— Белый офицер? Ясно, исчезнувший вид. Забирай эту фотку и более не искушай меня, понял? — Подытожила разговор раздосадованная Лера. — И даже не говори, что где-то там во Франции у него потомки живут.

Пожав плечами, он постарался перевести беседу в другое русло, однако настроение Лере в тот день испортил напрочь.

Теперь же Андрею предстояло показать фотографию двум другим дамам — Анне Леонтьевне и Кире. Их реакция, в свете глубокого знания темы, была особенно интересной.

Людей в читалке областного архива в этот день оказалось больше обычного. Мимоходом поприветствовав Боровикова, Кира побежала к директору. А Грунько напрочь увязла, помогая разобраться с неясностями какому-то пожилому дядечке профессорского вида. Она кивнула Андрею, наверняка отметив про себя его многозначительно-таинственный вид. Через минуту, ненадолго вырвавшись от докучливого посетителя, подошла и, лукаво прищурившись, поинтересовалась состоянием дел. Тихого намека об уникальной находке было достаточно, чтобы сильно заинтриговать ее. До перерыва, между тем, оставалось всего полчаса.

Ради приличия Боровиков полистал выписанные ранее дела, даже зачитался одним курьёзным документом. Так что полчаса пробежали незаметно. А потом вдруг загрохотали отодвигаемые стулья, скрипнула дверь, и читальный зал постепенно опустел.

— У меня есть фотография Недозбруева, — скучным тоном сообщил Андрей. — И я знаю его имя.

Эффект был впечатляющим, однако не совсем таким, на какой он рассчитывал. Грунько напряглась и перестала улыбаться. Андрей как и не понял — удивила ее новость, озадачила или испугала. Похоже, она пребывала в шоке. Кира хмыкнула и не удержалась от скептической реплики:

— А Вы уверены? Это же нереально!

— Реально, — ответил Андрей и рассказал о своей переписке с Рельяном. Анна Леонтьевна слушала и не сводила с него глаз. О чем она думала? О Линёве, который за долгие годы так и не смог узнать всё то, что 'с легкостью' раздобыл Боровиков? Или о тайне, которая рушилась прямо сейчас?

— Это так неожиданно, — наконец, призналась Грунько, покусывая верхнюю губу и накручивая на палец фантик от конфеты. Лицо и шея ее пошли красными пятнами.

— Получается, что он возглавил мятеж в 28 лет, — завершил свой монолог Андрей.

— Да, они все были молодыми, — как-то растерянно продолжила Анна Леонтьевна. — Казненным коммунарам в среднем — 23 года. Каганову — 26 лет.

Кира спросила первой:

— Мы можем посмотреть на фото?

— Конечно, я ведь ради этого к вам и пришел! — Кивнул Андрей и взволнованно положил перед ними прозрачный файл с распечаткой снимка.

Удивленно подняв брови, Кира что-то пробормотала себе под нос. Потом недоверчиво посмотрела на Боровикова:

— Это действительно он?!

Реакция Грунько была совершенно иной. Она радостно и открыто заулыбалась, не отрывая глаз от фотографии. Так и смотрела, сияя и покачивая головой.

— Конечно, на завзятого головореза этот Недозбруев совсем не похож, — констатировала Кира, все еще разглядывая снимок. А потом вдруг спросила. — Интересно, он был женат?

— Да, — кивнул Андрей. — Рельян установил даже имя жены. У нее, похоже, белорусские или польские корни — Валентина Петкевич. Но родилась в Шлиссельбурге. На год старше Владимира. Поженились в 1928 году. Обоим было уже под сорок. А вот относительно детей — никакой информации.

На Киру эта новость произвела неизгладимое впечатление. Ей явно импонировало, что Недозбруев взял в жены ровесницу — вероятно, в данном аспекте что-то пересекалось с волнующими ее вопросами личной жизни.

Между тем, Анна Леонтьевна все еще осмысливала обрушившиеся на нее открытия. Задумчиво переводила взгляд с фотографии на Андрея, на Киру и, наконец, задала абсолютно неожиданный вопрос:

— А о связях с Савинковым информации не было? Линёв всегда считал, что без Бориса Викторовича в организации Сожельского мятежа дело не обошлось. Почерк несколько совпадает, да и направляющая рука чувствуется...

Андрею эта мысль не понравилась. Он видел в черновиках Линева намек на причастность Савинкова, но сам считал гипотезу неубедительной. Сожельский мятеж, по его мнению, был явлением уникальным. Надо было посоветоваться с Рельяном. Возможно, тот давно уже знал ответ на этот вопрос.

— Анна Леонтьевна, почему Савинков? Лично я совершенно не вижу аналогий с Ярославлем и прочими его 'проектами'! — Довольно импульсивно возразил он.

Грунько пожала плечами.

— Мне трудно сказать — я не специалист в делах Савинкова. Просто Вы сегодня ответили на многие неразгаданные вопросы, которые волновали Линева. И вот остался еще один, основной — Полесский повстанческий комитет и его связь с Савинковым, — прервавшись на минуту, Анна Леонтьевна разлила чай по чашкам, поправила очки на переносице и внимательно посмотрела на Андрея.

— Дмитрий Николаевич определенно считал, что комитет был создан не спонтанно в первый день мятежа, а заранее, — продолжила она. — Велась какая-то подготовка к восстанию. Помните из документов пятьдесят второго фонда партархива? Коммунары ожидали выступления полков на параде 23 февраля.

— Помню, — озадаченно подтвердил Андрей. Формируя свою версию мятежа, он действительно упустил некоторые факты.

В фонде, о котором упомянула Анна Леонтьевна, хранились удивительные своей откровенностью протоколы Вечера памяти жертв Недозбруевского мятежа, датированные мартом 1922 года. Коммунисты, непосредственные участники событий, без купюр рассказывали о своих злоключениях в марте девятнадцатого. Они не стеснялись в выражениях, обвиняя друг друга в ошибках и трусости, делились причинами произошедшего и даже признавались в своих наркотических страхах. Неудивительно, что этот фонд 75 лет был под грифом строгой секретности. К тому же, именно в нем хранились все уцелевшие воззвания повстанцев. Опасные воззвания.

О том, что мятежная бригада имела намерение выступить на параде 23 февраля, на Вечере памяти поведал некий Матвей Хавкин — персонаж сам по себе легендарный. Именно он, будучи начальником губернской милиции, в 1926 году задержит отъявленного мошенника, ставшего прототипом Остапа Бендера для Ильфа и Петрова. Бывший беспризорник и бродяга Матвей Хавкин окажется единственным, кого не смог провести 'председатель ЦИКа Узбекистана'. За эту прозорливость он потом поплатится. Но это будет потом.

Рассказывали коммунисты и об особой ненависти повстанцев к Пухову. Якобы те были готовы голыми руками растерзать председателя ЧК, да и вообще всех чекистов из-за массового расстрела офицеров бригады, случившегося ранее... Что это был за расстрел и по какой причине? Возможно, просто совпадение, примета времени — красный террор. Бывших офицеров часто расстреливали. Не только туляков, но и своих, сожельских. Явных и неявных причин на это у чекистов хватало. Андрей вспомнил телеграмму Пухову, обнаруженную в московском архиве. Председателя Сожельской ЧК призывали закапывать тела расстрелянных на местах казни, дабы не будоражить обывателя зрелищем трупов, валяющихся неприбранными.

Тот же Матвей Хавкин вспоминал, что весной девятнадцатого года едва ли не каждую неделю бунтовал какой-нибудь красноармейский полк. Срывались с позиций и дезертировали в сторону дома. В Сожеле несколько раз блокировали эшелоны с мятежными полками, даже порядок действий успели выработать. А вот с туляками совладать не получилось. В них, якобы, чувствовалась организованная сила.

— Помню, — повторил Андрей. — Помню и о расстреле офицеров тульской бригады.

Грунько кивнула, словно подтверждая особую важность этого факта.

— Вот именно — еще и расстрел. У Линёва в девяностых был доступ к архиву КГБ. Вероятно, он что-то нашел там в подтверждение. Другой вопрос — почему Полесский Повстанческий комитет потерял инициативу и едва не загубил все дело? Почему на первый план вышел Недозбруев, до того никак себя не проявлявший? Если помните, в воспоминаниях коммунистов есть об этом. Они потом выясняли у солдат полка, кто такой Недозбруев. И те отвечали, что до восстания его никто не знал, он тихо занимался хозяйством полка. Странно, правда? Ведь так не бывает! И еще. Из всего Повстанческого комитета нам известна лишь фамилия некого прапорщика Кридинера. В чем была его роль — интересный вопрос. Может, он и есть человек Савинкова?

Доводы Анны Леонтьевны поставили Андрея в тупик. Тем более, кто же знает, что мог видеть Линёв в архиве КГБ? Уже довольно давно тот был закрыт для исследователей. И только в книге 'Память' города Сожеля, выпущенной в середине 90-х годов, остались опубликованными для широкого обозрения отдельные документы. Судя по их содержанию, в том архиве было еще немало интересного.

— Давно хотел спросить Вас, — вспомнил кстати Андрей, провожая взглядом Киру, вышедшую в связи с окончанием перерыва в читальный зал. — Почему в книге 'Память' не совпадает нумерация фондов и дел опубликованных документов с описью партархива? Я пытался найти источники, но архивные работницы, как-то странно замявшись, сказали, что произвели инвентаризацию и перетасовали все фонды, составив их по другому принципу. Поэтому, мол, и нумерация изменилась. Зато найти теперь ничего невозможно! Ведь если в деле есть документ по марту 1919 года, то вероятно еще что-нибудь по этому периоду нашлось бы!.. Тем более, что все сроки секретности как раз прошли.

Грунько усмехнулась и, сощурив глаза, приняла многозначительно-таинственный вид. После долгой паузы, она тихо сказала:

— Потому что в девяностых годах в партархиве много фондов пропало... И в основном — с пометкой 'Особо ценные'.

У Андрея округлились глаза.

— Как это пропало?

— Да вот так... Целыми ящиками.

То, о чем доверительно поведала Анна Леонтьевна, было настоящим преступным головотяпством и варварством. После Путча девяносто первого года, отстранения коммунистов от власти и последующего развала Союза новые хозяева города попросили сотрудников партархива экстренно освободить занимаемое престижное здание в центре города. Мол, теперь оно будет служить народу, а не зажравшимся партийным дельцам. Уникальные фонды документов, требующие специфических условий хранения, спешно запаковывались в ящики и складировались в коридорах этого здания. Потому что о том, куда переезжать архиву, новые власти не подумали.

Вот так и стояли эти фонды в проходе около года. Между тем, в здание мог зайти любой желающий — здесь теперь арендовали кабинеты частные фирмы. Ящики мешались, их постоянно передвигали, часовых вокруг них не было. Сколько их исчезло в этот период — никому неведомо. Вполне возможно, что на некоторых документах банально чистили селедку.

А потом, наконец, для архива нашли пустующий подвал. Вообще-то, бумажные документы нельзя хранить в таких условиях. Зато теперь их можно было хоть как-то уберечь от расхищения.

Городская мэрия пригнала в качестве грузчиков солдат. И те, особо не церемонясь, стали выбрасывать ящики на улицу через окна второго-третьего этажа. Те, конечно, разбивались. Подшитые папки со старыми хрупкими страницами разваливались. И летели по ветру... Такой вот архивный холокост.

Мимо проходили люди. И некоторые из них были здесь неспроста. Словно знали, что будет происходить и чем можно поживиться. Хватали быстро, не копаясь, чтобы тут же исчезнуть.

Однозначно пропала одна из папок с документами по Недозбруевскому мятежу, часть материалов по созданию Сожельской губернии и множество личных дел коммунистов довоенного времени. Грунько перечислила только то, что заметили они с Линёвым.

— Но ведь это преступление! И за него должны ответить конкретные люди! — Возмутился Андрей, едва дослушав рассказ.

Грунько ответила снисходительным взглядом.

— Не всё так просто, Андрей Александрович, не все так просто! Коллекционированием больны самые разные люди...

— Что Вы хотите этим сказать? — Насторожился Боровиков.

— Я? — Намеренно удивилась Грунько. И словно для кого-то третьего добавила. — Конечно, ничего. Я ничего не знаю и ничего не могу сказать.

И все же она явно на что-то намекала. В глазах ее играла шальная многозначительная искорка. Помолчав, Анна Леонтьевна спросила:

— Вы сейчас в центр поедете?

Андрей кивнул.

— Могу подвезти, если хотите.

— Да, спасибо! Мне в облисполком нужно к трем часам, — улыбнулась она. — Боюсь, уже не успею на общественном транспорте.

Грунько успела бы даже на троллейбусе. Дело было в другом. Она опасалась говорить о чем-то в своем кабинете. Или же рядом с кем-то.

— Тогда — поехали? — Андрей встал с места и потянулся за сумкой, показывая свою готовность. Анна Леонтьевна засуетилась, подкрашивая губы у настенного зеркала, поправила прическу и, захватив какую-то пластиковую папку, наконец, направилась к выходу.

На улице было по-летнему душно, парило. Собиралась гроза. Впервые в этом году всю неделю стояла ясная жаркая погода. Но к выходным, будто назло дачникам, синоптики обещали дожди с резким похолоданием.

Из-за отсутствия ветра и близости грозы мошки атаковали особенно яростно. И даже несчастные сто метров до машины Андрею с Анной Леонтьевной пришлось преодолевать почти бегом, отмахиваясь от вездесущих насекомых руками и папкою.

В частном секторе, среди которого возвышался высотный столбик архива, уже отцветали сады и на асфальте лежали, как снег, осыпавшиеся грязно-белые лепестки. Андрей завел форд и, подняв небольшое пыльно-цветочное облако, резво тронулся с места.

Грунько опасливо взглянула на него и тут же пристегнулась.

— Извините, это я задумался, — постарался он успокоить ее и далее вел машину уже умереннее, не отвлекая Анну Леонтьевну от нового рассказа 'в тему'.

— Жил здесь неподалеку один очень интересный ветеран. Не буду называть его имени. Он собрал уникальную коллекцию документов по Сожельскому подполью и партизанскому движению. В том числе, и оккупационные газеты на русском языке — полную подшивку. Да чего там только не было!? Листовки немецкие и советские, сорванные с афиш объявления комендатуры, фотографии города с 1941 по 1943 годы. Я боюсь даже представить, сколько стоит эта коллекция! — Не отводя взгляда от дороги, говорила Грунько.

— Мы его уговаривали, чтобы передал всё это собрание нам, в архив. Линёв обещал именной фонд открыть и предоставлять доступ к документам только тогда, когда сам ветеран разрешит. Гарантировали полную сохранность. Но он всегда отказывался. Говорил, что завещает коллекцию архиву после своей смерти, — рассказывала Анна Леонтьевна. — А жил этот старик один, и квартиру свою оборудовал, будто сейф — сложные замки, сигнализация. Пускал к себе только нас, да и то после настоящей процедуры проверки. О безопасности так пекся. Сыновья его были где-то в Москве — довольно обеспеченные и высокопоставленные люди. В общем, так продолжалось довольно долго, пока однажды этот ветеран не умер. Перед смертью успел вызвать сыновей. Они приехали, простились, похоронили. И вдруг на следующий день узнаем — дедов архив бесследно исчез. Пока сыновья на кладбище были, квартиру кто-то обчистил. Ничего не тронули — только архив изъяли. Ни следов, ни визиток, естественно, не оставили.