Блатные из тридевятого царства

Выпав из седла, я уселся на землю и тихо застонал. Впереди степь, до Губана, до дома — рукой падать. Ну, за что все это на мою голову!

Ничего не понимая, рядом спешился Азам:

— Хан Па почему стоим? Ехать надо, быстро ехать.

— Азам, — бесцветным голосом ответил я, — тебе наверно все-таки придется жениться на сестре Аркашки...

— Нет! Лучше в темнице всю жизнь провести!

— Ну, что ж хан, туда и поедим.

Глава 13.

Если из города можно выехать только через одни ворота, то и попасть в него можно только через них. Нужно возвращаться, как не напрягай извилины — других вариантов нет.

Азам, уяснив в чем дело, внес другое предложение — добраться до стойбища, взять воинов и вернуться во главе орды. И если Ёрик не признает в бывших узниках почетных гостей, взять Волынь в осаду.

Умное предложение, хорошее, а главное — перспективное. Четыре дня до стойбища, сутки на сборы, дней пять обратная дорога и того — десять дней. Нам торопиться некуда, Ленька тоже подождет, а куда ему деваться к цепям привязанному? Весь вопрос в том, в каком виде господин граф нас дождется. Выглядеть он, конечно, будет краше своего предшественника, до кости истлеть не успеет, но возвращаться надо сегодня, иначе "завтра" для графа уже не наступит. К тому же не стоит забывать — Азам слишком давно не видел соплеменником и как орда отнесется к появлению старого вождя предсказать не возможно.

— Вот, что хан, — предложил я, — бери еды, сколько надо и скачи в стойбище один.

Азам поджал губы, словно обидевшийся ребенок и торжественно произнес:

— Хан хана в беде не бросает. Остаюсь с тобой.

Переубеждать я его не стал. Прежде, чем повернуть назад, отобедали. Обилие свежей пищи не радовало. Жуешь деликатесы, а вкуса нет, вино баландой пахнет.

— Чего делать будем? — стряхивая с усов крошки, озвучил мучивший всех вопрос Кондрат Силыч.

— По дороге обмозгуем, — ответил я. — По коням братцы, не ровен час у графа слюни кончатся, чем пузыри пускать будет...

Вскочив в седла взяли курс на Волынь, но не по прямой, а забирая вправо, что б подъехать к городским воротам с севера. Не весть, какая мера предосторожности, но все же. Под стук копыт я пытался придумать хоть какой-нибудь план, но, учитывая наши силы и возможности, любая затея имела такие же шансы на успех, как микроб на руку английского королевства.

Для начала следовало попасть в город и желательно без шума — тихо, скромно, чтоб городская стража не возбудилась раньше времени. Дальше будет видно.

Через три часа впереди замаячили стены Волыни. Наш отряд выбрался на укатанную широкую дорогу. Пришпорив лошадей, нагнали крестьянский обоз из трех телег, груженных корзинами с увядшей на солнце зеленью — петрушкой, луком, укропом, сельдереем. На последней телеге краснощекие помидоры и запорошенные пылью огурцы.

На передней подводе, свесив ноги, сидит широкоплечий мужик с обвислыми усами в штопаной душегрейке. Широкий крестьянский лоб нахмурен, взгляд сердит, руки то и дело хватаются за плеть, но тощая лошаденка, опустив гриву, ели тащится, путаясь в собственных ногах. По всему видать издалека едут. Умотались кобылки в пути, вот и хмур мужик, не поспел обоз к утренним торгам, все сливки более предприимчивые торгаши сняли, после обеда торговля слабая, да и покупатель скуп и придирчив.

— Чего нос повесил? — кивнул я мужику, приноравливая твердую поступь своего коня к мелкому шагу впряженной в телегу лошаденки.

Крестьянин не ответил, лишь тяжело вздохнул и снова подхлестнул кобылку, но я не унимался:

— Сколь хочешь выручить за увядший укроп и прелые огурцы?

— Сколь дадут — все мое, — огрызнулся мужик.

— А все-таки?

— Если б до зори поспели — два червонца и к бабке не ходи. А теперь... — мужик в сердцах махнул рукой, пышные усы опустились ниже прежнего.

— Даю четыре червонца и забираю весь товар вместе с телегами, коней перепряжем.

— Ась? — не поверил крестьянин своему счастью, но, увидев блеск червонцев, сноровисто соскочил с телеги, подгоняя плетью уже не лошадь, а товарищей.

— А ну, шевелись, голытьба, покудова барин не передумал!

К городским воротам мы подъезжали в самый солнцепек. Развалившись средь корзин, кореша безмятежно жевали огурцы. Ни дать не взять — сирые крестьяне с захудалого хутора. Кто таких заподозрит в худом. Стража даже взглядом не удостоила, что взять с убогих.

Через сотню метров, на перекрестке, натянули вожжи. На лево постоялый двор, с права тюрьма, куда править? Поехали прямо, на базарную площадь.

Несмотря на жару, жизнь на базаре кипела во всю. Народу — не протолкнуться, гомон стоит над толпой, русская речь перемешана заморской бранью. Над мясными и рыбными рядами вонь, хоть нос зажимай. Телег, повозок — сотни, вытяни в ряд ни одна верста получиться. Снует меж ними народ, все продают, покупают. По кривым рядам бродят нищие, выпрашивая милостыню. На каждом углу гадалка или предсказатель судьбы. Блеет, кудахчет, мычит выставленная на продажу живность. Рядом со скорняком раскинул на прилавке шелка и цветастые платки пожилой китаец. Напротив плюгавенький мужичек предлагает снадобье от всех болезней. Здесь же гробовых дел мастер зазывает опробовать на предмет удобства свежеструганные гробы, а по соседству парень-здоровяк в замызганном фартуке и с пассатижами в руках за умеренную плату готов всех страждущих избавить от больных зубов, вместо анестезии стакан перцовки.

Свободных мест в торговых рядах не нашлось, пришлось расположиться в закутке, далеко от центра, в грязном загаженном углу, куда приличных покупателей плетью не загнать. Правда очень скоро появился шустрый человечек и, щуря хитрые глазки, предложил за небольшую мзду организовать место получше. Евсей, не стесняясь в выражениях, послал его куда подальше, торговля нас интересует не больше, чем Муму подводное плавание.

Первая часть плана по спасению Лёньки — возвращение в город, прошла без сучка и задоринки. Дальше полный тупик, ни единой светлой мысли, если ни считать предложения братьев Лабудько — переловить всех городских стражников по одному и чего-нибудь им сломать. Здесь Ванька с Васькой расходились во мнении: старший предлагал ломать правую ногу и почему-то левую руку, а младший, наверно из гуманных соображений, настаивал на переломе только нижних конечностей, но обеих. Братьям деликатно объяснили — не смотря на широкую лобовую кость умственные упражнения не их конек.

— Что есть, то есть, — с гордостью ответил Васька. — Головы у нас действительно крепкие, сколь посуды об их побили, на товарную лавку хватит, а нам хоть бы хны, живем и мысли разные умные думаем!

— Ты, паря, уразумей, — заметил дед Кондрат, — ваша сила не в голове, а в кулаках, потому рот только за столом разевай, когда ложкой работаешь и то не широко.

— Это чего так? — обиделся Ванька.

— Чтоб кишку не застудить, она у вас, как и извилина в башке — одна и прямая.

Спор грозил затянуться, пришлось вмешаться, умных мыслей у братьев достаточно, все за неделю не переслушаешь.

Взяв Кондрат Силыча, Ваську и Федора, я решил прогуляться по базару, послушать о чем народ судачит, какие новости обсуждает. Оставив Евсея за старшего, строго настрого наказал:

— Чтоб ниже травы, тише листвы. Сидеть и не высовываться. Вы крестьяне из колхоза "Двадцать лет без урожая". Огурчики с помидорчиками на прилавке разложите, сельдерей с петрушкой за сено сойдут. Коль найдется дурак — за бесценок отдавайте, прибыль нас не интересует.

Держась поближе друг к другу, мы врезались в базарную толпу. В такой толчее и потеряться не мудрено. Людской поток нес нас мимо телег, лотков и прилавков, вертлявый татарин в цветастом халате схватил меня за руку и потянул в сторону.

— Гляди, какой товар! — тыкал он грязным пальцем на клетку с попугаем. — Птица заморская, не у кого такой нет, на трех языках ругается, в пол цены отдам, как другу...

Я с трудом вырвался и поспешил укрыться за могучей Васькиной спиной. Настырные купцы без смущения цеплялись за каждого встречного, у кого в кармане мог заваляться хоть пятак, в здешних местах и слухом не слыхивали о законе, защищающем права потребителей. Торговля шла бойко. Чего только не предлагали, от эликсира вечной молодости, в грязном мутном флаконе, до булатных клинков в красивых кожаных ножнах.

Работая локтями, мы пробрались в начало торговых рядов. Слева, окруженные плотной толпой зевак, выступают заезжие артисты, справа кучка поменьше, но, судя по гулу голосов, накал страстей куда больше. Намечалось что-то интересное. Васька, как ледокол, растолкав любопытных, пробился в первый ряд, держась за его рубаху, мы протиснулись следом.

Базарный стоматолог готовился к операции. Пружинистый мужичок путался у него под ногами, не решаясь занять почетное место пациента.

— Господин зубодер, — ныл мужик, — ты на перцовке-то не экономь, я больно чувствительный, двойная норма требуется и скидку предоставь, энтот клык и болит не сильно, кабы не нужда терпел бы еще...

— Все так говорят, — отмахнулся парень, — гони рубль и рот разевай.

— По что рубль? — не сдавался больной, держась за челюсть. — Я ж страдалец, мне начальник стражи три дня ареста объявил за неуплату налога на подкованную лошадь, к вечеру в острог велено явиться, скинь полтинничек по доброте христианкой, ты ж не басурман бесчувственный.

— А не врешь? — сдался лекарь.

— Правду говорит, правду! — Враз откликнулось несколько человек из толпы.

Кондрат Силыч заехал мне локтем в бок, но я и без его подсказки уши в трубочку сложил. Человек в тюрьму собрался, тут есть над чем задуматься.

Мужик покорно уселся на табурет, заглотил стакан перцовки и, обхватив руками колени, раззявил рот. Доморощенный стоматолог примерился, клацнули кусачки, охочая до зрелищ толпа взвыла громче пациента, Васька старался больше всех, от его рыка с ближайшей бабы сдуло платок. Придя в чувство, мужик, перемешивая стоны с матом, сдерживая дыхание, спросил:

— Вытащил, али нет?

— А то, — гордо ответил зубодер. — Лошадям за раз рву, токо все одно — с тебя рубь.

— Это как же так! Бог свидетель, за полтинник сторговались!

Парень пожал плечами и указал пальцем под ноги, на земле валялось два коренных зуба.

— Я вместе с больным еще здоровый зацепил, каждый по полтиннику.

— Мы так не договаривались, — сплевывая кровь, разорался мужик, но народ встал на сторону лекаря.

— Два зуба вытащил, плати за каждый! — Напирала толпа.

— Тоды пусть второй стакан перцовки нальет, — не сдавался буйный пациент.

И это требование зрители признали справедливым. Продезинфицировав развороченную челюсть, мужик перешел на шепот:

— Слышь, господин лекарь, я тебе втрое заплачу, ежели моей тещи вместо зуба язык вырвешь.

— Языки рвать не обучен, — отказался парень.

Охая и почему-то прихрамывая, мужик поплелся на выход, мы следом. В кривом заросшем переулке Васька вырвался вперед, в два прыжка нагнал страдальца и прижал к покосившемуся забору.

— Не дергайся, я не лекарь, одним ударом всю челюсть вынесу!

Но видать не вся перцовка в организме больного пошла на обезболивание, какая-то часть смешалась с мочой и ударила в голову. Мужик размахнулся и зарядил Ваське по пузу, требуха нашего богатыря колыхнулась мелкой рябью и встала на место. Таким ударом до Васькиной "души" не достучаться, калибр не тот, бревном если, да с разбегу...

Пришлось ускориться и перейти с рыси на галоп. Первым подскочил Федор, сбил мужика с ног и, рискуя здоровьем, закрыл собственным телом. Васька заметил смену декораций лишь после второго удара, когда забор разлетелся в щепки. Вдвоем с дедом Кондратом мы кое-как утихомирили разбушевавшийся вулкан.

Отрясая с колен пыль, поднялся Подельник, следом, забыв про зубную боль, встал спасенный мужик. Мгновенно протрезвев, он шальными глазами смотрел на искрошенные в труху доски.

— Почитай заново родился, — ободрил его Кондрат Силыч. — Как кличут-то, новорожденный?

Мужик все еще прибывал в прострации, но нашел в себе силы и представился полным именем:

— Фрол, сын Акима Сучкова.

— Чего ж ты, Сучий сын, на людей с кулаками бросаешься?

— А нечего меня как девку по углам зажимать и лапать!

— Это кто лапал, кто лапал! — разобиделся Васька.

Пришлось вмешаться:

— Цыц! Живо штакетником прикинулись и забор изобразили!

С корешей ограда, как с колокольни телебашня, но стоят, сопят, глазками зыркают. Фрол тоже язык прикусил, ладонью щеку оглаживает, про зубы вспомнил. Выдержав паузу, я кивнул страдальцу:

— За какие заслуги Ёрик нарами жаловал?

— А бес его знает, он нынче как с цепи сорвался. Я с налогом на три дня запоздал, оно и раньше бывало, и с рук сходило, а сегодня — по морде хрясть, сколь просрочил, говорит, столь и отсидишь. Хорошо сразу не посадил, до зубодера сбегать дал, коль в остроге зуб прихватит свету белому не возрадуешься, в темнице их вместе с головой рвут.

— А что, — вмешался Кондрат Силычь, — тюремная стража тебя в лицо знает?

— Может и знает, но я отродясь с супостатами дружбы не водил, — гордо ответил Фрол, но тут же сбавил обороты и горестно добавил: — А явиться надо, ежили начальник городской стражи вздумает проверку учинить, а меня не имеется... Изловят и голову с плеч долой, и что характерно, без всякой перцовки, оно может и пронесет...

Я достал из кармана блестящий золотой червонец. Фрол заткнулся и заворожено, как кролик на удава, уставился на монету. Битый час мы пытались втолковать Фролу, чего от него требуется. Чудак-человек, ему и деньги суют, причем немалые, и в темницу за него идти согласны, а он ломается, как первый блин на сковороде. Мне б такое счастье, всем святым бы свечек натыкал.

Дожал Фрола Подельник, уже ни на что не надеясь, он в сердцах ляпнул:

— С такими деньгами все клыки выдрать можно и золотые в три ряда вставить!

Удар попал в цель. Вдарили по рукам. Ничего не скажешь, взаимовыгодная сделка — Фролу червонец золотой, нам нары. Справедливость, где ж ты шаришься? Ау!

Решение одной проблемы породило другую. Срочно требовался подходящий кандидат на роль Фрола. Дело предстояло рисковое, приказать корешам я не мог, совесть не позволяла. Кондрат Силыч словно читал мои мысли, цепкие стариковские пальцы вцепились мне в локоть.

— Я пойду, Пахан. Росточка мы одного, да и по возрасту схожи. Для надежности голову тряпкой обмотаю, мол, челюсть болит, почитай вся Волынь в курсе, как Фролу зубы драли, глядишь, пронесет. Главное Лёньку из стены вытащить, а ты уж ломай голову, как его из камеры вызволить. Меня, дай Бог, через три денечка так отпустят. А если что — годов немало, пожил свое, мне и помирать не страшно.

Прав Кондрат Силыч, других вариантов нет. Будем надеяться — удача на нашей стороне. До заката оставалась часа четыре, время есть, но сидеть сложа руки некогда. Попасть в тюрьму просто, выйти проблема. Ускоренным темпом мы двинулись назад к телегам.