Бод

-Я знаю, что сделаю: только помоги мне скормить Серафиме это, — старуха распустила свой широкий шелковый пояс, в котором оказались закручены несколько косточек, камешков, корешков, разноцветные верёвочки, старинная гривна и затейливое, видно, очень древнее украшение — всё её богатство. Выбрала небольшой сухой корешок.

— Это мутожник, корень редкий. Усыпляет сразу. Но я не справлюсь с внучкой: мы с ней только мучаем и испытываем друг друга.

— Ладно, — согласился чародей, — давай сюда корень, из моих рук она съест его.

И он поднёс корень к Серафиме, что-то произнёс. Серафима жадно выхватила корень зубами прямо у него из пальцев. ('Так огонь набрасывается на дерево!' — невольно подметила старуха Мокошь).

* * *

Оступившаяся Серафима жила, год за годом всё больше теряя разум, но чутко ловя-собирая чужие мысли. Как и всякая сумасшедшая, Серафима убедила себя в своей исключительности. (Мокоши пришлось признаться самой себе, чьё заблуждение подхватила дева!). Несчастная верила, что повинна в смерти селян от зубов Чёрного волка, что может насылать на людей недуги, и, — о ужас, когда только выплеснула старуха-знахарка на неё такую мысль? — способна лечить детей! Но не только верила во всё это, и многое другое, нет. Она, рождённая в семье потомственных прорицательниц, ведуний, травниц и знахарок, обладая неподвластной ей силой, швыряла, как могла, всё выловленное в чужом сознании в Явь — вредя и нарушая хрупкое равновесие. И чем сильнее попадался человек на пути Серафимы, тем сильнее становилась она, отражающая обратно эту силу — дело понятное.

'То, чем дорожу, чем дышу — моя любовь к Анне, — чуть не погубило меня!' — думал чародей. 'Наверное, не хватит жизни, чтобы постигнуть все тонкости переплетения-отражения Сил!'

Что же делать с этой бесноватой?

Бод вместе со старухой Мокошью добился от девы более-менее связного рассказа о том, как пришла в голову несчастной мысль погубить чародея?

...Цыганка Галла не сразу отыскала Серафиму: племя кочевало по разным землям. Когда этой весной цыгане опять остановились в здешних краях, любопытная Галла нашла способ повстречаться с молодой ведьмой. Цыганка, кроме нескольких штучек да гаданий, ничего не умела, и ей занятно было наблюдать, что творит, не слишком отдавая себе в этом отчёт, Серафима. До сих пор старухе хватало своего умения, но теперь неплохо бы поучиться у ведьмы: а вдруг и у Галлы так получится? И почему бы не попробовать покрутить девкой? Что, если опять закинуть удочку на речицкого бортника? Вдруг удастся присушить к молодой ведьме? По силам ли это Серафиме? Главное, найти способ, как привести бортника сюда. Правда, девка не в своём уме, костлява и некрасива, ну, так вместе они постараются: охмурят мужчину. Вот бы посмеяться, глядя, как ладный бортник, потеряв голову, станет услуживать этой кикиморе! Может, удастся то, что хотела когда-то цыганка: подставить руку под его звонкие монеты?

И Галла нашептала ведьме о мужской любви, о том, что пора ей быть в паре, и человек для этого есть подходящий.

— Украдём у него сына — станет у вас семья, — убеждала она Серафиму.

А Серафиме много уговоров не понадобилось: ей, всемогущей, всё подвластно! После того, как эта добрая старуха нашла её, Серафиме всё стало удаваться. Рядом с цыганкой она чувствовала небывалый прилив сил.

Серафима перестала показываться на глаза родной бабке Мокоши. Ждала прихода цыганки, радовалась ей. Вскоре Серафима отправилась в путь за Речицу и подкарауливала возок с семьёй бортника. Призналась, что ясно почувствовала приближение чародея и ещё каких-то необыкновенных людей. ('Это Екатерина и Елизавета!' — подумал бортник, глубоко запрятав мысли от чуткой сумасшедшей).

Одержимая ведьма, унося ребёнка, упивалась своей невиданной мощью. Чародей сжал челюсти, негодуя: 'Ты подкрепилась от меня и моих дочерей!'

...Она не замечала, что тащит мальчика, больно перехватив его за бока цепкими и сильными, как у всех сумасшедших, пальцами, — не давая ребёнку дышать. Старуха Галла приняла из её рук полуживого Микиту и привела дитя в чувство. А потом запугала малыша так, как умеют запугивать цыганки.

Но толком не смогла вспомнить Серафима, что делала, когда явился к ней Бод.

Вроде бы она вышла навстречу этому мужчине, гордясь собой и своей красотой. В неотразимости убедила её цыганка: научила, как ступить, как повернуться. А потом Серафима почувствовала, что этот мужчина послужит её цели! Ей пришла пора стать самой сильной и всемогущей! И она не замечала, как корчился перед ней человек, она желала только добраться до него, не зная, что будет делать потом, но предвкушая свою великую победу. И сквозь огненное кольцо демонов Серафима уже видела себя, торжествующую над обугленным телом.

Выслушав внучку, Мокошь посмотрела в лицо бортника. Она не всё поняла из этого бреда. От Мокоши ускользнуло то, что сила Серафимы — всего лишь отражение силы Знающего.

'И не обязательно всё знать тебе, бабушка!' — решил чародей.

* * *

Выбрав по луне самое подходящее время, Бод и Мокошь провели ночь, не смыкая глаз, в доме у знахарки, творя над привязанной к лаве бесновавшейся Серафимой долгие заклинания. С восходом солнца закончилось их служение. Низкие сущности Нави покинули Серафиму.

Чародей, бледный, измученный, сказал:

— Мокошь, увози внучку в место, которое укажу тебе.

— Чем хорош твой совет? — еле слышно отозвалась Мокошь, чувствуя, что за спасение внучки заплатила дорогой ценой.

Незнаемое чародейство лишило её сил: у старой лекарки тряслись руки и ноги, онемело всё тело, и голова раскалывалась, страдая тысячей болей. Слишком велико было напряжение, слишком ответственным было задание: надёжно перекрыть пути низшим.

Старуха теперь думала, что проживёт недолго.

— Я приведу вас к волшебному ручью. Вода в нём не замерзает, она греется огнями земных глубин. Этой водой я остановил безумство Серафимы.

— У выхода воды лежат четыре огромных камня, плоские сверху? — спросила, слабо шевельнувшись, старуха.

— Так!

— И на одном камене вьётся выбитый желобок, закручиваясь, как мужская шейная гривна*? Я храню такую — это сильный оберег!

— Да.

— А на другом — знак Ярилы?

— Есть и это.

— На третьем и четвёртом камне женские знаки Поуни и Рода*?

— Знаешь это место?

— Я когда-то пришла в эти края в поисках источника. Но указания были скупы, и я, как ни старалась, не нашла его. Но и уйти отсюда не решилась. Так и живу! — Мокошь опять заплакала. — А за мной, следуя тем же указаниям, хранимым у нас в роду из поколения в поколение, сюда притащилась и слабая духом моя Серафима. Первое время и она искала горюч-ключ. Пока не случилось, сам знаешь, что... — причитала старуха, исторгнув из себя целые потоки воды.

'Ну, я рад, что навёл вас на это место. Значит, судьба вам стать хозяйками волшебного ручья' — подумал чародей. И произнёс:

— Чувствую я, что горячая вода криницы успокоит несчастную девушку. Редкая вода дружит с огнём так, как эта. — Он, посмотрев на вытянувшуюся на лаве тихо спящую Серафиму, решил, что не ошибся. И добавил, утешив старуху:

— Всё, что ни делается, к лучшему, лекарка! Хорошо, что до сих пор не нашла горюч-ключ Серафима. Вода погубила бы её: эта святая вода для того и вышла на поверхность, чтобы противостоять злу. А вот теперь в самый раз отвезти внучку туда. Я покажу вам путь.

Примечания:

* Пошесть — имя страшной чёрной бабы, приносящей, по поверью, мор, эпидемию.

* Мокошь ('Мокрая') — имя славянской языческой богини, покровительницы вод. Позднее её считали охранительницей колодцев. В дохристианские времена ей был посвящён пятый день недели.

*Мара — женщина-чудовище, меняющая свою внешность

*Гаковница — тяжелое ручное огнестрельное оружие (вес 12-20 кг); пушка.

*Шейная гривна — древнее мужское украшение из 'тордированной' — перекрученной — проволоки. Символ мужской силы и непобедимости. Носилась под одеждой на шее. Украшение воинов. Такую шейную гривну нашли при раскопках в 80-х годах в центре Речицы на территории бывшего посада.

*Поуня — (бел.) Полная Луна.

*Род — особой формы ромб, знак непрерывности, продолжения рода. Сохранился в народной вышивке и ткачестве.

ЗЛАТО

В мастерской кушнера Петро Хруса сидел речицкий просол Тимофей Иванович. Старик мял в руках мягкую рухлядь*, вываленную перед ним, проверял мездру, придирчиво поворачивал к свету, разглядывал мех, и дул на него, и потряхивал. Наконец, когда хозяин устал гадать, с чего бы это старый купчина заинтересовался мехами, ведь торг у них разный, Тимофей Иванович небрежно спросил:

— Сколько шкурок может продать мне хозяин Петро?

Хрус про себя подумал: 'Да хоть все! На то и сижу, чтобы их сбывать.' Но вслух высказаться не спешил. Прикинул что-то в уме, потянул важно:

— Времена не те. Опытные охотники перевелись, да и в панских лесах не дюже поохотишься — дорогое удовольствие. Мех уж не тот пошёл. А селяне если и привозят штуку-другую, так дрянь — сохранить как следует не умеют. Не с чем работать! Ну, из уважения к вам, Тимофей Иванович, несколько шкурок я подберу, подберу из того, что получше.

— Я с тобой толкую: сколько продашь сейчас? — отбросил в сторону дьячкову дипломатию просол.

Петро насторожился.

— Пан товар сменить решил?

— Ты торговать будешь, или исповедовать меня? — огрызнулся купец.

'Ну, торговать, так торговать!' — подумал Петро. Сгреб меха в охапку, ответил:

— Товар в цене нынче. Потому, Тимофей Иванович, за шкурки возьму...

И он назвал цифирь, которая вроде не сильно отличалась от обычной, но нравилась ему больше, чем устоявшаяся цена его товара.

Купец, вот диво, торговаться не стал. Ударили по рукам, старик пересчитал весь товар, велел сложить в короб и доставить к нему в дом. Там и заплатит за меха звонкой пражской монетой.

Кушнер тотчас же закрыл свою лавчонку при мастерской. Шёл в дом просола, бубня под нос слова про хитро сделанную купеческую породу. Стал думать: что такое он мог упустить? У кого бы узнать, почему вдруг ушёл у него весть товар сразу? И кому и где думает сбывать меха купец, торгующий разной мелочью? Если в Речице — то это не по закону, нет, не по закону! Можно тогда и перед замковым судом* поставить старого просола.

А когда Петро Хрус проходил улицей мимо собравшихся в кружок речицких мещанок, да услышал, как повторяли бабы, болтая о своём: 'пусто', 'пусто', Петро даже выругался — так расстроился:

— Тьфу! Языки бы укоротить вам, бабы!

Мещанки не поняли, что не понравилось кушнеру? Но, известное дело, не смолчали.

— А Вы знатный молодец! — ответила одна из бойких тёток, самая языкастая. — Можете так и сказать своей женке, пусть гордится! Гляньте, бабоньки: всё у нашего кушнера как надо: пузо кругло, под пузом длинно, только ни себе, ни людям оно! — и бабы прыснули так, что одна из них даже зашлась-закашлялась от смеха.

'Что такое сказала Ефимова Ганна?' — недоумевал Хрус, чувствуя, как краска заливает лицо, пока не обнаружил, что под животом, и правда, круглым, развязался его длинный пояс и тащится, спустившись между ног, метётся по грязной земле. Тьфу!

* * *

Незадолго до ярмарки к Тимофею Ивановичу заглянул вестовой: панцирный* слуга пинского пана Чадовича.

Этот сухопарый гонец полжизни провёл в седле. Мотался с поручениями по полесским шляхам и гостинцам от Берестья до Чернигова. Бывая в Речице, непременно захаживал в лавку к старому купцу.

На этот раз вестовой Фёдор, разведя вежливую неспешную беседу, достал из-за пазухи несколько горностаевых шкурок отличной выделки.

— Не примете ли, Тимофей Иванович? В знак моего к вам хорошего расположения.

— Дорог подарок!

— Ну, отдарите когда-нибудь, не последний раз видимся, — глазом не моргнув, отвечал тёртый Фёдор, даже не глядя на драгоценные маленькие шкурки.

— Лучше сразу, — заметил купец. — Мне с тобой детей не крестить. Сколько хочешь за них?

— Дадите полкопы грошей, и спасибо, — предложил гонец, ловко и осторожно обстряпывавший свои дела попутно с панской службой.

— Что-то глуховат я становлюсь, не всегда хорошо слышу, — пожаловался купец. — Иногда кажется, люди странные вещи говорят?

Вестовой придвинулся к нему:

— Тимофей Иванович! — сказал он, ничуть не смутившись, — только Вам, уважаемый, говорю по секрету: скоро у вас цена на рухлядь поднимется неимоверно! — голос Фёдора скрипел. С таким поскрипыванием разговаривали жители его родной стороны. В Речице Фёдора за это прозвали Коростель*.

— Ну?! — не поверил просол.

— За мной едет кобринский гость* — Шмойла Нахимович. Он не спешит: задумал прибыть сюда аккуратно к концу ярмарки. Остановится в Речице. Может, пошлёт своего человека в крепость Горваль, к управляющему панов Сангушек*, и всё. Дальше не поедет, потому так договорено у него с другим купцом, Еской Пейсаховичем. А охрана у евреев немалая, сам видел. Вот и смекайте, чего и сколько скупать будут в ваших краях?

Тимофей Иванович встрепенулся. Имя большого купчины-шубника ему хорошо знакомо. Это крупная рыба, такая крупная, что, когда проплывёт рядом, придёт в движение стоячая вода: забурлит торговля! Эх, не упустить бы! И хозяин лавчонки внутренне подобрался, но равнодушно-сонное выражение с лица своего сгонять не стал.

— Тебе-то какой интерес? — лениво спросил он Фёдора.

Тот вздохнул.

— Мой интерес мужицкий. Шкурками этими меня отблагодарили за одно дело. Не нужны они мне, я так человеку тогда и сказал. Но уж очень просили принять, неудобно было обидеть человека. Очень просили. Взял. А куда девать? Вот и вспомнил про вас, Тимофей Иванович. Вы по доброте своей меня всегда выручаете. И за это я Вам служить готов, и быть полезен, чем могу. Вот и представился случай: я вам не просто сбыть хочу эти ничтожные шкурки, вы в накладе не останетесь, Тимофей Иванович, и дружбе нашей продолжаться.

'Ещё бы!' — подумал хозяин, — 'Ничтожные' шкурки сбыть хочешь по такой цене, по какой сбывают люди, уплатившие перед тем немалое торговое померное*! Ловкий холоп, небось, имеет в каждом городишке по 'другу' — в обход мытных законов возит разные штучки. И все вещицы как бы мимоходом попали к нему, и нуждаются в настоящем хозяине, который заберёт их: не за так, само собой.

Но рассудить иначе: Фёдору можно доверять. Не было такого, чтобы подвёл.

Не раз Тимофей Иванович передавал с ним кое-что знакомым людям в Мозырь и в Туров. Случилось однажды передать даже немалые фанты* черниговскому лихвяру*.

Вестовой справлялся. Фанты завёз, деньги, полученные от менялы, доставил на обратном пути. Всегда, зайдя в лавчонку, гонец поздоровается вежливо, потопчется, терпеливо дожидаясь, когда уйдёт покупатель, и только тогда начнёт говорить о деле: передаст весточку от нужного человека, на словах добавит, что велено было добавить на словах. Голова работает: памятлив, надёжен, исполнителен. Чего же ещё? И в нечестности ни разу уличён не был. А что не по закону живёт, так ведь крепостным один закон: исполнять господскую волю. Ну, пусть и крутится человек, как умеет!