Их встретил небольшой отряд гвардейцев, закрытую коляску подали прямо к сходням. Государыне помогли спуститься, она все еще была слишком слаба. Риэста приподняла занавеску — их везли в сторону, противоположную от города, в горы. Они долго петляли по узкой каменистой дороге, несколько раз карета останавливалась, и женщин на руках переносили через горные ручьи, а потом накинув гати, перетаскивали громоздкую повозку. Военачальник со своими людьми ехали верхом.
На середине пути Риэста догадалась, куда они направляются — "Поющий шиповник", заброшенная усадьба. Она пару раз бывала там в детстве — бухта, в которой расположился заросший колючим кустарником дом, славилась на все побережье мягким золотым песком, ласковым, словно шелковая ткань, он согревал, но даже в самую сильную жару не обжигал кожу.
Говорили, что песок этот, если зарыться и посидеть пару часов, целебный — от кожных разных недугов, а еще по женской части не хуже белой ведьмы помогает, и уж точно — дешевле. Но особого наплыва страждущих не наблюдалось, больно далеко от города было заветное место, да и дорога через горы. Саму Риэсту, еще совсем маленькую девочку, возил туда брат, посадив перед собой на лошадь. Именно там, на мелководье, в прозрачной бархатно-теплой воде она впервые поплыла, оторвавшись от дна.
Тэйрин писала матери, в первый год своей жизни в Квэ-Эро, что герцог восстановил старую усадьбу. Во дворец государыню везти побоялись —
Хотят, должно быть, доставить в Сурем тайно. Риэста не понимала, зачем королю вообще понадобилась Ирия. Неужели они все еще собираются сыграть эту шутовскую свадьбу?! Кого теперь обманешь нелепым браком с мальчишкой, если уже отгремела война, да и зачем притворство? Перед кем Элиану оправдываться, кто посмеет возмутиться?
Ландия принадлежит королю, Ирии самое время умереть, да лучше при свидетелях, а то потом от самозванок не отобьешься. Но Тейвор дрожал над государыней, как над вазой из островного стекла. И везли ее, хоть и под охраной, но со всеми удобствами, а не в цепях в трюме. Жаль, она не увидит, как король будет выкручиваться, вернее, что придумает господин министр государственного спокойствия на этот раз. Невеста ведь жениха оскорбила так, что только кровью смыть можно, замуж идти отказалась! И что же, обо всем забудут и отправятся к алтарям? За что же тогда воевали? Жить в мире, значит, нельзя, а в одну постель лечь — можно?
Впрочем, до постели дело не дойдет. Как только брак заключат, Ирию постигнет самая опасная во дворце болезнь — осложнение после простуды. И безутешный вдовец, не успев стать мужем, унаследует владения супруги. Но на посмешище себя король выставит, настояв на обряде — это какой у него наследник уродился, что невесту под венец огнем и мечом загонять приходится?!
Жаль, она этого уже не увидит. Слишком много в роду у Риэсты Старнис, урожденной Эльотоно, мятежников, чтобы ей позволили жить. Недаром ведь Элиан возродил старые доимперские кодексы — за одного виновного теперь весь род под корень, до седьмого колена. Так глядишь, год за годом, мятеж за мятежом, и дворян в империи не останется. Уж не к этому ли его эльфийское величество стремится? Ему нужны рабы, а не вассалы.
Женщин проводили в спальню, измученная дорогой государыня сразу же уснула, а Риэста вышла в коридор, хотела спуститься к воде, но стражник, здоровенный детина в цветах герцога, преградил дорогу:
— Не велено, госпожа. Сказали из комнаты не выходить.
Однако прежде, чем Риэста успела вернуться, раздался знакомый голос, которого она не слышала вот уже скоро восемь лет как:
— Я хочу поговорить с ней, Артон, мы прогуляемся по берегу и вернемся до третьей стражи.
Охранник переступил с ноги на ногу, но не посмел возразить герцогине и отошел в сторону, освободив путь к лестнице. Женщины спустились вниз. У самой кромки воды не сговариваясь, одновременно скинули на плотный влажный песок туфли. Побрели вдоль берега, по щиколотку в теплой, почти неподвижной воде. Стоял штиль, по поверхности воды едва заметно пробегала рябь, отливая тусклым серебром. Дом остался позади, силуэт терялся в темноте, только горели теплым желтым светом прорези окон — этой ночью в коридорах оставили факелы.
— Оно такое, как ты рассказывала, мама. Живое и разговаривает. Я как будто всегда знала его язык, даже когда жила дома, только не помнила. А как только увидела в первый раз — память проснулась, — Тэйрин уткнулась в плечо матери, совсем как в детстве, и вдохнула родной запах.
— Но ты все равно несчастна, — грустно отозвалась Риэста. Ей не нужно было видеть лицо Тэйрин, достаточно было услышать ее голос, чтобы понять — письма лгали.
— Я была счастлива, первый год. Я только теперь понимаю, какие же мы тогда были счастливые. А потом все обрушилось, в один день.
— Так бывает, — кивнула Риэста. Ее мир тоже обрушился в один миг, когда она оказалась в спальне наедине со своим первым мужем и поняла, что это — теперь навсегда. А потом ее мир рухнул второй раз, когда на площади прогремели барабаны, возвещая казнь. И третий, последний, когда Эльвин, опустив невидящий взгляд, передавал последние слова Вэрда. Мир на удивление непрочное сооружение, его слишком легко разрушить и почти невозможно собрать заново. Она дважды возводила стены на новом месте, в третий раз уже нет ни сил, ни желания пытаться. Но Тэйрин молода, она справится.
— Знаешь, у варваров есть поговорка — "лошадь сдохла — слезь".
— Знаю. Но он любит меня. А я его жена, у нас сын. Я должна...
Риэста перебила дочь:
— Никогда ничего не делай только потому, что ты должна!
Девушка усмехнулась:
— Отец сказал мне то же самое, когда я уезжала.
— Я знаю, — женщина втянула в себя чуть горчащий прохладный воздух, — я вышла замуж первый раз, потому что была должна. И слушалась мужа, потому что должна. И мне никто не объяснил, что это ложь. А сама я поняла, что ничего не должна этому человеку, только когда он притащил меня к наместнице, открещиваться от опасного родства! Мне нужно было увидеть в ее глазах, как в зеркале, отвращение, чтобы понять, насколько мерзко то, что я терплю из чувства долга.
— А если я люблю его?
— У меня нет ответов, Тэйрин. Я только хочу, чтобы у тебя все было хорошо. На деле, а не в письмах.
Девушка наклонилась, зачерпнула горсть воды, охладила горящие щеки:
— Останься со мной, мама.
Риэста прижала к себе дочь, провела ладонью по ее волосам:
— Я не могу, Тэйри, слишком поздно. Я устала притворяться, что жизнь продолжается. Прости меня. Я отправлюсь в Сурем с Ирией.
Обратный путь они прошли молча, держась за руки. Туфли так и остались сиротливо лежать на песке. Утром их смыло приливом.
* * *
Корвин был недоволен, она видела это ясно, хотя муж еще не сказал ни слова. Но на шее билась синяя жилка и затвердело в одном выражении лицо, словно сведенное судорогой. Он указал ей на кресло и только когда она села, дал волю гневу:
— Какого Ареда?! Я же сказал тебе остаться во дворце.
— Я должна была узнать, что случилось с моей матерью.
— Для этого не нужно было ехать сюда самолично! Тэйрин, — голос чуть смягчился, — разве ты не понимаешь, это опасно!
— Что опасно? — Голос девушки дрогнул.
Корвин устало опустился на подлокотник кресла и положил руку ей на плечи:
— Твоя родня словно сговорилась. Мятежники, колдуны, а теперь еще и предатель. Будет лучше, если все забудут, из какого ты рода. Я понимаю, что она твоя мать, но здесь слишком много любопытных глаз. Я собирался тихо оставить ее здесь, после отъезда государыни. Тоже рискованно, но Тейвор, похоже, не знает, кто она такая. А теперь, если ему доложат о вашей ночной прогулке, он заинтересуется, и все пропало.
— Пропало? — Тэйрин удивилась, насколько спокойно звучит ее голос, — то есть, ты передумал?
— Нет конечно, мать есть мать. Придется рисковать.
— Ага, — девушка понимающе кивнула, — мать — придется. А моего кузена ты спокойно отправишь в Сурем в цепях.
У Корвина щеки пошли красными пятнами:
— Откуда ты знаешь?
Тэйрин пожала плечами:
— После скандала на совете капитанов только глухой останется в неведении.
Красные пятна слились в багровый румянец. Война с Ландией возмутила береговое братство до глубины души. Капитаны не видели никаких причин воевать, а морские лорды и подавно не посчитали отказ принцу поводом проливать кровь. Корвин проиграл голосование и воспользовался правом вето, чтобы заставить корабли выйти на блокаду ландийских берегов. И сильнее всех против военных действий возражал герцог Айона, ближайший сосед Ландии, отец нынешнего посла, и, как на горе, дядюшка Тэйрин.
Тэйрин продолжала:
— А он не побоялся дать убежище моей матери и семье моего брата.
— Еще одного мятежника, — едко отметил Корвин, — Предатель укрыл семью бунтовщика. Просто великолепно! В этой цепочке взаимопомощи только нас с тобой не хватает!
— Так что же ты не торопишься в Сурем? Упадешь королю в ноги, отречешься от опасного родства, заверишь, что ты тут не причем? — Голос звенел от ярости.
— Тэйрин, ты благородно заботишься о родичах вплоть до седьмого колена, но почему бы тебе не подумать о своей собственной семье? У нас сын, Тэйрин! И я не хочу, чтобы тебе и ему пришлось искать, куда скрыться от гнева короля. Потому, моя дорогая, что нам прятаться будет некуда! — И уже мягче, словно устыдившись, — неужели ты думаешь, что я не помог бы ему, будь это в моих силах?
Девушка, глотая слезы, кивнула, Корвин привлек ее к себе, поцеловал. Она не сопротивлялась, положила голову ему на грудь, закрыла глаза. Когда мир рушится в одночасье — это не самое страшное, мать ошибается. Если остались одни осколки, волей неволей придется идти вперед. Страшно, когда умираешь медленно, словно из тебя вытекает кровь тягучими черными каплями. Каждое его слово, взгляд, поцелуй — новый разрез на вене, капля за каплей умирает то, что еще осталось от их любви — надежда.
* * *
Министр государственного спокойствия ничего не мог поделать с маленькой слабостью — ему нравилось Саломэ Светлая в гневе. Глаза бывшей наместницы темнели, во взгляде появлялась глубина, отвердевали черты. Королева была безупречно красива, такие женщины созданы для парадных портретов в золотых рамах, но в повседневной жизни кажутся пресными и уступают не столь совершенным соперницам. А в ярости Саломэ становилась устрашающе прекрасна. Но видеть ее в таком состоянии Чангу доводилось крайне редко — народ недаром прозвал свою наместницу Светлой.
Саломэ ворвалась в кабинет министра без стука, стражник едва успел отпрянуть, пропуская королеву. Прямо с порога, хлестнула звенящим от ярости голосом, словно отвесила пощечину:
— Вы! Это с самого начала были вы! Эта война — ваша затея!
Чанг кивнул — случилось то, чего он опасался. Но если Саломэ не поймет, то он напрасно учил ее все эти годы:
— Я не скрывал этого.
— Но зачем?! Как вы могли?
— В империи голод, ваше величество. А в Ландии — хлеб. Для ваших подданных.
— Это все равно, что грабеж на улицах! Но грабителей мы вешаем, а вы — спаситель отечества!
Министр поднялся, обошел вокруг стола, остановился возле Саломэ, лицом к лицу:
— Вы можете меня повесить, ваше величество. Не думаю, что король будет возражать, его это скорее позабавит. Но меня куда больше печалит, что вы так ничему и не научились. Да, мы захватили мирную страну, убили сотни людей. И спасли тысячи от голодной смерти. Ландия — маленькое государство, без армии, без высоких лордов с дружинами. Бунтовать они не смогут, даже если захотят. Еще один голодный год привел бы к мятежам по всей империи. Прибавьте эти жертвы к тем, кто умер бы от голода и подведите итог.
Саломэ отступила на шаг:
— Я не хочу подводить итог! С меня хватит ваших проклятых подсчетов, господин министр! Вы так привыкли складывать и вычитать жизни, что забыли, ради чего вы это делаете! Вы спасаете империю, очертания на карте, и убиваете людей! Мне не нужна корона такой ценой! И моему сыну тоже! К Ареду вашу империю, Чанг, если ее надо поливать кровью! И к Ареду вас! Вы как раз заслужили себе место в его свите! — Она развернулась, и не оглядываясь, выбежала в коридор.
— Саломэ! — Крикнул вслед министр, не замечая, что впервые назвал ее по имени. Но наместница не остановилась.
Чанг постоял еще немного перед раскрытой дверью, потом вернулся за стол. Взял какой-то доклад, но буквы сливались перед глазами. Положил на место, подровнял и без того аккуратную стопку бумаг, затем рассыпал ее, снова собрал, опять остался недоволен и, внезапно, одним резким движением, смел все бумаги со стола. Вызвал секретаря:
— Карнэ. Большую чашку. И уберите весь этот хлам.
* * *
Кортеж государыни прибыл в Сурем. Король не пожелал видеть будущую невестку — после поспешного отъезда старшего брата эльф не выходил из своих покоев. Придворные, закатывая глаза к потолку, поэтично восхищались: как глубока скорбь короля, что встреча его с братом была столь быстротечна! Предавшийся благородной печали эльф не допускал к себе никого, ни сына, ни супругу, ни министров, и иметь дело с царственной пленницей пришлось Чангу — Тейвор, доставив Ирию во дворец, посчитал свой долг выполненным, и воспользовавшись затворничеством короля, сбежал, оставив министра разбираться. Военачальник вдруг пожелал навестить свои владения, в которых не был последние десять лет.
К счастью, вместе с ними вернулся и Эйрон. После его доклада у министра больше часа дергалась щека, да так, что он не мог говорить, пришлось ждать, пока пройдет судорога. Государыню, тем временем, проводили к королеве, и Саломэ не представляла, что ей делать с этой измученной женщиной, переполненной гневным отчаяньем. Она понимала, что Ирии ее сочувствие покажется издевательской насмешкой и пряталась за бессмысленными вежливыми фразами, беспомощно улыбаясь.
Ирия хранила молчание, не ответив на робкое приветствие королевы, ее служанка тихой тенью стояла за спиной у государыни. В наступившей тишине тиканье настольных часов, недавнего подарка короля, казалось оглушительней грома. Чанг появился как раз вовремя, хотя и вошел без доклада, поклонился дамам. Саломэ старалась не замечать, как мучительно медленно он выпрямляется, она не видела министра со времени их ссоры, а он за эти несколько недель сильно сдал. Она видела, с каким трудом Чангу дается стоять ровно, не опуская плечи, но не предложила ему сесть. Министр обратился к Ирии:
— Я приветствую вас в Суреме, государыня. От имени короля и принца, вашего будущего супруга.
Ирия смотрела сквозь него, и Чанг, глухо кашлянув, продолжил:
— Ваше величество, у нас нет времени на эти игры. Да, вы здесь против своей воли, да, ваша страна захвачена, вас ждет позорный фарс в виде свадьбы, и только мы с вами знаем, в какой степени обряд будет именно таковым. Но вы должны понимать, что у меня есть все возможности сделать ваш предстоящий брак совершенно законным.
На бледных щеках государыни проступил ярый румянец гнева. Она встала со стремительной легкостью, выпрямилась, высокая, статная, тяжелая коса, закрепленная на затылке, упала на спину от резкого движения. Чанг отступил на шаг, невольно залюбовавшись, а Ирия гневно ответила:
