?

Дэн закусил губу, морщась от боли, а Злата с двумя автоматами стояла над нами, готовая заслонить нас грудью. Из-за деревьев показались снегоходы — со всех сторон, куда ни глянь. Всё...

И тут с неба свалились "чёрные волки" — в прямом смысле.

Нас окружил чёрный частокол их ног, сквозь который я увидел, как весь отряд на снегоходах разлетелся в стороны, как от взрывной волны. Но взрыва никакого не было — тишина.

— 16.8. В библиотеке

В камине трещало жаркое пламя, Никита сидел возле уснувшей Любови Александровны. Её разместили на надувной кровати в библиотеке — самом тёплом и уютном месте замка. Позади были волнения, слёзы и шок: стоило ей увидеть сына живым и здоровым, как наступило расслабление, и она крепко заснула, невзирая на тот факт, что находилась она в замке Великого Магистра Ордена, среди целой толпы хищников. Она слишком многое перенесла и слишком устала, чтобы чего-то бояться, да и Никита был теперь рядом. Он сидел возле матери, держа её за руку, и она смотрела на него с утомлённой улыбкой, пока сон не смежил ей веки. По моему приказу все обитатели замка старались не появляться в библиотеке без крайней надобности.

— Алекс успел тютелька в тютельку, — сказал Никита шёпотом. — Ещё бы чуть-чуть... и не сидеть бы мне здесь.

— Возникли сложности, — ответила я, просовывая руку под его локоть и прижимаясь к его плечу. — Паутина начала давать сбои. Да, и раньше бывало, что она барахлила иногда, но так сильно, как сейчас... Ничего подобного ещё не было.

— Всё когда-то случается впервые, — задумчиво проговорил Никита.

— У тебя есть какие-то мысли по этому поводу? — спросила я.

— Откуда? — усмехнулся он. — Я ж в этом разбираюсь, как грудной младенец в электротехнике.

— Но паутину ты чувствуешь и интуитивно пользуешься ей, — заметила я. — Хотя никто тебя этому не учил. И вообще, ты — самая большая загадка, которую я когда-либо встречала.

Он чуть приметно шевельнул бровью, а в его глазах зажглись озорные искорки.

— Ты хотела бы меня разгадать? — проговорил он, приближая свои губы к моим.

Я показала взглядом в сторону Вовы, сидевшего на диване и гревшего руки о кружку с кофе. И кофе, и другие продукты в замке имелись, хоть и в небольшом количестве — для Карины, которая всё ещё оставалась человеком. Забота о пополнении этого запаса лежала на Алексе и его "волках". Никита с видимым сожалением обуздал легкомысленный порыв, пересел на диван, обнял брата за плечи и спросил:

— Ты как?

Вова чуть приметно съёжился под его рукой, но выдавил улыбку и ответил:

— Нормально.

Брови Никиты слегка сдвинулись.

— Чего ты?

— Ничего, — глухо ответил Вова, всасывая кофе неуклюже вытянутыми в трубочку губами. И, проглотив, спросил в свою очередь: — Зачем нас тут держат? Мы здесь... типа, пленники?

Никита опешил:

— Вов, ты что, не въехал? Вы ТАМ были пленники, вернее, заложники. Что они вам сказали вообще?

— Сказали, что нам угрожает опасность, и велели собираться.

— Что за опасность?

— Ну... вроде, нападение хищников. Эвакуация всего квартала...

— Так. А когда вы вышли на улицу, ты видел, чтобы кого-то ещё, кроме вас с мамой, выводили?

— Нет...

— Вывод?

Вова задумался. Хмурясь и разглядывая что-то в кружке, он молчал. Никита, взъерошив ему волосы, прижал его к себе крепче.

— Ну вот, то-то же. Здесь никто вас не обидит. Ни тебя, ни маму.

Глядя на брата исподлобья, Вова спросил:

— Зачем им было держать нас в заложниках?

Никита вздохнул.

— Теперь это уже неважно, Вован. Важно то, что у них ни фига не вышло.

— 16.9. Сыворотка

— Ты уверена, Гермиона?

— Да, Аврора, абсолютно. Это вирус.

Итак, вирус начал воздействовать и на нас, достойных. Мы долго сопротивлялись ему, но он таки добрался до нас. Был поздний вечер, мы с доком сидели в её кабинете, освещённом настольной лампой и монитором компьютера; её изящные руки с длинными ногтями лежали на столе, сцепленные замком, между бровей пролегла складка, а под глазами проступали голубоватые тени. Всегда красивая, энергичная и элегантная, сегодня док выглядела усталой.

— Как я уже говорила, этот вирус — "наш", видоспецифический, страдает от него раса хищников, а люди — доноры, через которых мы заразились, являются его переносчиками, сами при этом не болея. Я не могу сказать, почему достойные сопротивлялись воздействию вируса дольше, чем обычные хищники... Пока у меня нет ответа на вопрос, с чем это связано. Возможно, дело в жуках, но это — из области гипотез, тут предстоит ещё многое исследовать. Как бы то ни было, теперь вирус начал действовать и на достойных. Основной симптом тот же: резкое снижение скорости регенерации, правда, не до человеческого уровня, как у остальных, а до обычного уровня хищника.

Дело было не в паутине, а в нас, поняла я вдруг. На вопрос, связано ли это с действием вируса, Гермиона вряд ли могла ответить — изучение феномена достойных средствами и методами традиционной науки пока было в зачаточной стадии, но мне и не требовалось задавать этот вопрос. Я просто знала: да. Это вирус. Это не паутина барахлила, а сбилось наше её восприятие, наш контакт с ней.

— Но есть ещё один весьма важный момент, который вселяет надежду на лучшее, — сказала Гермиона. — Если у обычных хищников вирус очень быстро поборол иммунный ответ и затормозил образование специфических антител, то у нас, достойных, образование антител продолжается. Организм борется с вирусом, хоть и весьма медленно. Предсказать как сроки завершения этой борьбы, так и её результат я пока не берусь, но... — Док замялась.

— Это уже что-то, — сказала я. — Договаривай, у тебя ещё какая-то мысль, ведь так?

— Ну, это пока только гипотеза, — ответила док уклончиво.

— И тем не менее?

— Мы считаем не лишённым смысла попытаться изготовить на основе крови достойных противовирусную сыворотку.

Я воскликнула:

— Вот это уже реальный разговор, док! Считай, что я дала добро.

— Полагаю, начать её изготовление будет целесообразно только тогда, когда в крови достойных образуется большое количество антител, — уточнила Гермиона. — Сейчас их концентрация ещё мала, но пока можно начать подготовку.

— Начинайте, — кивнула я.

— 16.10. Совет

Через Никиту я попыталась забросить людям идею о мирном сосуществовании с нами, но они либо не сочли эту информацию достойной доверия, либо всё ещё её обдумывали. Как бы то ни было, время шло, а военные действия продолжались, причём наша оборона осложнялась действием вируса на достойных, из-за которого пользоваться паутиной стало крайне затруднительно. Мы несли потери, и нужно было срочно что-то предпринимать. Я собрала совещание.

— Почему мы не переходим в наступление? — спросил Каспар. — Почему бегаем и прячемся по подвалам? Впрочем, переход в наступление имел больше смысла, когда достойные ещё не страдали от вируса... Теперь — не знаю. Я считаю, мы слишком долго медлили, и была упущена хорошая возможность.

— Ты хочешь сказать, что Аврора не права? — нахмурился Алекс.

— Я считаю лишь, что мы слишком долго бездействовали, — буркнул Каспар угрюмо. — И время было упущено.

— Хорошо, — сказала я, обводя взглядом присутствующих. — У кого какие соображения? Прошу, высказывайтесь.

Несколько секунд висело молчание, а потом Мигель Альварес, также явившийся по моему приглашению, сказал:

— Полагаю, что если мы изначально хотим мирного исхода, то переходить в наступление не должны — в этом я согласен с госпожой Великим Магистром. Нужно привлечь внимание людей к выгоде, которую они могут извлечь из нашего сотрудничества, реально доказать им, что она возможна. Нужна какая-то эффектная акция, типа массового исцеления больных — это по части достойных.

С этими словами он бросил взгляд на Гермиону. Она в это время подняла глаза, и их взгляды встретились. Не знаю, можно ли было назвать любовью то, что Альварес испытывал к ней — скорее, он тосковал и мучился, сгорая от страсти, не находившей взаимности. Он стал сам на себя не похож — заметно осунулся и высох, и в чёрной короткой растительности, густо покрывавшей его череп, блестела обильная проседь. Я даже не ожидала от него такого чувства — точнее, того, что оно так разрастётся и серьёзно захватит его. Он больше не домогался Гермионы и не преследовал её — страдал молча, стиснув зубы. По известной причине Гермиона не могла испытывать к нему симпатии и отвечала лишь холодным равнодушием, но сейчас, случайно поймав его взгляд, смутилась. Он смотрел на неё так, будто хотел запечатлеть в памяти её образ до мельчайшей чёрточки, будто ему завтра предстоял бой, в котором он непременно должен был погибнуть — вот и не мог налюбоваться ею напоследок.

— Неплохая идея, — сказала я. — Гермиона, ты не находишь?

— Гм, пожалуй... — Док немного замялась, не зная, куда девать глаза от трагически-страстного взгляда Альвареса. — Я бы сказала, в этом что-то есть.

Её неуверенное одобрение произвело на Альвареса действие, по силе равное признанию в любви. Его напряжённый взгляд заблестел, осунувшееся, как после болезни, лицо посветлело, он был уже готов вот-вот улыбнуться, но заметил, что я наблюдаю, и мгновенно посуровел.

— Я тоже думаю, что это неплохая идея, — высказался Оскар. — Но для пущего эффекта эта акция должна быть освещена в СМИ. Если Общество "Аврора" ещё не растеряло всех своих связей... — Он глянул на Альвареса.

Тот кивнул.

— Попробуем. Кое-что ещё осталось.

Тут подала голос Вика, скромно сидевшая на своём месте на дальнем конце стола (она была впервые приглашена на совещание):

— Нужно, чтобы это выглядело естественно. То есть, пиар в СМИ нужен, но чтобы он получился как бы сам собой, а не с нашей подачи. У одной моей коллеги — когда я ещё работала в газете — диагностировали рак. Пока я слушала сейчас, мне удалось прощупать паутину насчёт неё... Она ещё жива, лежит в онкологическом центре. По характеру она почти как я... — Вика улыбнулась. — То есть, жутко любопытная и дотошная, преданная делу, а потому наверняка захочет донести до людей правду. А если она ещё и окажется в центре событий, и почувствует всё на себе... Это будет нечто.

Вику слушали с интересом. Оскар спросил:

— Но как она донесёт правду, если, насколько я понял, она сейчас не работает? То есть, получается, она бывший журналист?

— Бывших журналистов не бывает, — с уверенностью ответила Вика. — Связи-то у неё остались, а убеждать она всегда умела... Если бы не умела, не была бы в профессии.

— Вопрос вот ещё какой, — раздался голос Каспара. — Мы можем лечить рак?

— А у тебя сомнения? — спросил Алекс.

— А действительно, мы можем? — задался и Оскар вопросом.

Взгляды всех присутствующих обратились на меня. Каспар, Алекс, Вика, Конрад, Цезарь и Гермиона, Оскар — все смотрели на меня с вопросом в глазах, только Альварес смотрел на Гермиону. Я сказала:

— Ребята, я верю, что мы можем. Я думаю, мы могли бы даже попытаться договориться с вирусом.

По залу пролетел шелест удивлённых голосов. Кто меня потянул за язык ляпнуть это? Думаю, Леледа. Я и сама пока толком не знала, как и о чём мы сможем договориться с вирусом. Уболтать его не размножаться? Или попросить организм поднатужиться и справиться с инфекцией? Подтолкнуть одни процессы в нём и притормозить другие? В общем, это было очередное озарение, такие вещи я до поры до времени не озвучивала, пока сама не разбиралась, что к чему, но тут мой язык опередил мысль. Что бы это ни означало, я не сомневалась: это был "высший пилотаж" из всего, на что способны достойные. Но как к нему подойти, я пока представляла весьма смутно. К тому же, у меня вдруг заныла поясница. Поморщившись, я сказала:

— Ээ... Как бы вам объяснить. Наверно, рановато я сболтнула насчёт вируса, потому что и сама ещё до конца не представляю, как это должно выглядеть. Но будем разбираться, однозначно.

— 16.11. Разговор по душам

Цезарь ещё остался о чём-то поговорить с Авророй, а я спешила в центр: было много работы. В последние дни я жутко вымоталась, да и не я одна, наверное. Обнаружение вируса у достойных едва не выбило почву у всех из-под ног, но даже в этом был положительный момент: у нас вырабатывались антитела, и это давало надежду.

Сегодня утром я получила результат анализа моей собственной крови. У меня тоже был вирус...

Я шла по сумрачному коридору замка не одна: за мной следом шагала группа мужчин. Это был Альварес со своими телохранителями. Сердце ёкнуло, неприятный холодок пробежал по коже. Они постепенно прибавляли шаг, так что через несколько секунд мне пришлось бы либо тоже ускориться, либо прижаться к стенке, чтобы их пропустить, но Альварес окликнул меня:

— Гермиона!

Я не сразу отозвалась, не оборачиваясь и продолжая идти вперёд, и он, поравнявшись со мной, сгрёб мою руку и сжал.

— Гермиона, куда вы направляетесь одна в такой поздний час?

— В центр, у меня много работы, — ответила я сухо, пытаясь высвободить руку — не грубо, но решительно.

— Без охраны? — удивился Альварес. — Время сейчас — сами знаете, какое.

Руку он мою всё-таки отпустил, как будто смутившись. Дальше мы шли молча, а в замковом дворе он, глянув в чистое, усыпанное звёздами небо, сказал:

— Оно кажется таким спокойным... Но это спокойствие обманчиво. Хоть я и не достойный, но чувствую опасность. Позвольте мне вас сопроводить до центра, Гермиона. Я не могу допустить, чтобы с вами что-то случилось.

— Что со мной может случиться в воздухе? — возразила я. — Кроме того, я не собираюсь лететь одна, я дождусь мужа, и он сопроводит меня.

Я остановилась посреди двора. Альварес, похоже, не намеревался отставать от меня: он встал рядом в позе футболиста во время пробивания пенальти, прикрывая сцепленными руками пах. Двор был освещён только окнами замковых покоев, сырой песок скрипел под каблуками, в воздухе пахло весной и тревогой.

— Хорошо, я подожду его с вами, — сказал Альварес. — Только чтобы убедиться, что вы летите не одна.

— Что за надобность, — хмыкнула я.

— Вам так неприятно моё общество? — спросил он, и в его тоне мне почудилась грусть.

— Просто не понимаю, какое вам до меня дело, господин Альварес, — ответила я.

Альварес помолчал, опустив глаза, потом сделал своей охране чуть заметный условный знак, и они немного отошли, обводя пустыми и цепкими взглядами стены замка и тёмное небо. Они, конечно же, слышали всё, но не слушали — вот такая иллюзия приватности.

— Гермиона, мне ничего не нужно, — проговорил Альварес тихо. — Просто хотя бы скажите: вы не ненавидите меня?

Честно признаться, меня напрягал этот разговор. Альварес был каким-то странным, выглядел неважно, но взглядом просто испепелял меня. Он не сводил с меня глаз всё совещание, так что мне то и дело становилось неловко, но там, в присутствии Авроры и всех остальных, в деловой обстановке совещания, это было легче перенести, а сейчас, один на один с ним и в окружении его охраны, я вновь чувствовала себя как в западне. Эти его вопросы... Говорить с ним по душам мне не хотелось, но в то же время я чувствовала, что его и впрямь волнует то, о чём он спросил. Выглядеть смущённым и неуверенным в себе ему было очень не к лицу, и он это чувствовал, а потому от него исходили потоки досады и злости — на себя, на меня, да и на весь мир.

— Послушайте, если вы не умерите всю злость и негатив, которым вы сейчас переполнены, мне придётся попросить вас покинуть меня, — сказала я. — С вами рядом просто невозможно находиться.

Он покусал губы, глядя по сторонам, а потом ответил глухо:

— Рад бы... Рад бы излучать свет и радость, но не могу. Это измучило меня, ничего не могу с собой поделать. Впрочем, вам это не нужно, зря я начал этот разговор. — Альварес болезненно поморщился и отвёл взгляд. — Этому нельзя помочь. Видно, так уж суждено... Простите меня.

— Я не держу на вас зла, — сказала я.

Он горько улыбнулся.

— Но я вам неприятен. И осознавать это для меня пытка. Я привязался к вам, Гермиона... Сознательно не употребляю слово "люблю", потому что вы ему не поверите и не примете его от меня. Я думаю о вас постоянно. Я знаю, я сам всё испортил... Сам во всём виноват.

— Винить некого, Мигель, — ответила я. — Просто изначально нам было не по пути.

— Это ваша паутина сказала вам об этом? — усмехнулся он. И добавил задумчиво: — Надо же... Вы назвали меня по имени.

— Ну, так и вы меня называете по имени. — Зачем я ему улыбнулась? Глядя со стороны, можно подумать, будто я с ним флиртую.

Похоже, улыбку он воспринял как разрешение снова тискать мою руку. И надо же было как раз в этот момент появиться Цезарю!

Всё кончилось так, как и должно было кончиться. Альварес с охраной деликатно удалился, а Цезарь немедленно закатил мне сцену ревности и улетел... без меня. Я осталась одна в сумрачном дворе, усталая, голодная, с вирусом в организме и с чувством невыносимой, беспредельной пустоты в душе...

Плакать хотелось, да разве слезами тут поможешь?..

На плечо мне опустилась рука.

— Ты чего тут?

Это была Аврора. Казалось, что седина в её волосах светилась сама собой — мягким серебристым светом, создавая вокруг её головы ореол... Нет, это была просто особенность ночного зрения достойных, которым я обладала. Сегодня Аврору посетило что-то новое, какое-то озарение, и оно всё ещё сияло в её глазах. Я спросила:

— Что ты подразумевала под словами "договориться с вирусом"?

Она улыбнулась.

— В этом нам ещё предстоит разобраться. — И вдруг поморщилась. На мой вопросительный взгляд она ответила: — Да что-то поясница ноет... — И добавила с усмешкой: — Видно, к перемене погоды.

— 16.12. Онкоцентр

Повлиял ли вирус на способность достойных к целительству? Как выяснилось, нет, хотя расход сил на исцеление стал ощущаться заметнее, чем раньше. Если раньше мы вообще не чувствовали, что тратим их на что-то, то сейчас и голова кружилась, и коленки подкашивались. Приходилось долго восстанавливаться. Как долго? Излечил две-три раны или одну болезнь — отдыхай полдня. Вот такой расклад.

А раньше этого отдыха почти и не требовалось.

Сумрачным вечером, полным весенней зябкой сырости, группа из двенадцати достойных спустилась на крыльцо онкоцентра. Это было огромное белое здание, похожее на слоёный торт: слой взбитых сливок, слой шоколадного бисквита... "Шоколадным бисквитом" были окна, а "взбитыми сливками" — стены. А над ними — тревожное небо в тучах.

Большой светлый холл, чистые жёлтые коридоры и мы — странные воинственные фигуры в чёрной форме и высоких ботинках. На вопросы персонала: "Кто вы?", "Вы к кому?" — шедший впереди Алекс ответил:

— К людям.

Он оглянулся на меня, я кивнула, и двенадцать пар высоких ботинок зашагали дальше по коридору. Наше психическое воздействие делало своё дело, даже когда мы его целенаправленно не применяли: оно работало сейчас, так сказать, в фоновом режиме, на минимальной мощности, достаточной для того, чтобы привести окружающих в состояние лёгкой заторможенности. Нас провожали удивлёнными, настороженными взглядами, но не решались останавливать и препятствовать этому странному вторжению. Только какая-то сестричка осмелилась подскочить к нам с требованием надеть бахилы, и Алекс хотел её проигнорировать, но я сказала:

— Порядок есть порядок.

Мы надели предложенные нам бахилы и пошли дальше.

Коллега Вики лежала в четырёхместной палате. Энергичная линия губ, складочки по бокам рта, бандана на голове. Я подержала над ней ладонь: опухоль в мозгу, неоперабельная, до конца — максимум два-три месяца. Женщина открыла глаза и увидела нас, но не испугалась и не удивилась, просто смотрела пустым, отсутствующим взглядом. Её соседки по палате приподнялись на койках, поглядывая на нас с недоумением, и Алекс сказал:

— Не бойтесь. Мы пришли, чтобы вылечить вас.

Наверно, эти слова звучали слишком фантастично, чтобы им верить. Одна из больных сказала:

— Что-то не похожи вы на врачей.

Я ответила:

— А мы и не врачи. Мы — достойные.

— Достойные чего?

— Просто — достойные.

Итак, слово "достойные" прозвучало и отпечаталось в их памяти. Я отдала приказ каждому из группы взять по больному, а сама осталась с коллегой Вики. Из сердца её тени я выудила её имя — Светлана. Обхватив её голову руками, я закрыла глаза.

Я тихонько окликнула её мысленно: "Светлана!" Весь её организм тут же отозвался — каждый сосудик, каждая клеточка настороженно внимали мне. Что ж, отклик её тела я получила, теперь нужно было перенастроить его работу — так, чтобы оно само уничтожило опухоль. Слушая организм, в его общем "хоре" я слышала и "голос" новообразования: оно "фальшивило". Нужно было убрать этот фальшивый голос.

Одновременно я прощупывала прошлое Светланы, ища корень зла, и нащупала болезненно пульсирующий комок не отпущенной обиды. Ему было четыре года, и причиной его возникновения стал развод. Это была достаточно свежая обида, но где-то в глубине прошлого затаился, как очаг хронического воспаления, ещё один комок... Я не сразу его нашла. Возраст его равнялся... аж двадцати годам. Это была обида на отца, ушедшего из семьи: Светлана так и не простила его, и на душу четырнадцатилетней девочки это легло обезображивающим шрамом. Сейчас ей было тридцать четыре, и эта обида убивала её, сводила в могилу преждевременно. Что с этим делать? Если не убрать эти комки — старый и новый, — болезнь может вскоре вернуться. Я могу заставить тело Светланы рассосать опухоль, но как заставить её душу простить?..

Что ж, я попробую...

— 16.13. Гребля за жизнь

Стены палаты исчезли, мы стояли на берегу моря, на деревянном пирсе, глядя в туманную даль. На приколе покачивались две лодки. Светлана поёживалась от морского ветра в своей больничной одежде, с удивлением оглядываясь по сторонам.

"Где мы?"

"Посмотри на эти лодки, — ответила я ей. — Они пока пусты. Представь в них людей, которые причинили тебе боль в прошлом".

"Зачем?"

"Просто представь".

В лодках появились двое мужчин: оба красивые, темноволосые, чем-то схожие. Один из них, чуть постарше, был отцом Светланы — таким она запомнила его, когда он уходил. Занятно: мужа она себе выбрала внешне похожего на отца... И снова — расставание, боль и затаённая обида, сжигающая изнутри и душу, и тело.

"Прости их и отпусти. Если ты этого не сделаешь, болезнь тебя не отпустит, вернётся даже после того, как я излечу тебя. Это нужно тебе самой, понимаешь? Чтобы выжить".

Светлана, стягивая на груди воротник пижамы и зябко поводя плечами, всматривалась в лица, когда-то дорогие и любимые. Её рот сжался, складочки у губ обозначились глубже. Ввалившиеся и потускневшие во время болезни глаза вспыхнули внутренней болью... Она делала выбор, и он с трудом давался ей.

"Если будешь удерживать обиду, умрёшь. Отпустишь — выживешь. Выбор за тобой".

"Я хочу жить", — сказала Светлана.

"Тогда отвяжи лодки", — улыбнулась я.

Она шагнула вперёд, присела. Узлы не поддавались её слабым рукам, и я положила ладони ей на плечи, вливая в них силу. Один узел развязался, и лодка с отцом Светланы начала медленно удаляться от берега. Светлана, сидя на корточках, напряжённо провожала его взглядом, задавив в горле всхлип. Я погладила её по плечам.

"Молодец. Давай вторую".

И второй узел она одолела, а я чувствовала: два комка обиды рассасываются. Ей ещё предстояла большая внутренняя работа, но начало — лиха беда — было положено, лёд сломан.

Обе лодки скрылись из виду. Из-под сомкнутых век Светланы сочились слёзы, но я просто молча наблюдала, как они катятся: это было ей необходимо.

"А теперь вдохни полной грудью. Чувствуешь — свободнее стало? Легче дышать?"

Светлана набрала воздуха, задержала, а потом выдохнула. Уголки её губ дрогнули в неуверенной улыбке.

"Вроде... да", — сказала она, глядя на меня с удивлением.

Поморгав и смахнув остатки слёз, она улыбнулась уже шире и увереннее. А у причала снова покачивалась лодка — пустая. Светлана перевела вопросительный взгляд с неё на меня.

"Посмотри вон туда".

Взгляд Светланы устремился в указанном мной направлении. В тумане проступали очертания прекрасного белопарусного корабля, стоявшего на якоре.

"Он ждёт тебя, — сказала я. — Море — жизнь, берег — смерть. Посмотри назад".

На берегу, совсем неподалёку, виднелся высокий деревянный крест и пёстрые венки с чёрными лентами... Светлана содрогнулась.

"Ну что, поплыли?"

Не дожидаясь моих указаний, Светлана сама забралась в лодку. Я последовала за ней.

"На вёслах — ты".

И мы поплыли к кораблю. Гребля давалась Светлане с трудом, но я не могла грести за неё: это была её работа и её жизнь. Её лицо искажалось от напряжения, она стискивала зубы, стонала, но гребла.

"Такое чувство... будто под вёслами не вода... а тесто", — пропыхтела она.

"Борьба за жизнь — непростое дело, — улыбнулась я. — С каждым гребком ты приближаешься к цели. Не останавливайся! Борись!"

Уключины скрипели, скрежетали зубы Светланы. Корабль медленно, очень медленно приближался.

"Уфф... Не могу больше, — выдохнула Светлана. — Сил нет... Ладони стёрла".

Хватка её рук на вёслах ослабела...

"Не бросай вёсел! — воскликнула я. — Осталось совсем немного, неужели ты остановишься, когда цель уже близка? Давай! Ты гребёшь за свою жизнь, помни!"

Бросив на меня полный муки взгляд, она снова стиснула вёсла и погрузила их в воду. С виду — вода как вода, но лопасти входили в неё, как в крутое тесто. Эту тяжкую работу Светлана должна была сделать сама, а я могла только помогать и направлять. Я слушала её организм, и фальшивого голоса почти не слышалось...

Скрип... Плеск... Скрип... Плеск...

Глухой стон Светланы.

"Давай, девочка. Уже почти! Давай, ещё чуть-чуть..."

Она ворочала вёслами, рыча от натуги, а я потихоньку вливала в неё силы. Корабль был уже близко, белые громады его парусов колыхались в небе, и вот...

Вот он, борт! Я взлетела и опустилась на палубу, сбросила Светлане верёвочный трап. Уронив вёсла, она вцепилась в него, оттолкнулась ногой... Лодка уплыла из-под неё, и теперь дорога была одна — наверх.

Карабкаться ей тоже было тяжело — ещё тяжелее, чем грести, но близость цели придала ей сил и решимости. Сцепив зубы, она одолевала ступеньку за ступенькой, осталось совсем чуть-чуть, последний рывок, и...

Она повисла на трапе — потеряла из-под ног ступеньку.

"Меня тянет вниз..."

"Давай!"

"Не могу... Ноги парализовало... Не могу ими пошевелить..."

"Вспомни, что ты видела на берегу!"

Крест и венки. Нет, нет, только не это. Бледное лицо Светланы исказила зверская гримаса, и она невероятным усилием подтянулась на руках. Я добавила ей сил — последнюю порцию, и вот она уже вцепилась в борт, подтянулась ещё и... упала на палубу.

"Ну вот и всё. Ты умница".

Я погладила её по щекам. Она лежала совершенно без сил, утомлённо улыбаясь и разбросав руки в стороны.

Фальшивый голос затих.

"А кто капитан этого судна? Куда мы поплывём?" — спросила Светлана чуть слышно.

"Капитан — ты. И ты поплывёшь туда, куда захочешь".

— 16.14. Поясница

Мы вышли из палат и собрались в коридоре.

— Обследуйте их завтра, — сказала я персоналу. — Мы придём ещё, больных здесь много.

Двенадцать достойных, включая меня, и столько же людей, вырванных из лап смерти — таков был первый результат. Врачи ещё не знали этого — им нужны были анализы, чтобы поверить в чудо, но сами люди уже чувствовали перемены в себе: это было видно по их посветлевшим глазам.

Через открытую дверь палаты на меня смотрели с бледного лица глубоко ввалившиеся, но ожившие, полные мысли и чувства глаза Светланы. Уже сейчас в них отражалось зарождение желания облечь случившееся в слова и донести до людей. Только бы сил побольше — а способ это сделать найдётся. Я улыбнулась и кивнула её мыслям.

Оставив позади недоумевающих врачей и не менее потрясённых пациентов, мы вернулись домой. Это был только первый шаг, предстояло сделать ещё много, а пока нужно было восстановить силы... Раскалывалась голова и подкашивались ноги. И поясница ныла...

Юлю я застала в её комнатке за изготовлением сложнейшего, состоявшего из нескольких сотен деталей оригами — фигуры китайского дракона. Отрешённая от всего, она ловко сгибала пальцами бумагу, соединяла детали, и под её искусными руками рождалось нечто фантастическое — пёстро-чешуйчатое, гривастое, хвостатое и страшномордое. Я залюбовалась.

— Вот это да... Юль, ты просто мастер.

Она не удостоила меня даже взглядом через плечо, но уголки её губ шевельнулись в подобии улыбки. Эмоции она выражала крайне слабо, была замкнутой и со стороны походила на больную аутизмом; впрочем, её разум не умер — он просто дремал.

Наблюдая за её работой, я присела на кровать. По всему полу были разбросаны листки бумаги, среди которых встречались и гладкие, и скомканные — от неудачно вышедших деталей; подобрав один из смятых, я расправила его и стала рассматривать рисунок сгибов. Он был похож на паутину...

Огрызок карандаша выводил на коленке корявые, неровные строчки...

Я бригантина лёгкая, скольжу я по волнам,

Мечта — мой парус, ну а руль мой — сердце.

Давно уснул на дне морском мой храбрый капитан,

И стайки рыб над ним играют скерцо.

То пену слёз солёную мой рассекает киль,

И хлещут волны через борт нещадно,

То вдруг за штормом боли накрывает мёртвый штиль,

Повисший парус жаждет ветра жадно.

Но в пустоте небесной звёзды мне укажут путь,

И курс мой предсказать дано лишь Богу.

Осталось только горсть земли родной мне зачерпнуть

И налегке отправиться в дорогу.

Светлана выжила, выгребла свою жизнь, с каждым ударом вёсел приближаясь к черте возвращения, и сейчас она правила своей бригантиной. Лишь бы не налетела на рифы...

Лёгкий стон вернул меня к реальности. Юля, отложив работу, морщилась и потирала поясницу. Я встала и подошла, обронив листок со стихами.

— Юль, что? Болит?

Она не отвечала, но я и так чувствовала. У неё болело там же, где и у меня, и это должно было что-то значить. Схватив мятый листок со стихами про бригантину, я всмотрелась в рисунок сгибов, пытаясь прочесть ответ. Там что-то вырисовывалось, но пока неясно... Повращав головой и сделав сидя несколько поворотов туловища из стороны в сторону, Юля вернулась к своему дракону.

А через пять минут сильные руки Никиты уже разминали мою спину, забирая боль и возвращая силы.

— Глава 17. Смертию смерть поправ

— 17.1. Открытия

— Блестяще, просто блестяще, — проговорил Оскар. — У неё несомненно есть талант!

В его руках была газета, и он читал написанный Светланой отчёт о посещении онкоцентра достойными. Она полностью поправилась уже через неделю и написала такой материал, что у читателя возникало ощущение присутствия и мурашки бежали по коже. В мельчайших деталях она описала свои ощущения, а к статье прилагались медицинские данные: все пациенты центра, с которыми мы работали, выздоровели в считанные дни. Материал попал и в сеть, был перепечатан многими изданиями, а за ним начали появляться другие статьи — как грибы после дождя, уж простите за избитый оборот.

После этого онкоцентра мы посетили другой, где вылечили больных лейкозом детишек, и тут уже журналисты слетелись на сенсацию сами... Слёзы благодарных родителей, броские заголовки, и вершина всей этой акции — интервью со мной. Я дала его Светлане, первопроходцу этой темы, которая уже вернулась к полноценной жизни. Хоть она всё ещё ходила в платке, но её лицо посветлело, а глаза светились осознанием... Чего? Наверно, каких-то новых истин, открывшихся ей.

Люди заговорили о нас, начали думать. И самым главным вопросом, до которого они додумались, был вопрос "А нужна ли война?"

Но, как оказалось, задумались не все.

А пока док Гермиона изготовила экспериментальную партию противовирусной сыворотки из крови достойных, в которой концентрация антител достигла достаточного уровня. По словам дока, это был эксперимент с самой большой долей неопределённости из всех, что ей доводилось когда-либо проводить. Скольким эта партия сыворотки поможет вылечиться? Как быстро? Поможет ли вообще? Будут ли какие-то побочные эффекты? Всё было очень туманно и непредсказуемо, просчитать и что-то спрогнозировать хотя бы приблизительно не представлялось возможным. Действие крови достойных (или в данном случае её компонентов) было совершенно неисследованным явлением, и приходилось идти наугад.

Сыворотка была введена десяти испытуемым. Уже на вторые сутки у них отметилась вспышка активности организма по выработке собственных антител: того небольшого количества сыворотки, что было им введено, оказалось достаточно, чтобы разблокировать у них эту функцию, парализованную вирусом.

— Это даёт основание полагать, что мы получим большее количество доноров для производства сыворотки, — сказала док. — То есть, это будут уже не только достойные, но и все, кому была введена сыворотка.

Что касается побочных эффектов, то они имели место, и весьма неожиданные. На третьи сутки у испытуемых обнаружились признаки способностей, характерных для достойных: способность к целительству и снижение потребности в крови, а также у них открылось восприятие паутины. Все эти способности (за исключением только снижения аппетита) были выражены слабее, чем у достойных, но всё же присутствовали. Интересен был ещё вот какой вопрос: если всё это сделала небольшая доза сыворотки, очищенной от большинства белков, то какой эффект могли оказать, скажем, миллилитров двести непереработанной крови?

— Очень интересный вопрос, — улыбнулась док. — Попробуем исследовать.

Но борьба с вирусом ещё не закончилась, до полного выздоровления как достойных, так и иммунизированных сывороткой обычных хищников должно было пройти ещё какое-то время... Которого у нас оказалось очень мало.

Началась Страстная неделя.

— 17.2. Великий Понедельник

Хоть нам и удалось заронить в человеческие умы толику сомнения в необходимости уничтожения хищников, процесс расшатывания людских стереотипов шёл не так быстро, как хотелось бы. Человеческое общество разделилось на сочувствующих нам, сомневающихся и противников. Сочувствующих было немного, и никакой реальной силы они собой не представляли; из класса сомневающихся потенциально могли выйти как сочувствующие, так и противники; противники же составляли пока, увы, большинство, и в их-то руках как раз и было сосредоточено и оружие, и власть. Пока сомневающиеся колебались, противники действовали.

В понедельник, в пятом часу утра, многие проснулись от тягостно-тревожного звона паутины. Откинув одеяло, я приподнялась на локте: поясница опять отозвалась ноющей болью. Тяжёлая рука Никиты легла мне на шею:

— Ты чего, Лёль?..

На нас надвигалось что-то чёрное и тяжёлое, его приближение сдавливало мне грудь. В душу вполз холод, опутывая её щупальцами. Я передала по внутренней паутине:

"Подъём! Тревога! Максимальная боевая готовность!"

Вскочив, я стала быстро одеваться. Никита встревоженно спросил, садясь:

— Что случилось?

Я посмотрела на него, ничего не ответив, и он без лишних слов тоже начал натягивать форму. Две недели назад у него прорезались крылья, и он с поразительной быстротой научился летать — всего дней за десять, включая и сверхскоростной полёт. Это словно было у него в крови. С выбором, где служить, он определился уже давно и без колебаний надел форму "чёрных волков".

Угроза была небывалой по своим масштабам, это сразу почувствовали все. Надвигалась битва, от исхода которой зависело, выживем мы как вид или нет.

— Воздух!

Смерть летела с неба: авиабомбы. Люди решили просто разнести замок в прах, считая, что это кратчайший путь к победе над хищниками. Чьи это были самолёты? Была ли бомбёжка согласована с Бельгией, или это была бельгийская авиация? Сейчас всё это не имело значения. Все достойные объединили силы для отражения удара с воздуха, создав вокруг замка невидимый щит...

...Ни одна бомба не попадала в замок, но вокруг царил ужас. Гул, грохот, огонь, тонны взлетающей в воздух земли. Взрывы сливались в сплошной ад. Всё сотрясалось...

Налёт кончился так же внезапно, как начался. Шестнадцать минут — ровно столько он длился. За эти минуты окрестности замка были изрыты, искорёжены, изуродованы до неузнаваемости. Несчастная земля покрылась глубокими шрамами. От деревни достойных, должно быть, не осталось камня на камне. В висках шумело, сердце трепыхалось, в утреннем воздухе пахло гарью. Заметив на замковой стене Вику, я сорвалась на крик:

— А ты что здесь делаешь?! Марш в убежище!

У неё задрожали губы.

— Я вместе со всеми защищаю замок, — тихо сказала она. — Это мой долг.

— Твой долг — думать о ребёнке! — заорала я. — Беременным не место под бомбёжкой! Куда глядит твой муж?! Конрад! Ты что, не можешь уследить за своей женой?!

Я оглядывалась, как безумная. Конрад, с квадратными глазами, уже бежал ко мне по стене. Увидев Вику, он недолго думая схватил её на руки и потащил внутрь, а она возмущённо колотила кулаками по его плечам.

Ветер обдувал мне лоб, занималась заря. Кровавая заря самой главной битвы.

Может быть, последней.

— 17.3. Великий Вторник

Бомбёжка повторилась ещё два раза в понедельник, но мы выстояли и не дали упасть на замок ни одной бомбе. В новостях по всему миру уже звучали сообщения о бомбардировке британской авиацией "главной цитадели хищников", и во всех выпусках показывали одни и те же кадры: изрытая, перепаханная, без единого живого клочка земля и — целёхонький замок. Чудеса, да и только.

— Аврора, мы должны ответить! — требовал Каспар, подступая ко мне. — Хоть как-нибудь! Это уже ни в какие ворота!

— Кас, мы не будем отвечать, — сказала я. — После того, как мы исцеляли людей, мы не должны их убивать.

Каспар потряс сжатыми кулаками, зарычал.

— Аврора! Я... Я не могу так! Я не понимаю тебя! — вскричал он. — Почему мы должны это терпеть? Нас убивают, а мы... покорно позволяем людям это делать?!

Я положила руки ему на плечи и вздохнула.

— Дружище... Хорошо, я скажу тебе, почему я запрещаю достойным начинать отвечать людям агрессией на их агрессию. Дело в том, что она может привести к страшным последствиям, она очень опасна. Мы соединены с миром паутиной, и любое наше действие и даже чувство отражается на ней. Нас мало, всего сто семьдесят семь, но мы можем поставить мир с ног на голову, если обрушим на него свою агрессию. В наших руках хрупкий баланс... понимаешь? Нам многое дано, Кас, и это налагает на нас огромную ответственность. Прошу тебя... не предпринимай никаких агрессивных шагов, никогда. Достойным НЕЛЬЗЯ переходить в наступление, запомни это. Просто нельзя. Если они начнут это делать... Миру конец. Нам всем — конец. Повторится то, что произошло с крылатыми. И ничего будет уже нельзя исправить.

Под конец этой речи я, пригнув его голову к себе, уткнулась своим лбом в его лоб. Мы были одни в комнате. Будь здесь Никита, я бы так, наверно, не сделала. А ладони Каспара вдруг легли на мои щёки.

— Я часто тебя не понимаю, старушка... И всякий раз просто слепо повинуюсь, принимая всё на веру. А потом оказывается, что ты была права. Не знаю, права ли ты сейчас...

— Поверь мне ещё раз, — сказала я.

Он закрыл глаза и потёрся носом о мой.

— Аврора, — начал он. — Если со мной что-нибудь случится...

— Кас, не надо, — перебила я.

Его палец прижал мои губы.

— Нет, послушай... Я долго держал это в себе, мирился с этим... Думал, что ни к чему заводить об этом разговор. У меня — Регина, у тебя — Никита. Но кто его знает, как всё обернётся, и сколько нам вообще осталось... В общем... Я люблю тебя, старушка. Всегда любил.

— Так и я тебя люблю, Кас, — пробормотала я.

— Нет, не в том смысле, — вздохнул он. — Не как друга. Да, да, сейчас неподходящий момент для подобных признаний, знаю... И это свинство по отношению к Регине. Она, наверно, чувствует... Женщины чувствуют такие вещи. Но я ничего не могу с собой поделать. Я тебя люблю.

Может быть, и правда зря он об этом заговорил... Что я могла ему ответить? На сердце легла тяжесть и печаль. Впрочем, я всегда ощущала в нём что-то необычное... Но то ли потому что он был так скрытен, то ли ещё по какой-то причине я принимала это за сильное дружеское чувство. Кроме того, у Каспара была жена, и я всегда искренне полагала, что женился он по любви. Я чуть слышно вздохнула.

— Как же тебя угораздило, Кас? А Регина? Как можно любить кого-то одного, но вступить в брак с другим?

— Регину я тоже люблю... по-своему, — ответил он. — Она всегда была рядом, поддерживала, терпела мои причуды, принимала таким как есть, родила мне троих замечательных детишек... Лучшей жены и сыскать нельзя. Но, видно, какой-то я ненормальный... И любовь у меня тоже странная.

— Любовь бывает разная, — сказала я. — И давно ты?..

Он помолчал и признался:

— Видимо, с самого Кэльдбеорга.

— Ох, Кас, — вздохнула я снова. — Чудо ты в перьях.

— Я знаю, — усмехнулся он. — Когда я вышел оттуда, я встретил Регину... Она была красавица. Я просто обалдел... Затмение какое-то накатило. Не успел оглянуться — уже кольцо на пальце, потом — ребёнок, за ним — второй... Сейчас вот — третий. Ну и... всё. А ты... Ты так и осталась мечтой.

— Чудак ты, Кас, — сказала я.

— Знаю, — вздохнул он.

— 17.4. Великая Среда

Нас было всего семь, а людей — казалось, несметные полчища. Из семи только Цезарь был более или менее обучен драться, а все остальные, включая меня — врачи и учёные. Казалось, мы не выстоим, хоть мы и достойные, но на подмогу нам пришёл отряд бойцов "Авроры" во главе с Альваресом. Мы прикрывали их от огня, отклоняя пули и снаряды, а они били людей.

Иоширо всех удивил: в этой схватке он неожиданно раскрылся как знаток боевых искусств. Он летал, как смерч, окружённый вращающимся роем захваченных в вихрь пуль, наводя ужас на нападающих, и столкновение с ним грозило смертельной опасностью. Лучше было не попадаться ему на пути...

Это был мой первый настоящий бой. Цезарь хотел отправить меня внутрь здания, но каждый достойный был на счету, и мне, привычной командовать лишь стройными рядами пробирок, пришлось по-настоящему взглянуть смерти в лицо. Один медицинский центр люди уже уничтожили, и я не могла позволить им лишить нас и второго. Никогда. Сердце сыпало маленькими жгучими искрами гнева. Никогда...

Отряд "Авроры" дрался, как целая армия, а сам Альварес был в гуще боя, не щадя ни себя, ни своих бойцов. Не знаю почему, но мне хотелось его прикрыть, защитить, и я сунулась туда, где было страшнее всего... Цезарь кричал: "Назад!" — но я полезла. Батальоны пробирок, тишина чистой лаборатории — всё это осталось в прошлом. В настоящем были окровавленные, перекошенные от ярости лица, звериные оскалы и жгучая, как перец чили, пульсация агрессии. Цезарь кричал мне: "Назад!" — а я мчалась, чтобы отклонить от Альвареса летящие в него пули...

А пули летели в меня, и он заслонил меня от них.

Так мы и очутились в объятиях друг друга — но не в постели, а на асфальте, в луже крови. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: он не жилец. Пробиты все жизненно важные органы, а скорость регенерации... Слишком низкая, не успеть. Не успеть...

Через пропитанный жгучей агрессией ад я волокла Альвареса в безопасное место — внутрь здания. Цезарь потерялся из виду, Иоширо смерчем летал над полем боя, а мои руки были в крови Альвареса по самые плечи. Ёжик его волос щекотал мне щёку, на чистом гладком полу растекалась тёмная лужа...

Я положила на него руки. Пусть сейчас я выложусь по полной и израсходую все силы, но я заживлю хотя бы часть его ран, самые опасные из них. Это по моей вине. Это я так глупо и неумело кинулась его спасать — так глупо, что ему пришлось самому спасать меня ценой своей жизни.

Его руки легли сверху на мои и сжали их.

— Гермиона...

Он улыбался? Да, улыбался... Устало и ласково, а его руки не давали моим начать лечебное воздействие.

— Не надо, — прохрипел он. — Не трать на меня силы... Они тебе ещё понадобятся.

— Я должна... Я могу тебе помочь, — бормотала я, пытаясь высвободить руки.

Он покачал головой и на секунду устало закрыл глаза. Когда они снова открылись, мои щёки вспыхнули от их взгляда, и по всему телу пробежали горячие мурашки.

— Нет... Это мой выбор, — шевельнулись его побелевшие губы. — Нет лучшего конца... чем умереть... на руках у любимой женщины.

Слёзы? Всё моё лицо моментально стало мокрым, а Альварес улыбался.

— Уж прости за высокопарность... моих слов. Все эти сантименты... сейчас лишние.

— Мигель, позволь мне тебе помочь, пока ещё не поздно. — В горле стояла солёная боль.

Он снова качнул головой.

— Ни к чему... Я пришёл к завершению. Конечная остановка... И я рад... что доехать до неё мне удалось не самым худшим образом. Иди... Иди, ты там нужна. — Он показал взглядом на дверь. — Только будь осторожнее.

Его глаза закрылись, на лице разлилось спокойствие. Жизнь ушла, утекла из него, а я так ничего и не сделала.

— Гермиона!

Руки Цезаря стиснули меня, ощупывая.

— Красавица... Ты цела? Не ранена? Господи, ты вся в крови...

Он беспокоился за меня... Да, беспокоился и боялся, потому что любил. Я всегда это знала, но сейчас мне хотелось врезать по его испуганной физиономии. Верхняя губа приподнялась, и я прошипела:

— Какого хрена ты делаешь ЗДЕСЬ, когда ты нужен ТАМ?!

— Принцесса, я тебя искал, — пробормотал он.

Я покончу с этим. МЫ покончим. И сделаем это прямо сейчас.

Тело стало легче воздуха и само всплыло на ноги, подплыло к двери и распахнуло её. Оно было настолько лёгким, что мне приходилось держаться за косяки, чтобы не улететь, как воздушный шарик.

— ВСЕМ НА ЗЕМЛЮ! — прогрохотал над городом мой голос...

Авроровцы поняли и повиновались, а люди остались стоять в недоумении. Паутинные связи зазвенели и натянулись между нами, и то, что просилось наружу из моей груди, вырвалось и у остальных достойных единым взрывом...

И всё. Все люди лежали без чувств, разбросанные как попало, а бойцы "Авроры", "ожив", потихоньку подползали к зданию. Похоже, во всём городе вырубилось электричество.

Альварес лежал спокойный, будто уснувший. Если бы не кровь, можно было бы подумать, что он устал и прилёг отдохнуть.

— 17.5. Великий Четверг

"Прекратите обстрел замка!"

"Хищники и люди могут жить в мире!"

"Достойные — достойны жизни!"

"Война — неправильное решение!"

С этими лозунгами люди вышли на улицы. Их разгоняли и арестовывали. Начались массовые беспорядки. Всё это мы узнавали из интернета по мобильным телефонам.

Вокруг замка творилось чёрт-те что, а я отсиживалась в убежище. Меня затолкал сюда Дэн, а сам ушёл драться, сказав:

— Я за тебя в ответе, Нитка. Ты должна выжить.

Вообще-то, мне бы хотелось, чтобы он тоже выжил, потому что... Ну, не знаю, почему. Просто хотелось и всё. Просто эта наглая рыжая физиономия с белыми поросячьими ресницами стала мне родной... хоть помирай без него. Что нитка без иголки? Только петелькой завязать и повеситься.

Карина кормила из бутылочки ребёнка, Регина баюкала своего младшего, то и дело подзывая к себе старших детей, норовивших забиться в дальний угол убежища — как клуша своих цыплят. В убежище собрались в основном небоеспособные обитатели замка: мамаши с детьми, молодые девушки, подростки. Удобнее всех была устроена Вика — на надувной кровати, остальные довольствовались стульями и скамейками.

И в этом курятнике мне приходилось торчать, несмотря на то, что я была вполне боеспособной. А может, плюнуть на всё и пойти в бой? Схлестнуться с людишками, которые обрекли нас с Дэном на уничтожение... Скамейка уже жгла задницу. Сколько можно отсиживать её здесь?

Я обдумывала эту идею, когда Вика вдруг громко застонала, схватившись за живот. Так, ещё родов тут не хватало. Опытные мамаши сразу насторожились:

— Что? Схватки?

— Не знаю... — Вика, морщась, пыталась улечься удобнее. — Может, ложная тревога... Рано ещё, полтора месяца до срока...

На несколько минут она вроде успокоилась, но потом снова застонала — ещё громче.

— Ой-ой-ой, мамочки!..

Карина, встав, подошла ко мне:

— Так... Ну-ка, подержи, пожалуйста.

Я машинально взяла у неё ребёнка, не сводя взгляда с испуганного лица Вики. Карина извлекла из-под стула серебристый чемоданчик, достала оттуда флакончик с резко пахнущей жидкостью и протёрла ею руки до локтей, обсушила салфеткой и надела перчатки.

Через пять минут Вика лежала с раздвинутыми ногами и стонала, а Карина, как готовый ловить мяч голкипер, примостилась перед ней.

Ребёнок кряхтел и похныкивал у меня на руках, и я, успокаивая его, покачивалась из стороны в сторону. Уже шёл второй час мучений: убежище превратилось в родильный зал, опытные мамаши давали Вике советы, как дышать, как тужиться, а она кричала всё громче.

Господи, ну когда же всё это кончится?..

Да, теперь я понимала мужчин, которые брякаются в обморок, присутствуя при родах. Меня саму уже начало потряхивать. Ужас... Когда же ребёнок выберется из Вики?

Убежище было наполнено криками, и напряжение звенело в воздухе. У всех болели похолодевшие спины, а у меня затекли руки, держа ребёнка; самой спокойной и деловитой была Карина, и все слушались её беспрекословно, бегая по поручениям. Вода, полотенца, ширма — всё приносилось по одному кивку её изящной темноволосой головки. Кровать с роженицей отгородили ширмой, но мне с моего места было видно почти всё. Впрочем, я старалась смотреть пореже...

Нет, я не выдержу, я сейчас сползу на пол. Но ребёнок! Куда я его дену? Карина доверила его мне... Вот наказание... А там, за ширмой, похоже, что-то шло не так.

— Положение плода неправильное, попытаюсь исправить, — сказала Карина.

Она забралась рукой прямо ТУДА... Нет, на это лучше не смотреть.

Дикий крик Вики надорвал всем перепонки.

— Всё, всё, — успокаивал голос Карины. — Всё хорошо, теперь всё правильно. Продолжаем...

Уфф... Я просто вся окаменела от напряжения. И не одна я. Господи, ну пусть всё это побыстрее кончится!..

На двенадцатом часу этого кошмара раздался писклявый крик. Нет, это уже не Вика... Кто же? Неужели? Неужели всё?!

— А вот и мы, — сказала Карина с улыбкой в голосе. — Вика, поздравляю с дочкой.

Всё...

Перед глазами всё затянулось мутной дымкой. Нет, только не падать, я же уроню малыша! Упираясь обеими ногами в пол и прижимая к себе ребёнка, я изо всех сил держалась в вертикальном положении. На лице расползалась улыбка. А что же я всю дорогу не выпускала кроху из рук? Можно было б, конечно, на стул положить... Даже в голову не пришло. Ну да ладно...

— 17.6. Великая Пятница

Даже у достойных, наверно, есть предел...

Бой не прекращался третьи сутки. Атака за атакой, и людей не становилось меньше. Без отдыха, без пищи, на пределе возможностей мы защищали замок, но людям удалось пробить ворота, и нам пришлось выйти за стены, чтобы не допустить противника внутрь.

Моё видение стало явью. Горящая земля, смерть и кровь, красные кусочки обожжённой глины.

Никита, лежащий на этой обожжённой земле с вывернутыми наружу кишками.

Нет, это не он, это просто поразительно похожий на него парень, совсем пацан... Человек. Страдание в его глазах. Он не хотел умирать. У него мама... Младший брат. Девушка в белой юбке... Маленькая жизнь, зародившаяся в её чреве. Кого малыш назовёт папой?..

Я опустилась возле парня на колени и заправила вывалившиеся кишки внутрь, приложила сверху руки и закрыла глаза.

И в поясницу мне ворвался ад.

Солдатик, решивший, что я убиваю этого парня, стоял с победным видом. Это он всадил мне пулю в спину. Мои руки всё ещё лежали на ране, силы вытекали из меня, процесс исцеления шёл... Если я оторвусь, парень умрёт. И у малыша не будет папы.

Ещё одна пуля — в лопатку. Третья — в бедро. Я отключаю боль, её нет. Нельзя отрывать рук, нельзя тратить силы на удар невидимой волной, ничего нельзя. А солдатик выхватил у меня мой меч. Взмах...

Парень жив? Да, он жив. Рана исцелена, у малыша будет папа. Я вижу всё поле боя сверху, не чувствуя тела, вижу Каспара — он летит ко мне, крича. Выстреливший в меня солдат уже лежит на земле, а исцелённый мной отползает.

Рядом Леледа, она обвивает меня, переплетаясь со мной. А из груди обезглавленного тела с ослепительным золотым сиянием вылетает жук. Он вьётся и кружится, танцует в воздухе, а к нему уже летят кошачьи глаза. Огромная чёрная кошка с седым ухом материализуется из ниоткуда, прыжок — и жук исчезает в её пасти.

Каспар стоит на коленях над телом. Подбирает голову, гладит её лоб, пропускает между пальцами седую прядь волос, и по его лицу струятся слёзы. Стиснув зубы, он рычит... БОЛЬ. Боль и горе ослепляют его. Паутина стонет и кричит, и все достойные чувствуют это... А я чувствую их боль. Они устали, смертельно устали, но то, что произошло, поднимает их... Призыв Каспара, его крик по паутине, страшный клич — и они готовы... По команде все хищники вжимаются в землю, и из груди достойных рвётся их гнев и горе, распространяясь волной по всему полю. Все люди лежат, техника убита, а беззвучная волна идёт дальше — по миру...

— 17.7. Великая Суббота

Мама. Мама, как же так?..

Я не верю, этого не может быть. Ты не могла нас оставить. Нет, это не ты лежишь на каменном катафалке, холодная, спокойная и неподвижная, в парадном облачении Великого Магистра. Нет, не может быть, чтобы высокий воротник с бриллиантовой звездой ордена скрывал шов на шее — совсем как у Эйне тогда. Да, я до сих пор помню тот день, когда ты подвела меня к её телу и сказала: "Запомни её".

Я не могу поверить, что твои руки больше никогда не поднимутся и не обнимут меня, что твои сомкнутые губы никогда не пошевелятся, чтобы назвать меня "куколкой".

Я не верю. Не верю, что это навсегда.

Нет... Глупо надеяться на чудо... Чуда не может быть. Твоя голова была отделена от туловища, а это означает только одно — смерть, окончательную и бесповоротную. Без амнистий.

Трепещущее пламя высоких толстых свечей потрескивало, озаряя спокойное лицо мамы, и в его колышущемся свете поблёскивали бриллианты ордена и голенища её сапог. Её руки резко контрастировали своей белизной с чёрным фоном костюма, но ярче всего выделялся тяжёлый и длинный меч, на усыпанной драгоценными камнями рукояти которого эти руки покоились. Острием он достигал ступней ног. Сверкающий, яркий клинок, отшлифованный до зеркального блеска, казалось, сам излучал свет.

Люди потерпели полное фиаско. Штурм замка закончился для них поражением, а для нас — победой, но... слишком дорогой ценой. Я не знаю, было ли это следствием волны, сгенерированной достойными, но по всей Европе пошли перебои с электроснабжением. Необъяснимые поломки, на устранение которых были брошены все силы... Люди запаниковали. Кражи в супермаркетах, беспорядки, режим чрезвычайного положения — в общем, полный набор, во всех станах Европы. Волна перебоев докатилась даже до европейской части России и севера Африки. Нарушения возникли также в телефонной связи, забарахлила и глобальная сеть, рухнули компьютерные системы нескольких крупных европейских банков, нерегулярно выходили даже выпуски новостей, а результат — людям стало временно не до войны с хищниками. Сначала надо было навести порядок в собственных рядах и справиться со взбунтовавшейся техникой. Без неё современное человечество себя не мыслило...

Отразился этот удар и на самочувствии людей: происходили массовые обмороки. Из-за потерявших сознание водителей повсюду на дорогах возникли огромные пробки, не обошлось без аварий. Прокатилась волна несчастных случаев.

Мы выиграли этот бой, но потеряли Аврору.

Маму.

Всё было почти как тогда — в день, когда я сидела возле мамы, погружённой в анабиоз после крови Первого, накануне её посвящения в Великие Магистры. Только тогда мама была жива, а сейчас...

Слезами её не вернуть, но так больно...

Сердце ёкнуло: в тёмном углу мрачного зала зажглись жёлтые кошачьи глаза. Желтоглазая живая темнота — что может быть страшнее? Я окаменела от ужаса, а у темноты выросла лапа. Угольно-чёрная, огромная, как у тигра, она выдвинулась из угла и мягко ступила на пол, а за ней появилась кошачья морда. Усатая, чёрная, только правое ухо серебристое. Она бесшумно надвигалась на меня, и из темноты следом за ней вырисовывалось туловище. Это была кошка поистине гигантских размеров — с тигра... Чёрная как ночь — кроме уха.

Я сидела, не в силах шелохнуться, не сводя глаз с ожившей и принявшей кошачий облик тьмы. Она подкралась ко мне на широких лапах и стала тереться огромной мордой о мои колени, ластиться, как обычная кошка, распушив чёрный хвост. Мне было просто страшно дотронуться до этой великанши, но она явно просила, чтобы её погладили, и я провела ладонью по её шерсти — густой и пушистой, но прохладной, как туман. Она ткнулась мордой мне в ладонь, потом потянулась к моему лицу и лизнула прямо в губы. Сквозь гортанное урчание мне явственно послышались слова:

"Отдай жука Юле".

Я хотела спросить: "Какого жука?" — но перед глазами всё начала заволакивать радужная пелена.

Когда она рассеялась, я не сразу поняла, где я вообще нахожусь, в каком измерении. Всё настолько сдвинулось, что сориентироваться было в первые секунды невозможно, и я ощущала лишь неестественность своего положения. Что за сумрачная поверхность передо мной? Кажется, потолок зала... Значит, я лежала на полу. Да, действительно, потому что по той поверхности, что была подо мной, ко мне бежали чьи-то ноги.

— Пушинка! — воскликнул знакомый голос, и сильные руки подняли меня.

Всё резко вернулось на свои места — вернее, это я вернулась в нормальное положение относительно пола и потолка... Голова закружилась, и я уткнулась в плечо Алекса.

— Родная, что с тобой? — спросил он встревоженно.

— Ничего, всё уже нормально, — пробормотала я, хотя не была вполне в этом уверена.

Пламя свечей изредка вздрагивало, лицо мамы белело в сумраке. Невыносимо... Как же это невыносимо больно.

Рука Алекса гладила меня по волосам.

— Пушинка, пойдём, приляг. Ты устала.

И в его сердце пульсировала боль, я чувствовала её, хоть он и не позволял ей излиться слезами. Весь замок был пропитан болью. Как же теперь быть? Что делать? Куда идти? Мама была стволом, а мы — ветвями, и теперь ствол перерубили. А ветки не могут без ствола...

Только в комнате я почувствовала, что в моей правой руке что-то зажато. Я разжала кулак. На ладони лежал золотой жук.

Эйне спала в своей кроватке, даже не подозревая, что случилось. Где уж ей, крохе, понять...

Но откуда взялся жук? Неужели кошка с седым ухом? И чей он? Мамин? Да, видимо... В момент смерти он должен был выйти из её груди. И почему у меня такое чувство, будто я знаю эту кошку?

Одни вопросы.

Я уткнулась головой в подушку. Устала я просто невероятно, но нервы были слишком напряжены, чтобы заснуть. Нет, ни о каком отдыхе речи быть не могло, какой уж тут сон. Жук грел мою ладонь, его тёплая пульсация меня завораживала, и казалось, будто мама сейчас рядом со мной, утешает меня. Слёзы покатились на подушку.

Эйне дрыхла сном праведника, сбросив одеяльце, а я, в отличие от неё, просто лежала и мучилась. Алекса не было рядом, он где-то застрял с остальными парнями. Встать, что ли? Я оторвала щёку от влажной холодной наволочки, натянула шерстяные носки и свитер, сунула ноги в тапочки и накинула пальто — без него здесь было просто невозможно ходить. Хоть после родов моя физическая выносливость и повысилась, но для меня, человека, в замке было холодновато.

Электричество ещё не восстановили, и замок был погружён в средневековый полумрак и скорбную тишину. Алекса я нашла в зале для совещаний — в мужской компании. Кроме него за столом сидели Оскар, Каспар, Конрад и Никита. Жарко трещал огонь в камине, на столе горели свечи, озаряя бледные, замкнутые и суровые лица. Мамино кресло во главе стола пустовало.

— Это невосполнимая потеря для нас, — глухо проговорил Оскар. — Если честно, друзья, я в растерянности. Вроде бы мы победили в этой битве, но война ещё далеко не выиграна. А без Авроры... Не знаю, не знаю.

Он вздохнул и опустил голову, сцепив перед собой на столе пальцы в замок. Алекс сказал:

— Она вела нас. Без неё мы как стадо без пастуха.

— Ну, допустим, мы как-то сможем удержаться на плаву и снова нащупать под ногами почву, но... — Оскар приложил руку к груди. — Но прежними мы уже не будем никогда.

Каспар угрюмо сверкнул глазами из-под бровей. Его голос в тишине зала раздался гулко и металлически-холодно:

— Мы должны отомстить за неё. Эти людишки просто недостойны хорошего к ним отношения. Нанести Авроре удар в момент, когда она лечила этого дурошлёпа... Не знаю, каким зверем или идиотом надо быть, чтобы такое сотворить.

Конрад, обычно отмалчивавшийся на совещаниях, заметил:

— Много гнева в тебе, брат. Аврора не такому нас учила. — Его мягкий и светлый голос разительно отличался от грубовато-мужественного и холодного голоса Каспара.

Каспар метнул в него острый взгляд.

— А в тебе совсем нет гнева? Тебя нисколько не трогает, что Аврора погибла, и что убили её люди, убили подло и бессмысленно? Такое нельзя прощать!

— И что ты предлагаешь предпринять? — спросил Конрад.

— Я предлагаю следующее. — Каспар положил локти на стол и, как Оскар, сцепил пальцы. — Вы видели, что наделала наша волна. В Европе беспорядок, у людей проблемы с электричеством, вышла из строя техника. Мы можем повторить это. Если понадобится, устроить и Америке День Независимости... День, когда от них ничего не будет зависеть. — Каспар усмехнулся. — Лишённые техники, люди мало что смогут нам противопоставить. У дока уже готова сыворотка, скоро мы все выздоровеем, а вот людям сильно не поздоровится. Они дорого заплатят за смерть Авроры.

— То есть, друг мой, ты предлагаешь устроить мировой кавардак? — подытожил Оскар. — Именно то, что мы призваны предотвратить? То, что Аврора всегда призывала нас НЕ делать? Не кажется ли тебе, что это... гм, гм, не совсем правильно?

— Нельзя прощать им убийство Авроры, — повторил Каспар упрямо.

— Хорошо, мой мстительный друг, — кивнул Оскар. — Предположим, что мы устроим всё это. Но кто даст гарантию, что эта затея не выйдет из-под контроля и не кончится всеобщей гибелью? И мы кончим, как крылатые. Хочешь устроить конец света? Весьма сомнительная затея, я бы сказал.

— Он всё равно рано или поздно настанет, — буркнул Каспар. — Какая разница, сейчас или потом?..

— То есть, лишнюю сотню лет ты пожить не хочешь? — усмехнулся Оскар.

— Да не нужен мне этот чёртов мир без Авроры! — рявкнул Каспар, бухнув кулаком по столу, так что даже пламя свечей вздрогнуло. — Пусть он катится в тартарары... Мир, уничтоживший её, не достоин жить!..

Каспар резко умолк и заслонил глаза ладонью. Все тоже молчали, впечатлённые и озадаченные силой его чувства. Взгляд Никиты, до сих пор сидевшего с подавленным и безучастным видом, ожил, вспыхнул и с подозрением остановился на Каспаре. Он как будто сделал для себя какое-то открытие, но пока не говорил ни слова, просто смотрел на Каспара, на мгновение позволившего своим чувствам прорваться наружу.

— Гм, гм, — первым нарушил молчание Оскар. — Мда... Дрянной мирок, в этом я с тобой согласен, друг мой. Но ничего не поделаешь, другого у нас просто нет. И всё же говори за себя... А за других, я думаю, ты не имеешь права решать, хотят они жить на свете или нет. — И, обведя взглядом остальных, Оскар спросил: — Кто ещё как думает?

— Думаю, мы не должны стричь всех людей под одну гребёнку, — высказался Алекс. — Далеко не все относятся к нам плохо и жаждут нашего уничтожения. Тем более, есть среди них много вообще ни в чём не повинных... Вспомни хотя бы этих больных малышей, которых мы вылечили. Их ты тоже готов обречь на гибель, Кас? А своих детей? Свою жену? Их тоже пустить в расход? Уверен, если мы сделаем то, что ты предлагаешь, нам, хищникам, тоже долго не протянуть. Уничтожив людей, мы уничтожим и себя. Так что, брат, прости — я с тобой не согласен. Надеюсь, ты понимаешь, чем чревата твоя затея.

— В тебе говорят эмоции, не разум, — добавил Конрад. — В запале можно много чего натворить. А вот расхлебать потом... не факт, что удастся.

— Ну хорошо, хорошо, — проговорил Каспар, устало проводя ладонью по лицу. — Но что-то мы всё-таки должны сделать. Нельзя оставлять это безнаказанным.

— Мы им уже показали, на что способны, — сказал Алекс.

— Думаешь, они поняли, что их сегодняшние проблемы — наших рук дело? — невесело усмехнулся Каспар. — Уверен, они ещё не допёрли.

— Поняли или нет, сейчас пока неважно, — сказал Оскар. — Гораздо важнее решить, как нам быть дальше.

— Тяжёлая тема, — вздохнул Конрад.

— Но первостепенная, — ответил Оскар. — Альварес погиб, "Аврора" тоже осталась без руководителя... Юлия больше не интересуется этим. Её, похоже, вообще уже ничто не интересует.

— А что тут решать? — сказал Алекс. — В Ордене пока вставай у руля ты, а в "Авроре"... Не знаю. Надо у них спросить, может, они тебя в качестве президента тоже примут.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением проговорил Оскар, теребя подбородок. — Я вообще, друзья мои, чувствую себя в тупике... Осознаю, что необходимо что-то решать, но просто не в состоянии сейчас думать. Аврора лежит там, ещё не погребённая...

После этих слов повисло печальное молчание. Я снова почувствовала, что вот-вот расплачусь. Стоя тихонько у двери, я пыталась проглотить солёный ком, который вставал у меня в горле, стоило мне только воскресить перед глазами эту картину: белое лицо и белые руки мамы, скрещенные на рукояти меча...

Никита внешне казался каким-то бесчувственным — не кричал, не рыдал, почти всё время молчал. Но горе проявляется по-разному, и отключение чувств, "онемение души" — своего рода защитная реакция психики. Видимо, он был в шоке. Все это тоже понимали, а потому не трогали его и не донимали разговорами, просто старались не оставлять одного. Вот и на это совещание взяли, хотя влияния он пока не имел.

— А завтра Пасха, — сказал он вдруг.

Это замечание, казалось, не имело никакой связи с происходящим, а потому прозвучало странно. Никто не нашёлся, что ответить. Попробовал только Оскар.

— Католическая или православная? — спросил он.

— Кажется, и та, и другая, — ответил Никита. — Совпало.

— А смерть Авроры выпала как раз на Страстную пятницу, — задумчиво проговорил Оскар. Тяжело вздохнув, он помолчал и вернул разговор в прежнее русло: — Я вот что думаю... Может быть, всё-таки поговорить с Юлией и попробовать вернуть её на пост президента?

— Да ну, — с недоверием отозвался Алекс. — По-моему, она свихнулась окончательно и бесповоротно.

— Она не сумасшедшая, — сказал Оскар. — Да, у неё было временное расстройство, но, на мой взгляд, оно уже прошло. Юлия просто отрешилась от мира, ушла из реальности. Если честно, у меня есть сомнения, что она заинтересуется этим...

— Вот и у меня тоже, — поддержал Алекс. — По-моему, это безнадёжное дело.

— Но попытаться стоит, — грустно подытожил Оскар. — А вдруг?.. В общем, сделаем это. А ещё вот какая загадка: жук Авроры пропал.

— Может быть, он всё ещё в ней? — предположил Алекс.

Каспар проговорил:

— Нет, в том-то и дело, что я сам видел, как он вылетел из её груди. И исчез.

— Может быть, он где-то там, в земле? — высказал предположение Конрад. — Если так, то найти его будет сложно.

— Но мы должны его найти, — сказал Оскар. — Придётся перекопать всё... А что делать? Надо его обязательно разыскать, это даже не обсуждается.

— Да, конечно, надо, — согласился Алекс. — Это всё, что у нас осталось от Авроры. В нём её частичка.

Тут я решила, что пора и мне взять слово. Я скрипнула дверью, и на меня обратили внимание.

— Пушинка, ты что тут стоишь? — спросил Алекс. — Иди, малыш, ложись, я скоро приду.

— Да я, вообще-то, насчёт жука, — сказала я.

— Так, — оживился Оскар, поворачиваясь ко мне и протягивая руку. — Иди сюда, моя хорошая. У тебя есть, что сказать?

— Думаю, да, — ответила я, подходя к столу.

Оскар кивком показал на мамино кресло. Я засомневалась: а имею ли я право в него садиться? Оскар ласково подтолкнул меня к нему.

— Садись, садись.

Мне стало немного не по себе: для меня это было всё равно что усесться в кресло в президентском кабинете. Никто из присутствующих себе этого не позволил, даже Оскар, так почему я должна позволять?.. Впрочем... Я села. Все внимательно смотрели на меня, даже Никита.

— Перекапывать землю в поисках жука не придётся, — сообщила я, кладя на стол руку.

Когда я её разжала, у Алекса вырвался удивлённый возглас:

— Пушиночка, где ты его нашла?

— Золотце ты моё, — проговорил Оскар, целуя меня в щёку. — Как же хорошо, что он нашёлся! Ты умница. Но в самом деле, где он был?

Я призналась:

— Думаю, мне его дала кошка. Да, звучит странно, но тем не менее, похоже на то... Или у меня были какие-то галлюцинации.

Каспар вдруг спросил:

— Чёрная, с седым ухом?

Я удивлённо кивнула, а он сказал:

— Значит, не у одного меня галлюцинации.

— Так, так, подождите, — обратился к нам обоим Оскар. — Что это значит? Какая кошка?

Я описала огромную чёрную кошку, которая явилась мне возле тела мамы. Каспар, слушая, кивал. Когда я закончила, он сказал:

— Я тоже её видел, только подумал, что она мне померещилась, потому и не стал о ней рассказывать до поры до времени... Но, похоже, она действительно была.

— Кошка сказала, чтобы я отдала жука Юле, — сообщила я самое главное.

— Так и сказала? — переспросил Оскар озадаченно.

— Да, именно так, — подтвердила я.

— Что бы это могло значить? — пробормотал Оскар.

— Что бы это ни значило, надо так и сделать, — вдруг подал голос Никита.

Оскар посмотрел на него.

— Договаривай. У тебя какие-то соображения?

— Я просто чувствую, — ответил тот.

Его неожиданно поддержал Конрад. Встав, он сказал:

— Я приведу её.

Он вышел из зала, а все смотрели на жука. Оскар задумчиво поглаживал его по спинке, грустно улыбаясь.

— Как же мы без тебя, Аврора?.. Стоило ли жертвовать своей драгоценной жизнью ради того глупого мальчишки? Таких, как он, множество, а ты только одна...

Оплывали свечи, негромко гудел камин, а жук горел золотыми бликами. Каспар, поглаживая короткую щетину на голове, неподвижно смотрел на его сияющий панцирь, а Алекс нащупал под столом мою руку и сжал. Послышались шаги, и в зал вошёл Конрад с заспанной Юлей, зевающей и на ходу причёсывающейся пальцами, одетой в шерстяной серый кардиган и брюки от "волчьей" формы. Если не знать, что она спала впервые за последние трое суток, можно было подумать, будто ей нет никакого дела до происходящего. Впрочем, с понедельника мало кому в замке удалось выспаться.

Жук лежал на столе. Едва Юля увидела его, как вся её сонливость улетучилась — глаза сверкнули, рот напряжённо сжался. Однако в следующую секунду её взгляд снова угас, и она вопросительно посмотрела на Оскара. Оскар взглянул на меня. Я сказала:

— Юля, возьми жука, пожалуйста.

Она говорила очень мало, стремясь, где только возможно, заменять и без того немногочисленные слова жестами, но сейчас сочла необходимым ответить развёрнуто:

— Зачем? Всё равно у меня он не работает.

— Просто возьми. Так надо, — сказал Оскар. — Мы очень тебя просим.

Юля пожала плечами и взяла жука. Держа его на ладони, она поглядывала на нас, всем своим видом как бы говоря: "Ну, что? Убедились? Не работает". Ещё в её взгляде проступала укоризна: "И ради этого вы меня разбудили? Я трое суток не спала, только прилегла, а вы..."

Вдруг она вздрогнула — и мы вместе с ней, не сводя с неё глаз. Кровь? Да, жук порезал палец Юли, его усики зашевелились, он вспыхнул внутренним золотым светом и взлетел. Она не ожидала такого...

Никто не ожидал.

Жук разогнался и влетел в грудь Юли. Её зрачки вспыхнули таким же золотым светом, за спиной раскрылись её собственные крылья — серо-чёрные с синеватым отливом, как у цапли, а потом — пара белоснежных. Судорожно изогнувшись, она рухнула на пол.

Сколько мы ни пытались привести её в чувство — она не реагировала. Это было похоже на анабиоз. Но жук вошёл в неё, что-то за этим должно было последовать! Мы сходили с ума от волнения.

Уже перевалило за полночь, настало воскресенье. Мама лежала на каменном катафалке, холодная и неподвижная, с мечом на груди, а Юля — на кровати в своей комнате, внешне почти ничем не отличаясь по состоянию от мамы.

— 17.8. Воскресенье

"Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ,

И сущим во гробех живот даровав", — пели в храмах.

Никто в замке не красил яиц и не пёк куличей, но набожная Любовь Александровна бормотала под нос пасхальные песнопения — по памяти, то и дело принимаясь плакать и тут же вытирая слёзы скомканным в руке платочком. Она бормотала их вперемешку со словами заупокойных молитв, сидя возле тела мамы.

— Всё перемешала в одну кучу, — сказала она, виновато улыбнувшись дрожащими губами, когда я подошла к катафалку. — Да и не знаю, можно ли её отпевать... — Она бросила робкий и тоскливый взгляд на спокойное, мраморно-белое лицо.

— Меня не надо отпевать, — вдруг раздался хорошо знакомый голос...

Это был МАМИН голос, но в дверях зала стояла Юля. Её растрёпанная шевелюра, ещё вчера бывшая тёмно-каштановой, серебрилась седыми прядями — точно так же, как у мамы, а её глаза, хоть и другого цвета, смотрели маминым взглядом.

— Меня не надо отпевать, — повторила она, подходя. — Я жива.

Любовь Александровна, уронив платочек, начала мелко креститься и беззвучно шевелить губами. Юля обняла её и погладила по голове.

— Всё хорошо... Это я, верьте мне.

Когда её сияющий взгляд обратился на меня, пол поплыл из-под моих ног... Из глаз Юли на меня смотрела мама, узнавание наполняло меня восторгом и трепетом, граничившим с обморочной слабостью. А когда её голос произнёс: "Куколка моя", — восторг разорвал мою душу на миллионы радужных брызг, но она снова собрала их в единое целое — объятиями. Она крепко держала моё ослабевшее тело, не давая ему распластаться на полу, а её губы щекотали мои брови, щёки и нос.

— Куколка, солнышко, — говорила она ласково. — Девочка моя.

— МАМА, ЭТО ТЫ?!

— Я, доченька.

— Но как... КАК?

Она улыбнулась, нежно заправляя прядку волос мне за ухо.

— Я ещё не завершила все дела здесь. И не могла оставить вас в такой момент.

На пороге появились Никита, Оскар, Алекс и Каспар. Мама (да, вне всяких сомнений, это была она) посмотрела на них и сказала:

— Привет, ребята. Оставьте скорбь, я с вами.

Глядя на их изумлённые лица, мне хотелось смеяться. Они замерли как вкопанные, а потом Никита шагнул навстречу маме. Она тоже шагнула к нему, взяла его руку и обхватила запястье большим и указательным пальцами. Их кончики сомкнулись.

— Надо же! Оказывается, у Юли пальцы длиннее моих, — отметила она. — Или это у тебя руки похудели?

— Лёлька, — пробормотал Никита, улыбаясь с затуманенным слезами взглядом. — Это правда ты?

Мама смотрела на него снизу вверх серьёзно и нежно, положив ладонь ему на грудь.

— А что тебе подсказывает сердце?

Никита, больше не тратя слов, зажмурился и обнял её.

— 17.9. Возвращение

Первый мой приказ сразу по возвращении к жизни был:

— Всем спать!

Именно так, а не иначе, потому что эта неделя выдалась адской, и ни о каком нормальном сне на всём её протяжении речи быть не могло. В ближайшие несколько суток ждать от людей каких-либо серьёзных военных действий не приходилось, и это время, вне всяких сомнений, следовало использовать для отдыха. Он был необходим всем.

Я не считаю, что я умирала: умерло лишь моё тело, но моё "я", разум, душа — называйте, как хотите — не прекращало своего существования. Потому и говорю вам: не бойтесь смерти, ребята. Её просто нет. Или, если хотите, она — условность. Смертна лишь оболочка, а самое главное в нас не прекращает своей жизни ни на секунду.

Вы хотите знать, что я испытала и где побывала? Что там, за чертой? Думаю, это не поддастся описанию привычными нам словами и понятиями, эта задача не подвластна средствам ни одного земного языка. Там, за чертой, свой язык и свои понятия.

Что, просите меня перевести? Хотя бы приблизительно? Можно, конечно, попробовать, но боюсь, как бы картинка не получилась слишком искажённой и далёкой от действительности; не хочу, чтобы вы потом пеняли на меня — дескать, я сказала вот этак, а оно оказалось совсем по-другому. Придёт время, и вы сами всё увидите и испытаете. Скажу лишь одно: бояться нет нужды.

Проводником и хранителем моим была Эйне — чёрная кошка. Говоря словами привычного нам языка, я крепко вцепилась в её шерсть и не отходила от неё ни на шаг. Там мы наконец смогли поговорить по душам и наговорились всласть... Я сказала ей всё то, что хотела сказать, но не успела. Она ответила: нет необходимости, ибо я и так знаю всё. Как же хорошо, когда ничего не нужно объяснять и оправдываться!

Встретилась я там и с Леледой. Я видела её так же близко, как сейчас видела спящего рядом со мной Никиту. Я спросила её: "Это всё?"

Она ответила: "Нет, твой путь ещё не окончен, ты не завершила всех своих дел. Но в своё тело ты вернуться не сможешь, оно погибло безвозвратно, и воскресить его нельзя. Есть возможность вселить тебя в чужое тело, но для этого придётся переместить обретающуюся в нём душу сюда, на твоё место. Ты — исключительный случай, тебе суждено сыграть большую роль в слишком многих судьбах, потому тебе и предоставляется такая возможность. Но всё равно сделать это можно только на время, пока ты не завершишь всё то, что должна сделать на земле; потом ты должна будешь либо освободить свой временный приют навсегда, либо предоставить его законному владельцу новое тело для продолжения жизни".

"Я должна создать ему новое тело? — удивилась я. — Но как я это сделаю?"

Леледа улыбнулась. Улыбка её была подобна лучу солнца, озаряющему цветущие яблоневые сады. "Да, создать, — подтвердила она. — И в этом нет ничего сложного, поверь".

Так я оказалась в теле Юли, а она временно заняла моё место ТАМ, за гранью этого мира. Этому суждено было случиться, наверно. Иначе как Юля могла бы чувствовать мою боль — ту самую, в пояснице, от будущей раны?

В том, что это я, у ребят сомнений не возникло — они чувствовали меня, и внешность при этом роли не играла. Они были счастливы. Накопившаяся за неделю смертельная усталость и свалившееся на них непомерное счастье в сумме сделали своё дело: по моему приказу замок превратился в сонное царство — не сразу, правда, но превратился. Кое-кто попытался сопротивляться, но слабо и недолго, и в итоге я уложила спать всех. Самым ершистым "малышом", который дольше всех не хотел отправляться баиньки, оказался Никита, хотя и у него от усталости глаза были как у зомби.

— Да подожди, успею я выспаться! — не унимался он. — Не хочу тратить на сон то драгоценное время, которое я могу провести с тобой... Жизнь коротка, Лёлька. Надо успевать... И дорожить каждым моментом.

При этом он разглядывал, трогал и нюхал меня, смешно, по-детски радуясь. Как могла я сказать ему сейчас, что я вернулась временно?..

Знать бы мне, как создать новое тело для Юли! Может быть, для какой-нибудь цивилизации, проживающей в далёкой-далёкой галактике и превосходящей нас по технологиям, это и раз плюнуть... Может, и крылатые много тысяч лет назад это могли, но мы — вряд ли. Те знания были утеряны, а дойти до них своим умом заново мы ещё не успели.

Знать бы, как открыть этот ларчик.

Никита изучал родинку у меня на предплечье — так, будто это была не родинка, а подкованная Левшой блоха.

— Ну, чего ты меня так разглядываешь? — усмехнулась я. — Будто я какое-то чудо-юдо морское.

— Да, ты чудо, — ответил он. — Надо привыкнуть к тебе. Хотя, знаешь... Какой бы ты ни была, я всегда узнаю тебя. Какого бы цвета ни были твои глаза, я узнаю их по этим молниям.

— Что за молнии? — засмеялась я. — Типа, как на знаке "Не влезай, убьёт"?

— Типа того, — хмыкнул он, щекотно погружая губы в мой локтевой сгиб. — Они у тебя из жизни в жизнь. Ты в любом облике остаёшься собой.

Мне вдруг пришла в голову мысль, от которой я даже фыркнула.

— Слушай... А если бы я в этой жизни оказалась мужчиной? Ты бы... Ну... Как бы ты ко мне относился?

Он посмотрел на меня с задумчивой улыбкой и ответил серьёзно:

— Наверно, ты бы стала моим лучшим другом. Другом, за которого бы я и в огонь, и в воду, и жизнь отдать был готов.

Я кивнула.

— Да... Наверно, так и было бы.

— 17.10. О грустном

Странно было смотреть на своё тело со стороны, видеть его мёртвым. Жалела ли я об его утрате? Не знаю. С одной стороны, я к нему привыкла, и мне было его жаль как хорошую вещь, прослужившую верой и правдой много лет. Но и только.

Наверно, глупо было бы устраивать похороны Великого Магистра, когда он был жив, поэтому я распорядилась просто опустить тело в усыпальницу без каких-либо церемоний. Перед этим я не удержалась и с каким-то болезненным любопытством заглянула за воротник, прикрывавший шею. Да, шов, как у Эйне. Невольный холодок пробежал по коже. Стоя тогда возле её тела, я и подумать не могла, что когда-нибудь буду лежать вот так же...

Это было самое странное погребение, которое я когда-либо видела, и странно оно было тем, что я присутствовала на нём сразу в двух качествах — и покойника, и провожающего в последний путь. Кроме меня на "церемонии" было четверо носильщиков из числа "волков" — и всё на этом. Зачем кому-то ещё видеть это странное зрелище?

За этим последовали ещё одни похороны — Мигеля Альвареса. В отличие от моих, они были настоящими, не слишком пышными, но достойными. Присутствовала верхушка "Авроры", а от Ордена — я, Оскар, Каспар и Алекс. Была и Гермиона в сопровождении угрюмого Цезаря, который внимательно следил за выражением лица жены в течение всей церемонии. Она же, со своими потрясающими длинными волосами, убранными в эльфийском стиле, и в длинном чёрном платье, выглядела самой искренней из всех присутствовавших. Она не скрывала своей печали, её не заботило мнение окружающих и даже мужа. Когда она присела у гроба на стул, шёлковые складки платья красиво легли вокруг её ног, а длинные пряди волос спускались с висков на грудь, достигая колен. Да, сегодня Гермиона выглядела, как эльфийская принцесса, и, несмотря на траурный наряд, казалась очень светлой. Она не рыдала в голос, не причитала, просто сидела молча, и её лицо выражало глубокую грусть. Не замечая никого и ничего вокруг, она застыла изваянием кладбищенского скорбящего ангела, притягивая к себе задумчивые и восхищённые взгляды — только сложенных за спиной крыльев не хватало. На несколько секунд она закрыла глаза, а когда открыла их, они были влажны от сдерживаемых слёз. При взгляде на неё не возникало даже малейшей мысли о какой-то фальши и искусственности. Не нужны были ни цветы, ни венки — Гермиона могла заменить собой все украшения.

А вот у Цезаря на лице было такое откровенно ревнивое выражение, что мне хотелось наступить ему на ногу или двинуть локтем. Конечно, за такой красавицей-женой нужен пригляд, но в такой ситуации... Да и легкомысленной кокеткой Гермиона никогда не была, чтобы ревновать её к каждому столбу. А уж к покойнику! Незаметно оказавшись рядом с этим Отелло, я ущипнула его. Он вздрогнул и удивлённо посмотрел на меня.

— Не делай морду кирпичом, — прошипела я. — Постыдился бы хоть здесь своих собственнических чувств.

— А я что? — смутился он. — Я ничего...

Гримаса ревности на его лице сменилась скорбно-глуповатым выражением — как у мальчишки с картины "Опять двойка". Ну, пусть хотя бы так... Сойдёт. А то просто стыдно было за него, честное слово.

После прощания тело Альвареса было кремировано. Женат он не был, детьми не обзавёлся — словом, оставил после себя крайне мало.

Надо сказать, на меня авроровцы посматривали настороженно, даже с каким-то суеверным страхом. Я была в форме "волков" — в парадном её варианте: что поделаешь, наверно, приросла она ко мне, как вторая кожа. Я всегда чувствовала себя в ней уверенно, а облачение Великого Магистра недолюбливала, хоть иногда мне и приходилось его носить. Юля же, в теле которой я имела счастье находиться, никогда этой формы не носила, и авроровцы были в некотором недоумении. Кого они перед собой видели? Форма, взгляд, голос, седина — мои, а фигура и лицо — их бывшего президента. Они уже слышали, конечно, о моём чудесном воскрешении, но ещё не все до конца верили.

Ко мне подошёл Курт Эттингер, рыжеватый блондин, заместитель Альвареса, принявший на себя исполнение обязанностей президента.

— Гм, — проговорил он, в явном затруднении, как ко мне обратиться.

Я посмотрела ему в глаза, ввергнув его в ещё большее замешательство.

— Да, слушаю вас.

— Э-э, — начал он, запинаясь. — Я, скажем так... хотел бы убедиться в том... гм...

— Убедиться в том, что я — Аврора? — закончила я за него. — К сожалению, ничем свою личность подтвердить не могу, разве что только этим.

Я смахнула левой рукой со столика вазу с цветами и тут же правой заставила её зависнуть в воздухе. Эттингер, не слишком привычный, по-видимому, близко наблюдать в быту способности достойных, вытаращился на вазу, а когда я предложила ему взять её и поставить на место, дотронулся до неё боязливо, будто до какого-то диковинного зверя.

— Если вам известно, у Юлии таких способностей не наблюдалось и не могло наблюдаться, поскольку жук наотрез отказался войти в неё, — сказала я. — Она оказалась с ним несовместима. И сейчас он не вошёл бы, если бы я не находилась в её теле. Жук связан со мной.

Эттингер поморгал, потёр переносицу.

— Простите, всё это несколько... трудно для осознания, — пробормотал он. — А где в таком случае госпожа экс-президент?

— Там, где должна находиться я, — ответила я.

— То есть... в мире ином?

— Если вам угодно называть это место так, то да.

— Звучит невероятно...

— И тем не менее, это так.

Помолчав, Эттингер проговорил:

— Видимо, у высших сил есть серьёзные планы, связанные с вами, раз вам было позволено вернуться.

— Да, кое-какие дела у меня здесь остались незавершёнными, — кивнула я. — А именно, вопрос отношений нашей расы с человеческой.

На президента "Авроры", да ещё в таких кризисных условиях, он явно не тянул. Нет, разумеется, он будет делать всё возможное, чтобы не облажаться, но в итоге вряд ли преуспеет. Хорошо, если здравомыслие и самокритичность у него преобладают над гордостью и амбициями, и он сам поймёт, что президент из него никакой; гораздо хуже, если он — тщеславная серость, переоценивающая свои способности. Посмотрим. Я незаметно кивнула Оскару, и тот, заняв моё место рядом с Эттингером, начал его ненавязчиво обхаживать и прощупывать. Уж что-что, а устанавливать контакт старик Оскар умел. Парочка общих фраз "о погоде" — и через пять минут вы с ним лучшие друзья, вплоть до ключа от квартиры, где деньги лежат.

— 17.11. Мост через бездну

— Ну, как ты? — спросила я Конрада. — Каково это — быть отцом?

— Да пока ещё не понял, — усмехнулся он. — Привыкнуть надо.

Девочка родилась хоть и немного недоношенной, но вполне жизнеспособной. У малышей расы хищников на месте крыльев обычно проступают два бугорочка, а на спинке у дочки Вики и Конрада их оказалось четыре. Ну да, всё верно. Если я ещё не говорила, у крылатых было две пары летательных конечностей, но в ходе генетических экспериментов при создании расы хищников, по-видимому, возник какой-то сдвиг, и мы получились двукрылыми. Может быть, признак человеческой двурукости и двуногости сыграл свою роль по аналогии и в случае с крыльями, а может, что-то другое.

Помимо четырёх бугорков на спине, у малышки были необычные глазки: в их зрачках временами мерцал золотистый свет, напоминавший свет жука. Значило ли это, что в её груди жил маленький жучок? Не исключено. Значило ли это, что мы были свидетелями уникального события — возрождения расы крылатых? Не исключено...

— Поздравляю вас, ребята, — сказала Карина. — Кажется, у вас родился самый настоящий крылатый. По всем признакам — похоже на то.

Мы смотрели на это чудо, чувствуя лёгкий трепет: на наших глазах перекинулся мост через такую бездну времени, что и представить жутко.

Какую информацию несли в себе жуки? Нечто подобное генетическому коду? Как бы то ни было, Гермиона пришла в восторг: перед её пытливым умом открывалось обширное поле для исследований. Но это — позже, а пока нам нужно было как-то удержаться на этой планете, ужиться с людьми. Это была задача первостепенной важности.

— 17.12. Ещё одна церемония

Временное затишье позволило нам провести ещё одну церемонию, главными героями которой были я и Никита. Настоял на этом он, ну а я... А что — я? Как мой мужчина скажет, так и будет. Ну, по крайней мере, в этом вопросе.

— Можно, конечно, отложить на потом, — сказал Никита. — Но неизвестно, как всё сложится... Так что давай сейчас, пока есть время и пока мы оба живы.

— Ну, сейчас так сейчас, — ответила я.

Вот скажите честно, как звучит фраза: "Великий Магистр Ордена Железного Когтя выходит замуж"? Ничего странного? Слово "магистр"-то — мужского рода. Получается "он — выходит замуж". Впрочем, если добавить слово "госпожа", то всё становится на свои места.

Небольшая загвоздка состояла в том, кому объявлять нас мужем и женой. Таким правом обладал только вышестоящий член Ордена, а над Великим Магистром никого не было, да и как-то не сложилось такой традиции — чтобы Великий Магистр сочетался браком. Как выйти из положения? Вы уже знаете, как я обращалась с традициями, а потому не удивитесь, узнав, что я приказом назначила Оскара выполнить эту обязанность. Вот и вся недолга.

В связи с недавними похоронами Мигеля Альвареса решено было не устраивать шумного праздника, да и обстановка не располагала к долгим гуляниям. Короткая передышка могла кончиться в любой момент, а со свадьбы в бой — довольно резкий переход, для которого нужно было находиться в хорошем тонусе. По этим соображениям мы решили провести всё максимально скромно и тихо.

В десять утра в церемониальном зале собрались все желающие присутствовать при сем знаменательном событии. Их оказалось довольно много. Мы не ограничивали числа гостей — прийти мог любой. Поскольку Никита ещё не был членом Ордена, то непосредственно перед самой церемонией бракосочетания был проведён обряд его посвящения — по усечённому сценарию.

Я восседала на троне в полном парадном облачении, опираясь на церемониальный меч, а на ступеньках по правую руку от меня стоял Оскар в багровом плаще. Двери зала открылись, и в начале красной ковровой дорожки появился Никита в парадной форме "волков". Провожаемый взглядами гостей, он прошёл по ней к трону и опустился перед первой ступенькой на колено. Повисла пауза. Я приподняла брови и бросила на него вопросительный взгляд.

Даже те немногие слова на Языке, что были оставлены в усечённом варианте обряда, оказались трудноватыми для Никиты. Не далее чем вчера он усердно учил их под моим руководством; мы долбили их три часа подряд и с горем пополам осилили, а сейчас выяснилось, что он всё забыл — видимо, от волнения.

— Слушай, Лёль, можно, я скажу то же самое, но по-русски? — попросил он, виновато улыбаясь.

Мы с Оскаром переглянулись. Я сказала:

— Ладно, давай, двоечник.

С комически-серьёзной физиономией Никита произнёс:

— Безымянный приветствует госпожу Великого Магистра и просит оказать ему честь быть принятым в Орден Железного Когтя!

На последних словах его голос задрожал от смеха, но под моим суровым взглядом он тут же придал лицу глуповато-постное выражение — настолько смешное, что я сама чуть не фыркнула.

— Шут гороховый и двоечник, — вполголоса обозвала я его. — Не мог десяток слов запомнить? — И произнесла громко: — Ты принимаешься в Орден, брат! Отныне твоё имя среди собратьев — Ательстан Фелиция.

Это имя было трижды выкрикнуто присутствующими, и Оскар, спустившись со ступенек, надел Никите на палец коготь. После этого Никита должен был подняться к трону и поцеловать мой меч, но вместо этого поцеловал мои губы.

— Э-э... Ты ничего не перепутал, собрат? — пробормотала я.

— Прости, госпожа, немножко промахнулся, — ответил он, сияя улыбкой. — Голова закружилась от волнения.

В общем, более нелепого посвящения, чем это, я ещё не видела — да и все присутствующие тоже, наверно. Все умирали со смеху. Впрочем, смех — не так уж плохо, учитывая то, что нам недавно довелось пережить.

После этого я спустилась с трона и встала рядом с Никитой, и Оскар объявил нас мужем и женой.

Итак, я вышла замуж. Это звучало невероятно. Но — надолго ли? Не предстояло ли Никите вскоре овдоветь? Но сегодня не хотелось думать об этом, хотелось просто быть счастливыми.

И мы были счастливы.

— Глава 18. Земные дела

— 18.1. Айми

— Смотри, Аврора, вот оно! — прошептала Вика. — Сейчас...

Из груди спящей малышки с золотым свечением вылетел жук — чуть меньшего размера, чем у нас, взрослых. Девочка продолжала спать, а жук покружил над ней, выписывая в воздухе петли, и завис, как колибри, перед Викой. В этот момент из её груди тоже вылетел жук, приблизился к маленькому жучку и пощекотал его усиками. Они покружились вместе, рисуя золотые узоры в воздухе, а потом взрослый жук проводил маленького на его место — в грудь малышки, после чего вернулся в Вику.

— Что ты при этом чувствуешь? — спросила я.

— В груди щекотно, — тихо засмеялась она. — Такое чудо... Я никогда не видела, как жуки общаются!

— Я тоже в первый раз вижу, — призналась я.

Молодые родители уже выбрали для девочки имя, довольно необычное — Айми. Всем казалось, что оно похоже на японское, но Вика объяснила, что выудила его откуда-то из древних глубин паутины — оно пришло к ней во сне. Она не знала точно его значения, но, по её словам, это было одно из имён, использовавшихся крылатыми.

Можно ли было отнести Айми к древней расе крылатых? Тот факт, что девочка родилась с жуком и четырьмя крыльями, говорил в пользу этого. Для семи с половиной месяцев, проведённых ею во чреве матери, она была даже более развитой, чем полагалось по норме. Констатируя небольшое опережение по сравнению с ребёнком обычного хищника на той же стадии развития, Гермиона, впрочем, затруднялась его толковать: нам не была известна во всех деталях физиология крылатых. Сколько у них длилась беременность? Что можно было считать нормой, а что — отклонением? Мы пока не обладали достаточно точными для таких выводов данными.

— 18.2. Люди и хищники

Последствия массовых неполадок с электроснабжением, компьютерной сетью и связью ещё устранялись, и пока нельзя было сказать, что Европа полностью пришла в норму. Самыми серьёзными были последствия срыва работы крупнейших банков, в которых полностью "полетела" компьютерная система. Предприятия терпели убытки, экономику лихорадило, и события в Европе не могли не отражаться на остальном мире.

Между тем, волна про-хищнических настроений (жутковатое слово, пожалуй, но неплохо отражающее суть) в человеческом обществе нарастала. Это были отголоски нашей целительской деятельности. На "Аврору" обрушился шквал писем от людей, просивших помощи в решении проблем со здоровьем, о чём нам и сообщил исполняющий обязанности президента Курт Эттингер.

Как мы могли отказать? В этом состояло наше призвание. Мы обратились к людям с просьбой не продолжать военные действия против нас, пока мы занимаемся лечением: силы необходимо было сосредоточить на чём-то одном. И люди как будто вняли нашей просьбе: попыток взять замок штурмом с их стороны пока не повторялось. Видимо, они хотели посмотреть, что из этого получится. Впрочем, не обошлось и без пропаганды против нас: звучали призывы не прибегать к нашей помощи — якобы вместо лечения мы обратим людей в хищников, нанесём вред, либо у нашего вмешательства будут какие-то неожиданные последствия. К этой пропаганде подключилась часть врачей — видимо, из числа тех, что беспокоились за свой доход: ведь если мы всех вылечим, кого останется лечить им (и, соответственно, на ком зарабатывать деньги)? Другая часть работников медицины, напротив, отзывалась о нас положительно, стараясь обратить всеобщее внимание на прекрасные результаты, достигнутые нами в двух онкоцентрах: их пациенты чувствовали себя хорошо, никаких жалоб от них не поступало. Споров вокруг этого была масса, на телевидении за относительно короткий отрезок времени (около десяти дней) даже вышло по всему миру на эту тему множество передач, в одной из которых участники разругались и чуть не подрались, а растерянный ведущий и съёмочная группа пытались восстановить мир. СМИ просто трясло и лихорадило от полярности мнений по этому вопросу.

Пока люди спорили и сомневались, "А стОит ли?", сходились в словесных баталиях в стенах правительственных кабинетов, ругались на интернет-форумах и швырялись стульями на телевидении, мы просто делали своё дело.

К рассмотрению писем пришлось подключить наших медиков. В первую очередь отбирались самые серьёзные случаи, требовавшие немедленной помощи, и к этим людям отправлялись достойные. Обращений были тысячи, но мы могли осилить в день не более полутора сотен случаев. К делу подключились и иммунизированные сывороткой собратья, у которых открылась способность к лечению: им в качестве эксперимента перелили по сто миллилитров крови достойных, и способность эта резко усилилась, в то время как жажда крови снизилась. На данный момент достойные полностью справились с вирусом, а среди обычных собратьев с каждым днём росло число выздоравливающих. Сыворотка стимулировала их собственный иммунитет, заблокированный вирусом, и они, уже в свою очередь, могли становиться донорами для производства новых партий сыворотки.

Излеченные люди спрашивали нас, как им отплатить за нашу помощь, предлагали кто деньги, кто вещи, кто драгоценности — кто как мог, но мы не брали ни копейки. Всё, что нам было нужно — это полстакана крови, либо от самого вылеченного человека, либо от его родственников. Поначалу это людей пугало, но мы им объясняли, что от этого они сами не станут хищниками, и никакого вреда это им не причинит: даже ранка от укуса заживала в считанные минуты, а сам укус был не только безболезненным, но даже вызывал своеобразные приятные ощущения. А деньги мы могли зарабатывать в иных сферах деятельности.

Люди, получившие нашу помощь, сразу привлекали интерес окружающих, и когда стало ясно, что мы действительно помогаем, а не вредим, и никаких неожиданных и страшных последствий нашей помощи не настаёт, баланс общественного мнения людей качнулся в нашу пользу. А после того, как достойными было предотвращено несколько терактов, люди заговорили о том, что гонения на нас были несправедливыми. Как всегда, начали искать виноватых и "песочить" друг друга... Так уж издавна повелось у людей. Все, кто так или иначе участвовал в войне против хищников, как водится, пытались спрятать концы в воду и хоть как-то замаскировать свой "вклад", "переводя стрелки" на других участников — в общем, никто не хотел признаваться, все поливали друг друга грязью клеветы и кидались гнилыми помидорами обвинений.

Детский сад, честное слово.

И случилось то, что должно было случиться.

— 18.3. Немного вирусологии

Первые сообщения о новом вирусе, поражающем людей, появились в конце мая. Эта зараза распространялась сразу из нескольких очагов, один из которых был довольно близко от нас — в Польше, Чехии и Румынии. Вирус поражал иммунную систему человека настолько молниеносно и сильно, что на заражённого наваливалась сразу куча болезней, а если в организме присутствовала какая-либо хроническая инфекция, то она обострялась до чрезвычайной степени. Уже к середине июня было отмечено несколько тысяч случаев смертельного исхода, а больных (только зарегистрированных) насчитывались сотни тысяч. Инкубационный период был коротким — от трёх до шести дней, первые симптомы — как при ОРВИ. Помимо оказания парализующего действия на иммунитет, вирус поражал и другие системы организма, доводя его за считанные дни до плачевного состояния.

Распространялась зараза подобно гриппу — воздушно-капельным путём, и страдали от неё люди всех возрастов. Представьте себе ВИЧ, передающийся по воздуху и приводящий к болезни в те же сроки, что и грипп — примерно таков был новый вирус, поразивший людей в двадцать первом веке.

У нас, а точнее сказать, у Гермионы и её команды зародилось подозрение относительно природы этого вируса: уж не являлся ли он человеческой разновидностью той гадости, от которой мы недавно выздоровели? В механизме их воздействия наблюдалось сходство — а именно, тот факт, что вирус бил по иммунитету, и анализ вскоре подтвердил их родство. Проявив фантастическую приспособляемость, вирус преодолел препятствие в виде температурной среды человеческого тела, из-за которого он ранее не мог нанести вреда людям, пользуясь ими лишь в качестве переносчиков. Теперь — мог. Ещё один вопрос, который нас крайне интересовал — был ли этот вирус способен действовать и на нас также?

Вас, наверно, давно интересует, откуда вообще взялась "наша" зараза, подброшенная нам людьми, появилась ли она сама в природе или к её созданию был причастен человек? Мы разгадали эту загадку и теперь готовы ответить на вопрос, как вирус попал в руки людей.

Само происхождение вируса, скорее всего, было естественным — возможно, в результате эволюции. Вирусы тоже эволюционируют и приспосабливаются, периодически возникают новые их разновидности, а кроме того, существует множество ещё не известных вирусов — ввиду их малой распространённости, обитания в закрытой среде, куда человек ещё толком не добрался, и столкновение с некоторыми из них стоило людям многих жизней. Небольшой пример. Однажды в Западной Африке во время строительства дороги через джунгли рабочих начала косить болезнь. Это была вирусная инфекция с очень высокой смертностью. Вирус переносился местным видом грызунов — африканской многососковой крысой мастомус, выделяясь из организма животных с мочой и калом, при контакте с которыми люди заражались. Эта болезнь, ныне известная как лихорадка Ласса, впервые описанная в пятидесятых годах двадцатого века, зависит от места обитания этих крыс и встречается в основном только там. Вероятно, и до этого случая она встречалась у местного населения, но широко не распространялась из-за неразвитости средств коммуникации в данном регионе в то время. Разнесения её по всему свету удалось избежать, но момент был, что называется, опасный. В том уголке мира вирус лихорадки жил и жил себе годами, неизвестный остальному человечеству, пока туда не добрались европейцы. Вот и познакомились...

Но вернёмся к нашему вирусу. Бог его знает, как он появился — люди до сих пор строят гипотезы о том, откуда взялись в природе эти крошечные биологические объекты. На нашу беду, мы всё-таки не уничтожили всех членов группировки "Истинный Орден", её остатки прятались в таких местах, куда не ступала нога не только человека, но и хищника. В то время люди уже знали о нас — с появлением Общества "Аврора" информация начала просачиваться — и подумывали о том, как бы свергнуть власть "Авроры" в мире. Изучать нас открыто они не могли, но им посчастливилось захватить нескольких истинноорденцев, которые в целях конспирации всё чаще употребляли кровь животных и ослабели настолько, что людям удалось с ними совладать. Они питались кровью животных, чтобы не привлекать к себе внимание, но то, чего они так боялись, с ними и случилось.

Некоторые из них были заражены этим вирусом. К сожалению, у людей хватило ума и обнаружить его, и понять степень его опасности для хищников, и додуматься использовать его как биологическое оружие. Вполне вероятно, что без участия людей этот вирус и не распространился бы, останься те истинноорденцы на свободе, в своих убежищах: контакта с нами они всячески избегали. Зараза так и осталась бы внутри их маленькой группы, но люди приложили руку к её разнесению. Убедившись, что им самим вирус вреда не нанесёт, они пустили его в дело...

Вируссодержащим материалом послужила слюна заражённых истинноорденцев. Силой обращения обладает только наша кровь, а слюна не приводит к превращению человека в хищника, поэтому доноры, к которым в кровь вместе с препаратами для парентерального питания попала заражённая слюна, остались людьми, и мы ничего не заметили.

Того, что вирус мутирует и начнёт поражать их самих, люди предугадать не сумели. При этом не исключено, что нашёлся кто-то из учёных (всегда такие находятся), кто эту возможность предвидел и предостерегал всех... но его, как водится, не послушали. Дальше за дело взялись несведущие в вопросах вирусологии люди — военные и политики. К чему это привело?..

А привело это к тому, что люди оказались беспомощны перед новой инфекцией. Лекарства не было. Обычные противовирусные средства не действовали. Парализованный иммунитет коррекции имеющимися препаратами почти не поддавался, на стимуляцию не реагировал, и вирус размножался в организме очень быстро.

— 18.4. Горькая чаша

— Нет, человечество, конечно, не вымрет, и вирус со временем ослабеет, потому как если он будет слишком смертоносен, то и сам исчезнет вместе с популяцией своих носителей. Но народа он выкосит много. У нас есть два выхода: не вмешиваться, и пусть люди сами борются с пандемией, или попытаться им помочь. Вопрос в том, опасен ли вирус для нас, и способны ли мы помочь людям справиться с ним.

Слова Гермионы впечатывались в тишину серебряным молоточком её голоса. Мне всегда нравилось её слушать. Умолкнув, она выжидательно смотрела на меня, а я задумалась...

Если вирус способен поражать как людей, так и хищников, то это, несомненно, и наша головная боль тоже. Но даже если нет, мы всё равно обязаны оказать им помощь. Мы, достойные. Мы — палка о двух концах. Мы должны нести жизнь, хотя способны нести и смерть. За свою недальновидность люди расплатятся миллионами жизней, и это им урок. Хочется надеяться, что они выучат его.

— Всё это — то, что должно было случиться, — проговорила я. — Люди пожинают то, что посеяли, только и всего. Но и мы вовлечены в эти процессы, мы не можем быть в стороне. Мы, достойные — капля в море этих миллионов, которым угрожает смертельная опасность, но мы должны сделать всё, что в наших силах, ибо в том наше предназначение.

Конрад задумчиво почесал щетину: сколько он ни брился, она росла у него дикими темпами — сплошное наказание. Оскар, выбив ногтями дробь по столу, сказал:

— Полагаю, вопрос о том, способны ли мы бороться с вирусом, постигнет судьба вопроса о раке.

— Мы сможем, я уверен, — добавил Алекс.

— Как насчёт "договориться с вирусом"? — вставила слово Вика. — Думаю, ты не зря обронила эти слова тогда.

Я сказала:

— Всё сложно, ребята. Способ повлиять на вирус есть, но этому нам придётся учиться прямо на месте. Думаю, мы готовы, да и у меня кое-какие мысли по этому поводу появились. Однако не думаю, что нам удастся полностью погасить его распространение в мире, мы можем лишь немного уменьшить число жертв... Человечеству придётся испить сию горькую чашу практически до дна.

— Если у нас получится, это будет ещё один довод людям в пользу заключения мира с нами, — заметил Оскар.

— Нужно только ввести всем собратьям кровь достойных для снижения аппетита и появления способностей, — сказала Гермиона. — Думаю, постепенно мы это осуществим.

После совещания я заглянула к Карине. Малышка Эйне ползала по ковру, толкая большой надувной мяч, а Карина сидела на кровати, кутаясь в одеяло, и пила из кружки какой-то горячий напиток. На мой вопросительный взгляд она ответила:

— Знобит немного. Три дня назад проба на вирус была отрицательной. Не знаю... Не должно быть.

Я улыбнулась и обняла её, спрятав за улыбкой тревогу. В низу живота заныло.

Если мы пройдём это испытание — нам жить. Если нет — ломаного гроша не стоим.

Вот тогда мои дела на земле будут завершены.

— 18.5. Отдых на природе

— Слушай, выпить смерть как охота. А спирт нам теперь — худший враг... Етить колотить!..

Дэн досадливо плюнул. А ведь действительно: ни водки, ни вина, ни даже самого слабенького пива не принимал теперь наш организм. А душа просит. И что прикажешь делать русскому человеку?.. То есть, хищнику.

Мы с Дэном сидели на замковой стене, любуясь "красотами" окрестностей. Следы от бомбёжки уже слегка поросли травой, но даже став густым, зелёный травяной ковёр не скроет этих рытвин...

На солнце лишь изредка набегали облака, и в этот яркий летний день не хотелось думать ни о чём плохом. Но сквозь солнечный свет, сквозь ветер и облака пробивалась тревожная вибрация паутины, и никуда от неё нельзя было деться. Я представлял, каково сейчас Лёльке: ведь она чувствовала всё это гораздо острее меня.

— Ты не в курсе, может есть какая-нибудь хреновина, чтобы можно было прибалдеть хищнику? — спросил Дэн. — Так стресс снять охота... Чувствую, если не приму на грудь — башню снесёт.

Я пожал плечами.

— Слышал, что если сливки в кровь добавить, можно словить кайф. Но сам не пробовал.

Глаза у Дэна оживились, прищурились и засияли мыслью, уныние как рукой сняло. Соображалка включилась.

— Гм... Сливки, говоришь? — пробормотал он, потирая подбородок. — Тэк-с... Подожди, ладно? Я кое-что надумал. Я мигом!

И, сорвавшись с места, он рыжим вихрем умчался в замок. Что же он такое надумал?

Не прошло и десяти минут, как он вернулся, и не с пустыми руками. Куртка у него на животе как-то странно оттопырилась, и он придерживал её руками. Расстегнув молнию, он с торжествующим видом извлёк оттуда два пол-литровых пакета с кровью и картонный пакетик сливок, ёмкостью не больше стакана.

— Ты где сливки надыбал? — усмехнулся я.

— Да так... В холодильнике завалялись, — ответил он, воровато щурясь, как кот, слямзивший сметану. Наглый рыжий котяра.

— В чьём холодильнике? — поинтересовался я. Не то чтобы уж очень пристрастно, но не без любопытства.

— Да какая разница? — отмахнулся он. — Главное, что они у нас есть. Полетели на природу, уж больно денёк погожий!

Я с сомнением покачал головой.

— И не стыдно тебе? В мире такое творится... Вирус и до нас, между прочим, добраться может. А ты расслабуху затеваешь...

— Блин, Ник! Ну, ты как маленький, чесслово! — воскликнул он, топчась и пританцовывая на месте, как нетерпеливый конь. — При чём тут обстановка в мире? Нам это необходимо, пойми ты! Вот что плохо в том, чтобы быть хищником, — так это постоянная трезвуха... Стрессы, напряжёнка, нервы на пределе... И не расслабиться! Так и крыше съехать недолго. Короче, давай, валим на пленэр.

— Ва-ау, какие мы слова знаем, — протянул я с усмешкой. — "Пленэр"! Что живописать будешь, художник?

— Новые ощущения, — засмеялся он. — Полетели, давай! На пару часиков. Одно крыло здесь, другое — там!

— Да я, вообще-то, как бы на службе, — привёл я аргумент. — Как бы меня начальство не хватилось...

— Это жена, что ли? — ехидно прищурился Дэн. — Эх ты, подкаблучник!

— Начальство, тебе говорят! — строго повторил я. — Алекс спуску не даёт. Такой втык получу, что — мама, не горюй!

— Ничё, жена отмажет, — похлопал меня по плечу Дэн. — Она повыше Алекса стоит. Как-никак, Великий Магистр. Это не хухры-мухры!.. Ты вообще, скажу я, удачно женился, брат. С такой женой ничего не страшно.

— Да вообще-то, и Великий Магистр по самое "не могу" вставить может, — задумчиво ответил я. — Не факт, что будет отмазывать. Ты просто не знаешь Лёльку, она тоже может крутой быть. Она раньше "волками" сама командовала, ты в курсе? Вот... Дружба дружбой, а служба службой!

— Да ладно, не ссы, — хмыкнул Дэн. — Никто не хватится. Мы ж всего на часик.

— Ты ж вроде говорил — на два? — прищурился я.

— Можно и на два, — засмеялся он. — Ладно, полетели, служивый! А то сливки прокиснут.

Солнце светило, деревья шелестели, в отчаянно синем небе висели легкомысленные облака. Мы сидели на тёплой траве, и Дэн, сосредоточенно нахмурившись, лил сливки тонкой струйкой внутрь пакета с кровью. Это выглядело почти что ювелирной работой, так как носик пакета был очень узкий, и чтобы влить туда что-либо, не расплескав мимо, требовалось иметь твёрдую руку. Таковой Дэн обладал — пока что. Влив в один пакет половину сливок, он взболтал смесь до однородного розового цвета и протянул мне. Сделав такую же смесь для себя, он понюхал носик пакета.

— Да вроде ничего так пахнет, — одобрительно отметил он. — Ну, за что выпьем? А, знаю. За то, чтобы этот кавардак поскорее кончился!

Розовая смесь в пакете оказалась весьма недурной на вкус. Мы выпили половину, но что-то пока не ощущали ничего особенного.

— Что-то не вставляет, — озабоченно сказал Дэн. — Туфта наверно, эти твои сливки!..

— А может, у нас к ним нет чувствительности? — задумчиво предположил я. — Ну, там, особенность организма какая-нибудь.

— Ты ж у нас специалист-то, — хмыкнул Дэн. — Вот и думай, в чём причина.

— А может, концентрация не та, — продолжал я размышлять. — Может, сливок мало. Там, откуда ты их брал, только один пакетик был?

— Нет, несколько, — уныло ответил Дэн. — Эх, если б я знал, больше бы захватил!.. Тьфу ты, едрён батон! — Отпив ещё примерно половину от того, что у него оставалось в пакете, Дэн разлёгся на траве и изрёк: — Сколько сливок не бери — всё равно два раза бегать...

— Ну ладно, не расстраивайся, — сказал я. — Хоть на солнышке полежим.

— А какой кайф просто так-то загорать? — возразил он. — Ё-моё, ну надо же было так лохануться!

Я тоже выпил ещё немного коктейля и прилёг. А что? И так вполне недурно. Трава тёплая, солнце яркое, небо голубое... Птички поют. Чего ещё душе надо? Обязательно, что ли, напиваться? Прижмурив глаза, я чувствовал лицом солнечное тепло и видел красный свет сквозь закрытые веки. Благодать...

Постепенно земля начала плыть подо мной, а по телу растеклось тепло и блаженная расслабленность. На душе стало так светло и хорошо, что хотелось смеяться.

— Слушай, похоже, зря мы сливки хаяли, — послышался голос Дэна. — Кажись, что-то началось...

— Что у тебя началось? — фыркнул я. — Критические дни?

Он хрюкнул, и этот звук рассмешил меня. Вместо смеха у меня тоже вышел хрюк. Дэн хрюкнул в ответ, и мы зашлись в неудержимом, удушающем хохоте. Пакет с остатками коктейля колыхался у меня на животе, а потом от неистовых сотрясений брюшной стенки свалился на траву. Я схватил его и высосал до конца.

— Вот это я понимаю, приход... — выдохнул Дэн, перекатываясь со спины на живот. — Хорошие сливочки...

И опять хрюкнул, а я снова задохнулся от смеха. Мир заиграл фантастическими красками, солнце засияло во сто крат ярче, а от тепла травы подо мной я таял, как кусок масла на горячей сковородке. И правда, хорошо...

Мы лежали, балдели, хрюкали. И вдруг, как гром среди ясного неба — голос:

— Та-ак... Вот они, голубчики. Разлеглись тут! Хороши!

Над нами, уперев руки в бока и глядя на нас с глубочайшим осуждением, стояла Злата.

— Блин, как она нас нашла? — пробормотал я, обращаясь к Дэну.

— А фиг их знает, как они всё... находят, — икнул он.

Злата спросила:

— Вы что, пьяные?

На что Дэн ответил торжественно:

— Да ты что, золотце! Какие пьяные? Ты разве не знаешь, что спиртного нам, хищникам, нельзя? (А голос-то, голос! Жуть. С головой себя выдал.)

Злата подобрала с земли пустой пакетик из-под сливок.

— А это что?

— Это? — Дэн замялся на секунду, соображая. — Это... продукт. Молочный. С него не опьянеешь.

— Да ладно тебе заливать-то, — скривилась Злата, бросая пакетик. — Я в курсе про кровь со сливками, так что не надо тут мне... Короче, вставайте оба, и домой!

Она подтолкнула Дэна носком ботинка в бок, и он недовольно заворочался:

— Раскомандовалась тут... Ты мне кто — жена, что ли? Вот когда... будешь женой, тогда и... командуй!

В прищуренных глазах Златы заблестели солнечные искорки:

— Так, интересно! И когда это я буду женой? Мм?

Дэн зажал себе рот и вытаращил глаза, но было поздно: слово не воробей. Я ухохатывался над его физиономией, а он сердито шипел:

— Чё ржёшь? Я попал, реально... Ржёт он! Лучше помоги выпутаться...

Сквозь смех я выдохнул:

— Не... Не, брат, из этого не выпутаешься! Всё...

Дэн сел и с рычанием провёл обеими руками по лицу. Похоже, весь хмель с него слетел. Злата, сложив губки в ехидную улыбочку, ждала.

— Ты, это... Не так поняла, короче, — начал Дэн, спотыкаясь. — Ты меня за язык не хватай! Мало ли, кто что ляпнет... по пьяной лавочке!

— Ню-ню, — покачала головой Злата, всё так же улыбаясь. — Всё ясно с тобой. Болтун ты, а не мужик.

— Чего это я не мужик? — обиделся Дэн, задетый за живое. — Ты это... думай, что говоришь!

— А того, — округлила глаза Злата. — Мужик за слова отвечает, хоть по пьяной лавочке, хоть по трезвой!

— Короче, совет вам да любовь, — подлил я масла в огонь.

— Ты-то хоть заткнись! — рыкнул на меня Дэн.

— Да ну вас! Болтуны вы! А как ответ держать — так сразу в кусты, — обиженно сказала Злата, развернулась и зашагала по полю...

А через несколько секунд грохнул взрыв.

Пару мгновений мы с Дэном сидели, оглушённые, не понимающие — откуда? что? как?..

А потом поняли — снаряд...

Нас как пружиной подбросило.

Злата лежала на земле, вместо ног — кровавые ошмётки, вывернутые из плечевых суставов руки неестественно закинуты за голову...

Дэн, оскалившись в беззвучном крике и подняв к лицу скрюченные пальцы, рухнул на колени.

Я стоял, глядя в забрызганное кровью и закопчённое лицо.

— НИТКАААА!!!

...Солнце над головой, шелест листьев и ветерок на лице. Дэн, сидя на траве, с ошарашенной физиономией ерошил себе волосы, рядом валялись пустые пакеты, а Злата шла по полю прочь от нас.

Это что — привиделось мне?

То есть, взрыва не было?

То есть, он...

— Стоять! — заорал я во всю мощь своего голоса.

Злата вздрогнула и остановилась. Обернувшись, спросила испуганно и чуть обиженно:

— Ты чего?

— Стой, где стоишь! — рявкнул я, вскочил и бросился вдогонку.

Злата смотрела на меня с недоумением.

— Ты чего орёшь на меня?

Вот он, зараза такая. Меньше, чем в полуметре от её ноги. Ещё бы шаг, и... та картинка стала бы явью.

— Вот чего, — ответил я, осторожно показывая носком ботинка на едва заметно торчащий из земли предмет.

Злата испуганно уставилась туда.

— Что там?..

— Ети-ить колотить... — протянул голос Дэна потрясённо. Он уже стоял рядом и смотрел на то, что торчало из земли. — Вроде же обезвреживали?..

— Обезвреживали, да видать, кое-что упустили, — сказал я.

— Что там такое? — спрашивала Злата, непонимающе переводя взгляд с меня на Дэна, а с нас — на то место, куда только что готовилась ступить её нога.

А Дэн, уставившись на меня, спросил:

— А ты откуда знал, что он там?

— Увидел, — кратко ответил я.

— Ну ни фига себе у тебя зрение!

Не знаю, что это было. Но не зрение, точно. А до Златы наконец дошло:

— Там что — мина?!

— Снаряд неразорвавшийся, — ответил я.

А Дэн, подхватив её, заявил:

— Так, ты шагу не сделаешь по этому минному полю.

Он взлетел со Златой на руках, а я воткнул вблизи снаряда палку в землю и доложил о нём Алексу по паутине.

Что это было? Я что, увидел будущее?

Вот тебе и сняли стресс...

— 18.6. До победного конца

Не зря Карину знобило: это было начало болезни. На следующий день она слегла с высокой температурой и дикой головной болью, и было принято решение поместить её в медицинский центр. Там была объявлена вирусная опасность, и все сотрудники ходили в защитных костюмах-скафандрах.

Она лежала в боксе с прозрачными стенами, зябко кутаясь в одеяло, бледная, с синевой под глазами. Попыталась улыбнуться мне, но улыбка вышла страдальческая. Высвободив из-под одеяла пальцы, она приложила их к губам и послала мне воздушный поцелуй. Невзирая на возражения Гермионы, я вошла в палату.

— Мам, иди, — проронила Карина чуть слышно. — Что, если вирус действует и на хищников тоже?..

— Если да, то мы уже заражены, — сказала я, склоняясь над ней. — Теперь уже всё равно. Всё будет хорошо, куколка. Мы одолеем вирус.

Она закрыла глаза на секунду, сглотнула, потом устремила на меня глубокий, спокойный и усталый взгляд.

— Мам... Если что, возьми Эйне к себе. Не знаю, сможет ли Алекс вырастить её сам. Он её, конечно, очень любит, но отец-одиночка из него вряд ли получится...

— Что ты говоришь! — перебила я. — Всё будет хорошо, не смей даже думать так.

— Мам... Давай смотреть на вещи реально, — проговорила она. — У вас может получиться, а может и нет... Я просто прошу тебя на всякий случай.

— Во-первых, Эйне — моя родная кровинка, и я её в любом случае не брошу, — сказала я. — А во-вторых, никакого "всякого случая". Всё получится, куколка.

Я поцеловала её бледный лоб. На миг представить, что её не станет, что вирус унесёт её жизнь... Нет, абсурд.

Хоть достойные не должны убивать без надобности, но с этого дня они будут это делать.

Они будут убивать вирус.

— Закрой глаза, — сказала я, кладя ладонь на лоб Карины. — Сейчас я попробую подействовать на вирус. Возможно, ты почувствуешь себя плохо. Когда не сможешь терпеть, скажи, и я остановлюсь.

Что такое вирус? Одна или несколько молекул нуклеиновой кислоты, заключённые в белковую оболочку. По сути — просто частица органического вещества, генетический материал. Воспроизводиться он может только внутри клеток живого организма, заставляя их работать на себя. Сама клетка при этом повреждается и гибнет, а армия новорожденных вирусов атакует другие клетки. Новый вид воздействия, который достойным предстояло освоить — воздействие, направленное на подавление процесса размножения вируса и повреждение структуры самих вирусных частиц. Строго говоря, мы будем не "договариваться" с ним, а просто разрушать его. Никаких переговоров, только война до победного конца.

Глаза Карины закатились под верхние веки. Вздрогнув, я отняла руку и прекратила воздействовать. Получилось ли у меня хоть что-то? Пока этого нельзя было понять. Когда это будет ясно? И это неизвестно...

Ждать и наблюдать.

Приборы показывали, что у Карины участился пульс и подскочило давление, возникла аритмия.

— Её организм испытывает сильный стресс, — сказала Гермиона. — Нагрузка огромная, я бы рекомендовала не продолжать. Её сердце может не выдержать.

— Хорошо, подождём до завтра, — кивнула я.

— 18.7. Нужные слова

— Ты серьёзно насчёт жены, или так — спьяну сболтнул?

Дэн раздобыл палатку и поставил её во дворе: по его словам, стены комнат замка на него давили. Уж не знаю, было ли это истинной причиной его бзика — жить в палатке... Может, ему просто хотелось быть подальше от меня? Как бы там ни было, это не давало мне покоя. Почему-то, когда его долго не было рядом, мне становилось тоскливо, а он так и стремился от меня прочь... Вот я и попёрлась на ночь глядя к нему в палатку.

— Тебе чего? — спросил он, когда я заглянула.

— Спросить кое-что, — ответила я. — Можно?

— Залезай, — разрешил он.

Я забралась в палатку и села на матрас. В сумраке мерцали его глаза. Ну, как мне сказать, что я скучаю по его рыжей морде?.. Верите или нет, но между нами ничего не было до сих пор. Он даже пальцем ко мне не притрагивался, только называл своей Ниткой, и всё.

— Давай, что спросить-то хотела?

— Ты в палатку переселился, чтобы быть подальше от меня?

Повисла тишина, а потом он тихо усмехнулся.

— С чего ты это взяла?

Дурацкий вопрос... Влипла я с ним, конечно. Но слово не воробей.

— Не знаю... — Я пожала плечами.

— Мне нужно личное пространство, Нитка, — сказал он. — В замке слишком много народу. Вот и всё. А вовсе не из-за тебя.

По его голосу было слышно, что он улыбался. Всё это становилось "страньше и страньше" — вся эта ситуация и моя роль в ней. Смешно... А я не люблю быть смешной, знаете ли. Но уходить не хотелось тоже, хотелось спросить ещё что-нибудь.

— А ты сильно испугался за меня, когда я чуть не наступила на снаряд?

— Ещё бы. Хрен его знает, может, там ещё что-нибудь есть. Ты лучше пешком вокруг замка не ходи. Крылья есть.

Опять повисло молчание. Что ещё спросить-то? А, была не была...

— Ты серьёзно насчёт жены, или так — спьяну сболтнул?

Вот тут он молчал долго и серьёзно. Похоже, я зря это. Блин, где моя гордость? Будто я сама ему на шею вешаюсь: возьми меня замуж! А он вдруг начал опрокидывать меня на матрас, царапая щетиной мне шею.

— Эй, ты чего? — всполошилась я, вырываясь.

— А ты разве не за этим сюда пришла? — усмехнулся он.

— Вот ещё! — возмутилась я. — Пусти!

— А я думал, раз девушка пришла ко мне в палатку на ночь глядя и задаёт глупые вопросы, значит, она напрашивается именно на это, — сказал он, и в сумраке блеснули в улыбке его клыки. Держал он меня железной хваткой, придавив к матрасу.

— Ты офигел совсем! Гормоны, что ли, в голову ударили? — Я пыталась вырваться, но тщетно.

— Не в голову, — ответил он, и его губы обжигающе скользнули по моей коже.

— Маньяк! — Я, пыхтя, извивалась под ним, как змея.

— Да, я такой, — издевался он, не ослабляя хватки. — Сама пришла, так что пеняй на себя!

Из глаз вдруг брызнули слёзы. Так по-дурацки всё... И он оказался... как все.

— Нитка... Ну, вот ещё. Я пошутил, всё, успокойся. Иди спать.

Он отпустил меня и сел, спокойный и непроницаемый, будто и не строил из себя маньяка секунду назад. Только что сгорал от страсти, а сейчас стал холоден, как камень. Значит, ему на меня плевать... Только шуточки шутить со мной.

— Чего ты ревёшь-то? Я не держу тебя, иди.

— Урод ты, — всхлипнула я.

— Приехали, — усмехнулся он. — Что-то я вообще тебя не пойму, Нитка. Сама пришла, вопросы всякие... Уж прости, если что не так понял.

— Дурак...

— Ну, может, и не Эйнштейн... Но и не такой уж простофиля, чтобы не понять, к чему ты клонишь.

— Ни к чему я не клоню... Я просто...

Как всё это сказать? Как объяснить?

— Вот и я — просто. — Он снова обнял меня, но очень осторожно и мягко, будто боясь, что я оттолкну. — Не надо слов. Ты моя Нитка, вот и всё. Ты без меня не можешь, а я — без тебя. Сказать тебе, почему? Тебя обратили моей кровью. Да, тогда, на дороге, когда на нашу машину напали хищницы во главе с Пандорой. Пырнули меня ножом, а потом этим же лезвием порезали тебя. Так мы и породнились. И я чувствую себя в ответе за тебя. И всегда буду чувствовать.

Я ревела уже по другой причине, вцепившись пальцами в его спину. Он, поглаживая меня по лопатке, молчал.

— Дэн...

— Мм?

— Ты мне нужен... Очень.

Вот я и сказала это. Чувства облеклись в нужные слова, и всё вместе оказалось так просто и так сложно.

— И ты мне нужна, Нитка. Иголка без нитки только колется... А вместе они и сшить что-нибудь могут.

Я потеребила его за уши. Нежность пушистой лапой сжала сердце.

— Морда ты моя рыжая...

Кончики наших носов соприкоснулись и потёрлись друг о друга, а потом соединились и губы, и нежность заполнила меня без остатка.

— 18.8. Положительный признак

— Холодный, неуютный этот ваш замок, даже летом — как в погребе, вот и заныли суставы... Не надо меня в больницу, я домой хочу, — ворчала Любовь Александровна. — Там быстрее выздоровею...

Любовь Александровна и раньше жаловалась на боль в суставах, но теперь к ней добавились и другие симптомы, позволявшие заподозрить у неё заражение вирусом, который люди уже называли "крылатый ВИЧ". Вова тоже чувствовал себя неважно. Сотрудники центра прибыли за ними в тот же день, когда на карантин поместили Карину, и Любовь Александровна встретила их ворчанием и сопротивлением.

— Мама, вам с Вовой обязательно нужно в больницу, — убеждал Никита. — Это может быть вирус, а скорее всего, это он и есть. Чем раньше вам окажут помощь, тем лучше, пойми ты!

— Если вирус, то бесполезно, — сказала Любовь Александровна с какой-то упрямой обречённостью. — Пожила я на этом свете, пора и на тот отправляться... До свадьбы твоей я дожила, и будет с меня. Жаль только, внуков не успею понянчить... Ну, на всё воля Божья.

— Мама, да понянчишься ты с внуками! — возражал Никита. — Если примешь лечение. Вован, ну, скажи ей!

— Мам, Никита прав, — глухо проговорил Вова, потирая лоб. — Если у нас эта дрянь, то лучше начать лечиться как можно раньше. Может, и поживём ещё.

— Ты живи, а я уж нажилась, — вздохнула Любовь Александровна.

— Да что это такое! — Никита бросил на меня взгляд, прося поддержки.

Я подошла и поцеловала её в седую голову.

— Мама, всё, в больницу, и без разговоров, — сказала я твёрдо.

Перед отправкой Любови Александровны и Вовы в центр я провела им пробный сеанс воздействия на вирус, а достойные наблюдали и учились. На Любовь Александровну я воздействовала осторожно: если даже у молодой и крепкой Карины это вызвало скачок давления и аритмию, то у пожилой женщины побочные эффекты могли проявиться в более серьёзной форме. Ослабленный вирусом и износившийся с возрастом организм мог не выдержать нагрузки.

На следующий день состояние Карины не изменилось — то есть, лучше ей не стало, но не стало и хуже, а это было уже кое-что. Обычно болезненное состояние усугублялось быстро, день ото дня, а состояние Карины осталось на прежнем уровне.

— Ухудшения нет, а это в случае с данным вирусом можно считать положительным признаком, — сказала Гермиона.

Карина устало и нежно улыбалась Алексу, который смотрел на неё, прислонившись к прозрачной стене палаты лбом, с сурово сжатым ртом и тревогой в глазах. Дотронувшись до его плеча, я сказала:

— Попробуй сегодня ты применить воздействие. Но следи за её состоянием, смотри, чтобы не было передозировки.

Он сглотнул.

— Даже не знаю... Боюсь я что-то. Всё-таки — первый раз...

— Пора переходить от теории к практике, — сказала я. — Нам ещё кучу народа лечить предстоит. Давай.

— Боюсь сделать ей больно, — пробормотал он. — Это же моя пушинка...

— Ничего, зато спасёшь ей жизнь, — ответила я. — Иди. Приступай.

Алекс вошёл в палату, сел на стул возле кровати, осторожно и нежно взял высунувшуюся из-под одеяла бледную руку Карины.

— Потерпи немного, малыш... Сейчас будет не очень приятно.

— Я знаю, — ответила она. — Я готова.

Алекс бросил на меня взгляд. Я кивнула ему, и он положил руку на лоб Карины.

— 18.9. Просьба о помощи

Карина неплохо переносила воздействие, и после процедуры, проведённой Алексом, началось улучшение. Вова тоже благополучно перенёс две процедуры и пошёл на поправку, а вот с Любовью Александровной всё обстояло сложно. Противовирусное воздействие само по себе являлось большим стрессом, и применять его на полную мощность в случае с ней было опасно. Мы пытались укреплять её организм, но эффекта от этого почти не наступало. Мешал вирус — он нарушал все жизненные процессы, и тело почти не откликалось на обычное лечебное воздействие. Нужно было сначала уничтожить вирус, но противовирусный тип действия был для Любови Александровны небезопасен. Получался замкнутый круг.

— Бросьте вы меня, ребята, не мучайтесь, — задыхаясь, выдавила она. (У неё начинался отёк лёгких.) — Отжила я своё. Говорила же я вам... Бесполезно...

Если честно, то в последние несколько часов у меня тоже появилось тягостное безнадёжное чувство, и оно, увы, крепло с каждой минутой. Но Никита смотрел на меня с надеждой, и я не смела высказывать этого вслух. Сердце рвалось на части.

— Мама, всё будет хорошо, мы вытащим тебя, — повторял Никита, взглядом прося меня укрепить его в этой уверенности.

А я не могла. И не знала, что сказать.

— Живите счастливо, ребятки, — прошептала Любовь Александровна. — А я буду наблюдать за вами оттуда...

— Мама, нет, — сказал Никита дрогнувшим голосом. — Даже не думай об этом!

Ещё одна процедура, проведённая в щадящем режиме. Любовь Александровна забылась сном, а Никита сидел в холле, неподвижно уставившись в пол. Я обняла его за плечи, погладила по голове.

— Лёль, ведь вы вытащите её? — спросил он. — Вытащите, да?

Могли ли сейчас слова о том, что умирает только её тело, а не душа, успокоить его? Он и сам это понимал — он, помнивший свою смерть, но как перенести разлуку? Больше не услышать родного голоса, не обнять, не увидеться. Больно, очень больно...

— Ник, я не буду тебя обнадёживать, — сказала я. — Я ничего не обещаю.

Мы не смогли спасти Любовь Александровну. Этой ночью её жизнь угасла.

Утром позвонил Эттингер.

— К нам обратилась Всемирная организация здравоохранения, — сообщил он. — Они просят нас о помощи. Если мы готовы сотрудничать, то представителей достойных ждут в штаб-квартире ВОЗ в Женеве.

Каспар усмехнулся:

— Я же говорил, что люди ещё приползут к нам.

— Не время злорадствовать, — сказала я.

— Да я не злорадствую, — проговорил он. — Думаешь, я рад всему этому? Ничуть.

— Тогда вылетаем в Женеву сегодня же.

На счету был каждый день. Задача перед нами стояла сложная, и было ясно, что спасти мы сможем не всех.

Но мы должны были сделать всё, что в наших силах.

— 18.10. "Паутинная матрица"

У нас было два факта. Первый: вирус не наносил нам вреда, но мы могли его переносить и выделять в окружающую среду; потому, видимо, зараза и попала в замок, поразив живущих в нём людей — Карину, Вову и Любовь Александровну. Второй: нас было слишком мало, чтобы вылечить сотни тысяч (а в совсем скором времени — и миллионы) больных людей по отдельности. Мы просто не успеем за скоростью распространения эпидемии, грозящей перейти в пандемию.

Это означало, что нужно было найти такой подход к вирусу, который позволил бы воздействовать на него масштабно.

Для этого пришлось полазать по паутине.

Что она вообще собой представляет? Трудно сказать. Это очень сложный механизм, у неё много функций и свойств. Можно назвать её всеобщим энергоинформационным полем, в котором можно найти всё, что угодно — прошлое, настоящее и будущее. Информация о любом событии, явлении, живом существе хранится в ней, как в огромной базе данных, но не мёртвым грузом, а в живом, многомерном, пластичном и изменчивом виде. То есть, при желании и умении её можно менять, влияя через неё на объективную реальность. Разумеется, далеко не каждый может это осуществить, и на том, кто берётся за это дело, лежит огромная ответственность, ибо он меняет мир, влияет на историю. Но даже те, кто имеет доступ к паутине, не одинаковы в своих правах и возможностях: кто-то может влиять на неё в меньших пределах, кто-то — в бОльших. Теоретически, с её помощью можно как спасти мир, так и погубить его. Вот потому-то выше и было сказано об ответственности.

Нужно было найти участок паутины с информацией о новом вирусе и внести в неё изменения. Изменения в "паутинной матрице" вируса повлекут за собой соответствующие изменения в реальности, нужно только знать, где и что поменять. И тут нужно быть точным, как в аптеке: чуть мимо — и последствия могут быть непредсказуемыми.

Вы спрашиваете, почему мы не сделали этого раньше, в случае ещё с тем, старым вирусом? Кажется, я где-то говорила, что и сама не всё и не всегда знаю: процесс моего познания мира ещё не завершён. Я постоянно учусь и передаю свои знания достойным. Где-то сама, а где-то Леледа даёт подсказки. Для меня она не мертва — она жива и может оказаться рядом в любой момент. Что и как с новым вирусом, я разобралась совсем недавно, а до этого мои представления о том, что со всем этим делать, были весьма смутными — только догадки, которые ещё не превратились в конкретную тактику. Кстати, древнее вампирское искусство проникновения в сердце теней — это тоже чтение паутины, только на чуть более низком уровне, интуитивное и более простое, без понятия о ней самой. Ведь не зря же хищники — потомки крылатых... Точнее, гибриды крылатых и людей.

Итак, мы нашли "паутинную матрицу" вируса — точнее, нашла я, а вот разобраться, что в ней к чему, мне должна была помочь Гермиона. Чтобы внести изменения, требовались усилия многих достойных, а потому все остальные были наготове.

Наши тела лежали на матрасах, а сознание путешествовало по паутине, углубляясь всё дальше. Когда перед нами возник объёмный образ в форме правильного двадцатигранника сероватого цвета, Гермиона сказала:

"Вот он. Сейчас я выделю участки, на которые нужно направить воздействие, чтобы ввести дефект в его ДНК".

Оболочка стала полупрозрачной, и сквозь неё стали видны "внутренности" — изогнутые, перевитые между собой толстые верёвочки. Несколько участков этих верёвочек засветились.

"Сюда. Постарайтесь точно! В противном случае никто не сможет предсказать результат..."

Достойные были "на связи": я ощущала их присутствие рядом. Они понимали меня без слов, и я почувствовала их готовность. Сейчас нам предстояло применить противовирусное воздействие на полную мощность, сконцентрировав его на светящихся областях.

"Ребята... Изо всех сил!"

Яркие области вспыхнули ещё сильнее, разгораясь с каждой секундой, пока их свет не заполнил всю двадцатигранную оболочку.

"Ещё... Ещё!"

Форма оболочки начала меняться, её толщина стала неравномерной: где-то образовывались наросты, а в других местах она истончалась. Мы изменили его, я чувствовала это. Паутина напряжённо гудела: изменения пошли в реал... Вот только в ту ли сторону, что нам надо? Будем надеяться, что Гермиона дала точные координаты...

"Стоп!"

Мы только что изменили мир.

— 18.11. Последствия

Только одного мы не могли изменить.

Холмик свежей могилы, капли дождя на венках, шелест мокрой листвы. Пустынная асфальтированная аллея, чёрное кружево оград, серые лица из белых овалов на памятниках.

Мама, прости, что не смогли спасти тебя.

— Вов, ты что отстаёшь?

Мы с Никитой и Вовой шагали по кладбищу. Обычный летний день, небольшой дождик. Жизнь продолжалась: машины шуршали по мокрому асфальту, по улицам шли люди.

Люди в масках.

Больницы были переполнены, отменили занятия в школах, передвижение между городами было ограничено — всюду принимались карантинные меры.

Вова ещё не вполне хорошо себя чувствовал, но на похороны матери вырвался даже из-под строгого надзора Гермионы. Анализы показали, что его организм очищался от вируса быстрыми темпами, иммунитет восстанавливался, но сразу после похорон мы вернули его в палату. Он скривился:

— Домой хочу...

— Вот выздоровеешь — тогда, — ответил Никита.

Вирус ослабел. Наше воздействие вызвало нарушения в процессе его размножения, и бОльшая часть вновь образующихся вирионов оказывалась неполноценной, а активность той, что всё-таки появлялась жизнеспособной, значительно снизилась. Состояние уже заболевших людей перестало ухудшаться, а у вновь заразившихся заболевание протекало в более лёгкой форме. Резко упало число случаев летального исхода. Но самое главное — вирус стал поддаваться воздействию противовирусных препаратов.

Сделав всё возможное со стороны паутины и ослабив врага, мы подключились к лечению людей — без лекарств, нашим противовирусным воздействием. Мы работали не покладая рук, посещая больницы, и каждый из нас проводил процедуры пятидесяти — шестидесяти больным в день. Участвовали все достойные, включая детей, и в целом в день через наши руки проходило восемь — десять тысяч человек. Это были прежде всего те, кому помощь требовалась срочно, когда медикаменты могли уже не успеть помочь.

Оказалось, что и обычные хищники — те, которым была введена кровь достойных — тоже могли оказывать воздействие на вирус. Правда, расход сил на лечение сказывался на них заметнее, чем на достойных, и они могли "обработать" меньшее число больных, но их помощь была существенна. Никита летал по больницам вместе со мной, и мы работали бок о бок: я — у одной кровати, он — у соседней.

Вдохновлённые нашим примером, Дэн и Злата тоже вкалывали вместе, при этом проявляя заботу и друг о друге: по окончании смены тот, кто меньше устал, тащил домой более вымотавшегося. Чаще Дэн нёс Злату. Однажды, выйдя поздним вечером на крыльцо очередной больницы, я наблюдала такую картину: Дэн задумчиво курил, устало щурясь в темнеющее небо, а Злата, прильнув к его груди и обхватив его руками, стоя спала. Ну, или была в состоянии, близком к анабиозу. Одной рукой Дэн поддерживал её, а в другой держал на отлёте сигарету, стараясь не дымить в сторону Златы. Удивительно, как ноги ещё держали её! Повиснув на Дэне, как коала, она впала в "спячку" — разумеется, от усталости, выложившись по полной программе. Да и Дэн сегодня работал не меньше, просто был чуть более вынослив. Думаю, таких героических ребят, не щадящих себя в деле спасения людей, следовало отметить какой-нибудь наградой.

Подойдя, я погладила Злату по спине и сказала:

— Ребята, летите домой и отдыхайте. Вы молодцы сегодня — впрочем, как и всегда.

— Сейчас полетим, — ответил Дэн. И спросил, обращаясь к Злате: — Нитка! Ну что, полетели домой спать?

Не открывая глаз, она утвердительно промычала в ответ:

— Угум...

Я засмеялась.

— Всё, домой, домой, восстанавливать силы! У геройства тоже есть пределы.

— Кто б хоть спасибо сказал за геройство это, — проворчал Дэн. — За просто так наизнанку выворачиваются только идиоты... — И, вздохнув, добавил: — Наверно, мы такие идиоты и есть...

— Не идиоты, а Люди, — сказала я. — С большой буквы. Хоть и хищники.

Впрочем, Дэн ворчал зря: "спасибо" нам говорили, и неоднократно. В каждой больнице нас ждали, как спасение с небес. Новости в больницах смотрели, а из выпуска в выпуск показывались кадры, на которых мы проводим больным процедуры по освобождению от вируса. После того как мы ослабили его через паутину, стало достаточно одного сеанса. В первую очередь нас вели к тем, кто был в тяжёлом состоянии; приходилось проводить процедуры и самим врачам — они были в группе риска, контактируя с больными. Люди знали, кто мы такие и какое вознаграждение берём за помощь, и всюду нас ждали пакеты с кровью. Потребность в ней и у достойных, и у обычных хищников стала примерно одинаковой — около двух, двух с половиной стаканов в неделю. По сравнению со старыми "нормами" — литр-полтора в сутки — это было примерно в пятнадцать раз меньше.

Пандемия, принявшая угрожающий размах, постепенно шла на спад. Она бушевала всё лето, и люди всё-таки умирали, но не в таком количестве, как предсказывалось (от двухсот до трёхсот пятидесяти миллионов). Если сравнить с пандемией гриппа 1918-1920 годов, печально известной "испанкой", которая выкосила, по разным данным, от двадцати до пятидесяти (в некоторых источниках — до ста) миллионов человек, "крылатый ВИЧ", хоть был и тяжелее по клинической картине, но всё же унёс меньшее количество жизней — около пятнадцати миллионов. Но это — за одну волну пандемии, тогда как "испанка" свирепствовала три года подряд. Вот и считайте...

Мы сделали всё, что могли. Конечно, хотелось бы, чтобы никто не умер, но триста пятьдесят миллионов в прогнозе и пятнадцать в реальности — это тоже кое-что, хотя, если говорить о прогнозах, то они весьма часто бывают завышенными. Что касается общего количества переболевших по всему миру, то по оценкам ВОЗ, оно приближалось к миллиарду.

По факту распространения вампирской разновидности вируса, предшественника человеческого, в людском обществе начались разбирательства и уголовные преследования. Имело ли это какое-то значение после всего, что случилось? Могли ли тюремные сроки быть адекватной расплатой за пятнадцать миллионов жизней? Впрочем... Неважно. Мне не хотелось никого обвинять и наказывать. Я жутко вымоталась, и не я одна — все мы. Сказать по справедливости (между нами говоря, без скромности), ослабление вируса и минимизация последствий его распространения были целиком нашей заслугой, и те, кто с пеной у рта требовал нашего уничтожения, заткнулись. Наград нам не выдавали, благодарностей на государственном уровне пока не объявляли, но мы и не требовали ничего. Всё, что нам было нужно — это мирное существование на этой планете.

— 18.12. Повторение

— Поздравляю вас, ребята, — сказала я. — Счастья вам и долгих лет совместной жизни! А это — маленький подарок.

На моей ладони лежала подушечка, в которую была воткнута иголка с вдетой в неё ниткой.

Дэн и Злата засмеялись, принимая этот символичный сувенирчик. В первое время молодожёны собирались жить в замке — пока не будет готов их собственный дом в деревне достойных. Деньги на его строительство они получили в качестве свадебного подарка. В последние дни в замке поубавилось обитателей: хищники возвращались в свои прежние обжитые места, так как преследования со стороны людей прекратились. Не покинули замок только достойные и "волки", превратившиеся в мою лейб-гвардию. Рядом с замком началось строительство новой базы для них. Пока оставались в замке Оскар и Каспар с семьёй, а также Алекс с Кариной и маленькой Эйне. Конрад и Вика тоже начали строительство своего "гнёздышка"; Конрад планировал продолжить службу в полиции — несомненно, с его способностями он был в состоянии в одиночку довести раскрываемость преступлений в своём городе до ста процентов.

Мы с Оскаром работали в направлении легализации положения хищников в обществе, и к декабрю нам удалось добиться первого результата: вместе с людьми мы разработали проект договора о сотрудничестве. По условиям этого договора хищники приносят пользу людям в области здравоохранения и поддержания безопасности и общественного порядка (расследование преступлений, борьба с терроризмом и т. п.), а люди обязуются обеспечивать их пропитанием — на донорской основе. Детали пока ещё находились на стадии обсуждения.

В общем, история повторялась: мы приходили к тому же положению вещей, которое было у людей и крылатых много тысяч лет назад — до войны. Хотелось надеяться, что полного повторения того хода событий не будет, и мы не докатимся до нового конфликта.

— 18.13. Главное

Карина опубликовала свои разработки по препарату, позволяющему человеческой женщине вынашивать ребёнка от хищника, при этом не заражаясь, после чего приняла неожиданное решение — стать одной из нас.

— Я долго думала над этим, — призналась она. — И пришла к выводу, что, живя среди хищников, нет большого смысла оставаться человеком. Мысли об этом посещали меня уже давно, просто я всё никак не могла решиться...

— Ты должна была принять решение сама, поэтому тебя никто и не торопил, — сказала я. — Решение изменить свою сущность — не из лёгких. Если его принятие заняло у тебя столько времени — значит, так было необходимо.

Не знаю, была ли я этому рада или нет. Сложно сказать. С одной стороны, действительно, живя среди нас, лучше всего быть одним из нас. Разница в способе питания и образе жизни всё же не способствует вливанию человека в сообщество хищников и держит его обособленным, и это нормально, если у него нет с нами семейных связей. Но у Карины эти связи были, и для неё как раз имело больший смысл сделать этот последний шаг, нежели оставаться в прежнем положении белой вороны. С другой же стороны... Для меня образ Карины так сросся с её человеческим естеством, что сердце сжималось при мысли о том, что она изменится. Исчезнет её пленительный аромат, в который невозможно не влюбиться, и исходящие от неё волны тепла... Всё то, к чему я привыкла в ней, и что составляло её неотъемлемую часть. Но этому суждено было случиться.

Тихо гудели и попискивали приборы, поршень шприца поднимался, вытягивая из мускулистой руки Алекса густую тёмную кровь. На белой наволочке подушки темнели волосы Карины, а её рука с блестящими острыми ногтями сжималась и разжималась, чтобы взбухла и проступила вена.

— Ну-с... Думаю, нет надобности объяснять тебе, что и как, — сказала Гермиона, протирая ей кожу спиртом и кладя иглу на вену. — Готова?

Наши с Кариной взгляды встретились.

— Это только твоё решение, родная, — сказала я.

Карина посмотрела на Алекса.

— Пушинка, я люблю тебя независимо от того, хищник ты или человек, — сказал он. — Поэтому присоединяюсь к словам Авроры: решать тебе.

Карина глубоко вдохнула, выпустила воздух.

— Прощайте, мои любимые конфеты, — произнесла она, полужалобно, полушутливо. — И котлетки, и пельмешки... Уфф... Ну, всё. Я готова.

— Как скажешь, дорогая, — ответила Гермиона.

Игла вошла в вену, Карина откинула голову на подушку и закрыла глаза. Поршень двинулся вниз. У Карины задрожали губы, и она их прикусила, резко побледнев. Пожалела ли она в последний момент? Как бы то ни было, кровь Алекса уже циркулировала в её сосудах, и жалеть было слишком поздно.

— Я с тобой, малыш, — проговорил Алекс, сжимая её руку.

— Ну всё, теперь остаётся только немного потерпеть, — сказала Гермиона.

Если бы это было возможно, я бы снова прошла через все муки метаморфозы вместо Карины, взяла бы её боль и страдания себе, но это был единственный случай, когда даже мы, достойные, могли только наблюдать и ждать. Всё, что мы могли — просто быть с ней рядом от начала до конца.

Всё протекало, как много сотен раз до этого, ничего неожиданного и нового не случилось, но оттого, что это была моя Карина, я почти физически ощущала всё, что происходило с ней. И её жар, и её озноб, и её боль и дурнота отзывались во мне, но я ничего не могла сделать, чтобы облегчить ей переход в новое состояние. Алекс покрывал поцелуями её побледневшее, покрытое испариной лицо и называл её всеми нежными словами, какие только приходили ему в голову.

— Потерпи, мой утёночек... Пушистик мой маленький.

Её ослабевшие руки поднялись и потянулись к нему:

— Я не могу... Обними меня...

Алекс сел на кровать, приподнял Карину в объятиях, прижав к себе, и держал так много часов подряд, а она задыхалась, стонала, хрипела, то теряя сознание, то приходя в себя.

Карина становилась хищником... Её запах менялся, излучаемые ею волны тепла слабели, сменяясь особой, свойственной лишь нам аурой. Всё меньше в ней оставалось человеческого и всё больше становилось нашего, вампирского.

Вот она гуляет с няней в осеннем парке. Розовая курточка и шапочка с помпоном. А я наблюдаю из-за дерева, не смея подойти и сказать "привет". Я, отвратительное чудовище (таковым я себя тогда считала), не имею права приблизиться и поцеловать её в румяную, как помидор, щёчку.

Она спит, уронив голову на тетрадь, а я смотрю на неё с ветки клёна под окном, очарованная её ароматом. Откинув рукой колышущийся тюль, проникаю в комнату.

Тёплое кольцо её рук смыкается вокруг моей шеи, и она шепчет: "Мама..."

Всё это утекает, затягивается багровой дымкой. Нет, это навсегда останется в моей памяти, но больше не будет веять человеческим теплом.

В приоткрытом рту Карины видны зубы. Клыки удлинены, молочно-белые, маленькие и острые. Лицо — фарфорово-бледное, осунувшееся, но по-прежнему красивое.

— Метаморфоза завершена, — произнесла Гермиона. — Всё в норме. — И добавила, чуть улыбнувшись: — Можно кормить.

Едва носик пакета, поднесённого Алексом, приблизился к лицу Карины, как её глаза открылись и вспыхнули. Она жадно выпила всё до капли, а потом уткнулась в плечо Алекса.

В синих сумерках тихо падал снег. Я спросила:

— Как ты, родная?

Она просто протянула мне руку и прошептала:

— Мама, Алекс... Я вас очень, очень люблю...

Губы Алекса нежно накрыли её рот поцелуем, а я устало ссутулилась на стуле. Всё кончилось, она выдержала это, она жива, с нами. Это главное, а всё остальное — неважно.

— 18.14. Зеркало

Кого я видела в зеркале? Юлю. Правда, с моим взглядом и сединой в тех же местах шевелюры, где и у меня. Вот они, две широких седых пряди — как уступка судьбы, решившей радикально изменить мой внешний вид. Впрочем, и взгляд многое значит. Я уже говорила где-то о пословице "Глаза — зеркало души". Так оно и есть, причём в самом прямом смысле. В глазах можно увидеть душу. Так я увидела и узнала Никиту, так он увидел и узнал меня.

Как долго мне осталось пользоваться этим телом? Земные дела я, кажется, завершила: вирус побеждён, война прекращена. Общество "Аврора" понемногу поднималось и расправляло плечи, а его новый президент Курт Эттингер, крайне слабый как руководитель, обращался к нам с Оскаром за советом всякий раз, когда затруднялся принять какое-либо решение. Фактически "Авророй" управлял Орден: мы говорили Эттингеру, что делать, а он исполнял, не афишируя, впрочем, того факта, что он зависит от нас, а сам как президент — несостоятелен. Мы не разоблачали его: пусть сохраняет лицо, если ему так хочется.

Вернётся ли вирус? Возможно, через сколько-нибудь лет он и придёт снова, но уже не такой смертоносный, и люди будут справляться с ним так же, как с обычным гриппом: мы всё-таки здорово ослабили его, и навряд ли он оправится от этого удара. Мутации, конечно, возможны, но достойные не дремлют: если понадобится, они ещё раз вмешаются в его "паутинную матрицу", хоть это и весьма рискованно. Добивать его сейчас не следовало: это могло вызвать изменения реальности, и не было гарантии, что вместо него не появится какая-нибудь другая зараза. В природе "свято место пусто не бывает".

Земные дела... Сколько же их я переделала. И вот, кажется, всё. Моя миссия выполнена, а значит, и время, на которое мне было позволено вернуться, подошло к концу. Но как об этом сказать ребятам? Карине? Никите?

Некогда мне было заботиться о новом теле для Юли, так уж получилось... Да и откуда я его возьму? Разве что... Есть один способ, но с телом Юли (нынешним, в котором я находилась) этот номер не пройдёт. У неё не может быть детей, если вы помните.

Так что...

Помолчу немного перед последним словом, если позволите. Надо собраться с силами.

— 18.15. Незабываемая ёлка

Новый год... Любимый праздник многих. Я бы не стала отдавать распоряжение раздобыть и поставить в церемониальном зале ёлку, если бы в замке не было детей — ребят Каспара. Праздник для детей — святое дело.

"Волки" притащили огромную, роскошную лесную красавицу, в замок доставили целый ящик ёлочных игрушек. Дети Каспара с восторгом принялись наряжать ёлку, а к ним присоединилась Карина, которой вдруг захотелось впасть в детство. На неё нахлынули воспоминания:

— Мам, а помнишь тот Новый год на базе "волков"? "Волки" притащили малюсенькую искусственную ёлочку и пакет мандаринов для меня... Эх, жалко, больше мне не поесть мандаринов... А Алекс! Он подарил мне плюшевого медведя. Положил его в пакет с вещами. Алекс, ты помнишь?

Алекс, с улыбкой в глазах наблюдавший за впадением жены в детство, мысленно возвращался эти дни. В его взгляде проступила задумчивая нежность. Тогда Карина была совсем девчонкой, но эта девчонка с сияющими глазами и светлой улыбкой уже тогда покорила его сердце. Он противился этому чувству, считал его блажью, но оно таки взяло над ним верх.

— Ой, как я тебя поначалу боялась! — со смехом вспоминала Карина, вешая игрушки на те ветки, до которых могла дотянуться, и её новоприобретённые острые зубки хищно поблёскивали в улыбке — той самой, что покорила сердце Алекса. — Я тогда даже представить себе не могла, что ты — мой будущий муж!

Алекс слушал щебетанье Карины с чуть намеченной в уголках губ ласковой усмешкой — редкой гостьей на его суровом воинственном лице. А глаза Карины вдруг засияли и широко распахнулись от пришедшей ей в голову идеи:

— Мам! — воскликнула она, круто повернувшись ко мне с большим блестящим шаром в руках. — Слушай, а давай устроим ёлку для всех наших детей? Пригласим полный замок ребятни!

"Наших" — то есть, детей-хищников. Хлопотная и сумасбродная это была затея, если учитывать, что до Нового года оставалось всего три дня. Успеем ли мы подготовить праздник? Кроме того, приглашения следовало рассылать заблаговременно: мало ли, у кого какие планы.

— Устроим ёлку второго или третьего числа, — предложила Карина. — Времени немного, конечно, но мы успеем!

Кто его знает... Видимо, это мой последний Новый год, так почему бы не сделать его памятным? И опять новшество: никогда за всю историю Ордена Великий Магистр не устраивал в своём замке детской ёлки. А почему бы нет?

Сказано — сделано. Приглашения разослали, в рекордные сроки всё было подготовлено, и третьего января замок наполнился детскими голосами. Было море развлечений и целая гора подарков: для девочек — в коробках с красными бантиками, для мальчиков — с синими. Я собралась было наблюдать за этим весёлым кавардаком со своего трона, но Карина затащила меня в самый центр безобразия.

— Госпожа Великий Магистр! Что это вы тут одна скучаете? Нет, так не пойдёт! — воскликнула она, облепленная со всех сторон оравой ребятишек. — Пойдёмте с нами!

Мой муж был уже в гуще событий — изображал из себя северного оленя, катая малышей на своих могучих плечах. Он огромными дикими скачками носился по замку, заставляя ребят визжать от восторга, да и сам, похоже, веселился вовсю.

— Так, кто следующий? — спрашивал он, спуская только что прокаченного малыша на пол.

Вокруг него стоял визг и писк: вся мелюзга просилась прокатиться. А Никите что? Он мог прокатить и сразу двоих пассажиров — ширина его плеч это позволяла. Подхватив двух ребят, он ускакал в очередной рейс, а остальные желающие остались ждать с нетерпением его возвращения.

В общем, скучать мне не дали. Меня заставляли делать всё: бегать, прыгать, танцевать и даже петь. А поскольку у меня никогда не было ни голоса, ни слуха, эффект от моего пения был сногсшибательный — в смысле, все валились с ног от смеха. Позволяли ли себе собратья когда-нибудь в истории Ордена смеяться над Великим Магистром? Полагаю, никогда. Но сегодня было можно всё, в том числе и это. Это был незабываемый день. А когда северный олень Никита подхватил меня на рога (то есть, на плечи) и с криком "йе-хуу!" помчался галопом по залу, у всех была истерика. Представьте себя меня в парадном облачении — в плаще, при ордене и диадеме — и на "рогах" у совершенно безбашенного оленя, и вы поймёте, почему все надрывались и рыдали от смеха. Да, это был день настоящего обрушения орденских традиций.

Праздник подходил к концу. Ещё нужно было проводить гостей, а я что-то устала как собака. В последнее время — месяца два — я вообще стала сильно утомляться: видимо, близилось к концу моё земное существование. Надо всё-таки сказать ребятам, что я ухожу... А то, когда Юля вернётся в своё тело, у них будет шок.

Дети уходили счастливые и довольные: такой весёлой ёлки у них ещё не было. Начинало смеркаться, пошёл снег, усыпая мои плечи и волосы. Мне то и дело приходилось улыбаться и кивать в ответ на детские голоса, кричавшие:

— До свиданья, госпожа Великий Магистр! Спасибо за праздник!

— До свиданья, до свиданья, ребятки, — бормотала я, устало улыбаясь. — Будьте счастливы...

Карина, видимо, почувствовала неладное. Пока мы прощались с детьми, она время от времени бросала на меня встревоженные взгляды, а когда последний юный гость покинул замок, спросила, просунув руку под мой локоть:

— Мам, что с тобой?

— Немного устала, родная, — ответила я.

Белые хлопья снега украшали её каштановые волосы, как кокосовая стружка — шоколадную глазурь. Да... Только зрительные образы человеческой еды и остались в памяти, а вот вкусов уже нет.

— Мама, что-то ещё есть, ведь так? — спросила она.

Сейчас сказать ей или потом? Потом может быть поздно... Накрыв её пальцы своей рукой и чуть сжав, я проговорила:

— Я вернулась не насовсем, куколка. Мне позволено занимать это тело только на время завершения моих земных дел, а потом я должна либо освободить его, либо предоставить Юле новое... Думаю, я сделала всё, что должна была сделать в этом мире. А новое тело... Не знаю, как это устроить. Выращивать тела в лаборатории мы пока не научились, сама я родить не могу... то есть, Юля не может, а чтобы родил кто-то другой... Не уверена, что это сработает. Да если честно, думать об этом как-то не было времени. Слишком много их было, этих дел.

Снежинки вздрагивали на ресницах Карины, каждое моё слово отражалось в её глазах всплеском боли. Её голос, когда она заговорила, был глух.

— Мама... Почему ты сразу об этом не сказала? Почему только сейчас мы узнаём об этом? Если бы мы знали, мы бы... Мы бы что-нибудь придумали! Да в конце концов, мы с Алексом... постарались бы!

— Что-то мне подсказывает, что за меня этого не сможет сделать никто, — вздохнула я. — А когда мне что-то подсказывает, впоследствии оказывается, что так оно и есть... Боюсь, куколка, тут ничего сделать невозможно. Видимо, столько мне отмерено судьбой. А насчёт братишки или сестрёнки для Эйне... Это неплохая идея, кстати. — Я улыбнулась. — Советую вам с Алексом не откладывать это в долгий ящик. Чтобы малышке было с кем играть.

Карина закрыла глаза и уткнулась лбом в моё плечо.

— Мама, — простонала она с болью в голосе. — Я просто не могу представить, как Орден и "Аврора" будут без тебя. Как я буду без тебя... Нет, это невозможно! Так не должно быть!

Я скользнула ладонью по её шелковистым волосам.

— Ничего не поделаешь, куколка моя... Так устроен этот мир. Все мы приходим в него и все уходим... чтобы когда-нибудь вернуться.

Она подняла голову и посмотрела на меня со слезами на глазах.

— Ты должна жить, мама... Ты должна быть с нами. За всё, что ты сделала... смерть будет плохой наградой.

Я смахнула пальцем повисшую на её ресницах огромную слезу.

— Не знаю, детка... Временами мне кажется, что она — как раз то, что мне нужно. Устала я немного.

— А Никита? Как же он? — не могла смириться Карина. — Ради него тебе не хочется остаться?

Никита... Моё короткое счастье. Почему судьба из жизни в жизнь сводит нас лишь ненадолго, чтобы почти сразу разлучить? Большой вопрос, который я, быть может, скоро буду иметь возможность задать Тому, Кто знает все ответы...

— Так, о чём это вы тут секретничаете, девочки? — раздался родной голос.

Он — лёгок на помине. Обняв одной рукой меня, а другой — Карину и глядя на нас сияющими мальчишескими глазами, он спросил:

— Меня обсуждаете? Не отрицайте, я слышал своё имя! — И, увидев слёзы на глазах Карины, встревоженно нахмурился: — Так... Что случилось?

Карина подавленно молчала. Никита, прижав её к себе сильной рукой крепче, допытывался:

— Ну-ка, дочь моя, колись давай... Скажи папе, что стряслось?

Я невольно улыбнулась. Да уж, ситуация... Папа-то старше дочки всего на пару лет. А Карина посмотрела на меня... С тоской, с мольбой: "Не уходи..." Нет, смерти я не боялась, как вы уже, наверно, поняли. Мне было грустно и больно от мысли о том, как они останутся без меня — все, кто меня любит.

Мягкий серебристый свет, забрезжив где-то сбоку, привлёк моё внимание. Посреди двора стояла Леледа в ослепительно белых одеждах, окутанная плащом живых, струящихся волос, а рядом с ней — чёрная кошка с седым ухом. Ну, вот и всё... Они пришли за мной.

Кошка в два мощных прыжка оказалась рядом и принялась тереться о мои ноги, задрав хвост трубой и низко, утробно мурлыча. Представьте себе трущегося о ваши ноги тигра — примерно такие же ощущения. Мои пальцы утонули в её прохладной шерсти, а она шагнула в сторону Леледы, всем своим видом призывая меня следовать за ней. И я последовала.

— 18.16. Волнение

Мама посмотрела куда-то в сторону, и в её взгляде отразилось узнавание, будто она заметила там кого-то знакомого. Ничего, кроме падающего снега, мы с Никитой там не увидели... А в следующую секунду мама начала падать.

— Лёлька! — воскликнул Никита, подхватывая её на руки.

Я поддержала под затылок её безжизненно запрокинутую голову... Выражение небесного спокойствия проступило на её лице.

Все сразу бросились к нам. То, как Никита нёс маму сейчас, разительно отличалось от того, как он недавно дурачился, таская её по залу вокруг ёлки. Холодные тонкие щупальца беды проникали во все окна и двери, опутывая сердца, и в одно мгновение от радости праздника не осталось и следа. Я быстро отстала от Никиты, который, перескакивая через ступеньку, нёс маму наверх, в спальню, и вскоре плелась в самом хвосте образовавшейся следом за ним процессии. Из-за спин мне был виден только стриженый затылок Никиты и его широкие плечи, да изредка блестела диадема на запрокинутой маминой голове. Они исчезли в дверях спальни, а я, совершенно не глядя под ноги, оступилась и чуть не скатилась по лестнице вниз. Никто даже не заметил моего падения: всеобщее внимание было приковано к маме. Шипя от боли, я поднялась, растёрла ушибленные места и бросилась протискиваться в спальню.

Мама уже лежала на кровати. Оскар разувал её, Алекс расстёгивал высокий жёсткий воротник, корсетом сдавливавший её шею, а Никита, держа её лицо в своих ладонях, звал:

— Лёлька... Лёлечка!

Мама не приходила в себя. Её спокойное лицо мягко сияло внутренним светом, и казалось, что сквозь черты Юли проступали её собственные черты. Да, мамино лицо как бы всплывало изнутри и виднелось сквозь прозрачную маску Юлиного, светлое и неземное.

— Врача, срочно! — воскликнул Оскар озабоченно. — Гермиона с Цезарем и детьми уже улетели, как назло... Где Карина?

— Я здесь, — пробормотала я.

Все расступились, пропуская меня. На подгибающихся ногах я сделала пару шагов к кровати, не сводя глаз с чуда, творившегося с лицом мамы... И опять рухнула на пол. Идиотские каблуки! Да что же со мной такое?! Ноги наотрез отказывались меня нести.

— Врачу, кажется, впору самому оказывать помощь, — проговорил кто-то — кажется, Алекс.

Да, это был он. Его крепкие руки подняли меня и усадили на край кровати.

— Пушинка, а с тобой-то что?..

— Кариночка, сосредоточься, — сказал Оскар. — Пожалуйста, определи, что с Авророй, это чрезвычайно важно!

Нужно было им всем сказать... Почему это выпало мне? Но, видимо, выхода нет...

— Я должна сказать... Гм, — начала я. Язык что-то плохо меня слушался, в горле першило, голос пресекался. Да ещё эти устремлённые на меня со всех сторон взгляды!..

— Продолжай, дорогая, — подбодрил меня Оскар.

— Дело в том, что... Собственно, я и сама только что об этом узнала... От мамы. — Не получалось говорить чётко и спокойно, как Гермиона. Слова путались, язык спотыкался.

— Ну?

— В общем, мама... Она вернулась не навсегда, а только на время... Чтобы завершить дела. А после этого она... должна покинуть тело Юли. Либо... Либо создать для неё новое. — Под конец голос совсем сел, в горле булькала какая-то вязкая мокрота, мешавшая толком производить звуки.

Ледяная стена тишины обступила меня. Все потрясённо молчали, переваривая сказанное мной.

— То есть... — медленно начал Оскар. — То есть, ты хочешь сказать... что она уходит?

— Она так сказала мне. Сказала, что считает свои дела завершёнными. — Господи, как же до боли в сердце было сладко чувствовать, как все любят маму... Все, все до одного присутствующие в комнате. Не находилось здесь никого, кто был бы не готов отдать жизнь за неё.

Оскар не закричал и не зарыдал — его лицо стало мраморной маской, и только в потемневших глазах разверзлась ледяная бездна горя. Но уже в следующую секунду в них колюче засверкали искорки протеста.

— Я не верю, — проговорил он твёрдо. — Дела Авроры не могут быть завершёнными. Она не может оставить нас. Работа по урегулированию отношений с людьми уже вошла в стабильную стадию, но ещё не закончена. Нам ещё многое нужно сделать, многого добиться! Нет, Аврора не может сейчас уйти, это невозможно.

— Она так сказала... — Но под его железобетонной уверенностью мои жалкие слова просто расплющились, и мне невыносимо захотелось разделить эту уверенность. Такая могучая глыба, как Оскар, просто не может ошибаться! Он гораздо ближе к маме в делах, ему действительно лучше знать, закончены они или нет.

— Так, что случилось? — прозвенел, как свежая родниковая струя, голос Гермионы.

Может, какое-то предчувствие побудило её вернуться, а может, кто-то сообщил ей — как бы то ни было, она появилась на пороге комнаты, в струящемся до пола вечернем платье с блёстками и чёрной шубке, с высокой причёской и в сверкающих бриллиантовых серьгах. Но каков бы ни был её наряд, суть её оставалась одной всегда: она была прежде всего врач.

— Аврора потеряла сознание, — ответил Оскар.

Гермиона устремила на меня вопросительный взгляд, и я была вынуждена признаться, что ещё не приступала к осмотру.

— Да, дорогуша, эмоции — твой злейший враг, — проговорила она, склоняясь над мамой и прикладывая свои чуткие пальцы к её вискам. — Они помешали тебе поставить диагноз... который прост и очевиден. Многому, очень многому тебе ещё предстоит научиться. Прежде всего — обуздывать чувства, чтобы они не затмевали рассудок и не мешали делу.

— Ладно, док, хватит читать нотации! — грубовато и взволнованно перебил её Никита. — Вы сказали про диагноз. Что с моей женой?

Гермиона вскинула ресницы и метнула в него такой взгляд, от которого даже тигр, оробев, присел бы на задние лапы. Никита тоже слегка присмирел, но не отвёл выжидательного, полного тревоги взгляда. Гермиона, смягчившись, ответила:

— Беспокоиться не о чем. Вы совершенно напрасно перепугались.

— 18.17. Долг

Сияющая дева в плаще из струящихся волос шагала впереди, раздвигая руками склонённые ветки с длинными гирляндами цветов, а мы с кошкой следовали за ней. Я узнавала этот остров: здесь мы с Юлей когда-то отдыхали, бывала я здесь и с Кариной, переживавшей гибель Гриши, и мы строили на пляже замки из песка. Этот островок всегда был как кусочек иной реальности, где даже время текло по-другому — моё любимое место на земле.

Леледа неслышно скользила впереди, и текучие складки её длинной одежды, сияющей первозданной белизной горных вершин, ни за что не цеплялись: всё как будто покорно и благоговейно расступалось перед ней. Даже веток, склонявшихся к лицу, она едва касалась: они будто сами раздвигались, давая ей дорогу.

Наконец ветки расступились в последний раз, открыв вид на пустынный пляж. Там, почти у самой кромки прибоя, сидела на песке одинокая босоногая фигура...

Подобрав подол одежды, Леледа уселась на песок, вся укутанная своими сказочными волосами. Наверно, это о таких, как она, написаны слова: "Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит". Её лёгкая, лебединой белизны рука легла на песок, приглашая меня сесть рядом, и я повиновалась. Кошка тоже уселась и принялась умываться лапой, изредка поглядывая на босоногую фигуру, которая, обхватив одной рукой колени, другой что-то чертила на песке.

Это была Юля. Её лицо, спокойное и самосозерцательное, как при глубокой медитации, не отражало никаких страстей, а глаза... Они словно не принадлежали ей. При взгляде в них что-то сжималось внутри: в их глубине проступала обнажённая, смиренная, очищенная от суеты душа. Они были как осеннее озеро в пасмурный, но безветренный день.

"У тебя долг перед ней", — сказала Леледа.

Я посмотрела на неё вопросительно, и в уголках её светлых перламутровых глаз проступила улыбка. Всё-таки, она была нездешним существом — не человеком и не хищником. Из чего её ресницы? Из серебра? Платины? Или они были покрыты мерцающей пыльцой какого-то неземного цветка?

"Благодаря ей ты смогла выполнить то, что тебе предназначено было выполнить, — ответила она. — И её участие в твоих свершениях очень существенно".

"Её как будто бы не спрашивали, хочет ли она в них участвовать", — заметила я.

"О нет, её спросили, — возразила Леледа. — И она дала согласие. Вот её собственные слова".

Она устремила взгляд на Юлю, и та повернула в нашу сторону лицо, посмотрев на нас глазами-озёрами. До моего слуха докатился, как волна прибоя, её голос:

"Да, я готова. Если я могу этим помочь, пусть будет так. Высшая ценность — жизнь, и Аврора достойна её более, чем кто-либо другой. Больше, чем я".

Умолкнув, она снова погрузилась в созерцание, чертя пальцем на песке линии. Леледа проговорила:

"Этой ценности достоин каждый. Счастье — в бытии, в небытии же счастья нет".

"Так пусть она его получит, — сказала я. — Я готова освободить её тело".

"К сожалению, её нынешняя жизнь зашла в тупик, — промолвила Леледа. — Ты помнишь её последние дни: она отрешилась от всего, придавленная грузом своих дел. Но этот поступок перевесил все остальные. Она заслужила шанс получить счастье. Ты можешь выплатить свой долг, если поможешь ей его обрести. Это — дело, которое ты ещё не завершила, и ради которого тебе стоит остаться на земле".

С этими словами Леледа поднялась, с чуть заметной улыбкой окинула меня своим непостижимым перламутровым взглядом и заскользила по песку вдоль кромки прибоя. Отдалившись, она остановилась и обернулась, и за её спиной проступили две пары белых крыльев.

Кошка с урчанием ткнулась носом мне в плечо, и я от всего сердца обняла её.

"Спасибо тебе, мой раненый хранитель... Благодарю тебя за всё".

Я гладила и ворошила её мягкую шерсть, чувствуя, как меня одолевает дремота. Положив голову на шею кошке, я закрыла глаза.

— 18.18. Может, это нам удастся

За окном спальни холодно сияла зимняя утренняя заря, потрескивали дрова в камине, наполняя комнату ароматом сосновой смолы. Рядом со мной на одеяле дремала чёрная кошка с пятнышком серебристой шерсти на правом ухе — копия моей хранительницы, только обычных кошачьих размеров. Стоило мне пошевелиться, как её жёлтые глаза открылись и уставились в мои. Грациозно потянувшись, она зевнула, продемонстрировав во всей красе пасть с внушительной длины клыками. Я протянула руку и нежно почесала ей за ушком.

— Ах ты, киса... Откуда ты тут?

Кошка спрятала клыки и зажмурилась, потёрлась мордочкой о мою руку и подобралась поближе, ко мне под бок. Уютно устроившись там, она снова смежила глаза.

В комнату осторожно заглянула Карина. Увидев меня в полном сознании, она нерешительно остановилась у порога.

— Мама? — спросила она.

— А у тебя есть сомнения, куколка? — усмехнулась я.

Она засияла улыбкой, и через секунду её щека прильнула к моей, а мою шею обвило кольцо её рук. Хоть она и стала хищницей, но действие её объятий на меня не изменилось: сердце снова сладко провалилось куда-то, а воля размягчилась, как пластилин — лепи что хочешь.

— Господи, мама, как же ты всех напугала!

Я приподняла бровь.

— Так... И что же я такого ужасного сделала?

— Ты потеряла сознание... А после тех слов... про временное возвращение... — Карина запнулась. — Я подумала, что ты... уходишь от нас.

— Нет, видимо, мой уход откладывается, — сказала я.

— Ещё бы он не откладывался! — засмеялась Карина. — Ведь у тебя осталось ещё одно очень важное дело!

Я вздрогнула: это прозвучало отголоском слов Леледы...

— И что же это за дело, по-твоему? — спросила я.

— А ты не знаешь? — прищурилась она. — И совсем не догадываешься?

— Говори, а то укушу, — прошипела я, до боли стискивая её.

— Ох... Мам, я же теперь хищник, какой смысл меня кусать?

Я стиснула её так, что она запищала. Чмокнув её в носик, я потребовала:

— Говори!

— Сначала отпусти, — пропищала она. — Ты же меня раздавишь...

— Ладно. — Я разжала хватку.

— Ну, в общем... — начала она, пытаясь сдержать улыбку. Это ей не удалось, и она, улыбаясь во все тридцать два зуба, объявила: — Поздравляю, у вас с Никитой ожидается пополнение семейства!

Ну, не то чтобы я совсем не ожидала... Однако...

Свершилось чудо, и бесплодие Юли само исцелилось? Или это — благодаря вошедшему в её (теперь уже моё) тело жуку?

Как бы то ни было, новое тело для неё начало своё созревание внутри меня. Как я выплачу ей мой долг? Наверно, став ей самой лучшей мамой на свете... Ну, или хотя бы попытавшись ею стать. Вырастить её в любви и научить всему, что мне самой удалось постигнуть — вот всё, что я могу для неё сделать.

Наверно, это немало.

А кошка забралась на колени к Карине и свернулась там клубком.

— Не пойму, откуда она тут взялась, — сказала Карина озадаченно, гладя её. — Мы нашли её рядом с тобой на кровати. Она никого к тебе не подпускала, шипела. Вот, только сейчас вроде успокоилась. Представляешь, молока не пьёт, а кровь — с удовольствием!

— Хм... Кровь, говоришь? — Я с улыбкой прищурилась, рассматривая кошку. — Какая странная киса! И сдаётся мне, что я её уже где-то видела.

К дверям приближались шаги, и я уже знала, кто это. Он вошёл с выражением беспокойства на лице, но, увидев меня живой и здоровой, сидящей на кровати, засиял. Карина, пересадив кошку с колен на одеяло, встала, многозначительно шевельнув бровями, а Никита занял её место на моей постели. Моя дочь, спрятав улыбку в ладошку, помахала мне рукой и крадучись выскользнула из комнаты.

— Лёлька, — проговорил Никита нежно.

Он стиснул меня ещё крепче, чем я только что стискивала Карину, с поистине медвежьей силой, выжимая из меня весь дух. Будь я человеком, я бы, наверно, не выдержала таких объятий. Кошка, мяукнув, ревниво запросилась к нам третьей.

— А это ещё кто? — засмеялся Никита.

— Это новый член нашей семьи, — ответила я, беря кошку на руки. — Точнее, старый... Не знаю, как сказать. Она — хранительница.

— Чья?

— Наша. И нашей дочки.

— Откуда ты знаешь, что будет дочка?

— Знаю.

Мы с кошкой очень уютно устроились в объятиях Никиты, а он, перебирая пряди моих волос, сказал:

— Знаешь, я вот что думаю... А не отправиться ли Великому Магистру в декрет? Положение обязывает беречься.

— Ага, как бы не так! — хмыкнула я. — Дел просто куча... Там ещё пахать и пахать, чтобы появилась твёрдая гарантия, что всё будет нормально.

Никита нахмурился.

— Так! Это что значит? Дела для тебя важнее ребёнка? Пашет пусть Оскар и остальные, а ты будешь руководить. Изредка. Тебе нельзя перенапрягаться, пойми ты!

— Послушай, я же не больна, в конце концов, — сказала я. И добавила, сдаваясь под его грозным взглядом: — Ладно, посмотрим по самочувствию. Постараюсь не перенапрягаться. Но полного устранения от дел от меня не жди!

— Ох, всё-то тебе надо делать самой, — вздохнул Никита. — У тебя есть толковые подчинённые, вот пусть они и крутятся.

— Не подчинённые, а собратья и друзья, — поправила я.

— Ну, да. Тем более, друзья не позволят тебе выматываться в таком положении.

— Ладно. — Я уткнулась ему в плечо, перебирая пальцами шерсть у кошки между ушами. — Посмотрим.

— Тут и смотреть нечего, — заключил Никита, целуя меня в лоб.

Кошка урчала у меня на груди, потрескивал огонь в камине, меня обнимали руки Никиты. Ну что ж, Аврора... Хотела ты красиво уйти в бессмертие, да видно, придётся с этим погодить: есть ещё кое-какие земные дела.

А бессмертие? Оно моё в любом случае.

Наше.

И может, это нам удастся.

вместо эпилога: Кошка, качающая колыбель

Это история героини "Багровой Зари" Эйне, с её собственной точки зрения. Она рассказывает о себе и проливает свет на то, что осталось "за кулисами" обеих книг дилогии — быть может, кое-что из этого окажется неожиданным и осветит уже известные читателю события с несколько иной стороны. Какого цвета на самом деле были крылья Эйне и почему она стала такой, какой она предстала перед Лёлей в начале первой книги? Была ли у неё особая миссия и в чём она состояла? Кто и зачем на самом деле убил отца Лёли-Авроры? Кто пытался помешать ей стать главой Ордена ещё ДО событий, описанных в "Великом Магистре"? Вот примерно таков круг вопросов, на которые Эйне даёт ответ в своём рассказе.

Часть 1

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

Вы, кажется, спросили, кто я?

Я кошка: четыре лапы, пятый — хвост. Чернее чёрного квадрата, только на правом ухе седая шерсть, глаза жёлтые, а на грудке есть маленькая проплешина, почти не заметная... Ну, вот и всё, что касается моей внешности. Будет с вас. Клыками своими пугать вас не хочу, а уж тем фактом, что питаюсь я только кровью, — тем более.

Но вы уже, скорее всего, поняли, что я не очень-то кошка*.

И вы правы. Я не всегда была ею.

__________________

* " — Я, — подтвердил польщенный кот и добавил: — Приятно слышать, что вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят "ты", хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта.

— Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, — нерешительно ответил мастер, — меня все равно в больнице хватятся, — робко добавил он Воланду". (М.А. Булгаков, "Мастер и Маргарита").

___________________

Забраться на дерево было пустячным делом, хотя я и предпочитала обувь на высоком каблуке. Но когда у тебя есть крылья, да к тому же в прыжках с тобой не потягается ни один чемпион (с шестом или в длину — не имеет значения), обувь как-то отходит на второй план. Движение — жизнь, с этим я согласна. И вся моя жизнь проходила в нём: день ртутью перетекал в ночь, ночь перекатывалась в день — под свист ветра в ушах и шелест дождя в листве. Ветка клёна — не Эверест, а потому эта высота покорилась мне с одного прыжка.

Стоп, скажете вы. Откуда у кошки крылья? Да ведь я, кажется, обмолвилась, что не всегда была кошкой... Было время, когда я ходила на двух ногах, а чаще летала на двух крыльях, и имелась у меня пара рук о пяти пальцах каждая, а хвоста не было и в помине. Единственное исключение — клыки, которые торчали у меня во рту и в ту пору. Вы спросите: что ж я за существо такое? Как вам сказать... Вы называете нас вампирами, а мы себя — хищниками.

Из всех окон дома я выбрала именно это — не знаю, почему. Я многого не понимаю, просто так происходит, и всё. Дар это или проклятье? Наверно, то и другое. Как нарочно, окно было открыто, и моего нюха достиг тёплый дразнящий аромат беззащитности. Мой взгляд вошёл в сердце её тени, как в мягкое масло, и было в этом проникновении что-то чувственное, сладострастное, сродни плотскому соитию. Оно пронзило меня раскалённым клинком снизу вверх до самого горла...

Я пришла в себя в траве под клёном. Крона колыхалась на фоне темнеющего летнего неба, а под рёбрами жгла боль, как будто меня насадили на вертел. Да, как раз в этом месте у меня сейчас проплешинка. На память.

Нет, наверно, я не с того момента начала рассказывать свою историю. А с чего следует начать, я и не знаю: с памятью у меня худо. Я не всегда была хищником, но своей человеческой жизни не помню, как ни странно... Я не помню, когда я родилась, кто были мои отец и мать, были ли у меня братья и сестры. В голове, если сильно напрячь память, всплывают только какие-то смутные картинки, и печёнка холодеет от тревожного чувства чего-то знакомого... Кажется, я вот-вот ухвачу хотя бы одну из этих картинок за уголок, подтащу к себе ближе и рассмотрю, но не получается. Они ускользают и растворяются в тумане.

Наверно, это было так давно, что и вспоминать не стоит. Что есть память? Кладбище. А я кладбища не люблю, как ни старайтесь вы приписать мне привязанность к ним. Я не из тех ребят, что напяливают на себя чёрные шмотки, наводят чёрные тени вокруг глаз и воспевают мрачную романтику...

Так отчего я свалилась с ветки? От внезапной боли, вошедшей между рёбрами и пробившей грудную клетку навылет. Мои ноги путались в высокой траве давно не кошеной лужайки за домом, а над головой шелестели ветки клёна. О чём они перешёптывались этим ясным, грустноватым летним вечером, полным багрового блеска зари? Может, обо мне?..

Там, в этом окне, меня ждала моя судьба, не больше и не меньше. Она горела в небе за серыми громадами домов, ясная и неумолимая, и в одной руке у неё был меч, а в другой — моя голова. Под её спокойным, но беспощадным взглядом отнимались руки и ноги, и хотелось свернуться калачиком в траве, вжаться в землю и не вставать никогда...

Но я должна была встать и взглянуть моей судьбе в глаза.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

Мои крылья были когда-то белыми. Именно с этим и связаны мои первые более-менее чёткие воспоминания о начале жизни в качестве хищника. До этого момента всё затянуто туманом. Моя человеческая жизнь канула в Лету.

Если вы не знаете, что означают у хищника белые крылья, я скажу. Это особенный, очень редкий цвет, цвет избранных. Белые крылья означают, что их обладатель может стать Великим Магистром Ордена.

Поначалу я понятия не имела, что я какая-то особенная. Много ли знает новичок, только что вступивший на путь хищника? Вот именно, почти ничего. Наставник кормит его знаниями по чайной ложечке, а до сокровенных тайн Ордена неофит не допускается. Впрочем, уже тогда я замечала в глазах моего учителя задумчивое выражение, с которым он иногда смотрел на меня. И однажды я спросила его...

Как сейчас помню: было это морозной, безветренной звёздной ночью. Мы с ним сидели на крыше, любуясь городскими огнями — целым мерцающим морем огней. Жизнь не затихала в городе даже ночью, и по его улицам и проспектам текли реки машин... Ночь была прекрасна. А минувшим вечером на главной площади свершилась казнь через повешение троих негодяев... нет, троих несчастных, несправедливо осуждённых на смерть. О, какая огромная толпа народу собралась, чтобы поглазеть на то, как они дёргаются в петле!..

Ну вот, я же говорила, что у меня худо с памятью. Эпохи путаются у меня в голове, и бесполезно просить меня нарисовать портрет какого-либо века. Наверно, это оттого, что я слишком долго жила, а может, и от чего другого. В голове у меня такая мешанина, что если бы историки вздумали заглянуть в неё, они пришли бы в ужас от такой картины.

Впрочем, неважно, когда и где это происходило. Я чётко помню, что была зима, и звёзды холодно мерцали в глубоком, равнодушном небе, а вокруг раскинулся ночной город. Наверно, улицы были всё же погружены во мрак... Потому что если бы сияли наземные огни, не было бы видно огней небесных.

— Оскар, позволь спросить тебя... — начала я.

О, вы знаете Оскара? Приятно слышать. Да, он был моим наставником, и, судя по всему, он же и инициировал меня: в чёрной бездне моей памяти что-то такое всплывает. Гм... Говорите, что это нарушение законов? Вы неплохо осведомлены для человека, да ещё и знакомы с Юлей и Авророй. Их тоже инициировал он, а по закону хищник может создать только одного подобного себе. Что вам на это сказать... Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку, вот так. Все хищники равны, но некоторые из их равнее остальных. Оскар был старшим магистром, а это кое-что значит.

Итак, я спросила:

— Оскар, можно задать вопрос?

Именно так, а не иначе. Новичок воспитывался в духе почтения к наставнику, и вопросы можно было задавать, только получив на то позволение.

Его глаза были похожи на небо, раскинувшееся у нас над головами: такие же тёмные, бездонные и с холодными искорками в глубине.

— Спрашивай, дитя моё, — ответил он.

Собравшись с духом, я сказала:

— Я хочу спросить насчёт моих крыльев.

Оскар чуть двинул бровью.

— С ними что-то не так?

— Да нет... Просто их цвет... Он белый.

— И?

— На меня смотрят как-то... косо.

— И ты решила, что иметь белые крылья — плохо?

Оскар улыбался, а я не знала, что и думать. Его улыбка была столь же обманчива, сколь неверна и переменчива бывает весенняя погода: то пригреет, то подморозит. Так и с Оскаром: непонятно, то ли он шутит, то ли говорит серьёзно.

— Видно, пришла пора открыть тебе правду о твоих крыльях, — сказал он. — Белый цвет — это цвет Великого Магистра.

Это открытие ошеломило меня. Пожалуй, это даже слабо сказано: свалившаяся на меня правда сначала придавила меня стотонной тяжестью, а потом добавила мне ещё одну пару крыльев. И вот что я вам скажу: осознание собственной исключительности, избранности — очень коварная вещь. Чем выше возносишься, тем больнее падать.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

Я чиркнула зажигалкой и поднесла трепещущее пламя к кончику сигареты, прикрывая его от ветра ладонью. Кончик сразу занялся оранжевым огнём, который полз вверх к фильтру при каждой затяжке, оставляя за собой серый хрупкий пепел. Набрав дым в рот, я несколько секунд подержала его, ощущая покалывание на языке, а потом медленно и осторожно втянула в лёгкие. Хищники ощущают вкус дыма немного иначе, чем люди, но отторжения, как человеческая пища, он не вызывает. Курение — пожалуй, единственная привычка, которую мы делим с людьми.

Когда я впервые взяла в рот сигарету? Не могу сказать точно. Как я уже говорила, с памятью у меня нелады, и чаще всего я путаюсь во времени. Я могу в точности запомнить ваши слова, но при этом спутать, когда они были сказаны — вчера или год назад. Мешает ли это мне жить? Да нет, не особенно. Если жизнь так длинна, "когда" перестаёт иметь значение, гораздо большую важность приобретает "что".

Когда же я закурила? Наверно, когда появились сигареты. Пусть будет так, точная дата не играет большой роли. Когда я начала носить кожаный костюм? Когда появились кожаные костюмы. А вот высокие каблуки стали моей небольшой слабостью, и я износила не одну пару ботфорт на шпильке. Однажды осенью (я помню это, потому что опавшие листья шуршали под ногами) один тип сказал мне, что мои ботфорты — как у проститутки. Как вы думаете, что я сделала с этим умником? Вы правильно догадываетесь. Взяла за шкирку, приложила об асфальт пару раз, а потом высосала его, как паук муху. Конечно, бедняга не знал, с кем имеет дело, вот и поплатился.

Но не всегда я была такой жестокой, о нет. Если вы знакомы с Авророй, то помните, наверно, какой выход она нашла, чтобы успокоить свою совесть: её жертвами становились плохие люди, а хорошим она даже помогала. Помните того пьяного в хлам мужика, которого она спасла от грабителей и дотащила до дома? Вот-вот, ага. Я тоже с этого начинала. Не верите?.. Увы, это правда. И это было бы смешно, когда б не было так грустно...

Я делала всё то же, что и Аврора в начале своей вампирской "карьеры", пока кучка крестьян чуть не убила меня. Я была тогда ещё неопытна и имела неосторожность заночевать неподалёку от человеческого жилья, от чего всем хищникам рекомендуется воздерживаться... А особенно — от тех мест, где питаешься. Наевшись до отвала, я заснула так крепко, что пушками не разбудишь. Вот этот богатырский сон, вкупе с близостью места ночёвки от людского поселения, и сослужил мне плохую службу. Эти деревенщины решили устроить на меня облаву и почти преуспели. Вооружившись кто топором, кто вилами, а кто и дубиной, они нашли моё логово и набросили на меня крепкую сеть — видно, хотели изловить живьём, а потом убить. Это было очень обидно... Да, я попила у них крови, но в основном у скверных людей. Но и добро я им тоже делала: оберегала их скотину от волков, спасла провалившегося под лёд незадачливого рыбака, да ещё много чего, всего не упомнить. А они на меня — с топорами... Вот и помогай после этого людям.

Чем всё это кончилось? Физически — раскидала мужиков в стороны и улетела. А вот морально...

Ну вот, пока я рассказывала, оранжевый огонь дошёл до фильтра, и пальцы начали чувствовать его жар. Бросив окурок, я снова взлетела на ветку клёна и заглянула в окно моей судьбы. В том, что это она, сомнений уже не осталось.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

Так о чём я рассказывала до этого? Уж простите, память и правда оставляет желать лучшего. Ах да, о крыльях — белых, как у лебедя, и означал сей факт, что я — избранная. Вернее, так сказал Оскар, а я ему верила: он был мой наставник, как-никак. Он посвятил меня в великую и трепещущую тайну, и это переполняло меня чувством собственной важности. Ох уж это чувство! Сладкая наживка, заглатывая которую, рискуешь попасться на крючок...

Благодаря цвету крыльев я получила младшего магистра раньше, чем это могло бы случиться, имей я обычную их расцветку, и надо сказать, произошло это не без содействия Оскара. Думаю, он искренне верил в меня, и эта вера ещё больше разжигала во мне... амбиции. Не уверена, что подобрала нужное слово, впрочем, пусть будет так. Да, это были амбиции, куда ж мы без них!.. Но старина Оскар не виноват в том, что со мной случилось — он хотел как лучше. Пусть я скажу банальность, но вы сами знаете, куда ведёт дорога, вымощенная благими намерениями...

И вот он настал — день, когда я получила повышение. Как и на обряде посвящения, присутствовали все младшие и старшие магистры. Одного из старших звали Октавиан. Как, вы и его знаете? Ну, ваша осведомленность просто поразительна. Да, тот самый Октавиан, который впоследствии возглавил "Истинный Орден" и принёс всем много неприятностей. В моей многострадальной памяти всплывает его облик: совершенно лысый, среднего роста, широкоплеч и мощен, с сутуловатой спиной и волчьей посадкой головы. Чёрные брови и пронзительные, холодные серые глаза. Двигался он мягко и бесшумно, как большой, хитрый и опасный зверь, зато голосом обладал поистине бархатным и сладким. Это был хищник старой закалки, сейчас таких уже не осталось — если не считать Оскара, конечно.

Октавиан не сводил с меня гипнотического взгляда с самого первого момента, когда я вошла в церемониальный зал. У меня было такое чувство, будто меня держат за шкирку, как щенка, и я ничего не могла с этим поделать. Высвободиться из этого "захвата" было невозможно, не помогал даже ободряющий взгляд Оскара.

С меня сняли чёрный плащ сестры, а вместо него на плечи мне опустился серый плащ младшего магистра. Октавиан поднёс мне кинжал, которым были вооружены на церемониях все младшие, а я должна была, встав на колени, принять его. То ли меня слегка переклинило от волнения — всё же не каждый день меня производят в младшие магистры! — то ли это так подействовал взгляд Октавиана, но встать на колени я забыла. Казалось бы, пустяк, но старшие магистры нахмурились, и только лицо Оскара осталось непроницаемым. Я поняла, что оплошала, но было слишком поздно: я уже взяла кинжал из холеных рук Октавиана, ногтям на которых позавидовала бы любая аристократка. Впрочем, никто меня не попрекнул и словом, все сделали вид, что ничего не произошло.

Когда церемония закончилась, Октавиан отпустил всех младших магистров, а меня попросил остаться. Вижу, вы улыбаетесь... Вспомнили фильм, кажется? Да, сходство есть... Октавиан даже сказал похожие слова:

— Все могут быть свободны. А ты, — он снова "взял меня за шкирку" взглядом, — останься, пожалуйста, ещё на минутку. Мне нужно сказать тебе пару слов.

Тут мне не мог помочь даже Оскар. Он только шепнул мне:

— Ни в коем случае не соглашайся здесь переночевать.

Все ушли, и я осталась с Октавианом наедине.

Погружённую в сумрак комнату освещал только огонь в камине, отражаясь в глазах Октавиана, но ничуть не делая их теплее. Сесть мне не предлагали. Старший магистр стоял, заложив руки за спину и задумчиво глядя на пламя, но я, поверите ли, отчётливо ощущала его пальцы у себя на загривке. Он "держал за шкирку", даже не глядя.

— Итак, ты хочешь стать Великой Госпожой.

Видимо, он прочёл мои мысли, не иначе. Слегка ошарашенная его прямолинейностью, я только хлебнула ртом воздух. Он, заметив это, чуть приподнял уголки рта в подобии холодной улыбки.

— Да, я сразу перешёл к делу. К чему околичности? Цвет твоих крыльев говорит сам за себя, и тебе, несомненно, уже известно, что он означает.

— Да, ваше превосходительство, — пробормотала я.

— И ты, конечно же, вообразила себя избранной, — заметил Октавиан с тенью насмешки, поворачивая ко мне лицо. При этом движении на его гладкой голове заиграли блики света.

Набравшись наглости, я спросила:

— А разве это не так?

И тут же мне захотелось зажмуриться и втянуть голову в плечи, но нельзя было показывать этому старому волку, что я боюсь. Он, как бы в раздумьях тронув себя за подбородок, позволил себе улыбнуться шире и продемонстрировать хищный оскал.

— Сказать по правде, я уважаю амбициозных и целеустремлённых личностей, — сказал он. — Но в данном случае... Ты уверена, что твои амбиции оправданны?

— Не совсем понимаю, ваше превосходительство, — ответила я.

Пляшущее отражение огня в его глазах, казалось, вспыхнуло ярче.

— А что, если ты не избранная? — бросил он мне в лицо. Словно пощёчину дал.

— То есть — как? — Я так обалдела, что даже забыла о приличиях, "ваших превосходительствах" и тому подобном.

— А так. — Октавиан обошёл меня кругом, разглядывая, будто я была скаковой лошадью, к которой он приценивался. — Что, если цвет твоих крыльев — просто ошибка, и задатков, чтобы стать Великой Госпожой, у тебя нет?

Стоять под его оценивающим взглядом было не слишком-то приятно. Будто я — рабыня на невольничьем рынке.

— Я не знаю, как такое может быть, ваше превосходительство, — сказала я.

— А это можно проверить, — ответил Октавиан. — Ты примешь напиток с добавлением крови Первого, и если после этого ты останешься жива, а твои крылья сохранят свой белоснежный цвет, это будет означать, что ты — избранная. Так проверяют всех кандидатов в Великие Магистры. Это так называемая первая проверка, содержание крови Первого в испытательном напитке невелико. Второй раз наследник пьёт кровь Первого при посвящении в Великие Магистры — уже почти в чистом виде, чтобы прикоснуться к силе нашей Великой Госпожи Леледы. Ты согласна пройти испытание?

Меня будто кто-то погладил ледяной рукой по спине. Это было оно, дыхание судьбы, коснувшееся меня в первый раз, но тогда я ещё не понимала этого. Впрочем, что мне оставалось делать? И я ответила:

— Да, я согласна.

Октавиан улыбнулся... Знать бы мне тогда, что значила эта торжествующая, довольная улыбка.

— Прекрасно, моя дорогая, — раскинулся его голос бархатными складками, и я утонула в них. — Не будем откладывать испытание и проведём его завтра же. А пока позволь предложить тебе ночлег. К твоим услугам лучшая спальня для гостей в замке!

Кажется, Оскар говорил, чтобы я не соглашалась оставаться на ночь.

— Спасибо, ваше превосходительство, — пробормотала я. — Но я не смею...

Палец Октавиана лёг на мои губы.

— И речи быть не может. Наследница орденского трона должна провести ночь перед испытанием со всем возможным удобством. Погляди только, какое ненастье за окном!..

Действительно, шёл дождь со снегом. Ночёвка в какой-нибудь заброшенной медвежьей берлоге представилась мне не слишком приятной перспективой, хоть непогода была мне и не страшна. Но постель с шёлковым бельём лучше берлоги, подумала я. Или эту мысль мне внушил Октавиан? Не знаю.

— Большое спасибо, ваше превосходительство, — пролепетала я.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

Часть 2

Вы, наверно, уже задаётесь вопросом: почему я повторяю слово "судьба"? Погодите немного, доберёмся и до этого. Если я не забуду, конечно. Хе-хе... С моей-то памятью!

А пока моя судьба притаилась за батареей отопления, вооружившись шваброй... Или нет, швабры не было: кажется, это я ей просто посоветовала. Неудачная шутка, но с чувством юмора у меня обстоит так же, как и с памятью. А ещё я ляпнула что-то про "уши — зеркало души". Уфф... Ну, лажа полная, конечно, что тут скажешь. Но если учитывать, что мою грудную клетку ещё жгла, медленно затихая, неведомо откуда возникшая боль, то можно сделать и скидку. Видок у меня был ещё тот, и в её широко распахнутые от ужаса глазищи можно было нырнуть, что я незамедлительно и сделала. И увидела там его, убийцу её сестры.

Нет, это не значит, что Лёля его видела. Но его видела её сестра, а проникнуть в сердце её тени через сердце тени Лёли мне не составило труда. Я не могу толком объяснить это, но могу сказать, что всё на свете связано между собой. И сердца теней — тоже.

Раньше я как-то не интересовалась ловлей маньяков и разного рода извращенцев. С помощью людям я на тот момент давно завязала, так как убедилась в их неблагодарности... Это сейчас я понимаю, что добро надо делать, не ожидая ничего взамен, но тогда я мыслила немного по-другому. Тут надо пояснить один момент... Если вы полагаете, что хищник — существо, не способное изменяться, застывшее в своём развитии, как физическом, так и духовном, то это просто стереотип, не имеющий с реальностью ничего общего. Впрочем, если вы знаете историю Авроры, то не нуждаетесь в таких разъяснениях. Если вы знаете её историю, вы поймёте, о чём я говорю.

Итак, о маньяках. Я не собираюсь здесь рассуждать, почему они такими становятся, и оправдывать их извращения различными бедами, потрясшими их психику в нежном возрасте — пусть об этом рассуждают психологи-криминалисты, это их профиль. Я же предпочитаю, встретив такого гада, просто раздавить его, хотя и сама не претендую на звание святой. Вполне возможно, кто-то захотел бы раздавить такую, как я. Но разница всё же есть: я убивала ради пищи, а он... Не знаю, ради чего.

Жила-была девчонка. Обычная, ничего примечательного. Смеялась, плакала, ходила в школу, ссорилась с соседом по парте. У неё была семья — мать, отец и сестра. Обычная семья, со своими проблемами, но в общем счастливая. И вот, однажды их жизнь пересекла полоса мерзкой слизи, оставленная этим существом — человеком его назвать язык не поворачивается. И семья недосчиталась одного члена.

Нет, вру. Двух. Мать сошла в могилу вскоре после смерти младшей дочери. Какое-то время осиротевшие отец и старшая дочь жили вдвоём, а потом пришла мачеха. Как её звали? Вот чего не помню, того не помню. Да так ли важно имя этой особы? Важнее то, что старшая дочь — та самая, которую я зову судьбой — держала фотографию сестры, и к её сердцу подступал сгусток боли. Она ещё не знала, что мне уже известно, кто это сделал. Я сказала "два дня", но на самом деле мне и не требовалось так много времени, чтобы найти его. Оно мне понадобилось для другой цели — чтобы собраться с мыслями и привести в порядок чувства.

Ведь не каждый день встречаешь свою судьбу, не так ли?

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

Неужели я купилась на всё это? На эту широкую кровать с пышным балдахином, золотыми кистями, резной спинкой из красного дерева и шёлковым бельём? Ведь мне не впервой было ночевать под открытым небом, в любую погоду, и не были мне страшны ни холод, ни жара — отчего же я прельстилась этой никчёмной роскошью? Или я поверила, что обладатель белых крыльев должен спать на мягкой перине, а медвежья берлога — ложе не по его бокам?

Нет, не думаю, что дело было только в перинах. Октавиан знал, в какую точку бить: он подверг сомнению мою избранность, вроде как мои крылья и не белые вовсе. Конечно, я могла бы послать старого хищника подальше с его проверками, но, во-первых, я была задета за живое, а во-вторых...

Этот чёртов Октавиан, гореть ему в аду, заронил мне в душу крупицу сомнения. А вдруг и правда — ошибка?

— Можно войти? — раздался знакомый голос. Обёртка — бархат, а начинка — ледышка.

Лёгок чёрт на помине!.. Хоть я и не была совсем нагой — мне здесь дали красивую (и, несомненно, дорогую) ночную рубашку с кружевом и вышивкой — но, заслышав голос Октавиана, я невольно натянула на себя одеяло. Дверь открылась, и на пороге появилась его фигура в красном кафтане до самого пола, подпоясанном вышитым золотом и бисером кушаком. Неслышно ступая по ковру, Октавиан приблизился к кровати и откинул прозрачную занавесь рукой в богато вышитой манжете. В другой руке у него была чашка с кровью. Я вздрогнула: неужели испытание? Нет, не может быть.

Старший магистр ответил на мою мысль:

— О нет. Ведь мы же условились: испытание — завтра. А это, — он взглянул на чашку, — просто кровь. Чтобы крепче спалось и в животе не урчало.

И со слащаво-клыкастой улыбкой он протянул мне чашку.

— Очень любезно с вашей стороны, ваше превосходительство, — пробормотала я, принимая её обеими руками — осторожно, чтобы не пролить ни капли на шёлковую постель. Кажется, я уже упоминала роскошный маникюр Октавиана? Да... Эти изнеженные руки аристократа, унизанные сверкающими перстнями, составляли резкий контраст с кряжистой мужественной мощью его фигуры и грубовато вылепленными чертами лица.

Я хотела поставить чашку на прикроватный столик, но Октавиан настоял, чтобы я выпила кровь при нём, и не сводил с меня взгляд, пока я пила. Потом, дотронувшись до моих распущенных по плечам волос, проговорил со страстным придыханием:

— Как хороша... Цветок Азии!

Я возмущённо отодвинулась от его руки, а он, прикрыв глаза веками, отступил.

— О нет... Нет, — сказал он, примирительно выставляя вперёд ладони. — Плохо же ты обо мне думаешь, если решила, что я пришёл, чтобы приставать к тебе. Я лишь хотел пожелать спокойной ночи и сладких снов, моя дорогая.

— И вам желаю того же, ваше превосходительство, — торопливо ответила я, давая понять, что пускать его к себе в постель не собираюсь. Ещё не хватало!

Октавиан отошёл ещё на шаг, откровенно любуясь мной.

— Столь очаровательное дитя, — проговорил он. — Даже жаль...

Оборвав себя на полуслове и не соизволив объяснить мне, чего же ему жаль, он нагнул в поклоне блестящую голову и покинул комнату. Шорох длинных пол его красного кафтана, стремительные мягкие шаги — и я осталась одна.

Да, вы верно поняли: я не всегда была такой жуткой, какой меня впервые увидела Аврора — тогда ещё Лёля. В моей жизни было не так много зеркал, и мой настоящий облик уже почти стёрся из памяти. Смутно, как отражение в запотевшем стекле, всплывает лишь миловидное личико с высокими монгольскими скулами и раскосыми тёмными глазами, обрамлённое чёрным гладким шёлком волос. "Цветок Азии" — так назвал меня Октавиан. Не стану спорить, может быть, и я правда была когда-то красива, но я этого почти не помню. Как я уже сказала, я не имела привычки любоваться собою в зеркале — очевидно, потому что по бедности не имела сего предмета, а глядясь в воду, можно составить о своей внешности лишь приблизительное представление.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

Я могла бы сказать, что мой палец вдавил кнопку дверного звонка, но это было бы неправдой: я не любила ходить через двери. Как и сидеть на стульях. Можете считать это моим пунктиком.

Как и Лёле, ему тоже было жарко, и это ускорило нашу встречу. Вот именно, окно.

Когда я спустилась с подоконника, он ещё не подозревал, что его судный день настал. Кухню озарял свет из холодильника, а из-за дверцы торчал зад, обтянутый тренировочными штанами. Если вы думаете, что маньяки каждую ночь (или день, у кого как) рыщут в поисках жертвы, то ошибаетесь. Нет. Далеко не каждую.

Вот и наш маньяк сегодня вечером был дома и собирался выпить пива. В комнате работал телевизор. Да, маньяки тоже пьют пиво и смотрят телевизор. Почему бы нет?

Вынырнув из холодильника с очередной банкой в одной руке и упаковкой каких-то морепродуктов в другой, он увидел меня и застыл. Вы хотите знать, как его звали? А зачем вам его имя? Я не помню, честно. Да если бы и помнила, то не стала бы называть. К чему ему теперь слава? Впрочем, чтобы не повторять всё время "он", назовём его условно Васей.

Пряди редких засаленных волос прилипли к его блестящему от пота лбу, подбородок потемнел от щетины, а глаза напоминали два куска холодца — такие же мёртвые и студенистые, только вместо мясных волокон в них застыли отнятые им жизни. Вот так он и жил — со студнем из жизней в глазах. Каждый день Вася смотрел ими на людей, но люди ничего не видели и не знали, кто едет рядом с ними в автобусе и вежливо передаёт деньги на билет, стоит следом в очереди в кассу в супермаркете или улыбается, глядя на очаровательного пухлого младенчика ("Сколько ему? Ух ты, уже восемь месяцев! Скоро ходить начнёт!"). Вася был как все, со среднестатистическим лицом, фигурой и одеждой. И это делало его невидимкой.

Он не отличался мощным телосложением, да ему это было и не нужно: он выбирал жертв гораздо слабее себя — таких, как сестра Лёли. Он весил семьдесят пять килограммов, а она — сорок пять. Впрочем, дело в конечном счёте, конечно, не в весе: когда мы с Васей стояли лицом к лицу на кухне, разница была что-то около двадцати пяти килограммов в его пользу, но это не дало ему никаких преимуществ. Исход нашей встречи вам известен.

Нож был тупой, увы. Видимо, Вася не имел привычки поддерживать кухонную утварь в рабочем состоянии — точить, время от времени покупать новую и так далее. Этим ножом нельзя было толком даже селёдке голову отрезать, не то что человеку. Ни пилы, ни топора в хозяйстве у этого товарища не нашлось — ну, не любил он, видно, режущие предметы, отдавая предпочтение тупым и тяжёлым. Но прежде чем испытать на себе отвратительное качество собственного кухонного инвентаря, Вася оценил отличное качество моих кулаков, а также зубов. Когда костяшки моих пальцев встретились с его глазницей, раздался характерный хруст: треснули лицевые кости. От удара Вася отлетел, стукнулся затылком о дверцу холодильника, сполз на пол и затих.

Неужели он был такой хлипкий, что с одного удара из него дух вылетел вон? Жаль, а я-то намеревалась покуражиться!.. Присев на корточки, я всматриваясь в его лицо. Нет, мерзавец был ещё жив, просто без сознания. Ну, значит, веселье должно было состояться. За неимением других инструментов прихватив с собой уже упомянутый нож, я взвалила бесчувственное тело на плечи и вылетела в окно, под начинавшийся дождь.

Лёжа под дождиком на подстилке из прошлогодней хвои, Вася вскоре очнулся: свежий воздух, видно, подействовал. Очухавшись, он тут же начал задавать вопросы:

— Кто вы?.. Что вам от меня надо?.. Где мы вообще?

Синяк у него уже расплылся на пол-лица. Держась за пострадавшую сторону физиономии, Вася тихонько постанывал и раскачивался из стороны в сторону. Вместо ответа я подняла его на ноги и угостила кулаком ещё раз — в нос. Удар был не таким сильным, как первый, и Вася не потерял сознание, но на ногах не устоял — снова растянулся на хвое.

— Какого хрена? Что происходит? — всхлипывал он, размазывая кровавые сопли по лицу.

— Пришла пора платить по счетам, — сказала я.

Не думайте, что он не сопротивлялся. Рыпался, и ещё как — жить страсть как хотелось. Вот только потягаться со мной он не мог, силёнок не хватало, хоть и весу в нём было на двадцать пять кило больше, чем во мне. Но, как я уже говорила, дело не в весовой категории: человеку против хищника не устоять, это аксиома. Всё кончилось судорожным подёргиванием конечностей и отвратительной вонью: Вася обделался. Тапочки слетели с его ног, хвоя прилипла к штанам, а пальцы скрючились. Мои зубы вонзились ему в глотку, и он захрипел. Через миг хрипеть ему было уже нечем: я выплюнула его гортань на землю.

Нож никуда не годился, но я всё-таки кое-как отпилила им голову Васи. Вернее, наполовину отпилила, наполовину оторвала. Вы говорите, могла бы и отгрызть, коль зубы оказались лучше ножа? Может, и могла бы, да только кровь его с некоторым содержанием алкоголя была не слишком приятна на вкус. Когда я выгрызала ему гортань, её струйки протекли мне в горло, вызвав спазмы тошноты... Нет, зубами я однозначно делать это не буду, решила я.

Если вы сейчас что-то жевали — приношу свои извинения за испорченный аппетит. Я не смакую жестокость, просто рассказываю, как всё было.

Ну, а дальше вы знаете. Лёля увидела смерть своей сестры его глазами, когда я приложила её руку к отрезанной Васиной голове. У девочки действительно были способности, нужно было их только открыть, подтолкнуть, что ли. Она, ещё будучи человеком, уже была обречена...

Нет. "Обречена" — не то слово. Ей было СУЖДЕНО стать их лидером. Авророй. Великим Магистром.

Хотя, может, и обречена тоже. Неоднозначно это всё...

Почему я сказала "их лидером", а не "нашим"? Так ведь теперь я кошка, верно?

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

Сияющая дева стояла на древних развалинах, поросших травой. Складки её белых одежд туманом струились на каменный постамент под её ногами, просачиваясь в щели, а волосы живым плащом окутывали фигуру. За спиной виднелись две едва различимые, призрачные пары белых крыльев.

"То есть... всего этого кошмара не было?" — удивлённо спросила я.

Она обратила на меня перламутровый взгляд из-под ресниц, словно покрытых мерцающей пыльцой.

"Смотря что ты называешь кошмаром".

Ну разумеется, я имела в виду этот проклятый испытательный напиток. Я думала, что у меня кишки взорвутся! Октавиан, будь он трижды, нет, четырежды неладен, подносил его мне, словно это был нектар... Хорошее пойло, нечего сказать! Ощущения были такие, словно кто-то пускал фейерверки у меня в животе: нутро жгло невыносимо, а потом... Потом я перестала что-либо чувствовать и очнулась здесь, в этом удивительном месте.

Кстати, что это было за место? Горы... Зелёные склоны, извилистая древняя дорога. Закутанные в облака вершины. Какие-то развалины. Старые камни. Взгляд девы плыл, перламутрово переливаясь, по этим загадочно молчащим вершинам.

"Там, в Цитадели, сто семьдесят семь жуков ждут своих достойных, — проговорила она. — Жаль, ты не будешь одною из них".

Я в немом изумлении слушала её, зачарованная переливами её взгляда, ничегошеньки не понимая и стараясь уследить, не упадёт ли крошка искрящейся пудры с её неимоверно длинных ресниц. Какие жуки? Какие достойные? И почему я не буду одной из них? Хоть и непонятно, но обидно...

"У тебя другая стезя, — ответила дева на мои удручённые мысли. — Не менее важная. Ты должна найти мою наследницу, которая придёт в этот мир и перевернёт его... Сложность в том, что она родится среди людей, а не среди хищников, но ты почувствуешь её. Ты, имеющая, как и она, белые крылья, узнаешь её из тысяч. Отныне твоя единственная задача — найти её и привести из мира людей в мир хищников, а всё остальное — забудь".

Она сказала "забудь". Наверно, с этого момента и начались мои нелады с памятью. Я действительно забыла всё...

Мы долго сидели в этом дивном месте, и дева с перламутровым взглядом поведала мне ещё много вещей. Я слушала её с чувством, близким к экстазу... Да, с трепетом, с окрыляющим восторгом, и её слова журчали сквозь меня, оставаясь почти не понятыми, но при этом что-то делая со мной... Изменяя меня. Что она творила со мной? Не знаю. Она говорила как будто и не со мной вовсе, а с какой-то частью моей души, глубоко запрятанной и никогда раньше не подававшей голоса. И эта часть, в отличие от остального моего "я", кажется, понимала эту журчащую речь. Мне даже представлялось, как она согласно кивала головой... Хотя какая могла быть голова у души — а тем более, у её части? Но она была, причём явно не принадлежала ни человеку, ни хищнику. Кошачья голова. Да, дева говорила с кошкой внутри меня, выманивала зверя из меня наружу, и мне, поверите ли, вдруг захотелось прыгнуть к ней на колени и свернуться клубком... Стоило мне захотеть, как я тут же осуществила это!

И я свернулась у девы на коленях, мурлыча от восторга, и её лёгкая рука гладила меня, а маленькие изящные уста шептали ласковые слова мне на ухо. И мне было хорошо...

О, как ужасно было после этого возвращаться... Куда? Я даже не сразу поняла, где я и что со мной.

Тело было слабым и совершенно меня не слушалось. Безвольное, как тряпка, оно лежало на чём-то жёстком, окружённое полной темнотой.

Когда глаза немного привыкли, я начала различать кое-что. Сквозь крошечное отверстие в потолке падал лучик света — нет, не солнце, просто дневной свет. Он озарял чьи-то ноги. Босые и высохшие, как у мумии.

Не знаю, сколько времени я смотрела на эти ноги. Они были первым, что встретило меня в этом мире... Хорошенькая встреча, нечего сказать. А главное — радушная!

Но с костлявыми ногами не поговоришь и не выяснишь, что это за место. Неразговорчивый мне попался сосед, это верно. Так как тело отказывалось выполнять повеления разума, мне ничего не оставалось, как только лежать и смотреть на эти ноги... пока свет не потускнел и совсем не исчез. Видимо, снаружи настала ночь.

А ночью и произошло всё самое интересное.

Сначала были шаги. Одного... нет, двоих. Кажется, кто-то шёл сюда. Моим первым порывом было зашуметь, привлечь к себе внимание, чтобы меня вытащили наконец отсюда, но какое-то чутьё вдруг проснулось и подсказало — молчать. Я прижмурила глаза.

Послышался скрежет отворяющейся двери где-то наверху, и звук шагов стал громче и чётче. Сюда спускались двое хищников с фонарём.

— Где тут она? А, вот.

Пауза.

— Мда... Что спячка делает! Пара недель — и мама родная не узнает.

У меня что-то с внешностью? Не превратилась ли я в кучу костей, обтянутых кожей? Не исключено... Да, судя по состоянию ног моего соседа, я тоже должна была выглядеть не лучшим образом. Спячка, если вы не поняли, — это анабиоз, проще говоря. Этим умным словом отсутствие признаков жизни у хищника стали называть не так давно, а раньше это состояние называлось спячкой. И, если верить словам этого типа, я провела в нём две недели.

Меня ткнули в бок носком сапога.

— Дохлятина, — сказал один.

— Дохлятина, — согласился второй. — Я пойду, гляну на соседних.

Он вышел куда-то. Вскоре раздался его возглас:

— Эй, Дориан! Подь сюды, глянь! Очухался, кажись, доходяга.

Тот, кого назвали Дорианом, пошёл на зов своего напарника. В оставленную открытой дверь веяло холодом и свободой... Сейчас или никогда.

— Ну что, отпаивать будем?

— Ну давай... Особые указания были только насчёт этой девки, а остальных велено отпаивать, коли очухаются. Иди, тащи кровь.

— А что я-то? Сам и иди.

— Слышь, ты... Не выделывайся мне тут. Кто из нас начальник?

Пока они пререкались, кому идти за кровью, я думала: оказывается, насчёт меня были особые указания! Интересно, какие? Впрочем, некогда раздумывать, пора делать отсюда ноги.

Один из хищников наконец сходил за кровью, и они принялись приводить в порядок очнувшегося беднягу. Ну, тело, не подведи меня... Это мой единственный шанс!

И мне удалось-таки сдвинуться. Я перевалилась на бок, уткнувшись в чьё-то костлявое плечо...

Ещё чуть-чуть...

Вспомнив поглаживания рук сияющей девы, я почувствовала прилив сил.

Ступенька... Ещё одна ступенька.

"Бу-бу-бу", — слышались за моей спиной голоса. Ровный, деловой тон, без ноток беспокойства. Значит, моего исчезновения ещё не заметили. Отпаивают доходягу.

Я ползла по каменной лестнице вверх, к двери. И я её достигла.

А за ней была трава... Пожухшая, схваченная инеем. Потом ветки царапали мне лицо, и на них оставались пряди моих волос, а луна насмешливо смотрела на меня сверху. Я просто линяла на глазах... Запустив пальцы в шевелюру, я потянула, и в руке остался огромный клок. Волосы отделились от головы легко и безболезненно. Да... Похоже, я превратилась в воронье пугало.

Вдруг передо мной возникли чьи-то ноги. Всё, приползла. Поймали...

— Кто ты? Что с тобой? — Нет, это другой голос, незнакомый и не враждебный. В нём прозвучало искреннее беспокойство и желание помочь. Воистину, бальзам... Мой спаситель.

— Как твоё имя? — Сильные руки уже переворачивали меня лицом вверх.

Я собралась с силами, и из моего напряжённого горла послышались мертвенно глухие звуки...

— Эйне.

Это что, мой голос?.. Чудовищно... Кажется, мои связки начали разлагаться, не иначе. А незнакомец потрясённо воскликнул:

— Эйне! Ты пришла в себя! Какое счастье, что я тебя нашёл!

Не успела я моргнуть, как он уже держал меня на руках. Лица его я не могла рассмотреть, но голос был молодой и приятный.

— Меня послал Оскар, — сказал мой спаситель.

В груди разлилось блаженное тепло... Облегчение.

— Оскар? — переспросил этот чужой, мёртвый голос.

— Да. Теперь всё будет хорошо, не волнуйся!

Крылья подняли меня в небо. Не мои — мои сейчас не смогли бы и пером шевельнуть. Всё... Теперь расслабиться. Оскар всё уладит.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

Часть 3

Вот она, моя проплешинка. Кусочек голой кожи среди шерсти. Хотите, чтобы я рассказала об этом? Хорошо, расскажу, пусть эти воспоминания для меня и всё ещё болезненны. Хотя нет, если это не трогать, то почти и не больно...

Та осень вообще принесла много боли — особенно Лёле. Тогда убили её отца, причём её же и обвинили в его смерти. Конечно, девочка никого не убивала, это были происки Октавиана. Но всё по порядку.

В тот вечер моё место на ветке клёна оказалось занятым: какая-то особа нахально заглядывала в окно. А там... Хоть комнату освещала скупо одна только настольная лампа, но в её глубине можно было рассмотреть Лёлину фигурку, обёрнутую большим махровым полотенцем. Это было вполне в её беспечном характере — отсвечивать нагишом, забыв закрыть занавески. Смотри, кто хочет — стриптиз на общественных началах! Вот эта особа и смотрела, пуская слюни до земли.

— Давай же, детка, ну! — глухо простонала она, вся в нетерпении.

И вот он, пикантный момент: полотенце соскользнуло вниз, и перед зрителем предстали прелестные обнажённые округлости Лёлиного тела, во всём своём беспечном бесстыдстве.

— Ооох, — гортанно выдохнула вуайеристка на ветке. — Малышка, ты чудо!..

Впрочем, долго смотреть бесплатный стриптиз ей было не суждено: налетев ястребом, я сшибла любительницу обнажёнки с ветки и прекратила это безобразие. Она хоть и не ожидала нападения, но в полёте успела сгруппироваться и приземлилась как кошка — на все конечности. Оскалившись, она злобно зашипела, прожигая меня ненавидящим взглядом глаз-угольков. Я узнала её: это была Дезидерата Альмарих, или Дези для краткости. Её нетрадиционная ориентация не была ни для кого секретом, и моё недоумение по поводу особы женского пола, подглядывавшей за раздевающейся девушкой, рассеялось, как только я её узнала. Я никогда ничего не имела против сексменьшинств, честное слово, и моя неприязнь к Дези не распространялась на всех остальных его представителей, просто так уж вышло, что она была озабоченной дрянью — вот и всё, что я могу о ней сказать. Надо же, вы её тоже помните! Да, это та самая провокаторша, за убийство которой Аврора угодила в Кэльдбеорг.

— Какого хрена ты здесь делаешь? — спросила я как можно спокойнее.

— А тебе какое дело? — прошипела она. — Она что — твоя собственность?

— Не моя собственность, но и ты на неё пялиться не будешь, — ответила я.

— С чего это? — рыкнула Дези.

— А с того, что я этого не хочу, — был мой ответ.

При всём умении Дези прикидываться этакой сладкой девочкой, сейчас можно было увидеть её истинное лицо: миловидная мордочка превратилась в отталкивающую харю гаргульи с оскаленной пастью, в которой кровожадно торчали клыки. Дези вся дрожала, готовая броситься на меня и впиться в глотку, но и я не собиралась позволять ей безнаказанно глазеть на Лёлю — приняла боевую стойку и глухо зарычала. Она продемонстрировала мне во всей красе своё любимое оружие — перчатку с огромными острыми железными когтями, каждый из которых имел выпуклое ребро посередине, напоминая формой одну из половинок птичьего клюва. Да, такими коготками можно было не только красоту испортить, но и кишки выпустить.

— Где тебе такой отстойный маникюр сделали? Адресок салона не подскажешь, чтобы я знала, куда НЕ НАДО ходить? — хмыкнула я.

Дези, выставив вперёд руку с когтями, ринулась на меня, но я успела вовремя отпрыгнуть, и её опасный "маникюр" пропорол только воздух. Но расслабляться было некогда: коготки тут же снова пошли в ход.

— Рряууаууу! — рычала Дези.

— Ты чего воешь, как кошка, которой под хвостом горчицей помазали? — подзадоривала я, увёртываясь от её когтей.

Я схватила слегка зазевавшуюся хищницу за шкирку, и в следующее мгновение мы были уже на крыше дома в соседнем квартале. Я выпустила загривок Дези, и она, ошалело озираясь по сторонам, встряхнулась, приходя в себя после резкого перемещения. Не теряя времени, я крепко схватила её за горло и прижала к крыше, другой рукой всаживая ей в живот удар за ударом, так что её кишки хлюпали. Боль она испытывала жуткую — это было видно по её страдальчески перекошенной физиономии, — но всё же умудрилась полоснуть меня когтями по лицу. От залившей глаза крови я ослепла, и меня тут же отбросили — ощущение было, будто меня скинул с себя бык на родео. Я покатилась по шиферу, всё завертелось, а потом крыша внезапно кончилась.

От падения меня спасли крылья, разумеется. Кровь заливала глаза, я не успевала их вытирать, а уже нужно было отражать атаку Дези. Драка продолжилась в воздухе — только перья летели. Ох и исполосовала же эта дрянь меня своим "маникюром", прежде чем я наконец хорошенько приложила её башкой о крышу! Подхватив бесчувственную Дези, я оттащила её подальше от города и бросила в какое-то озерцо. Очухается, наверно, ну да чёрт с ней. Зато будет теперь знать, что не за всеми девушками можно подсматривать.

Через час я сидела в роскошной ванной Оскара, и он обрабатывал мне раны.

— Вот всегда ты так, — ворчал он. — Вляпываешься в какую-нибудь историю, потом вытаскивай тебя... Ищешь себе приключений на пятую точку...

Санузел в квартире Оскара, надо сказать, был размером с небольшую гостиную. Вот спрашивается, на что ему понадобилась такая большущая ванная, если он жил один? Впрочем, привычку к роскоши трудно искоренить... Он мог себе это позволить, вот и всё. И эта квартира была не единственной его резиденцией. Как минимум, ещё парочка квартир у него имелась, а также он владел огромным старым особняком.

— Эта дрянь подглядывала за Лёлей, — сказала я.

— Ты имеешь в виду эту девочку, которую ты считаешь избранной? Хм... — Оскар прополоскал под струёй воды окровавленную губку. — Это становится интересным. Ты в курсе, что Дезидерата состоит на службе у Октавиана?

— То есть... — До меня начало доходить.

— Вот именно, — кивнул Оскар. — Похоже, история повторяется.

— Её хотят убрать, как меня? — От подкатившего к сердцу раскалённого комка злости хотелось зарычать.

— Не исключено, — сказал Оскар, медленно и задумчиво проводя по моей коже губкой. — Госпожа Великий Магистр в последнее время совсем плоха... А у Октавиана ненасытный аппетит до власти.

— Старуха доживает последние годы, это понятно, — резко отозвалась я. — Но неужели этот лысый гад совсем не боится гнева Леледы? Он так уверен, что ему ничего не будет за столь циничное попрание законов?

При слове "старуха" Оскар чуть поморщился, но ничего по этому поводу не сказал.

— Да, похоже, он совсем потерял страх, — проговорил он, бережно стирая кровь с моей кожи. — И если всё то, что я подозреваю — правда, то Лёле может не поздоровиться... Мы должны быть начеку.

И я старалась быть начеку, но, видимо, немного не уследила... И Октавиан провернул свою комбинацию.

Я могу не спать по трое-четверо суток без особого ущерба для самочувствия, но отдых бывает иногда нужен и мне: совсем без него никто не может обходиться. Я следила за Лёлей и её семьёй двадцать четыре часа в сутки, досадуя на Оскара: он ведь вполне мог прислать мне на подмогу кого-нибудь, но не присылал. Впрочем, может быть, он считал, что привлечение к этому делу посторонних может как-то повредить... Ох уж эта конспирация! Оскар был помешан на осторожности и скрытности. В общем, у него были какие-то свои соображения, и я несла это бремя одна.

На шестые сутки я почувствовала, что начинаю уставать. Нужно было вздремнуть хоть пару часов, чтобы восстановить силы: они могли понадобиться мне в любой момент. И я вздремнула... Прямо на крыше дома.

Проснулась я от ощущения, будто чья-то рука — очень знакомая! — встряхнула меня, как кошку, за шкирку: "Вставай! И так уже проспала всё, что можно и нельзя!" Я вскочила...

Пролилась чья-то кровь, я остро почувствовала это в холодном осеннем воздухе. Когда я примчалась на место, было слишком поздно: шакалы уже рвали тело отца Лёли. Он возвращался с работы, но до дома дойти ему было не суждено.

Пару секунд я стояла столбом, ошарашенная и раздавленная: это провал... Я всё прошляпила. Проспала.

А потом меня будто хлыстом огрели, и я как безумная ринулась в самую середину стаи этих тварей и начала бить, бить, бить, ломая хребты с одного удара и раскалывая черепа. Послышался скулёж, и шакалы трусливо разбежались. А толку? То, что осталось от тела, уже не хранило в себе ни капли жизни.

Это была какая-то помойка. Переполненные баки, горы мусора вокруг них... И ни души. Я села на асфальт рядом с телом и сидела в каком-то оцепенении. Потихоньку начали подползать шакалы. Они оттаскивали тела своих убитых и покалеченных мной собратьев, чтобы сожрать их, раз уж не удалось поживиться человечиной. Я тупо наблюдала за тварями.

А потом передо мной появились стройные ноги в облегающих чёрных брючках и лакированных полусапожках. Я подняла взгляд выше и узнала наглую, торжествующую физиономию Дези.

— Зачем ты это сделала? — спросила я. У меня не было сомнений: отца Лёли убила она.

— Это должна была сделать ты, — ответила Дези. — Девочка, которую ты так опекаешь, рассказала о нашем существовании отцу, и он подлежал уничтожению. Таков закон, и ты его знаешь. Либо обратить в хищника, либо уничтожить. Но обращать его было нецелесообразно, численность нельзя слишком увеличивать... Хватит и девчонки. Кстати, советую заняться этим поскорее, а то и её придётся убрать.

У меня сжались кулаки.

— Только попробуй её тронуть, гадина, — прошипела я. — Я тебя...

— Что ты мне сделаешь? Убьёшь меня? — усмехнулась она. — Но тогда и тебе не жить, сама понимаешь. Закон строг.

— Иди ты в пекло вместе со своим законом, — проскрежетала я.

— Он и твой тоже, — с издёвкой ответила Дези. — Наш, общий. Он одинаков для всех.

— Пошла ты в задницу, — сказала я. Так хотелось расквасить об грязный асфальт её смазливую мордашку...

А Дези невозмутимо принялась стаскивать с трупа изодранную зубами шакалов, окровавленную куртку. Она делала это осторожно — видно, не хотела испачкать свои шмотки от Дольче энд Габбана.

— Это ещё какого хрена? — пробормотала я.

— А вот узнаешь, — усмехнулась Дези.

В общем, зря я её тогда не пришибла. Следовало...

Я помчалась к Лёле. Дези там не было, но куртка лежала на крыльце — как предупреждение. Половина перил крыльца была содрана каким-то идиотом, а один прут загнут.

Лёля всё неправильно поняла, а у меня то ли от усталости, то ли от ещё отчего-то нужные слова не находились... Дурацкий получился разговор. Когда она, прижав к себе куртку, завыла страшным голосом, моё нутро будто кипятком ошпарили. Мне захотелось её обнять, успокоить, но Лёля с безумным блеском в глазах яростно оттолкнула меня.

Призрачная боль, настигшая меня на ветке клёна тогда, в нашу первую встречу, стала реальной, физической. Лёля не хотела мне её причинить, я знаю, но этой боли было суждено глубоко засесть во мне и преследовать всю жизнь. Даже сейчас, лёжа на одеяльце рядом с малышкой и мурлыча ей колыбельную, я чувствую её. Есть раны, которые никогда не заживают.

Я лежала, парализованная болью, насаженная на торчащий железный прут перил крыльца, как на вертел, и некому было мне помочь. Два соседних прута не задели меня — моя голова оказалась как раз между ними. Оскар был далеко, решал какие-то свои проблемы, а Лёля бросила меня, охваченная своим горем. Как сняться с "вертела"? Без посторонней помощи это вряд ли мне удалось бы.

И такой человек нашёлся.

Он, видимо, не жил в этом доме, а шёл к кому-то из жильцов. Он слабо запечатлелся в моей памяти: слишком сильна была боль. Темноволосый мужчина лет тридцати, в чёрных джинсах и чёрной кожаной куртке — вот и весь образ.

— О Господи, — пробормотал он.

— Помогите, — прохрипела я.

Мужчина начал шарить по карманам в поисках телефона.

— Сейчас... Сейчас я вызову...

— Не надо никого вызывать, — с нажимом проговорила я, из последних сил держась в сознании. — Сами справимся. Вам нужно лишь немного мне помочь.

Мужчина пришёл в ужас. Он заметался вокруг меня, не зная, как подступиться.

— Приподнимайте меня за туловище, — приказала я.

Весь бледный от волнения, он начал возиться, приподнимая меня, а я подтягивалась, как могла, держась руками за уцелевшую часть перил и соседний прут. Боль стала просто адской, и я зашипела на мужчину:

— Полегче... Вы мне так всю грудь раскурочите!

— Я... Я всё-таки вызову спасателей, — пропыхтел он. — У меня не получается! Тут нужна профессиональная помощь! Я действительно могу только причинить вам вред...

— Нет! — рыкнула я, пытаясь подчинить его волю. — Я сказала, справимся сами! Всё получится, давайте!

Мужчина сдался и продолжил попытки оказать мне помощь. Сознание не отключалось. С одной стороны, благодаря этому я могла прилагать какие-то усилия, чтобы сняться с прута, а с другой — приходилось испытывать страшные муки. Но постепенно боль притуплялась... И настал долгожданный момент — железо вышло из меня.

— Фух, — пропыхтел мужчина. — Ох ты Господи...

Мы сидели рядом на ступеньке. Я привалилась к плечу незнакомца, пытаясь собраться с силами, а перед глазами плавали цветные пятна. Парень так побелел, что ему самому было впору оказывать помощь — вот-вот грохнется в обморок. Трясущимися пальцами он попытался набрать номер, но я сдавила его руку с телефоном.

— Приятель, ты что, тупой? Я сказала, не надо никуда звонить!

Он заморгал.

— Но вы же ранены...

— Быстро убрал телефон, а то разобью его нахрен, — прошипела я.

— Ладно, ладно, как скажете... Я... могу ещё что-нибудь для вас сделать?

Я сказала:

— Можешь. Отведи меня в какое-нибудь спокойное место, где никого нет.

— Хорошо... Идти можете? Тут недалеко. Или такси вызвать?

Я бросила на него такой взгляд, что он осёкся.

— Понял, понял, — торопливо проговорил он. — Вы не хотите, чтобы я куда-либо звонил.

— Понятливый, — хмыкнула я.

Парень не придумал ничего лучше, чем отвести меня к себе домой: оказалось, он жил неподалёку, в десяти минутах ходьбы. С его поддержкой я одолела это расстояние. В прихожей я осела на пол у стены, испачкав обои кровью, а парень захлопотал вокруг меня — предлагал какие-то таблетки, поднёс стакан воды. Его подношения я отклонила:

— Спасибо, но всё это мне без надобности, приятель... Мне для поправки здоровья нужно кое-что другое, но у тебя я это брать не хочу.

Зазвонил его телефон. Парень вопросительно посмотрел на меня.

— Не отвечай, — сказала я.

— Это моя девушка, — робко пояснил он, глянув на дисплей. — Я как раз к ней шёл, когда... ну... Когда увидел вас. Она беспокоится, почему я задерживаюсь.

— Мне жаль, что из-за меня твоё свидание расстроилось, — сказала я. — Я посижу у тебя пару часиков, мне надо прийти в себя.

Для поправки здоровья мне была нужна, конечно, кровь, но сделать этого парня своей жертвой мне что-то мешало. Он помог мне, и это было бы никуда не годной благодарностью за помощь... Пол прихожей начал уплывать из-под меня, стало трудно держать голову, и я, прислонившись затылком к стене, закрыла глаза.

Видимо, я на какое-то время отключилась.

— ...Кать, ну, прости меня, — шептал кто-то. — Я не смог прийти, потому что тут кое-что случилось. Непредвиденное. Нет, со мной всё нормально... А вот одному человеку очень хреново... Давай не по телефону, Катюш, ладно? Я тебе потом расскажу...

Голос смолк, и хозяин квартиры осторожно заглянул в прихожую.

— Я вам там на диване подстелил... то есть, постелил, — сказал он. — Пойдёмте, там будет удобнее.

Добряк... Мне даже стало жаль его. Теперь в опасности был и он, и его девушка. Конечно, я его с радостью пощадила бы, но если за мной следили... Они не пощадят.

— Я не могу у тебя остаться, — с трудом проговорила я. Во рту пересохло, язык стал шершавый, как тёрка. — Мне нужно идти.

— Вы что! — вытаращил он глаза. — Куда — в таком состоянии?! У вас же кровотечение...

— Его уже нет, не волнуйся.

Кровь уже действительно остановилась — по крайней мере, снаружи, но рана пока не спешила затягиваться. Мне нужно было срочно добраться до Оскара. Меня не покидало предчувствие, что с Лёлькой не всё в порядке.

Я всё-таки сумела подняться на ноги. На прощание я сказала парню:

— Ты меня никогда не видел. Это для твоей же безопасности, понял?

Впрочем, я печёнкой чувствовала, что нормальная жизнь этих ребят кончилась. Безопасностью и не пахло... Но я ничем не могла помочь.

— Мне жаль, — проронила я, уходя. — Прости.

— Да что вы, какие могут быть извинения! Вы уверены, что сможете дойти?.. А то давайте, я вам такси вызову! И заплачу, если у вас нет денег!

Я только устало махнула рукой. Он так и не понял, за что я просила прощения.

Ковылять пешком до жилища Оскара было нереально далеко, и пришлось воспользоваться крыльями. Впрочем, уже минут через пять пришлось приземлиться на крышу и отдыхать: с пробитой насквозь грудью далеко не улетишь. Я уже начала сожалеть, что не воспользовалась предложением парня насчёт такси: было похоже, что с крыльями номер тоже не пройдёт. Может, машину угнать? Но я не умела водить — как-то не было необходимости учиться. Значит, придётся угонять вместе с водителем...

Так я и была вынуждена поступить. Дыхание причиняло сильную боль, и если это ещё можно было кое-как терпеть при ходьбе или в неподвижности, то в полёте становилось просто невыносимо, так как дышать приходилось чаще. Кашлянув, я выплюнула сгусток кровавой мокроты.

Как я заставила водителя отвезти меня туда, куда мне было нужно? Скажем так, надавила психически. Я ведь умею убеждать, как и все хищники.

Оскара не оказалось дома, а консьерж (он тоже был из наших) отказался дать мне ключ от квартиры, хоть и знал меня. Этот туповато-упрямый страж твердил, что выполняет предписание самого господина Оскара — никого в его отсутствие в квартиру не пускать. Пришлось валяться на диванчике в холле. Время от времени возникали позывы к кашлю, которые невозможно было подавить, и с каждым судорожным и адски болезненным сотрясением диафрагмы из меня выходили кровавые сгустки. Подошёл консьерж и обратился тошнотворно-вежливым тоном:

— Пожалуйста, будьте так добры... Не могли бы вы не плевать на пол?

В этот момент меня как раз потряс очередной приступ кашля, и к кровавым плевкам на полу добавился ещё один. Консьерж поджал губы и повторил безукоризненно вежливым, но донельзя мерзким голосом:

— Уважаемая госпожа... Я убедительно прошу вас не загрязнять холл, ведь о его чистоте приходится заботиться мне...

Вытерев губы, я прохрипела:

— Я вас плохо слышу... Не могли бы вы нагнуться и повторить?

Он чуть склонился и начал:

— Госпожа, я насчёт пола...

— Простите, я не слышу, — повторила я. — Ещё чуть ближе можно?

Консьерж, ничего не подозревая, нагнулся достаточно близко, чтобы я могла схватить его за горло. Стиснутое моей рукой, оно издавало хлюпающие звуки, а глаза парня выпучились так, что казалось, будто они на стебельках.

— Ты, сука, не видишь, что я ранена? — захрипела я ему в лицо. — Заткнись, понял? И не смей вякать... А то заставлю тебя вылизывать твой грёбаный пол собственным языком! Хочешь слизнуть мои плевки?

Вращая выпученными глазами, придушенный консьерж сумел только отрицательно мотнуть головой.

— Не слышу, повтори! — Я сжимала его горло крепче.

— Кх-кххх, — только и смог он ответить.

— Не поняла?!

— Кххх...

Я чуть ослабила хватку, и консьерж смог прохрипеть, заикаясь:

— Из-звините... гос-спожа... Кхе... У меня нет никаких... кхе... претензий...

Я отшвырнула его и плюнула ему вдогонку. Он убрался за свою стойку, всё ещё давясь и покашливая.

Такое вот гостеприимство.

В глазах темнело, во всём теле была жуткая слабость. Каждый вдох причинял боль, а от кашля я едва не теряла сознание. С губ капала кровавая слизь. В таком плачевном состоянии меня и застал вернувшийся в третьем часу ночи Оскар.

— Девочка моя! — воскликнул он взволнованно, склоняясь надо мной. — Что произошло? Ты ранена!

— Ничего... Порядок, — просипела я, садясь на диванчике с его помощью. Голос мой звучал, как дырявая гармоника.

— Да какой порядок, я же вижу! — Оскар обратился к консьержу: — Пауль! Давно она здесь?

— Около двух с половиной часов, ваше превосходительство, — послышался смиренно-робкий голос консьержа. Даже некоторая обречённость в нём прозвучала, будто Пауль задницей чувствовал, что ему сейчас влетит... В общем, задница Пауля чувствовала лучше, чем соображала его голова.

— Кретин, — сказал Оскар негромко, но ледяное спокойствие его голоса звучало гораздо страшнее, чем гневный крик.

— Да, ваше превосходительство, — покорно согласился Пауль.

— Ты идиот, — добавил Оскар.

— Совершенно с вами согласен, ваше превосходительство, — рабски преданно откликнулся консьерж.

— Не понимаю, что такой тупица вообще делает на службе в этом престижном доме, — продолжал Оскар выражать своё крайнее неодобрение.

— Сам диву даюсь, ваше превосходительство, — развёл руками Пауль.

Вид у него был при этом придурковато-покаянный: если б он мог, он бы ковриком расстелился под ногами Оскара.

— Ты должен был немедленно связаться со мной, остолоп, — сказал Оскар. — А не оставлять её тут истекать кровью.

— Виноват, ваша светлость, — печально ответил консьерж.

Переходя от слов к действиям, Оскар подхватил меня на руки и повелительно бросил Паулю:

— Ключи, дубина! Беги вперёд и отопри нам дверь!

Тот, изо всех сил стараясь угодить и продемонстрировать расторопность, кинулся к шкафу с ключами, да по дороге поскользнулся на моём плевке и растянулся на полу, чем заставил Оскара презрительно фыркнуть.

— Извиняюсь, ваше превосходительство, я мигом! — заверил Пауль, резво поднимаясь.

Перескакивая через ступеньку, он помчался впереди, а Оскар сказал мне:

— Всё будет хорошо, дорогая, мы тебя мигом вылечим.

Через минуту я сидела на кровати, раздетая по пояс, а Оскар осматривал мою рану. Пауль стоял в дверях истуканом, не сводя взгляда с моей груди. Оскар, заметив его, приказал:

— Пошёл вон, недоумок! И добудь полтора литра крови!

Пауль опомнился.

— Будет сделано, ваше превосходительство! — С этими словами он низко поклонился и выскочил из квартиры.

Оскар наложил мне повязку и уложил в постель. Я хотела немедленно рассказать ему всё, но он прижал мои губы пальцем и сказал ласково:

— Не утруждайся, милая, тебе сейчас тяжело говорить.

Кашель снова сотряс мою грудь, и на белоснежном полотенце, которое Оскар заботливо подал мне, появилось кровавое пятно. Я смогла выговорить только одно слово:

— Лёля...

Оскар понимающе кивнул.

— Не беспокойся. Я всё улажу.

— Это не она, — прохрипела я. — Я сама... Случайно упала.

Он снова кивнул, хотя в его взгляде отразилось понимание истинного положения дел. Разве его можно было обмануть?

— Она здесь ни при чём, — из последних сил выдохнула я.

— Ну конечно, разумеется, — мягко сказал Оскар, кладя ладонь мне на лоб. — Ш-ш, успокойся... Всё будет хорошо.

Пауль принёс кровь, и меня напоили ею. Боль и чувство сдавливания в груди начали постепенно отпускать, в теле разлилось тепло, а глаза начали непреодолимо слипаться.

Я провалялась в постели два дня. Рана зажила, но боль полностью меня не оставила. Конечно, она порядком ослабела и не шла ни в какое сравнение с тем пульсирующим адом, что прежде сжигал меня изнутри. Теперь в груди временами тупо и тоскливо ныло.

— Ну, как твоя рана? Посмотрим, — сказал Оскар, разматывая повязку. — Прекрасно, полностью зажила.

— Но, кажется, будет ныть к перемене погоды, — невесело усмехнулась я.

Оскар посмотрел на меня проницательно. Ничего не сказав, он только поцеловал меня в лоб. Пауль принёс очередную порцию крови, и я, опять отупев от сытости, завалилась в постель.

— Ты устала, моя дорогая, — проговорил Оскар, заботливо поправляя одеяло. — Тебе нужно отдохнуть, пожить в уединении. И так будет безопаснее для тебя. Думаю, мой особняк как раз подойдёт для этого.

Я спросила о том, что меня больше всего беспокоило:

— А Лёля? Что с ней?

Оскар вздохнул.

— Она арестована по подозрению в убийстве отца.

Я даже приподнялась на локте.

— Как это так?!

— Да тихо ты. — Оскар мягко надавил мне на плечи, принуждая снова лечь. — Похоже, это дело рук Октавиана. Видимо, он тоже всерьёз верит, что она — будущая избранная, раз хочет вывести её из игры ещё ДО того, как она станет одной из нас. С другой стороны, ведь он мог бы просто убить её... Однако, не решается. Значит, всё-таки побаивается чего-то.

Я упала на подушку.

— И как они только выведали... Ведь я об этом никому, ни одной душе...

Оскар только развёл руками. Я проскрежетала:

— Клянусь именем Леледы, он за это поплатится.

— Когда-нибудь он обязательно поплатится, я в этом уверен, — сказал Оскар. — А сейчас надо попробовать вытащить девочку из этого переплёта. Октавиан силён, но он не единственный старший магистр в Ордене. У нас тоже кое-что найдётся.

Я сжала его руку.

— Прошу тебя, ради Леледы, вытащи её.

Оскар улыбнулся, сверкнув идеально ровным рядом зубов молочной белизны.

— Уже работаю над этим. — И он положил на одеяло увесистую папку. — Материалы дела.

Листки шуршали, переворачиваясь под моими пальцами.

— Развали это дело, — сказала я. — Ты знаешь законы, ты сможешь.

— Думаю, закон будет оставлен в дураках, — усмехнулся Оскар.

Мне пришла в голову мысль.

— Если я напишу записку, ты сможешь передать ей?

Оскар кивнул. Он дал мне ручку и листок бумаги, и я написала:

"Лёля,

Ты — одна из нас, потому я и нашла тебя. Это твоя судьба... И моя тоже. Тебе уготовано очень многое. Придёт время — и ты всё узнаешь. Не сожалей о прошлом, возврата назад для тебя нет. Навостри мои любимые ушки и слушай Оскара. Он наставит тебя. Прощай".

Оскар положил листок в папку.

— Я передам, не беспокойся.

— Ты возьмёшь её в ученицы? — спросила я.

— А почему бы тебе самой этим не заняться? — ответил он вопросом на вопрос.

Я прижала руку к груди, где ныла боль, вновь ставшая призрачной.

— Я бы взялась, но... Слишком больно.

Рука Оскара скользнула по моим волосам.

— Хорошо, дорогая. Я всё сделаю. Она будет Великой Госпожой, я обещаю.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

Часть 4

Говорите, вы меня видели? Что ж, вполне возможно. Ну, и как я вам? Худая — кожа да кости, спутанные волосы непонятного цвета, ввалившиеся глаза, серые губы... Как говорится, краше в гроб кладут. И голос — странный, глухой, не мужской и не женский. Красотка, не правда ли?

Теперь и я имела возможность увидеть себя такой. Пожалуй, даже ещё хуже. Да, то, что увидели вы и Лёля — ещё не самый страшный мой вид. Это я немного оправилась, а в первое время после выхода из анабиоза... Показать вам? Ладно, удовлетворю ваше любопытство.

Кажется, я остановилась на том, как выползла из подземелья, и меня обнаружил посланник от Оскара, обладавший приятным голосом. Был стремительный полёт, потом скрип отворяемых дверей, мерцание свечей, блеск золотого орнамента на тёмно-красных обоях и дорогой глянец мебельной обивки. Тяжёлые портьеры раздвинулись, и моё тело обняла тёплая вода с благовониями. Кожу тёрла мочалка, а чьи-то пальцы стряхивали на пол мокрые пряди моих волос.

— Просто клочьями лезут...

Оскар сам, не доверяя слугам, мыл меня. Большие клочки моих волос оставались у него в руках, и он, морщась, стряхивал их. Я ещё не видела себя в зеркале, но уже предчувствовала: то, что я там увижу, мне не понравится.

Потом была свежая, ещё тёплая кровь и чистая постель. И сон без сновидений, который опустился на меня, как чёрное покрывало.

Когда я проснулась, глазам стало больно от холодного, серовато-белого света, лившегося в окно. Тёмная фигура, стоявшая у занавески, обернулась и сказала голосом Оскара:

— Доброе утро, дорогая.

Я пробормотала:

— Свет... Глазам больно...

Оскар прикрыл окно занавесками, оставив только небольшую щель, чтобы не было полного мрака.

— Так лучше?

— Да... Спасибо...

Оскар присел на край моей постели. Он был элегантен всегда, во все времена, независимо от века и господствующей в нём моды, подбирая для себя всё только самое лучшее. Мода менялась, и вместе с ней менялся его облик, но элегантность и безупречность отличала его постоянно. Великолепно скроенный чёрный фрак, жемчужно-серый жилет, белоснежная рубашка и белый шёлковый галстук, тёмно-серые панталоны и чёрные сверкающие сапоги с коричневыми отворотами — да, Оскар был опрятным щёголем в любой ситуации... Но отнюдь не до тошноты — то есть, он был не из тех нарциссов, что постоянно думают "о красе ногтей". Сам, скинув фрак и закатав рукава рубашки, мыл меня, хотя мог поручить слугам...

Сейчас он смотрел на меня с грустной лаской в глазах.

— Очнулась всё-таки... А я уж думал, что больше никогда тебя не увижу.

— Жуткий напиток, — прохрипела я. — Так и должно быть? Он так должен действовать?

Оскар задумчиво тронул чисто выбритый подбородок. В те времена он носил небольшие бакенбарды.

— Насколько мне это известно, да, — проговорил он. — Я несколько раз справлялся у Октавиана о твоём состоянии, но он, как видно, уже сбросил тебя со счетов... Так отвечал, будто тебя и не существует вовсе.

— Но я жива, а значит, выдержала испытание, — сказала я. — Надо пойти к нему и заявить об этом!

Оскар смотрел на меня, и что-то его взгляд мне не нравился...

— Ты плохо выглядишь, дорогая, — ответил он после паузы. — Хотя, конечно, две недели спячки никого не украсили бы... Но ты словно не две недели в ней провела, а год! Можешь взглянуть сама.

И Оскар, взяв с туалетного столика ручное зеркало, протянул его мне.

Из зеркала на меня смотрело поистине жуткое существо, похожее на ходячего мертвеца. Череп, обтянутый бледной кожей серовато-сиреневого оттенка, местами даже с желтизной, бескровные губы, ввалившиеся тусклые глаза и безжизненно свисающие жалкие остатки волос, сменившие цвет с чёрного на какой-то непонятный бурый... Без блеска, как пыльная пакля, несмотря на то, что их недавно мыли. Я даже не поверила, что это я, но зеркало упрямо показывало мне это страшное лицо.

Оскар чуть слышно вздохнул и ободряюще положил руку мне на плечо. Цвет его лица по сравнению с моим казался... человеческим. Да, хоть он и никогда не отличался румянцем, но теперь рядом со мной смотрелся просто розовым поросёночком.

— Ну ничего, ничего, — сказал он обнадёживающе. — Может, и откормим тебя, и ты станешь прежней...

Зеркало упало на одеяло, и Оскар убрал его.

Но сколько меня ни откармливали, лучше я не выглядела. Волосы вылезали клочьями, оставались в руке, стоило их только задеть, и Оскар просто остриг остатки. Физическая сила ко мне понемногу вернулась, но Оскар не выпускал меня из своего дома даже на охоту — по его словам, ради моей же безопасности. Впрочем, особого желания выходить куда-либо в таком виде у меня не было, и я дни и ночи напролёт просиживала дома, а кровь мне приносили. Мою облезлую голову покрывал чепец, который я не снимала даже в постели.

Но самое главное — мои крылья потеряли свой сияющий белоснежный оттенок, став тускло-пепельными. Как такое могло произойти? Я могла только гадать. У Оскара были подозрения относительно того, что Октавиан мог что-то подмешать в испытательный напиток, чтобы отравить меня, и чем больше я размышляла, тем более правдоподобными эти подозрения мне казались.

От безделья я читала книги, просиживая в библиотеке круглыми сутками, но временами, отрывая взгляд от строчек, я сжимала челюсти. В моём сердце копился гнев.

Октавиан сам хотел власти, вот в чём было дело. Наплевав на закон, он устранял всех претендентов на звание Великого Магистра. Г-жа Оттилия Персиваль, занимавшая этот пост, была уже в то время так стара и слаба умом, что превратилась практически в формальную фигуру, а делами Ордена управляли старшие магистры — Октавиан, Ганимед, Канут и Оскар. Первым по старшинству шёл Ганимед, и именно он стал бы исполнять обязанности Великого Магистра, если бы на момент смерти действующей главы Ордена не нашлось бы белокрылого наследника. Октавиан же был вторым по старшинству. Я только со скупых слов Оскара знала, что Октавиан строил всевозможные козни, чтобы устранить Ганимеда или хотя бы уменьшить его влияние, но у него всё никак не получалось. А белокрылые были ему как кость в горле.

Оскар жил уединённо и принимал у себя гостей крайне редко. Единственным частым гостем в доме был Деметриус, молодой симпатичный хищник — тот самый обладатель приятного голоса, что нашёл меня, сразу после того как я очнулась от спячки. Его светло-русые, с едва приметной рыжинкой волосы были всегда размётаны наподобие львиной гривы, щёки украшали короткие, аккуратно подбритые золотистые бакенбарды, а на мужественно очерченном подбородке была ямочка. Чем-то он был похож на молодого Шиллера. Его светлые серовато-голубые глаза полыхали таким огнём, а движения были столь порывисты и стремительны, что я про себя прозвала его "Ураган". Он носил чёрный плащ гавелок, широкая пелерина которого развевалась при ходьбе, как крылья — словом, Деметриус был весь летящий, и данное ему мной прозвище как нельзя более точно отражало его манеры. Если в доме повеяло сквозняком — значит, в гости явился Деметриус-Ураган.

В его присутствии Оскар, обычно непроницаемый и сдержанный, менялся. Перемена эта могла быть неуловима для непривычного глаза, но мне, знавшей Оскара уже давно, были видны малейшие колебания его духа. Вроде бы он вёл себя почти как обычно, но при этом и его взгляд, и голос теплели. Эта теплота напоминала отеческую, и вместе с тем было в ней что-то иное...

Деметриус был необычайно талантлив: писал стихи и песни на нескольких языках, играл на многих музыкальных инструментах и обладал светлым и звонким тенором. Оскар любил слушать оперные арии в его исполнении и восторгался его стихами, которые Деметриус обычно читал ему вполголоса, сидя на библиотечном диванчике, а когда Ураган пел романсы, аккомпанируя себе на фортепиано, глаза Оскара наполнялись мягким сиянием. Но если в такие моменты случалось присутствовать мне, я кожей чувствовала желание обоих — чтобы я оставила их вдвоём.

Впрочем, я не буду лезть в личную жизнь Оскара. Он имеет право на её неприкосновенность, не так ли? Скажу только, что Деметриус жив и по сей день, и они с Оскаром по-прежнему поддерживают отношения, не выставляя их, впрочем, напоказ.

Разумеется, моё исчезновение из подземелья, где я валялась в спячке, не прошло незамеченным. Октавиан искал меня, чтобы убедиться, составляю ли я всё ещё ему конкуренцию, и в один прекрасный день Оскар сообщил новость:

— Сегодня я встретился с Октавианом, и он спросил, не знаю ли я случайно, где ты.

— И что ты ответил? — насторожилась я.

— А что я мог ответить? — поморщился он. — Сам факт, что он задал этот вопрос именно мне, говорит в пользу того, что у него есть сведения о твоём местонахождении.

— А может, он просто так полюбопытствовал? — предположила я, хотя уже была склонна разделить точку зрения Оскара.

Тот ответил с невесёлой усмешкой:

— Октавиан не задаёт вопросов из праздного любопытства. Он желает видеть тебя.

И он вручил мне письмо, от которого исходил хорошо знакомый запах — запах крови. Сломав печать, я развернула листок и пробежала глазами по ровным строчкам, пестревшим завитушками, фигурными росчерками и прочими высокомерными витиеватостями. Это было приглашение или, лучше сказать, предписание явиться в замок Великого Магистра. И отмахнуться от него было нельзя: хочешь — не хочешь, а будь в указанном месте в указанное время. Скорее всего, писал не сам Октавиан... Секретарь, наверное. Но я ненавидела руку, выводившую эти затейливые буквы.

— Желает посмотреть, что он со мной сотворил? — прошипела я. — Или добить?

— Добить тебя я ему не позволю, чего бы мне это ни стоило, — сказал Оскар. — Я не отойду от тебя ни на шаг. Ничего не бойся, дитя моё. А главное — веди себя благоразумно.

Я полагала, что встреча пройдёт с глазу на глаз — только я, Оскар и Октавиан, но когда мы прибыли в замок, оказалось, что в сборе были все магистры: старшие сидели в креслах, младшие стояли двумя группами по обе стороны от них. Закутанная с головы до ног в тёмно-фиолетовый плащ с капюшоном, я ступила в пятно света в центре тронного зала, а Оскар, сняв сверкающий цилиндр рукой в белой перчатке, поклонился собранию.

— Приветствуем вас, собратья!

— И я приветствую вас от имени всех присутствующих, — отозвался сухопарый высоколобый Ганимед Юстина, поднявшись с кресла и также слегка поклонившись.

Он был старшим, а потому председательствовал на всех собраниях. В трепещущем свете факелов поблёскивала бисерная вышивка его длиннополого чёрного кафтана с высоким воротником, а глубоко посаженные глаза были столь темны, что казалось, будто под высокомерно полуопущенными веками у него чернела пустота. Его лицо походило на каменный лик статуи — особенно вот этими пустыми жуткими глазами.

— Собственно, приглашены вы по инициативе Октавиана Британии, — сказал он и обратился к названному по имени: — Собрат, вам слово. — И Ганимед снова уселся.

Гладкий череп вставшего на ноги Октавиана сиял бликами света, а взгляд был прикован к моему лицу, а точнее — к пространству под низко надвинутым капюшоном. Ему явно не терпелось рассмотреть меня — полюбоваться, так сказать, на дело своих рук. Интересно, какого цвета у него мозги? Если долбануть по его блестящей голове самым большим из мечей, что украшали стены этого зала, это наверняка можно было бы выяснить...

— Собратья! — гулко раздался его голос. — Эта юная особа, которую вы видите перед собой, — Эйне, недавно получившая звание младшего магистра и претендовавшая на избранность. Как вам известно, все кандидаты в Великие Магистры проходят предварительную проверку испытательным напитком. Если кандидат выжил и сохранил белоснежный цвет крыльев, его можно смело считать избранным. Но так ли это в случае с Эйне? Мы должны в этом убедиться. Эйне, не могла бы ты показать нам своё лицо для начала?

В полной тишине слышалось только потрескивание факелов. Мысль о мече на стене и цвете мозгов Октавиана казалась всё соблазнительнее, но вряд ли мне дали бы осуществить это. Вполне возможно, все сразу же увидели бы цвет моих мозгов...

Рука Оскара коснулась моего плеча. Да, он был рядом и поддерживал, но был ли он готов пойти до конца, защищая меня?

— Дорогая, смелее, — мягко прозвучал его голос рядом с моим ухом. — Делай то, о чём тебя просят. Я с тобой, не волнуйся.

Я откинула капюшон. Под ним был капор с шёлковыми лентами и искусственными цветами, скрывавший мою уродливую причёску, но лицо оставалось открытым. И все, конечно, увидели, как я "похорошела".

— Гм, кхм, — откашлялся Октавиан, вволю налюбовавшись тем, что он сотворил со мной. — Как ты себя чувствуешь, Эйне?

Ядовитые слова жгли мне язык, готовые вот-вот сорваться, но рука Оскара тихонько сжала мне локоть. Осторожность превыше всего, говорила она.

— Благодарю вас, ваше превосходительство, вполне хорошо, — вежливо ответила я, но яд всё же просачивался наружу в каждом шипящем звуке. Этакая змеиная учтивость.

— Рад это слышать, — отчеканил Октавиан. Каждое слово с хрустом отскакивало от его ровных острых зубов, как разгрызенная ореховая скорлупа. — Однако, не могла бы ты разрешить наши сомнения скорейшим образом, позволив нам взглянуть и на твои крылья?

Как бы вы отнеслись к просьбе какого-нибудь праздно любопытствующего субъекта, никак не связанного с медициной, снять повязку и показать рану или ожог? Правильно, послали бы его по известному адресу и были бы правы. Я же не могла сделать того же самого.

И за моей спиной для всеобщего ознакомления раскрылись крылья — уже не белоснежные, а серые, как ветошь. По залу прошуршал шепоток, а Октавиан, приблизившись ко мне, обошёл меня кругом, как музейный экспонат.

— Что ж, собратья... Как мы можем видеть, цвет крыльев Эйне отнюдь не указывает на её избранность. Увы, наши надежды на обретение в её лице нового Великого Магистра не оправдались.

Стоя в перекрестье множества взглядов, устремлённых на мои крылья, как на нечто противоестественное (а что в них было такого? самые обычные крылья), я уже почти ощущала ладонью рукоять меча со стены и видела, как он кромсает черепа всех, кто посмеет хотя бы пикнуть... хоть слово вякнуть по этому поводу. А все смотрели на меня так, будто у меня из спины торчала вторая пара ног, а не крылья.

— Итак, Эйне не прошла испытание напитком, — заключил Октавиан.

— И вы довольны, не так ли?

Да, это сказал мой жутковатый, хриплый и глухой голос. Произнёс он это твёрдо и с вызовом, так что всё собрание обомлело. Оскар обеспокоенно взглянул на меня.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Октавиан, сверкая глазами из-под нахмуренных бровей.

Оскар умолял меня взглядом: "Не надо". Но меня было уже не остановить: в таких случаях говорят — "будто бес вселился".

— То и хочу сказать, ваше превосходительство. Не вашими ли стараниями я провалила это испытание? Признайтесь, что вы подсыпали в напиток?

Шепоток собрания перерос в негромкий недоуменный гул, а Октавиан негодующе воскликнул:

— Что-о?! Да как ты смеешь обвинять меня в таком кощунстве?! В осквернении ритуала!

— Побойтесь гнева Леледы, ваше превосходительство, и лучше покайтесь! — продолжала я, вонзая в него каждое слово, как кинжал. — Сознайтесь чистосердечно, что желаете заполучить власть в собственные руки, а потому мои белые крылья вам помешали! Когда вы вручали мне кубок с напитком, вашей целью было не испытать меня, а усыпить навсегда!

Собрание было в шоке. Что до Оскара, то он стоял, заслонив глаза рукой. Вся его поза как бы говорила: "Это конец..." Перекрывая голосом нарастающий гул в зале, Октавиан вскричал:

— Мерзкая клевета! — И обратил взгляд на Ганимеда: — Собрат! Это просто неслыханно, не правда ли? У неё нет никаких доказательств!

Ганимед поднялся с кресла. Обдав меня холодом черноты из-под век, он спросил:

— У тебя есть доказательства того, в чём ты посмела обвинить старшего магистра Октавиана?

— Только моё слово, — ответила я.

— Этого недостаточно, — сказал Ганимед. — Взять её!

В ту же секунду я оказалась в руках дюжих охранников, вооружённых саблями, острия которых я незамедлительно ощутила на своей шее. Белой молнией сверкнула выброшенная вперёд рука Оскара в перчатке:

— Подождите! Собрат, позвольте сказать вам пару слов.

Ганимед величаво повернул свой каменный лик:

— Слушаю вас, собрат.

— Тет-а-тет, если разрешите, — сказал Оскар.

— Извольте, — благосклонно кивнул Ганимед. И коротко бросил державшей меня охране: — Ждать моих распоряжений.

Они удалились вместе из зала. Брошенный на меня взгляд Оскара умолял: "Веди себя тихо!"

Я понимала: он собирался спасать мою шкуру, и если я сейчас начну буянить, все его благородные усилия пойдут прахом. Какое-то время я стояла неподвижно, но меня так и подмывало раскидать скрутивших меня охранников — я даже чувствовала в себе достаточно сил для этого. Пусть моя свобода будет недолгой, но я снесу эту лысую башку с плеч... Гнев Леледы падёт на него через меня. О, я была готова стать орудием справедливой кары! В груди зарождался смерч страшной разрушительной силы, от которого — я знала — никому не будет пощады.

Охрана разлетелась в стороны, как кегли, и, не успело собрание ахнуть, как в моей руке сверкнула сабля. В следующее мгновение Октавиан лежал на полу, а я сидела верхом на нём, приставив острие к его горлу.

— Abelladerion, — произнесла я приговор. В переводе с Языка это означало "умри с позором".

На секунду в глазах Октавиана мелькнул страх... И на моё запястье легла рука лебединой белизны.

Зал погрузился во мрак, исчезли факелы, кануло во тьму собрание, и остались только мы втроём: я, сабля и сияющая рука на моём запястье.

"Не сейчас, — раздалось у меня в голове. — Его постигнет кара, но позднее. А у тебя другая миссия, не забывай об этом. Ты должна отыскать мою наследницу, а до тех пор ни один собрат не должен пасть от твоей руки, запомни. Иначе ты утратишь способность чувствовать её. Когда она займёт трон Великого Магистра, воцарится мой порядок".

Рука уже давно соскользнула с моего запястья, а отзвуки этого голоса всё ещё раздавались в голове. Охрана снова схватила меня, обезоружила и оттащила от Октавиана, а я, впав в какое-то оцепенение, даже не сопротивлялась.

— Что здесь происходит? — раздался голос Ганимеда.

Они с Оскаром уже вернулись. "Так и знал, что тебя нельзя оставить одну", — сказал мне взгляд моего наставника.

— Она напала на меня, — объявил Октавиан. — Полагаю, её следует наказать, собрат! После всего, что ею было сказано и сделано, она это заслужила.

— Наш собрат Оскар Октавия поручился за Эйне своей честью, — сообщил Ганимед. — Будем считать инцидент исчерпанным.

Властный взмах руки — и я почувствовала свободу. Меня больше не держали.

Оскар поручился за меня честью, и это значило, что я несла ответственность уже сразу за две репутации — свою и его. Любой мой проступок теперь должен был отразиться на нём.

— Наследница Леледы всё равно придёт, хотите вы того или нет, — пробормотала я, обводя всех туманящимся взглядом. — Она займёт этот трон, и воцарится порядок.

— Ну конечно, придёт, разумеется, — ответил Ганимед. — Мы ждём этого момента с надлежащим благоговением.

Какое "благоговение" они выказали к Авроре, вы знаете. И слово "abelladerion", которое я произнесла над Октавианом, ещё раз прозвучало в этом зале уже из её уст.

Постепенно мой внешний вид улучшился, но не намного. Волосы отросли, но превратились во взъерошенную гриву неопределённого цвета, появилась седина. Вот так я и приобрела тот жутковатый облик, по которому вы меня знаете.

А теперь я кошка с седым ухом.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

Часть 5

— Ты говоришь, видела Леледу? Расскажи-ка поподробнее, — попросил Оскар.

После моего рассказа он долго сидел в раздумьях. За окном кружилась густая метель.

Встав и подойдя к окну, он поднял раму. В комнату сразу ворвался холодный ветер, растрепав Оскару волосы и осыпав их снежинками. Оскар же, вытянув руку, ловил снег в ладонь.

— Тебе повезло, что ты не старший магистр, — сказал он. — Ты не представляешь себе, какое это змеиное гнездо. С тех пор как Великая Госпожа удалилась от дел, они всё никак не поделят власть... Я не видел предыдущего Великого Магистра, но говорят, при ней порядок был больше похож на тот, что завещан нам Леледой. А сейчас... Все будто с ума посходили. Когда-то давно — тех времён я также не застал, знаю лишь из нашей истории — с Леледой мог говорить каждый и в любое время, представляешь? Обратиться к ней за советом, попросить о помощи, защите. Сейчас же она молчит. Не потому ли, что мы отошли от её заветов? Она недовольна... И неудивительно. После того, что сделал Октавиан, я на её месте не только перестал бы с нами разговаривать, но и испепелил бы... не всех, но некоторых.

Оскар вздохнул и смолк, щурясь от летевших ему в глаза снежинок. От гуляющего по комнате ветра стало немного неуютно, но он этого будто не замечал, стоя у открытого окна.

— Бросить ему в лицо обвинение было смело с твоей стороны... Смело, но глупо. — Угол губ Оскара чуть дёрнулся, а это означало у него крайнюю степень досады. — Теперь на твоём месте я опасался бы слежки и сто раз думал бы, прежде чем сказать хоть слово.

— Да пускай следят, мне от этого ни холодно, ни жарко не будет, — хмыкнула я.

Оскар посмотрел на меня прищурившись, со снежинками на ресницах.

— Искать наследницу, будучи у них под колпаком? Задача не из лёгких. Но ты не ищешь простых путей, верно?

Что я могу сказать об Оскаре? Из всех старших магистров он был самый молодой, но самый толковый. Ганимед зачастую обращался к нему "мой мальчик" или "мой молодой собрат", но по мозгам Оскар превосходил всех стариков, вместе взятых, а они, чувствуя, что он дышит им в затылок, относились к нему настороженно. Но Оскар был хитрецом и хорошим дипломатом, и в море интриг, что плелись верхушкой Ордена, он умудрялся всегда оставаться на плаву. Вы можете предположить: мол, если не тонет, то, может быть, плохо пахнет? О нет, вот тут вы ошибётесь. Хотя не исключено, что я пристрастна... Ведь он был единственным, кто поддерживал меня все эти годы, пока я искала наследницу. Его рука была единственной, что всегда была готова вытереть мне слёзы или кровь, а потому я не могу быть достаточно объективной в оценке. Поскольку я не помнила своего настоящего отца, Оскар стал им.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

Год шёл за годом, а я всё ждала и искала тебя, моя судьба. Одна, без помощников, с поддержкой лишь одного Оскара. Но это был только мой крест, возложенный на меня Леледой, и я несла его сама, стараясь как можно реже беспокоить моего наставника, так что со временем его поддержка стала почти условной. Меня мучили те же видения, что и тебя: огонь, крики, смерть, красные комочки обожжённой земли... Собрат идёт против собрата, один хищник рубит голову другому, а кровь выдают в прозрачных пакетиках. Мне снились люди в ваннах, опутанные тонкими трубками, а ещё — воины в чёрных масках. Задолго до того, как они появились.

Мне снилась и ты, но мне постоянно не удавалось рассмотреть твоё лицо. Сон за сном я видела только голубые молнии в глазах.

А потом я наконец нашла тебя, но — мёртвой. Это было во Вторую мировую, которая для твоей родной страны называлась Великой Отечественной. Когда я нашла тебя, было слишком поздно: ты висела в петле, и молний в твоих остекленевших глазах мне так и не удалось увидеть. Это сделали с тобой гитлеровцы.

Да, я видела твою смерть.

Тогда я думала, что настал конец всему. Я просто лежала на обломках стены разбомбленного дома, без мыслей и без чувств, под мокрым снегом, пока не услышала окрик на немецком. Всем, наверно, до сих пор знакома форма этих касок, правда? И я увидела парня в такой каске и с автоматом: он патрулировал эти руины. Он был обычный солдат и просто нёс свою службу. Не изувер, не жестокий мерзавец-фашист, нет. Обыкновенный немецкий парень лет двадцати, не больше. Дома у него была седая муттер, писавшая ему длинные письма, усатый фатер и любимая девушка Лизхен. По долгу службы он резко окрикнул меня, спрашивая, кто я и что здесь делаю. Что я могла ему ответить? Да ничего. Когда он подошёл ближе, я схватила его и вонзила зубы ему в глотку.

Лизхен больше никогда не видела своего Пауля, поплакала немного и вышла замуж за Генриха.

Ничего личного, просто голод. И война.

Я думала, что это конец, но ошиблась, к счастью. Просто было безвременье, которое требовалось переждать. Часто в снах я видела то место, где Леледа впервые сказала мне, что я должна тебя найти. Зелёные склоны гор, развалины какой-то древней крепости и старая, мощёная камнем дорога — вот что мне запомнилось. Где это место? Как его отыскать? Мне почему-то казалось, что там я найду все ответы.

Звенела какая-то нить, то напрягаясь, то ослабевая. Один её конец был в моём сердце, а другой... А вот другой надо было найти. А что, если просто пойти по ней? Куда она меня приведёт?

Да, она привела меня именно в то место. В Андах.

Я даже нашла развалины той крепости, и даже тот самый камень, на котором, как на постаменте, стояла Леледа в своих сияющих одеждах. Я припала к этому камню и впитывала, впитывала... Сама не знаю, что. А потом уснула.

И снова увидела тебя, точнее — голубые молнии в твоих глазах. На этот раз мне удалось смутно рассмотреть твою фигуру целиком: ты была в чёрной одежде, похожей на форму тех воинов из моих снов, и у тебя была седая прядь в волосах, как у меня... А вот черт лица я опять не сумела чётко увидеть. Ну ничего, по молниям в глазах узнаю.

Да, в том, что ты снова придёшь, я перестала сомневаться. Оставалось только подождать... каких-то несколько десятилетий.

И вот, я дождалась и нашла тебя. Мы сидели на крыше высокого дома, и ты спросила:

— Зачем я тебе понадобилась?

А я ответила:

— Твоя трансцендентная сущность лежит в области экзистенциальных эманаций ортодоксального понимания хрен её знает какой задвинутой грёбаной инь твою в ян, по методу иррационального бессознательного трахания мозгов, и всё в таком духе.

Смешно звучит эта абракадабра, конечно. Если бы я сказала, что искала тебя много лет, и твоя судьба — стать Великим Магистром Ордена, как бы ты восприняла это? Поверила бы? Не знаю. Сложно и долго объяснять...

А вообще, мне казалось, что лучше не открывать тебе твою судьбу заранее. Я узнала о значении своих белых крыльев — и что? Помогло это мне? Впрочем, судьбу нельзя обмануть. Если мне не суждено было стать Великим Магистром, я им и не стала. Моя задача была другой — найти тебя. А ты стала Великой Госпожой даже несмотря на то, что тебе всячески мешали.

Обвинение тебя в смерти отца было только началом. Его подстроил Октавиан. Проникать в разные институты человеческого общества умела не только "Аврора": Орден тоже использовал людей в своих целях, но не в таких масштабах, боясь высунуться из тени слишком далеко. "Аврора" высунулась дальше, и сама знаешь, к чему это привело. Шила в мешке не утаишь, а такая организация, как "Аврора", покрупнее шила будет...

Ставка делалась на то, что ты не выдержишь заключения, и это было вполне реальной перспективой. Ну, а если бы ты проявила стойкость, тебе "помогли" бы не выдержать. Почему Октавиан просто не подослал к тебе убийц? Так, согласись, было бы гораздо проще и надёжнее. Не знаю... Может быть, мои слова о гневе Леледы всё же посеяли в его душе какое-то опасение, и он всё же не рискнул взять на себя убийство, выбрав окольные пути? Чтобы всё выглядело так, будто он здесь ни при чём. Ведь если бы другим старшим магистрам стало известно о том, что он убрал тебя физически, они могли бы использовать это против него же, формально прикрываясь законом, которого в душе, увы, не чтили сами. В этом гадючнике давно и не пахло порядком... Сообществу хищников нужны были перемены. И только с твоим приходом они могли настать.

Оскар вытащил тебя из тюрьмы, и ты бродила по сонным зимним улицам незнакомого тебе города, а я тенью кралась за тобой. Поверишь ли — боялась ещё каких-нибудь сюрпризов от Октавиана. Что, если он выследил тебя? Но нет, сколько я за тобой ни петляла, слежки так и не почуяла. Всё было чисто...

Но ненадолго: появились эти два отморозка. Не хищники — люди. Они шли за тобой, а я перелетала с крыши на крышу, не отставая и не сводя с них глаз. И когда они потащили тебя в укромное место, чтобы там изнасиловать, я вмешалась.

Первый вышел на меня с ножом. Что мне был его нож? Не страшнее иголки. Один удар — и его рука была пуста. Мои челюсти сомкнулись на его горле, рывок — и я выплюнула его гортань. Мой фирменный укус, который ты взяла на вооружение, когда сама стала хищницей. Со вторым я поступила так же.

Ты сидела на мартовском льду, глядя на меня. Это была наша первая встреча глаза в глаза, после того как ты толкнула меня на тот железный прут... Нет, я не винила и не виню тебя, хотя эта боль так и не прошла, поселившись в моей груди навсегда. Её нельзя было снять никакими обезболивающими средствами, зато она всегда реагировала на твоё приближение. Если заболело сильнее — значит, ты где-то рядом.

А потом я бродила под снегопадом по улицам. В груди ныло, я курила сигарету за сигаретой.

— Здравствуй, — услышала я.

Это был Оскар — в пальто с роскошным меховым воротником, с двумя букетами тюльпанов. Корку весеннего льда вновь запорашивало снегом, люди поскальзывались и падали. Я сама пару раз поскользнулась на своих любимых высоких каблуках.

— Это будет сегодня, — сказал Оскар. — Не хочешь побыть рядом?

В горле сухо царапало. Я попыталась сглотнуть, но не получилось — не было слюны.

— Нет...

Оскар взял оба букета в одну руку, а освободившейся мягко взял меня под локоть.

— Она думает о тебе. И винит себя в том, что причинила тебе боль. Думаю, вам пора поговорить.

Я отрицательно качнула головой.

— Я её ни в чём не виню. Пусть не переживает.

Оскар был, как всегда, элегантен. Снежинки усыпали роскошный мех его воротника и аккуратно уложенные блестящие волосы. Я спросила:

— А цветы кому?

Он улыбнулся:

— Дамам. Сегодня ведь Восьмое марта.

Я пожала плечами.

— Да? Я как-то в праздниках не разбираюсь.

Мы пошли по улице под снегопадом. Оскар вручил мне один букет, и я вертела его, не зная, куда деть. Он мешал мне в руках.

— Приходи, пожалуйста. Сегодня великий день — наследница придёт в мир хищников. Побудь с нами. И её заодно поддержишь. Ей будет тяжело, ты сама знаешь...

Я кивнула. О да... Тебе предстояло помучиться, "рождаясь". Вспомнился твой взгляд, когда ты сидела на льду, дрожа, рядом с двумя убитыми мной насильниками. Молний тогда в нём не было — какое уж там... Просто испуганная девчонка, пьяная к тому же. Прийти, быть рядом с тобой в этот трудный и ответственный момент?

— Приходи, — мягко уговаривал Оскар.

Я неуверенно кивнула.

— Хорошо...

— Ну, вот и славно, — улыбнулся Оскар. — Значит, увидимся?

Я кивнула ещё раз, и он погладил меня по руке.

— Ну, мне пора.

Он собрался уходить, а букет оставался у меня.

— А цветы? — Я протянула ему тюльпаны обратно.

Оскар засмеялся, сверкнув белыми зубами.

— Это тебе. А второй из дам я ещё один куплю.

И я осталась одна под падающим снегом, не зная, куда девать букет.

Нет, у меня не хватило духу прийти к тебе. Не смогла, хоть и пообещала Оскару. Вместо этого я сидела на крыше соседнего дома, глядя на уютный свет в окнах квартиры, где ты сейчас проходила все стадии превращения, и прислушиваясь к ноющей пульсации в груди. Не знаю, может быть, ты ждала меня? Если да, то я, конечно, поступила малодушно, не придя, а если нет... Ну, тогда и чёрт с ним.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

Октавиан боялся Авроры, я увидела это в его глазах, когда она вошла в тронный зал, чтобы пройти обряд посвящения в члены Ордена. Я стояла вместе с прочими младшими магистрами, облачённая в это дурацкое церемониальное железо, и мне было хорошо видно его лицо. Аврора вошла, осматриваясь вокруг чистыми и наивными глазами, как у несмышлёного дитяти, но уже тогда в них были эти молнии. Оскар пока не посвятил её в тайну цвета её крыльев, руководствуясь, видимо, фразой "от многих знаний многие печали", но это не делало её более желанной гостьей на этом собрании. Вроде бы радостное событие — обретена наследница Леледы, но это не радовало старших магистров, а скорее нервировало. Это нарушало их спокойствие и угрожало привычному укладу жизни, вносило чувство неуверенности в будущем. Матёрые кровососы привыкли к положению дел, сложившемуся при доживающей свои последние годы дряхлой маразматичке Оттилии Персиваль, а молодая белокрылая хищница несла с собой неопределённость. Что-то будет, если она станет Великой Госпожой? Не сгонит ли она их с насиженных мест, не ущемит ли их интересы и не заставит ли умерить слишком разросшиеся в последнее время аппетиты? Не придёт ли конец их привольной жизни? Не вздумает ли она, чего доброго, вводить какие-нибудь реформы?.. Вот о чём думали Ганимед, Канут и Октавиан, облачённые в тяжёлые церемониальные доспехи, глядя на приветствующую их "безымянную".

Октавиан, Ганимед и Канут пока лишь опасались, и только Оскар ЗНАЛ, что так будет. Он стоял рядом с ними и в то же время был им чужой.

Следя взглядом за Авророй, я заметила фигуру в чёрном плаще, оказывавшую ей подозрительные знаки внимания: то за руку возьмёт, то плечом заденет. А когда в символическом поединке меч Оскара слегка задел руку Авроры, таинственная особа кинулась накладывать повязку. Чутьё подсказало: уж не Дези ли? Когда она откинула капюшон, догадка подтвердилась. Эта дрянь прямо во время ритуала так и подбивала клинья, так и липла к Авроре... То ли от своей постоянной озабоченности, то ли выполняя какое-то задание своего шефа Октавиана. Вот это и нужно было выяснить.

Аврора клюнула на её уловки, приняв их за чистую монету, и выбрала её для ночи с другом. Уж так повелось в Ордене: кого бы ни выбрал новичок, "друг" был промывателем мозгов, шпионом и стукачом. Он охмурял неофита, опутывал сетями, оказывая знаки дружелюбия, и растерянный новичок, почти ни с кем из окружавших его опытных хищников не знакомый, неизбежно попадался. Шансов на то, что Аврора выберет меня, почти не было: приблизиться ко мне ей мешал комплекс вины, ощетинившийся у неё в душе, а мне мешала боль в груди. И она меня не выбрала, но я не собиралась так просто отдавать её в цепкие лапки Дези — несмотря на боль.

Лунная ночь у водопада — это прекрасно, без сомнения, но только если рядом близкая душа. Что можно было сказать о душе Дези? Холодная пустота, сгусток мрака. Потому-то Аврора и чувствовала себя неуютно, хотя сама не отдавала себе отчёта, почему. После недолгой трепотни о пустяках Дези пошла в атаку — попыталась завалить Аврору на травку, но потерпела фиаско, и пришлось ей для восстановления испорченного настроения прогуляться на охоту, оставив Аврору в одиночестве. Вот тут я её и подкараулила.

Дези выбрала жертву и кралась за ней по тёмной улице, а я — за Дези. Сверкнули клыки, и красавица вмиг превратилась в чудовище. Я подождала, пока она до отвала насосётся крови: тогда её, осоловевшую, будет легче прищучить. И вот, когда она плелась, пошатываясь и сыто облизывая измазанные кровью губы, я схватила её за горло и уволокла в кусты.

— Ну что, тварь, попалась? — прошипела я, наваливаясь на захваченную врасплох хищницу всей тяжестью и вжимая её затылком в землю. — Запомни, похотливая сука: тронешь её хоть пальцем — пущу твою шкуру на ремни... Симпатичные ремешки получатся! Или сумочка! Не хуже, чем из змеиной кожи. Хотя нет, до змеиной твоя не дотягивает, качество подкачало. Ну ничего, сойдёт за третий сорт.

Дези, придушенная моей рукой, могла в ответ только хрипеть. Да меня, собственно, и не слишком интересовали её ответы, мне нужно было её лишь хорошенько припугнуть.

— Я слежу за тобой, сучка, поняла? Держись от неё подальше!

Я отпустила её, и Дези, вскочив на ноги, принялась отряхиваться и откашливаться.

— Да пошла ты, — прохрипела она.

Она вернулась к Авроре, но вела себя, как пай-девочка. Её словно подменили: больше ни одного намёка, ни одного лишнего движения и прикосновения.

А через пару недель, тихой осенней ночью, когда я охотилась в одном портовом городке, ко мне подошли, подкараулив меня на пустынном пляже, трое ребят в шляпах — из тех, кого называют "шкафами". На каждом из их плеч, обтянутых чёрной тканью дорогих пальто, могло уместиться сидя по паре человек. Вопрос был до смешного стандартный:

— Есть закурить?

Доставая зажигалку, я оценила противников. Мда... Пожалуй, драться с ними — всё равно что пытаться грудью остановить поезд. Один из них легонько шлёпнул меня по руке со словами:

— Ты тупая? Тебя не спрашивают, есть ли у тебя огонь. Тебя спрашивают, есть ли у тебя закурить!

От его "лёгкого" шлепка моя рука повисла плетью, отбитая, а зажигалка улетела в темноту, но моё чуткое ухо уловило её мягкое приземление в песок. Да, начало разговора было многообещающим. Уже стало понятно, что драки не избежать, но я старалась хоть немного потянуть время, чтобы придумать какой-нибудь выход.

— Какие вы нервные, ребята... Так бы и сказали, что нужна сигаретка...

Но и пачка сигарет была выбита из моей руки тем же макаром.

— Мы такую марку не курим, — последовало объяснение.

— Ну, и чего вам в таком случае надо? Может, потанцуем под шум прибоя? — сморозила я.

Самый большой "шкаф" хмыкнул.

— Короче, привет тебе от старшего магистра Октавиана, — сказал он. — Велено передать: если будешь лезть не в своё дело, лишишься башки.

— О чём это вы? — спросила я, готовясь к худшему.

— Щас поймёшь, — пообещали мне.

Удар в спину, боль. Ноги подкосились, и я рухнула на колени, зарывшись пальцами в холодный песок, а один из шкафов, глумясь, облизывал широкое окровавленное лезвие ножа. Слизывал мою кровь, гад! По телу потекли струйки...

— Это тебе, так сказать, для закрепления урока!

"Шкафы" заржали, и я получила ещё один удар — ногой в живот. Из-под необъятных пальто появились бейсбольные биты... Ну, и вы понимаете, что за этим последовало. От удара в солнечное сплетение из меня вылился весь мой ужин.

Выплюнув на песок дюжину зубов, я прошепелявила окровавленным ртом:

— Дешёвые у вас приёмчики, ребята... Как у уличной шпаны.

— А тебе больше и не надо, — последовал невозмутимый ответ. — С тебя хватит. Больно много чести для такой швали!

А вот это он зря сказал... Разрушительный ураган гнева зарождался в моей груди, ища выхода. Пальцы сжались, загребая песок, взмах — и "шкаф" отшатнулся, пытаясь протереть кулаками глаза. Подскок — и его челюсть хрустнула от удара моей ноги. Вы когда-нибудь видели, как падают шкафы? Грандиозное зрелище, а главное — очень много шума, особенно если шкаф с посудой! Здесь, правда, падение смягчил песок, но упал громила очень эффектно — только туфли сверкнули. Двое других попытались схватить меня сзади, но одному из них я двинула каблуком по яйцам, а второму ткнула пальцем в глаз. Глазное яблоко лопнуло, по щеке заструилась кровь. Оба "шкафа" взвыли почти одновременно и с одинаковой громкостью.

— Ну, сука, я тебя сейчас порешу! — заорал одноглазый.

Они бросались на меня, как разъярённые быки, но получали всё новые и новые травмы — мелкие, но неприятные. Перелом пальцев — и "шкаф" уже не мог держать биту, песок в глаза — и он слепнул. Может, у меня и был шанс выйти победительницей, если бы не очнулся громила со сломанной челюстью. Занятая боем с другими двумя, я пропустила этот момент, а поняла, что мои дела плохи, лишь почувствовав адскую боль в бедре: в него вонзился нож. Гад знал, куда бить: из повреждённой артерии кровь ударила фонтаном. От такого кровотечения человек умирает через три минуты, но мы, хищники, от кровопотери не умираем. Но рана сделала своё дело — я упала на песок. В глазах потемнело, кровь покидала моё тело ужасающе быстро. Я изо всех сил уткнула кулак себе в пах и максимально согнула ногу. Одноглазый "шкаф" занёс надо мной биту, чтобы размозжить голову, но рука товарища удержала его от удара.

— Обожди, убивать приказа не было.

— Да хрен с ним, с приказом, — рыкнул одноглазый. — Я хочу раскидать по песку мозги этой дряни!

— Не, брат, ты не перебарщивай. Сказано было — отметелить для острастки, что мы и сделали. А о мокрухе речи не шло. Я на себя лишнее брать не хочу! Нас же крайними и сделают.

Единственный глаз громилы горел ненавистью, клыки кровожадно скалились. Он рычал всё громче, стоя надо мной с занесённой битой, и его плечи сотрясались от неукротимой ярости, а потом оглушительно рявкнул и отшвырнул орудие избиения.

— Ладно, хрен с ней!

— Вот и правильно, — одобрил его товарищ. — Уходим.

Напоследок одноглазый бросил мне:

— Ты! Запомнила урок? В следующий раз будет так же, только хуже!

Похоже, с мозгами у него было совсем плохо. Либо так же, либо хуже — одно из двух, но никак не то и другое сразу... Впрочем, для меня сейчас не было большой разницы. "Шкафы" ушли, а я осталась лежать на пустынном пляже. Спасибо, что хоть ноги не залили бетоном и не сбросили в воду.

Крови в песок впиталось прилично — и моей собственной, и той, что выплеснулась из моего желудка. Минут через двадцать я разогнула ногу. Всё-таки хорошо, что я была хищником... Будь я человеком, мне бы давно пришёл конец. Рот был непривычно беззубым. Ничего... Вырастут новые.

Ну что, хватит с вас моих злоключений на пляже в духе гангстерского кино? Пожалуй, хватит. К счастью, убить хищника, даже избив и изранив его тело так, как было избито и изранено моё, невозможно, и уже через пару дней я была почти как новенькая — сидела у Оскара под домашним арестом.

— В общем, так, — заявил мне он. — Больше ты ни во что не лезешь, поняла?

— Но... — заикнулась было я.

— Без "но"! — рявкнул Оскар. — Я твой наставник или кто?

— Да, ты мой наставник, — подтвердила я. А что оставалось отвечать?

— Тогда изволь прислушиваться к моему мнению! — сердито воскликнул он. — Если тебе плевать на себя, то мне — нет!

— О да, тебе никогда не было на себя плевать, — угораздило меня глупо пошутить.

Честное слово, я никогда не видела Оскара таким разгневанным. Для него, всегда такого сдержанного и дипломатичного, это было просто что-то из ряда вон выходящее. На его лбу вздулись жилы, и он закричал:

— Я о ТЕБЕ беспокоюсь, дурочка! И не смей мне тут... молоть всякую чушь!

— Прости, — только и смогла сказать я.

Что случилось с Дези, вы знаете. Аврора снесла ей голову, и за это её посадили в Кэльдбеорг. Правда, Октавиан, подстроивший для неё и эту ловушку, рассчитывал на смертный приговор, и если бы присяжные вынесли его, он избавился бы от белокрылой наследницы. Но ему опять не повезло, и Оскару удалось добиться замены смертной казни на тюремное заключение.

Оставалось только молить Леледу, чтобы Аврора выжила в Кэльдбеорге.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

Часть 6

Если Октавиан надеялся, что, подослав ко мне своих громил, напугает меня, то он ошибся. Боль, причинённая мне избиением на пустынном пляже, не шла ни в какое сравнение с той, что выхлопотала себе постоянную прописку в моей груди. Если прочие раны на теле заживали бесследно и не беспокоили больше, то эта рана оставила после себя фантомную боль, терзавшую меня днём и ночью. Временами она слабела, но полностью не затихала никогда. Я была даже рада испытывать физическую боль: она заглушала боль призрачную.

Между нами, моя судьба, образовалась связь, которую я не могла разорвать или ослабить, сколько ни пыталась. Эта невидимая нить была прочнее металлического троса. Так уж вышло, что она причиняла мне мучения... А я хотела наконец глотнуть свободы. Свою миссию я завершила — нашла тебя, и пусть в мир хищников тебя ввёл Оскар, а не я, но задачу можно было считать выполненной. Так я тогда думала.

И я бежала от тебя, даже не зная, приведёт ли это бегство меня хоть куда-нибудь. С увеличением расстояния между нами боль ослабевала, но я хотела заглушить её совсем. Как это сделать? Разорвать связь, как я уже сказала, у меня не получалось; тогда мне было просто неизвестно, что такие связи не рвутся вообще. И я попыталась вытеснить её другой, новой, которая, как я надеялась, будет приносить мне радость, а не муки.

Так я нашла Юлю.

Она была чем-то на тебя похожа. Нет, не внешностью и даже не характером, а чем-то... Не могу точно сказать. Она была как-то с тобой СВЯЗАНА. Это сейчас я знаю, что такое паутина, а тогда я просто ощутила, как натянулись и запели какие-то невидимые струнки, и я поняла, что ещё вернусь к этой девушке.

Что люди любят в городе? Парки, театры, широкие проспекты, скверы, клумбы? Или, может, фонарные столбы? Неоновые вывески? У каждого свой вкус. Что касается меня, то мне всегда больше всего нравились крыши. Улицы — это душное и тоскливое дно, небо оттуда почти не видно, а вот крыши... Свобода. В звёздную ночь там бывает очень красиво. Вокруг мерцает море городских огней, окна соседних домов гаснут одно за другим, и нет в городе лучшего места для размышлений. Крыша — для кошек, птиц и таких одиночек, как я.

А ещё, как оказалось, для несчастных, изнасилованных своим отчимом и игнорируемых матерью девушек.

Облюбовав себе уютную крышу, я опустилась на неё и устроилась, чтобы посчитать звёзды, как вдруг учуяла запах человека. На крыше я была не одна: моей соседкой оказалась печальная и поникшая девичья фигура с распущенными волосами. Она ещё не видела меня, а я уже знала о ней всё.

Разговор начался банально.

— Привет.

— Привет...

— Что ты тут делаешь?

— Сижу... А ты?

— Тоже.

Мы обе засмеялись: как будто то, что мы сидим, и так не видно! Исходящее от неё тепло уменьшило боль в груди, и я придвинулась к ней ближе.

Да, общением с Юлей я пыталась заглушить боль, которую мне причиняла связь с тобой, и мне это удавалось, пока ты снова не появилась на горизонте. От Юли начало пахнуть тобой, и в груди заныло сильнее. Как это сводило меня с ума! Она перестала приносить мне радость, и то, от чего я сбежала, снова нашло меня. В этот момент я ненавидела тебя.

Звучит невероятно? Да, моя белокрылая судьба, я ненавидела тебя и хотела от тебя освободиться, я хотела в кои-то веки жить своей жизнью, видеть свои сны, ждать не тебя и искать не тебя. Я столько лет жила ожиданием твоего прихода, что, кажется, потеряла саму себя... Где оно, моё "я"? Растворилось? Стало твоей тенью? Придатком?

А я хотела быть СОБОЙ, понимаешь?

Это сейчас я осознаю, что пыталась бороться с тем, что победить нельзя, но тогда мне хотелось наконец оторваться от тебя и зажить собственной жизнью... Я уже и забыла почти, как это — жить ею.

Я пыталась мечом отсечь себя от тебя. Мы встретилась в моём любимом фьорде, и я бросила тебе оружие.

— Брось, Эйне, мы не в средних веках, — сказала ты.

Дело было не во времени, в котором мы находились. Ты испортила Юлю, и она перестала быть моим обезболивающим. То и дело её мысли, устремлённые к тебе, кололи мне душу, как раскалённые спицы, и я стискивала зубы, чтобы сдержать стон. В том поединке я проиграла, хотя моя нога стояла на твоей груди, а мой меч касался острием твоей шеи. Ты оставила Юлю, но она перестала быть моей. Она была уже не той, что раньше, и я не видела смысла в том, чтобы ещё и породниться с ней кровью, превратив её в хищницу, когда она попросила меня об этом. Зачем мне ещё одна связь, ведущая в никуда? И я перепоручила Юлю Оскару, а сама осталась одна.

Я хотела летать вольной птицей, и небеса раскрывали мне объятия, но невидимая нить держала меня, как бумажного змея. Я рвалась на свободу, мечтая вырезать у себя сердце, так как мне казалось, будто именно к нему один конец этой нити и привязан. А потом ты попала в Кэльдбеорг.

Однажды я проснулась без боли в груди. Точнее, она так ослабела, что почти не ощущалась. Я должна была бы радоваться... Не поверишь, но вместо этого я испугалась! Связь пропала... Я не чувствовала тебя больше, и страшная догадка засела ледяным комом в моих кишках. Это могло означать одно из двух: либо тебя нет в живых, либо ты в анабиозе. Кэльдбеорг возвышался на туманном острове среди океана тёмной холодной громадой и запросто мог погасить в своих стенах тёплую искорку твоей жизни. И значит — Октавиан победил?

Нет! Так не должно было случиться!

Ливень хлестал такой, будто плотины на небесных хлябях просто повышибало водяным напором — авария, не иначе. Вода с моих волос текла за воротник кожаного жакета, струясь по спине, когда я нажимала на кнопку дверного звонка особняка Оскара. Мне открыл дворецкий.

— Господин Оскар сейчас занят важным деловым совещанием... — попытался он меня задержать. Говорил он, двигая губами, как жующий траву баран, да и выражение глаз у него было баранье.

Я просто отодвинула его в сторону:

— Да мне плевать. У меня дело поважнее всех его совещаний.

— Но я должен доложить хозяину! — всполошился овцегубый дворецкий.

— Нет нужды, — бросила я через плечо, уже поднимаясь по лестнице.

Подходя к двери, я слышала гул спокойных мужских голосов. Кабинет был уютно озарён светом настольной лампы, блестели золотым тиснением корешки книг на полках. Оскар сидел за своим просторным столом, перед которым расположились в креслах трое незнакомых мне хищников в деловых костюмах. Воздух был сизым от дыма сигар. Беседа прервалась, и все посмотрели на меня.

— Оскар, мне надо кое-что тебе сказать, — объявила я без лишних церемоний.

— Гм, гм, — сказал Оскар, а трое его собеседников не без любопытства разглядывали меня. Вид у меня, конечно, был тот ещё: мокрая с головы до ног, с лицом как у покойника, да ещё и без стука ворвалась, нарушив уютную атмосферу их мужской компании.

— Это касается Авроры, — добавила я.

Оскар, двинув бровью, поднялся из-за стола.

— Господа, я вынужден вас покинуть буквально на несколько минут, — сказал он.

Он взял меня под локоть, и мы с ним перешли в библиотеку. Там, наедине со мной, его напускная сдержанность улетучилась, и он спросил с беспокойством:

— Ну? Что случилось?

Я объяснила ему, что перестала чувствовать тебя, и что это не могло означать ничего хорошего.

— Она либо на грани смерти, либо уже... — Я осеклась и умолкла: в глазах Оскара разверзлась тёмная ледяная бездна.

— Нет, — перебил он. — Этого не может быть. Она жива.

— Если и жива, то скоро может покинуть этот мир, — сказала я. — Надо пробиваться в Кэльдбеорг и спасать её.

— Мы пока не обладаем достаточными ресурсами и весом... — начал Оскар, но запнулся и перешёл с канцелярского языка на обычный: — В общем, штурмовать Кэльдбеорг мы не можем. Это война. А в данный момент мы к ней ещё не готовы.

— Значит, надо пробиваться к ней на свидание, — ответила я. — Надо что-то делать, Оскар! Её жизнь может быть в опасности. Придумай что-нибудь!

— Хорошо. Ты права. — Оскар опустился в кресло, сосредоточенно глядя перед собой и потирая пролёгшую между бровей напряжённую складочку.

Да, именно после этого разговора Оскар и Юля добились свидания с тобой, а ты в это время находилась в карцере. Для встречи с посетителями тебя вытащили оттуда, накормили и привели в порядок. Возможно, именно благодаря этому ты не впала там в анабиоз. Если бы ты в него впала хотя бы на пару дней, тебе была бы только одна дорога — в море с камнем на шее. Посетив остров, я видела, как выбрасывают этих бедняг. Верёвкой обматывают надёжно, так что шансов соскользнуть с тела у неё нет, а камешек для груза выбирают весьма приличных размеров. А сам остров — гадкое место: вечный туман, холод и сырость. Идеальные условия для развития ревматизма...

Я снова ощутила призрачную боль, но уж лучше продолжать её терпеть, чем освобождаться от неё ценой твоей жизни. Ведь ты ещё не стала Великим Магистром.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

Когда началась война между Орденом и Обществом "Аврора", я не спешила вставать под чьи-либо знамёна. Принять чью-то сторону — это значит, принять её убеждения как единственно верные, а убеждения другой стороны считать неправильными. А я не знала, что правильно. Ни Орден, ни "Аврора" не привлекали меня. К кому прислониться? Куда податься?

"Аврора" никогда не была твоей, моя белокрылая судьба. Её создала Юля, которой руководило одно стремление: получить власть. И не только над хищниками. Над миром. Ты и сама чувствовала, что идёшь не по тому пути, ты не могла принять руководство поднесённой тебе на блюдечке организацией, созданной с нуля кем-то другим. Ты ощущала какую-то фальшь в своём положении, а всё, что чувствова-ла ты, чувствова-ла и я. Связь между нами не давала мне забыть о тебе ни на минуту.

Нет, с "Авророй" тебе было не по пути, но ты ещё не до конца отдавала себе в этом отчёт. Ты не могла позволить себе, подобно мне, отшельничество и нейтралитет, ты должна была сделать какой-то выбор. И ты выбрала "чёрных волков". Не кресло в кабинете — его ты оставила Юле, — а меч. Странная ирония судьбы: ты ненавидела Орден, главой которого тебе предстояло стать в будущем.

А ещё ты любила Карину, свою младшую сестру, которая называла тебя мамой. Я, кажется, уже говорила, что давно завязала с помощью людям, и в героя играть было не в моей натуре, но мне случилось находиться поблизости, когда похитили твою любимую сестрёнку. Я говорю "случилось", но на самом деле чёрт его знает, как оно всё сложилось... Натянувшиеся звенящие ниточки вели меня в то место и в то время, и я увидела их — двух похитителей, тащивших девочку. Она вырывалась и билась, хотя на неё воздействовали, пытаясь погрузить в летаргию, и даже выбила одному из похитителей глаз своей игрушкой — фигуркой ангела, которую ты ей подарила.

Всё было не совсем так, как я тебе сказала. Похитители не роняли Карину: она уже была погружена в сон, и мне пришлось отбивать её у них. Ударом сзади по шее я сломала одному позвоночник, и он выпустил девочку из рук. Пока она падала, я успела пробить каблуком его напарнику глазницу (пригодились-таки шпильки!), а потом, спикировав вниз, подхватила её почти у самой земли.

Найти "волков" было нетрудно: они летали повсюду. Услышав грозный окрик: "Приземлиться на ближайшую крышу!" — я выполнила приказ. Тройка "волков" тут же окружила меня и взяла на прицел. Да, это были те самые воины в чёрных масках из моих давних снов.

— Спокойно, ребята, не стреляйте, — сказала я. — Я не собираюсь сопротивляться. Я сама вас искала.

— Отдайте девочку, — последовал приказ.

Я передала Карину на руки одному из "волков" и сказала:

— Она цела, только без сознания. Это сестра... то есть, дочь Авроры.

Услышав твоё имя, "волки" сразу насторожились.

— Ваше имя?

— Эйне, — представилась я.

— Состоите в Ордене или в "Авроре"?

Я усмехнулась.

— Я беспартийная.

Коготь на пальце у меня в то время отсутствовал: без него было удобнее, и я перестала его носить.

— Вы задержаны, — объявили мне.

Так я попала в камеру изолятора. Там всё время царил безоконный полумрак, еле разгоняемый одинокой лампочкой в коридоре. Мне вкололи полтора грамма спирта для усмирения, и постепенно против моей воли мышцы начали расслабляться: даже руки в кулаки сжать было трудно. Время от времени подташнивало и накатывала сонливость, но спать не давал дежурный надзиратель, который оказался сволочью: он ходил и бил дубинкой по решёткам. Это был плечистый парень с серебристо-серыми, как капли ртути, глазами и серьгой в ухе, упивающийся своей пусть и маленькой, но властью. Удары его дубинки по решётке отдавались в голове болезненным гулом, и кто-то из арестантов не выдержал:

— Слушай, приятель, ты не мог бы не долбить так? Голова болит...

Надзиратель остановился.

— Чего ты там сказал, повтори? — с недобрыми интонациями спросил он.

— Ну... Нельзя ли потише? От спирта спать хочется.

— Ну-ка, встать! Подойти к решётке!

Послышался негромкий треск, а потом глухой звук падения на пол чего-то тяжёлого: видимо, надзира-тель применил электрошокер.

— Вот так... Получил, засранец? Хе-хе... Ещё кто-ни-будь хочет высказаться? А? Что притихли?

Ответом было мёртвое молчание. Проходя мимо моей камеры, надзиратель остановился.

— Что смотришь?

Я молчала. Он, уставившись на меня холодными ртутно-серыми глазами, похлопывал дубинкой по ладони.

— Я задал вопрос! — рявкнул он.

— А что бы ты хотел услышать, начальник? — усмехнулась я. — Что ты — молодец? Но если я скажу так, это будет ложью. Потому что я считаю, что ты — м*дак.

Его глаза полыхнули холодной яростью.

— Ты! Встать! К решётке!

— Ой, начальник, не ори, а? — поморщилась я. — И правда голова болит.

— К решётке, я сказал!

Не иначе, он собирался угостить и меня несколькими сотнями киловольт. Электрошокер был в форме палки, его можно было легко просунуть между прутьями решётки и ткнуть в меня. Ну ничего, и у меня был припасён для него один приёмчик... Ураган гнева уже зародился у меня в груди.

Я поднялась с койки, подошла к решётке и, прежде чем надзиратель успел шевельнуться, молниеносно просунула руку между прутьев. Сдавив мочку его уха с серьгой, я направила всю силу урагана через свою руку ему в голову. Его зубы оскалились от боли, пронзившей череп, и он сдавленно завыл:

— Ыыыыы...

Шатаясь и сжимая руками голову, он согнулся пополам и прислонился к стене. Изо рта у него капала слюна, и он не мог ни разогнуться, ни сказать что-то членораздельное.

Вернувшийся с обеда напарник застал его сидящим на полу у стены и держащимся за голову.

— Ян, ты чего? Эй! Что с тобой? — спросил он, склоняясь.

Тот только глухо застонал. Напарник стал помогать ему встать, и Яна вырвало тёмной, недопереваренной кровью.

— Слушай, тебе в больницу надо, — встревожился напарник.

Он вызвал врачей. Через двадцать минут они прибыли и осмотрели Яна.

— Ну, что? — спросил напарник обеспокоенно.

Врач ответил:

— Пока не вполне ясно, но подозрение на инсульт. Мы госпитализируем его, разумеется.

Врачи увезли Яна, а нам был учинён допрос. Все арестанты как один повторяли:

— Всё было как обычно, но господин надзиратель вдруг почувствовал себя плохо. Он схватился за голову и застонал. Вот и всё.

Камеры были расположены в один ряд, и если кто-ни-будь что-то и слышал, то видеть, что я сделала с Яном, не мог. Максимум, что соседи могли видеть из своих камер (да и то лишь ближайшие) — это как надзиратель отшатнулся к стене коридора и сполз на пол. Так что всё, что они отвечали на допросе, было, в общем-то, правдой.

До меня очередь не успела дойти: в изолятор пришла ты. Ты хотела видеть того, кто спас твою дочь.

На тебе была чёрная форма "волков", а в глазах сверкали эти укрощённые молнии. Я закрыла глаза и прислонилась затылком к стене камеры: боль в груди возрастала. Но я нашла в себе силы встать и подойти к решётке, когда надзиратель потребовал.

— Это ты спасла её? — спросила ты.

— Да никого я не спасала, — ответила я. — Девчонка так билась и царапалась, что эти идиоты уронили её. Одному она своей игрушкой глаз выбила. Мне оставалось её только подхватить. Я ничего не делала — в смысле героизма.

На самом деле всё было немного не так, я уже говорила. Я просто не хотела, чтобы ты чувствовала себя чем-то обязанной мне, вот и всё.

— Послушай... Как насчёт того, чтобы перейти к нам? — сказала ты. — Ты ещё не в "Авроре", как я понимаю? Сейчас самое время сделать выбор.

Ты знаешь, что я ответила. Я — кошка, гуляющая сама по себе, вот и вся моя правда. И ты отпустила меня... Спасибо тебе за это.

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

* * *

У меня была мечта — освободиться от связи с тобой, которая меня уже порядком измучила. Стать свободной как ветер, больше не чувствовать этой боли и наконец найти что-то своё... Найти себя в чём-то или в ком-то ещё, кроме тебя. Медленно, но верно ты шла навстречу своей судьбе, не нуждаясь в наставниках или подсказчиках. Я выполнила свою миссию, так зачем же ещё держать меня? "Отпусти", — молила я Леледу, но она не слышала.

А потом я увидела сон: битва под белым диском луны, и ты спасаешь от хищника бегущих людей — женщину с двумя детишками. А потом на тебя летит враг с мечом... И тебе отсекают голову.

Я проснулась с бешено колотящимся сердцем, и меня вырвало непереваренной кровью, как того надзирателя. Вокруг мерцал огнями город: как обычно, я ночевала на крыше. Ветер гладил мои волосы, как бы успокаивая, а невидимые нити уже натянулись и звали меня туда, где всё это должно было случиться. Я встала и подошла к краю крыши. Город жил своей жизнью, даже не замечая войны между хищниками, а я решала, на что я потрачу последние удары своего сердца. Как всегда, разложить мысли по полочкам помогла сигарета.

Мне выпал шанс вырваться на свободу, думала я. Может быть, эта связь порвётся с моей смертью? И если реинкарнация существует, я начну жизнь заново... Именно то, чего я так хочу! Я потерялась, не знала, как и для чего жить дальше. Может, эта жизнь уже закончилась для меня, и нет надобности тянуть её по инерции? Я сделала то, что было на меня возложено, и мне осталось только последнее: спасти тебе жизнь в этой битве ценой собственной. В том, что такую цену придётся заплатить, сомнений не было. Привычно втягивая в лёгкие дым, я чувствова-ла это всей кожей. Ещё никогда у меня не было такой твёрдой уверенности. Отвести от тебя эту последнюю угрозу и уйти... Поставить точку в своём существова-нии. Весьма эффектную, надо сказать.

Будет ли мне больно? Я как-то не задумывалась об этом. Ну, если и будет, то можно потерпеть. Оно того стоит.

Я бросила окурок вниз. Прочертив оранжевую дугу, он скрылся на дне улицы.

Дальше ты знаешь. Нас пронзили мечом, и я, упершись ладонью тебе в лицо, увела твою голову из-под удара. Меч летел, обещая мне новую жизнь, звёзды меркли на светлеющем небе, и я улыбнулась им. Меч летел, и я, приподняв подбородок, закрыла глаза.

— Ну, и чего ты этим добилась? — прозвучал голос Леледы.

Мы сидели на камнях, глядя на зарю над морем. Это был мой любимый фьорд: вон и одинокая сосна, как старый друг, стояла рядом.

— Связь, что соединяет вас, не порвать даже смертью, — шелестел голос. — Тебе суждено быть её хранителем. На тебе моё благословение.

Прохладные губы мягко коснулись моего лба. Если бы я могла заплакать, я бы заплакала. Боль в груди была острой, но столь же острым было и наслаждение, которое к ней примешивалось. Оно обняло меня и заставило выгнуться дугой, а лёгкая белая рука уже гладила меня по шерсти... Стоп, откуда у меня шерсть? Я что — кошка?

— Ну, ты же сама говорила, что ты — кошка, гуляющая сама по себе, вот и будь ею, — улыбнулась Леледа, и с её дрогнувших ресниц упали две искорки покрывавшей их мерцающей пыльцы... или это были слёзы?

Вот так, хозяйка, я и стала твоей кошкой. Когда у тебя начались роды, я вспрыгнула тебе на живот и забрала себе всю боль, и ты родила с улыбкой на губах. Доктор Гермио-на хотела меня прогнать, но ты обняла меня и сказала, что я останусь. И я осталась, и мне довелось услышать первый крик твоей дочки и твой счастливый смех, а потом слизывать с твоих щёк слёзы радости. И знаешь, в этот момент мне было совсем не больно.

Сейчас я лежу в кроватке рядом с малышкой и мурлычу ей колыбельную. За окном падает снег, в камине потрескивает огонь, а в моей груди, под проплешинкой, тихонько ноет. Ноет с каждым днём всё слабее, и я надеюсь, что однажды совсем перестанет.

— Ах вот ты где! — Твои руки подхватывают меня, а губы щекочут мне уши и нос. — Присматриваешь за малышкой? Молодец! Спасибо тебе, моя родная киса.

Ты прижимаешь меня к груди, и я перебираюсь чуть левее — туда, где сердце. Так лучше, боль совсем пропадает. Ты целуешь меня в нос, а я жмурюсь и чихаю. Ты смеёшься.

У меня была мечта — стать свободной. Может быть, она когда-нибудь сбудется, но с этим, думаю, можно повременить. Пока спит в кроватке это чудо, мои земные дела не завершены и есть смысл оставаться здесь.

Мррр...

"Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай..."

1 июля — 1 ноября 2010 г

* советник босса итальянской мафии

Аббревиатура от "Requiescat in pace" (лат.) или "Rest in peace" (англ.) — "Да упокоится с миром" — надпись на надгробиях, распространённая в странах западной христианской (католической или протестантской) культуры

Покойся с миром, дражайшая матушка (англ.)

Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis — "Вечный покой даруй им, Господи, и вечный свет пусть светит им" — начальные слова католической заупокойной мессы.

"Истина в вине" (лат.)

Покойся с миром, отец (англ.)

10

10