Зря спящий проснулся

— Ну-ка поясни. — Шофер сделал радио потише. Баланс звуков сместился с невнятной легкой музыки на гул от огромных шин и различные не раздражающие поскрипывания, полязгивания внутри кабины, как будто являющиеся ее неотъемлемой романтичной частью.

— Иногда ловишь ящерицу, а иногда в руках остается один только хвост. Но так или иначе ты ее поймал.

— А, в этом смысле. Кто его знает.

— Ага.

Максим уставился на бесконечные, мелькающие за окном поля, сменяющиеся лесополосами, и снова поля.

— Ну, а ты-то где нагрешил, что даже хвоста не отхватил?

— Не знаю, вроде нигде. Или не помню. У меня в последнее время проблемы с памятью.

— Думаешь, что все у тебя впереди?

— Не особо и думаю.

— Отчаялся уже?

Быт.

Она молчит. Она холодна. Она не ловит его взгляд. Она смотрит прямо перед собой.

С момента того их первого похода в кинотеатр прошло четыре года.

Но, кажется, что время повернулось вспять и перед ним снова абсолютно чужой человек.

Заброшенный с Марса.

"Я ничего о тебе не знаю", пораженно думает он. "Дай мне свою руку", говорит он.

Она неохотно дает ему пару пальцев. Он крепко сжимает их, как спасательный круг.

Светлые, чистые, прохладные лучи осеннего солнца разгоняют все правильные мысли.

Остаются неправильные.

Он начинает извиняться. "Я был неправ, Марин". Он дурак. "Прости меня". Он жалок. "Я исправлюсь". Он чудовищно жалок.

Она молчит, не глядя на него. Она выстраивает невидимую стену, которую не пробить никакими механизмами. На его планете нет таких инструментов. На ее — есть, но она ни за что не выдаст секрет конструкции, потому что уже приняла решение.

"Я приняла решение".

"Это конец? Дай мне шанс".

"Мне с тобой было хорошо, но это не может дальше продолжаться". И всё.

И он уходит. Без слов. Уходит, чтобы в душе остался хоть какой-то запас гордости, позволяющий спокойно прожить ближайшие часы. В злобе, ярости, раздражении. Эта гордость, она как горючее, которое дает ему возможность двигаться в обратном от нее направлении.

Но скоро оно закончится. Слишком быстро, боже, как быстро. Наступит крах, темнота.

Он в безысходном отчаянии. Зря он его вспомнил.

— Когда мне плохо, то я просто бухаю, — продолжает шофер. — Причем в одиночестве. В компании это не то. А вот когда ты один, наедине с бутылкой водочки, коньяка, допустим, да плюс начал еще с трех-четырех бутылочек пива, то это прям красота, друган. На следующий день как огурчик, голова занята иными вещами.

— Я не пью, — сказал Спящий. — Совсем не пью.

— А вот это зря. Чем больше копишь в себе отрицательные чувства, тем самому хуже становится. Вот прикинь, накопишь ты в себе кучу всякого дерьма, а плакать нельзя — ты же мужик, мы все мужики. Бухать тоже не бухать, ты у нас трезвенник. И во что это все выльется?

— Во что?

— Кошмары. Депрессия. Все будет из рук буквально валиться.

— Или в ураган.

— Ураган?

Идущая впереди редкая колонна автомобилей начала притормаживать перед пешеходным переходом в районе какого-то поселка. Проморгавший этот момент дальнобойщик, выругался, вцепился в руль и тоже начал тормозить, но более интенсивно. По инерции Максим подался вперед, будто ему было интересно, что происходит под вертикальным капотом.

Но ему было интересно другое.

Какой силы ураган или смерч он сможет вызывать? И как? Он не задумывался об этом раньше, потому что в жизни видел мало таких природных явлений. В конце концов, он вырос не в субтропиках.

Сильный, правильно придуманный ураган — это ведь как домино. Запущенный единожды, с наибольшим вложением энергии, он может несколько раз обойти вокруг Земли. Сможет существовать после смерти своего инициатора, у которого либо лопнет в голове сосуд, либо в брюшной полости начнет заживо вариться и гнить собственная кровь.

— И он что-то там бормочет. Мол, такой ангел, не может достаться никому, ангелам суждено жить отдельно в райских садах.

— Прости. — Максим снял шапку. В грузовике было жарко. Гребенкой пальцев он откинул спутанные, грязные волосы, почувствовав неприятный зуд на коже головы. — Прости, я немного задумался, о чем ты рассказываешь?

— Надоел я своей болтовней, да, друган? — шофер ухмыльнулся. — Это ты извини, у меня работа, сам понимаешь, иногда с собой начинаешь разговаривать, если в рейсе без напарника.

— Ничего страшного, мне реально... — он тяжело сглотнул. В желудок упал кирпич с торчащими из него кусками арматуры. — Реально интересно. Отвлекся, только и всего.

— Я говорю, как мы с моей свадьбу играли. И она пригласила на гулянья своего бывшего, у которого я ее отбил.

— Отбил?

— Да, поборолся за бабу, как настоящий мужик. — Шофер самодовольно улыбнулся.

— Разве это правильно?

— Конечно, правильно. Хочешь — бери. Трудно взять — приложи усилия и забирай.

— Но ведь это женщина, она же не приз, если ты ее любишь. Не вещь какая-нибудь.

— Запомни одно, друган, что баба как раз и есть вещь, самая натуральная. И если ты придаешь ей больше значения, чем какой-нибудь тумбочке или любимому телевизору, то ты подкаблучник. Черт, да я телевизор больше люблю, чем свою жену. Но она родная моя, сечешь? Детей мне нарожала.

— Понимаю. Так что на свадьбе?

— А. — Водитель задумался. — Ну и вот, встает этот бывший с речью. Пьяный в жопу уже. Она его пригласила, значит, чтобы показать, какая крутая, какого хлопца себе отхватила и все у нее в жизни заебись. А он, дурак, повелся. Напился, как черт. Шатается. И говорит, мол, ангелы-шмангелы, а общий смысл таков: вот ты, Ваня, говна кусок, но каким-то образом мог заполучить себе золотце Галю. Я сразу просек, дерзость эту. И в ответ ему, негромко так, но четко, даже не вставая, говорю: заткнись.

— А он чего?

— Он отмахнулся. Тогда я погромче: заткнись, браток, хуже будет. Он аж с лица сменился, побледнел, кулачки сжал и на меня, с рогами наперевес.

— И в итоге?

— Надавал я ему по щам. Рука потом неделю ныла. Зато Галька меня еще больше любить стала. Говорила, я как тигр дрался, хотя я всегда не робкого десятка был, но это ж прям у нее на глазах. Можно сказать, за нее дрался. Бабы подобное любят.

— То есть, если хочешь добиться женщины — дерись за нее? — спросил Максим.

— Ну, а ты думал?

— Мне знакомый психолог другие вещи рассказывал.

— Дурак твой психолог. Теоретик, — шофер пространно покрутил пальцами возле виска. — Ты когда идешь по дороге и видишь, что кошелек валяется, дорогой, красивый, что сделаешь?

— Подниму.

— Правильно. А если одновременно с тобой в него вцепится еще один прощелыга? И чей в итоге будет кошелек, зависит не от кошелька, а от тебя и него. Сколько в вас силы, задора, напора, смелости. Баба — она тот же кошелек, разве что объемами побольше. Ни мыслей умных, ни интересов цельных. Но красивая и удобная. Вещь, говорю же.

— Вещь...

— Натуральная! Ты запомни, что я тебе сейчас тут наговорил, еще пригодится в будущем. Потому что у меня сложилось впечатление, ты только не обижайся, друган, но ты как бы не можешь управлять этим миром и своей жизнью. Плывешь по течению, куда судьба пнет.

— Не могу управлять этим миром? — переспросил Максим и засмеялся.

— Ты чего?

Через минуту шофер хохотал, как заведенный, вместе со Спящим. Последний хрипел, плакал, бил ладонью по мягкой пластиковой торпеде, хватался за живот, не в силах остановится, но смеялся и смеялся.

Минут через пять, закрыв глаза, он полулежал в кресле, тяжело дыша, пытаясь восстановить дыхание.

Шофер молчал, но похрюкивал, видимо, уже смеясь над самим собой и тем, как поддался психозу, втянувшись в истерику странного пассажира.

Максим выдохнул. Открыл глаза. Поморгал. Закрыл. Снова открыл. Затем закрыл один левый, потом один правый.

— Друган, посмотри, что у меня с левым глазом, — обратился он к шоферу. — А то плохо видит.

Тот повернулся к нему и прыснул со смеху, ударив по рулю.

— Что, что там?

— Там... — Водитель зашелся в новом приступе. — Там у тебя все красное, как у вампира, друган. Сосуд лопнул!

психолог

Люди, запакованные в клетки своих раскуроченных автомобилей — шпроты с человеческой кровью на мертвых, рыбьих лицах. Поломанные, зажатые, ничего не видящие из-под скальпа, висящего на глазах. Тонкий металл крыши срезает кожу с черепа с пугающей легкостью. Подушки безопасности ломают носы и разбивают губы с пугающей быстротой. Ремни оставляют синяки на грудине и на животе с пугающей отчетливостью.

Попавшие в аварию люди никогда не понимают, что они попали в аварию. У них нет этих мыслей в голове. Они не думают о длинных счетах на восстановление, о страховке, о судебных и финансовых разбирательствах. Они думают лишь об одном — как бы выбраться поскорее из этой смятой коробчонки, в которой вдруг стало тесно.

Половина дачного поселка провалилось в землю, будто с неба спустился огромный твердый шар для боулинга и как следует ударил по несчастным домам. Можно даже представить, что кто-то увидел в этом шаре чьи-то три указующих и наказывающих перста, но это доподлинно неизвестно. Дырки от перстов там точно были.

Наверное, как потом скажут эксперты, дачные домики и коттеджи располагались над огромной природной пустотой, вроде пещер или вымытых туннелей, и взрыв газопровода спровоцировал эту локальную катастрофу. А почему бы и нет? Чем красочнее ложь, тем больше у нее поклонников и последователей.

Заборы пошли причудливыми волнами, фонарные столбы попадали на дорогу, а те, что покрепче, просто покосились, повиснув на собственных проводах, как висельница, покончившая жизнь самоубийством, удавившись на собственных длинных волосах.

Опоры, держащие газопроводную трубу, идущую, кстати, поверх над землей, тоже попадали, но сам несущий канал не повредился. По крайней мере, насколько это мог видеть психолог, наблюдая неровную кардиограмму трубы.

Черный фургон провалился в асфальт примерно на половину, наружу торчала лишь задняя часть с ярко-горящими стоп-сигналами да распахнутые дверцы выглядели, как рот голодного младенца. Люди бегали возле фургона, кто-то звонил по телефону, кто-то заглядывал за обрубленные, острые края ямы.

Один седан сплющило, завалив сверху стеной высокого трехэтажного дома. Андрей видел торчащую из-под кирпичных обломков окровавленную руку, всю в бетонной пыли. Чуть поодаль валялись вылетевшие под давлением резкого удара передние фары автомобиля. Прямо посреди дороге, возле одной-единственной уцелевшей машины, в рваном костюме, с лицом, посеченном осколками стекла, стоял человек и кричал о чем-то в телефонную трубку. Наверное, ему должно было быть холодно в одной рубашке, пиджаке и голых участках тела в прорехах одежды, подставленным всем ветрам, но он этого не замечал.

Психолог направился к нему.

— Еще раз здравствуйте, — сказал он.

— Вам нельзя здесь находиться! — рявкнул мужчина, прикрыв динамик трубки. — Произошел несчастный случай и скоро территория будет оцеплена.

— Я знаю, что здесь произошло, — тихо сказал психолог и улыбнулся. — Я тот, за кем вы охотитесь.

Мужчина отступил на шаг и поднял руку вверх.

— Эй! Эй, сюда! — крикнул он.

— Не нужно напрягаться, — психолог сел на пыльный капот автомобиля, наблюдая, как к ним бегут семеро бойцов ФСКО. Все, как на подбор натренированные, сильные, мощные. — Объекта здесь нет.

— Где он?! — мужчина схватил Андрея за горло и повалил на капот. — Где объект я тебя спрашиваю?! У нас в фургоне водителя зажало и еще трое под завалом, мертвые лежат! Где объект?!

У психолога перед глазами запрыгали мерцающие точки бенгальского огня. Он попытался вдохнуть, но, к своему собственному удивлению, первый раз в жизни самостоятельно это у него не получилось. Организм встрепенулся и запаниковал. Ноги сами задергались, а руки бессмысленно заскребли по горячему металлу.

— Где он? — повторил мужчина и ослабил захват.

Ледяной воздух обдирающим клином вошел в горло Андрея. Колючий, царапающийся, но такой оживляющий.

— Он в надежном месте, уже далеко отсюда, — сказал он, смотря прямо в глаза. Фраза прозвучала, как из фильма про киднепперов, и психологу стало смешно. Он заулыбался, по-прежнему ощущая пальцы на горле и комок боли, застрявший где-то в гортани.

— Ты чего лыбишься, сука?

— Я должен переговорить с начальством. Звони Горданову или Яковлеву. Иначе то, что здесь произошло, повторится множество раз. Пока я не дозвонюсь. А если землетрясение случится хотя бы второй раз, то с тебя шкуру спустят. Так что... давай, решай.

Мужчина недоверчиво посмотрел на психолога, держа его на вытянутой руке, как нашкодившего котенка. Только не за шкирку, а за горло. Делаешь раз — и пальцы крепко сжимаются. Делаешь два — и они буквально впиваются в мягкую плоть, заходя за ребристый ствол кадыка. Делаешь три — нажимаешь посильнее и дергаешь на себя.

— У меня нет выхода на генерала, — резко сказал он.

— К черту генерала, давай полковника, Горданова.

— Хорошо. Последите за ним.

Он отошел в сторону и начал звонить. Тем временем в завалах зашевелились кирпичи и показалась чья-то ободранная, залитая кровью голова. Кто-то из бойцов, увидев ее, дернулся в ту сторону, но его осадили свои же. Андрею стало по-настоящему страшно. Он сидел, грея задницу на остывающем двигателе и наблюдал, как из-под красного кирпича пыталась выбраться переломанная личинка человека. Слабые, ничтожные попытки, каждое движение приносило ему боль и он что-то мычал с помощью забитого кровью, слюной и каменной крошкой рта. Тщетно и бесполезно. Никто не сделал и шага в его сторону, все соблюдали приказ.

— Можешь говорить, — едва сдерживая злость и не скрывая презрения, мужчина отдал Андрею трубку и встал рядом, опустив голову. Психолог повертел мобильник в руках и прислонил к уху, чувствуя, как под осенним ветром мерзнут пальцы.

— Алло.

— Это Горданов.

— Здравствуйте, Илья Юрьевич.

— Привет, Андрей. Сразу скажу, что наш разговор прослушивается и записывается.

— Ну, как же без этого.

— Андрей, чтобы вы не задумали, чтобы вы не сделали, я хочу тебя предупредить, — полковник откашлялся. — Не совершайте необдуманных поступков. У нас же всегда были человеческие отношения.

— Да, я знаю.

— Мы всегда шли на встречу, все условия, все возможности, в пределах допустимых.

— Да, я знаю.

— Почему бы нам не устроить перемирие? У Максима большие силы, просто огромные и пугающие, но... Они могут раскрыться лишь в сотрудничестве с ФСКО, без нас он пропадет.

— Мне кажется, что его меньше всего сейчас волнует то, чем он обладает, — сказал Андрей. — И, Илья Юрьевич, вы можете петь дифирамбы и обещать золотые горы, только не надо тратить время, мы не пойдем на уступки. Вы ведь все там записываете подчистую?

— Да?

— Ну, тогда вам не нужно слушать слишком внимательно, потом, при разборе, мой голос еще успеет надоесть. Тем не менее, смысл в том, чтобы вы оставили нас в покое на какое-то время. Если этого не произойдет, если вы будете следить, пытаться вернуть Максима, пытаться убрать меня и так далее, то сегодняшнее представление разыграется уже не в маленьком поселке, а во всем мире. За это время мы с объектом прошли уже достаточно далеко, и в плане памяти, и в плане возможностей. Сделали то, чего не смогла сделать целая служба.