— Потому что я знал, что он не стал бы ныть или падать в обморок, если я останусь, — ответил он. — Он скорее позволил бы тебе втыкать раскаленные иглы ему в глазные яблоки, чем завопил передо мной.
— О, так ты заметил это?
— Ну, конечно, я заметил, Сассенах. Для чего, ты думаешь, я был здесь? Не то, чтобы я не ценю твое мастерство, но смотреть на то, как ты накладываешь швы, ей богу, не очень хорошо для пищеварения, — он коротко взглянул на брошенную ткань, заляпанную кровью, и скривился. — Как ты думаешь, кофе совсем остыл?
— Я подогрею его, — я сунула чистые ножницы назад в футляр, затем обработала иглу, которую использовала, вдела в нее новую шелковую нить для зашивания ран и свернула ее, опустив в банку с алкоголем. Все еще пытаясь разобраться с чувствами, я убрала все обратно в шкаф, затем повернулась к Джейми.
— Ты же не боишься Тома Кристи, верно? — требовательно спросила я.
Он заморгал в изумлении, потом засмеялся.
— Господи, нет. Что заставило тебя так думать, Сассенах?
— Ну... вы так иногда ведете себя... Как дикие бараны, которые бодаются головами, чтобы выяснить, кто сильнее.
— Ах, это, — он пренебрежительно махнул рукой. — Моя голова гораздо крепче, чем у Тома, и он знает это довольно хорошо. Но не собирается сдаваться и следовать за мной кругом, как годовалый ягненок, это точно.
— О? О? Но, как тебе кажется, что ты все-таки делаешь? Ты же не будешь его мучить, только чтобы доказать, что можешь это, не так ли?
— Нет, — сказал он и слегка улыбнулся мне. — Человек, упрямый настолько, чтобы разговаривать по-английски с горцами в тюрьме в течение восьми лет — это человек, достаточно упрямый, чтобы бороться вместе со мной в течение следующих восьми лет. Вот что я думаю. Будет хорошо, если он все же осознает это сам.
Я глубоко вдохнула и выдохнула, качая головой.
— Я не понимаю мужчин.
Это вызвало у него тихий смешок глубоко в груди.
— Да, ты понимаешь, Сассенах. Ты только думаешь, что нет.
Хирургическая была снова в порядке, готовая к любым чрезвычайным ситуациям, которые может принести завтрашний день. Джейми потянулся к лампе, но я, останавливая его, положила свою руку на его предплечье.
— Ты обещал быть честным со мной, — сказала я. — Но ты точно уверен, что честен с самим собой? Ты не будешь преследовать Кристи только потому, что он бросает тебе вызов?
Он остановился, его глаза глядели ясно и открыто и были в нескольких дюймах от моих. Он поднял руку и приложил ее к моему лицу, его ладонь согревала мою кожу.
— Есть только два человека в этом мире, которым я никогда бы не солгал, Сассенах, — сказал он тихо. — Ты — один из них. А я — другой.
Он нежно поцеловал меня в лоб, затем наклонился мимо меня и задул лампу.
— Заметь, — его голос шел из темноты, и я видела его высокую фигуру, выделяющуюся на фоне неясного прямоугольника света из входной двери, когда он выпрямился, — меня можно обмануть. Но сам я никогда не стал бы делать этого нарочно.
* * *
РОДЖЕР ТИХОНЬКО ПОШЕВЕЛИЛСЯ и застонал.
— Думаю, ты сломала мне ногу.
— Нет, не сломала, — ответила его жена, уже более спокойная, но все еще расположенная спорить. — Но я поцелую ее для тебя, если хочешь.
— Было бы прекрасно.
Последовал громкий шорох набитого кукурузной шелухой матраса, когда она переместилась в позицию, чтобы выполнить лечение, завершившееся голой Брианной, придавившей ему грудь, и оставившей его с видом, который заставил пожалеть, что у них не было времени зажечь свечу.
Она на самом деле целовала его голени, что было очень щекотно. Хотя, учитывая обстоятельства, он был склонен мириться с этим. Он вытянул вверх обе руки. Если недостаточно света — Брайль справится с этим.
— Когда мне было четырнадцать или около того, — сказал он мечтательно, — в одном из магазинов Инвернесса была очень смелая витрина — то есть, смелая для того времени, — на женском манекене не было надето ничего, кроме нижнего белья.
— Мм?
— Ага, длинный, в полный размер, розовый пояс с подвязками, весь комплект, с подходящим бюстгальтером. Все были шокированы. Комитеты выразили протест, были сделаны звонки всем священникам в городе. На следующий день манекен убрали, но до тех пор, все мужское население Инвернесса, проходившее мимо этой витрины, не упускало возможности случайно взглянуть на него. До этой минуты я всегда думал, что это была самая эротическая вещь, которую я когда-либо видел.
Она на мгновение приостановила свои манипуляции, и он понял по ощущению движения, что она обернулась и смотрит на него через плечо.
— Роджер, — произнесла она задумчиво. — Я уверена, ты — извращенец.
— Да, но извращенец с очень хорошим ночным зрением.
Это ее рассмешило, чего он и добивался с тех пор, как ему, наконец, удалось остановить ее, брызжущую слюной, — и он приподнялся, оставляя легкий поцелуй на обеих половинках смутно видневшегося объекта его восхищения, перед тем как удовлетворенно опуститься обратно на подушку.
Она поцеловала его колени, затем положила свою голову щекой на его бедро, так что масса ее волос рассыпалась, покрывая его ноги, прохладная и мягкая, как облако шелковых нитей.
— Прости меня, — тихо сказала она, спустя мгновение.
Он издал извиняющий звук и скользнул успокаивающей рукой по округлости ее бедер.
— Ох, это неважно. Хотя и очень жаль, я хотел бы посмотреть на их лица, когда они увидели бы, что ты сделала.
Она коротко фыркнула, и его нога дернулась от ее теплого дыхания.
— Их лица в любом случае стоили того, чтобы увидеть их, — она казалась немного унылой. — И это было бы настоящим разочарованием, после всего того.
— Ну, ты права насчет этого, — согласился он. — Но ты покажешь им завтра, когда они будут в настроении, чтобы оценить это должным образом.
Она вздохнула и снова поцеловала его колено.
— Я не имела это в виду, — сказала она, спустя мгновение. — Говоря, что это твоя вина.
— Конечно, имела, — тихо проговорил он, все еще лаская ее. — Все в порядке. Ты, вероятно, права, — скорее всего, она и была права. Он не собирался делать вид, что ему не больно это слышать, но не мог позволить себе злиться. Это бы не помогло никому из них.
— Ты не знаешь этого, — она резко поднялась, неясно вырисовываясь как обелиск на фоне бледного прямоугольника окна. Перебросив ловко одну ногу через его лежащее тело, она скользнула вниз, рядом с ним. — Это могу быть я. Или никто из нас. Может быть, просто не пришло время.
Он соединил руки вокруг нее и крепко обнял вместо ответа.
— Какова бы ни была причина, мы не будем обвинять друг друга, хорошо? — она издала тихий звук согласия и придвинулась ближе. Ну ладно, хотя, не было никакого способа удержаться от обвинения себя.
Факты говорили сами за себя: она забеременела Джемми после единственной ночи, был ли это он сам, или Стивен Боннет, никто не знает, но одного раза было достаточно. Если принять во внимание, что они пытались в течение последних нескольких месяцев, все больше и больше казалось, что Джемми — их единственный ребенок. Возможно, ему не хватает жизненной искры, как предположили миссис Баг и ее приятельницы.
"Кто твой папочка?" — с издевкой и ирландским акцентом слова отдавались в глубине его мозга.
Он бурно откашлялся и откинулся назад, твердо решив не зацикливаться на этом маленьком вопросе.
— Ну, и ты прости меня, — сказал он, меняя тему. — Ты, возможно, права в том, что я веду себя так, будто предпочитаю, чтобы ты готовила и мыла, вместо того, чтобы возиться со своим маленьким химическим набором.
— Тем не менее, ты имеешь право, — сказала она без злобы.
— Я возражаю не столько против отсутствия готовки, сколько против экспериментов с огнем.
— Ну, тогда тебе понравится следующий новый проект, — сказала она, уткнувшись ему в плечо. — Там, в основном, вода.
— О... хорошо, — ответил он, хотя даже сам слышал нотку сомнения в своем голосе. — В основном?
— И еще немного грязи.
— Ничего, что горит?
— Только дерево. Немного. Ничего особенного.
Она медленно провела пальцами вниз по его груди. Он поймал ее руку и поцеловал подушечки пальцев; они были гладкие, но твердые, намозоленные от постоянного прядения, которым она занималась, чтобы помочь им с одеждой.
— "Кто найдет добродетельную жену", — процитировал он, — "цена ее выше жемчугов. Она добывает шерсть и лен и с охотою работает своими руками. Она делает себе ковры; шелк и пурпур — одежда ее".
— Я бы с удовольствием нашла несколько красящих растений, чтобы получить настоящий пурпур, — сказала она мечтательно. — Я скучаю по ярким цветам. Помнишь платье, которое я надевала на вечеринку по поводу высадки человека на Луну? Черное с люминесцентными полосами — розовыми и цвета зеленого лайма?
— Оно было незабываемо прелестным, ага, — лично он считал, что приглушенные цвета домотканой одежды подходили ей гораздо больше; в юбках ржавого и коричневого, жакетах серого и зеленого цветов она смотрелась как какой-то экзотический прекрасный лишайник.
Охваченный внезапным желанием видеть ее, он потянулся, шаря по столу у кровати. Маленькая коробочка была там, где она ее бросила, когда они вернулись. Она все-таки спроектировала это для использования в темноте: поворот крышки отделил одну из маленьких восковых палочек, и крошечная полоска шероховатого металла, приклеенного сбоку, холодила его руку.
Чирк! Это заставило его сердце забиться от простой узнаваемости, и крошечное пламя появилось со слабым запахом серы — магия.
— Не трать их, — сказала она, но улыбнулась, несмотря на протест, зачарованная зрелищем, также как тогда, когда впервые показала ему, что сделала.
Ее волосы, чистые и распущенные, только вымытые, переливались над бледными округлостями ее плеч, их облака мягко лежали на его груди, корица и янтарь, беж и золото — вспыхивали в свете пламени.
— "Не боится снега она для семьи своей, потому что вся семья ее одета в багрянец", — сказал он мягко, и обнял ее свободной рукой, наматывая на палец локон у ее лица, скручивая тонкую прядь так, что казалось, будто он прядет нить.
Удлиненные веки ее глаз были полуприкрыты, как у разнежившейся кошки, но улыбка все еще жила в этом широком мягком рте, губы которого могли, как ранить, так и исцелять. Свет струился на ее кожу, делая бронзовой крохотную коричневую родинку ниже ее правого уха. Он мог разглядывать ее вечно, но спичка догорала. Незадолго до того, как пламя коснулось его пальцев, она наклонилась вперед и задула ее.
И в этой затянутой дымкой темноте, прошептала ему в ухо: "Уверено в ней сердце мужа ее... Она воздает ему добром, а не злом, во все дни жизни своей". Вот так.
Глава 22. ЧАРОДЕЙСТВО.
ТОМ КРИСТИ не вернулся в хирургическую, но послал свою дочь, Мальву, чтобы получить мазь. Девушка была темноволосая, стройная, тихая, и казалась смышленой. Она отнеслась с большим вниманием к тому, как я расспрашивала ее о состоянии раны — пока все хорошо, небольшое покраснение, но ни нагноения, ни красноватых прожилок на руке, и я дала ей рекомендации о том, как применять мазь и менять повязку.
— Что ж, хорошо, — сказала я, протягивая ей банку. — Если начнется лихорадка, приди и позови меня. Если все будет нормально, заставь его прийти через неделю, чтобы снять швы.
— Да, мэм, я все сделаю, — тем не менее, она не развернулась и не ушла, а задержалась, ее пристальный взгляд перебегал по насыпям сохнущих на марлевых полосках трав и инструментам моей хирургической.
— Тебе нужно еще что-то, дорогая? Или у тебя есть вопрос? — она, казалось, поняла мои инструкции прекрасно, но, возможно, хотела спросить что-то более личное. В конце концов, у нее ведь нет матери...
— Ну, да — сказала она, и кивнула на стол. — Я только хотела поинтересоваться, что вы пишите в этой черной книге, мэм?
— В этой? О. Это мои хирургические заметки и рекомендации... эм... такие рецепты, я имею в виду, для лекарств. Понимаешь? — я повернула книгу и открыла ее так, чтобы она смогла увидеть страницу, на которой я нарисовала эскиз поврежденных зубов мисс Мыши.
Серые глаза Мальвы светились любопытством, и она наклонилась вперед, чтобы прочитать, аккуратно сложив руки за спиной, как будто боялась, что может случайно дотронуться до книги.
— Все в порядке — сказала я, немного обрадованная ее вниманием. — Ты можешь посмотреть ее, если тебе нравится, — я толкнула книгу к ней, и она испуганно отступила на шаг. Морща лоб, Мальва подняла на меня полный сомнения взгляд, но когда я улыбнулась ей, она возбужденно вдохнула, и протянула руку, чтобы перевернуть страницу.
— Ой, смотрите! — она перевернула страницу, и увидела запись — не мою, а одну из сделанных Дэниэлем Роулингсом. Он изобразил удаление мертвого ребенка из матки, через использование различных инструментов дилатации и кюретажа. Я взглянула на страницу, и поспешно перевернула. Роулингс не был художником, но он обладал умением с жесточайшим натурализмом изображать процесс.
Мальва, похоже, не была обеспокоена рисунками, скорее с интересом пялилась на них.
Я тоже заинтересовалась, исподволь наблюдая, как она переворачивала наугад страницы. Она, естественно, уделяла особое внимание рисункам, но также останавливалась, чтобы прочитать описания и рецепты.
— Почему вы записываете процедуры, которые сделали? — спросила она, взглянув вверх с поднятыми бровями. — Рецепты, да, я понимаю, вы можете забыть что-то, но почему вы рисуете эти картинки и делаете заметки о том, как удалили отмороженный палец ноги? Вы бы поступили по-другому, в следующий раз?
— Ну, иногда такое, возможно — сказала я, откладывая в сторону стебель сушеного розмарина из которого я удаляла иглы. — Хирургия — это не одно и то же каждый раз. Все тела немного отличаются, и даже при том, что вы можете сделать одну процедуру раз десять, там будет десяток вещей, которые происходят по-разному — иногда меньше, иногда больше. Но я записываю то, что сделала по нескольким причинам, — прибавила я, отодвигая мой стул и ближайшие стулья, стоящие вокруг стола, чтобы встать рядом с ней.
Я перевернула еще несколько страниц, остановившись на записи, в которой я зафиксировала жалобы старой бабули МакБет. Список был настолько обширен, что я прописала его в алфавитном порядке для собственного удобства, начав с артрита всех суставов, далее продвигаясь через диспепсию, боль в ухе и обмороки, а затем жалобы продолжались еще несколько страниц, заканчиваясь прободением матки.
— Отчасти, это для того, чтобы я точно знала, что было сделано для конкретного человека, и, если что-то произойдет, и он будет нуждаться в лечении позже, я смогу пролистать назад и буду иметь точное описание проблемы. Предыдущее состояние. Для сравнения, понимаешь?
Она с готовностью кивнула.
— Ага, все ясно. Таким образом, вы бы знали, стало им лучше или хуже. Что еще тогда?
— Ну, самая важная причина, — сказала я медленно, подыскивая нужные слова, — в том, чтобы какой-нибудь другой доктор, который может прийти позже, мог прочитать записи и увидеть, как я поступила в той, или иной ситуации. Книга подскажет ему способ, как сделать что-то, что он еще не делал, или выбрать лучшее решение.
