Восемь дней Мюллера

Мюллер вздрогнул, дернулся, потревоженный труп тоже дернулся и с шипением выдохнул. Другой человек на месте Мюллера испугался бы до усрачки, а Мюллер, наоборот, успокоился. Он привык к посмертным выдохам и отрыжкам, и к каловой вони... а где она, кстати? Повезло в нужник сходить перед самой смертью? Да, наверное. Впрочем, чего гадать? Вскрытие покажет. Вскрытие. Покажет.

Лаймы больше нет, понял вдруг Мюллер. То, что лежит перед ним, не Лайма, а сколько-то фунтов свежего неразделанного мяса вперемешку с костями и требухой. Но не Лайма, Лаймы больше нет. А тело надо вскрыть, посмотреть, отчего оно умерло, когда было Лаймой. Коллеги удивятся, что он мертвую жену режет, и рука не дрожит, хотя нет, не удивятся, они ко всему привыкли. Как бы ее в больницу доставить... а зачем? Можно прямо здесь вскрыть... нет, кровища все зальет, нехорошо, лучше в подвале, там как раз стол подходящий и запасной набор инструментов... даже два набора на самом деле... позвать рабов... а можно и не звать, тут маленький лифт для угля, чтобы печку топить, посадить тело на ведро, привязать, чтобы не отвалилось... вот этим шарфиком, например... Какая тяжелая! Надо же было так отожраться... может, все-таки позвать рабов? Нет, если ноги по полу волочить, не так уж и тяжело получается. Главное помнить, что это только тело, а самой Лаймы никогда больше не будет.

В какой-то момент Мюллеру показалось, что сейчас он упадет и начнет кататься по полу в конвульсивных рыданиях. Нет, не упал. Наоборот, стал спокоен и рассудителен, эмоции будто отрезало, смотрит на себя как бы со стороны, идет такой спокойный, как слон... Теперь шарфик повязать... нет, не на шею, это перебор, мы хоть и не верим, что глумление над трупом гневит богов, но так делать по-любому не будем, лучше за запястья, это тоже глумление, будто с трупом садизмом занимашься, при жизни-то они с Лаймой этим делом не занимались, однажды попробовали, чуть не подрались, потом хохотали как ненормальные... было время... А теперь нет больше времени и не будет, теперь Мюллер остался один... один...

Он сел на пол, привалился к стене и зарыдал.

2

За прошедшие годы господин Ион сильно переменился. Раньше он носил высокие сапоги на толстой подошве, чтобы грязь не заливалась внутрь, когда бредешь по тротуару в дождь, а теперь носил короткие щегольские сапожки на высоком каблуке, чтобы удобнее пихать ногу в стремя. Господину Иону почти не приходилось ходить пешком, разве что если захочется прогуляться по хорошей погоде. Но такого странного хочется нечасто.

Раньше господин Ион не выделялся в городской толпе, человек как человек, свободный, это сразу видно, но не родовитый и не особенно богатый. А теперь совсем другое дело! Как нарядится в парадный камзол, как нахлобучит берет со страусовым пером — сразу видно, дворянин! Не потомственный, правда, но это дело поправимое, вот допишет Мюллер свой трактат, как начнет ученая общественность петь дифирамбы, как посыплются из императорского дворца награды, тут уж не зевай! Впрочем, прозевать такое будет непросто, заслуги Иона неоспоримы — не возьми он Мюллера в знахари, так и прозябал бы Мюллер очередным разорившимся дворянчиком, пока не спился бы. Или пока кто-нибудь другой не взял бы его в знахари, и тогда упала бы вся благодать не на больницу Всех Святых, а на какую-нибудь другую больницу, не приведи господи. Хорошо Ион сделал, что не прогнал Мюллера, пока тот был молод и ничем не знаменит. Вовремя заметил, что парню суждено большое будущее. Какой же Ион молодец!

Здесь надо отметить, что воспоминания Иона о первой встрече с Мюллером с каждым годом становились все более подробными и развесистыми. Первоначальное содержание той беседы давно улетучилось из памяти Иона, и если бы кто-нибудь сказал ему, что Мюллер фактически предложил Иону организовать мошенническую шайку, типа, я буду делать вид, что лечу людей, и вытягивать из них деньги, а ты учи меня лечить людей по-настоящему, так вот, если бы кто-нибудь Иону такое сказал, Ион возмутился бы, стал бы кричать, размахивать руками, притом искренне, он ведь уже давно решил, что все было иначе. Пришел парнишка с огнем в глазах, Ион сразу понял — великий знахарь получится из этого парня! И не было никакого мошенничества, Ион всегда верил в великую силу медицины, не когда Мюллер стал действующие лекарства придумывать, но и раньше тоже верил, с самого начала, никогда Ион не считал медицину просто способом облегчать чужие карманы. И когда Мюллер предъявил то самое первое лекарство от лихорадки, Ион вовсе не стал глупо смеяться и говорить, дескать, мы теперь с лохов станем сдирать вдесятеро, и неправда, что Ион не сразу поверил, что лекарство реальное, Ион прозорливый, он сразу поверил, не зря ему боги благоволят!

Ион не догадывался, что Мюллер был убежден, что Иона одолевает преждевременное старческое слабоумие, и что Мюллеру иногда хотелось отделить голову главврача от шеи и посмотреть, к какому из двух видов это слабоумие относится: когда сонные артерии забиваются жирной дрянью или когда само мозговое вещество разжижается, скукоживается и загнивает. В такие моменты Мюллер глядел на Иона характерным внимательно-испытующим взглядом, и Ион думал, что этот взгляд выражает уважительное почтение.

Но нельзя сказать, чтобы Ион завидовал Мюллеру. Нет, нет и еще раз нет! Не зря говорится в писаниях, что если боги что-то дают, то что-то другое обязательно отнимают. Да, Мюллер великий ученый, снискавший всемирную славу, но по жизни он почти сумасшедший! Иногда ему удается спасать обреченных на смерть, но видели бы люди, с каким лицом он мертвяков режет! А если найдет в мертвяке что-нибудь научно значимое... Брр...

В куртуазных беседах ученость иногда сравнивают с благовонием, а иногда со светом фонаря, разгоняющего тьму невежества. Оба эти сравнения справедливы, и оба глубже, чем кажутся на первый взгляд. Помимо прочих смыслов, метафоры намекают, что все хорошо в меру: и запах, и свет, и ученость. Если нечаянно сунешь нос прямо во флакон с благовонием, потом целый час будешь чихать, пока не прочихаешься. Аналогично, если приблизить глаза к фонарю вплотную, потом будешь долго моргать, пока не проморгаешься, а в малых дозах и благовоние, и свет очень даже приятны и полезны. Так и ученые мужи — издали кажутся достойными всяческого подражания и почитания, а посмотришь вблизи — говно говном, прости господи. Поэтому общаясь с гением, важно держаться на оптимальном расстоянии, не приближаться слишком близко. Но не слишком далеко, чтобы не уклониться невзначай от золотого дождя, изливаемого на гения богами и владыками. Многие недооценивают этот дождь, но Ион не из их числа, Ион знает, что Мюллер обеспечивает от четверти до половины дохода всей больницы, это как курица, несущая золотые яйца, такой субъект имеет полное право иметь странности.

А странностей у Мюллера хватает. Традиционную знахарскую мантию не носит, ходит по больнице в обычной повседневной одежде. А когда занимается хирургией либо трупосечением — одевается в особый халат, который некогда был белого цвета, а теперь весь в бурых пятнах, волосы обматывает банданой, ходит по больнице как пират, людей пугает. Со временем, впрочем, люди к нему привыкли, перестали пугаться и стали воспринимать встречу с Мюллером как доброе предзнаменование. Одно время среди пациентов даже появилась мода падать перед Мюллером на колени либо ниц и просить благословения. Мюллер от этого зверел, начинал ругаться, мог отвесить пощечину, а пациенты только радовались, потому что именно брань и тумаки они считали в данном случае благословением. Дикие люди, что с них взять.

А еще Мюллер имел дурную привычку, разрезав мертвяка и найдя внутри интересную деталь, тащить ее из подвала к себе в кабинет не в обход по темным лестницам, а прямо через отделения. Сколько раз бывало: стоит очередь к знахарю, из кабинета камлание слышится, пациенты все такие серьезные, губами шевелят, молятся, тоже готовятся болезнь изгонять, как вдруг появляется не то пират, не то палач, весь в кровище, а на плече держит отрезанную человеческую ногу, и насвистывает себе под нос что-то веселое. В прошлом году одна бабка увидела Мюллера в таком виде, ахнула, упала, где стояла, и собралась помирать. Но Мюллер не растерялся, напрыгнул на бабку, стал мять ей грудь и целовать в губы, бабка закашлялась, задергалась и ожила. А Мюллер подобрал отрезанную ногу и потопал дальше по своим делам. А бабка встала, покряхтела немного и вдруг завопила, что в спине у нее ничего не болит, не хрустит и не сводит, и что великий знахарь ее исцелил, притом, что необычно, бесплатно. Произнеся эти слова, бабка осеклась, задумалась, а потом как-то резко пошла прочь. Так и свалила, ничего не заплатив.

А с женой Мюллеру не повезло. В юности, говорят, госпожа Лайма была красавицей и умницей, но сейчас в трудно поверить. Жирная, страшная, вечно поддатая, всем недовольна, ужас! Другой бы на месте Мюллера давно уже прогнал взашей такую мымру, а он как блаженный, ничего не ценит, кроме научного призвания, пропадает в больнице днями и ночами, и нет никакого дела до сварливой брани. Сам Ион не потерпел бы такую жену ни дня, сходил бы на конюшню, взял бы вожжи, да и научил бы благоверную уму-разуму. Да и не возникли бы такие проблемы у Иона, женщины ведь от чего звереют? От невнимания. А если каждый день уделять жене чуть-чуть внимания, за жопу, например, ущипнуть после завтрака, тогда все будет хорошо.

Другой проблемой Мюллера была рассеянность. Сам он не считал ее проблемой, он следил за временем только пока был молод, а как возмужал и заматерел, вообще перестал на часы смотреть, дескать, не мое это дело. Как увлечется чем-нибудь, бывает, пропускает до десяти лекций кряду, а студенты только рады. Бродят по университету, играют в всякие дурацкие игры, а однажды попойку закатили прямо в учебное время, попались ректору, тот возмутился, дескать, где профессор? А профессор сидит в больничном подвале и режет очередного мертвяка, а про занятия забыл начисто. Ректор тогда нажаловался в императорскую канцелярию по делам просвещения, а оттуда пришла указивка с печатью, что, дескать, на главврача больницы Всех Святых отныне возлагается обязанность следить, чтобы Мюллер не пропускал лекции. Будто главврачу больше делать нечего! Однако приходится следить, там же все-таки печать императорской канцелярии...

Вот и сейчас до лекции осталось чуть больше часа, а Мюллерова пролетка как стояла у подъезда, так и стоит, и хозяина нигде не видно. Небось опять в кабинете засел, бумагу пачкает. Хорошо, что дом ему поставили прямо напротив университета, не надо далеко ходить.

— Джесси! — позвал Ион. — Джесси, а ну иди сюда, живо! Выпорю!

Нет, не дозовешься. Рабы нынче пошли не как раньше... Ну ничего, разок можно и ногами дотопать.

В кабинете Мюллера не нашлось, на кухне тоже, и рабы понятия не имеют, где хозяин, все как один. Неужели опять в подвале кого-то режет? И точно, режет. Женщину, немолодую и жирную, лицо скальпом закрыто, брюхо вскрыто, внутренности кучкой в тазике, грудная клетка тоже вскрыта, сердце на столе, нездоровое, кстати, сердце, не красное, а серое какое-то. Помнится, Ион с Мюллером однажды бухали, Мюллера пробило поделиться знахарской премудростью, стал рассказывать про сердечные приступы и рассказал много интересного. Оказывается, сердечный приступ чаще всего случается не просто так, типа, остановилось сердце ни с того, ни с сего, и помер человек, обычно не так. Перед тем, как сердце остановится, кровяные прожилки в сердечном мясе забиваются всякой дрянью, мышца становится не красная и упругая, а серая и дряблая, потом проходит сколько-то времени, и раз! Остановилось. Вот и с этой теткой, по всему видно, так вышло. Жалко тетку.

— Привет, Мюллер! — поздоровался Ион.

Мюллер вздрогнул. Он когда погружается в работу, от всего окружающего отрешается, ничего не замечает, кроме разделанного тела, а когда зовут — пугается. Однажды Ион попробовал не окликать Мюллера голосом, а неожиданно хлопнуть по плечу, но вышло еще хуже — Мюллеру почудилось, что мертвец ожил и нападает, Мюллер как завизжал, как замахал скальпелем, Ион едва увернулся. Нет уж, пусть лучше Мюллер пугается. К тому же, это забавно.

Но сегодня Мюллер испугался слабо и как-то неуверенно. дернулся, зыркнул туда-сюда и пробормотал негромко и монотонно:

— А, это ты...

— У тебя через час лекция, — сообщил Ион.

Мюллер спокойно, но в грубых выражениях объяснил, что на лекцию не пойдет.

— Что, интересный случай? — спросил Ион.

— Да нет, не особо, — ответил Мюллер и пожал плечами. — Приступ как приступ. Еще печень увеличена от пьянства, вон, гляди, — он нагнулся, порылся в тазике, нашел нарезанную ломтями печень, выложил на стол один ломоть, затем другой. И продолжил тем же ровным голосом: — Жировое перерождение видишь?

— Угу, — неуверенно кивнул Ион.

Никакого жирового перерождения он не видел, но Мюллер лучше знает, он ведь гений.

— Начальная стадия, — сообщил Мюллер. — С такой печенью жить да жить. Как думаешь, лет пять с такой печенью можно прожить?

— Не знаю, — пожал плечами Ион. — Наверное, можно.

— А десять? — спросил Мюллер.

Ион задумался.

— Нет, — сказал он после долгой паузы. — Думаю, десять лет с такой печенью не прожить.

— Вот и я так думаю, — кивнул Мюллер.

Бросил печень обратно в тазик, взял в руки надрезанное сердце, покрутил, тоже бросил в тазик.

— Ну, все ясно, — сказал Мюллер. — Пора заканчивать.

Протянул руки к голове покойницы, взялся за скальп, стал натягивать обратно на пустоголовый череп. Стало видно лицо женщины, Ион глянул на него и ахнул:

— Да это же Лайма!

— Да, Лайма, — согласился Мюллер. — Ночью во сне померла. Прихожу утром, думаю, чего не встает, а она холодная.

— Лайма, — повторил Ион.

— Хорошая смерть, — сказал Мюллер. — Раз, и готово, и мучиться не надо, не как при гангрене или, скажем, при раке. Тоже хочу так помереть, без страданий. А ты, Ион?

— Чего? — автоматически переспросил Ион. — Ах да...

Он смотрел на лицо Лаймы, расплывшееся от переедания, но не уродливое, нет, из всей ее фигуры лицо сохранилось лучше всего, красные щеки, красный нос — ерунда, это ее почти не портит, и тонкие фиолетовые ниточки вдоль кровеносных жил... Она даже красивее стала, чем при жизни, что-то в ней появилось будто бы не от мира сего...

— Да, ты прав, я тоже заметил, — сказал Мюллер.

— Я вслух говорю или ты мысли читаешь? — спросил Ион.

— Вслух, — объяснил Мюллер.

Они помолчали. Затем Ион сказал:

— Не ходи сегодня на лекцию.

— Не пойду, — кивнул Мюллер.

— А я бы не смог свою жену так разрезать, — сказал Ион.

— Я тоже, — сказал Мюллер. Перехватил изумленный взгляд товарища и пояснил: — Здесь не Лайма лежит, это только плоть, сарк, как древние говорили. Лаймы больше нет.

— Все равно я не смог бы, — сказал Ион. — Страшно. Да и боги...

— Чего боги? — не понял Мюллер.

— Разгневаются, — сказал Ион. — Ну, могут разгневаться, это же все-таки... Не хочу пророчить...