— Неужели мистерик Виктин успел тебя обаять? — Тонкая фигурка скользнула в двери, и только мужчина увидел, что за пышным белым платьем мелькает знакомый образ гобби, который всучил ему черного червя, вместо украденной, разложившейся от яда души.

СиАвали выше подняла факел, чтобы осветить комнату для гостей, деревянные потолки которой сразу окрасились красным, а от умывальных принадлежностей на низком столике поползли длинные тени, которые не замедлили устремиться к Клариссе и обняли ее наподобие рук.

— Я думала, ты еще спишь, зашла, чтобы удостовериться, что камин горит жарко, но... — СиАвали быстро подошла к сестре и обняла ту за талию. — Но ты уже исчезла.

— Наш гость уверен, что можно избежать ареста. Он прибыл не с корыстью...

— А вот содержимое шкатулки в его заплечном мешке совершенно обратное. — Розовые губки склонились к ушку Клариссы и зашептали что-то быстро и неразборчиво.

Все это время мистерик сравнивал женщин: почему они такие разные? Сколько нежности и смирения в глазах давно спасшейся жертвы, видевшей и знавшей убийцу! Сколько жестокости и холодного расчета в той, что пронесла жертву через годы, как единственную надежду. Ведь СиАвали не покидала несчастную в минуты опасности, сама не боялась чудовищ и даже как-то сжилась с ними. Человеческая ли сущность в маленькой младшей сестренке? Или она тоже заражена?

— Вижу, мистерик Виктин совершенно оправился после ночной драки... Теперь, высокочтимый гость, вы не так категоричны по в поводу нашей напасти. Не думаете, что легко одолеете болезнь?

— Я считаю лишним доказывать возможности мистериков...

Под плащом напряглось и забилось чужое сердце. Мужчина вдруг ясно вспомнил картину недавней страсти, что соединила его на несколько часов с СиАвали в одно целое. Бесстыдное возбуждение, исходящее из глубин, пронзило голову и скатилось по позвоночнику вниз. "Обе они хороши по-своему. Обе нравятся тебе!" — Зашептал настойчивый соперник из груди, вздымавшейся тяжело и часто.

Мистерик отступил назад. Гобби решили поиграть вновь, как и предупреждали братья. Даже несколько лет в обители не возымели действия. Человеку сложно сопротивляться...

"Ты брал золото и камни у камня? — Вопросил голос беспокойства. — Сколько рубинов, алмазов, сапфиров, изумрудов попали в карманы молодого графа? Много! И всякий скажет, что на священной земле ничего нельзя трогать. Увещевания не помогли. Оглянись на окна. Я подскажу, как поступить с гобби. Мы вдвоем отправим тварей назад в полуоткрытую дверь. Доверься мне. Они будут смирными и покладистыми".

Мистерик покосился на призрачную луну в разводах дождя, еще не высохшего на стеклах. Красное зарево столицы потухло, но прямо над лесом, на горизонте, вился новый, белый дым.

"Войска короля. Мистерики. Церковники. Вы собрались здесь... Люди, хранители и чудовища. Ради меня! Неожиданно! Приятно..."

— Виктин... Виктин, что вы там увидели? — Кларисса оперлась на подоконник и щелкнула задвижкой, впуская внутрь ледяной воздух. — Никого не должно здесь быть. Все ушли...

— Забавно, что мы остались здесь втроем... — улыбнулась СиАвали, а голова Виктина закружилась, когда прелестница коснулась на груди золотого букетика, источавшего совершенный аромат. — Пойдемте вниз. Там давно накрыт стол для нас.

Если бы не действие червяка, подарка гобби, если бы не слабость, Виктин спросил бы себя, почему они должны отдыхать, когда на Авали надвигаются войска. Он также спросил бы у себя, почему в замке никого нет? Но голова, затуманенная ранением и желанием, слабо помогала воину сопротивляться чарам гобби, который сейчас хитро улыбался, поглаживая вышивку на подоле ироничной СиАвали.

Боги, мерзавец в замке не один! Прямо из-за гобелена с красным оленем на вершине горы на Виктина пялились несколько пар красных звезд, раздавалось тихое хихиканье и слышались подозрительные намеки: "Попался! Он попался! Как мы и предполагали... Довольны! Да! Очень! Еще чуть-чуть осталось..."

* * *

Несчастна та мать, чье дитя постигло насилие. Безумна женщина, у которой отняли прежнюю, доверчивую и радующуюся дочь. Год прошел, а малышка так и не пришла в чувство. Не откликается она на человеческую речь, не стремится к общению. Практически не двигается, но смотрит внимательно, словно за очевидным обличьем есть у каждого новый лик. Новое имя и новое предназначение. Люди — разные вы в ваших грехах. Прячете под кожей демонов. Пугаете синим пламенем зла, которое даже древний бог не скроет за красотой. Отойдите! Вскидывается дитя, кричит, бьется в истерике, гонит теней прочь, гонит родную мать, которая плачет и стенает над малышкой. Не нужен никто. Не смейте приближаться... Иди к младшей дочери, незнакомая женщина. Чужая ты теперь для изгнанницы! Чужие теплые руки твои и холодно твое сердце, потерявшее надежду. Не любишь ты более, а лишь сожалеешь, что дитя осталось жить. И лекари твои, пришедшие позлорадствовать, уверяют, что пустота умалишенных безгранична, и ничего они не знают ни про камень на болоте, ни про храм, ни про темный шлейф.

За окном плывут облачка. Их рисунки нечетки и изменчивы, но девочка не сводит глаз с выпуклых и смазанных разводов, созданных кистью самого лучшего художника — природы. Она не глядит на двух служанок, которые достали вышивание и сидят в отдалении на высоких стульях перед рамами, не смеет коситься на стражников в дверях, охраняющих покой маленькой наследницы, сжатой корсетом под темно-малиновым платьем. Сейчас никто не видит лица под плотной вуалью, но и вуаль не способна оградить несчастную от чудовищ. Эти твари давно заполонили замок и сменили всю прислугу. Эти твари охотятся по округам, но никто, кроме бывшей жертвы, не знает, как мерзкие "гости" скребутся по ночам в ее закрытую на засов дверь.

Убийцу не найдут, а темный шлейф может отрезать только он.

Мать говорит, что теперь знает настоящего виновника. Предателя. Отступника, который жаждал избавиться от родной дочери, чтобы та не претендовала на трон. Трон получит мальчишка, сын белошвейки... Сын, которого признала бездетная королева. Мерзавец!

Когда гладят по головке и жалеют твое будущее, хочется умереть. Ведь никто не желает престола больше, чем мама. Мама, которую обманули, которую использовали, как красивую куклу, для услады. Это теперь она бледна, худа. Это теперь волосы ее седы от горя, а раньше... Раньше все было иначе.

Девочка маленькими пальчиками накручивала волосы на палец, словно так можно вернуться по колечкам на недели и месяцы назад. Она старалась не вспоминать страшной ночи после возвращения домой. Она видела через пелену еще живого отца, герцога Далура. Видела, как мать, чьи белые кудри сравнимы лишь с шелковыми нитями, обнимает его за шею перед уходом на войну и умоляет скорее вернуться. Девочка протянула руки вперед, но коснуться картинки оказалось невозможно.

Тогда, в прошлом, отец, огромный, в парадных доспехах, целовал полуоткрытые губы самой прекрасной женщины на свете, и маленькая дочка считала, что причастна к таинству любви. Бесконечной любви, сложенной на костер предательства.

Это позже, на заре осени, в Большой Галанне случился переполох, какой не бывает даже во время сбора урожая, — во двор замка въехал сказочный отряд рыцарей, и с огромного черного коня спрыгнул высокий человек со смуглым лицом, русыми кудрявыми волосами, в плаще темнее ночи, расшитом серебряными нитями. Человек принес зло.

Бедная мама! Она сбежала по ступенькам, путаясь в складках просторного домашнего платья, перевязанного вокруг талии в несколько крестов золотым поясом. Скользнула шелестом по листьям, засыпавшим двор красным ковром, прижалась к груди незнакомца и заплакала. Так тонкий вьюн обвивает огромное дерево. Но дереву безразличны песни цветка.

Суровый взгляд направился к парадному входу, колонны которого венчались каменной аркой с навесом. Изучил склонивших спины домашних слуг и вперился в маленькую девочку, не понимавшую радости и волнения милой, страстно обожаемой матери. Малышка испуганно наблюдала, как воины снимают поклажу с сёдел, а самый старший из них делает знак рукой конюшему, чтобы тот отвел лошадей. Гости. Зачем гости, если отца нет дома? Можно ли опускать мост вооруженному отряду?

— Это она? — Низкий, холодный голос обдавал малышку ледяной водой.

Страшный, огромный...

Человек избавился от матери, чтобы решительно преодолеть внутренний двор с опустевшими клумбами и потрескавшимся искусственным прудом, который заполняли из колодца ключевой водой по весне.

— Как тебя зовут? — Лицо гостя оказалось напротив — жесткие морщинки в уголках тонких губ, густые сведенные брови, длинный с горбинкой нос и пронзительные зеленые глаза. Хотелось отступить, но незнакомец взял девочку за руку и потянул к себе, чтобы обнять и резко подхватить на руки. — Не бойся. — Пальцы помнили, как коснулись брони на груди, стали леденеть, а прошлое ударило почти реальным голосом по барабанным перепонкам. — Я не страшный! Я привез тебе подарки... Как тебя зовут, милое дитя?

— Кларисса, — почти шепотом отозвалась та и внезапно взглянула на мир с высоты взрослого мужчины (отец никогда не брал ее на руки).

Все: высокие стены со следами мха на камнях, рыцари, освобождающиеся от груза доспехов, мама, которая скромно склонила голову, словно в рот воды набрала, суетящиеся домашние, даже рыжая собака, которую так любила девочка, — теперь словно уменьшились и потеряли значимость.

— Ты красивая, — гость улыбнулся, и ледяная холодность его сменилась старательной сдержанностью. — Смотри, что у меня есть. — Рука скользнула под плащ, из-под которого появилась тоненькая витая цепочка. — Такие продают лишь в заморских лавках, на теплом побережье... Огромные корабли прибывают в порт и разгружают сотни ящиков с товарами... Знаешь, там никогда не бывает зимы. Деревья не сбрасывают листья, а цветы с мою ладонь. Не веришь?

— А море большое? — Кларисса качалась наверху, словно сама плыла на большом корабле.

— Большое, малышка, большое. — Мужчина остановился перед старшей герцогиней и замолчал. Тогда девочка не понимала, почему сюда прибыл человек в расшитом плаще обшитом соболе парчовом акетоне, тогда она не догадывалась о сути визита, но бледность и напряженность матери заставляли волноваться.

— Ты скажешь мне? — Женщина, как дрожащая зверушка, заглянула в лицо воина, который избегал встречаться с хозяйкой глазами. — Скажи, — выдохнула она.

— Не сейчас и не здесь. Сперва размести свиту, а мы поговорим за обедом.

Боже, лучше бы девочка не помнила, как чужак обнимает мать! Лучше бы не слышала разговора, когда спряталась за портьерой!

Гость, сидевший за пышным, богатым столом, сервированным словно на праздник, вызывал противоречивые эмоции до тех пор, пока не схватил хозяйку в тиски и не заговорил быстро и страстно. Тогда несчастная девочка возненавидела его по-настоящему.

— Я принес тебе плохую весть, — мерзавец прямо-таки перегнул герцогиню, как тростинку. — После большой политики, эта весть вряд ли добавит что-нибудь необычное в наши отношения.

— Ты без церемоний прибыл в мой дом... — Дрожь матери прокатилась мурашками по спине маленькой Клариссы. — Ты знаешь, что Далур уехал в пограничье по твоему приказу. Ты был уверен, что не застанешь его здесь.

— Далур погиб в стычке с далонцами. — Дерзкий прищур горестью отразился в зажатом всхлипе ребенка. — Теперь я свободен от подозрений и интриг твоего супруга. Теперь и ты не будешь досаждать мне своими требованиями о наследстве. Достаточно, чтобы у моей незаконной дочери было герцогство. — Гость начал трясти хозяйку за плечи, но та и так не сопротивлялась, а словно одеревенела и совершенно растерялась от новостей. — Слышишь, я приехал предложить тебе последнее условие — Кларисса не наследует трон! Ты и она останутся жить. Если продолжишь требовать, лишишься и привилегий, и дочери.

— Ты убил его, — шелест боли, глаза в слезах — герцогиня сделала шаг назад, вырвалась и оступилась на ковре с красными маками по углам. — Отказаться от трона? Теперь? — Белые кружева, заметавшиеся крыльями птицы из стороны в сторону, выдали волнение старшей Авали, которая пошла пятнами и оттолкнула мужчину, предупредительно поддержавшего разъяренную кошку от падения. — Кто тебя надоумил на такое чудовищное убийство? Кто тебе сказал, что я хотела больше, чем несколько сладких недель на заре лета? Тогда ты любил меня. А теперь... Я ничего не требовала... Не спрашивала. Я просто подарила тебе дочь.

— Ты получила за это земли, твой муж был приближенным к моим делам. Теперь ты метишь на власть надо мной!

— У тебя паранойя. Никогда я не приезжала в столицу, жила как отшельница, выполняла все условия договора, но, как оказалось, этого слишком мало для прощения. Моя ошибка, что я сказала тебе о желании видеть нашего ребенка во славе и силе. Я желала, да, я желала... — Герцогиня утерла рукавом лицо, чтобы стереть первые слезы негодования. — Теперь ты лишил меня единственной опоры. Разве тебе понять, что такое жить без мужа? Церковники и так не оставляют дом, пасутся на жирной казне семейства. Теперь их увещеваниям не наступит конца.

— Кто бы сомневался, что ты печешься лишь о себе.

Гость мерил широкими шагами большую столовую, стены которой были обиты мореным дубом, а на потолке на огромных крюках висели два больших железных круга с догоревшими давным-давно свечами — это говорило о том, что гостей здесь встречают нечасто.

Всю недолгую, утомительную паузу девочка за портьерой стояла на мысочках, взявшись за защелку форточки, которая едва не выдала ослушницу резким скрипом и хлопком, а женщина тяжело дышала, сжимая кулаки от злости.

— Ты должна дать мне слово, что никогда не предъявишь счетов, что перестанешь мечтать о троне и о своем царствовании.

— К черту!— И герцогиня с грохотом распахнула дверь, чтобы поскорее уйти от разговора. Гость последовал за ней.

Когда дверь закрылась, девочка тихонечко вылезла из-за портьеры и взглянула на остатки обеда, который навсегда изменил ее жизнь. Если бы тогда она догадывалась, чем закончится ночь слез в подушку и скрытая скорбь по отцу, если бы могла простить свою мать за то, что потеряла детский эгоистический комфорт, она бы никогда не совершила непростительной ошибки, приведшей ее в кленовую рощу вопреки предупреждениям матери не покидать замок под предлогом, что в лесах водится страшное чудовище, которое пожирает непослушных детей в темной пещере. Тогда Кларисса еще не стала Титу-Авали, тогда ее мало волновало, что на трон взойдет сын простолюдинки. Главное — умер отец. Отец, которого огромный человек в дорогом одеянии отправил навстречу далонцам с небольшим отрядом. Конечно, этот страшный великан знал, что герцог исполнит долг до конца, что бросится в атаку, что навсегда канет в лету вместе с другими храбрыми простыми воинами. Гость утверждал, что крови пролилось много. Вменял эту смерть в вину герцогине из-за того, что та слишком упряма и что обойтись без интриг — легко, если отбросить амбиции.